georg — ИРА 6 РЕСТОРАН

Вечером к Ирине приехал Генрих, чтобы, как они вчера договорились, ехать в ресторан отметить её успех на конкурсе. Ира вяло, неохотно стала собираться. Екатерине Михайловне пришлось немало постараться, чтобы развлечь гостя в его тоскливом ожидании выхода своей будущей невесты. Наконец, Ира решила, что она готова, и они поехали. Вход в ресторан уже был закрыт ввиду отсутствия свободных мест, но их впустили. Вошли, сели за столик. Официант сразу же подошёл к ним, принял заказ, удалился, очень скоро вернулся, но уже с подносом.

— Для начала позвольте предложить вам лангусты с белым вином, — склонился он в учтивом поклоне и, получив разрешение, поставил бутылку вина и прочие блюда, которые должны у клиента возбудить аппетит. — Сейчас я доставлю вам и всё остальное, — промолвил он и опять исчез.

— Это хорошо ещё, что нас сюда пустили. Если бы я заранее не побеспокоился и не заказал места, сидеть бы нам сейчас с тобой за столиком на четверых, — произнес Генрих демонстративно недовольным тоном, не желая упускать возможность подчеркнуть свою предусмотрительность. — Говорил же: постарайся собраться побыстрее и будь готова к моему приезду. Так нет же, ты всегда всё делаешь наперекор. Тебе обязательно надо подчеркнуть кто из нас главный.

— А у тебя здесь, я смотрю, много знакомых, и среди присутствующих, и среди обслуги, — не обращая ни малейшего внимания на его ворчание, произнесла Ирина, с любопытством осматривая зал. Вскоре она отметила, что некоторые из посетителей, здороваясь с Генрихом лёгким кивком головы, как со старым знакомым, весьма пристально и с глубоким интересом присматриваются к ней. — И официант тебя отлично знает, хорошо осведомлен о твоих вкусах и привычках. А мне, наверное, здесь будет скучно, я не вижу ни одного знакомого лица.

— Скучать в ресторане? — искренне удивился Генрих, — Это в тебе твой снобизм, как всегда, детерминирует. Смотри, сколько людей вокруг. Смотри, сколько внимания к твоей особе. Посмотри, как они глазеют на тебя. Даже женщины не могут скрыть своего восхищения твоей красотой. Поверь мне, этот ресторан не так уж часто принимает таких красавиц, как ты. Зачем ты говоришь о скуке? Ты, наверное, хочешь испортить настроение и себе, и мне? Смотри, вот и наш официант идет. Сейчас мы будем пробовать всё, чем может похвастаться это заведение.

Генрих, предвкушая пиршество в обществе прекрасной дамы, потер руки. Настроение у него улучшалось с каждой минутой. Вечер сегодня, похоже, будет не из рядовых. В ресторане, по его первоначальным наблюдениям, собрался весь бомонд города. Даже сам Старик решил размять свои косточки и осчастливить своим присутствием высокое общество. Он, как всегда, занял столик в самом спокойном и безопасном углу ресторана. Так, чтобы и окна были подальше, и запасной выход поближе. Вместе с ним за столом сидели все три его сына, его сила, гордость и надежда. Угол шефа был отгорожен от остальной части зала невидимой преградой, образованной столиками, за которыми сидели только телохранители. Ни один человек не мог приблизиться к Старику без риска оперативно получить дырку в голове и покинуть ресторан через кухню, чтобы останками своего бренного тела заполнить пространство пустого багажника машины, которая несет боевое дежурство у черного входа в ресторан.

Шеф лёгким кивком головы ответил на приветственный полупоклон Генриха и опять уставился на Ирину. У владельца «Электрик плаза» появился лёгкий, но весьма тревожный, холодок где-то под ложечкой. Ему очень хорошо была известна жуткая манера старика не делать различия между человеком и вещью, и уж тем более между красивой женщиной и красивой вещью. Знал Генрих и о страстной привычке старика уникальные предметы и вещи делать своими.

— Но ведь должен же возраст когда-нибудь поставить предел старым привычкам, — пробормотал сам себе под нос Генрих, ясно осознавая хлипкую шаткость попытки самоуспокоиться. — Да и ходят слухи, что у шефа появились проблемы с этим делом.

Да, всё обстояло именно так. Но ему и в голову не могло прийти, каким именно способом Старик решил поправить свою потенцию. Тщетно перепробовав все средства этого плана, поглотив, без малейшего намёка на положительный результат, вагоны всяких мушек, виагр и прочих снадобий, авторы которых гарантировали полный успех у женщин, впустую истратив несметное количество денег на окультистов, знахарей, магов, колдунов и всяких, там, экстрасенсов, он, ещё далеко не старый человек, решил опробовать уже давным-давно испытанное до него средство: разогреть хладеющую кровь любовной утехой с юной и прекрасной девой. Да, Старик знал, что подобная затея не смогла помочь даже самому Да

виду. Но ведь то было когда? А сейчас совершенно другие времена! И потом, Давид тихо и мирно спал рядом с красавицей. Года у Давида был слишком почтенные. В этом весьма почтенном возрасте у царя не было уже ни огня, ни страстных переживаний. Не было вспышки эмоций. А его хоть иногда и называют формально, по-простецки, Стариком, но до Давида ему ещё далековато. Нет, он ещё молодец! Многим молодым может фору дать. Правда, давно уже по утрам его шалашик не будил. Но это вполне объяснимо: забот-то сколько у него! Вечером заснуть невозможно. Всё мысли о делах одолевают. Как бы чего не упустить из вида, как бы кто-нибудь не подкрался сзади с подлянкой. А заснёшь — кошмарики мучают. Неет, с такой нервной напругой не до девок. А ведь он ещё помнит, как иногда с девками было хорошо. Он помнит ещё, что когда-то был мастером экстра класса по части доведения человека до последней стадии вменяемости. До, подобной взрыву, генерации в крови адреналина. Вот это он умел делать очень результативно!

Ничего этого Генрих не знал, и даже предположить не мог подобное направление развития событий ближайших часов, поэтому и поспешил пригласить Ирину на танец. С одной стороны, он непроизвольно старался увести её побыстрее и подальше от глаз своего шефа. С другой же, ему не терпелось подержать в руках эту прекрасную девушку, которая наконец-то согласилась пойти с ним в ресторан. По своему личному опыту Генрих уже знал, что даже в присутствии усердно бдящего супруга, пребывающего в наивном и абсолютно ложном убеждении, что он всё видит и контролирует, во время танца с женщиной можно прозондировать «почву» и договориться об интимной встрече. Иметь в руках женское тело, тоскующее о ласке и любви, иметь возможность ощутить своей ногой теплоту её межножия, и не суметь склонить её к встрече наедине в уютной обстановке? Да это же нонсенс, в котором живут только полные болваны! Только потому, что им так спокойней жить.

Поведение Ирины во время танца было не совсем таким, как всегда. Она не упиралась кулаками в грудь, когда он прижимал ее к себе поближе, и не передёргивала нервно спиной, когда он гладил ей поясницу, и не шипела испуганно ядовито: « Убери руку! Люди вокруг», когда он, будто нечаянно, опускал руку гораздо ниже дозволенного. Вот именно это шипение, сопровождаемое напоминанием о том, что вокруг них люди, его особенно раздражало. Как будто она разрешала ему трогать её попу в те редкие моменты, когда они оставались наедине! А когда он пытался прикоснуться к её груди? О, это надо было видеть! Она отшвыривала его руку так, словно была не скрипачкой, а настоящим бойцом тыквыньду! И всё-таки он надеялся, что когда-нибудь придёт его час, и она будет лежать в его объятиях, и будет делать всё, что он пожелает.

И этот час, кажется, уже приближался. Всё было совсем не так, как всегда. Вот её груди прижались к его груди. И ничего. Никаких попыток воспротивиться. Вот он ногой трогает её ноги, даже пытается ввести свою коленку между её ногами. И ничего. Будто всё это и не с ней происходит. Будто она ничего не чувствует.

Генрих не ошибался. Ирина и в самого деле ничего не чувствовала. Вот только не знала она, что ей надо делать: радоваться или огорчаться своей безчувственности? Она спокойно следила за его действиями, почти равнодушно отмечая их холодную последовательность. Унылые, ну просто удручающе однообразные попытки соблазнить её. А проще и откровенно говоря, затащить в постель. За всё время их знакомства никаких изменений. Всегда одно и то же. Ни капли фантазии или крошечного огонька трепетной страсти. Какой-то механический робот, который выполняет заложенную в нём программу.

— Да какая тут любовь? — тоскливо шевелились в голове у Ирочки подобия мыслей. — Он, просто, пытается возбудить меня. Интересно, он сам, хоть, знает, что такое возбуждение? Ведь это, наверное, нечто сродни огню. А разве может лягушонок что-нибудь зажечь? Ведь он не испытывает ко мне никаких чувств. Одно желание — успешно и выгодно провернуть дельце. Ещё одно дельце. Уже, без всякого сомнения, и бизнес-план составлен. А как же? Всё взвешено и определена стоимость. Сбалансированы доходы и расходы. И только в случае положительного сальдо и прочих «мортале», можно приступать к решительным и очень смелым действиям, до тех пор, пока сохраняется уверенность в хорошем «наваре». И для простоты достижения цели используются всякие, там, камы-сутры и прочая пропитанная отравой, но до блеска отлакированная, литература с советами, как соблазнить девушку. Всё же очень откровенно и просто: не как полюбить, а как заставить её доставить тебе удовольствие. Ой, какой ужас! И мне надо будет выходить за него, ложиться с ним в одну постель, терпеть его так называемые ласки! Кошмар! А куда денешься? Придётся. Сама сделала всё, чтобы любимый сбежал от меня. Теперь надо терпеть. Вот, сначала поглаживание спины, а если возможно, то и пониже. Затем привлечь её к себе так близко, чтобы своей грудью тронуть грудь напарницы. Теперь пришла очередь интенсивно подышать в ухо, одновременно втискивая свою коленку между её ног. Ничего особого. Все так делают это. Он действует так, как обычно должен действовать мужчина, стремясь возбудить в женщине желание. Одно только никак не может понять этот мужчина: она не чувствовала в себе ничего похожего на то, что он ожидал от неё. И не было ни малейшего желания чувствовать.

Раньше Ирину рассмешили бы старания Генриха раскачать её. Было время, когда она считала себя натурой, способной контролировать все свои чувства и эмоции в любой ситуации. И Генрих, сам не подозревая о том, укреплял в ней эту ложную уверенность. Ирина, относя себя к разряду женщин логичных, целенаправленных, со стальной волей и немного жёстким характером, не без помощи Сашеньки, легко мирилась с тем, что она немного "сухарь" и даже несколько «синий чулок». Она считала, что пылкая страсть и огонь желания это не её удел. Поэтому все старания Генриха возбудить её вызывали в ней или иронию, или сарказм, в зависимости от настроения и степени усталости. Не больше. Ирина и не подозревала о существовании глубокой связи профессии с психологическим складом натуры. А ведь Гёнрих, как человек торговли, не мог желать что-то отдавать. Он привык только получать. Брать побольше и подешевле. Гуляя от Ирины на стороне, он получал, как он был убеждён, очень много услуг при достаточно высоком качестве, и при этом не по очень высокой цене. О том, что он получал от тех женщин не чувства, а лишь эрзац их, Генрих не только не знал, но и не подозревал об этом. Однажды, когда он нанимал бригаду для оформления своего офиса, у него сама собой вырвалась фраза: я хочу, чтобы работа была выполнена очень быстро, очень качественно и очень дешево. На что ему бригадир хмуро пробормотал: «Но ведь это три отдельные фирмы. Причем абсолютно разных. Тот, кто делает быстро, не умеет делать качественно, да и за скорость потребует дополнительную оплату. И если работать хорошо, то быстро никак не получится. Даже женщины, и те не любят, когда мужчина торопится. Нет, вечно живущим торопиться некуда. А о дешевой работе и на панели речи нет».

Но даже если вдруг предположить, что, например, мне пришла в голову уж совсем бредовая идея объяснить всё это Генриху, то, я уверен, он бы ничего не понял. Мало того, он отнёс бы меня к тем странным субъектам, которых необхожимо срочно изолировать от контакта с нормальными людьми. И если я ещё не в психушке, ну, хотя бы, в находящейся недалеко от города Дарагановке, то только потому, что путём каких-то ухищрений, например, подкупа должностных лиц, сумел избежать лечения для пользы общества. О любви и каких-то там сложных переживаниях обычно бредят только любители фантазий и прочей всякой дребедени.

Именно поэтому, терпя старания Генриха возбудить её, Ирина сильно ошибалась в отношении своей холодной бесстрастности. По молодости своей и жизненной неопытности ошибалась она и в том, что относила себя к натурам рассудительным и логичным, ибо в этом случае она должна была бы догадаться, что лёд не может породить пламя. Вода происходит от воды, а огонь порождается только огнём. И никто, кроме Создавшего всё и вся, не в силах нарушить этого положения. И если Господь предписал тебе полюбить и выйти замуж за кого-то, то сколько ты ни верти, а всё будет так, как Он предписал, а не как тебе приспичило.

