Otherman — Мгновенье

        Эол вздохнул. Тяжело, печально, мощно и одиноко. Мог ли Он быть одиноким? Он? Эол. Обладающий силой последних из Богов. Он прокачивал мысли, как усталое сердце прокачивает кровь — сотни и миллионы сотен повторений. Одно и то же. Как говорил чудак Ницше: «Где прошлое кончается пред будущим? Где начало вечности — в мгновении?»

        Как капли древнего дождя текут…

        Текут ручьи воспоминаний.

        Ты ловишь их, а годы все бегут

        Чтоб слиться в лужу отображения мечтаний.

        Бог не может быть добрым. Бог не может быть злым. Бог снисходителен, милостив и прощающ. Бог справедлив…

        Эол несчастлив в это мгновение. Мгновение, которое вечность. Воспоминание нечаянной улыбки… коснувшегося нежной рукой счастья… Сколько раз он переживал это, вспоминая…

        Как все же счастлив человек! Счастлив своей смертностью. Он познает одну истинную любовь и делает множество ошибок чтобы уяснить себе это. А Он? Сколько Он делал ошибок, что узнал, и что потерял?.. Он только теряет… А, нет, еще и отдает! Бог не может не отдавать. Ведь Бог — в творении. Даже такой несчастный и одинокий как Он.

        Но была у Него тайна. Тайна, о которой не приятно было вспоминать ему Самому. Он был счастлив когда… рассыпался муссонами, пассатами, Зефиром, Нотом, торнадо, тайфуном, ураганом, смерчем, бурей, Эвром, Австром, бризом береговым и морским, штилевым, святым воздухом и вихрем, дыханем земли, «Стрижбожьим внуком», Бореем или Седорихой, феном, метелью… даже солнечным ветром и ветром мертвых в темном царстве Аида… Но, слабость подобна человеческой снова и снова возвращала его целосность — он снова становился Эолом. Страдающим и… любящим!!! Вся его мощь, бесконечная, непомерная и бессмертная сила обращалась против Него. Вся испытанная радость становилась печалью на мгновение, которое…    

        Он сидел на одинокой скале, затерянной где-то среди морей и океанов, среди вечности, что есть мгновение. Его рука погрузилась в тело скальной породы — как рука смертных погружается в воду. Он словно бы искал что-то, потом, видимо обнаружив искомое вытянул руку из недр скалы и открыл ладонь. На теплой ладони Бога лежала каменная лягушка. Он жестоко усмехнулся и распался на тысячи кусочков, разлетевшихся по миру и несущих не только жизнь и радость…

        На месте Эола остался Другой — огромный воин в кожаных, подбитых мехом доспехах. Спину его прикрывал кожаный же щит и под ним небесного метала Риттершверт. Имел воин жесткое лицо с черной короткой бородой, холодный и полный ярости севера взор. Он воззрился на каменную фигурку лягушки, словно забыв откуда она у Него, но потом жестко улыбнувшись вдохнул в нее часть своей жизни, после чего бесжалостно бросил ее в тихое у подножия скалы море. Борей расхохотался своей жестокой выдумке и потерял человеческий облик… Тотчас воды моря вспенились и на юг помчались, набирая силу ярости самого Борея пенные гиганты-волны.

        А каменный лягушонок, коснувшись лапками подводного основания скалы, вдруг открыл глаза. Он с удивлением оглянулся и замер. Часть жизни самого Бога даровала мгновение просветления и лягушонок понял: он единственная в мире каменная жаба, сотворенная жестокостью Бога и рожденная для страданий одиночеством…

        * * *

    Тиара стояла на краю обрыва. Сзади у нее была бескрайняя степь, куда соплеменники гоняли выпасать скот. Сюда никто не наведывался. Да и зачем? Полюбоваться на океан?.. Да, он красив… Даже сейчас, стоя на краю смерти она восхищалась его угрюмой мощью. Что ждет ее там, на серых равнинах? Есть ли там океан? Гонят ли ветры барашки облаков по весне? Слеза выступила на прекрасном лице шестнадцатилетней Тиары. А начиналось все так прекрасно, так чудесно и сказочно, словно в тумане… унес этот туман все. Унес ее Уррика…

