georg — ЩЕНОЧЕК

Давайте-ка мы с вами, дорогая моя читательница, вернёмся опять к Николаю в Русановку, дабы понять, как всё это завязалось. Несмотря на все мои ухищрения, несмотря на все мои старания очень запутать сюжет, закрутить действие так хитро, чтобы перехитрить всех писателей, которые творили до меня на белом свете, ты, прелестница, наверное помнишь, что Колины друзья решили помочь ему стать мало-мальски приличным электриком. Ты милая моему сердцу читательница, самая миленькая из всех милых, а ведь только для тебя я так сильно стараюсь, для тебя, а не для чересчур возомнившего о себе, бестолково растратившего многие из своих отличий и достоинств, читателя, так вот, ты, наверное, помнишь, что друзья Коли помогли ему отремонтировать дом. Вот с этого мы и начнём воспоминание.

— Послушай, Коля! — обратился как-то Алёша Строганов к Николаю. Был последний вечер рабочей недели. Ему только что удалось объяснить Коле основные принципы работы защитно-регулировочного устройства, поддерживающего в водонапорной башне постоянный уровень воды и защищающий электромотор от опасных режимов работы. Довольный сообразительностью своего ученика, Алексей решился провернуть ещё одно дельце, которое он вынашивал в себе достаточно давно для того, чтобы ему вызреть и дойти до необходимой кондиции. — У меня к тебе есть одна небольшая просьба.

— Я весь внимание, — расслабленно и доброжелательно произнёс Коля, доливая пивом оба стакана. — Даже не просто слушаю, но и обещаю сделать всё, что будет зависеть от меня, —добавил Коля, вгрызаясь в сухой хвост вяленой таранки и прихлёбывая пиво.

— Да тебе ничего не надо будет делать, — произнёс Алёша, с наслаждением обсмактывая рыбье пёрышко. Они сидели в ещё не окончательно отремонтированном домике смотрителя водокачки, который Константин Михайлович, папа Иры Русановой, определил Коле для жилья. На столе, поверхность которого вместо скатерти застелена была старой газетой, стояли бутылки с пивом, порезанная вяленая рыба и хлеб. Никакой сервировки, только газета и нож. Уголь в печке горел преотлично, заливая весь дом приятным теплом. Оба друга только что приняли душ в ванной комнате, а теперь накачивались свежим пивком с рыбкой сушёной.

— Так на кой фиг, в таком случае, тебе моё разрешение? Ой, какая прелесть эта твоя таранка, такая ароматненькая, что оторваться невозможно. Я, наверное, огрызки себе под подушку положу. Буду спать и нюхать её, и буду во сне представлять себе, что пиво пью, — Коля ещё раз взял свой стакан и медленно, с удовольствием процедил сквозь зубы пару добрых глоточков пива. А потом продолжил. — Бери и делай, что задумал, вот и все дела.

— Нет, без твоего ведома никак нельзя, — крутанул головой Алёша. — Я, просто, обязан ввести тебя в курс дела, — он последовал примеру Коли и тоже приложился к пиву. — Как это можно: в твоём доме делать и без тебя? Ведь это касается непосредственно тебя самого.

— Ну, в таком случае, чего темнить? Бери быка за рога и вводи меня в этот самый курс, — усмехнулся Коля.

— Согласен, — тоже улыбнулся Алексей. — Приступаю. Твой дом почти готов. Осталось отштукатурить, побелить и покрасить.

— Наверное, так, — согласился Коля. –Тебе виднее. Я в этом не силён.

— Так вот, — продолжил Строганов. — Я хочу, чтобы эту работу сделали не городские женщины, которых собирается привозить сюда Боря, а местные.

— Уловил резон, — поднял палец Коля, сигнализируя тем самым, что он понял суть проблемы. — Разумно. Зачем из города везти сюда то, что есть тут, на месте. И второе, зачем отсюда вывозить то, что и тут пригодится? Я говорю о деньгах, которых в городе много, а здесь не очень. Их же можно отдать своим, поселковым.

— Да ты, просто, гений проницательности. Давай чокнемся. Я бы тебя расцеловал за твою сообразительность и доброту, вот только боюсь, что ты меня не совсем правильно поймёшь, подумаешь, что я окосел. Не будем целоваться и обниматься. Оставим это на прощание. Итак, ты всё правильно уловил. У городских и без нас найдётся работа. Город большой, где-нибудь, что-нибудь да отыщется, —Алёша поднял свой стакан, предлагая Коле чокнуться. — Давай выпьем за твою сообразительность, чтобы она никогда не иссякала. Будь здоров.

— Согласен. И тут же предлагаю встречный тост, — Коля направил свой стакан к стакану Алексея. — Давай выпьем за твою деловую хватку, чтобы она у тебя была как у бульдога — мёртвой.

— Э нет, так не пойдёт, — Алёша отвёл свой стакан в сторону. — Нельзя к тостам относиться так легкомысленно и беспечно. Если мы будем разбрасываться тостами налево и направо, то они скоро закончатся, и нам придётся пить как тривиальным алкашам.

— Я в-в-в-восторге от твоей чудовищной силы сообразительности, — тут же согласился с ним Николай. — Снимаю свой тост с повестки нашего заседания до следующего раза. Да, а на чём мы остановились? О чём мы говорили? — Коля поставил стакан на стол. — Я что-то позабыл.

— Мы говорили о женщинах, — поспешил на помощь другу Алёша.

— О женщинах? Неужели? Надо же, куда с тобой уже занесло! — удивился Коля, потирая лоб. — Это же самый больной и жгуче животрепещущий вопрос каждого производственного заседания. Ужасно сложный вопрос. Но с чего это мы вдруг заговорили о женщинах? С какой стати? Ну, ладно, ты женат. Поэтому твой интерес к этому предмету можно понять. Но ведь меня интересуют не столько женщины, сколько девушки. Согласись, разница весомая. Но лично меня интересуют не все девушки, а только одна. А если попробовать выразиться ещё точнее, то меня сильно тревожит вопрос: а девушка ли она? Очень больной вопрос. Если хочешь, я могу пояснить свою тревогу. С женщиной у меня уже произошла одна совсем даже малоприятная история. Я больше не желаю своим фэйсом об этот тэйбл. С меня очень даже достаточно. Пусть другой играет с ними в эти игрушки. Я не желаю быть сотым или десятым. Даже вторым не тянет. Хочешь, я расскажу тебе эту историю?

— О чём? — усмехнулся Алёша. — О неприятности? Об одной неприятности? Да у меня их в жизни было столько, что если я тебе начну о них говорить, то к утру не уложусь. Нет, нет, ты не подумай, что я тебе хочу пожаловаться на мою жёнушку. Нет, она… вот только никак не пойму, почему она, совсем ещё девчонка, решила выбрать меня? За что мне такой подарок от Бога? Ведь я не достоин его. Моя жена, моя Оксаночка вышла за меня девочкой, и я против поезда попру, если он ей вздумает чем-то угрожать. Нет, Колян, ты прости меня, но ты ещё слишком молодой, чтобы свои приключения называть неприятностями. Пусть в твоей жизни никогда их не будет. Давай-ка, лучше, я тебе подробнее растолкую о том деле, с которого и начался разговор. Согласен?

— Давай.

— Так вот, слушай. Есть у меня соседка. Очень хорошая женщина. Поэтому ей и не везёт. Работала в городе в отделе технического контроля на машиностроительном заводе, — не спеша начал рассказывать Алексей. — Потом началась эта дребедень. И самолёты, которые они выпускали, аналогов которым во всём мире не было и нет, выпускать перестали. Нет, заказов был полный портфель, но с какой-то, ну абсолютно непонятной для трезвой головы, дури завод разделился на два отдельных предприятия и практически остановился. Многих рабочих или поувольняли, или отправили в бессрочный неоплачиваемый отпуск. А директора сдают корпуса в аренду, выполняют малый ремонт машин, которые летают за границей. Имеют на этом хороший доход, поэтому им совершенно до лампочки проблемы предприятия. Их абсолютно не интересует тот факт, что если новые самолёты не строить, то старые отомрут и завод никому не будет нужен. Они себе клепают крупный капитал, который позволит им жить и совсем без завода. В общем, предприятие хиреет быстрыми темпами. Скорее всего, что кто-то в Москве решил прихватить себе перспективное предприятие по дешевке, и начал разваливать его. Ну, ладно, ну их на фиг. Главное заключается в том, что она оказалась без работы. А муж её работал лодочником здесь, на базе отдыха. Ловил рыбу и продавал её, имея на этом весьма неплохие деньги. Но озеро наше очень коварное. Однажды разыгралась жестокая буря. Он не успел на своей моторке добежать до берега. Наверное, увлёкся. Слишком хороший улов оказался. В общем, после бури нашли разбитую о скалы лодку. А потом нашли и тело. Семья осталась без кормильца. Представь: дочь заканчивает институт, а сын в шестом классе. Обуть, одеть, накормить. Марина, дочка её, сразу перешла на заочное обучение. Но в нашей школе часов для неё нашлось совсем немножко. Денег у них на жизнь, сам понимаешь, сильно не хватает. Они по случаю подрабатывают ремонтом квартир. А тут ещё этот дурацкий пожар. Так для меня нехорошо получилось: вроде бы ничего плохого не сделал, а чувствую себя виноватым. Стыдно соседке в глаза смотреть.

— А что за пожар? Что случилось?

— Да, понимаешь, кто-то решил припугнуть меня красным петухом, да впотьмах, наверное, всё перепутал. Забирался с огородов и попал к моей соседке. У них сгорело всё подворье. Мне очень неудобно перед ними. Наказать хотели меня, а пострадала женщина с детьми, люди, которые к нашим разборкам не имеют никакого отношения. Мне так неудобно. Вот поэтому я и прошу тебя за них. Тебе ведь всё равно, кто твой дом будет ремонтировать. А им помощь хорошая. Заказ по нашим деревенским меркам солидный. Для них это будет хорошей помощью. Я пытался предложить им деньги в качестве компенсации за ущерб, но соседка не взяла. Они гордые. Ну, так как? Ты не возражаешь?

— Да конечно, — согласился Коля. — Пусть ремонтируют. Мне без разницы. А помочь твоей соседке я всегда с удовольствием. Это, для меня, — будто я тебе лично помогаю. Да здравствуют мир и дружба между друзьями и соседями. А с чего это ты решил, что это не случайный пожар был, а поджог? И почему именно у тебя хотели подпалить, а не у них?

— Да ты понимаешь, в ту ночь у нас в посёлке было несколько пожаров. И у всех один почерк. Во-первых, поджигали бутылками с самовоспламеняющейся смесью. Во-вторых, огонь возникал по очереди, сначала в одном месте, потом в другом, потом в третьем. Как будто кто-то на машине ездил и бросал бутылки. Когда заполыхали подворья, люди стали просыпаться и выскакивать на улицу. И машину этих сволочей засекли. Но они успели смотаться. И загорелись дворы только наших людей. Кто-то решил предупредить нас, чтобы мы не мешали им. Вот поэтому мы и решили, что хотели подпалить именно меня, да ошиблись. Не местные были людишки, чужие.

— А кому вы помешали?

— Видишь ли, в нашем плодосовхозе сейчас происходит серьёзная реорганизация, — начал объяснять Алексей. — Люди тяжело, через суд выбили свои земельные паи. И теперь стала перед нами серьёзная проблема: что дальше с землёй делать? Выявились три основные группы пайщиков. Те, кто всю свою жизнь хвосты заносил перед начальством, кто сам ничего не умеет, а только лицемерить и выслуживаться научился, те за то, чтобы всё оставалось по-прежнему. А что это значит? А это значит, что из района или из области нам пришлют своего человека, который и для себя украдёт, и с начальством поделится. Поработает такой прохиндей годик, сколотит себе на «Лэнд ровер круизёр» или «Лексус», и его в другое место перебрасывают, а нам следующего на прокорм присылают. Они нашу землю в аренду чужакам отдают, а те из неё выжимают всё до последней капельки. Земля наша богатейшая, много денег позволяет заработать, но после такого варварского отношения, конечно, истощается. А наши гастролёры сливки собрали, нам как собакам косточки бросили, и дальше полетели на своих джипах. Те из наших поселковых, кто работать не умеет, а только воровать научился, быстро приспособились, научились в мутной воде рыбку ловить, а работящему человеку обидно: твою землю насилуют и грабят, а ты ничего не делаешь. Как же так? Это всё равно, что человека, которого я люблю, насилуют и грабят, а я спокойненько так веду себя. Я специально не говорю, что имею в виду мою Оксаночку, и уж тем более ребёночка, который скоро у нас появится. Это для меня такая тонкая, такая чувствительная тема, что я прячу её от всего, что окружает нас. Эта тема открыта только для Господа. Он сказал, что человеку надлежит родиться от Духа Святого. Вот я и доверил Ему всю свою жизнь, свою любовь. А я — человек. Я ничего не могу. Я не знаю, что будет через пять минут. Я не способен ни предотвратить, ни поправить. Поэтому всё самое ценное я доверил Ему. И я прекрасно понимаю, что в этом моё, можно сказать, нахальство. Но это моя жизненная позиция, и я не отступлю от неё. Хоть режь меня, не отступлю. Для меня нет альтернативы. Так, только так, и никак иначе!

— Да ладно, успокойся, я всё понял, я согласен с тобой, я тоже стараюсь жить именно так, — улыбнулся Коля, потягивая пиво. — Вот только я не согласен, что это нахальство. Я думал, что это…

— Стоп, — перебил его Алёша, взмахнув таранкой. — Только не надо высокопарных слов. Я боюсь их. Я называю себя нахальным совсем не потому, что бравирую или на самом деле считаю себя нахальным, а потому, что как-то раз на исповеди попытался высказать эту свою точку зрения, но священник указал мне на неправильность такого образа мышления. Поэтому я это своё мнение высказываю уже во второй раз, тебе. Не знаю, чего это я решил так открыться? Наверное, это во мне сильно накипело. Мне трудно стало носить в себе это. Я долго об этом думал, но моё представление о путях построения счастливой семейной жизни не только не изменилось, но ещё больше окрепло.

— Да ладно, не тревожься. Я тебя отлично понимаю, —кивнул головой Коля. — Я сам примерно так старался думать. Вот только у меня не было такой решительности. Я вот одного не могу понять: что в твоих словах священник нашёл неправильного? Мне кажется, что твой подход единственно правильный и непогрешимый.