И вдруг Ирочка почувствовала быстро нарастающее беспокойство. Что-то произошло в зале ресторана, что-то очень сильно изменилось. А что именно, она не заметила и ещё не поняла. Произошло что-то очень важное для неё. Такое важное, что ей стало не до грустных размышлений, направленных на исследование стараний Генриха разбудить в ней страсть. Ей показалось, что на неё смотрит Коля. Но это ощущение было не таким, как тогда, в зале филармонии. А если сказать ещё точнее, даже очень не таким. Совсем противоположным. Если тогда она сразу же почувствовала теплую, сладкую волну любования собой, то теперь всё было наоборот. Сейчас Ирочке казалось, что ей в спину бьет жгуче ледяной фонтан страха и возмущения, граничащего с ненавистью. Холод потёк от затылка вниз по спине. Ирине захотелось немедленно обернуться, чтобы поймать Колин взгляд, чтобы понять причину его горя и страданий. Но она знала, что ей не удастся увидеть Николая. Он осторожен, как зверь в лесной чаще. Смотрит, наверное, так, чтобы в любой момент можно было спрятаться за головами сидящих перед ним людей. А может быть даже, он тоже танцует где-то рядом. Она нисколько не сомневалась в том, что Коля сейчас здесь, в ресторане, и нисколько не удивлялась его появлению здесь. Он способен на очень многое. Поэтому очутиться на этом шикарном гульбище для него пара пустяков. А мороз уже сковал льдом ей мозжечок. Мерзкая промозглость проникла за ворот платья и залегла где-то под левой лопаткой. Ей захотелось зажать лицо в ладони и укрыться у мамочки между ногами в складках просторного платья. Но мамочки нет. И ей надо рассчитывать только на себя.

А Генрих, тем временем, продолжал ощупывать и оглаживать её спину, как ощупывает и оглаживает покупатель круп лошади, стараясь и не переплатить лишнее, и, в то же время, не упустить стоящий товар.

— Вот, казалось, что тебе ещё надо? — думала Ирочка, старательно глуша в себе отрицательные эмоции. — Тебе хочется укрыться и согреться? Так вот, мужчина тебя обнимает и гладит. Спрячься у него на груди. Он мужчина. Он сильный и опытный. Он поможет тебе.

Но почему-то не хотелось. И в этом не было ничего удивительного. Руки Генриха не грели и не ласкали. Они приносили какие-то странно неприятные ощущения. Ей казалось, что он не гладит, а размазывает по спине нечто липкое, холодное и колючее. Будто грязь из ледяной лужи с песком. Убегая от этих, если можно так сказать, ласк, Ирина прижалась к Генриху и принялась поворачивать его в танце, стремясь найти источник, из которого льется на неё это неприятное ощущение. Генрих же ее движение воспринял по-своему и активизировал наступление: завел левую руку под мышку и принялся тискать грудь. Ирина, сильно расстроенная и неудачным поиском, и наглостью Генриха, оттолкнула партнёра от себя и возмущённо зашипела: «Да что это такое? Опомнись! Люди вокруг! Будь любезен, держи себя в рамках приличий и не давай воли рукам».

А тут как раз и музыка закончилась, и они пошли к своему столу. Пробираясь между столиками, Ира осмотрела весь зал и, не обнаружив ничего, что могло вызвать у неё такое беспокойство, с уверенностью могла сказать себе, что Николая в ресторане нет, и все её страхи напрасны.

Но она ошибалась. Хоть Коли и не было в зале ресторана, но он имел возможность понаблюдать, как Генрих поглаживает спину его возлюбленной, и даже, нисколько не стесняясь присутствия окружающей публики, трогает её грудь, которая, как считал Коля, доступна только ласкам его рук.

— Ты опять ошибся, придурок, — шептал сам себе Николай, не сводя воспалённого взгляда с увлечённой взаимными ласками парочки. — Ты опять не первый. Обязательно найдется какой-нибудь Эдик или Генрих, который побывает до тебя в том месте, о котором ты мечтаешь только в сладких грёзах, отметится там, подняв ножку, как кобелёк на дерево. А затем, может быть, и тебе позволят прикоснуться, чтобы сделаться счастливым, на всю жизнь. Радуйся и веселись, Коленька! Там для многих места хватит! И ты, если пожелаешь, можешь приобщиться. Она же не стирается и её не убудет. Она станет только просторнее и приветливее для всех. Не ты первый, не ты и последний.

Переполненный и испуганный ощущением быстро разрастающейся катастрофы, Коля быстро шагал к своему ротоциклу, около которого его ожидала Марина. Он ни о чём не мог думать. Вместо мыслей в голове пылал пожар. Бездумно, но очень решительно, он стремительно двигался по тротуару с одним единственным желанием — каким угодно способом поскорее справиться с охватившим его отчаянием.

— Пойдём со мной в ресторан, — с ходу предложил он Марине, не глядя ей в глаза. Его взор, пряча нестерпимое горе, всё время уходил куда-то вправо.

— Зачем? — удивилась Марина. — Ты хочешь опять потанцевать и погулять со мной? Но мы уже пробовали с тобой это. Ничего же у нас не получится. Да и в город ты меня привёз не для того, чтобы по ресторанам ходить. Мы с тобой совсем о другом договаривались. Ты обещал помочь мне лекарство для мамы привезти.

— Да дело совсем не в гулянках, — вяло проговорил Коля. — Просто, мне надо немножко посидеть в ресторане. Не для того, чтобы гулять и пить. Просто посидеть и посмотреть. Ничего я там пить и есть не смогу. А ты составишь мне компанию. Ничего не будет. Просто посидишь, отдохнёшь, покушаешь. Это недолго. Успеем мы и за лекарством съездить. Это быстро.

— Ты там кого-то увидел? — догадалась Марина.

— Да, — выдавил из себя Коля.

— Иру Русанову? — спросила она, вспомнив его слова. — И ты хочешь, чтобы я помогла тебе попробовать отомстить ей? — грустно улыбнулась Марина.

— Нет, дело совсем не в мести, я хочу собственными глазами увидеть всё, до самого конца, — Коля говорил почти спокойно, отрешенно и тупо. — Всё до последней капельки, до самого донышка. Чтобы знать точно, наверняка. Чтобы потом не жалеть и не упрекать себя в том, что принял слишком поспешное, недостаточно обоснованное решение.

— Но Коля, ты что, не слышишь меня? Я приехала в город не для того, чтобы по ресторанам ходить, — почти жалобно произнесла Марина, — Ты уже забыл, что у меня мама болеет? Зачем ты меня тянешь в ресторан? Мне надо с тетей поговорить, посоветоваться.

— Мариночка, ну пожалуйста, помоги мне, — в тон ей проговорил Коля. — Я тебя понимаю. Но я прошу тебя. Мне надо всё выяснить до конца, чтобы потом не терзаться сомнениями. Один час ничего не изменит. Мы сегодня же вернёмся в Русановку с лекарством для твоей мамы.

— Пойди один, — предложила Марина.

— Ну да, там все парами да компаниями, а я буду один, как белая ворона.

— Ну ладно, если для тебя это так важно, хорошо, — после небольшого колебания, согласилась Марина. — Только не долго. И потом, мне надо одеться

— Да зачем? Пошли так, — махнул рукой Коля.

— Вот и иди так. Только уже без меня, — рассердилась Марина. — Мало того, что тянешь меня в этот дурацкий ресторан, так ещё хочешь, чтобы на меня там все глаза пялили, как на пугало огородное. Нет уж, дружочек, если ты и самом деле по серьезному хочешь, чтобы я пошла с тобой в ресторан, то вези меня поскорее к тете. Это ещё хорошо, что я у тёти оставила некоторые из своих приличных вещей, в которых можно на людях показаться, а то пришлось бы тебе везти меня аж в Русановку.

— Хорошо, поехали, — согласился Коля.

Он быстренько отвез Марину к тете, а сам помчался к Игорю, поставил ротоцикл в гараж, переоделся поприличней, выскочил, поймал машину и поехал за Мариной. Та, конечно, ещё не была готова, пришлось немного подождать. Зато Марина, за время приведения себя до надлежащего вида, успела поговорить с тётушкой на очень многие темы и получить консультацию по уходу за мамой. Наконец, нанесены последние штрихи. Они вышли на улицу, поймали машину и отправились в центр города.

И вот, они вдвоём входят в ресторан. Хоть и недолго отсутствовал Коля, но атмосфера в ресторане изменилась значительно. Если в начале вечера посетители, большая часть которых были знакомы друг с другом не только по причине частых встреч в местах активного веселия, но и по деловым контактам, вели себя подчеркнуто дружелюбно, несколько даже строго, изысканно и празднично. Солидные люди города, его сила, кровь и мозг, они пришли сюда, чтобы отряхнуть пыль суетных буден, снять нервное напряжение после тяжелой трудовой недели, повеселить свою душу хорошим вином, красивой женщиной, дружеской беседой.

Подчеркивая важность этого мероприятия, мужчины надели костюмы не абы какие, не из магазина, а только от самого маэстро-кутюрье. При всей кажущейся однообразно жесткой схеме построения мужского одеяния, как то: пиджак, жилет, брюки, рубашка, галстук, носки, туфли, можно было с абсолютной уверенностью сказать, что в зале не было ни одной пары одинаковых костюмов. Варьируя приталённостью и расклешённостью, числом и формой пуговиц, размером, наклоном разреза и формой клапана кармана, формой воротника, не говоря о таких мелочах, как уголок платочка, цветочек в петлице, галстук, носки и туфли, мастер добивался ярко выраженной индивидуальности каждого костюма. Конечно, на весь город не нафантазируешь. Но для избранных мира сего, не только не имеющих привычки к экономии, но и с удовольствием выставляющим напоказ свою расточительностьдаже в мелочах, с удовольствием тратящих немалые средства на поощрение полёта творческой фантазии над своей собственной головой, в общем, за хорошие деньги можно и постараться. Что и было сделано.

Так стоит ли после этого говорить о нарядах женщин? Тут всё зависело от размера и высоты бюста, от целесообразности или, наоборот, нецелесообразности открывать повыше ножки, от полноты и крутости бёдер, а также от размеров того места, откуда они начинаются, от диаметра талии, если таковая ещё была в наличии.

Справедливости ради необходимо отметить, что в зале нелегко было отыскать женщин преклонного возраста. Солидные бизнесмены и известные общественные деятели как-то больше склонялись к общению и спонсированию юных, стройных и красивых девушек. Наверное, у них для этого были весьма веские основания. Я думаю, нет смысла копаться в этих самых основаниях. Очень интересно, что эти самые основания стары, как мир. Но самое удивительное, с моей точки зрения, заключается в той старательности, с которой они окружают эту тему молчанием. Я слышал, что в доме повешенного не говорят о верёвке, а воры избегают встреч и всяческих разговоров со своими жертвами. Странное поведение.

Так вот, к моменту возвращения Николая в ресторан, уже вместе с Мариной, строгая сдержанность поведения посетителей, порождённая гордостью за тот уровень общественной значимости, которую они сумели достигнуть своим высоким интеллектом, работоспособностью, повышенной интеллигентностью, напористым характером и деловой хваткой, куда-то исчезли из зала. А вместо изысканно строгой сдержанности в атмосфере ресторана разлилась эдакая разухабистая расслабленность. Всю неделю каждый из них жил в ожидании подвоха из первой попавшейся подворотни. И вот, всё, можно ни о чём не думать, можно позволить себе немного пошалить, повеселиться, хлебнуть горячительного из кубка страсти. И постепенно разговоры мужчин становятся более откровенными, а игривый смех женщин всё более задорным, даже, местами, пронзительным. Лак туфель и штиблет потерял свой зеркально-искристый блеск, словно затуманившись сигаретным дымом и влажным дыханием тел, разгоряченных обильной, острой и деликатесной пищей, жгучими напитками, распаляющей близостью соблазнительных прелестей женского тела. Искристый блеск и радужность игры света люстр словно перебрались в глаза сидящих за столами.

Генрих сидел боком к столу, его правая рука, закинутая на спинку стула Ирины, сначала будто случайно, затем, осмелев, уже вполне откровенно то и дело ложилась на обнаженное плечико собеседницы, поглаживала, слегка сжимала и опять возвращалась на спинку стула. Генрих чувствовал, что с Ириной сегодня происходит нечто весьма странное. Она не отворачивалась, не уклонялась от его ласкающих прикосновений. "Ещё немножко и она сдастся мне, — всё ещё затаённо радовался Генрих, отмечая свои собственные очень высокие заслуги в том, что если ещё чуть-чуть прибавить напористого старания, то самая прекрасная девушка города затрепыхается под ним в потоке страстного изнеможения. — Ей, кажется, надоело ходить "белой вороной" в нормальном обществе. Она решила хлебнуть радости нашей жизни».

