santehlit — Уроки нравственности

   Что это мне на ум пришло? Школьная директриса конвоирует в одиннадцатый класс, а в голове такие аллегории. Должно быть, от впечатлений первой встречи.

   — Практикант? — Римма Васильевна улыбнулась из-под массивных очков, принимая из моих рук университетское направление.

   — Аспирант, — улыбку перекосило в ухмылку. — Материал для диссертации. И какова же темочка. Ого! «Школьная нравственность, как она есть».

   Ухмылка подкрепилась полупрезрительным хмыком.

   — Это рабочее название, — поспешил я.

   — Ну, понятно: соберёте гору позитива — одна статья, неготивчик вскроется — другая.

   Пожал плечами — рано говорить.

   Но у Риммы Васильевны душа болела.

   — Как вы можете судить о нравственности в школе, не имея достаточного педагогического опыта? Сколько вы работали с детьми?

   — На практике два месяца.

   — Ну, вот. И такие…. (собеседница проглотила слово, но по глазам читалось «профаны», а может, «прощелыги») берутся за кандидатские диссертации, рекомендации из которых спускаются в школы, как руководящий материал в воспитательной работе. Сами-то уверены, что тема вам по зубам?

   — Ну, это кому какой лицеприятным будет вывод, а свежий взгляд любому делу подспорье.

   — Вот что, давайте условимся — всё, что напишите, ко мне на стол.

   — Не вижу повода для возражений.

   — Какой возраст вас интересует?

   — Думаю, начинать надо с выпускников: если обнаружатся изъяны по изучаемому вопросу, можно проследить, на каком этапе воспитательного процесса они возникли.

   — Хорошо. Идёмте.

   И вот мы идём пустыми коридорами — я, неслышно ступая мягкими кроссовками, Римма Васильевна, сверкая крепкими лодыжками, ведёт в атаку белогвардейские цепи.

   У двери оглянулась:

   — Одиннадцатый «Б», не образцовый, но показательный.

   И мы вошли.

   Ребята приветствовали нас вставанием, а дама в классе озабоченно поскребла уголок рта:

   — Где вам удобнее? Садитесь рядом с Вероникой.

   Проследил её взгляд и чуть не обронил ноутбук. Никушка! Господи! Живая, милая, любимая, контрактная моя жёнушка.

   Пробежался взглядом по рядам — незнакомые все лица. Нет сестрички Доминички. Да и помнится, не в общеобразовательной школе они учились в нашей реальности, а в специализированном лицее. Ну, что ж, нюансы параллельного мира. Будем привыкать, будем осваиваться.

   Вероника на меня ноль внимания. Не стал предметом любопытства и навороченный ноутбук. Прикрывшись им от преподавателя, взялся за весьма рискованный для урока эксперимент — совращение Данаи шоколадом. Проклятая фольга! Громоподобный треск её плохо гармонировал с привычным гулом учебного процесса. В тот момент, когда лакомство лишилось обёртки, хмурый взгляд преподавателя возвестил, что до поборника школьной нравственности я, пожалуй, ещё не дозрел. К довершению, Вероника отказалась от угощения, слегка качнув головой. Но наградила любопытным взглядом. Потом ещё одним. Потом ещё.

   Доминику с Вероникой трудно различить, но можно, присмотревшись. Первая чуть ироничнее, вторая — романтичнее. Первая увлекалась прозой, вторая стихами. Что, солнышко из параллельного мира, влечёт тебя?

   Пока размышлял, урок закончился. Можно стало говорить.

   — Не любите шоколад?

   — Не люблю угощений от незнакомых людей.

   — Так в чём дело? Алексей Гладышев собственной персоной. А вы — Вероника.

   — А я Вероника.

   А где же Доминика, хотел спросить, но не успел. Какой-то нахал вырос перед нами.

   — Этой сучке не шоколад, а вафлю надо.

   В следующее мгновение возник тот самый момент, когда бытиё, говорит Билли, опережает сознание. Цапнул парня за волосы, ткнул носом в стол и пихнул прочь. Он протаранил задом стеклянную дверцу шкафа и затих там с окровавленным лицом и бесконечно удивлённым взглядом. Впрочем, до начала урока он успел извлечь свою задницу из пробоины и даже унести её из кабинета. Девчонки, весьма сообразительные в таких делах, убрали осколки стекла и прикрыли искалеченный шкаф планшетами.

   Урок прошёл в напряжённом перешёптывании и переглядывании.

   На перемене класс перебрался в другой кабинет, ну, а ко мне подошли четверо. Нет, к нам подошли, так как ни на шаг не отходил от Вероники, пытаясь втереться в доверие, хотя она стала ещё более замкнутой, чем до инцидента.

   — Слышь, чувак, сам придёшь на толковище, или мы за тобой побегаем?

   Видимо, не дотягивал мой внешний вид до преподавательской неприкасаемости.

   — Сам приду. А куда?

   — К трансформаторной будке за стадионом. Вот она знает.

   Парламентёры удалились. Я к Веронике:

   — Покажешь?

   — Вас изобьют.

   — Ну, это вряд ли. Скорее наоборот, но не хотелось бы. Впрочем, зовут на толковище — есть надежда договориться. И надежда решить твои проблемы.

   — Мои проблемы оставьте мне.

   — На это не надейся. Всевышний создал из ребра не женщину, а проблему для мужчины и обязал её решать.

   — Вам для чего?

   — У меня нюх на прекрасных девушек.

   — И многих вы обнюхали?

   Лукавинка заискрилась в печальных глазах.

   Что гнетёт, душа моя? Где сестрица единоутробная, Доминика? Неужто…? Не хочется думать о плохом, не время спрашивать — слишком слабенькие искорки в бездонной печали карих глаз.

   Женщина — не только украшение любой кампании, но её совесть и порядочность. Увидев за трансформаторной будкой в гурьбе ребят их одноклассниц, успокоился — толковище будет по правилам.

   Передал ноутбук Веронике и взял инициативу в свои руки.

   — Думаю, возникший конфликт исчерпал себя ещё в кабинете: хамство наказано, и у меня даже не возникает желания потребовать от него извинений — пусть останется делом совести. Если кто-то считает иначе — к вашим услугам. Но прежде позвольте продемонстрировать маленький фокус.

   Протиснулся к белокаменной стене трансформаторной будки.

   — Билли, помогай.

   — Ага, вспомнил. А я смотрю, возомнил себя этаким языческим богом параллельного мира — Футы-Нуты.

   — Да, брось. У меня есть ещё масса вопросов к тебе — обстановка не располагает к диалогу. Ну, я бью?

   — Бей.

   — А руку не сломаю?

   — Сломаешь — вылечу.

   — А от позора как спасёшь?

   — Бей.

   И я ударил:

   — Ки-Я!

   Рассчитывал выбить силикатный кирпич-полуторник из кладки стены, но он сломался — уголок рассыпался в пыль.

   Народ притих.

   — А если так по голове, что с ней будет? — стращал и упивался своим триумфом.

   — Короче, ребята, — подставил Веронике локоть. — Давайте жить дружно.

   Наверное, любой школьнице, тем более выпускнице, приятно пройтись под руку с преподавателем. А меня так и представили — мол, из университета, по обмену педагогическим опытом.

   Моя спутница шла и рдела. Посетовала у ворот школьного двора:

   — Автобус ушёл — придётся пешком.

   — Возьмём такси?

   — Нет.

   И мне не хотелось.

   — Шибко далеко идти?

   — Да.

   — Ты живёшь…?

   — В детском доме.

   Потребовалась пауза.

   — Билли, это что за искажение реальности?

   — Знаю не больше твоего.