-Да понимаешь, когда я на исповеди начал делиться с ним своими сомнениями, он попросил меня уточнить то, что я имею в виду. Ну, и началось. Я сказал, что ничего не боюсь и абсолютно уверен, что бесам не одолеть меня. Вот это моё убеждение священник и назвал нахальством. Я попытался сказать ему, что я расцениваю себя как ценную бисеринку в сокровищнице Господа, а Он сам велел не бросать бисер свиньям, поэтому они мне и не страшны. И после этого я вынужден был выслушать такое длиннейшее нравоучение, такое неконкретное и оскорбительное для меня, что я боялся идти на следующую исповедь. И потом, когда я готовился к причастию, я поймал себя на том, что ищу в себе недостатки для того, чтобы дать возможность священнику проявить свою власть надо мной. Будто собаке косточку, чтобы она сильно кусалась. Плохо, конечно, но всё именно так. А из песни слова нельзя выбрасывать –песни не будет. Я подумал, что священнику просто необходимы мои грехи, и при этом, всегда новые, потому что он с удивлением смотрит на меня, когда я говорю о том грехе, в котором исповедовался у него в прошлый раз, мол, почему ты опять грешишь. А где я наберу столько грехов, чтобы каждый были всё новые и новые? А он так тщательно копается в них, перебирает, дотошно рассматривает. И показалось мне, что они ему очень нужны, так как без них он может почувствовать себя лишним.

— Ой, ты знаешь, я тоже как-то поймал себя на том, что для меня встреча со священником также тягостна, как и встреча с инспектором гаи, — засмеялся Коля. — Они для мня почти ничем не отличаются. У них одинаковые интересы в отношении ко мне. Я много думал по этому поводу и пришёл к странной мысли. Может быть, некоторые даже скажут, что она еретическая. Не знаю, говорить тебе или нет?

— Я что, недостаточно был откровенен с тобой? — рассердился Алексей.

— Ну что ты? Я совсем не это имел в виду, — взмахнул рыбёшкой Коля. — Я думал, что тебе не интересно в моих еретических опусах копаться.

— Ничего, давай, выкладывай. Сравним твои опусы с моими и посмотрим, кто сильнее в опусах запутался.

— Ты понимаешь, я как-то подумал: Бог всемогущий, Он всё знает, ну зачем Ему мои ошибки? Он и так их знает. Сомневаюсь я, что Он хочет копаться в моих нехороших делишках. Из этого вывод: не Богу мои ошибки нужны, а мне самому. Это как бы собственная диагностика. И если ты не нашёл в себе потенциальную каверну, изъян какой-нибудь, то он в тебе так и останется, а потом, в критический момент этот изъян сработает и приведёт к катастрофе.

— Всё правильно, — согласился Алексей. — Я тоже именно так думал. И какой вывод ты сделал? Ведь именно это и должно происходить на исповеди. В чём дело?

— То, да не совсем. — задумчиво пробормотал Коля. — Я подумал, что человека надо воспринимать как некий механизм, только во много и много раз сложнее. Тогда Церковь можно уподобить авторемонтной мастерской. И если человек не ходит в церковь, то он не подаёт заявку на ремонт себя, тогда и до поломки недалеко.

— Очень интересно, — кивнул головой Алёша. — Мы с тобой потом это ещё обсудим. Ты от вопроса не уходи.

— Так я к нему приближаюсь, — сказал Коля. — Тогда получается так: я хожу вокруг машины и ищу царапинки, вмятинки, плохо закреплённое зеркальце и прочую всякую чепуху. А в это время у моей машины есть такие скрытые неисправности, которые скоро приведут меня к аварии А я хожу и протираю спереди фары, а сзади номерной знак.

— Вот! — вскричал Алёша. — Наконец-то я услышал от тебя здравую мысль Ну и что? Ты нашёл серьёзную неисправность?

— Да вот, как-то никак не могу ничего путного придумать, — вздохнул Коля. — Нутром чувствую, что есть что-то такое, что мы все не замечаем в себе. Но что это такое, я никак не могу найти.

— Молодец, — произнёс Алёша, устало и даже как-то отрешённо глядя в угол. — Я знал, что ты умница, что в тебе что-то есть. Только ты ещё слишком молодой, чтобы понять эту простую вещь.

— Какую?

— Послушай мой вопрос. А в зависимости от твоего ответа на него, я дальше с тобой и говорить буду. Безусловно, Бог — Всемогущий! Почему же Тот, Кто создал Вселенную, галактики, наше Солнце и Землю, позволил мерзавцам не просто убить Своего любимого Сына, но и подвергнуть Его такой мучительной смерти? Ведь мне, когда я представляю себя висящем на таком кресте, становится жутко! Я абсолютно не уверен, что мог бы выдержать такое. Мне страшно даже представить себя висящим. Почему же Всемогущий позволил им это? Неужели нельзя было как-то иначе? Неужели нельзя было, если и убить, так побыстрее? Почему такие страшные муки? Какой смысл?

— Ну, наверное, невозможно иначе, — поёжился Коля. — Ведь Он — Спаситель. Он взял грехи людей на Себя. Именно в этом наше спасение. Сказано же…

— Я знаю, что сказано, — перебил его Алёша. — Я тебя спрашиваю не о том, сказано это или не сказано. Я тебя спрашиваю о смысле того, что сказано. Ты объясни мне: зачем так страшно? Неужели иначе нельзя?

— Наверное, нельзя было, — нервно произнёс Коля. — Иначе бы не было спасения. Он понёс наши грехи. Он взял наши грехи на Себя. В этом смысл спасения. Я не пойму, что ты от меня хочешь? Это же всем известно.

— Вот! Наконец-то я от тебя услышал то, что говорят все! — Алёша поднял вверх указательный палец, словно поставил столбик указательного знака. — Все говорят! И всем стало ясно! И не надо задавать вопросов! И не надо копать глубоко. Он спас нас, и всё, и хватит, и не приставай ко мне с такими вещами, с такими вопросами, ответы на которые всем известны. Но я — тупой! Я не пойму. Мне ничего не понятно. Потому что, если я сам себе произношу это моё объяснение этому страшному явлению, то мне становится так жутко, что жить не хочется. Мне страшно жить. У меня скоро малютка появится на свет. И когда я представляю, что я должен допустить смерть моего ещё не родившегося дитяти ради спасения, да пусть хоть самого наилучшего из всех людей, хоть самого прославленного, самого гениального человека, который может продвинуть всю цивилизацию вперёд на много тысячелетий, хоть меня самого, я с ума схожу от страха. Да пусть лучше меня самого убивают и истязают, чем я допущу, чтобы мой ребёночек хоть одну слезиночку уронил. Пусть все его беды падут на меня. Я ни за что на свете не хочу смотреть, как страдает мой ребёнок, потому что я люблю его. А иначе никакой любви и нет. А иначе — торговля: вот цена, которую я плачу, а в ответ — спасение. Баш на баш! Да не хочу я в этом участвовать. Я хочу любить, а не заниматься товарным обменом: страдания моей любви — на чьё-то спасение. Я не говорю, что мне не нужно спасение! Нет! Я не хочу погибать! Я хочу, чтобы Он меня спас! Я на Кресте кровь Его от ран на ногах целую, за то, что Он меня спас! Но меня потрясает та цена, которую Отец отдал за моё спасение! Я не хочу, чтобы всё было так страшно! Давайте сделает это как-то иначе, не так страшно.

— Но ведь это уже произошло, — испугался Коля. — Разве можно что-то сделать по-другому?

— А машина времени? Ведь есть же идея о том, чтобы временем можно было управлять. Этот хренов Эйнштейн предложил нам обращаться со временем, как с куском тортика: время можно растягивать и сокращать. А почему бы нам не повернуть его немножко вспять? Вернёмся назад на пару тысячелетий, и сделаем всё без этого страшного, дикого ужаса. Ведь мы же такие культурные, ведь мы такие интеллигентные, нам нравится красивая музыка, мы обожаем балет, на котором девочка высоко поднимает ножку и показывает всем, что там у неё между её прекрасными ножками. И мы восторженно хлопаем и платим немалые деньги. И попасть на такие спектаклики могут только избранные, только достойные. Билет на такой спектакль мне не по карману. Ах, какие мы высокоразвитые. Ах, какие мы состоявшиеся. Ведь мы же не хотим, чтобы нас называли сволочами. Ну давайте же вернёмся и сделаем наше спасение не таким страшным. Я не хочу, чтобы меня спасали таким ужасным способом. Надо же что-то изменить, чтобы не было этой мерзости: мучительной смерти Спасителя. Неужели моё желание является извращённым?

— Алёша, что ты такое говоришь? — всё больше и сильнее пугался Коля. Он начал думать, что у друга с головой что-то не то. — Какое ещё путешествие во времени? Ты это серьёзно?

— А разве Эйнштейну не за это нобелевскую дали? — усмехнулся Алёша.

— Но это совсем другое дело. Это научная работа. Эта работа может помочь решить некоторые научные проблемы, а те, в свою очередь, помогут создать человечеству что-то новое, открыть новые горизонты для своего развития.

— Например, супер модерновый унитаз. — усмехнулся Алёша.

— А что плохого в этом? И это тоже нужно, — пожал плечами Коля.

— Очаровательная картина: свинья свиньёй, но на шикарном унитазе. Нет уж, дудки, без меня.

— Да чего ты к Эйнштейну со своим унитазом привязался?

— Да ты вдумайся. Вот сейчас ты обо мне начал думать, что у меня крыша поехала, когда я заговорил о том, чтобы вернуться назад на пару тысячелетий для того, чтобы избежать мерзости, — грустно и устало произнёс Алёша. — Ты меня за сумасшедшего принял. Я тебя понимаю: действительно бред. Но вот Эйнштейн говорит о манипуляции временем, и ничего, достоин нобелевской премии. Это что, логично? Логичен вывод: если говорить о манипуляции временем для колбасы или унитаза, то это достойно поощрения. А если для абстрактного и никому не понятного спасения, то — жёлтый домик. И ты что, хочешь мне сказать, что это логично? Да иди ты тогда со своей логикой подальше от меня.

— Нет, ну ты как-то странно говоришь, — обиделся Коля. — Ну что тут поделаешь? Ведь это объективная реальность. Ведь это проверенный, подтверждённый экспериментом научный факт. Против науки идти глупо.

— Да никакой наукой там и не пахнет, — вспыхнул Алёша. — Ничего научного. Глупая, детская ошибка.

— Ты о чём? — опешил Коля.

— О чём, о чём, — пробурчал Алёша. — О том же, о чём и ты. Об этой галиматье, которая именуется теорией относительности. Бред сивой кобылы. Именно кобылы, потому что теорию эту разработала жена его, а он дал ей крышу своим именем, чтобы все проглотили побыстрей. И сработало.

— Ничего не пойму, — закрутил головой Коля.

— Чего ты не поймёшь: про жену или про саму теорию?

— Ладно, с женой не хочу разбираться. А вот с теорией: ты хочешь сказать, что она неверная?

— Так, ладно, давай разберёмся серьёзно. Я буду считать, что в теории этой разобрался немножко получше тебя, поэтому ты слушай, а когда поймаешь меня на ошибке — остановишь. Майкельсон провёл замечательный, чистенький эксперимент, из которого следует, что скорость света равна триста тысяч. Всё так, всё правильно. Надо было зафиксировать это как факт, и всё. И ничего бы не было. Я имею в виду, что не было бы той галиматьи, которая называется теорией относительности. Сиди и не дёргайся. Без твоих рыпаний сейчас всё объясню. Представь, что я сижу на берегу, и к моим ногам приходит волна. Скажи, можно определить от чего она пришла: от камня, который кто-то где-то там, далеко так, что и не видно, бросил в воду, или от катера, который режет воду своим носом?

— Ну, не знаю, не думал об этом, — пожал плечами Коля. — Но если подумать, то наверное нельзя.

— Обращаю ваше внимание, молодой человек, на ваши же слова: не думал об этом. Это очень широко распространённое свойство человека: не думать, но иметь мнение. Это так легко и неутомительно. Где-то что-то услышал, и сразу принял к пользованию. Так легче жить. Теперь по теме. Конечно же невозможно отличить. Волна порождается, предположим, твёрдым телом, и если не принимать во внимание релаксационную фазу на границе перехода от твёрдой составляющей к жидкой, то характеристики волны: амплитуда, частота и скорость распространения, определяются только свойствами самой воды, а не источника возникновения волны. Согласен?

— Ну, в силу моих способностей, могу сказать, что я не нашёл в твоих рассуждениях ничего, что противоречило бы моим представлениям. Только скажи мне: что из этого следует?

— А из этого следует факт: не важно, с какой скоростью движется лодка. Волна, оторвавшись от лодки движется с той скоростью, которая определяется свойствами воды. И только! И больше ничего! Ничего не надо придумывать.

— Ты хочешь сказать, что и свет тоже, — Коля широко раскрыл глаза от изумления.

— Я попросил перебивать меня только в том случае, если произнесу что-то такое несусветное, алогичное, чушь какую-нибудь. — усмехнулся Алёша. — Позволь мне продолжать так, будто я и не понял, что ты только сейчас начинаешь думать по настоящему вопросу. Так вот. Представь себе, что летучая мышь рисует себе картину окружающего мира. Она рисует эту картину с помощью звуков, которые она улавливает. И вот, летит сверхзвуковой самолёт. Как ты думаешь, звук приходит к мышке со скоростью звука или со скоростью самолёта?

— Конечно же со скоростью звука, — быстро ответил Коля. — Тут и спорить не о чем. Иначе скорость самолёта не называлась бы сверхзвуковой. Такой самолёт летит, обгоняя собственный звук.

— Логично, — кивнул головой Алёша. — Так мы с тобой и к окончательному выводу скоро доберёмся. И как ты думаешь, образ самолёта, который рисует мышка в своём воображении: реальный или мнимый?

-Кнечнжмнимый, — так же быстро ответил Коля.

— Так какого же тебе ляда тогда надо? — засмеялся Алёша. — Эйнштейн сделал нас слепыми, как летучие мышки. Он заставил нас жить в мнимом мире. Скорость света равна триста тысяч, и всё, и больше ничего. Всё нормально.

— Не понял, а в чём же ошибка Эйнштейна? — задумчиво спросил Коля. — Ну, пусть скорость света равна триста тысяч. Так что из этого? Я не пойму, в чём весь сыр бор? Из за чего весь шум?

— О, это только так кажется, что ничего особенного в этом нет. Там, дорогой мой, чёрная, страшная адская бездна! Современные учёные ни за что не примут этот вывод. Он для них абсолютно неприемлем. Они его боятся как кот воды. А человек истинно от Господа не может принять вывод этой страшной теории.

— Ничего не пойму, — крутанул головой Коля. — В чём тут дело? Ты можешь толком объяснить?