Против обычного, за ресторанным столиком они сидели не напротив друг друга, а рядом. За такую находку Генрих уже успел похвалить самого себя. Нет, не вслух, конечно, а втихомолку, радуясь и собственной предприимчивости, и возможности не только прикоснуться к вожделенным прелестям изумительно прекрасного тела спутницы, но и поглубже кинуть глаз в широко открытое на груди пространство её вечернего платья. Быстро почувствовав, что Ирка сегодня не намерена сильно сопротивляться его желаниям, Генрих настолько осмелел, что за столом сидел уже не прямо, а боком: и для того, чтобы лучше видеть то, что ему демонстрировали, и для того, чтобы не одна, а обе руки могли достигнуть тех частей её тела, которые она подставляет ему. Локоть его левой руки опирался на стол, а кисть свесилась так, что всего несколько миллиметров отделяли кончики его пальцев от вершинки её груди. Рассказывая Ирине о своих планах по созданию филиалов "Электрик плаза" в других районах города, о своей мечте открыть местный телеканал для рекламирования товаров и услуг своей фирмы, он иногда взмахивал кистью левой руки. И только боязнь получить пощёчину удерживала его от почти случайного прикосновения к вершинке совершеннейшего возвышения. 0, как ему не терпелось проверить на упругость эти небольшие и изумительно соблазнительные полушария, и ох, как страшно было сделать это. Может быть именно этот страх и возбуждал его так сильно, так ново. Это ожидание приближающегося наслаждения в сочетании с возможностью принародно получить оплеуху обостряло и усиливало то возбуждение, которое он испытывал в ожидании обладания красивой женщиной. Эти ощущения были внове для него. Никогда раньше близость полуоткрытой груди к его руке не приносила ему такого острого и опьяняющего наслаждения. Он предчувствовал, что сегодня его ждёт нелёгкая, жаркая борьба, из которой ему предстоит выйти победителем. Он должен сегодня опрокинуть сопротивление Ирки, он заставит её покориться ему. Она сегодня будет делать всё, что он пожелает. Она ещё не знает, какой упоительный огонь сожжет её тело. Ей сегодня, если Екатерина Михайловна не ошибается, как всегда, насчёт нетронутости своей племянницы, предстоит сильно и глубинным образом преобразиться, испытав на себе полное и проникающее воздействия крепкой, настоящей мужской физической силы.

Да, поначалу он даже боялся глаз запустить в вырез ее платья, зная по прошлому опыту общения с Ириной, что ничем хорошим для него это не кончится. И вот, решился. Почти совсем небрежно опустил глаза, но тут же несколько даже испуганно поднял голову и посмотрел ей в глаза. «Фантастика, — мелькнуло в его голове. — Ничего!» Её прекрасные синие глаза всё так же спокойно смотрят на него, словно она и не заметила броска в запретную зону. Только внимание и желание вникнуть в его проблемы увидел он в прекрасных глазках собеседницы. Генрих сделал ещё одну попытку, задержав подольше взгляд в глубине изумительно прелестной ложбинки. И опять никаких протестов. Ну, теперь он стал внимательно изучать будущие владения. Спокойно и с большим удовлетворением отмечая отсутствие каких бы то ни было изъянов. Нежная, гладкая кожа словно излучала изнутри притягательнейшее тепло, сама звала к прикосновению.

Оставалось только побыстрее оказаться с партнёршей наедине, чтобы застолбить свои права на это прекрасное сокровище. И Генрих не выдержал пытки. Во время одного из взмахов левой рукой словно совершенно случайно легким, мимолётным движением провёл тыльной стороной полусогнутого среднего пальца по её груди. И опять никакою протеста. Ирина всё так же спокойно и внимательно смотрела в его глаза. Тогда он, осмелев, уже намеренно медленно, осторожно, однако вполне чётко ещё раз провёл по её груди.

Ирина, замерев всего на какую-то долю секунды, отвернулась, словно оглядываясь по сторонам. Этим поворотом она мирно, без скандала одновременно и прекратила его неприличные игры и, в то же время, удостоверилась, что никто не приглядывается к тому, чем занимается тут с ней её ухажер.

Но Генрих уловил для себя только самое главное: она отвернулась от него не из отвращения или протеста, а только потому, что игра стала слишком опасной. Да, это был не просто успех, это была великая победа! О, если бы они сейчас были с ней наедине в отдельном кабинете, то можно было бы приступать к последнему, самому решительному штурму до сих пор неприступной крепости. От аромата доступного тела голова пошла кругом. В своей победе Генрих уже нисколько не сомневался. Дело осталось за малым.

И он вспомнил, что на втором этаже, над рестораном есть специальные комнаты, которые посетители могут снять на несколько часов и даже на всю ночь. И комнаты вполне приличные, с чистым бельём, с прекрасными, так сказать, удобствами. В общем, номера, в которые можно привести вполне приличную девушку. Правда и цена за час очень даже вполне соответствовала высокому уровню сервиса. Генрих уже всерьёз начал подумывать о ключе в один из этих номеров. Осуществление его желания сдерживалось единственным соображением: а не пропадут ли напрасно затраты, которые испытает его бумажник?

А Ирина будто со стороны наблюдала за той странной игрой, в которой она изображает, что совершенно ничего не замечает, а Генрих изображает из себя страстно влюблённого в неё мужчину. Но все это обман. Никакой страсти, никакой влюблённости у Генриха нет и в помине. Ему, всего-навсего, нравится, что его девушка самая красивая в ресторане, что всё у неё в высшей степени превосходно: и грудь, и ножки, и талия, и задница. Ему всё равно — что, лишь бы превосходило по качеству все остальные образцы. И чтобы обязательно не вводило его в лишние расходы. И чтобы вся эта красота принадлежала только ему лично. Чтобы он сам решал, как распорядиться своим товаром: самому пользоваться или в оборот пустить.

Его нисколько не интересовало, откуда взялись такие прелести, и кого надо благодарить за этот волшебный подарок? Да он и не знает, что это такое — благодарить. Он купец. Не только по роду своих ежедневных занятий, но и по природе сердца своего. Когда ему удаётся приобрести недорого очень прелестную, ну, просто чудесную вещичку, то у него никогда не возникает и тени благодарности или признательности тому мастеру, который сотворил её. Генрих всегда хвалит только самого себя за очень удачное приобретение. И потирает только свои ручки, ибо для него вершина всего мира — это он сам, и только он, и больше никого на свете нет, кто мог бы соперничать с ним. И единственно, что его беспокоит, так это только одно, а не переплатил ли он? Не отдал ли он больше, чем получил?

А разве она много лучше Генриха? Чем лучше её поведение? Когда она отвернулась от заигрывания Генриха с её грудью, разве она это сделала от негодования? Разве в ней вспыхнуло возмущение оттого, что не любимый мужчина прикасается к самому сокровенному? Да ничего подобного. Единственно, что её беспокоило, так это только то, что скажут о ней окружающие люди, мнение которых для неё, собственно, абсолютно "до лампочки". 0й, ну подумаешь, важность какая, потрогал вершинку её груди. Да она десяток раз не день касается грудью о различные окружающие предметы: когда работает или ест за столом, когда стоит на набережной, прижавшись грудью к парапету. Ну и что? Почему это не считается стыдным? А прикосновение мужской руки к её груди приобретает такой сильный эмоциональный окрас? Всё дело, наверное, в том, какое значение придаётся этому прикосновению: или оно бездушное, как у гранита, или одухотворённое, как у Коли. Вот где разгадка. Лично для неё прикосновение к её груди бездушной гранитной плиты парапета и одушевлённой руки Генриха однозначны. А одухотворенное прикосновение руки Николая — величина из совершенно другого мира. Вот где зарыта её собака. Коля пришел и, вольно или невольно, заставил её изменить всё своё представление о мире. И не только. Самое главное, самое, можно сказать, ужасное заключается в том, что ей пришлось пересмотреть своё представление о себе самой. До его прихода она была хозяйка самой себе, всем своим чувствам и мыслям. Но вот появился он, и не просто вошёл, а ворвался в её жизнь, всё перевернул, сдвинул, перемешал, поставил вверх ногами. До его появления она была разумной, целеустремленной личностью, адекватно реагирующей на любое изменение обстановки. Всё было логично и правильно. Но он пришёл и всё поломал. И теперь она мечется, словно ненормальный человек, совсем потерявший контроль над своими действиями, готовый выскочить из окна, и всего лишь только для того, чтобы поймать свет улыбки в его глазах. Разве это логично и разумно? А вдруг это окно находится на высоте десятого этажа?

— Пойдём потанцуем? — предложил Генрих, желая продолжить игру в обжималки и касалки.

0на молча встала и послушно последовала за ним в то место ресторана, которое по значимости в жизни ресторанного посетителя не только ничуть не уступает самому шикарному, парадному, богато накрытому обеденному столу, но иногда становится выше, особенно по силе эмоциональной насыщенности. Необходимо, правда, отметить, на весьма непродолжительный отрезок времени. Именно в этом месте, которое называется танцплощадкой, две человеческие личности противоположного пола тщательно обнюхивают друг друга на предмет выяснения возможности физиологической, ну, если не совместимости, так хоть простенькой терпимости. Это в том случае, когда эти самые две выше упомянутые личности находятся в состоянии поиска партнёра на ночь. Если таковой уже имеется в наличии, опробован на доступность и на соответствие предъявляемым требованиям, то это место становится полигоном, на котором непринуждённо, легко и весело, под музыку, с огоньком, под приятное журчание ничего не значащего трепа, с помощью того же самого обнюхивания, а также ощупывания, прижимания, облапывания, тискания и проникновения, так вот, под влиянием всех этих действий, железы внутренних секреций этих самых личностей начинают вырабатывать и впрыскивать в кровь огромное количество ферментов, которые заставляют человека ощущать себя, на некоторое время, почти молодым, весьма крепким, способным на многие, иногда весьма неожиданный, подвиги.

Когда Генрих вёл Ирину к площадке, где теснились танцующие, Коле удалось спрятаться за фигурой только что подошедшего официанта, выставляющего на стол очень скромную выпивку и холодные закуски. Поэтому Ира самого Николая не заметила, но успела краем глаза отметила его спутницу. Она не сразу узнала Марину, но в сознании легла легкая отметинка, что за тем столиком сидит кто-то из знакомых. Это было для неё первое хоть чуть-чуть знакомое лицо за весь вечер, проведённый в этом респектабельном гадюшнике. Сначала она не придала этому факту почти никакого значения. Уж слишком мимолётным было видение, чтобы узнать в этой атмосфере человека, с которым давно не встречалась. В танце, положив руки на плечи Генриха, подчинилась его воле, лишь изредка поднимая его ладонь, то и дело стремящуюся облапить её ягодицу, Ирочка вяло думала о протекающих с ней событиях. Напрячь память до такой степени, чтобы вспомнить знакомую, наверно, женщину было некогда. Слишком много было отвлекающих факторов.

А Генрих действовал по схеме, отработанной великими мудрецами Тибета и востока чрезвычайно напряжённым усилием голов и прочих органов их тел в течение сотен, а может быть даже и тысяч лет. Нет, вы только попробуете вдуматься! Затратить столько времени и сил для достижения какого-то ничтожнейшего просветления! И каким способом? То через отрешение от всех радостей жизни и, самое главное, счастья, то через секс. Нет, миленькая моя читательница, я считаю, что гораздо безопаснее и лучше пьяным в стельку мотаться из стороны в сторону по перегруженной автостраде, чем оскорблять Создателя подобным пренебрежением. До такой дури мог дойти только человек, до отвращения объевшийся и роскошью, и этим самым несчастным подобием любви, которое люди назвали таким странным словом — секс. Я не знаю происхождение этого слова. И знать не хочу. Но как его можно обойти, не затронув, если вся наша жизнь вокруг него крутится?

— Почему так странно происходит? — шептала сама в себе Ирина, лениво и неохотно двигаясь в танце, безразлично наблюдая, как танцуют другие пары, как они тесно прижимаются и откровенно трутся друг о друга. — Почему этот мужчина, прижав меня к себе, как мешок с картошкой, вплотную и нагло рассматривает мою чуть прикрытую грудь, а мне хоть бы что. Ну, ни малейшего желания, никакого движения чувств. А вспомнить, как было с Колей. Как он тайком, через весь вагон рассматривал незнакомую девушку. Ведь мы с ним тогда только-только познакомились. А у меня внутри будто закипело всё? И на что он тогда смотрел? Ведь и смотреть-то не на что было. Всё закрыто маечкой и спортивными брюками. А я себя чувствовала так, словно на мне ничего не было, и будто Коля не смотрел на меня, а трогал руками. Так и млела от неизвестно откуда свалившегося наслаждения. С чего бы это? Зачем так смотреть на меня? Маечка приглянулась? Ну, так купи себе в магазине точно такую же и любуйся на неё, гладь ее, сколько хочешь и чем хочешь. Так нет же, он любовался маечкой, а я сердце потеряла. Зачем так? За что ей такая мука? Этот вон, так и норовит за сосок ухватиться, как за регулятор яркости или громкости в телевизоре, а мне совершенно всё равно. Даже приходится напрягаться, чтобы не начать язвить или не залиться дурацким смехом. А когда увидела Николая ночью на балконе, так сразу вся взмокла. И потеряла голову, И дала раздеть себя. И дозволила целовать, где захочет. И сама ловила прикосновение, умирая от наслаждения. Словно рабыня какого-то царя, стала послушной, живущей счастьем исполнить волю своего повелителя, готовой на всё ради сияний его глаз, ради поцелуя и ласки. Почему? Откуда у него такая власть надо нею? И почему он не воспользовался своей властью, чтобы не сделать то, что делают все другие мужчины, когда лежат на почти обнажённой девушке? Да, она просила не трогать её. Но мало ли чего, бывает, она просит.