   — Где Доминика?

   — Не ведаю, но я предупреждал: всё с чистого листа, никакого сафари-шоу.

   — Обо мне-то должен что-то знать?

   — Что-то знаю — золотая медаль в школе, красный диплом в универе, аспирантура.

   — Но почему педагогика? Уж лучше журналистика.

   — Об этом двойника надо спросить.

   — А где он? Наверное, в пятках прохлаждается.

   — Догадлив.

   — Где живёт он? То есть, я.

   — На съёмной квартире.

   — Прилично. Родители?

   — Увы, сиротствуешь.

   — Печально. Впрочем, заболтались — рядом дама.

   Дама делилась планами на перспективу. После окончания школы мечтает поступить в наш университет, на филфак.

   — Большой конкурс? — её застенчивый взгляд вопрошал: «А можете, вы кулаком, как кирпичную стену — бац! — и нет преград на пути в студенчество?».

   Да, конечно же, милая — я явился в этот мир, чтобы устроить твою жизнь. Ты, наверное, не представляешь, в каком неоплаченном долгу перед тобой и сестрицей твоей. Ах, Никушки, мои Никушки — красивые, гордые, неукротимые. Какая жестокая судьба разлучила нас в реальном мире. Какой счастливый случай свёл в этом? Но почему грустны глаза, какая печаль грызёт сердце? Открой свою душу, Земляничка.

   Детский дом. Серые стены в три этажа, окна без балконов. Двор, сквер, хоккейная коробка. В углу двора беседка. Там мат и ржанье, гитара хнычет в безжалостных руках.

   — Это пришлые, — супит губки Вероника. — Заставляют наших малышей красть и попрошайничать.

   Звучит как извинение, а слышится поручением — Алекс, надо исправить.

   — Мы пришли, — повернулась ко мне на ступеньке крыльца. — Дальше провожать не надо.

   Хочется возразить — могу и дальше: я преподаватель, меня не остановят вахтёры. Но приходит понимание — за порогом иная жизнь, другой быт и отношения. Возможно, комнаты своей Вероника будет стесняться и одежды домашней. Нет, не приблизить её симпатии теперь настойчивостью. Скорее наоборот. И я ухожу, попрощавшись.

   …. Римма Васильевна пригласила в кабинет.

   — Взяли шефство над Вероникой Седовой? Надеюсь, в вас говорят профессиональный долг, человеческое сострадание, и молчат похотливые мыслишки.

   Молчу и возражаю про себя: надейся, надейся — как раз об этом думаю. Дождусь выпускного и после полуночи верну долг. Тогда Никушки в реальном мире меня не пощадили, теперь моё грядёт время. Но где же Доминика?

   — Вы не знаете, что с её сестрой?

   — А вам известна их история? Нет? Послушайте, — Римма Васильевна с глухим стуком опустила массивные очки на полированный стол и погрузила пальцы в глазные впадины. Может, то был массаж уставших век, может, слезу выдавливала. — В двухлетнем возрасте девочки лишились родителей, и попали в опекунство к родной тётке — особы пьющей и весьма неуравновешенной. Через год она принесла Веронику в детский дом. Заберите, говорит, всё равно помрёт. У девочки прогрессировала двухсторонняя пневмония. Врачи её выходили. Теперь вот….

   — А что стало с Доминикой?

   Римма Васильевна посмотрела строго:

   — С вами, молодой человек, хорошо на пару помои пить.

   — Это почему? — обиделся.

   — Забегаете вперёд — больше достанется.

   — Простите.

   — Теперь вот, — Римма Васильевна продолжила прерванную мысль, — другая напасть. Прошлой осенью в начале учебного года Вероника подверглась сексуальному нападению. Её пытался изнасиловать наш физрук. Помешала уборщица Клава — стукнула насильника шваброй, а потом подоспела общественность. Геннадий Фёдорович теперь в колонии и вряд ли вернётся в школу, а девочка, как говорят, ославлена. И симпатии одноклассников не на её стороне.

   Пришло время моим упрёкам.

   — Разве нельзя было Веронике школу поменять?

   — Детский дом закреплён за нашим учебным заведением.

   — Ну, тогда и детский дом заодно.

   — Это не в моей компетенции. Да и кому-то было б надо этим заниматься.

   — Я вас понял.

   — Погодите, погодите…. После нападения с Вероникой случился нервный кризис. Она два месяца пролежала в психиатрическом диспансере, отстала от учебного процесса. Представляете, какой груз на хрупких плечиках?

   — Сделаю всё, что смогу.

   — Сделайте, молодой человек, сделайте. Думаю, одна спасённая душа стоит десяти диссертаций.

   — Думаю, больше….

   …. Квартира была очень даже ничего.

   — У кого снимаем?

   — Приличные люди. Сейчас за кордоном, вернутся не скоро.

   — Билли, нужна помощь.

   — Весь — внимание.

   — Знаю, заворчишь, противу правил и прочее, но пойми — надо.

   — Излагай.

   — Повисишь у Вероники на руке с денёк или сколько потребуется?

   — Создатель, мы в ином мире, запасного оптимизатора нет, случись что — тебе кранты.

   — Прям-таки кранты. Да и что может случиться — война, землетрясенье, наводнение? Всё будет тип-топ.

   — Не могу подвергать твою драгоценную даже малому риску.

   — Послушай, Билли, и спрашивать тебя не стал, если б речь шла только об элементарных функциях жизнедеятельности. Но дело гораздо тоньше, и без сознательного к нему отношения не обойтись.

   — Послушай, Создатель, если ты будешь говорить со мной о таких вещах в таком тоне, я прерву эксперимент и верну тебя в твою оболочку.

   — Вот как? А не пошёл бы ты….

   Снял оптимизатор, но не швырнул, как прежде бывало — надо крепко подумать и успокоиться: подобные отношения не способствуют успеху. Принял душ, пощипал гитару, сидя на спине. Вернул на руку серебряный браслет.

   — Поговорим?

   — Говори.

   — Девочке надо вернуть психическое равновесие, излечить от мужикобоязни, помочь….

   — От чего, чего излечить?

   — Она тянется ко мне, потому что сердце истосковалось по дружбе и общению, но в каждой фразе, в каждом жесте чувствуется страх, способный разрушить мечту о чистых отношениях. Я бы этого физрука-насильника собственноручно кастрировал. Билли, она тяготится своей красоты, которая вызывает зависть девушек и похоть мужчин. Это аномально, это надо исправить. Что молчишь?

   — Ты закончил?

   — Билли, сверши маленькое чудо — помоги Веронике освоить школьную программу. В конце концов, для чего мы сюда явились? Созерцать чужие страдания?

   — Умеешь убеждать, Создатель. А ещё больше льстить. Мы явились сюда помогать страждущим.

   …. Билли я убедил. Теперь нужна военно-тактическая хитрость, чтобы нацепить оптимизатор Веронике на ручку. Что придумать?

   — Знаешь, что такое? — положил серебряный браслет на стол перед Никушей. — Это магнитный стимулятор памяти. Надень.

   — Зачем?

   — Время сэкономишь, оценки поправишь. Ты в универ думаешь поступать? А там конкурс….

   — Считаете, поможет? — Вероника с робкой надеждой заглянула в мои глаза.

   — А то.

   — Он же ваш.

   — Да мой, и помог закончить школу и ВУЗ на отлично. И тебе поможет. Надень.

   — А как же вы?

   Как я? Куплю яиц и буду жарить с беконом. А вслух сказал:

   — Когда сяду за диссертацию, ты мне его вернёшь.