— Ну, ладно, слушай. Если свет ведёт себя подобно звуку, то он — волна. А раз он волна, то он распространяется в упругой среде. А раз он распространяется в упругой среде, то никакого разбегания галактик, никакого расширения Вселенной, никакого коллапса. Ведь из теории Эйнштейна следует, что наступит конец Вселенной. Не будет ни пространства, ни времени. Всё сожмётся в одну точку. Всё исчезнет, всё погибнет. Погибнет и Бог! Потому что для Него не будет места. Потому что исчезнет само понятие места. Ничего не будет. А потом всё начнётся снова. И тогда, может быть, будет позволено быть или проявить Себя Творцу! Если, разумеется, Бог будет достаточно лоялен миру. Какая жуткая хреновина: Творец Вселенной не сможет Места найти для Себя во Вселенной! Какая галиматья! И с чего это? Только потому, что Эйнштейн сказал, что скорости, выше скорости света, не бывает. И для этого ввёл, абсолютно искусственно, не своё, а Лоренца, дурацкое преобразование. Ведь даже не своё. Взял чужое и с его помощью небрежно позволил своей бывшей жёнушке сделать из нас придурков. И получил за это нобелевскую, которую разделил напополам со свей бывшей.

— А как же быть с законом Хаббла? — с недоумением спросил Коля.

— А закон Хаббла очень прекрасен. Никакого разбегания галактик, никакого расширения Вселенной, которое приводит к всеобщей смерти. Хаббл не убивал жизнь. Это глупость.

— Но как же тогда объяснить закон Хаббла?

— А очень просто. Следи. Энергия связана с частотой с помощью постоянной Планка: чем больше частота, тем больше энергия. Это — факт. Частота обратна длине волны. Это тоже — факт. Итак, если энергия уменьшается, то это ведёт к увеличению длины волны. Вот тебе и красное смещение. И не надо за уши притягивать эффект Доплера. Он здесь ни в чём не виноват. Кто-то очень хитрый закрыл нам доступ в тонкий мир.

— Ничего не понял. Но я тебе верю. Так что это даёт?

— Нет, ты, наверное, сначала хотел спросить: как это получается? Объясняю. Свет идёт от далёкой галактики. При этом каждый фотон теряет часть энергии. Ведь он проходит в упругой среде, поэтому потери неизбежны. Особенно при прохождении вблизи очень массивных тел. Потеря энергии вызывает увеличение длины волны. Вот тебе и закон Хаббла. И не надо за уши притягивать разбегание галактик. Никакого смертельного ужаса коллапса.

— Ну что ж, я рад, что ты мне подарил освобождение от смерти. Да здравствует жизнь.

— Да здравствует вечная и счастливая жизнь, — подтвердил Алёша. — Пусть смерть идёт к тем, кто её ищет. Итак, никакой машины времени не будет. Я не сумасшедший. Ничего уже нельзя изменить. Муки Господа на кресте видел Отец, а около Креста стояла Мать Господа. Она смотрела как умирает Тот, Кого Она носила, Кого Она кормила. И Отец, и Мать любили Сына. Разве это редкость? Каждая мать любит своё дитя. Каждый родитель должен любить своего ребёнка. Должен. Но каждая ли мать, каждый ли родитель присутствуют при смертных муках своего любимого ребёнка? Остался маленький вопрос: зачем? Почему путь к нашему спасению такой страшный? Да и в чём спасение?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Коля. — Ты не веришь в спасение?

— Как я могу не верить в спасение? Ведь Он спас меня. Но если Господь спас нас, то почему не спаслись некоторые? Разве спасся Гитлер. Или Ленин со всей своей бандой? Или чикатило? Что произошло? Почему спасение их не достигло? Разве действие Господа не обладает полнотой воздействия? Не смог их спасти?

— Перестань говорить такие вещи, — возмутился Коля. — Они не захотели спасения.

— Успокойся, я не собираюсь хулить Бога, — взмахом сухой рыбёшки Алёша прервал возмущение друга. –Успокойся. Я считаю, что Бог нуждается в нашей поддержке. Я хочу защитить Бога от нападок. Но для этого я должен понимать смысл содеянного Им. Мне трудно слушать выступления наших священников, будь то с амвона или на экране. Осипов меня угнетает. Это «Задорнов» в богословии. Сколько уничижения и насмешки. И самое главное: типичная «говорящая голова», сам задаёт вопрос, сам отвечает, сам оценивает аргументацию. Абсолютно одностороннее движение. А если отвечает на вопросы по запискам, то говорит таким языком, таким тоном, что уточняющих вопросов и задавать не хочется. Очень любит акцентировать внимание слушающих на уже широко известных фактах, умело обходя проблемные тонкости: долго может распространяться по шаблону «днём светло, потому что солнце светит, а ночью темно, потому что солнце скрывается за горизонтом, и резко уменьшается количество прямых солнечных лучей». Его не интересует: понимают ли его слушатели или не очень? Самовлюблённый академический лектор, абсолютно не учитывающий того, что перед ним сидят люди слабо разбирающиеся в богословии. При этом делает вид, будто до него не дошло ещё, что само богословие остановилось в своём развитии полторы тысячи лет тому назад, так и не решив фундаментальных проблем. Он очень много прочитал, в отличие от священников, которые вообще Библию не читали.

— Нет, — опять возмутился Коля. — С тобой невозможно разговаривать. Ты так сыпешь страшными словами, совершенно не обосновывая их. Так же нельзя говорить!

— Да? Ты в этом уверен? Ты считаешь, что я болван? — Алёша замолк и, прищурившись, упёрся взглядом в глаза другу. — Сейчас, я попробую хоть чуть-чуть обосновать свои выпады. Но сначала я тебя научу кое-чему. Будь осторожен, я собираюсь припереть тебя. Скажи мне, пожалуйста, с какой формулировкой осудили Господа на распятие?

— Что ты имеешь в виду? — опешил Коля.

— Ну вот, теперь нам предстоит немного поговорить о юриспруденции. Скажи мне, чей закон более гуманен, более совершенен: человеческий или Божий?

— Конечно Божий.

— Согласен. Скажи мне пожалуйста: они совместимы?

— Не понял.

— Чего ты не понял?

— Не понял: о чём ты спрашиваешь.

— Ну знаешь, проще этого у меня ничего нет. Я тебя спрашиваю о совместимости закона человеческого и закона Божьего.

— Да как я могу знать это? Человеческих законов много. А Божьих законов, — Коля вдруг умолк.

— Ну, мальчик мой, чего же ты перестал чирикать?

— А что ты имеешь в виду под законом Божьим? — после некоторого раздумья произнёс Коля.

— Ты что, никогда не слышал, что в России когда-то преподавался закон Божий?

— Конечно слышал. Ну и что? Ведь там много чего всякого говорилось и писалось. О чём ты спрашиваешь?

— Во-первых, почему Осипов не сказал, что один из пунктов закона, который дал нам Господь, это –не будь многословен. Сам Осипов ненавидит этот пункт, потому что обилием слов пытается прикрыть свою неосведомлённость о том, что сейчас делает Бог.

— Час от часу не легче, — застонал Коля. — Прошу тебя, не надо пока ничего новенького. Скажи мне о совместимости, а я обещаю поблагодарить тебя, если найду в твоих словах что-нибудь ценное, или прекратим разговор.

— Ого. Ты ждёшь от меня что-нибудь ценное. Но ведь прошло два тысячелетия. За это время существования богословия они уже всё должны были обсосать до последней косточки, ибо в противном случае возникает вопрос: а чем они всё это время занимались? У меня по этому поводу, конечно, есть ответ. Но, боюсь, он опять у тебя вызовет, мягко говоря, раздражение. Итак, я заявляю тебе, что законы человеческие абсолютно несовместимы с законом Бога.

— Ну, об этом я и без тебя догадывался, — пробормотал Коля.

— Однако поднялся на меня, заявляя, что мой вопрос непонятный. Поясняю. Несмотря на обилие законов человеческих можно утверждать, что все они зиждутся на презумпции невиновности: человек изначально считается невиновным, виновность его надо доказать, наказание должно быть неизбежным, оно должно соответствовать тяжести преступления, то есть — адекватным. Так?

— Я не юрист, но думаю, что всё именно так, — кивнул головой Коля.

— Продолжаю. Божий закон зиждется на совершенно противоположных постулатах. Они просты и прекрасны: человек изначально виноват, но вся его вина безусловно прощается ему. Кроме хулы на Духа Святого. И никакой неизбежной и адекватной кары. Вот такие мои соображения. Скажи, ты когда-нибудь слышал об этом?

— Как-то не удалось, — смущённо, но с улыбкой произнёс Коля. — Благодарю тебя. А в чём заключается вина человека? Я только и слышу, что человек грешен. А в чём состоит грех, так никто и не говорит. Все говорят о первородном грехе. Но это же совершенно непонятно. Даже по человеческим законом я не должен отвечать за то, что сделал другой человек. А ведь незнание уголовного кодекса не избавляет от ответственности и наказания. Но уголовный кодекс я могу и почитать. Грех же на человеке висит с момента рождения, но никто не говорит о сущности греха. И вот, настанет Суд. Я приду на суд, и меня будут судить за то, чего я не знаю. Так ведь это же даже по человеческим законам несправедливо. Получается, что человеческий суд более гуманен, чем Божественный. Но этого же не может быть. Где выход?

— Молодец. Всё именно так и есть: никто не говорит. А кто должен говорить? Священники, Осипов, — Алёша сделал паузу. — Но они молчат. Священники не знают Писания. Осипов Писание знает хорошо, но ничего не говорит, потому что не знает, что говорить, потому что за два тысячелетия богословам было некогда разбираться в этих тонкостях. Им было некогда. Они боролись друг с другом за пальму первенства, потому что на веточках этой пальмы растут большие листочки денег. Но оставим их. Итак, первородный грех. То, что я тебе сейчас скажу, это плод моих рассуждений. Я открыт для критики. Но сначала завершим изначальный вопрос: с какой формулировкой Господа предали смерти?

— Слушай, я сейчас начну говорить, но потом окажется, что я опять сотрясал воздух зря. Скажи мне, а я оценю.

— Первосвященники сказали: как Он может такое говорить? Так?

— Ну да, они такое говорили, — после некоторого раздумья произнёс Коля.

— А может быть, ты знаешь ещё что-нибудь? Давай, не стесняйся, говори, может, я что-то упустил.

— Да нет же, мне кажется, что всё именно так и было. Конечно, по поводу причины распятия много сказано, но главная их претензия, по моему мнению, заключается в том, что Он называл себя Сыном Бога, — подтвердил Коля.

— Прошу только учесть, что я говорю не о причине, которая побудила их предать Его смерти, а о том, что они сказали, когда Пилат спросил: в чем вина Его? Итак, они сказали: как Он может такое говорить!? Для чего я тебя пытаю? Дело в том, что я часто слышу такую фразу, обращённую ко мне: как вы такое можете говорить?! Так вот, я прошу тебя, будь осторожен. Произнося эту фразу, ты рискуешь попасть в дурную компанию. А ведь древние правильно говорили: скажи мне кто твой друг, а я скажу кто ты. Теперь об их компании. Ты можешь доказать мне противоправность их действия? Доказать их преступность можешь? Не голословно, а по факту нарушения ими закона. Можешь?

— Но они убили Сына Творца, — пожал плечами Коля. — Чего же ещё больше?

— Нет, так не годится. Это твоё или моё мнение, что они убили Наследника, — Алексей локтями опёрся о стол и уставился тяжёлым взглядом в глаза Николая. — Но они считают нас с тобой сумасшедшими, а себя они считают защитниками Бога. Они старались оградить народ от ереси, то есть спасти людей от гнева Бога. А я хочу доказать, что они нарушили волю Бога. Мне продолжать? Хорошо. Слушай. Они ждали мессию, Который станет царём и избавит их от гнёта римлян. Для того, чтобы исполнить их хотения, мессия должен воцариться надолго, может быть, даже навсегда. Я не сомневаюсь, что именно на такой вариант они рассчитывали. Если исходить из того презрения, с которым они относились к римлянам, не гнушаясь, впрочем, использования власть римского императора в своих низких, а точнее говоря, мерзких целях, а именно: интриги и провокации; так вот, они своей конечной целью имели мировое господство. Нет, мессию они хотели получить в собственное пользование навсегда. Это очень важно для понимания того, о чём я хочу тебе сказать. Итак, они ждали мессию для исполнения своих далеко идущих хотений, не имеющих ограничения во времени. Ну что ж, не они первые, не они и последние. Это всё подготовка к главному. А вот теперь главное. В своих хотениях они опирались, конечно, не на свои слова, но на слова пророка. Ты догадываешься, о ком я говорю?

— Кажется да, —кивнул головой Коля. — Ты имеешь в виду слова Михея о Вифлееме?

— Да, — согласился Алексей. — Скажи мне их.

— Ну, я, конечно, не раз слышал, читал и перечитывал, но цитировать не хочу, так как могу немножко и ошибиться.

— Разве у тебя нет Библии?

— Есть.

— Ну, так принеси и прочитай мне.

— Да зачем? — воспротивился Коля. — Я и так всё помню почти дословно.

— Нет, ну позволь мне быть немножко не очень хорошим, — стоял на своём Алексей. — Ну прошу тебя: принеси и прочитай.

— Ой, ну ты и точно, порядочный зануда, — недовольно произнёс Коля, однако встал, принёс Библию, сел, открыл её. — А какая глава у Михея, ты не помнишь? Кажется пятая. Ага, вот, второй стих: И ты, Вифлеем — Еврафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдёт Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных. Ну вот, всё понятно: Владыка Израиля придёт из Вифлеема. Ты доволен?

— Ты уверен, что это всё? — Алексей тяжело смотрел в глаза Николаю и молчал.

— А что ещё надо? — поёжился тот. — Что я не так прочитал? Владыка Израилю придёт из Вифлеема.

— Вот это меня и поражает в вас, — вздохнул Алексей и опять взялся за рыбёшку и пиво.

— Да в чём дело? — не выдержал Коля его молчания. — Ты можешь хоть что-нибудь сказать?

— Ах, тебе сказать что-нибудь. Тебе хочется услышать хоть что-нибудь. Причём, априори имеется в виду, что это что-нибудь должно быть позитивом. А где его взять при этой вашей страшной слепоте? Ладно, ладно, не кипятись. Ты пойми меня. Я уже не пацан. Я точно знаю: что легко входит, то легко и выходит. Что человек получает задарма, того не ценит. Человек проснулся утром, сходил на унитаз, промыл, пошёл на кухню, набрал воды, поставил на огонь, поел, попил и отправился исполнять свои хотения. Так? Всё нормально?

— Ну, а что ты здесь нашёл особенного? — пожал плечами Коля.

