Холодок — Письмо. Глупое такое

Достаточно глупо писать письмо почти незнакомому человеку, да ещё и теша себя оправданием — просто так, помечтать. Просто так, захотелось поговорить. Нет, совершенно не надеясь на диалог, хотя… Наверняка не упущу возможность представить Вас себе, сидящей напротив, за пластиковым столиком с бокалом красного полусухого, в жаркий июньский день, где-нибудь на увитой плющом веранде тихого пригородного кафе. Солнечный свет, как и я, мы вместе прячем взгляды, где-то в сердечковых листочках плюща, делаем вид, что гоняемся за басовитым шмелём в поисках новых сиреневых и розовых колокольцев со сладким нектаром. Тонкий его запах плывёт в полуденном горячем воздухе, смешивается с запахомом Ваших духов. Никогда не разбирался в парфюме, но этот нежный шелест ароматов в воздухе смущает меня ещё больше, и я совсем не знаю, что говорить.

Спасибо Вам за снисхождение, за первые слова:

— Вот мы и встретились, — с мягкой улыбкой, с лёгким прищуром за тонкими очками. Шмель, буркнув что-то, удалился, лучик солнца подмигнул белым бликом на грани бокала в моей руке, невесть откуда взявшийся ветерок смахнул с меня напряжение, и я расслабился, улыбнулся в ответ:

— И это здорово. Я очень рад, — чуть намекнув бокалом, слегка киваю и уже не прячу взгляд, уже разбавляю холодным вином своё глупое, почти юношеское, смущение…

… а помните как тогда, ложась спать в прохладные простыни, закрывая глаза, глубоким вдохом включали эпилог прошедшего дня и, пробегая по впечатлениям его, не умели дождаться конца? Нет, не дожидались, сразу прыгали в завтра и мечтали всё исправить, переписать и переиграть — по-новому, ещё более красиво и весело, ещё ближе к великому детскому счастью. И утихала боль в разбитых коленках, зуд от укусов злосчастных комаров, и заусенец на безымянном пальце, неудачно выкушенный сегодня зубами, оттого кровоточащий и колючий…

Так и сейчас, по прошествии буквально получаса, после нашей встречи на автобусной остановке, мы уже забыли о своих смущениях и неловкостях. Удивительно легко получилось убежать от банальных вопросов и фраз с помощью нелепого и смешного происшествия, случившегося прямо в двух шагах от нас. Вездесущие воробьи, которые нигде: ни в Париже, ни в Москве, да наверное и в далёком Рио, не отличаются друг от друга, они не поделили тиснутую со стола корочку хлеба, оставленную кем-то из посетителей. Передравшись прямо на лету, лихим виражом увернувшись от лица официанта, так напугали последнего, что он шарахнулся меж столиками, затопотал в потрясающем степе с примесью каких-то неимоверных балетных па. Удерживая равновесие и спасая закуски на подносе, каким-то образом умудрившись не опрокинуть лёгкий пластиковый столик и не осыпать закусками сидящую за ним парочку, словно великий Чарли Чаплин с его удивительной пластикой тела, застыл в неимоверной позе, зафиксировав поднос прямо перед глазами опешившего молодого человека.

Буквально через пять секунд, все посетители кафе, с хохотом громко аплодировали ему за потрясный танец с подносом. Я крикнул: «Нам тоже такие салатики!» и все засмеялись ещё громче, бедный малый совсем засмущался, а Вы воскликнули «Браво!»…

… Вы лазали по деревьям?! Да верю, верю! А помните?.. А помните старые вязы? Клёны? А у нас были вязы. Или ракиты, но это неважно. Эти старые, громадные ветвистые деревья сплетались в кроне своей в невероятные лабиринты. Можно было, если хватит смелости, переходить с ветки на ветку, придерживаясь за верхние. Лучше всего в кедах или полукедах. Помните те кеды? Ну, обычные такие, парусиновые, с резиновой подошвой? А девчонки были в сандаликах и высоко лезть боялись. А мы старались удивить их своей ловкостью и вытворяли там, в ветвях такие чудеса! Мы были Тарзанами! Вы же помните, как кричал Тарзан? Сейчас я…

Хм…

А мы украдкой спешили вниз, на землю, чтобы успеть заглянуть девчонкам под платьица. Простите…

— Я Вас такой и представлял. Впрочем, лукавлю, Вы лучше, чем на фотографии. У Вас красивое начало улыбки.