   Застегнул браслет на милом запястье, не удержался — погладил, потом поцеловал тонкую жилку. Испугался — а как воспримет, не удумает ли чего. Но, слава Богу, обошлось. То ли безделушка серебряная увлекла, то ли оптимизатор начал действовать. Первый бастион взят! Следовало развить успех.

   — Сходим в ресторан?

   — Нам нельзя.

   — В кафе?

   — Зачем?

   — Ты умеешь готовить?

   — Борщ, суп, окрошку, окорочка в картошке….

   — Давай купим продуктов и закатим пир.

   — Где?

   — Хочешь — у тебя, хочешь — у меня.

   — А вы с кем живёте?

   — Один.

   — Только не сегодня.

   — Завтра?

   — Давайте завтра.

   …. Назавтра Вероника приехала в школу нарядная — в водолазке под джинсовым жилетом, плиссированной юбочке. Глаза лучились, рот не закрывался — невтерпёж было общаться. Ей даже сделали замечание на уроке, но за ответ у доски похвалили.

   После занятий проводили взглядом детдомовский автобус и, взявшись за руки, пошли в другую сторону.

Осмотрев все комнаты, Вероника вернулась на кухню, где я разбирал пакеты с продуктами.

   — Это ваша квартира?

   — Считай, моя. Нравится?

   — Я всё жизнь прожила в детском доме.

   — Выйдешь за меня замуж, будешь жить здесь. Или купим большой уютный дом за городом.

   — Вы хотите на мне жениться?

   — Очень.

   — Для чего?

   — Потому что люблю.

   — Что такое любовь?

   — Любовь? Любовь — это, девочка, страсть, основанная на половом влечении. Любовь — это дружба, союз единомышленников против житейских неприятностей. Любовь — это общность интересов, главный из которых — воспитание детей.

   — Этому можно научиться?

   — Ничему не надо учиться — все заложено в тебе от рождения. Всевышний мудро обустроил природу, выделив в ней мужское и женское начала. Мужчина любит, женщина позволяет себя любить. Мужчина выбирает женщину, с которой ему легко и приятно жить. Женщина — мужчину, от которого хочет иметь детей. Вот скажи, тебе хочется целовать моё тело, всё-всё — с ног до головы? Только честно.

   — Н-не знаю, нет, наверное.

   — И я, если б на такое отважилась, чувствовал себя не в своём супе. Но мне безумно хочется целовать тебя всю без остатка. И это нормально. Скажи — опять честно — ты бы позволила моим губам ласкать тебя? Пусть не моим, пусть Ален Делона — ты же видела эротические сны? Хорошо, не отвечай, но не красней, пожалуйста — мы не говорим, ни о чём непристойном. Ладно, пойдём дальше. Я наказал нахала. Ты не побоялась пойти со мной за трансформаторную будку. Мы показали всем, что нашу дружбу не сломить. Твой обидчик — мой обидчик, мой враг — твой враг. Верно? И последнее. Ты любишь детей?

   Вероника неуверенно пожала плечами:

   — Наверное. Я всегда помогаю малышам.

   — Я говорю о собственных детях. Наш ребёнок будет купаться в любви, потому что без родительской любви нет детства.

   Ох, и доболтался, ох договорился. Вероника безвольно опустила руки, по щекам побежали слёзы. Взгляд затуманился, но она всё смотрела на меня и будто просила: «Пощадите».

   — Что с тобой? Тебе плохо?

   Взял её на руки и отнёс на диван.

   Лучше б мне не делать этого. И вообще, держаться на расстоянии от несовершеннолетней девушки и щекотливых тем. Но…. Но у меня не было под рукой Билли, мудрого советчика и хранителя. Впрочем, не было оптимизатора и на запястье Вероники.

   — А где?

   — В тумбочке. Вечером ходила в душ, сняла и забыла.

   Серебряный браслет…. в детском доме…. в тумбочке…. Не дай Бог там Пашке Ческидову случиться….

   Мысли всплывали в сознании и тонули в накатывающей страсти.

   Расцеловав Веронике руки, перебрался к коленям. До края коротенькой юбочки далеко. Всё, что не прикрыто, моё — решил и пустил губы в захватывающее путешествие. Но девушка проявила инициативу, прижав мои уши ладошками. Наши губы сплелись. Только рука осталась там, внизу, и, никем не контролируемая, продолжила движение уже за границу дозволенного. Почувствовал, как напряглась Вероника, когда мои пальцы скользнули под резинку трусиков. Её тело просто окаменело. Подумал, что она испытывает то же, что и я — нестерпимую страсть — и сейчас одним смелым движением сделаю нас бесконечно счастливыми. Рванул трусики вниз.

   — Мамочка!

   Вероника не рвалась, не билась в истерике, не сопротивлялась. Она прикусила кулак и смотрела на меня испуганным взглядом.

   Господи! Ты ли это, Гладышев?

   Куда что подевалось? Никакой всепоглощающей страсти. Только стыд. Только боль. Только страх непоправимости произошедшего.

   Метнулся к окну, будто исполненный желанием сигануть вниз головой — даже распахнул его. Да нет, конечно, это не решение. Нужно жить, нужно исправлять ошибки.

   Стена дождя качалась за окном.

   — Как я пойду? — сказала Вероника.

   Что ответить? Оставайся, я тебя не трону. Чёрт, какая глупость! Нелепица. Бессмыслица. Тебя, Гладышев, надо кастрировать вместе с физруком.

   — У вас есть иголка с ниткой?

   Кажется, были. Поискал, нашёл.

   — Отвернитесь, — Вероника держала в руках порванные трусики.

   Апрельский дождь дышал мне в лицо.

   — Мы хотели жарить окорочка.

   — Без меня. У вас есть зонт?

   — Я вызову такси.

   — Вызовите.

   …. На следующий день Вероника положила передо мной оптимизатор.

   — Очень прошу, не приходите больше в наш класс, или уйду я.

   Ушёл я. Надел оптимизатор.

   — Билли, у меня горе.

   — Колись.

   — Я чуть не изнасиловал девушку, которую люблю.

   — Тебя на минуту нельзя оставить одного.

   — Помоги.

   — Как?

   — Не знаю. Но я хочу вернуть её расположение.

   — Может, смотаем удочки и почистим память?

   — Да ты что?!

   — Ну, успокойся, успокойся. Давай будем думать.

   — Давай.

   Сидел на подоконнике в коридоре, здесь и прихватила Римма Васильевна.

   — Как ваша диссертация?

   — В тезисных набросках.

   — Любопытствую.

   Пожал плечами:

   — С ноутбуком работаете?

   — Покажите как, наверное, смогу.

   Пока топали в её кабинет:

   — Билли, налей воды по теме.

   — А что?

   — Что хочешь — пусть тётка одобрит.

   Глянув на объём, Римма Васильевна, качнула головой:

   — А вы плодовиты. Оставите взглянуть?

   — Да, конечно, сколько потребуется.

   …. После уроков перехватил Веронику у автобуса.

   — Нам надо поговорить.

   — Всё, что я не хотела услышать, вы уже сказали.

   — Ты что, в принципе против половых отношений? Считаешь, что детей проще искать в капусте? — говорил, а сам думал, что я несу.

   Вероника слушала мою тарабарщину, не перебивая, но когда водитель подал сигнал, шагнула на подножку, сказала:

   — Всё? Очень вас прошу, оставьте меня в покое. Все мужики сволочи, и вы не идеал.

   Грубо, подумал, глядя вслед удаляющемуся автобусу, но справедливо.

   — Билли, я сойду с ума.

   — Не позволю.

   — Да уж…. Но лучше бы помог вернуть Веронику.

   — Я помогу тебе прославиться в здешнем мире, и может быть тогда….