— Конечно. Что особенного здесь? Всё это само собой разумеется, всё это очень обычно. В общем, бытовуха. После всего этого человек бежит и делает из себя состоявшуюся личность: добывает из земли всё, что ему надо, строит дороги и заводы, выпускает машины и унитазы. Он считает, что всё вокруг — собственность того, кто первый схватит и запатентует, а остальные потом должны ему деньги платить, потому что он первый запустил туда свои грёбалки. А вечером он идёт в театр и платит немалые деньги, чтобы посмотреть, как Аннушка бросается под поезд, и аплодирует этому. Он с умилением смотрит, как муж говорит своей жене, что он любит её, просит её помолиться Богу не очень ясно о чём, а потом спокойненько душит свою возлюбленную. О, какой восторг! Но вот муж успешно придушил свою жёнушку, поэтому нормальный человек после спектакля покупает для своего любименького животика колбаску, которая должна быть лицензирована и сертифицирована, в общем, всё должно быть по высшему разряду, никаких непроверенных, сомнительного качества добавок. Ну как же? Это же для пуза! Для самого главного органа! А вот если для сердца, то никто и не заикается о лицензии на производство и сертификации ингредиентов. Да о чём речь? Гигиена сердца? Да никто об этом сейчас и не думает. Человек встаёт утром и садится на унитаз, потом промывает. Всё нормально? Ой ли? Я даже пока не имею в виду тех, которые так и стараются, чтобы какашки из под них убрали бесплатно, по крайней мере, по льготной цене. А о том, что человек, который из под них выносит эти их какашки, имеет детей, которых надо одеть, накормить, обогреть, старается и не думать. Нормально. Бытовуха. Зачем голову ломать? А вода откуда взялась? А солнце кто сделал? Никто? Удобная позиция. Мой таракан на кухне тоже считает, что крошки от торта на кухонном столе появляются сами собой, по закону эволюции. Это же так удобно: что всё вокруг ничьё, потому что появилось само собой. Да нет же, это случайно папа Дарвина в кустах поимел его маму. Потом мама случайно сделала плохо аборт, неудачно. Так появился сам Дарвин — жертва аборта, которая по своему интеллекту ближе к обезьяне, чем к человеку. Шариков. Отсюда логическое следствие: человек не ценит благодати, в которой живёт. И постепенно человек становится глухим и слепым. Вот смотри. Из истории. Князь Игорь, которого древляне, привязав к деревьям, разорвали, представлен чуть ли не грабителем, а отсюда вывод: древляне бедненькие и несчастненькие. И великая святая Ольга слишком уж неправильно поступила. Но ведь недомыслие бросается в глаза. Следи. Князь со своей дружиной приехал в стан к древлянам и собрал дань. Глава государства собирает налог с подчинённых, которые поселились на его земле. За уклонение от уплаты налогов сейчас карают очень даже строго. Всё нормально. Собрав налог, они уехали. И вдруг Игорь возвращается к древлянам. И тут почему-то никто не обращает никакого внимания на тот факт, что возвращается к древлянам он почти один, без серьёзной охраны. Ну скажи мне, ну много ли всадник может увезти с собой? Да невозможно же. А он возвращается практически один, не только без обоза, который просто необходим при сборе налогов для содержания армии и администрации, но и без серьёзной охраны! Вывод? А очень просто. А ничего новенького. Всякий делец старается обмануть сборщика налогов. Это обычная практика. Надо только не забывать, что это преступление! Самое вероятное: уже выехав из становища древлян, дружина Игоря, подводя итоги, фиксирует, что древляне утаили налог, обманули, смухлевали. В этой ситуации надо было всей дружине вернуться и покарать их, как нарушивших договор. Игорь пожалел свою дружину, не стал разворачивать весь обоз. Поехал без охраны. Поехал не затем, чтобы, как любят сейчас представлять современные историки, ещё больше ограбить бедненьких и несчастненьких древлян. Ну что может увезти с собой всадник? Нет, он поехал сказать древлянам: ребята, что же вы делаете? Вы поселились на моей земле, а договор наш нарушаете. Давайте договоримся так: в следующий раз приготовьте то, что в этот раз утаили. И это древлян вывело из себя. Они не захотели платить. Они сказали: убьём князя, и земля станет нашей, и не будем платить ему. Произошла обычная история: с больной головы всё свалили на здоровую.

— А с чего это ты взял, что земля была не древлян, а Игоря? — удивился Коля.

— О, это очень замечательная история, — чуть ли не счастливо заулыбался Алексей. — Понимаешь, я узнал, что православие, как отдельная ветвь христианской веры, возникло в Испании, потом через Италию перешло в Грецию, а из Греции уже к нам. И я никак не мог взять в толк, как связаны два понятия: славяне, которые существовали за много тысяч лет до христианства, и православие, которому около полутора тысяч лет. Ну с чего это вдруг славянское православие пришло к нам с запада? Не буду тебя утомлять. Может быть, что-то я не совсем понял, но то, что я совсем недавно узнал, мне многое объяснило. Итак, западное православие — это догматы веры. Но оказывается, что на нашей земле, в России православие существовало задолго до Рождества Господа. Оказывается, самым древним и главным племенем славян были русы. Они владели всей нашей землёй. Они ходили на запад и по Балтике, и по Средиземному морю, торговали и воевали. Германцы, между прочим, тоже одно из славянских племён. И вот, слушай внимательно, оказывается, что славянами мы все называемся потому, что поклонялись Богоматери, имя которой — Слава! А слово правда, право — это закон. Православные — это те люди, которые жили по закону богини Славы, Богоматери. Поэтому мы у Бога — народ избранный, особый, Он нас опекает, учит, выращивает. Поэтому мы все — рюриковичи. Все русские — рюриковичи.

— Ну, ты и накрутил! — покачал головой Коля. — Откуда ты всё это взял?

— Вот тут я должен признать свою оплошность, — вздохнул Алексей. — Не помню. Прочитал, бегло глянул автора, закрыл и забыл. А потом всё обмыслил, так мне всё это понравилось, а какой источник, забыл. Кажется, это был Азарбеков.

— Фамилия что-то не похожа на славянскую, — покачал головой Коля.

— А он, может быть, славянин азиатского происхождения.

— Это что ещё за штука такая? — удивился Коля.

— А это очень интересная штука, — оживился Алексей. — Понимаешь, никакой индоевропейской группы языков на свете не существовало. Её не было, нет и уже не будет. Во-первых, центр Европы находится на Украине, а поэтому вся западная Европа — наша периферия, задворки, так сказать, настоящей географической Европы. Во-вторых, это именно русские, которые пришли в Индию с северо-запада, оставили там свой язык в виде уже умершего для них санскрита. Если взять линеечку и провести от Индии линию на северо-запад, то попадём в Москву. Конечно, в те времена Москвы ещё и в помине не было. Тогда можно сказать, что русские жили в таком маленьком райончике: от совремённой Астрахани и до Талина, который позже был отнят у нас Данией. Ладно, пусть пользуются. Пока. Бог всё поставит на свои места. Так вот, пока русские двигались туда и обратно, они много наследников оставили на своём пути. И учти, что русские были весьма миролюбивым народом: когда они пришли в Индию, то местное население не уничтожали, а заселяли землю мирно. Но очень интенсивно. Потом, когда на них напали очень агрессивные племена, русские опять ушли на запад, следы их пребывания обнаружены и на территории совремённой Турции, и Греции. А мёртвый для индийцев санскрит прекрасно живёт в Москве. Даже лаврушка Берия его не смог испортить.

— Всё это так прекрасно звучит, вот только с научными фактами не согласуется, — засомневался Коля.

— С какими это? — не поверил ему Алексей.

— Во-первых, рюриковичи — варяги. Их новгородцы призвали. Во-вторых, до русских, на земле жили другие народы, поэтому русские не имели права брать налог с других племён. Они сами были чужаками на нашей земле.

— Бред сивой кобылы, — фыркнул Алексей.

-Никакой не бред, а научный факт, подтверждённый археологическими находками. Речки, горки, отдельные места носят названия, которые им дали народы, которые и сейчас живут на них. Названия не русские.

— Ой, убил меня своей антинаучной ахинеей, — взмахнул руками Алексей. — Лови разумное слово, пользуйся, пока я жив. Во-первых, князь никогда не даёт имени речке или лесу. Имя речке дают те люди, которые ловят рыбу в речке и зверей в лесу. А князь пришёл, взял налог за пользование своей землёй и повёз товар в Испанию. Ему название берега речки надо только для того, чтобы назначить свидание девчонке. Может быть, один раз за всю свою жизнь. Князь не даёт названия речкам. Это во-первых. Это подтверждает моё соображение, а не ваше.

— А как же с тем фактом, о котором говорит сам Нестор? — весьма иронично усмехнулся Коля. –Ведь Нестор говорит, что новгородцы позвали варяга Рюрика.

— Нет, вот ты скажи мне: ты сам это читал или слышал об этом от наших самовлюблённых учёных?

— Ну, предположим, что сам не читал. Но ведь учёные не врут. Нестор так сказал.

— Спокойненько. В этом случае всё произошло точно так же, как и со словами Михея о Господе.

— Во! Правильно. Ты мне так и не объяснил, в чём там дела, — оживился Коля.

— Так потому и не объяснил, что странность-то одна и та же. Сейчас я скажу. Вот только хочется мне уточнить католический вопрос. Поясняю, почему такой переход. Всё дело в отношении к слову Писания. Вот поляки страшным образом расправились со своим братьями православными, когда предавали нашу веру в пользу католиков. Католики купили их возможностью называться королями. Поляки ведь не знали, что короли –это мажордомы, слуги царские. Для этого надо знать, что значит слово — царь. Ну ладно, это уведёт нас немного в сторону. Потом я расскажу тебе об этом. Итак, поляки предали православие за консервную банку на голове. Британская королева очень сильно постаралась подтвердить это.

— Нет, ну а британская королева тут при чём? — буквально возмутился Коля.

— Как это при чём? — Алексей аж закипел от негодования. — Когда сакишвили пошёл на Цхинвал. А тебе надо знать, что осетины являются самым древним славянским народом. Так вот, когда сакишвили пошёл на Цхинвал убивать детей и старушек, то британская королева взяла его под свою защиту. Да разве может королева брать под защиту своей короны убийцу детей? Это же невозможно! Отсюда вывод: или королева перепутала, и вместо короны одела на свою головку ночной горшок, или, если всё-таки корона была настоящей, то королева была не настоящей, а это была кукла из театра марионеток. Итак, поляки предали нас. К кому они переметнулись? Присмотрись. Ведь глава католиков называет себя понтификом, а ведь это языческое звание. Что? Мало? Слушай ещё. Господь, когда посылал апостолов на службу, говорил им: если вас не примут в каком-нибудь городе, уйдите из того города, и пыль их не берите с собой. Ну-ка, вспомни, что римляне сделали с апостолами? Отсекли голову и распяли вверх ногами на кресте. Где? В каком городе? В том, откуда поляки чечевичную похлёбку для своего пуза выпросили. Получили? Ну, теперь ждите, получите по вере вашей! Прочитайте, что ждёт тот город, который отвергнет апостола. А ты говоришь, что они Писание читают. Да ничего они не читают. Вернёмся к Нестору. Да, Нестор написал: новгородцы позвали Рюрика. Только почему-то никто из учёных не говорит, что перед этими словами Нестор пишет, что новгородцы изгнали Рюрика. Новгородцы, как и древляне, как и современные бизнесмены, не захотели платить налог с земли. Зачем платить, если можно не платить? Рюрик не стал спорить с ними и доказывать, что это плохо, что без централизованного управления не создашь хорошей армии, и прочее. Он мирно ушёл со своей земли, не стал проливать кровь. И что? Новгородское быдло торговое передралось и вынуждено было опять позвать Рюрика. Новгородцы и после этого просто взяли в привычку обижать своего князя, а потом бегать к нему и упрашивать, чтобы он пришёл опять к ним и помог им справиться с врагом. О, новгородцы — это статья особая. Страшная. Языческая. Иван Васильевич пытался их почистить от грязи, да паршивого кобеля не отмоешь добела. А то, что Рюрика звали варягом, так в этом ничего особенного нет. В то время все, кто жил на берегах Балтийского моря, в Талине или Риге, все были варягами. Так что, Рюрики — это славяне, это русские князья. А тексты надо читать, а не вырывать из них только то, что тебе хочется. Вот ты прочитал мне Михея. Скажи мне, а почему ты остановился? Почему ты не прочитал третий стих?

— Третий? — удивился Коля. Он взял опять Библию и прочитал: Посему Он оставит их до времени…

— Ну? Объясни мне, почему ты остановился?

— Я думал, что это всё.

— У меня, после таких слов, так и наворачивается вопрос: а чем ты думал? И если ты мне скажешь, что головой, то я задам тебе вопрос: а кто тебе сказал, что человек думает головой? Ведь лучшие учёные с мировым именем дружно и категорично утверждали, что человек не может думать головой. Голова совершенно не приспособлена для этого. У неё совершенно другие задачи. У головы оперативное запоминающее устройство имеет слишком маленький объём.

— А чем же мы, тогда, думаем? — удивился Коля.

-О, эта тема такая обширная, что нам в неё, лучше, пока не углубляться. Уверяю тебя, очень многие замечательные учёные рассмотрели эту проблему и успешно решили. Их вывод: человек думает совсем не головой.

— А чем?

— А не скажу. Чтобы ты сам подумал, чем ты думаешь. Вот тебе задача: найди в Библии хоть одно указание на то, что человек мыслит головой. А потом сообщишь мне. А я хочу сообщить тебе мою последнюю находку. Я долго ломал себе голову над вопросом: почему Бог допустил татаро-монгольское нашествие на нашу землю? И ответ нашёл. Их нашествие предотвратило католическую оккупацию нашей земли. Заодно и от нечисти почистились.

— Нет, я больше не могу, — поднял руки Коля. — Уволь. В меня уже ничего больше не помещается. Дай мне хоть немножко переварить то, что я сегодня услышал от тебя. Я надеюсь, что мы с тобой ещё встретимся за пивом. Вот тогда ты мне ещё раз прочистишь мозги, а может, и сердце. Прошу, давай вернёмся к тому, с чего начинали: с пожаров. О каких пожарах ты мне говорил?