И вдруг Ирина почувствовала себя страшно уставшей и обессиленной. Голова ломилась от напряжения. Затылок раскалывался так, будто в него били зубилом или кувалдой. И вдруг она всё вспомнила и поняла: и кто эта так сильно знакомая ей женщина за тем столиком, мимо которого они только что прошли с Генрихом; и кто тот мужчина, который так старательно прятался от неё за официантом. И ей стало понятно, откуда навалилась на её голову эта ужасная боль. Страх охватил всё её существо. Неужели это Коленька сейчас сидит сзади за столиком и смотрит, как Генрих одной рукой пытается потаскать её за грудь, а другой рукой так и норовит облапать её ягодицы? Она резко обернулась к тому самому столику ... и ударилась взглядом в страшный поток ледяного ужаса, льющегося на неё из Колиных глаз. И в глазах у неё потемнело, и ноги подкосились, и пришлось вцепиться в плечи Генриха, чтобы не упасть. И дыхание в горле перехватило так, что задавило крик отчаяния, рвущийся из сердца. Ой, да зачем же она заявилась в этот проклятый ресторан вместе с этим ненавистным Генрихом!

Да, Коля не спускал с неё глаз ни на секунду. Он уловил всё: и как Генрих, сидя за столом, поглаживает и сжимает плечо Ирины, и как играет с её грудью, и как трёт её об себя в танце, опуская руку гораздо ниже поясницы. Всё видел его глаз, и всё увиденное передал сердцу. И вспыхнул в нём огонь, пожирающий сам себя. И разгорелись в сердце раскалённые уголья. И опять узнал Коля ту новую, неведомую ему до приезда в этот город, грань своего состояния, когда словно со стороны, с каким-то странным ощущением наблюдаешь, как тихое бешенство вползает в твою душу, овладевает твоим сердцем, подвигает твоё сознание к той ступеньке, за которой стоит самое обычное, рядовое умопомешательство. Горе, громадное горе охватило его душу.

-Что случилось? Ты кого-то увидела? — спросил Генрих, когда Ирина дернулась так, словно её ударило током в переносицу и остановилось сердце от того потока ужаса, который лился на неё из Колиных глаз. — Ты чего молчишь? Не слышишь, что ли?

— А? — спросила непонимающе Ирина, отстраняясь от Генриха, как будто для того, чтобы посмотреть ему в глаза. Она с огромным трудом подавила в себе желание оттолкнуть этого чужого человека и кинуться к к Николаю, чтобы объяснить ему своё странное поведение. А может быть для того, чтобы спросить его, как он здесь оказался? И что он тут делает с невестой её брата?

— Увидела кого-то? — повторил вопрос Генрих.

— А. Да, — подтвердила Ирина, думая о своём горе.

— Кого?

— Марину.

— Какую Марину? — не понял Генрих.

— Ту, о которой я тебе говорила.    

— Не помню, — пожал плечами Генрих.

— Ну и не надо, — облегчённо вздохнула Ирина, выталкивая комок воздуха, застрявший в груди.

— А ты ещё расскажи, — настаивал Генрих.

— Зачем? — пожала плечами Ирина, довольная уже тем, что почти не обнаружила перед Генрихом своего волнения. — Ты бы лучше руку свою поднял повыше. Ведь люди же вокруг.

— Что-то я не заметил, чтобы окружающие люди до сих пор тебя интересовали. Ведь мы с тобой все-таки в ресторане, и здесь каждый мужчина, если он чувствует себя настоящим мужчиной, так и норовит погладить партнершу, доставляя ей и себе удовольствие. Для чего же ещё люди ходят в ресторан? Не для того же, чтобы поесть и выпить. Это можно сделать и в любом другом месте, — ухмыльнулся Генрих, удивляясь внезапному изменению настроения Ирины. Но руку, подчиняясь её строгому тону, поднял повыше. Но тут же, компенсируя некоторую потерю своей власти, прижал партнёршу поплотнее к себе. — Разве ты не согласна? Или у тебя возникли другие причины быть недовольной?

— Да перестань ты меня тискать, словно я мешок с опилками, — шепотом возмутилась Ира. — Мало ли чего ты не заметил. Лично я уже давно заметила, что ты замечешь только то, что тебе выгодно замечать.

— Да в чём дело? — Генрих решил стоять на своём. — Почему вдруг такие резкие переходы? Ты кого испугалась? Саму Марину или её спутника?

— Какого спутника? — вот тут Ирина действительно немного испугалась, и настолько серьезно, что не решилась обострять борьбу с Генрихом на людях. Она решила терпеть его прижимание, лишь бы уйти подальше от опасной темы. — Разве она со спутником? Я и не видела, что она с кем-то.

— Ты хочешь сказать, что Марина пришла в ресторан одна? — ухмыльнулся Генрих. — Это очень особое явление. Если девушка вечером приходит в ресторан и сидит одна, то это очень остро.

— Не надо плохо думать о людях, — остановила Ирина поток его словоизлияний. — Иначе и о тебе будут плохо думать. Ты, наверное, очень близко знаком с поведением тех девушек, которые вечером приходят посидеть в ресторане без кавалеров.

— Ой, ну ты опять начинаешь придираться к словам. Ну, давай хоть сегодня не будем опускаться до мелких пошлостей, — зашептал ей Генрих в самое ушко, прихватывая губами волосы, прижимаясь всем телом к ней и поглаживая спинку. — Перестань ты пилить меня хоть сегодня. Ведь ты не только самая красивая, но и самая умная девушка из всех тех, кого я знал, поэтому, мне кажется, очень ловко находишь во мне то, к чему легко придраться. Если тебе что-то не нравится, виноватым оказываюсь я, будто козёл отпущения.

— Я не понимаю, о чём ты? — изобразив на своём лице максимально заинтересованное удивление, Ира опять попыталась отстраниться от Генриха, чтобы посмотреть в его глаза, но главное — ослабить его натиск на свою грудь. Ты что имеешь в виду?

— Ты всегда очень изобретательно уходишь от опасной темы, — продолжал нашептывать Генрих, не прекращая усиленно оглаживать ей спину.

— Я? Ухожу от опасной темы? — продолжала разыгрывать удивление Ира, в то же время, не прекращая настойчивых попыток заглянуть в глаза Генриху как можно с более далёкой дистанции. — Генрих, ты очень близок к той черте, за которой начинается клевета. Ты должен объясниться.

— Ну, как же? Я спрашиваю тебя: кто эта Марина? Ты говоришь: зачем? — стал объяснять Генрих. — Может быть, никакой Марины и нет? Может быть, эта твоя Марина в брюках сидит за столом в ресторане?

— Ой, ну ты меня насмешил, — покачала головой Ира, испытывая облегчение оттого, что доказать Генриху наличие Марины в зале для неё не представляет никакого труда. Лишь бы Генрих не заострял своё внимание на спутнике Марины. — Ну и мистификатор же ты. Тебе что, подойти и пальцем показать: вот это — Марина. Ты этого добиваешься?

— Ну, зачем же так утрировать? — пожал плечами Генрих. — Но ты бы хоть рассказала мне о ней. Я же хочу знать, почему ты так сильно её испугалась?

— Да ничего я не испугалась, — пожала она плечами. — Просто, неудобно. Мне очень тяжело её видеть.

— С какой это стати тебе вдруг стало неудобно? И почему тебе тяжело её видеть? — продолжал любопытствовать Генрих. — Кто она такая, что вызывает в тебе такое возмущение? Почему я о ней ничего не знаю?

— Она была невестой Володи, — коротко ответила Ира.

— Твоего брата?

— Да.

— Это про него ты мне рассказывала, что он убит на Кавказе?

— Ну да? — вздохнула Ира. — Они очень любили друг друга.

— Ну, а ты тут при чём? Почему тебе так неприятно её видеть? Ты что, крадешь у нее что-то? Чем ты перед ней виновата?

— Да не знаю я, почему так получается, — пожала плечами Ира. — Неудобно как-то, и всё. Ну, взять, к примеру, её появление. Почему она здесь? Володи нет, а она по ресторанам..., — Ира чуть не сказала "шляется". — Могла бы и дома посидеть.

— Не понимаю я тебя, — удивился Генрих. — Если твой брат убит, то что же, теперь ей и с другим мужчиной нельзя ходить?

— Мы похоронку не получали, только извещение о том, что Володя пропал без вести. Да даже если и так, что из этого следует? Ведь с тех пор ещё и года не прошло, — тихо сказала Ира. — Ведь никто не видел Володю мёртвым, и никто не хоронил его.

А откуда же тогда это взялось, что он убит? — спросил Генрих

В Русановку вернулся с войны его однополчанин. Они вместе служили. Вот этот парень и рассказал, что сам своими глазами видел, как Володин бронетранспортёр подорвался на мине, заложенной на дороге. А дорога шла вдоль берега горной реки. С одной стороны крутая скалистая стена, а с другой — пропасть, на дне которой бурный поток. После подрыва бронетранспортёр загорелся, перевернулся и полетел в эту пропасть. А там внизу бушует река, волны бьются о скалы, настоящего берега почти и нет, человеку ногу поставить некуда. Ещё в воздухе внутри машины взорвался боезапас, поэтому бронетранспортер развалился на части, которые попадали в воду. Место то было настолько трудно доступным, что к месту падения машины смогли спуститься лишь через неделю. Почти ничего не нашли. Парень говорил, что остатки от бронетранспортёра были разбросаны на большой площади и лежали в воде. Из членов экипажа никого в живых не осталось. Всё река унесла. После долгих попыток смогли найти части тел ниже по течению. Но никого даже опознать по ним не смогли. Так, редкие, отдельные фрагменты. После этого нам прислали извещение, что Володя пропал без вести. Так что, почти никакой надежды на то, что Володя может вернуться.

Ну, вот видишь, сама говоришь, что нет никакой надежды, что твой брат живой, — подытожил Генрих. — А ты на Марину нападаешь. Что же ей теперь, и жить перестать? Она же живой человек. Ей тоже счастья хочется. Уж слишком ты к ней сурова.

— А я знаю, что Володя жив, — Ира произнесла это сдавленным слезами, приглушённым голосом, не глядя Генриху в глаза.

— Откуда ты знаешь это? — удивился Генрих.

— Знаю, — упрямо стояла на своём Ира. — Чувствую. И сон мне приснился. Приснилось, что Володя живой, только очень сильно болеет.

— Ну, знаешь, — ухмыльнулся Генрих. — Если снам верить, так я уже давно должен быть президентом международного банка.

— Твои сны — это твоё дело, а в мои сны не лезь. Без тебя как-нибудь разберусь. И не надо мне ничего говорить об этом. Ты меня ни в чём не убедишь. И я ничего не смогу тебе доказать. К чему этот разговор?

— Да ладно, выброси из головы, — попытался всё перевести в шутку Генрих, опять прижимая к себе Ирину. Он не собирался из-за какой-то там Марины портить себе предстоящее удовольствие владеть сегодня вечером Ириной. Но музыка кончилась, и Генрих повёл её туда, откуда привёл. Но окончание танца застало их совсем не в том месте, где начинали, поэтому возвращались они уже другим путём.

Ира шла на своё место следом за Генрихом, глядя только себе под ноги. Ей стоило огромного труда не смотреть на столик, за которым сидели Марина с Колей. Она будто продиралась сквозь дебри охвативших её противоречивых чувств. С одной стороны, ей, просто, до невозможности сдержаться, хотелось оттолкнуть от себя опостылевшего до тошнотиков Генриха. И в то же время в сердце загорелось абсолютно дикое желание, не только до сей поры невообразимое, но и существование которого в себе она считала невозможным. Ей приходилось слышать, что другие девушки иногда действуют под влиянием этого желания. Но раньше Ирочка объясняла проявление таких поступков простыми хулиганскими наклонностями. Для неё это было из какого-то далёкого и чужого мира. С другой планеты. И вот, это желание охватило её. Ну что можно вообразить нелепей, чем желание вцепиться в волосы, и бить эту подлую Марину. Зачем она пришла в этот гадюшник и сидит за одним столом с чужим парнем? И это в то время, когда ещё года нет, как пропал Володенька! Нет, таких вертихвосток надо обязательно учить уму-разуму, а то они обнаглеют до невозможности. Почему Марина и Николай знакомы? И вообще, как они снюхались? С другой стороны, она считала, что надо бить посуду всего ресторана на голове этого несчастного и неумелого грузчика, и кричать ему в его жалкие глаза: " Ты что тут делаешь? Почему ты сидишь в этом гадюшнике с Мариной? Что, пришёл посмотреть как я веду себя тут? Ну, и как? Увидел, что тебе хотелось увидеть? Не захотел взять меня, когда я лежала под тобой почти голая? Ну, так смотри теперь, как меня лапает и обнимает другой мужчина, который гораздо везучей тебя!"

— Ну что, видела? — напряжённо пробормотал Коля, с трудом отрывая взгляд от усаживающейся за свой стол парочки.

— Видела, — просто сказала Марина, с некоторым сочувствием наблюдая, как Николай наливает себе полную рюмку водки и медленно, по капельке цедит её сквозь зубы.

— Ну и что? — спросил Коля, растворяя свой гнев водкой и Маринкиным спокойствием. — Что мне теперь делать? Ну, давай, добивай меня.

— Ой, куда там, — пожала плечами Марина, напряжённо думая, чем можно помочь этому бедолаге. — Как вы себя, мужики, очень сильно любите. Вам так и кажется, что весь мир должен крутиться только вокруг вас и только ради вас. Вы не видите мелких вещей, которые очень важны, и которые видим только мы, женщины. Вы слишком грубые, а поэтому немного слепые. Ничего особенного там нет. Она его не только не любит, но еле терпит.

— Ну конечно, — криво усмехнулся Коля. — Ворон ворону глаз не выклюет. Только из чувства нелюбви к партнёру она позволяет ему лапать себя, прижимать. И вообще, всё демонстративно откровенно, до неприличия.