   — Сделаешь президентом страны или его советником?

   — Давай пока на школьном уровне.

   …. Болтался по этажам и коридорам, заглянул в конференц-зал. На сцене шла репетиция школьного ВИА.

   — Не помешаю?

   Мне не ответили. Ну, я и присел зрителем. Вернее, слушателем. Потому что скоро не утерпел и подался на сцену.

   — Этот момент не так играется. Ну-ка, дай-ка.

   Потянулся к электрогитаре.

   — Послушайте, молодой человек…, — ансамблем руководила учительница пения, не молодая, кстати, но настырная.

   — Нет, это вы послушайте, — и сыграл эпизод, в котором, мне казалось, солист-гитарист фальшивил. — Так лучше?

   — Немедленно покиньте зал, вы мешаете репетиции.

   — Пусть остаётся, — кто-то вступился за меня.

   — Тогда уйду я, и вызову милицию.

   — Ну, зачем вы так? Я действительно умею играть на этой штуке и неплохо пою.

   — Давайте послушаем, — опять поддержали ребята.

   — Ах, так, — певичка была ещё тем фруктом, развернулась и потопала со сцены прямо к выходу.

   Ударник аккомпанировал её ходьбе — дзинь-дзинь-бум.

   Дама сверкнула очками от двери, а потом хлопнула ею, покинув помещение.

   — Достала, — подвёл итог инциденту белобрысый паренёк с барабанными палочками.

   — Что умеешь? — потребовали от меня. — Покажи.

   Ломаться не стал — исполнил одну из самых популярных песен моей школьной юности, аккомпанируя на электрогитаре. Игра была виртуозна и голос безупречен. Не хвастаюсь — Билли помог.

   — Класс! — выдохнул парень за электроорганом.

   — Берёте к себе?

   — А ты откуда?

   — На практике, студент, — соврал, чтоб не смущать ребят.

   — Оставайся, если нравится.

   — Что поём-играем?

   Следующие полчаса знакомился с репертуаром. Не одобрил.

   — Это называется: взвейтесь кострами синие ночи, мы — пионеры, дети рабочих.

   — Так сами что ль….

   Увлеклись, а за спиной:

   — Этот? Пусть остаётся.

   — Тогда зачем здесь я нужна?

   Этот диалог, подкравшись к сцене, затеяли директор и сбежавшая певичка.

   — А и, правда, — это уже я. — Римма Васильевна, позвольте мне на общественных началах поработать с ансамблем.

   — Ребята готовят программу к выпускному вечеру.

   — Уяснил.

   — Ну, хорошо. Только никакой закордонщины.

   — Но вы же не против классики?

   На трёх струнах исполнил Бетховена «К Элизе».

   — Замечательно, — Римма Васильевна закусила кончик дужки очков. — Такая пойдёт.

   Приобняв певичку за плечи:

   — А что, Ангелина Николаевна, дадим ребятам вольную?

   И мне, уходя, от двери:

   — Алексей Владимирович, загляните ко мне вечерком.

   Вечером в кабинете директора. Римма Васильевна:

   — Прочла ваши наброски. Знаете…. Меня задело. У вас действительно свежий взгляд на тему. Но чего-то не хватает. Чуть-чуть.

   — Вашей правки.

   — А вы позволите?

   — Буду рад.

   — Знаете что, занимайтесь музыкой, а я вашей диссертацией.

   — А кто защищаться будет?

   — Вы, конечно.

   — Кому кандидатская степень?

   — Тоже вам.

   — Не справедливо.

   — Не суть важно, кто ордена носит, главное — врага перемочь.

   — Это вы о чём?

   — О Великой Отечественной.

   Как я зауважал Римму Васильевну!

   Но одного школьного ансамбля мне было мало. Заявился в детский дом, к директору.

   — Хочу организовать для воспитанников секцию восточных единоборств.

   — Только драчунов мне здесь не хватало, — сказал однорукий Иван Павлович, в простонародии Ванька-с-палкой.

   — Ну, зачем же, культура айкидо — это, прежде всего, воспитание духа, способность противостоять своим слабостям. А защищать себя, свою семью должен уметь каждый мужчина.

   — Война грянет, защитим, — директор детского дома потрогал пустующий рукав пиджака и поморщился.

   — И без войны ситуаций хватает, — не сдавался я.

   Ванька-с-палкой махнул рукой — обидно так махнул, почти в лицо:

   — Отстань — нет у меня ни ставок, ни помещения.

   Я сдержался:

   — А подвал?

   — Что подвал?

   — Пустует.

   — Там инвентарь хранится.

   — Списанный.

   — Ну, вот что….

   — Иван Павлович, мы с ребятами отремонтируем помещение, соберём тренажёры…. А ставки мне не надо — на общественных началах.

   Директор посмотрел исподлобья и сдался:

   — Ну, хорошо…. Если денег просить не будете…. Да не вздумайте там курить, а то весь детдом спалите.

   Вооружившись ключом, спустился в подвал. Пригоден он был разве только для съёмок ужастиков.

   — И что ты здесь собираешься сотворить? — это Билли.

   — Думал, осилим с ребятами.

   — Знаешь, что такое подвальная болезнь?

   — Просвети.

   — Это из эпохи развитого социализма.

   — Ладно, что предлагаешь?

   — Увидишь.

   …. Репетиция с ВИА в два пополудни, с утра я в детский дом. Во дворе уже суетились строительные рабочие, разгружая с машин материал и перетаскивая в кузова хлам из подвала. Директор был мрачнее тучи:

   — Это что за десант? Учтите — ни одной сметы не подпишу.

   Я на всякий случай:

   — Все оплачено, Иван Павлович.

   И к Билли:

   — Твои фокусы?

   — А то.

   — Ну, и?

   — Всё честь по чести — заказчик, подрядчик.

   — Кто инвестор?

   — Ты.

   — Не понял.

   — Забыл, как миллиардами владел.

   — И ты оттуда — сюда…. Такое возможно?

   — Как видишь.

   Директор до полудня сидел, запёршись в своём кабинете. Вышел, когда строители уехали на обед. Подсел ко мне в пустующую беседку.

   — Что здесь творится?

   — Не поверите, Иван Павлович, муки сердечные. Влюбился в вашу воспитанницу и не знаю, чем привлечь внимание.

   — Уж не в Седову ли? Докладывали мне. А ты знаешь, парень, что у неё сестра-близняшка есть? Не одна она на свете.

   Мне ли не знать?

   — А где она?

   — Там, наверное, откуда Веронику к нам привезли.

   — У вас должен адрес сохраниться. Вы мне дадите его?

   — Дам, — он окинул взглядом двор, заставленный строительными материалами, и пальцем покружил — если из этого что-то получится, и мне ничего не будет.

   …. Пора на репетицию, но мне хотелось увидеть Веронику. Вызвал такси, и шофёр томился в машине за воротами, прислушиваясь к стрекоту счётчика.

   Подъехал автобус. Малышня сыпанула во двор. Следом ребята постарше. Выпускники. Вероника. Сделал вид, что увлечён беседой с прорабом. Жестикулировал, а сам во все глаза на предмет обожания. Идёт, с любопытством смотрит на штабеля с досками, бочки с краской…. Увидела меня, замедлила шаг. Она любит меня, по крайней мере, не равнодушна. Это точно.

   Поравнялась. Я прорабу:

   — Разве нельзя организовать работу круглосуточно — в две, три смены?

   И ей:

   — Здравствуй, Вероника.

   Она промолчала, опустила взор и прошла мимо.

   Всё. Она не любит меня. Больше — презирает, ненавидит. Хотя, за что меня ненавидеть?