— А, об этом, — не очень энергично согласился Алёша. — Так я тебе почти всё рассказал. Понимаешь, когда всё это начиналось, я работал в школе. И вот, на волне всеобщей прихватизации, в райсельхозуправлении решили для школы выделить сорок га. Они тогда разворовывали всё, что можно, да и то, что нельзя, тоже. Ну и вот, для изображения видимости справедливости они и школе выделили кое-что. Расчёт был прост как репа: никто в школе серьёзно заниматься землёй не будет, поэтому эти сорок га потом можно будет тоже поместить в надёжные руки. На общем собрании в школе, собственно, так и стоял вопрос: так как мы не сможем пользоваться этой землёй, то надо её сдать в аренду. Но тут я встал, и сказал, что берусь принести пользу школе с этой земли. В общем, путём смазывания и прямого подкупа, я стал сначала арендатором своей доли, а также бессрочным арендатором оставшейся. В нашем совхозе нашлись ребята, которые пошли по моему пути: мы организовали сначала отдельную бригаду, а потом и окончательно оформились юридическим лицом. Нам столько пришлось вытерпеть, ты себе и представить не можешь. Нас спасло то, что сам по себе совхоз еле ноги волочил. Мы на его фоне выглядели вполне даже неплохо. И потом, нас держали как наглядный пример того, что не всё нагло разворовывается, что некоторые, как ни странно, ещё держатся на поверхности. В общем, мы пока ещё не утонули, что очень сильно некоторым действует на нервы. Вот нас и решили припугнуть «красным петухом». Ведь пожары были только на подворьях членов нашего кооператива. Поэтому и я, и другие ребята уверены, что хотели сжечь мой коровник, а сожгли у Скляровых. Вот поэтому я и прошу тебя помочь мне хоть чем-то оправдаться перед моими соседями.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Коля. — Какая от меня помощь? Я же ничего не делаю. Это ты сам всё придумал. Ты, лучше, скажи мне, что вы собираетесь делать, если ваши враги опять захотят вам устроить какую-нибудь пакость? Ведь надо же что-то предусмотреть, чтобы нейтрализовать их попытки угробить ваше дело.

— Ну, а как же! — усмехнулся Алёша. — Делаем. Конечно, пожары эти навредили, но и некоторую пользу принесли нам. Те люди, которые до сих пор стояли в стороне и пассивно наблюдали за тем, как мы стараемся выжить, а они сами старались вести индивидуальное хозяйство, одумались. Они начали понимать, что с ними могут расправиться ещё быстрее. Передушат поодиночке, расправятся, как хорёк с курами в курятнике. И пошли к нам. Так что мы после этих пожаров стали ещё сильнее. Нет худа без добра.

— Так у ваших врагов всё получилось наоборот? — удивился Коля. — Бог вам в помощь.

— Ну, а как же? — Алёша опять оживился. Ведь теперь говорили о его делах, от которых зависела его жизнь. –Люди, ведь, не все подлые, ленивые и глупые. Есть и такие, которым чего-то хочется, которые ради этого хочется готовы не побояться подлецов. Некоторым надоело кормить воров. Ну какому нормальному человеку это может понравиться? А тут такой редкий случай: попробовать самому честно заработать себе на жизнь. Да не на такую жизнь, которая раньше была, а на хорошую, честную и с добрым достатком. Вот поэтому кооперация наша крепнет с каждым днём. Мы ведь помогаем друг другу и дом поставить, и хозяйство в порядке держать. Если человек начинает хитрить или лениться, он у нас долго не задерживается, мы его отпускаем. С чем пришёл, с тем и отпускаем. Конечно же, не всем у нас нравится. Но такие случаи теперь стали очень редкими. За последние два года мы крепко стали на ноги. У нас земли уже столько же, сколько и в совхозе. А там всё продолжается управленческая чехарда, дела идут всё хуже и хуже, люди уходят. Вот поэтому на нас и точат свои зубы.

— А если они ещё что-нибудь придумают? — спросил Коля.

— Ну, во-первых, у них думалка совсем другая, —усмехнулся Алексей. — Они же головой думают. Во-вторых, у них всё построено на принципе: что сверху приказали, то и делать надо. А потому делают не старательно, но абы как. В-третьих, пожары эти не наши, местные, устраивали, а кто-то из города. И тут надо очень серьёзно разобраться, у кого это ещё появился к нашей земле такой сильный интерес? Это большой вопрос теперь для нас.

— А как ты решил, что не местные вам пожары устраивали?

— Да не пойдёт на это местный, — махнул рукой Алёша. — Ведь шила в мешке не утаишь. И как он потом жить тут будет, когда все узнают о его пакости. Нет, ему житья в посёлке потом не будет. Не дадут ему жить в посёлке. Но дело даже не в этом. Самое страшное для нас заключается в том, что пожары устраивали городские, денежные, с тщательной предварительной подготовкой. А это значит, что это совсем не баловство. Это значит, что на наш посёлок замахнулся кто-то из очень крупных. Вот это и опасно. Но оптимистично для нас то, что поджоги проведены, несмотря на подготовку, совершенно бездарно, без знания местных условий. В общем, чужаки. Не только не местные, но даже и не деревенские. Сгорело несколько стогов соломы и сена. Огня много, а вреда мы понесли не так уж, чтобы и много. Ночной фейерверк. А может, просто припугнуть хотели. В ту ночь в посёлке была замечена чужая машина. Мы попытались выяснить, к кому гости приезжали? Никого не нашли. Значит, это были гастролёры, просто приехали, покатались по посёлку, посмотрели, а под утро пожары устроили. Поэтому мы и решили, что нас кто-то из города пугает. Намекает, чтобы не мешали. В общем, проблема. Есть отчего голове болеть.

— И что вы решили?

— Да есть один весьма неплохой вариант, —Алексей удовлетворённо откинулся на спинку стула и потянулся к бутылке, чтобы наполнить стакан. — Иногда на въезде в наш посёлок выставляется пост. Там и тёплая будка с телефоном есть. При эпидемиях или на время отдыха на базе очень высоких гостей шлагбаум опускается, и машины проезжают по особому пропуску. В обществе уже давно назревает мнение, что пора там ставить дежурного от ГАИ.

— И местные власти согласны с этим? — удивился Коля.

— О, да ты глядишь в самый корень вопроса, — засмеялся Алёша. — Конечно же нет. И эта их недальновидность тоже принесёт нам некоторую пользу. Скоро перевыборы, и кое-кому руководящих деятелей администрации придётся для своей задницы подыскивать другое кресло. Но мы уже не беспокоимся, потому что организацию работы поста, как стало известно совсем недавно, возьмёт на себя завод.

— Какой завод?

— Авиационный. Этой идеей заинтересовались в Москве. Ещё в тридцатых годах, когда в Новопольске решили мастерские по ремонту и производству автомобилей и мотоциклов переоборудовать в производство самолётов, рассматривался наш посёлок как один из вариантов. Но тогда эта идея была отклонена. Некоторым высоко сидящим начальникам показалось, что посёлок слишком удалён от города. Слабые коммуникации, не было железной дороги, нет выхода к морю. Прошло время. Производство строительного камня расширилось так сильно, что провели ветку, и теперь железнодорожная грузовая платформа оказалась в паре километров от нас. При добыче камня пещеры так сильно удлинились и расширились, что противоположный конец их вышел к морю, и погрузку камня уже производят на баржи. Там грузовая пристань построена. Камень-то у нас оказался изумительный: лёгкий, прочный, тёплый, прекрасно обрабатывается. Я был в их пещерах. Это же идеальные ангары. У нас прекрасные перспективы. А в самом городе уже нет места для завода. Когда-то он стоял на краю города, а теперь оказался чуть ли не в центре. Получилось так, что побережье моря завод отнял у города: слипы и плавательные бассейны для амфибий выходят на пляж. Отдыхающие уже скоро будут загорать на крыльях самолётов. Санатории негде строить. А гул моторов! Да и для жителей оказалось очень неудобным: чтобы из Северного посёлка попасть в центр, городскому транспорту приходится совершать громадный крюк. Эта проблема уже давно кипит и пенится. Перенос завода за городскую черту уже решён. Всё дело только в финансах. Сейчас идут поиски места для переноса завода. Но выбора-то почти и нет: лучшие места заняты курортами, и получается, что кроме нашего озера его переносить некуда. К нам уже приезжала комиссия из Москвы. Всё уже решено.

— База отдыха и рёв взлетающих самолётов? — с сомнением покачал головой Коля. — Какой же тут отдых?

— А рёв взлетающих самолётов чуть ли не в центре города тебе больше нравится? — ехидно спросил Алёша. — Ну конечно же, некоторых издержек не избежать. Но если дело сделать по-уму, то положение можно сильно улучшить. Испытание и прогрев двигателей будет производиться на противоположном берегу, за поворотом. Ничего почти и не слышно будет. Кроме этого, перенос части цехов на тот берег сулит очень хорошие перспективы: меньше посторонних глаз, хорошая защита от промышленного шпионажа. Нас заверили, что ни база отдыха, ни наши поля не пострадают, потому что всё производство разместят в пещерах и старых шахтных выработках. На поверхности земли ничего не будет, кроме корпусов управления.

— Да, кстати, я давно хотел спросить у тебя: это правда, что за озером есть много не только серебра , но и стратегического сырья? Говорят, что там в прежнее время вели промышленные разработки.

— А, это, — усмехнулся Алексей. — Это считается очень важной государственной и военной тайной. Но об этой тайне все куры по посёлку кудахчут и козы блеют на лугах. Да, действительно, там богатейшие залежи. Поэтому сейчас на наш посёлок поглядывают, облизывая губы, весьма могущественные люди. Но, к нашему облегчению, в первую очередь мы стали на примете у министерства оборонной промышленности. Это должно помочь нам уберечься от хищников. К нам в последнее время зачастили высокие гости, в том числе и из органов безопасности. Пообещали, что скоро, буквально на днях поставят пост ГАИ на въезде в посёлок. Даже вопрос так не стоит: ставить или не ставить? Решили: ставить надо, но оборудовать его самой совремённой аппаратурой. Так что, мы теперь ждём, когда его завезут. Завтра или послезавтра топографы прибудут. Представители с завода каждый день приезжают. С базой отдыха хотят заключить договор на питание рабочих и жильё. В общем, потихоньку дело продвигается.

— И что? Теперь в посёлок нельзя будет въехать без пропуска? — удивился Коля.

— Ну, такие строгости ни к чему, — пожал плечами Алексей. — Въезд и выезд останется свободным, но будет автоматически фиксироваться номер каждой машины и люди в ней. Эта простая и вроде бы формальная операция для некоторых обернётся большим неудобством, так как к незнакомым машинам будет проявляться особый интерес.

— Да, дела здесь разворачиваются очень серьёзные, — задумчиво произнёс Коля, допивая пиво. — Но делам нашим это не помешает, наоборот, чище воздух должен стать в посёлке. Будем работать дальше.

ЗНАКОМСТВО С МАРИНОЙ

Коля продолжал жить в очаровательной комнатке главного корпуса, изредка наведываясь в своё будущее жилище. А там уже вовсю кипела новая работа. Две женщины, закрыв всю голову и лицо так, тщательно, что открытой оставалась только узенькая щелочка для глаз, обдирали старую побелку и расчищали трещины в штукатурке на потолке. Дом опять наполнился мусором, выгребать и вывозить который, доверено было, конечно, Николаю. Он знал, что в его доме работают мать с дочкой, и его, в конце концов, начало разбирать любопытство: кто из них молодая, а кто постарше? Особенно его тянуло увидеть, конечно, молодую. Но определиться в этом, казалось бы и не таком уж сложном вопросе, как ни старался, не мог. По росту возраст не оценишь, запросто ошибиться можно. А выказать определённый интерес к мамочке Коля не собирался. Отличить же где мамочка, где её дочка по очертаниям фигуры оказалось делом весьма не простым, так как обе женщины были одеты в одинаковые малопривлекательные костюмы, которые обычно называют весьма странным словом: комбинезон –этакое одеяние, которое когда-то имело тёмно-синий цвет, и которое надёжно уродовало любую фигуру, превращая её в нечто ногастое, грудастое, задастое. И любая попытка сравнить эти части женского тела была обречена на полный провал. К тому же женщины были не только весьма молчаливы, но и весьма успешно избегали встреч со своим, так сказать, заказчиком. Все переговоры с женщинами обычно вёл Алёша Строганов. Он же вручил им и предварительную оплату. Женщины ни в какую не хотели общаться с Николаем в своём специфическом облачении. Иногда доходило до смешного: своё пожелание увидеть кучу мусора вывезенной из комнаты, женщины передавали Коле через Алексея. Вначале такая форма общения женщин с ним немного забавляла Колю, но довольно скоро начала раздражать. Но так как он сам никак не мог повлиять на сложившуюся ситуацию, то пришлось терпеть.

В пятницу из курортного управления на базу отдыха приехала группа людей для проведения мероприятия, которое носило немного странное название: «семинар по обмену опытом». О том, каким именно опытом собирались обмениваться друг с другом руководители высокого полёта, можно было догадаться по некоторым косвенным признакам: весь состав группы был мужской; обслуживали их девушки молодые и привлекательные; в добавок к этому вечером из города подвезли ещё одну группу ещё более молодых и, быть может, более привлекательных, может быть, даже и девушек. Вся вечерняя и заключительная ночная часть семинара проходила в отдельном, так называемом, охотничьем домике, построенном специально несколько удалённо от оживлённых дорожек и прогулочных троп. Денежки налогоплательщиков помогли смягчить накал страстей на семинаре добрым коньячком и шикарной закуской в виде бутербродов с чёрной и красной икрой, а также крабов, креветок и прочих деликатесов, о которых Коля до сих пор и представления не имел. Это не считая того, что столовая целый день готовила для участников семинара самые лучшие свои блюда. Всё это Коля подробно узнал, когда в городе грузил из подвалов в машину, а потом уже в хоздворе базы выгружал из машины на кухню. Много ему пришлось поработать, разнося туши и тушки, замороженные пакеты и ящики, еврейские колбасы и армянские коньяки по цехам и кладовкам. Когда он узнал еврейской колбасы, у него волосы на голове дыбором стали. Разумеется, что доставлять готовые блюда в отдельно стоящий домик ему уже не доверили. Там уже работал специально подобранный контингент.

А Коле был доверен более важный фронт работ: чуть ли не языком вылизывать всю территорию базы, на которую, при самом невероятном стечении обстоятельств, могла ступить нога какого-нибудь из участников семинара. Его работу лично контролировал сам лично Константин Михайлович, причём до опупения придирчивым образом. Коля, доведённый до белого каления его далеко не всегда справедливыми замечаниями, обобщениями и умозаключениями, хотел уже было плюнуть на всю эту дребедень, да выложить своему шефу прямо в глаза всё, что он думает о нём самом, о его любимой доченьке, о всех отдыхающих на базе, о членах этой, так называемой, делегации, а особым образом изложить своё мнение о реальной цели их визита. Подытожить своё яркое и красочное выступлений Коля собирался прямым сообщением Константин Михайловичу о том, что его, Колю, уже буквально мутит от глупых расспросов, тупейших замечаний и шуточек самого низкого пошиба, которые позволяют себе высокопоставленные гости при виде, как они выражаются, симпатичного, молодого и хорошо развитого мусорщика. И выложил бы Коля всё накипевшее у него на сердце своему шефу, и завалил бы всю операцию, если бы в самый последний момент внезапно не увидел Алёшу Строганова, который сидел на скамейке в стороночке, ожидая, когда Константин Михайловичу надоест распекать своего подчинённого. Наконец, хозяин базы посчитал, что он сделал всё возможное и невозможное для наведения должного порядка на принадлежащей ему территории, и удалился. Коля, сунув метлу под руку так, как он когда-то брал свою любимую скрипочку, подошёл к Алексею и сел рядом.