— Не надо преувеличивать! — поморщилась Марина. — Ты сам себя распаляешь. Тебе очень нравится быть обиженным. Конечно, её партнёр ведёт себя, как говорится, на грани фола, как настоящая свинья. Но зачем же оскорблять девушку? Он пользуется обычными мужскими приёмами. Которые, между прочим, и ты применял, танцуя со мной. Мужчина всегда так действует, когда хочет получить от девушки то, что ему очень сильно хочется. Ну и что? Что ты хочешь от неё? Чтобы она тут же, при людях, закатила ему скандал? Стала хлестать его по щекам и доводить до его сведения, что в общественном месте, даже в таком ресторане, как этот, нормальные люди не позволяют себе такой наглости при общении не только с нормальными женщинами, но и с проститутками? Ты объясни мне, чего ты ждёшь от неё?

— Ну вот, повернула. Ещё немножко, и она станет совсем невинной овечкой, неимоверно страдающей оттого, что ей гладят попку при всём честном народе. Так зачем же, спрашивается тогда, она с ним танцует?

— А, так вот что тебя волнует: почему она сейчас с ним, а не с тобой? Так это, наверное, ты должен у себя спросить? Значит, ты её чем-то очень сильно обидел.

— Ничем я её не обижал, — пробурчал Коля. — Наоборот, я старался очень понравиться ей. Я старался делать только то, что ей нравится, ни в чем не противоречить.

— Значит, перестарался, — подытожила Марина. — Теперь она от злости на тебя хочет самой себе доказать, что может обойтись и без тебя.

— А не кажется ли тебе, что ты прикладываешь максимум усилий, чтобы просто оправдать Ирину? — не удержался от некоторое язвительности в голосе Николай.

— Конечно, — чуть не воскликнула обиженная Марина. — А ты что думал? Ты думал, раз ты меня привёл в ресторан, то я обязана быть только на твоей стороне? Да не считаешь ли ты, что купил моё расположение за этот паршивый люля-кебаб? Коля, ты теряешь контроль над обстановкой. Пойми меня правильно. Я смотрю и вижу, что Ирина танцует с мужчиной, который ей не нравится. И не надо меня спрашивать, откуда я это взяла. Только такой слепец, как ты, может не видеть этого. Но я же по себе знаю, что такое танцевать не с тем, кого любишь. Коля, поверь мне, я это знаю. Почему она это делает? Это другой вопрос. Но ни одна девушка не будет делать этого в погоне за счастьем. Это естественная и понятная реакция на жизненную неприятность. Я ей сочувствую. Хотя знаю, что некоторые, глядя на эту, так сказать, идиллическую картинку, могут и позавидовать ей. Но это возможно только там, где на безрыбье и рак рыба. Но я же знаю, что такое танцевать с любимым. И меня не обманешь. А теперь о тебе. Ну с чего это я должна тебе сочувствовать? Да я тебя побить готова за то, что ты сидишь здесь неподвижной колодой, и смотришь, как другой мужчина оглаживает твою любимую. И нечего из себя тут обиженного строить. Ты мужчина, и должен действовать. А ты цедишь водку по капельке. Неужели ты с помощью водки хочешь затушить пожар в своём сердце? Коля, не получится. От водки тебе станет только хуже.

— Хуже, ещё хужее, хуже так, что дальше некуда. Откуда ты знаешь о пожаре в моём сердце? — вяло попытался протестовать Коля против слишком глубокого внедрения в свою суть.

— 0й, можно подумать, что ты единственный, кому плохо в этом мире, — чувствовалось, что Марина пытается подавить своё раздражение, удержать слёзы, готовые вот-вот заструиться из глаз. — Да я же тебя уже хорошо знаю. Ты же нормальный человек! Подумаешь, его любимая позволила себе потанцевать с другим, не очень сильно сопротивлялась, когда её гладили по спинке и чуть-чуть прижали. Да ты хоть попытайся понять, что хорошей девушке надо! Ведь надо-то почти всего ничего. Ей-то, всего-навсего, хочется любви, а не ваших пустых и заумных рассуждений о целях, задачах и смысле жизни. Она тебя любит, а ты обидел её чем-то. Но ты пойми самое главное — она живая, поэтому имеет право на ошибку. Без ошибок ничему не научишься. Но ты можешь видеть её хоть каждый день. Твоя любовь, живая, целая и невредимая, сейчас перед тобой. И если ты её потеряешь, то это будет твоя и только твоя вина. Я люблю уже не живого человека, — Марина, закрыв лицо руками, оперлась локтями о стол и застыла. Она посидела неподвижно некоторое время, потом достала из сумочки платочек и стала промокать росу грустных воспоминаний. — Прости меня, — прошептала она. — Коля, если бы ты знал, как я завидую Ирине, и тебе тоже. Конечно, вы ведёте себя неразумно. Вы, как журавль и лиса, пытаетесь отомстить друг другу. Но это же тупиковый путь. Ни к чему хорошему такое антисостязание не приведёт. Но это временно. Это детское, оно скоро пройдёт. Вы должны скоро понять, что не это главное. Пойми, не всегда в жизни получается так, как тебе этого хочется. Береги свою любовь. Не упусти её. Я понимаю Ирину. Я тоже когда-то, по большой дурости, пыталась заглушить свою любовь с другим мужчиной. Ничего не получилось. Да и не могло получиться. Любовь ничем не заменишь. Прошу тебя, берегите друг друга. Ухватитесь друг за дружку руками, ногами и зубами, не отходите друг от друг ни на шаг. Ибо этот шаг может быть последним в вашей жизни, — Марина опять уткнулась лицом в ладони и затихла. — Пойду я, не могу я видеть вашего счастья. Сердце моё опять горит в груди моей. Оставайся здесь и забери Ирину за свой стол. И поскорее увози её из этого гадюшника.

— Ты думаешь, что она согласится пойти ко мне?

— Пойдёт, ещё как пойдёт, — вздохнула Марина, — На крыльях будет лететь, хоть для виду может и поупираться. Но ты не сильно-то обращай внимания. Только дай ей некоторое время на видимость раздумья. Пусть ей покажется, что у неё есть возможность выбора из нескольких вариантов, чтобы сохранить ощущение гордой самостоятельности. Зови её в своё гнездышко, и она полетит за тобой хоть на край света. Да ты что, не веришь? — Марина горячо схватила Колю за руку. — Да неужели ты не видел её лица, когда она, обернулась и встретилась с тобой глазами. Не видел, что она чуть в обморок не упала? Не видел, что она чуть не закричала? Да что вы за мужики такие безсердечные, что не видите того, что само бросается в глаза? Какие-то колоды деревянные! Видеть вас не хочу. Всё. Я ухожу. А ты иди, пригласи её потанцевать. Я думаю, что она очень хочет видеть тебя, — Марина поднялась. Коля тоже хотел встать, но она остановила его. — Нет, ты сиди. Мне надо хоть немного привести себя в порядок. Оставайся. Я буду очень рада, если вы помиритесь. Мне кажется, что ты чем-то очень сильно обидел её. Но она простит тебя. Оставайся.

Марина ушла, а Коля остался сидеть. Боясь посмотреть в ту сторону, где сидели Ирина с Генрихом, он начал осматривать зал. И вдруг его взгляд остановился на двух крепкого вида мужиках, сидевших за столиком недалеко от углового. Эти двое о чем-то оживленно беседовали, и предметом их разговора, вне всякого сомнения, был лично он, Николай, потому что парни эти, переговариваясь, всё время посматривали на него, даже улыбались ему, как старому знакомому. Коля пригляделся к ним повнимательней, поднапряг свою память и его озарила внезапная догадка: да ведь это же его старые знакомые — Мушкетёр и Крепыш. И стала понятна Коле причина их приветливости, тема их оживленной беседы и их планы на текущий вечер.

— Вот и влип, — мелькнуло в голове у Коли. — Попался, голубчик. Теперь тебе весь вечер не будет скучно, а может быть и всю ночь.

    -жжж—    

Ну, вот, пришло время заглянуть нам с тобой, дорогая моя читательница, в тот уютненький уголочек ресторана, который реальный "шеф" города превратил в долговременное укрепление на случай нападения пока ещё никем не обнаруженного противника. Так давай воспользуемся предоставленной нам с тобой возможностью и чуть-чуть прислушаемся, о чём это они там балакают. Это нам должно быть весьма интересным, так как тема их культурной, тихой, интеллигентной беседы самым непосредственным образом касается наших героев. Вот шеф призывным кивком головы попросил своего любимого сыночка, Лёню Аспидовского (вспомни, пожалуйста, ненароком подслушанный Колей разговор налётчиков в ресторане поезда), подвинуться поближе к нему. Леонид придвинул свой стул почти вплотную к родительскому. Они сблизились головами и начали о чём-то оживлённо шептаться. Вполне определённо, они строили какие-то планы своей деятельности.

Вообще-то, если по уму, весь город во время их беседы должен был замереть и ждать беды. Но город мог спать спокойно, так как тема их неслышной для окружающих беседы касалась только присутствующих этого миленького ресторанчика. Тогда, продолжу я, догадливые посетители ресторана должны были поспешно встать и быстренько покинуть это чудненькое заведеньице, так как если два хищника такой величины строят планы, то нужно в этот момент быть на максимально далёком расстоянии от них. Но никто, конечно, ни одна девушка не вскочила и не выбежала на улицу со словами: "Ах, простите, я совсем забыла, что у меня утюг не выключен!" Да даже если кому-то и пришла бы в голову такая неординарно прозорливая мысль, то этот человек, я уверен, продолжал бы сидеть, как кролик под пристальным, завораживающим взглядом анаконды, находя тысячи доводов в оправдание своей неподвижности, в крайнем случае, нашёптывая себе под нос для самоуспокоения, что ему очень хочется посмотреть, что же дальше будет.

Но вернёмся к нашим шептунам. По сдержанной жестикуляции главы почтенного семейства можно было догадаться, что он о чём-то просит своего сыночка, просит войти в его очень трудное положение, попробовать понять и не осуждать его. Во время их беседы напряжённо соображающий Лёня несколько раз бросал взгляды на столик, за которым сидели Генрих с Ириной. Причем, ясно было видно, что интересует его не столько сам Генрих, сколько его красивейшая спутница. Но папаша почти робким прикосновением старческих лапок убедительно просил сыночка не увлекаться слишком пристальным изучением намеченного объекта, чтобы не спугнуть раньше времени дичь. Затем старик ободряюще похлопал по руке сына и отпустил его от себя.

Леонид еще несколько секунд посидел в некотором раздумье. Затем встал и подошел к столику, за которым сидели Крепыш и Мушкетёр. Попросив последнего временно пересесть за соседний столик, Леонтий сел на освободившийся стул и довольно долго беседовал с Крепышом, обсуждая подробности плана неких действий. Но вот их беседа окончились, и Леонид вернулся на своё место за столом родителя. Мушкетёр, однако, не вернулся за свой столик.

Крепьш достал записную книжечку, черкнул пару слов, подозвал официанта, заказал ему бутылку лучшего шампанского, коробку самых дорогих конфет и велел отнести всё это за столик Генриха, причем записку вручить только Генриху. Когда официант выполнил данное ему поручение, Крепыш приподнялся со стула и, приветливо улыбаясь, отвесил вежливый поклон Генриху. На Ирину он даже и не взглянул.

Генрих знал Крепкого, но их знакомство было не настолько тесным, чтобы вот так, почти через весь зал ресторана обмениваться поклонами, улыбками и всякими другими видами приветствий. Ну, встречались несколько раз в тёплой компании. Ну, бывало, сидели за одним столом, наливая в свои рюмки из одной бутылки. Ну потолковали задушевно "об жизни, да об женщинах". Ну, прицеливались пару раз к одной и той же красатулечке, но, в конце концов, находили адекватный консенсус. Ну, и что из этого? Обниматься, целоваться и записочки друг другу посылать? Непонятно. Да и в ресторане они сидят уже не первый час. Уже видели друг друга издали. Ничего. Крепкий на работе всегда держит себя адекватно, никаких вольностей. А тут вдруг, ни с того, ни с сего, шампанское, конфеты.

— А это, может быть, вовсе и не для меня? — вдруг вспыхнула у Генриха в голове весьма тухленькая мыслишка.

И почувствовал Генрих, как его кинуло в холодный пот: Крепкий прицелился к Ирине? Ерунда. Крепкий уже видел Ирину раньше, и не один раз. Ирина для Крепкого — поле его работы, она дочь хозяина базы отдыха в Русановке. Не больше. Крепкий никогда не позволит себе затронуть интересы своего шефа. Неужели?! Не может быть! Неужели всё именно так и есть: конфеты и шампанское — Ирине, а записка — ему?

Генрих, прячась от Ирины, ещё на что-то надеясь, торопливо прочитал записку. А там и читать-то нечего, всего два слова: "Подойди к шефу". Но от этих двух слов к горлу Генриха подступила тошнота. Он сразу вспомнил туманные разговоры о прогрессирующей импотенции у шефа. Однако втайне всё ещё надеясь, что это какая-то шутка, Генрих, предупредив Ирину, что ему надо поговорить с одним человеком, поднялся и направился в тщательно охраняемые угодья хозяина города. Крепьш встал ему навстречу и проводил через невидимый заслон к почётному столу.