Ну вот, сорвался на комплимент. Впрочем, не жалею.

— Когда я читаю Ваши вещи, я хмурю лоб и мну физиономию пальцами. Это от несомненного сопереживания. Иначе не получается. Не получается просто читать. Я даже голос Ваш слышу и представляю, как Вы печатаете текст.

Пара слов и взгляд в теневой угол, с прищуром. С попыткой найти нужное продолжение мысли или намёк на паутинку в этом углу. Зная, что в этом доме не может быть паутины, вопреки уверенности она сейчас нужна чтобы, оттянув время на поход за влажным веником с кухни и обратно, по пути продумать концовку предложению… Но нет паутинки. Нет и паучка. И вот, Вы уже обещаете себе в следующую уборку оставить одного паучка в доме. Потому, что вспоминаете старую примету: спускающийся по нити паучок приносит хорошие новости или письмо от хорошего человека. Или уже встать и сходить в кладовку: может там спрятался где-нибудь, какой-нибудь осторожный паучок? Но вдруг слова сами складываются в предложение, и вьётся, вьётся нужная фраза с узелками — словами, словно паутинка в теневом уголочке.

А у меня есть паучок. Он давно уже живёт между полочкой и стеной и всегда рядом, когда я за компьютером. Соавтор. Привет Вам от него.

— Ах, да, у меня есть для Вас небольшой подарок… Вот. Это почтовый конверт. Он старый-престарый, аж 1965-го года выпуска. Я нашёл его у мамы в коробке со старыми фотографиями. Посмотрите на картинку. Правда, удивительное совпадение? Это фото Вашего города.

Некрополь? Красиво…

А мы оба любим прошлое. Да. Вы верите, что наши внутренние фильтры памяти не всегда совпадают с нашими желаниями? Казалось бы, нам было бы лучше, если всё плохое отсеивалось бы и не возвращалось. Увы. Наверное, прошлое тем и хорошо, что богато всяким. Даже склероз не делит его на хорошее и плохое.

А помните? Ну, да, простите за склероз… Зря я о нём.

Я тоже люблю черно-белое прошлое… Да, Вы правы, оно в двуцветии только на бумаге. А память уже всё исправляет лёгкой рукой, раскрашивая в те, почти забытые цвета, выцветшие на солнце чёлки и макушки, яркие веснушки-конопушки, тёмный загар с шелушнёй на плечах и эти полоски от лямочек сарафанчиков у девчонок, яркими мазками возвращает палитру летних одёжек и зелень. Всюду зелень! Картинки оживают и вот уже голоса…

— Мама никогда не звала меня полным именем, данным ей же. Все её многочисленные ласковые суффиксы вгоняли меня в краску, а мальчишки подсмеивались и дразнились. А я злилась на маму. Но недолго.

— Мамы все одинаковые. Моя и сейчас, по привычке, тянется к моим, давно несуществующим вихрам, и каждый раз удивляется: «Опять почти наголо постригся? Как новый русский?». Мама! Я ж седину так прячу. Но ей об этом не говорю. Только хочется поймать её руку, уткнуться в ладонь как в детстве… Нет, останавливаюсь вовремя, не давая ей лишнего повода для глаз на мокром месте. Я всегда боялся её слёз.

— Я стараюсь не плакать при дочери. Боюсь сделать ей больно этим. Не всегда получается, но стараюсь, стараюсь.

Мы говорим о слезах. О разном вкусе слёз в радости и в горе… Потом вдруг вспоминаем бородатый анекдот и смеёмся, словно впервые услышав его, не выдавая друг друга в банальности, с благодарностью навстречу, за смену темы.

Мы ещё много о чём говорили бы, если бы не телефон, который оторвал меня от стола и вернул к действительности.

Звонили с работы. Мне надо бежать.

… а помните, как болтали по телефону под одеялом, испуганно прикрывая рот ладонью, когда увлекались и переходили на голос — не услышит ли мама… И обо всём, о чём днём не договорили, шёпотом, шёпотом. И это дарило тот скрыто желаемый эффект интима и близости, которая днём была просто невозможна. И там, под одеялом, остался кусочек счастья из прошлого…

Боюсь, что не вернусь к этому письму, но Вы уж меня простите, пожалуйста.

Всегда Ваш добрый друг.