— Достаётся? — участливо спросил Алексей, ещё не догадываясь о степени накалённости Николая.

— Угу, — только и смог выдавить из себя Николай нечто похожее на подобие приличия, аккуратно пристраивая метлу в кустах сирени позади скамейки.

— Ну ничего, надо терпеть, — ничего ещё не понимая, пробормотал Алёша. И после небольшой паузы продолжил. –Слушай, женщины, ну эти, которые у тебя в доме работают, просили передать, чтобы ты сегодня вывез мусор. Они уже закончили все подготовительные работы и теперь будут клеить обои.

Коля в отчаянии склонился, опёрся локтями о колени и сжал голову руками. Так, в полном молчании, они просидели довольно долго, и Строганов с уже чётко выраженным беспокойством смотрел на его склонённую голову.

— Нет, я не понимаю, — Коля в отчаянии выпрямился, замотал головой из стороны в сторону и в горестном бессилии откинулся на спинку скамьи. — Я не понимаю, почему я должен терпеть, когда всякое «гэ» считает своим долгом учить меня, сообщать мне о том, что я неправильно делаю что-то, заявлять мне: как вы такое можете говорить? Глупейший вопрос! Открываю рот и говорю то, что думаю. Вот так я говорю. Почему любое ничтожество считает своим долгом вытереть об меня свои ноги? Почему все видят во мне ничтожество, а на себя посмотреть никак не хотят посмотреть? Не понимаю и не хочу понимать.

— Ты обо мне? — насторожился Строганов.

— Да нет, что ты? Ты тут абсолютно ни при чём, — Коля отчаянно крутанул головой. — Меня удивляют своей манерой поведения гости и сам Константин Михайлович и его гости. А сколько сплетен уже ходят про меня среда местных жителей! Человек ходит, смотрит на тебя, молчит, и ты начинаешь думать, что он к тебе хорошо относится. Ну, ладно, пусть не хорошо, а нормально. И внезапно, понимаешь, совершенно внезапно, обязательно тогда, когда тебе трудно, когда ты волей неволей ищешь в ком-нибудь подкрепление, хоть небольшое укрытие от неприятностей, именно в этот момент, словно специально подкарауливали его, они начинают выкладывать тебе всё, что успели накопить за время своего молчания. Перечисляют тебе все вольные и невольные ошибки и срывы. И вдруг ты узнаёшь: то, что ты имел наглость причислять к своим достоинствам, вдруг становится твоим недостатком, тяжким проступком чуть ли не против всего человечества в целом и конкретно против этого человека, который оказывается всё это время страдал от одного твоего присутствия рядом с ним. И ты начинаешь понимать, что когда этот человек ходил и жил рядом с тобой, он внимательно следил за твоими действиями, тщательно фиксировал каждый промах, каждую неточность. И если возникала возможность толкования в ту или иную сторону, то толковал твои слова и поступки только так, чтобы тебе было больнее, чтобы ты закричал от обиды и негодования. А вот до этого момента с их стороны не последует ни малейшего намёка на неодобрение. Но когда пришёл час икс, то в ход идёт всё, что накоплено. Пришло время бросать камни. И камни летят все до последнего. И бросаются камни не просто абы как, а с тщательным прицелом, так, чтобы причинить максимальную боль. Ну почему? Разве это честно? Разве это справедливо? Ну почему люди такие?

— Ты обо мне? — всё ещё настороженно опять спросил Строганов.

— Да нет же. Ну при чём здесь ты? — Коля расстроено махнул рукой. — Ты совсем другой.

— Тогда зачем ты мне всё это говоришь?

— Да? — Коля осёкся. — Не знаю. А действительно: почему? Ты прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Я не хотел. Я считал само собой разумеющимся, что ты другой. Прости меня, — Коля, в полнейшем расстройстве, вытащил свою метлу из кустов и быстро зашагал прочь.

— Так ты всё-таки обиделся на меня? — крикнул ему вдогонку Строганов.

— Почему обиделся? — Коля остановился, повернулся и двумя руками опёрся о метлу, которую поставил перед собой как посох: ручкой вниз, а веточками вверх. — Ничего я не обиделся. С чего ты это взял?

— Ты даже не спросил: зачем я пришёл?

— Я боюсь опять заговорить. Боюсь опять обидеть тебя нечаянным словом. Во мне сейчас всё кипит. Я сейчас пойду на берег озера и буду жаловаться волнам. Они меня очень хорошо успокаивают. Им можно говорить всё, а они тихо убаюкивают. Волны охотно слушают меня и растворяют в своей глубине все мои горести. Я их люблю.

— И какая твоя главная претензия к людям?

— Они молча носят в себе недовольство мной, — тихо сказал Коля. Он вернулся к скамейке и опять сел.

— Но и ты не всегда говоришь им то, что думаешь о них, — Строганов говорил спокойно, почти без улыбки.

— Конечно, не всегда. Я стараюсь скрывать от них то, что я думаю о них, — опустошённо согласился Коля, вяло пожав плечам. — С чего это я всегда должен говорить им всё, что я думаю о них? Это, скорее, будет похоже на самоубийство. Они и без этого еле терпят меня, а если я буду говорить им то, что я о них думаю, то они быстренько упрячут меня в жёлтенький домик, чтобы я не мешал им жить и не портил им настроение.

— Тогда я не пойму твоих претензий к людям, — продолжил Строганов выяснять причину эмоционального возмущения Коли. — Они молчат, и это вызывает в тебе возмущение. Но, ведь, и ты молчишь. Почему ты ими недоволен, а своё молчание прощаешь себе со спокойной душой. Тебе не кажется это странным?

— Нет, мне не кажется это странным, — Коля уже огрызался. — Они молчат о моих странностях и недостатках потому что копят их, потому что они собирают на меня своё досье, чтобы потом, когда подвернётся случай, побольнее меня укусить, бросив мне в лицо свои обвинения. Я же молчу не потому, что коплю, а потому что стараюсь не видеть того, что они делают. Я не коплю, я не бросаю им в лицо обвинения, а стараюсь продолжать молчать.

— Зря ты так сильно отделяешь себя от других людей, — пожал плечами Алёша. — Можешь считать, что я не понял, в чём состоит разница твоего молчания от молчания других. Я согласен с тобой только в том, что не надо другим людям говорить своё мнение. Твоё мнение должно остаться при тебе. Не надо считать себя героем нашего времени только потому, что другие иногда высказывают тебе своё мнение о тебе, а ты своё мнение о них не доводишь до их сведения. Не надо просить себе медаль на грудь. Бери на вооружение слова Господа: если ты сделал что-то хорошее, то скажи: а что в этом особенного? Так и должно поступать. Не надо выпячиваться. Ты такой же, как и все.

— Такой же, как и все, — словно эхо, повторил Коля, сам в себе удивляясь этой простой и незатейливой мысли. И, склонившись, уронил голову на руки. И опять наступило молчание. — Зря я взялся за это дело, — прошептал он в ладони. — Не по зубам оно мне. Я не выдержу. Я не готов к такой работе. Надо уходить.

— Да брось ты паниковать. Подумаешь, зацепили немножко за чувствительное. Ты же уже почти взрослый, — Строганов с некоторым беспокойством посмотрел на склонившегося Николая. — Ну, прищемили тебе немного хвоста. Так что теперь, всю работу заваливать? И всё, чего ты успел добиться с таким трудом, теперь коту под хвост?

— Ну, почему же так сразу коту под хвост, — Коля выпрямился и с тоской смотрел куда-то вдаль. — Придёт другой, более способный, и начнёт с того места, на котором остановился я.

— Да где же нам взять другого? Где мы ещё найдём такого способного? Ты же невероятно быстро проделал работу, в успешном исполнении которой никто не был уверен? Тебе же удалось сделать так много. Ты у хозяина базы отдыха ходишь в незаменимых. Он тебе доверяет. Просто, у тебя очень сложная работа. Гораздо труднее, чем у кого-нибудь из нас. Ну, не сердись. Ну, потерпи ещё немного. Тебе надо немножко отдохнуть, развеяться, отвлечься от этой мелкой и грязной работы. Но без этой работы мы не сможем подобраться близко к Константину Михайловичу, не сможем завоевать его доверие. Надо что-то придумать. Ты сейчас играешь на скрипке?

— Нет, — Коля отрицательно покачал головой не отводя взгляда от того, что он видел где-то там далеко и высоко.

— А почему? — удивился Алёша Строганов. — Тебе уже не нравится играть?

— Ну что ты такое говоришь? — Коля даже повернулся к Алексею. — Как можно даже так думать? Душа тоскует по скрипочке. Мне моя скрипочка даже по ночам иногда снится, — Коля отвернулся и опять уставился куда-то вдаль. — Так ведь скрипка же далеко! Дома. Да здесь и поиграть-то негде. В главном корпусе играть никак нельзя: отдыхающие протестовать будут. Ещё из корпуса выгонят, где мне тогда жить?

— Ну что ж, тогда, надо побыстрее заканчивать отделку домика у водокачки, — взмахнул руками Строганов. — Я скажу женщинам, чтобы они постарались побыстрее закончить свою работу.

— Да ничего не надо делать, — Коля поморщился как от зубной боли. — Пусть всё идёт так как идёт. Всё равно, скрипка далеко. За ней надо ещё съездить. Вот Игорь приедет, я у него деньги получу и сразу же за скрипочкой поеду. Я почему так психанул? Ведь я сегодня был в домике, когда они пришли. Я как раз печку растапливал. Они молча ходили мимо меня. Мне ничего, ни словечка не сказали. А оказывается, что надо было что-то сделать. А тут ещё эта гамнюшная конференция с её прибабашными высокопоставленными делегатами, которым наконец-то удалось оторваться от уютного семейного очага, и теперь они жаждут нажраться за государственный счёт, запустить лапы симпатичной девчонке под юбку, а заодно поразвлекаться над чудаковатым дворником. И самое главное, я же перед их приездом постарался получше убрать, но подул ветерок и несколько листочков посмели сорваться с веточки и упасть на дорожку. И вот, становись в позицию «гэ» и прими причитающуюся тебе порцию…

— Да ладно тебе, — вздохнул Алёша. — Ну что теперь? Людей не изменишь. Не надо на них сердиться.

— Да я и не сержусь. Но, ведь, обидно же, — вздохнул Коля. Старался, старался и на тебе, получил. Я же, представь себе, живой. Мне же иногда бывает обидно. Не пойму я этого. Каждый упёрся лбом в свою проблему, а на всё остальное ему начхать с высокой горки. Никому и в голову не приходит, что можно понять другого и прийти ему на помощь. И что из всего этого получается? А поэтому, если взять картину в общем, получается мерзопакостнейшая картина. Хотя, каждый в отдельности, может быть, и хочет добра. По крайней мере, старается стать счастливым. А ни у кого ничего хорошего не получается. И никто ничего не поймёт. И всё стонут, как голуби, и ревут, как медведи. И ведь уже тысячи лет прошли. А сколько, так называемых, учёных выкормились на чужих харчах, взамен так ничего и не дав людям. Пустыня. Куда ни кинься — пустыня! Ничего не изменилось.

— Изменилось, изменилось, — похлопал Николая по коленке Алексей. — До тебя, вон, дошло, значит, изменилось.

На этом они, пока, и распрощались. Ближе к вечеру Коля сходил к домику, подсыпал печку, вывез грязь и ободранную побелку. Потом пошёл ещё раз просмотреть дорожки базы отдыха, чтобы подобрать мусор на вверенной ему территории. Вернулся к водокачке уже довольно поздно. Свет в домике не видно. Коля зашёл в своё будущее жилище, прошёл на кухню. Печка горела хорошо. Из щели под дверью в ванную комнату выбивалась узенькая полоска света. Он подумал, что женщины перед уходом забыли выключить освещение. Подошёл к двери. Услышал звук льющейся из душа воды.

— Неужели и воду не выключили? — подумал он и взялся за ручку, приоткрыл дверь в ванную комнату и остолбенел: в ванне спиной к нему стояла юная девушка с намыленной головой. Она, чуть наклонившись и, оттопырив очаровательную попочку, наощупь искала разбрызгиватель, чтобы сполоснуть голову. И вот, девушка, подняв правой рукой разбрызгиватель над своей головкой, левой рукой начала крутить кран, регулируя температуру воды. Потом она закрепила разбрызгиватель в кронштейне и принялась смывать мыло со своей головы. Она двигалась под водяным дождём словно модель на подиуме. Оторваться по собственному желанию от любования этой чудесной картиной Коля никак не мог. Как можно, вот так, просто взять и добровольно отказаться от наслаждения видеть крепкие, высокие груди, упруго покачивающиеся из стороны в сторону, с аккуратными блестящими от воды коричневыми пятачками и торчащими сосцами? А рисунок тонкой талии, круто, но, в то же время, очень изящно и плавно переходящей в бёдра и стройные ножки! А чуть темнеющий между ними треугольничек пониже пупка? А попка и то место под ней, откуда эти самые ножки расходятся? А спинка? А плечи и руки? Да всё в ней было совершенно! Всё притягивало к себе взгляд, не давая ни малейшего шанса для того, чтобы отвести глаза в сторону. Ко всему этому сокровищу тянулись руки. Хотелось трогать и целовать.

Дверь он приоткрыл совершенно бесшумно, поэтому красавицу могла спугнуть только волна прохладного воздуха, проникающая в ванную из кухни через приоткрытую дверь. Не желая терять возможность любоваться чудным видением из-за такого пустяка, Коля прикрыл дверь, оставив небольшую щель для наблюдения за соблазнительной щелочкой, которую он мог видеть в те моменты, когда девушка, повернувшись к нему спиной, наклонялась. Лёгкий, почти мимолётный стыд и смущение придут потом, заставляя искать слова оправдания. И они, конечно отыщутся. Но это всё будет потом. А сейчас в нём помимо его воли возникал и укреплялся пока ещё не вполне ясный и осознанный огонь желания. В самом начале наблюдения за купающейся девушкой он ещё не испытывал желания подойти, потрогать, прикоснуться, погладить. Просто, белое, обнажённое тело прекрасной девушки завораживало красотой, изяществом и нежной прелестью, самой своей привлекательностью отрезая всякую возможность отвернуться или отвести глаза. Это потом он осознает, что между нельзя и хочется, выбрал хочется. Нельзя скажет своё веское слово только тогда, когда кино закончится. А сейчас было только одно желание: чтобы это продолжалось бесконечно. Но время шло, и напряжение в штанах начало требовать от него таких действий, о которых он уже читал, слышал, догадывался. Но что он мог сделать? Где-то здесь должна быть и её мама. А если она закричит и устроит скандал? Что ему тогда говорить? Чем тогда оправдаешься перед общественным мнением? Тем, что не смог справиться со своими низменными страстями? Какой позор! Какой сладкий позор! Такой сладкий, что он никак не мог заставить себя оторваться от невыразимо привлекательного вида её чарующей попочки. Он был простым человеком, и у него не было сил оторвать свои глаза от обнажённой прекрасной девушки. Когда-нибудь потом, когда он опять обретёт способность рассуждать, он, наверное, выскажет самому себе всё, что он думает, покроет позором презрения свою ещё пока не седую голову. Это всё будет потом. А пока он, придерживая правой рукой дверь, левой сжимает через штаны ствол, не давая ему вырваться наружу и полностью захватить всю его волю и остатки разумения, ибо тогда произойдёт безумное и совершенно непоправимое: он ворвётся в ванную и овладеет красавицей.