   — Билли.

   — Вижу. Швах твоё дело, Создатель.

   — Утешил.

   — Не надо было с оптимизатором выпендриваться.

   — Ты сканировал её?

   — У девочки нормальная психика. Ущербная, конечно, но выкарабкается. А экзамены она сдаст на пятёрки. Вот увидишь.

   …. Через неделю строители, прибрав двор, убрались с него. Иван Павлович разрезал красную ленту, открывая яркий, как с картинки, новенький спортзал в цокольном помещении. Тренажёры в нём были отнюдь не самодельные.

   — Занимайтесь, — напутствовал директор. — Растите смелыми и сильными.

   На Веронике было синее платьишко. Я стоял в толпе воспитателей и не спускал с неё глаз. Потом это видение преследовало всю ночь — кромка синего платья и колени под ней. Господи! Ведь я их целовал. Они помнят мои губы. Как же мне прожить без них? Надо бежать, бежать на край земли. От себя, от неё, от этих наваждений. Надо ехать к Доминике. Бросить всё и заняться поисками затерявшейся сестрички.

   Бросить всё не предоставлялось возможным — увяз в общественных делах.

   Во-первых, ВИА. Ребята настаивали на ежедневных репетициях.

   — Вы как хотите, — сказал, — я могу только через день. Ну, и выходной само собой.

   — Ну, а мы каждый день. Верно, ребята? — это бас-гитарист мажорил. — Вот только что с репертуаром?

   — Думаю, исполнять всю современную попсу — люди ж танцевать захотят.

   — Когда мы её разучим — времени-то с гулькин нос? — ужаснулся ударник.

   — А для торжественной части пару-тройку своих произведений. У кого что получится.

   — Ну, это ты, Алексей, загнул: никто из нас музыки не пишет, — покачал головой соло-гитарист и прошёлся по струнам.

   — И стихов, — поддакнул бас-гитарист и тоже пробежался по струнам.

   — Можно репом попробовать, — подал голос органист, и его инструмент запел.

   — Знаете, что это? — вскинул кулак над головой, на запястье сверкнул серебряный браслет. — Магнитный корректор музыкального слуха и голоса. Вот сейчас мы этим и займёмся. Кто первый желает?

   Ребята переглянулись, пожали плечами.

   — Ну, давайте я, — вызвался ударник.

   Нацепил ему оптимизатор на запястье.

   — Подключайся, когда поймёшь, что я играю.

   Ещё до первой паузы ударные инструменты догнали мою гитару и влились в общий звуковой фон. Я запел, и через минуту барабанщик вклинился вторым голосом.

   А потом послышалась фальш. Оглянулся — очарованные гитаристы пытаются импровизировать скорее по наитию, чем слуху. Поморщился, жестом показал — цепляйте оптимизатор, потом подключайтесь.

   По моим расчётам последний урок в школе должен закончиться.

   — А что, ребята, вдарим по высоким нотам?

   И мы вдарили.

   Все, кто остался к тому часу в школьных чертогах, сыпанули в конференц-зал. Потому что на его сцене дебютировал квартет музыкантов ни голосами, ни виртуозностью игры ничуть не уступающий знаменитой на весь мир ливерпульской четвёрке.

   С того дня на наших репетициях зал не пустовал — сбегались ученики, приходили учителя, заглядывали уборщицы. Все были, кроме той, ради которой всё это затевалось.

   С угрозами явилась директриса:

   — Я вас запру куда-нибудь — в подвал или на чердак.

   — Зачем?

   — Вы срываете учебный процесс.

   Разве поспоришь? Я подмигнул ребятам и спустился со сцены. Римма Васильевна в позе Наполеона на Поклонной горе ждала меня в проходе. А за моей спиной…. После инструментального вступления квартет хорошо поставленных голосов выдал:

   — Когда уйдём со школьного двора

    Под звуки нестареющего вальса….

   Разбитый наголову Наполеон захлюпал носом, промокнул глаза платочком и опустился в кресло.

   А со сцены:

   — Ты сидишь за партой третьей,

    У окна сидишь в сторонке

    И на целом белом свете

    Нет другой такой девчонки….

   На улице зажглись фонари, когда я провожал Римму Васильевну домой.

   — Что у вас произошло с Вероникой Седовой?

   Что сказать? Правду? Никогда! Стыд какой! Лучше язык проглочу.    

   — Я беседовала с ней. Что ж вы, Алексей Владимирович? Ай-яй-яй! Не положено нам, по этике преподавательской, по морали педагогической, по нравственности человеческой.

   Голова моя в плечах утонула. Господи! Бросить всё? Сорваться? Убежать в свою одинокую, бесприютную реальность?

   — Но какая девочка! Я ведь с ней как мать пыталась говорить. А она: нет, нет и нет — с Алексеем Владимировичем не могу общаться. В чем причина, спрашиваю. А она: он в меня влюблён. С чего взяла? Он сам, говорит, признался, замуж звал. Что ж вы, дорогой наш аспирант?

   Страх разоблачения отпустил сердце. И нахлынули чувства.

   — Да, люблю я её, люблю, — ударил в грудь кулаком. Весьма гулко.

   Римма Васильевна с любопытством покосилась.

   — А известно вам, молодой человек, что все наши незамужние клушки только о вас в учительской судачат. Нравитесь вы очень женскому полу.

   — Нравлюсь — разонравлюсь. Что делать, Римма Васильевна? Ну, почему я ей не пара? В чём изъян?

   — Признаться, не поверила Веронике, а теперь вижу, зря. Надо было расспросить — в чём изъян? Что стопорит? Давайте погадаем. Может, себя считает недостойной: вы — высокообразованный, без пяти минут кандидат наук, а она — недоучка детдомовская. А может, вас. Вы простите, Алексей Владимирович, за откровенность — есть в вас какая-то немужская мягкотелость. Мы, женщины, привыкли, чтобы в судьбоносные моменты решения принимали мужчины. Только таким покоряемся. А вы, как старичок семидесятилетний (неужто просматривается?), заикнулись о чувствах и дожидаетесь ответа в сторонке. Дождётесь — уведут девицу под венец. И думается, не лучший представитель сильного пола.

   Я молчал. А что сказать?

   У дверей подъезда Римма Васильевна оборотилась ко мне.

   — А вообще-то, всё верно — не стоит морочить голову. Девочке надо доучиться. Слава Богу, оценки у неё улучшились.

   По пути домой.

   — Билли, всё слышал? Твоё мнение.

   — Умная тётка. Знаешь, правка её в диссертации….

   — О чём ты? Я про Веронику. Она не жаловалась на меня, но отвергает напрочь.

   — Ябед в детдоме жестоко карают. А что не любит — значит, не любит.

   — Мы целовались с ней. Она была в упоении. Я чувствовал — она любила меня. Ах, если б мне сдержаться….

   — В реальной жизни ты был богат, красив, умён. Женщины любили тебя. Ты никого не добивался — ну, разве только Даши. Это избаловало. Ты не умеешь бороться за женщину, за её сердце и признание. Ты и сейчас подумываешь, кого бы отколотить — будто этот кто-то виноват в твоей аляповатости.

   — Ладно, умолкни. Не можешь подсказать ничего разумного, лучше молчи.

   …. На первое занятие секции восточных единоборств явилось семь парней, все переростки — десятый, одиннадцатый класс.

   — Что за ерунда? Где мелюзга?

   — Мы так, для проверки пришли — а вдруг вы калечить начнёте.

   — Понятно. Пробежались по этажам — кто свободен, сюда.

   Через полчаса в подвал спустилось около двадцати разновозрастных детдомовцев.