Ирина сердцем почуяла, что вокруг неё затевается что-то неладное. Во-первых, она давно уже отметила в своем подсознании, что самый дальний угол ресторана сугубо мужской. За весь вечер там и женской ноги не было. Да и все мужчины, не сговариваясь, но очень дружно делали вид, что этого угла в ресторане не существует. Никому из них не пришло в голову приблизиться туда и произнести простые слова: "Мужики, а чего это вы здесь такие грустные сидите? Прямо, словно похоронное бюро. Огоньку не найдется у вас?"

Затем, от её внимания не ускользнул тот интерес, с котором поглядывал на неё старик в углу. Нет, конечно, она не могла не видеть, что на неё с разной степенью заинтересованности поглядывают многие мужчины, присутствующие в зале ресторана. Но в глазах старика было нечто особенное. Они не просто раздевали, а скорее сдирали с неё платье вместе с кожей. У Ирины не раз уже мелькала робенькая мыслишка, что пора бежать из этого гремучего заведения, в котором люди напропалую веселятся и радуются неизвестно чему. И только утончённая интеллигентность и воспитание особой культуры мешали ей совершить этот единственно правильный в этой зло вонючей ситуации шаг.

Не ускользнуло от внимания Ирины и то, как на неё поглядывал Леонид во время беседы со своим родителем. Сам старик во время беседы с сыночком сидел к Ирине боком и за всё время разговора ни разу даже не глянул в сторону её столика. И это тоже о многом говорило. Спокойный пронзительно оценивающий взгляд Леонида окончательно убедил её в том, что они говорят о ней. Но в каком плане?

Когда же Леонид, после прикосновения папаши, перестал бросать взгляды на Ирину, она поняла, что планы их из серии самых страшных. И жуткая, холодная, колюче-ломкая льдинка залегла где-то в её затылке. Холодная промозглость перехватила горло. Надо было отвернуться, закрыть глаза, проанализировать смысл их внимания к ней, наметить план и решительно сделать что-то. Но на всё это у нее уже не было времени, ибо события стали развиваться так быстро, что она еле успевала следить за их развитием, воспринимая их скорее сердцем, чем сознанием.

Вот Леонид, покинув родительский стол, присел к столу Крепыша и Мушкетёра. И Ирина до предела обострённым сознанием сразу узнала их. И сердце забилось в её груди, как птичка о прутья клетки.

Но и это оказалось не всё. Похоже, что главное только начиналось. Вот Крепыш подозвал официанта, что-то сказал ему и передал клочок бумажки. 0фициант удалился. Ирине долго ждать не пришлось. Очень быстро появился официант, подошёл к их столику, поставил на стол серебряное ведерко с бутылкой французского шампанского во льду, положил рядом роскошную коробку конфет, передал Генриху записку и показал вежливо рукой, куда надо смотреть, чтобы узнать пославшего все эти подарки.

И словно после удара в лоб кувалдой почувствовала себя Ирина, когда увидела, как её Генрих сначала втайне от неё прочитал записку, а потом обменялся самыми любезными приветствиями с тем самым человеком, который принимал участие в попытке её ограбления. Вот это стало для неё абсолютнейшей неожиданностью.

— "Да ведь Генрих же нисколько не удивился! — завибрировала в её голове струна на столь высокой и пронзительной ноте, что должна была вот-вот страшно вскрикнуть и лопнуть. — Да они же не только знакомые! Они же друзья. Боже мой, куда я попала? Генрих знаком с этим паучьим гнездом. Да не только знаком. Он сам — их человек. Он тоже паук. Да ведь именно об этом, наверное, её хотел предупредить Коленька ещё тогда, на пути в Новопольск, после страшной их встречи в ресторане. Неужели он тогда уже знал о существовании этой жуткой связи Генриха с грабителями. Так за кого же она собирается выйти замуж? И теперь сама в поисках сладенького забралась в их паучьи сети. Да яже ничуть не умнее мухи. Господи! Да что же теперь делать?"

Струна не порвалась. В целях самосохранения она умолкла и превратилась в мерзкую, чудовищно тяжёлую цепь, которая протянулась от незнакомого ей, но весьма могущественного, как она чувствовала, старика через Генриха к ней. Ира окаменела, не в силах справиться с новыми связями, которыми она оказалась опутанной. Генрих, что-то пробормотав, ушёл к столику старика. И там у них началась беседа.

— " 0 чем же они говорят? — вяло шевелились мысли в её голове. — Да о чём бы они ни говорили, а всё будет сводиться к одному: кому ей принадлежать".

В этом Ирина была уже полностью уверена. Маленький, младшенький паучок прискакал на своих лапках к старшему пауку, и теперь идёт делёж: кому принадлежит добыча? А она кто? Бедная, наивная и глупая бабочка, которая летала в поисках счастья, и попала в ловко расставленные паучьи сети. Молодец, это надо очень сильно постараться, чтобы всё получилось так, как у неё. Что же делать? Бежать! Бежать надо из этого гадюшника. Но как это сделать? Вот так, просто, встать и уйти? Но ведь это же неприлично. Так культурные люди не делают. Ведь это же моветон. А вдруг это она всё сама себе понапридумывала в своём воображении? Ну и что? Потом скажу Генриху, что плохо себя почувствовала. Имею же я право плохо себя почувствовать и уйти не прощаясь? Вон он, мой женишок, такой робкий и уступчивый, воплощение безоглядной преданности. Невозможно представить себе, что этот парень только что был сплошной самоуверенностью, без пяти секунд наполеон. Как быстро и резко меняется человек. Разве на этой покорно склонённой головке может удержаться наполеоновская треуголка? Разве на этих поникших плечах могут красоваться императорские, блистающие золотом эполеты? И я его должна держать в своих мужьях? Я должна ложиться с ним в постель? Целовать эти тонкие, высохшие, лягушачьи губки? Ужас! Но ведь папочка без денег не выдержит, у него совсем плохое сердце после похорон мамочки. Нет, надо терпеть. Не могу же я своего папочку сама отправить на кладбище.

Она сидела одна в этом бушующем море веселья и чувствовала, как вокруг неё сжимается ледяное кольцо. Нет, конечно, можно встать и уйти без прощания, а потом объяснить свой уход плохим самочувствием. Ни к чему этот глупый риск, эта опаснейшая игра с гремучими змеями. Она бы так и сделала, если бы в ресторане не было Коли. Ей жутко становилось, когда она представляла себе, что он сейчас о ней думает. Особенно после наглючего поведения Генриха во время танцев. Надо же как-то объяснить Коле свою непутёвость, чтобы узнать, может ли он простить её? Когда она опять увидит его? А вдруг он скроется и совсем не появится?

Она обернулась к столу, за которым должны были сидеть Марина с Николаем. Но Марины уже не было. Коля сидел один. Ира не знала, ушла ли Марина на минутку или совсем. Как же ей узнать, брошена она Колей или для неё ещё есть место в его сердце? А Коля смотрел на неё внимательно, немного даже изучающе. И не было уже в его глазах ни горя, ни гнева. И вдруг ей почудилось, что он взглядом зовёт её к себе. Ох, как сильно захотелось ей узнать, о чём он сейчас думает.

— "Коленька! Миленький! Прости меня, — чуть не плакали её глаза. — Помоги мне. Я больше не буду".

А Колины глаза говорили ей, что он уже всё твёрдо решил, определил основную линию своего поведения. Он спокойно и немного изучающе смотрел в её глаза. И вдруг, где-то на самом донышке вспыхнула крохотная улыбка, которая разрешала ей войти к нему.

— "Вот и закончились твои игрушки, — говорили его глаза. — Теперь все события будут идти так, как повелит Господь, а не как планируют люди".

— "Как быстро меняется его настроение, — думали Ира, не отрывая взгляда от любимых глазонек. — Так было и в поезде. До ресторана он смотрел на меня какими-то сияющими глазами. Такими прекрасными, что я от его восхищения просто таяла. А после ресторана — какое-то горестное отчаяние. И такая же отрешенность от всего происходящего вокруг после моего внезапного гнева на его вопрос о Генрихе. А ведь Коля, наверное, уже тогда знал о том, что Генрих как-то связан с теми людьми, которые хотели отнять у меня скрипочку. Неужели и правда, уже тогда знал? А мне ничего не сказал, чтобы я не подумала, что он клевещет на Генриха. И теперь он видит, как Генрих обменивается любезностями с грабителем. Так неужели же мой Коленька позволит им обидеть меня и на этот раз? Да ни в коем случае! Да, Колюнчик? А я теперь буду слушаться каждого твоего слова, буду покорно ходить только там, где ты мне позволишь, и делать только то, что ты мне разрешишь".

А Генрих сидел перед шефом, и казалось ему, что между ними не маленький ресторанный столик, а длинный предлинный стол главы гигантского синдиката. И сидят они по разные его стороны, будто два человека из совершенно разных миров.

— Как твои дела? — миролюбиво улыбаясь, спросил шеф.

— Искренне тронут вашей заботой о течении моих дел. У меня всё в порядке, — Генрих изо всех сил старался сохранить достоинство, хотя прекрасно понимал, что он у старика котируется на уровне ногтя на мизинце левой руки: позволяет расти, пока не мешает, а как только немножко побеспокоит, так сразу острижёт. И тут же забудет. — Торговля идёт хорошо. Вот, хотелось бы немножко расширить дело.

— Это хорошо. В нашем деле без расширения никак нельзя, — спокойно и размеренно произнес шеф. — Стоит только остановиться в росте, как, глядишь, тут же на твой бизнес уже охотники появляются. И кружат вокруг тебя, и плетут интриги, и норовят под ножку что-нибудь подставить. Это ещё в лучшем случае. Пираньи, сплошные пираньи. Здоровье как?

— И со здоровьем всё нормально, — сделал попытку улыбнуться Генрих. — Доктора пока не нужны.

— Молодец, — одобрил шеф. — Это большое богатство — крепкое здоровье. Береги его, — старик тяжело вздохнул. — Другого не купишь ни за какие деньги. И никакие доктора не помогут. Но ты, я слышал, следишь за собой. И правильно делаешь. Не бери пример с нас, стариков. Мне, когда я был молодым, некогда было заниматься в спортивных залах и на стадионах, летом кататься на лыжах, зимой на пляже в Индийском океане позагорать, или в Адриатике под парусом погонять. Нет, моё время было совсем другим. Смолоду только тем и занимался, что делал дело. Некогда было и в гору глянуть. Но дело своё я сделал хорошо. Теперь другие пользуются моими плодами, чтобы расширить своё дело. И не замечают, что пьют моё молочко, как молодые телятки сосут коровку. И совсем не думают о признательности тем, кто им дорожку проложил, а вот здоровье своё потерял. Упустил своё времечко. Теперь и доктора ничем помочь не могут. Только ты мне можешь помочь.

— Всегда, с огромным удовольствием почту за великую честь! — у Генриха засосало под ложечкой от недоброго предчувствия. — И крови не пожалею ради вашего здоровья.

— Ну, кровь свою ты, лучше, побереги. Она тебе понадобится ещё. А вот слова твои, не скрою, мне очень приятны. Я рад, что смог помочь такому отзывчивому парню. И врут те старые бурчалки, которые говорят, что нынче молодёжь пошла жестокая и чересчур расчётливая. Если кто-нибудь осмелится клеветать на нашу молодёжь, я им буду приводить в пример тебя. Хотя, если сказать по правде, кое-что в их бурчаниях и правда, ибо я не раз уже убеждался на собственном горьком опыте, что некоторые современные молодые люди совсем потеряли почтение к старшим. А много и таких, которые говорят слова правильные, а как дело надо сделать, чем-нибудь пожертвовать ради патрона, который изо всех сил старался помочь ему вырасти, так сразу что-то мешает сделать шаг навстречу, уступить пустячок. А ведь я не кровопийца какой-нибудь. Мне много не надо. Мне надо-то всего чуть-чуть: капельку уважения и признательности. И всё. Мне хочется видеть, что я нужен, что мои старания не пропали даром, а приносят кому-то пользу. Нет, мне много не надо. И я никогда не забуду твои добрые слова, твою готовность помочь мне в мои трудные денёчки, даже кровью, — старик кивком головы изобразил поклон и удовлетворённо улыбнулся. — Но ты ещё молодой, и тебе самому пригодится и кровь, и сила твоя. Да, годы молодые! Где они? — старик замолчал на пару секунд, то ли задумавшись, то ли прицеливаясь к главному. — Я смотрю, у тебя очень хороший вкус. Я имею в виду ту девушку, с которой ты пришёл сюда. Это кто? Русанова?

— Она, — с трудом проглотив комок, застрявший в горле, еле слышно пролепетал Генрих. — Я старался всё сделать так, как вы рекомендовали.

— Молодец, справился с очень непростой работой. Молодец. Очень, очень одобряю твой выбор, — задумчиво произнёс старик. — Такая и у мёртвого в гробу поднимет. Большой ты мастер по обхаживанию красавиц. Посмотрел я, как ты с ней танцуешь, и опять позавидовал тебе: надо же так ловко, легко обрабатывать их. Много она тебе уже позволяет. Ты, наверное, уже всех самых красивых в города перепробовал?

— Я их не считал, не подводил, так сказать, итогов. Не сводил ещё вместе дебит с кредитом, — попробовал пошутить Генрих из последних сил, ощущая, как разговор неторопливо, но неуклонно скатывается в приготовленную для него лузу.