Коля не знал, как долго он любовался купанием красавицы. Прервало его сладостное мучение ощущение того, что позади него обстановка меняется. Он по возможности быстро, но достаточно мягко, чтобы не спугнуть стройную красавицу, прикрыл дверь и оглянулся. Он не включил на кухне свет, довольствуясь красноватым светом раскалённых углей, который пробивался из щелей печки. В коридоре свет тоже не горел. Свет исходил через открытую дверь одной из комнат. Наверное, когда Коля вошёл в дом, женщина отдыхала в комнате с выключенным светом, а теперь она проснулась, встала, включила свет, открыла дверь и вышла в коридор. И теперь женщина смотрит, как он, Коля, подсматривает за её дочерью. Что же теперь будет?

— Что? Понравилась? — спокойно спросила женщина, стоя в дверях. Свет шёл на кухню из чуть освещённого коридора, поэтому коля не видел лица женщины, но мог различить немножко грузноватые очертания её фигуры. — А ты попробуй, войди. Чего так зря стоять? Ещё случится с тобой что-нибудь. Может, она пустит тебя к себе. Ты ей нравишься. Вдруг удастся тебе сделать из моей доченьки что-нибудь хорошее, замуж, может, возьмёшь. Она на тебя определённо глаз положила. Иди. Попробуй. Я разрешаю. Только не обижай её. Она у меня очень хорошая. Умная и красивая. А евреи говорят, что это гарантия того, что замуж не выйдет. Вот она никак не может найти такого, кто ей понравится. Ты — второй. Я внуков хочу понянчить. А то, может, скоро помру, а внучка и на руках не подержу. Чем же мы хуже-то других? Иди, иди, посмотри, какая у меня красавица получилась. Только смотри, не обидь мою ласточку. Таких на свете больше нет, — женщина отступила назад и закрыла за собой дверь.

У Николая внутри будто самовар взорвался. Вот когда по-настоящему заиграла плоть. Дыхание перехватило. Жаром опалило лицо от представления, как он сейчас откроет дверь в ванную, тихо подойдёт к девушке и начнёт гладить спинку, попку, плечики, животик. А потом прильнёт губами к сосочкам. Его левая рука будет гладить ей бёдра и попку, а правая проникнет ей между ногами. Она, конечно, сначала будет сопротивляться, начнёт отталкивать его, но скоро ослабеет, сдастся и сама начнёт гладить и целовать его волосы, и будет прижимать его рот к своей груди. И вот тогда он посадит её на сиденье венной, потом положит, потом…

— Мама, это ты? — послышался из ванной захлёбывающийся, булькающий и прыскающий водой голос Маринки. –Ой. Как здесь хорошо! Иди сюда, потри мне спину. Скорей, а то хозяин может нагрянуть!

Нет. Невозможно даже представить, каких усилий стоило Коле не войти к ней, чтобы потереть спинку. Уж он потёр бы спинку, так потёр. Но! Осторожно пятясь, Коля спиной наткнулся на дверь, толкнул и оказался в тёмном коридоре. Из под двери следующей комнаты выбивалась узкая полоска света. В полной прострации Коля подошёл к двери и приоткрыл её. Женщина в платье лежала на ватном матрасе, покрытом байковым одеялом. Около неё на столе, застеленном газетой, стояла начатая бутылка вина, два стакана, нарезанный хлеб, мясо, помидоры и огурцы.

— Там Марина зовёт вас потереть ей спину, — смущённо проговорил Коля.

— А ты, значит, побоялся потереть ей спину? — спокойным низким голосом сказала женщина. — Что, не осмелился? Ну и правильно. Ведь она знает, что я рядом. Да даже если бы вы в доме были только вдвоём, ничего бы, наверное, не получилось: она могла бы устроить тебе такую головомойку, что ты ещё целый год боялся бы к ней подступиться. Это уже проверено. Жуткий характер. Ничего, не торопись, — женщина поднялась и села на постели. — У неё сейчас никого нет. После Володи никого и близко к себе не подпускает. Но ты ей почему-то сразу понравился. Да оно и понятно: пригожий ты хлопчик, справный. С тех пор как мы у тебя начали работать, она сильно повеселела. Учти это. Приходи сегодня в восемь к Алёше Строганову. Он очень расхваливает тебя. Что-нибудь придумаем. Может быть, зятем мне станешь.

— Да я же дворник.

— Ну и что? — равнодушно пожала плечами женщина. — Разве дворник не человек? Подумаешь, важность какая. Лишь бы человек хороший был. Мы тебя научим хорошей специальности. Ты, я слышала, парень толковый. Только рыбу не лови. Выгоню, — женщина поднялась и направилась к двери, в проёме которой стоял Коля. Он отступил.

Женщина спокойно, молча, не оглядываясь, скрылась на кухне. Коля смотрел ей вслед и представлял себе: вот она сейчас трёт спину красивой, загадочной Марине. Коля с удовольствием бы эту работу сделал вместо неё. Ему очень хотелось поближе познакомиться с таинственной Мариночкой. Через открытую дверь кухни он слышал звонкий девичий смех и шутливые шлепки по мокрому телу. Коля быстро сбежал из своего будущего жилища. Вскоре и женщины ушли домой. До восьми оставалось всего ничего. По мере того, как стрелки часов всё ближе и ближе подбирались к восьми часам, непонятное беспокойство всё сильнее и сильнее охватывало Николая. Хотелось что-то делать, куда-то бежать. Но последний автобус в город уже ушёл, поэтому в Новопольск ему сегодня уже не попасть.

— А что мне делать в Новопольске? — вяло размышлял Коля, одеваясь. — Опять идти к Фроловым? Да сколько же можно надоедать им своим присутствием? Что я там буду делать? Здрасьте, мол, накормите меня, пожалуйста. Хозяйке надо думать, чем таким угостить гостя, чтобы вдруг не обиделся. Хозяину тоже беспокойство: чем таким занять гостя, о чём с ним говорить, о чём спрашивать, чтобы не подумал гость, что он — не званый. Игоря всё ещё нет. А кто он им без Игоря? Потенциальный будущий родственник? Может быть — да, а может и нет. Кто ж его знает, как дела со свадьбой повернутся? Нет, не гоже насильно навязываться в родственники. Нужен будет — позовут. У них свои планы на сегодняшний вечер. Нет, надо дать отдохнуть людям от своего присутствия. Какая ещё есть причина, чтобы ехать в город? Чтобы ещё раз попытаться увидеть Ирину? Ради этого можно, конечно, попробовать. Вот только есть некоторые но. Во-первых, даже если Ира согласится встретиться с ним, то и в этом, очень сомнительном случае, ему не миновать встречи с её тётушкой, цербером стоящая на страже непорочности своей племянницы. Очень приятная перспектива, ничего не скажешь. Во-вторых. Да если даже ему и удастся встретиться с Ириной один на один, откуда такая уверенность, что она с охотой пойдёт на такую встречу? Ну с чего это она будет с ним встречаться? Ему ли, грузчику и мусорщику, надеяться на то, что княжна предпочтёт его, а не владельца «Хитачи центра»? Куда конь с копытом забрался, найдётся ли место раку с клешней? Очень весёлое занятие: бежать, бежать, добежать, наконец до Ирины, запыхавшись от желания увидеть любимые глазоньки, а вместо их сияния наткнуться на презрение княжны или даже ненависть. Ну с чего ты взял, что она хочет увидеться с тобой? Подумаешь, один раз почти насильно поцеловал. Да Генрих, наверное, целует её по сотне раз в день. Да не просто целует, а как владелец своей будущей жены уже ласкает и трогает везде и всюду. Да может он как раз именно сейчас снимает с неё трусики и раздвигает ножки, чтобы…О нет, не надо. Так и до сумасшествия не далеко осталось. Николай резко тряхнул головой, чтобы сбросить с себя жуткое видение. В-третьих, погода плохая сегодня. Противный, мелкий, холодный дождичек срывается. Погода как бы говорит: успокойся, не рыпайся, нечего давать волю своим фантазиям. Они тебя до добра не доведут. Вспомни-ка, лучше, какая чудненькая попка у Марины. Может удастся и прикоснуться к ней? Лучше синичка в руках, чем журавль в небе. Твоя мечта по естественному ходу развития событий должна свить себе гнёздышко в уютной, заполированной под евро стандарт клеточке «Хитачи центра». Успокойся, опять захотел быть вторым у девушки между ножками? А не хватит ли? Неужели тебе одного раза недостаточно? Сходи-ка, лучше, к Алёше Строганову. Это и ближе, и надёжней: нет, пока, никакой угрозы опять фэйсом об тэйбл.

И пошёл Коля к Строгановым.

— Сегодня не поехал в город? –почти не удивившись приходу Коли, спросил Алёша. — Ну и правильно. У нас лучше, чем в городе. Слушай, тут соседка приходила, Елена Сергеевна, которая дом твой ремонтирует. Мы с ней о ремонте поговорили. Я за неделю заплатил. Ты не возражаешь? Мне кажется, они очень хорошо работают, качественно.

— А с чего это я должен возражать? Деньги-то не мои, — пожал плечами Коля. А сам в это время подумал, что было бы весьма кстати, если бы ему хоть кто-то заплатил за труды. Какая-то советская система получается: все дёргают за сиськи, чтобы корова побольше давал молока, а вот о том, чтобы покормить несчастную бурёнку, никто никак не может догадаться. Был в одном колхозе такой эксперимент: что будет, если регулярно доить, но пореже кормить? И всё, вроде бы, так прекрасно шло, молоко получалось с очень низкой себестоимостью, вот только бурёнка подлая попалась — сдохла внезапно. Не повезло экспериментатором с бурёнкой. Так эксперимент и остался незавершённым.

— Так вот, Елена Сергеевна про тебя спрашивала: не придёшь ли ты сегодня в гости ко мне? — продолжил Алёша. — Ну, я немножко удивился: с чего бы это? А она говорит, что Марина хотела бы сходить на танцы, да, вот, не с кем, провожатый ей нужен. Просила, если ты придёшь, чтобы к ним заглянул, может, проводишь её дочку, да сам немного развлечёшься. Послушай, Маринка девчонка очень хорошая, красивая. Теперь таких днём с огнём не сыщешь. Она сейчас в тоске великой. Тебе тоскливо, ей тоскливо, может, и подсобите друг другу, тоску разгоните. Веселей на жизнь посмотришь. Присмотрись, она замечательная и весёлая.

Всё оказалось так, как сказал Алёша. Действительно, весь вечер Марина говорила почти без умолку, рассказывала про институт и студенческую жизнь. И очень ярко и эмоционально реагировала на осторожные вопросы и высказывания Николая. В своих рассуждениях она нисколько не боялась трогать серьёзные темы. Коле понравилось то, что она не пыталась выведать у него как можно больше сведений о нём. Нет. Как ни странно, она больше рассказывала о своей работе в школе, чем пыталась выведать о том, почему он работает дворником. По её мнению, именно дети и воспитание их должны занимать в жизни человека главнейшее место, только этой цели стоило отдать всю свою жизнь. Дети терпеть не могут скучных, занудных наставлений. Но самое замечательное в них это их способность сразу же, чуть ли не с первого слова, распознавать ложь, а потом всеми своими ещё слабенькими силёнками отгораживаться от её источника. И оказывается, чем меньше дети, тем работать с ними интересней, и результаты работы проявляются очень быстро. Особенно Марине понравилось то, что дети очень остро и ярко реагируют на старание помочь им. А успешные результаты твоих стараний видны сразу же, в сияющих глазах детей. Но в то же время работа с детьми и самая страшная.

— Почему? — удивился Коля.

Сначала он танцевал, положив ладонь правой руки Марине на талию сбоку. Положил не нахально, не плотно, а чуть касаясь. Второй рукой в это время поглаживал тонкие и нежные пальчики партнёрши. Двигаясь в танце, он правой рукой исследовал то, что глаза его уже видели, когда Марина купалась в его ванной. Когда его правая рука продвигалась вперёд, то ощущала движение её упругого, тёпленького животика. Движение это было таким соблазнительным, а изгибы нижней части животика так сильно напоминали ему, что если двигаться так и дальше, то скоро можно ощутить покрытую волосами выпуклость её лобочка, что ствол его дубины, почуяв умопомрачительную близость объекта вожделения, воспрянул от длительной спячки, поднял отяжелевшую голову и направил её туда, куда он всегда непреодолимо стремился, к девичьей промежности. А правая рука Коли, словно вдруг вспомнив, что они сейчас далеко от его ванной комнаты, начала медленно подниматься по боку Марины вверх. Вот её рёбрышки. Кому что нравится: некоторые любят копчёные рёбрышки зарезанного молодого поросёночка, а Коля балдеет свежих девичьих. А там, повыше, Маринкина левая сисечка. Головка его дубины, конечно, пока туда не достанет, но ведь очень хочется. А широко известен магический постулат: если очень сильно захотеть, то обязательно сбудется. Один мой знакомый, услышав от меня этот постулат, презрительно фыркнул в мою сторону. «После окончания школы я очень хотел поступить учиться в институт международных связей, но у меня из этого ничего не получилось, приходится вкалывать обычным бизнесменом средней руки, —заявил он, желая наповал сразить меня обоснованием своего по петушиному гонористого фырка. Я ,разумеется, наповал был сражён его курячьей логикой. Но собрал все свои орлиные способности в один кулак. –А ты, мне помнится, рассказывал, что во время учёбы в школе очень любил отлынивать от занятий. По времени эта твоя нелюбовь к обучению является первой. Вот и получил исполнение своего первого сильного желания. А второе твоё желание, в обойме всех твоих многочисленных желаний, о которых я и не подозреваю, но уж у Бога они, поверь мне, все напереч1т, ни одно не пропало, ни одно не пролезет вне очереди, правило «стэка» у Бога работает в другом месте, так вот, второе твоё желание может быть исполнено только по завершении исполнения первого. Секи, не друшляй. И потом, тебе надо помнить, что некоторым интер девочкам тоже удавалось закончить эти самые международные отношения. Не теряй своей странной надежды, может быть случится так, что эти самые международные отношения тебя нагонят, хотя бы и в постели». Да, но вернувшись не к нашим сисечкам, обратим внимание на то, что Колина правая рука, словно опомнившись, двинулась назад, Марине за спину. Ведь там тоже есть объекты, к которым рука мужчины так и тянется. Тянется, просто, непреодолимо. Если вы почему-то подумали, что я намекаю на чарующую попку Марины, то спешу вам сообщить: вы абсолютно правы. Разве можно найти на свете что-нибудь прелестней и ценнее? Да ни в жисть! Обращаю ваше внимание на такой факт: в нашей жизни обычно мужчина сначала наощупь через одежду знакомится с прелестями объекта своего вожделения, и только потом проверяет глазами соответствие оригинала своим мечтам, а у Коли произошло наоборот: он сначала посмотрел на голенькие ножки, попку и животик, а потом начал анализировать методом пальпации. Тоже, знаете ли, весьма интересно.