   — Сверните ковёр, тренажёры к стене, — приказал. — Нам нужна свободная площадка.

   Мелком начертил на паркете прямую линию, разделившую зал на две неровных половины. В меньшей построил пацанов.

   — Много можно говорить об искусстве айкидо, о силе характера и отточенной реакции его мастеров, но лучше один раз увидеть. Верно? Вот у стены два ящика — в одном лимонад, в другом теннисные мячики. Задача простая и поощряемая — не переступая этой черты, кидаете в меня мячи. Кто попадёт, топает за призом — бутылкой лимонада. Всё ясно? Смелее.

   Опрокинул ногой ящик, и мячи покатились по паркету.

   — Смелее. За черту не заступать. Кидайте изо всех сил — мячи мягкие, не убьёте.

   Поднял три мячика и принялся жонглировать, посматривая на детдомовцев.

   Мячи уже докатились до шеренги. Никто не шелохнулся. Нет, кто-то поднял, попытался жонглировать. Смотри, какие барышни кисейные! Один за другим быстро кинул три мяча, и все пришлись в короткостриженные головы. Ага, лёд тронулся…. Нет, что тут началось! Град мячей летел в меня, в мою сторону, и все мимо. Многие летели мимо. От тех, что в цель, я уворачивался. Если не было возможности уклониться, ловил и отправлял мяч за черту — мои броски промаха не знали. Отскакивая от стены за спиной, мячи укатывались обратно к метателям. Но не все. То один, то другой застревали на моей половине. Прошёл час в безуспешных попытках поразить живую мишень, и вот настал момент, когда все мячи оказались недвижимыми на моей половине.

   — Устали? Отдохнём.

   Пригласил к ящику с лимонадом.

   — Хоть и не заслужили.

   — Вот такая реакция, — поучал, — и ещё самообладание основа борьбы, искусству которой хочу вас обучить. Можно встать на моё место и поставить против себя сначала одного метателя, потом двоих, троих, ну, и так далее. Долгий процесс и не каждому под силу. Вот это — продемонстрировал оптимизатор на запястье, — магнитный стимулятор пространственной ориентации. Он научит вас быстро и точно определять траекторию полёта мяча, кулака или пули. Ну и соответственно, принять положение в пространстве, чтобы со всем этим разминуться. Кто желает попробовать?

   Желающие нашлись.

   Мячи летали, ребята гомонили, а я сидел в одиночестве на лавочке и терзал сердце. Стал кумиром всей школы, теперь детский дом…. Только ты, милая, обходишь стороной. Может, так устроены параллельные миры — от противного? В нашем, реальном, меня Никушки взяли на абордаж. В этом все мои потуги разбиваются о лёд презрения. Нет сомнений, Вероника презирает меня за мой — будь он трижды проклят! — неудачный абордаж.

   …. Ребята из школьного ВИА сильно прибеднялись на счёт того, что музыки не пишут. Шедевры музыкального творчества посыпались, как из рога изобилия. Соло-гитарист сочинил школьный гимн. Стихи к нему писали всей школой. На уроках литературы темой сочинения объявили, и результат не замедлил сказаться. Бас-гитарист однажды исполнил лирическую песню собственного сочинения. Парень так вдохновенно посылал в зал исполненные чувством слова, что не было сомнений в том, что предмет его обожания где-то там, среди зрителей. Специалист ударных инструментов разродился на «Марш первоклассников». Это была музыкальная шутка, однако, серьёзно продуманная и виртуозно исполненная. Долго отмалчивался органист, потом признался — замахнулся на мюзикл, на который вдохновили его мой образ и несчастная моя любовь. Дерзай, сказал, тяжко вздохнув.

   …. Ко мне на секцию стали проситься девочки.

   — А, приходите все скопом.

   Пришли скопом, но не все.

   Отдавая ребят в Билловы руки, преследовал три цели. Во-первых, он действительно формировал в них безупречную пространственную ориентацию. Во-вторых, программировал психику на беспорочное действо и мышление. В-третьих, виртуальный гений вкладывал в анналы юной памяти пройденную школьную программу и настраивал умы на творческую работу. Результаты не замедлили сказаться и в школе, и на улице. Из беседки за пределы двора была выставлена местная шпана.

   После тренировки они подкараулили меня.

   — Слышь, ты что ль у инкубаторских тренер?

   — Допустим.

   — Да ты не трусь. Мы хотим попроситься.

   — Попроситься вы, конечно, можете, но под силу ли вам расстаться с уличными привычками?

   — Да, наверное. Мы, конечно. А когда надо?

   — Кто сумеет день не курить и не ругаться, вечером пусть приходит.

   — И только-то? Завтра ждите.

   Едва их тени растворились в темноте, ко мне подошёл крепкий паренёк, детдомовский лидер.

   — Что им надо?

   — Просятся на занятия.

   — А вы?

   — А ты?

   — Пусть ходят, — пожал плечами. — Мне-то что.

   Помолчали, вглядываясь в светящиеся окна детского дома.

   — Её спальня, — кивнул он.

   — Где?

   — Вон, среднее, над крышей столовой.

   Он ушёл, попрощавшись. Меня не понесли домой ноги. Поймал такси, сгонял на вокзал и вернулся с букетом белых роз. Во всём корпусе светилось только одно окно на первом этаже у входной двери — вахтёр бодрствовал.

   Никто не загородит дорогу молодца!

   Впрочем, это так, к слову красному. Не собирался штурмом брать детский дом, тем более девичью спальню.

   По раскидистому клёну вскарабкался на крышу столовой. Какое окно? Кажется это. Присел на карниз, глянул сквозь стекло — кровати, кто-то спит. Ни черта не видно! Попробовал открыть форточку. Она подалась, но за стеклом возник силуэт в белой ночной рубашке.

   — Вы кто? Вор?

   — Тс-с-с. Любишь шоколад? Держи. Где Вероники Седовой кровать.

   — В соседней комнате.

   — В той? Этой? Ладно, спи.

   Перебрался к соседнему окну. Открыл форточку — всё равно ни черта не видно. Опустил верхний шпингалет рамы. Изогнулся акробатом в форточку — поднял нижний шпингалет. Окно открылось. Уф!

   Луна разыгралась в небе за спиной. В её лучах спящая Вероника была прекрасна, как… ну, нет слов. И беззащитна.

   Надрывно вздохнул и положил розы на подушку рядом с любимым профилем. Уходить не спешил. Сидел на подоконнике — руки на согнутые колени, голову на руки.

   — Билли, уйти или остаться?

   — Остаться, это как?

   — Соседняя кровать пуста.

   — Утром тебя обнаружат и с позором изгонят из детдома, а днём из школы.

   — Пусть. А что она скажет или подумает?

   — Что ты маньяк.

   — Думаешь?

   …. После уроков Вероника зашла в конференц-зал на нашу репетицию. Я и не заметил. Басист толкнул в локоть:

   — Смотри.

   И я увидел. Сошёл со сцены. Сел в кресло соседнего ряда, облокотился о спинку.

   — Здравствуй, любимая.

   — Розы великолепны, спасибо. Но я хотела поговорить не о них.

   — Здесь? Или пойдём, я тебя провожу.

   Мы шли знакомой дорогой, только не под руку.

   — Алексей Владимирович, мне не подходит ваша версия любви — я не хочу быть женщиной, позволяющей себя любить. Я хочу любить сама, чтоб всей душой, без остатка.

   — Так полюби.

   — В том-то и беда, что вас я не люблю. Вижу — мучаетесь, но что могу поделать? Свяжу с вами судьбу, а потом встречу человека, которого сильно-сильно полюблю, и это будет трагедией для всех.

   — А если не встретишь?