— … Проклятый пусть будет в веках царь Дарий! Понесла же его нелегкая именно этой дорогой, дорогой чрез земли священной, любимой всеми Олимпийскими Богами Спарты! Пусть будет проклята трусость и жадность людская. Пусть будет проклята гордость, уносящая на своих сильных крыльях лучших из лучших!.. О Уррик! Зачем ты внял зову Леонида! До конца твоей службы оставалась всего неделя, а потом — свадьба… Все унес туман войны. И продолжает уносить еще… Увидимся ли мы, любимый, в ночных садах Эреба? Говорят, тех кто любит Он не лишает памяти… Вранье! Боги жестоки, им нет дела до смертных! Нет дела до их бед, печалей, подлости и предательства… Они только и могут, что принимать кровь жертв. Три стада черных быков Спарта отдала Арею за жизнь своих сыновей! Где помощь, куда унеслась надежда? Она умерла, когда последний из лучших сыновей Народа ушел за поворот судьбы. Не помогла и Ты, Киприда, которой я предлагала жизнь за спасение Уррика… Будьте прокляты Вы, Боги, за свое безразличие…

    Не найти мне больше своего Уррика! Забрал его Арей туда, куда нет хода никому, кроме воинов… Уррик! Я иду за черту, я буду искать тебя там, я буду ждать тебя!

Тиара набрала в грудь ветер и шагнула… за черту.

       Кто сказал что туда, за край или черту уходят? Туда улетают. Смерть, в щедрости своей даровала смертным короткую радость — последний полет… И у каждого он свой: у одних быстрый, у других плавный, одни парят в вышине, другие стелются над землей. Как жил человек, так и улетит. И Тиара летела. Ветер наполнил ее крылья и шептал ей Слова. Слова эти обволакивали ее струящейся тихой радостью, покоем, забвением… Полет ее длился мгновение, которое вечность.

        * * *

        Скала была холодной и сырой. Да и не могла быть иной она во время печальной поры, когда странное очарование срывает ушедшую радость. Осень ничего не могла сделать скале и та тосковала от безразличия мира. Совсем недавно, кажется вчера, у скалы поселился странный лягушонок. Кожа его была каменной, но сердце… Скала чувствовала его печаль всей своей громадой, но его боль была тяжелее самой скалы, чуждая холодному камню. Он сидел на вершине скалы и беззвучно, самим своим естеством стонал. Стон этот чувствовали и море, и волны, но только скала сочувствовала.

        Продолжалось это изо дня в день, пока однажды…

        Воздух на вершине скалы, одиноко стоявшей где-то среди морей и океанов, внезапно заклубился, появилось странное свечение — свет утренней зари среди осеннего полдня… Мгновение, и на вершине скалы сидит небольшая птичка. Зимородок. Маленький, сгорбленный и какой-то запредельно несчастный живой комочек.

Скале взвыть захотелось — почему только несчастья рождена она видеть?

Тем временем вместо зимородка на скале оказалась девушка, на вид — лет 16… Она возвела глаз к небесам и почти простонала:

— Отец! Ну почему я не могу быть счастливой? Ведь в моей крови так мало божественного? Почему я не могу быть счастливой даже… даже с человеком?..

Ветер взвыл печальным слогом и воздух наполнился шумом, воем и словами:

— Такова участь смертных! Только единицы могут быть счастливы, но и они должны платить… Будь птицей, Алкиона! Птицам неведомо человеское горе…

К сознанию девушки настойчиво пробивалось какое-то имя, но кто-то пытался защитить ее и забрал все воспоминания. Где-то пряталось забытое чувство потери и боль… безграничная человеческая боль…

Что-то шевельнулось у ног Алкионы. Лягушонок смотрел в глаза могущественному существу и безмолвно молил о помощи. Волны страдания извергало небольшое сердечко…

Алкиона опустила руку в холодный камень скалы…

Сами Боги подвласны судьбе. Где-то рождается боль и отчаяние, а где-то надежда изливается таки счастьем…

Две небольшие, каменные лягушки с живыми сердцами смотрели вслед улетающему зимородку. И не было сердец счастливее и нещастней чем в то мгновение…