— А и не надо, — усмехнулся старик. — Твоё время для этого ещё не подошло. Вот станешь постарше, тогда и воспоминаниями займёшься. А пока вместо тебя я эту работу делаю. Я тебе могу сказать не только их общее число, но и назвать по именам и фамилиям. И это ещё не всё, что я могу тебе сообщить. Пока. И дебет с кредитом в этом очень не простом деле тебе пока рано подводить. Я за тебя всё сделаю: и дебит подведу, и кредит дам. Если ты в моём курятнике мне мешать не будешь. Нет, тебе не надо считать. Твое дело молодое, вскочил, как резвый петушок, сделал своё дело и соскочил. Одного ты не предусмотрел. Другим ведь тоже хочется. А ты уже всех кур поперепортил. Мне, старому, ничего не оставил для удовлетворения желания моего. Вот я тебе и завидую. Очень завидую. Ты и молодой, и красивый, и деньги у тебя совсем не малые завелись, и дом у тебя шикарный, и машины ты меняешь, как рубашки, и девочка у тебя прекрасная. И в постели, наверное, хороша?

— Но, шеф, вы предупреждали меня, чтобы я был очень осторожен с ней, не спешил ломать дрова и кидать палки, — совсем засмущался Генрих.

Трижды молодец, — даже причмокнул от удовольствия старик. — Признаюсь, люблю таких старательных парней, поэтому и много доверяю им. Даю им самые сложные задания. Ну и в кредите на самых льготных условиях никогда не отказываю, советом помогаю, показываю направление перспективных вложений. Нет, кто старательно исполняет мои указания, тот всегда может рассчитывать на мою помощь. Ну, а тот, кто вылетел из моего курятника и стал жить по своим желаниям и меня не слушать, что ж, вольному — воля. Только я бы им посоветовал постоянно помнить, что на них всегда найдётся какой-нибудь хитрый лис, который всегда крутится в диких и густых зарослях, тесным кольцом окружающих мой культурный курятник. Нет, пора вольных петушков прошла. Все они пошли в дело: кто в суп, а кто в духовку. Вот когда заведёшь свой курятник, тогда поймёшь мои слова. А пока слушай их и учись. Я доволен твоей работой. В Русановке дела приближаются к завершению в нашу пользу. Скоро истекает срок оплаты, и озеро будет нашим. В наше нелёгкое время там умному человеку открывается очень много работы. И эта работа для нас совершенно новая. Будем работать со старыми рудниками. За озером большие богатства лежат и ждут, когда появится хороший хозяин, который не только добудет их, но и пустит в крупный оборот. Людей, вот только, мало. Я имею в виду хороших, честных, работящих специалистов. Нужны такие, которые и производить смогут, и рынок сбыта завоевать. Очень для нас необычное направление. Но ты свою работу сделал хорошо. Только прошу тебя, побереги девочку, пока не овладеем Русановкой. Она нам может ещё пригодиться. Вот возьмём Русановку и будем перебираться туда. Там для нас прекрасное место. Одна дорога. Легко проконтролировать всех прибывающих. Там место для нашей будущей базы.

— А Фёдоровская бухта? — решился на вопрос Генрих.

— Фёдоровская бухта — рабочая лошадка, а Русановка — это совсем другое дело, это арабский скакун, на котором можно отправляться в далёкое и перспективное путешествие. У них совершенно разные функции. И потом, к Фёдоровской бухте начали присматриваться особые органы из Москвы. Там скопилось слишком много, как они говорят, криминала. Приходилось начинать « по чёрному». Теперь мы будем дистанцироваться от Фёдоровской бухты, будем делать вид, что мы к ней не имеем никакого отношения. Так легче будет соблюдать режим безопасности. Будем следить за теми, кто сильно заинтересуется Фёдоровской бухтой. И будем планировать свои удары из Русановки. Итак, ты заслужил премию за свою работу. Молодец. Как только возьмём Русановку, так пойдёшь на повышение. А пока учись работать здесь, в городе, и будешь помогать моим ребятам в Русановке. И не советую тебе забывать, кто тебе помог начать своё дело. Быстро растешь. Далеко пойдёшь. Только вот память у тебя короткая, забыл с чего начинал. Забыл, кто тебя к большому делу допустил. У меня в твоём возрасте ничего подобного и в помине не было. Никто мне не говорил: «что? деньги нужны? да на, вот, возьми, заработаешь, отдашь». Я сам, по копеечке собирал свой капитал. Сам на своих ошибках учился вести дело. Я в то время только со стороны смотрел на девушек из хорошей семьи. А когда мне было совсем трудно, я шёл и брал девчонку подешевле и посговорчивей. Чтобы не тратить ни лишних денег, ни, главное, времени, Но если бы ты только знал, как мне хотелось положить в свою постель гордую, красивую, культурную девчонку. Чтобы через неё попасть в хорошее общество.

— Я знаю, — решился вставить слово Генрих. — Мне тоже этого хочется.

— Да? Ты считаешь, что ты это знаешь? — глаза старика, до этого момента следившие, как его пальцы гоняли бумажный комочек по скатерти, вдруг очень быстро поднялись и так резко уставились в Генриха, что тому показалось, будто это и не глаза вовсе, а два ствола дробовика десятого калибра прицелились ему в лоб. Но старик тут же смягчил свой бесшумный взрыв мягкой, немного ироничной улыбкой. — Но твоё хочется, извини меня, от жиру, от избытка. А моё хочется всегда было и есть от недостатка. А это очень разные вещи. Я всегда хотел иметь то, чего у меня почти не было: деньги, причём, много денег; власть, машину, красивую девчонку. Ты хоть чуть-чуть попытайся понять меня. Я не мог позволить себе иметь постоянную девушку, так как мне некуда было её вести, Я не мог даже пригласить её в такой хороший ресторан, как этот. Когда я был в твоих годах, я даже не мог позволить себе жениться, так как у меня не было дома. А ведь я очень хотел иметь и дом, и машину и высокородных друзей. А ты в этом ресторане частый гость и всегда приходишь с девушкой. И каждый раз они у тебя другие. Нет дорогой, твоё хочется и моё хочется очень разные. Но не пойми меня так, будто я обвиняю тебя в чём-то. Совсем нет. Я просто завидую, и мне немного обидно: я горбатился, как "карла", недоедал и недосыпал, чтобы завести собственное дело. И я добился очень многого, затратив свои лучшие годы на это, и я рад, когда смотрю на тебя, такого молодого и красивого, который сумел, взяв мои деньги, сделать из них деньги и для себя, и для расширения дела, Я очень рад за тебя. Но мне немножко обидно, что этот молодой, красивый, талантливый молодой человек так мало уважает мой труд, не испытывает ко мне должной почтительности, не ценит мою заботу о нём, забыл с чего он начинал, думает, что всё приобретённое им это чисто его заслуга, считает, что может обойтись без того источника, откуда он черпал свои силы, способности и возможности. Ты постарайся понять меня и простить, если сможешь: мне, просто, немного обидно.

— Но шеф, я очень ценю вашу заботу обо мне, — забормотал в полной растерянности Генрих, прекрасно понимая, что если шеф потребует возвращения долга, то ему, в лучшем случае, в самом лучшем случае, придётся опять стать простым продавцом, ибо расходы на шикарную жизнь значительно превышали далеко не гигантские доходы от деятельности" Хитачи плаза". Особенно Генриха обескуражило то, что шеф начинал свою речь с очень высокой оценки деятельности собеседника, если можно так сказать, а закончил тем, что напомнил об источнике, откуда он, Генрих, черпает своё вдохновение. — И всё, шеф, чем я владею, это ваше.

— Да? — старик легко и надёжно цепкой стариковской лапкой придавил бумажный шарик к столу и неторопливо поднял глаза, прицелившись Генриху прямо в переносицу. И это уже была не двустволка, пусть даже и десятого калибра. Нет. Прямо в глаза Генриху уничтожающе насмешливо уставились жерла дредноута. — Мне очень хочется верить, что ты этого никогда не забываешь. Но ты, наверное, слышал, что люди с возрастом становятся недоверчивыми пессимистами и любят побрюзжать. Вот и я таким стал. И когда я слышу красивые слова, мне очень хочется узнать: а не пустые ли они? Да, ты уж прости меня, но я люблю любое слово проверять делом, и исключительно только из желания получить подтверждение твоим словам прошу тебя уступить мне твою девушку сегодня. Хотя бы только на одну ночь.

Генрих сник. Словно получив мешком по голове, опустил её и упёрся взглядом в носки своих штиблет. Ему стало страшно потерять такое сокровище, как Ирина. Он давно уже догадывался, к чему клонит старый пердун, но где-то в глубине души теплилась до самого последнего момента крошечная надеждочка: "может, пронесёт?" Нет, не пронесло. Генрих не знал, что делать и что сказать. Старик помолчал буквально несколько секунд.

— Ну, вот, видишь, а ты говоришь: всё — моё, — старик спокойно, понимающе и миролюбиво улыбнулся. — Но это, как ты сам, наверное, догадался, была шутка. И я позвал тебя не для этого.

Генрих с облегчением вздохнул и поднял голову. Старик продолжал улыбаться.

— Простите меня, — пролепетал Генрих. — Но это было так неожиданно. Я даже не знаю, что сказать.

— Оставим это, — небрежно махнул рукой старик. — Мы мужчины, и у нас есть дела поважней. Так ты, говоришь, решил очень сильно расшириться?

— Да, — Генрих задышал спокойнее. — Мне кажется, мы много теряем оттого, что людям, которые живут не в центре, приходится далеко ездить за нашим товаром. Поэтому хотелось бы открыть несколько фиалов в других районах города.

— Это дельная мысль, — кивнул головой старик, напряжённо размышляя о чём-то своём. — Расширение сферы нашего влияния всегда было основой наши политики. Очень хорошая идея.

— Я уже открыл один скромненький магазинчик для пробы, — чуть слышно пролепетал Генрих, невольно сникая и ёжась под тяжестью стального взгляда старика.

— Мда, — тягуче произнёс шеф. — И когда это я отучу тебя от поспешности? Насколько я себя помню, даже девушкам не нравится, когда парень торопится, куда-то летит, спешит закончить начатое дело в одиночестве, не подождёт партнёра, не спросит партнёра, что ему или ей хочется. А уж деньги, дорогой мой, абсолютно не терпят торопливых. Они, как и девушки, тоже начинают торопиться уйти к другому. Неужели трудно было сначала со мной посоветоваться?

— Но вы же сами сказали, что одобряете мои начинания, — совсем сник Генрих.

— Да одобрять-то я их одобряю, но денежки на это дело пойдут из моего кармана. Пойми, я не от жадности это говорю. И дело даже не в деньгах. Я уже давно собираюсь навести свой порядок в "имам шайтановском" районе. И твоё начинание для нас очень кстати. Но зачем же так торопиться? В этом районе всеми делами заправляет наш общий враг, не хочу даже вспоминать его по имени, чтобы не накликать беды. Надо сначала организовать меры безопасности, чтобы к минимуму снизить риск и не потерпеть убытка. Нет, ты сегодня, сейчас тут же сядешь с Крепким и обсудишь все детали действий. Ты, наверное, уже и не помнишь одну песенку из старого фильма. Так Крепкий тебе сейчас её напомнит. Я, правда, её немного переделал на свой лад: "Первым делом, первым делом наши деньги, ну, а девушки, а девушки потом". Вот так в моём курятнике: сначала денежки, а потом уже девушки. Потому что без денежек не будет у тебя и девушек. Никому ты не нужен будешь без денежек. Даже такой молодой и красивый. А на "чёрном бумере" даже любой придурок — царь. О своей девочке не тревожься, мы ей не дадим скучать. Но ведь это не всё. Довелось мне услышать, что ты очень плодовит на новые идеи? Что ты там ещё придумал?

— Вы, наверное, имеете в виду телеканал? — Генрих посерел, услышав, что его Ирочке не дадут сегодня вечером скучать, пока он будет с Крепким обсуждать план захвата "имам шайтановского" района.

— Да, — жёстко кивнул головой старик.

— Так это, я подумал, что было бы неплохо пошире разрекламировать наши товары и услуги, которые мы можем предложить нашим клиентам, — Генрих, с тоскливым взглядом кролика перед удавом, посмотрел на старика.

— Ну, если это, то, конечно, хорошо, — согласился шеф. — А то ведь я вначале подумал, что ты решил по телевидению развлечь публику сексом и эротикой. Смотри у меня, чтобы этой гадости и в помине на экране не было. У меня внуки любят телевизор смотреть, так смотри, вздумаешь эротикой моих внучек соблазнять, мы с тобой врагами станем. Я этой гадости у себя под боком не потерплю.

— Нет, — стал уверять Генрих шефа в чистоте и невинности своих замыслов. — Никакой эротики, само собой разумеется. Только спорт, дайвинг, мир дикой природы, туризм, музыка, фильмы, которые получили широкое признание и одобрение в самых интеллигентных кругах, ну, ещё мультики, конкурсы. Никакой распущенности. Всё будет в рамках строгой нравственности. Если будет что-то двусмысленное и спорное, то обещаю, что показывать будем только с вашего разрешения. Никакого самовольства.

— Ну что ж, я люблю, когда со мной советуются, — улыбнулся старик. — Не скрою, мне нравится, когда люди уважают меня, ценят моё мнение и идут мне навстречу. На телевидение я тоже деньги дам. Ну, и последнее, как идут дела в Русановке?