   — Социально необходимо выйти замуж, родить ребёнка, но ведь хочется что-то и для души. Вы понимаете меня?

   — Я понимаю тебя, солнышко, и обещаю: уйду из твоей жизни, как только она наладится.

   — А у меня всё в порядке.

   — А у Доминики?

   Вероника запнулась, остановилась, впилась в меня тревожным взглядом.

   — Вы знаете мою сестру? Что с ней? Где она?

   — Хочу выяснить в ближайшие дни.

   — Я поеду с вами.

   — У тебя занятия. Экзамены на носу.

   — Когда вы едите?

   Ещё не решил, но тут же и решился:

   — Завтра.

   Вероника уткнулась личиком в моё плечо:

   — Вы очень хороший, Алексей Владимирович, поверьте…. Простите меня.

   Не рискнул её обнять, только погладил по голове.

   Назавтра поезд нёс меня в российскую Тмутаракань.

   — Билли, есть здесь злой умысел? Ведь не поленился аспид в юбке везти за сотни вёрст больную девочку.

   — Останется загадкой, если сама не расскажет.

   — Господи, лишь бы Доминика была жива — из лап дракона вырву.

   — Так что ж медлил, Аника-воин?

   — Сам знаешь и не трави душу.

   …. Три дня добирался до захудалого села Марково. Шёл по улице и с сарказмом думал, не верно тебя назвали — лучше б Мраково. Бурьян от заборов до дороги. Дома убогие, покосившиеся.

   — В каком, — спрашиваю встретившуюся селянку, — живёт Полина Фёдоровна Быструшкина?

   — Кака Полина Фёдоровна? — женщина смотрит на меня из-под козырька ладони. — Быструшкина? Параська что ль? Дак в том, угловом. Да не живёт она совсем — как сынов посадили, выпила и замёрзла у сугробе.

   — У неё дочка была приёмная или воспитанница.

   — Домнушка? Дак она её учительнице отдала, Татьяне Ивановне. Ещё осьмигодовалой отдала. А нельзя было в дому держать — ребята подрастать стали, сохальничать могли. Ох, и ёрные неслухи. В тюрьму-то их поделом посадили, да мало дали — уже пришли.

   — А где учительница Татьяна Ивановна живёт?

   Женщина оборотилась в другую сторону, махнула рукой:

   — У том конце. Светленький домик, опрятный — мимо не пройдёшь, залюбуешься. Да не живёт она совсем — надысь померла. Детей понаехало. Они у ей все грамотные в городе живут. Похоронили и наследство делят.

   — Доминика там?

   — А где ей быть?

   Синеставенький домик под шиферной крышей выгодно отличался от соседних лачуг. Но точнее сказали три иномарки у ворот. Шагнул за калитку. Лохматая барбосина бросилась под ноги, виляя хвостом. Да ты не страшный совсем, страж ворот. Присел на корточки, лаская пёсика.

   — Вы кто? — с крыльца шагнул упитанный мужчинка с лоснящимися щеками. — Покупатель?

   — Почему покупатель?

   — Дом продаётся.

   — Я ищу Доминику Седову?

   — Какую Доминику?

   — Девушка. Жила у Татьяны Ивановны приёмной дочерью.

   — Какой ещё приёмной дочерью? У вас есть документы на удочерение? Эй, люди! — толстячок-боровичок крикнул в раскрытое окно. — Подивитесь, тут ещё наследники объявились.

   Из дома во двор высыпали два мужика и две женщины с ними. Ещё одна высунулась в окно.

   Я оставил барбоса.

   — Мне не надо вашего наследства, я ищу Доминику.

   — Люди, кто видел Доминику? Кто знает Доминику? Откуда здесь быть Доминике?

   — Да хватит тебе, — одёрнула толстячка одна из женщин. — Домой она ушла. К себе домой. А что тут делать? Мамы не стало, некому привечать.

   Я шагнул за калитку. Толстячок:

   — А вы бы присмотрелись к домику — может, купите. Доминике здесь хорошо жилось. Вот и жили б.

   — Спасибо, подумаю.

   Прошёл село Мраково, или, как его, Марково из конца в конец. Кажется, на этот угловой указывала селянка. За щербатым забором бурьяном заросший двор. На подгнившем крыльце курит детина в пиджаке на голом торсе.

   — Этот дом Быструшкиных?

   — А ты что за хрен с бугра?

   — Я ищу Доминику.

   — Женишок? Фунфырь приволок? Нет? Беги — без проставы базара не будет?

   — С кем ты, Жора? — из раскрытых дверей избы послышался голос.

   — Да козёл какой-то приковылял, нахаляву Домну чпокнуть хочет.

   — Я ему чпокну. Сейчас выйду и чпокну.

   Терпению моему настал предел. Вошёл во двор.

   — Девушка здесь?

   — Э, ты чё буреешь?

   Жора попытался встать, но не успел. Я ткнул ему локтем в солнечное сплетение, и он брякнулся на спину, ловя воздух широко раскрытым ртом. Как рыба на берегу. Или может жаба? На земноводное он был похож больше.

   Второй брат — по виду старший — лежал в сапогах на заправленной кровати и почёсывал голый живот.

   — Тебе чего?

   — Где Доминика?

   — А хрен её знает. Шляется.

   — Здесь была?

   — Была б, заставил картошки сварить — жрать хоцца. Ты ей кто? Жених что ль?

   — Сволочь он, — подал голос с крыльца отдышавшийся Жорик. — Меня побил.

   — Это ты зря сделал, — насупился старший брат, поднимаясь с кровати. Из-за голенища кирзового сапога достал длиннющий нож-свинокол.

   Я выдержал его свирепый взгляд и полюбопытствовал:

   — Хочешь без зубов остаться или яиц?

   Он поверил, изменился в лице:

   — Я картошки почистить. Сходи за фунфырём — рубанём по-родственному. А Домна придёт, куда ей деваться.

   На улице Билли посоветовал:

   — Сходи на кладбище.

   И то верно. Знать бы, где оно. Но язык, как говорится…. И мне подсказали.

   Марково село небольшое, но видать старинное — могилок больше чем домов раз в десять. И новых, и забытых. Бродил, бродил, наткнулся. Сидит на корточках перед крестом — старушка не старушка, девушка не девушка — в ситцевом сарафане и чёрной косынке. Она, не она? Что сердце-то подсказывает? Молчит болезное.

   — Доминика.

   Оглянулась. Она! Сердце прыгнуло из груди. Билли, лови — упорхнет!

   — Вы кто? — девушка поднялась, с тревогой огляделась.

   — Меня зовут Алексей Гладышев. Я частный детектив. Ваша сестра Вероника Седова поручила разыскать и привезти по возможности.

   — Вероника жива? Где она?

   — В городе Н-ске. Вас что-то держит здесь?

   — Нет. Мне надо вещи забрать.

   — Идёмте.

   Доминика пошла, чуть приотстав. Нет, не верит, опасается. Зачем про детектива ляпнул? Сейчас потребует удостоверение и — приплыли.

   — Тётя Полина сказала, что сестра умерла в больнице.

   — Полина или Прасковья?

   — По паспорту Прасковья, но хотела, чтоб её звали Полина.

   — Амбициозная у вас тётка, только соврала она или не знала. Веронику выходили врачи. Сейчас она в детском доме, заканчивает одиннадцатый класс, мечтает об университете. У вас как с образованием?

   — Начальную школу закончила в нашем селе, а потом училась в средней школе в райцентре. Жила в интернате, а на выходные приезжала к Татьяне Ивановне. В одиннадцатый класс не пришлось пойти — слегла мама Таня. Всю осень и зиму проболела. Лежала, а я за ней ухаживала. Весной на ноги поднялась. Думали, отпустило. А утром встаю — она на крылечке мёртвая.

   — Вещи твои в её доме? Собери, я попробую с машиной договориться.

   Мужичонка с брюшком сидел во дворе на колоде, забавляясь с барбосом. Поднялся нам навстречу.

   — Надумали покупать?

   — Нет, уезжаем. Добросите на жеде станцию? Плачу двойным тарифом.

   — Штука.

   — Сговорились.

   — Кто она тебе? — кивнул вслед поднявшейся в дом Доминике.

   — Возлюбленная.

   — Не молода?

   — Дело исправимо.

   — Действительно, годы летят…. Пойду хозяйке доложусь.

   Вернулся в камуфляжной жилетке и с чемоданом Доминики. Поклажа оказалась в багажнике, а мы с Никушей на заднем сидении серебристого «Субару». Девушка переоделась и стала походить на девушку.

   Прокатились селом.

   — Что это? — Доминика притиснулась к окну.

   Несколько деревенских кумушек толпились у дома Быструшкиных.

   — Тормозни, — попросил водителя и Никуше. — Сейчас узнаю, а ты не выходи.

   Подошёл к старушкам.

   — Что здесь происходит?

   — А вот, браты девку сильничают.

   Из раскрытых окон и двери неслись женские вопли:

   — Люди добрые, помогите! Ой, не надо! Ой, больно!

   — Так что ж вы смотрите? — возмутился.

   — А попробуй, сунься.

   Я сунулся. Но едва ступил во двор, на пороге дома показался Жорик с двустволкой в руках.

   — Какого хрена? А, родственник. Беги за фунфырём, а то мы Домну насмерть задрючим. Стой! Куда? Я не шучу, паря. Щас пальну прямо в хайло.

   Первый выстрел пронёс дробь над моей головой, но я шёл, не останавливаясь.

   — Гад! — заорал Жорик и разрядил ружьё в моё лицо. Он был уверен, что убъёт и снова сядет. И не хотел убивать, а ещё больше не хотел на зону, но не стрелять он не мог — пропащая натура. Я спас его свободу и себя за одно, увернувшись. Поймал ружьё за стволы и ткнул прикладом Жорика в лоб. Затылком он ещё к ступени крыльца приложился и затих.

   — Эй, что за пальба? — на крыльцо выскочил старший Быструшкин.

   И сложился пополам от пинка в пах. Настала очередь ружья — приклад разлетелся в щепки от удара по фундаменту, а стволы согнул в дугу руками. Повесил ярмом на крепкую выю старшему брату и вошёл в дом. За столом сидела худо умытая, растрёпанная, полурастерзанная, ещё видимо со вчерашнего, деревенская баба. Полупорожняя трёхлитровка с мутной жидкостью стояла на столе. Не её ли прихлёбывая из аллюминевой кружки, она голосила:

   — Люди добрые, помогите! Ой, Пашенька не надо!

   Цирк!

   — Не чем твоему Пашеньке больно делать — Жорик отстрелил.

   Она оборотилась.

   — Ты что ль женишок заезжий? Слышь, парень, сбегай за фунфыриком — секёшь, каку гадость пьём?

   — Не пью и пьяниц презираю.

   — Что там? — спросила Доминика, когда вернулся в машину.

   — Салют в твою честь. Родственники хнычут — уехала не попрощавшись.

   — Да будто бы? — Доминика одарила меня любопытным взглядом, ну, точь-в-точь как её сестра после шоколадной диверсии.

   …. Вокзал был, касса была, и трёхминутную стоянку на посадку обещали, а вот буфета не было. Не было старушек с зеленью, что наблюдал утром по приезду. Поезд к полуночи прикатит. Чем же Доминику покормить? Даже не знаю, завтракала ли она. Так и потчевал на лавке перрона — рассказами о Веронике.

   Откупил четыре места в купе.

   — Мы что, одни едем? — насторожилась Никуша.

   — Не знаю. Пойду, ресторан подломлю.

   — Вы как Паша говорите.

   — С кем поведёшься.

   Вагон-ресторан был на клюшке, но служители его не спали. Посорил деньгами, убедил словами, и нам пожарили глазунью с беконом. Какие-то салаты остались. Доминика уплетала за обе щёки, запивая минералкой, а я для вида поковырялся вилкой и взялся за парящий кофе.

   — Перед сном? — удивилась Никуша.

   — Привычка, — соврал.

   …. Доминика спала, мне не спалось. Но, конечно, не из-за выпитого бодрящего напитка. Мысли всякие….

   — Билли, грустно. Колёса выстукивают последние часы.

   — Это верно, наша миссия завершается. Мы всё сделали как надо.

   — И никакой благодарности.

   — Это как? — удивился Билли. — Да они б на руках тебя носили, зная всю подноготную. Но, увы…. Утешься сознанием.

   Окно не было завешено — на переездах и полустанках свет врывался в купе, и в эти мгновения из темноты нестерпимой взгляду белизны проступало колено, чуть выпроставшееся из-под одеяла. О, Господи, опять эти колени!

   — Я одинок в нашем мире.

   — Оставь дурные мысли, Создатель, — это не твои женщины.

   — Как не мои?! Очень даже мои.

   — На абордаж пойдёшь? А девушка тебе доверилась.

   — Билли, а если оптимизатор на её запястье — ты ведь можешь всё устроить.

   — Создатель, напоминаю — мы пришли, чтобы помочь сестричкам и Алексею Гладышеву устроить личную жизнь — не больше и не меньше.

   — Почему грудью на ружъё я, а ласкать их будет он?

   — И ты ласкал в нашем мире своих Никушек.

   — Билли, помнится, ты оболочку предлагал поменять — ну, в смысле тело обновить. Мне это нравится. Берём?

   — В наш мир? Берём, хотя это нарушение меморандума…. Но для тебя можно.

   — И девушек берём.

   — А вот с этим пролёт.

   — Почему?

   — Подумай, какие в тебе чувства говорят, и устыдись.

   — Я люблю их.

   — Так люби душой, что ж ты с коленки глаз не сводишь?

   — Иди к чёрту!

   …. Привёз Доминику в свою квартиру.

   — Осваивайся, отдыхай, а если не устала, приготовь чего-нибудь — продукты в холодильнике. Я за Вероникой.

   Вызвал такси и помчался в школу.

   Урок шёл. Но я в наглую:

   — Веронику Седову можно забрать?

   — Приехала? — огромный знак вопроса в распахнутых глазах.

   — Дома. Ждёт.

   В такси гладила мою ладонь.

   — Билли, я не хочу с ними расставаться.

   — Это не возможно, Создатель.

   — Оставь меня здесь. Зачем я тебе? К чёрту твой оптимизатор.

   — Не психуй, прощайся. Пора.

   Подал Веронике ключи от квартиры:

   — Поднимайся. Пока целуетесь, я куплю чего-нибудь к чаю.

   Смотрел ей вслед, обожая. Жалел себя и ненавидел Билли.

   — Под аркой тебя ждёт инструктор перемещений. Ступай. В квартиру должен подняться здешний Алексей Гладышев.

   Незнакомый человек с какой-то незапоминающейся внешностью шагнул навстречу. Что это у него в руке? А-а, контактор. Ну, привет, инструктор.

   Удар мой верен был и скор.

   — Создатель! — взорвался Билли в голове.

   — Да пошёл ты! А я остаюсь.

   Рванул с руки оптимизатор и потерял сознание.

                                                                                                                            А. Агарков. 8-922-701-89-92

                                                                                                                                       п. Увельский    2010г.