— Мне кажется, что пока всё очень даже неплохо, — пожал плечами Генрих. — Полным ходом ремонтируются корпуса к новому сезону. Даже, насколько я понял, строится что-то новое.

— Да ну? — не мог скрыть своего удивления старик. — Откуда же деньги у него взялись? А как он собирается расплатиться с долгом?

— Не знаю, — опять пожал плечами Генрих. — Может быть надеется, что ему простят долг за Ирину?

— Очень интересно, ну, просто, очень интересно, — от удивления старик развел руками. — Денежки, значит, мои, а она ляжет в постель к тебе. Это за мои-то денежки. Надо же такое придумать! Клубничку посасывать будешь ты, а расплачиваться своими кровными должен буду я. Ладно, это мы ещё будем посмотреть, что и как, кто и с кем. Заруби себе очень крепко на лбу, чтобы вспоминал каждый раз стоя перед зеркалом, особенно, когда к девушке в постель собираешься: с Ириной или без Ирины, а база отдыха должна быть нашей. Хоть Ирина девочка и очень красивая, но за такие деньги можно не один десяток и покрасивее купить. Но ещё раз говорю: это дело пятое. Ты мне лучше скажи, что там за катавасия произошла в плодосовхозе? Какой-то там Строганов всё перевернул вверх ногами, оставил наших людей не у дел. Весь плодосовхоз переметнулся на его сторону. Мои болваны пытались предупредить его красным петухом, да всё перепутали, подожгли не то, что надо. Пострадала невинная женщина. Жители Русановки сильно обозлились. Потребовали усиления контроля прибывающих в Русановку. Наши дела стали ещё хуже. Ну, своих болванов я, конечно, накажу, чтобы повнимательнее были. Но их можно понять. Они там новые, не разобрались, где и что. Но ты же там бывал, неужели не мог помочь моим парням?    

— Но шеф, я занимался базой отдыха, — опять съёжился Генрих. — Как вы мне сказали, так я и делал. Вы не поручали мне вникать в дела плодосовхоза. Я о Строгонове ничего не слышал.

— Но я же не поручал тебе видики смотреть, истекая слюной, а ты смотришь. Я не поручал тебе с девками сексом заниматься, а ты занимаешься. Я не поручал тебе телеканал открывать, но ты сам догадался. Домашнего кинотеатра, видите ли, ему мало, так он решил телестудию открыть, чтобы угодить своей похоти. Почему на всё это ты не ждёшь от меня распоряжений? А чтобы помочь малоопытным в Русановских делах ребятам, тебе обязательно надо моё распоряжение? Зажрался ты, дорогой мой, на моих роскошных хлебах. Не пора ли отрабатывать полученное тобой? — шеф опять уставился прямо в глаза Генриху, и говорил, припечатывая каждую позицию ладонью к столу.

— Но шеф, канал создаётся в целях рекламы, — начал было Генрих, но старик быстро и строго оборвал его.

— Да ладно тебе, — шеф пренебрежительно махнул рукой. — Ты что же, считаешь, что я только что с горшочка слез? Или я не знаю, чем вы там будете заниматься, пока будут идти международные состязания по бильярду? А вы в это время будете загонять свои шары в лузы своих теледевочек. Если даже авиадиспетчеры на своих пультах раскладывают девочек, обеспечивая стопроцентность столкновения пассажирских самолётов с военными "боингами", то для вас это занятие не сложнее стакана воды. Ну, ладно, хватит об этом. Это было до нас, это будет и после нас. И мы здесь ничего не можем изменить. Поэтому не будем языком молотить. Всё! Не поручал! — старик от возмущения даже взмахнул руками. — Что за странные слова такие? Ты должен быть заинтересован во всей Русановке. Одна штанина от штанов — это вовсе не штаны. Надо брать всё. И выброси из своей головы идиотскую мысль, что ты будешь клубничку сосать, а я добывать её для тебя. Всё, закончилось твоё детство. Умеешь девкам под юбку лазить, умей и деньги зарабатывать. Вот тебе конкретное поручение: узнай всё о Строганове, чем дышит, чем живёт, откуда он взялся такой прыткий? Надо или приручить его, или уничтожить, как таракана на кухне. И помоги моим ребятам обосноваться в плодосовхозе. Найдите карту или план Русановки. Если не найдёте, сами составьте. Возьмите каждый дом под свой контроль, каждого человека. Надо определить число, соотношение наших сторонников и противников. Противников вербовать на нашу сторону, покупать их, а если не удастся, сжигать их дома, уничтожать. Надо уже сейчас очищать Русановку от мусора. Запомни, никогда не забывай: мне нужна Русановка вся, а не только база отдыха! Не будет у меня Русановки, я вас всех в козлов превращу и на живодёрню отправлю. Леонтий! Проводи Генриха к Крепкому, пусть познакомится со всеми деталями.

Леонид встал, взял Генриха под руку, проводил к столу, за которым сидел один Крепыш, и удалился, пообещав вскоре вернуться.

— Так ты понял, что от тебя ждёт шеф? — спросил у Генриха Крепыш.

— Ты о Русановке? — вяло спросил Генрих, не зная, радоваться ли ему окончанию беседы со стариком или ждать ещё чего-то.

— Да забудь ты пока про эту несчастную Русановку,— махнул рукой Крепыш. — Куда она от нас денется? Для шефа это пара пустяков. Подумаешь, деревня. Да мы её сожжём дотла и заново отстроим, вот и все проблемы. Ты что, и правда не понял до сих пор, что от тебя требуется?

— Ты о чем? — бледнея, спросил Генрих.

— Да брось ты, не прикидывайся. Чего валять дурака? — усмехнулся Крепыш. — Ты, конечно, можешь принять слова шефа, как шутку. Это твое право. И никто её не тронет. Но я тебе по-дружески говорю: не надо. Не советую. Если ты сегодня отдашь Ирку шефу, то перед тобой откроется гладкая дорога, все дела твои будут "на мази". Он будет помогать тебе во всем, за что бы ты ни взялся. А если пожмотничаешь, оставишь только для себя, то прими от меня глубокое сочувствие. И даже соболезнование. Тогда ты ходишь по земле до первой ошибки. Чуть где промахнулся, и тебе каюк. Ну, подумай, зачем? Стоит ли она того, чтобы из-за неё портить свою жизнь? Подумаешь, красавица нашлась! Да что ты себе другую не найдёшь, что ли?

— Бред какой-то, — пролепетал Генрих. — Дикость, каменный век. Джунгли амазонские, — Генрих бормотал, не зная, что ему делать и говорить. — Да зачем всё это? Неужели другую нельзя найти?

— Ты что же думал, что он на других не пробовал? — усмехнулся Крепыш. — Всё он уже перепробовал. Но ничего не получается. Бесится старик от бессилия. Года его уже вышли, но он поверить в это никак не может.

— На других не получается, а на Ирине, ты думаешь, получится? — у Генриха вспыхнула крошечная надежда. — Почему? Ведь с ней хлопот будет очень много!

— Слушай, ну не делай вид, что ничего не понимаешь, — поморщился Крепыш. — Ну что я тебе должен всё объяснять, как невинному мальчику. Другие не такие красивые, как твоя Ирка. И потом, другие сами лезут к нему в постель. А он этого уже не хочет. Ему с перчиком надо, с огоньком. Острые ощущения ему требуются. Он уже объелся теми, которые сами заранее раздеваются и подставляют какое угодно место. Податливые его уже не возбуждают. Требуется что-то совсем новенькое. Ты уж постарайся войти в его трудное положение.

— Да как же он сделает это с Ириной? — Генрих никак не мог найти приемлемый для себя выход из положения, в которое он попал. — Она же не согласится на это ни за что, ни за какие деньги. Если у него не получается с теми, кто согласен на это, то что же он будет делать, если она станет кричать, царапаться и драться?

— Вот чудак. Да ты что, и в самом деле ничего не понимаешь, что ли? — Крепыш начал потихоньку сердиться. — Да он всю свою жизнь только так их и брал. Он знает только два способа: или за деньги, или силой. По-другому он никак и не может. Для него самый смак, когда она под ним трепыхается, как рыбка на крючке. Он именно от этого и балдеет. Это только в последнее время они стали сами к нему в постель лезть. Но ведь это же не просто так, а за большие деньги. Вот у него и потерялся стимул, вот он и хочет попробовать вспомнить молодость. Он, когда смотрит, как другие мужики делают это, сердится, нервничает, чуть не кричит: « да разве так надо это делать? Да ты же её возьми, согни, скрути и тогда уже на «канифас блок». Вот тогда она будет чувствовать себя на седьмом небе и исполнит любое твое желание. Это же размазня какая-то, каша манная для мальчиков на горшочках". Понял?

— Где он видит это? — не понял Генрих.

— Ну, как где? — Крепыш осёкся, поняв, что чуть не выдал очень большую тайну, за которую можно поплатиться и головой. — Да по телевизору же, видики когда смотрит.

— Сомневаюсь я, что из этого получится что-то, — покачал головой Генрих.

— Да сомневайся сколько тебе влезет, — засмеялся Крепыш. — Не наше это с тобой дело, думать о том, получится или нет? Наше дело маленькое.

— И как всё это будет выглядеть? — спросил Генрих.

— Ты берёшь ключ и ведёшь её в номер. — Крепыш подвинул к Генриху ключ. — Ты там не новенький. Уже бывал не раз. Найдёшь. Доводишь там её до кондиции. Понимаешь, ему надо, чтобы женщина под ним не лежала колодой деревянной, без всяких чувств. Те, с которыми он уже пробовал это делать, не нравились ему своей вялостью чувств. Они пришли заработать бабки, а не испытывать какие-то там абстрактные эмоции. Да оно и понятно, какая женщина запылает страстью при таких условиях? Но это уже не наше дело. В последний момент мы выключаем свет, ты говоришь Ирке, что сейчас вернёшься, и исчезаешь. Вот и всё.

— Да как же вы узнаете, когда она будет готова, когда надо свет выключать, — Генрих никак не мог вникнуть в «ноу хау» своего предательства. В голове пылал какой-то странный кипящий туман.

— Да не бери ты в голову наши заботы, — начал сердиться Крепыш. — Не волнуйся. Всё будет сделано так, как надо. Ты, хотя бы, просто отведи её в номер, чтобы нам не тащить её туда силой, чтобы не поднялся раньше времени крик. А если сильно дрейфишь, так можешь сразу же смываться, мы и без тебя управимся. Если нет больше возражений, то бери ключ и веди её в номер.

Генрих взял ключ и встал. Он не шёл. Он словно сомнамбул продирался сквозь море страшных мыслей и переживаний, которые, словно медузы, окружили его со всех сторон, пытались задушить и зажалить своими обжигающими стрекательными щупальцами. И чувство собственника, у которого отбирают его любимую игрушку, ушло куда-то на задний план. Вокруг него клубились гораздо более страшные вещи. Настолько страшные, что он, не в силах отогнать их от себя, всеми способами и путями пытался увильнуть, скрыться от них. Он уже точно знал, что совершает ужасную пакость. Он знал, чувствовал, что настанет время и ему придётся держать ответ за это. Но, не имея сил хоть что-нибудь изменить даже в самом себе, искал любую щелочку, в которой можно было бы скрыться от грядущего.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросила Ирина, когда Генрих как-то неловко, мешковато плюхнулся на своё место.

Такого разбитого и опрокинутого Генриха Ирина ещё не видела. Но она не находила в себе даже лёгкого сочувствия к нему. В ней жило только одно напряжённое ожидание предстоящего: что же сейчас будет?

— Очень плохо, — почти простонал Генрих. — Вот ключ от номера на втором этаже. Иди туда. А я сейчас подойду. Надо хоть немного привести себя в порядок. Я не знаю, что делать? Мне с такими проблемами ещё не приходилось сталкиваться. Прошу тебя, поднимись в номер.

— Да? — спокойно и даже как-то отрешённо произнесла Ирина.

Она видела, как Крепыш передал Генриху этот ключ. И она знала, что хозяин этого ключа старик. И она знала, по крайней мере, догадывалась, что её ждёт в номере, ключ от которого предлагал ей Генрих.

Странно, но ей не было даже страшно, как всего несколько минут тому назад. Теперь Ирина знала, что она уже не одна. У неё теперь есть защитник, на которого можно положиться всем сердцем. Пусть он пока и не очень доволен её поведением, и как бы стоит в сторонке, ожидая, когда потребуется его помощь. И ему ничего не надо от неё. Ничего. Никаких расчётов по принципу: ты мне, а я тебе. Нет, ему ничего не надо, кроме элементарной признательности и благодарности. Он даже не берёт у неё то, что она готова сама отдать ему. Почему? И вдруг Ира поняла, почему Коля не взял её в ту ночь. Ему не нужна подачка, милостыня, часть её. Ему нужна она вся. Целиком. С её сердцем и душой. Он её может взять только всю. И ни с кем не захочет делиться. И не хочет стоять в очереди, чтобы получить причитающийся ему кусочек. А она из-за какого-то дурацкого принципа чуть не отказалась от такого сокровища! И чуть не сунула голову в помойное ведро.

— Ой, какая дура, — покачала головой Ирочка.

— Ты пойдёшь? — как-то странно заглядывая ей в глаза, спросил Генрих: не то с хитрецой, не то с любопытством.

— Да? — неопределённо произнесла Ирина. Она была спокойна, так как уже твёрдо знала, как ей жить дальше. — И ты считаешь, что это тебе поможет?