— Ну, как это: почему? — удивилась его странной непонятливости Марина, делая вид, что совершенно не замечает, чем он занимается под музыку. Она откинулась немного назад, что привело к изгибу её тела животиком вперёд к Николаю, что, в свою очередь, усилило прикосновение его дубины в штанах к низу её животика. Её светло-серо-голубые глазищи пристально наблюдали за выражением глаз мужчины, который, похоже, пытался соблазнить её на подвиг: не смеётся ли он над нею, не пытается ли он совершить морской подвиг: поматросить и бросить. Очевидно, её наблюдения не дали пищи разочарованию в нём. — Дети-то ещё не научились хитрить и скрывать свои впечатления. Они ещё чистенькие и открытые. В их глазках ты видишь все свои ошибки, да причём в сильно увеличенном виде. Дети для тебя становятся увеличительным стеклом, через которое ты рассматриваешь свои недостатки. И ты вдруг воочию начинаешь понимать, что вольно или невольно сеешь в детях свои ошибки, и каждая из них вырастает, умножается, иная в пять, иная в десять, а иная и в сотни раз. Разве это не страшно?

— Я не работал так близко и так профессионально с детьми, поэтому ещё не думал на эту тему, — смутился Коля. — Но, исходя из твоих слов, могу сделать вполне определённый вывод: половину преподавателей надо повыгонять из школы, — Коля, не затрудняя своё сознание смыслом произносимых слов, изо всех сил старался не оставлять руки без работы. Его ладонь медленно, очень медленно и неуклонно сползала вниз до тех пор, пока не ощутила крутой переход от спины к ягодкам красавицы. Ощутив наличие под платьем резинки трусиков, его ладонь остановилась. Страшно, как-то. Спец пропуск для доступа в эту зону ещё не получен.

— О, если бы только половину, — грустно вздохнула Марина.

— Так постой, — в его голову пришла мысль, которая его так сильно заинтересовала, что он даже на некоторое время перестал заниматься исследованиями трусиков и прочих частей туалета Марины. — Ведь твои слова можно в такой же мере серьёзности отнести не только к школьным работникам, но и к деятелям культуры: художникам, писателям, музыкантам. Например, выходит музыкант на сцену играть музыку, которая возбуждает в человеке, предположим, низменные инстинкты, а зал полон зрителей, им нравится его антимузыка, потому что она заводит их. Им кажется, что им весело. Организм вырабатывает много тонизирующих гормонов, которые предназначены Творцом человека для преодоления опасных ситуаций или для того, чтобы размножаться, для утверждения жизни на Земле. Но ничего этого нет. Человек говорит: сейчас мне некогда заводить своих детей, слишком уж это хлопотное дело. Потом. Потом приходит это самое потом, а в душе уже ничего нет. Гормональный огонь сгорел для получения видимости удовольствия. Человек уже не хочет возиться с детскими какашками. Он не хочет даже думать о том, что Бог возится с его какашками. Человек идёт в детский дом и берёт на воспитание маленького ребёнка. Человеку кажется, что он легко справится с маленьким ребёнком. А опыта нет, не говоря уж о том, что любовь давно уже убежала из человеческого сердца. И жизнь превращается не только в каторгу, но в обычное уголовно наказуемое деяние. Или другой пример. Писатель пишет книгу о самоутверждении, зависти, накопительстве, зле и похоти. И эта книга пользуется широким спросом. А если есть спрос, то предложение обязательно появится, ибо есть некто, который обеспечивает это. Человеку очень нравится сидеть в уютном, тёплом доме и получать извращённое удовольствие от созерцания мерзости других людей: о, о, смотрите, он душит свою возлюбленную! Мне иногда так и кажется, что они в этот момент писают от удовольствия. Так и хочется в Большом театре расставить штатные горшочки под роскошными креслами. И чем более популярен писатель, тем больше читателей увлекается его книгами. И писательский грех даёт приплод в тысячи раз. За такой грех обязательно дадут нобелевскую. Во!

— Ну, не знаю, как там с музыкантами и писателями, нет их среди моих знакомых, — пожала прекрасным плечиком Марина. — Только я считаю, что с детьми всё гораздо страшней. Вот, к примеру, взять музыканта. Кто приходит на концерт слушать его музыку? Взрослые! А их испортить больше, чем они уже испорчены, невозможно! Они сами себя так испортили, что если даже ещё чуть-чуть подпортятся, то никто и не заметит. Это как с одеждой. На уже грязной рубашке одним пятном меньше, одним больше, какая разница? Никто и не заметит, что рубаха стала ещё грязней. А на чистой рубашке первое же пятнышко бросается в глаза.

— Ага, вот именно поэтому, наверное, святых и не любят, — заметил Коля.

— Ну при чём здесь святые? — оторопела от неожиданности Марина. — И с чего это ты взял, что святых не любят? Совсем же наоборот. Сколько людей посещают святые места. Как ты можешь так говорить?

— Ой, ну, ты меня, просто, совсем убила, — усмехнулся Коля. — Я, помню, был как-то в зоопарке. Сколько там людей, которые любили посещать зверушек. Как трогательно! Медведь в клетке, а на него толпа глазеет, восхищается его силой и красотой. Я бы очень хотел посмотреть на обратную картину: человек в клетке, а медведи приходят посмотреть на это жуткое чудовище, которое сумело всё истребить вокруг себя и закатать под асфальт. А со святыми ничуть не лучше.

— Нет, ты говоришь, просто, невозможные вещи. Ведь люди приходят к святым за помощью, за исцелением, и получают по вере своей. Что ты в этом нашёл плохого? Как можно отождествлять святые места и зоопарк? Ты говоришь чудовищные вещи!

— Спокойствие, только спокойствие, — Николай аж дёрнулся от нетерпения. — Я очень благодарен тебе, что ты не напомнила мне о тех громадных деньгах, которые текут в святых местах рекой.

— Ну и что здесь плохого?

— Да почему ты в моих словах видишь только плохое? Почему ты, когда говоришь о школе, блистаешь логикой, а когда говоришь о богословии, то кроме всхлипываний от восторга я от тебя ничего не слышу? Оглянись! Мы только, только начали очухиваться от революции. Ведь её кто-то сделал? Она к нам не из космоса пришла! Она началась не в октябре семнадцатого, а в январе шестого! А до этого были Толстые, Добролюбовы и Чернышевские. А кто же убивал царскую семью? Кто убивал своих братьев на фронте? Кто отказался защищать свою Родину от нашествия германцев? Кто предал царя, требуя от него отречения от престола? Только жена с деточками вместе с ним приняла мучения от этой дурной среды. Кто оставил царя одного, без опоры, без защиты? Не православные ли? Разве не отвернулись верховные иерархи от императора, когда он поднял вопрос о восстановлении патриаршества на Руси? Или ты считаешь, что попы не знали, что в обществе назревает бунт против царской власти? Или ты думаешь, что епископы все обожрались и перепились до потери памяти? А потом на их головы, опять почему-то внезапно, свалились репрессии. Ах. Бедненькие! Ну, совершенно внезапно! Так. Ведь, что посеяли, то и выросло. Какую кашу приготовили, такую и жрать пришлось.

— Прекрати! — чуть не закричала Марина. — Я не могу тебя слушать!

— Да? Ты не можешь меня слушать? А тебя не интересует, чего я не могу слушать? Так вот, я тебе скажу. Я не могу слушать их слова о том, что надо молиться. Подожди. Дай мне сказать. Ты попробуй представить себе. Вот начался семнадцатый. На литургии красивыми, хорошо поставленными голосами поют епископы «многия лета», а весь бомонд Питера и Москвы уже требует отставки царя! Разве это не ложь? Разве этого не знали епископы и архимандриты? Что же они в это время делали? Молились? О чём же они молились? О том, чтобы Спаситель спас их души? Они не читали, что Господь велел положить души за други своя? Разве они не читали, что тот, кто спасёт душу свою, тот погубит её? Не надо ли было всем монахам пойти и встать перед царём, и принять на себя гнев православных антихристиан? Да если бы все попы, монахи, епископы и архимандриты со своими хоругвями вышли и стали впереди полков белого движения, то не было бы никакой революции! Трусы и предатели те, кто молится Богу, но не хочет и боится стать на защиту веры православной. Прошу тебя, не вешай мне на уши лапшу. Надоело. Я её в армии от политработников нахватался.

— Ты говоришь какой-то ужас, — передёрнула плечами Марина. — Мне страшно тебя слушать.

— Да ты оглянись. Ты посмотри на них. Ты посмотри на картину «Чаепитие в Мытищах». Сколько времени прошло, но ничего же не изменилось. Вот ты говоришь, что люди любят святых. Да какая-то странная это любовь. Я считаю: они любят святых, потому что те уже умерли, а они ещё живут. Святой должен быть обязательно мёртвым. Если он живой, то его обязательно надо сначала убить, а потом уже можно полюбить, поставить ему раку. Около раки поставить копилку и бежать в магазин за очень большой лопатой и мешком. Конечно, почему же не любить святых? Хоть кто-нибудь пытался стать таким, как святой? Да никто даже и не собирается понять, что есть святость!

— Нет, хватит, — затрясла головой Марина, а потом отталкивая Колю от себя. — Я не собираюсь рассуждать о вещах, в которых я ничего не понимаю. Мне и в школе проблем хватает. О чём я говорила? О рубашке. Нет, сравнение с рубахой для ребёнка не годится. Мне кажется, что каждого ребёнка лучше представить в виде чистого листа бумаги. Педагог приходит в класс и начинает писать на ребёнке, то есть на чистом, новеньком, беленьком листике бумаги. Предположим, что педагог слабо разбирается в законах жизни. И пишет он слово. Но, ввиду своей неграмотности, допустил ошибку. Ребёнок ушёл от него с ошибкой. Другой человек, грамотный, увидев эту ошибку, хватается за голову и начинает стирать. Но, как говорится, написанное пером не вырубишь топором. Написанное уже существует в мире, оно отпечаталось во всей вселенной. Свет, запачканный ошибкой, полетел во все стороны, от галактики к галактике. И можно слово с ошибкой уничтожить, да хоть и с самим листом, но время не повернёшь вспять, фотон не вернётся к источнику. И полетел свет во вселенную, вопя об ошибке, о горе, которое случилось на Земле!

— Да, есть такие слова, в которых при изменении всего одной буквы получается ужас, — засмеялся Коля.

— Например? — спросила Марина.

— Да нет, лучше, не надо, — сомневаясь в допустимости продолжения разговора на эту тему, покачал головой Коля.

— Ну почему? — удивилась Марина. — Это ругательство? Или опять епископов затронуть боишься?

— Да при чём здесь боишься? — фыркнул Коля. — Никого я не боюсь. Просто, слово такое, что сейчас я боюсь его произнести. Неловко как-то может получиться. В другой компании я бы сказал, а вот сейчас боюсь.

— Правда? — Марина, если судить по язвительности тона её голоса, уже была готова ко всему. Она почувствовала опасность, но была не из тех, кто уходит от опасности ради соблюдения видимости благопристойности. — А ты скажи мне это слово не ошибкой, а без ошибки. Давай, кролик, не робей.

— Да нет, не стоит, — пытался избежать кризиса Коля. — Давай, лучше, перейдём к другой теме разговора.

— Ну уж, нет, — строго и очень серьёзно произнесла Марина. — Или ты мне говоришь это, или мы прекращаем общаться. Только вздумай придумать другое слово. Я тебе этого не прощу. Не люблю брехунов.

— Ой, ну к чему такие страсти? — Коля старался сделать вид, что возмутился. — Подумаешь, какая страшная беда приключилась. Ни словечка ещё не сказал, а уже буря поднялась. А что же тогда будет, когда слово прозвучит? Амбец пришёл мне? Ударит буря девятым валом. И камня на камне не оставит от Колечки. Да ничего особенного в этом слове-то и нет. Есть слова и пострашней.

— Ну нет, так и говори. Чего кота за хвост тянешь? Он уже весь криком изошёлся.

— И скажу. Что мне, трудно сказать, что ли? Подумаешь, бедненький котик. Что-то я не слышу никаких криков. Всё уютненько, всё культурненько, всё спокойненько, исключительная, эта самая, ну, в общем, тишина, — Коля замер, потом набрал побольше воздуха в грудь, опять замер. И медленно выпустил воздух.

— Ну, чего ты? — засмеялась Марина.

— Ага. Страшно, — Коля вздохнул.

— Да брось ты, говори, — Марина становилась уже серьёзной. — Ты что, думаешь я ваших слов не слышала? Не бойся, всего понаслышалась. Я уже знаю, что мир, в котором я живу, очень разнообразен и богат на пакости.

— Нет, ну это не тема для разговора с девушкой, — чуть ли не застонал Коля.

— Так, — Марина остановилась, убрала свои руки с его плеч, убрала его руки и отступила на пол шага. — Всё. Я тебя предупреждаю: или ты говоришь, или я ухожу

— Да ладно, успокойся, пожалуйста. Сейчас скажу. Из-за чего шум-то поднялся? Не надо делать представлений на площадке! Подумаешь, какие мы нервные, — Коля опять завёл свою руку ей за спину и попытался привлечь Марину к себе. Однако Марина решительно упёрлась своими кулачками ему в грудь и начала решительно сопротивляться, не сводя своих красивеньких глазок с Колиного лица. Вот только она теперь не любовалась им, а изучала его. Она ждала, стараясь не упустить ни малейшего нюанса в выражении его физиономии. И он решился. — Понимаешь, я когда-то в детстве читал книгу: «Путешествия капитана Блада». Так вот, там это самое слово.

— Ну и что? — удивилась Марина. — Я тоже читала эту книгу. Хорошая книга. И капитан молодец. Ты слово скажешь?

— Да я же тебе его уже сказал, — засмеялся Коля.

— Сказал? –удивилась Марина. — Не поняла. Так что за слово?

— Вот ты чудная. Ну, капитан Блад.

— Ну и что?

— Ну, Блад.

— Да? — и до Марины дошло, и она засмеялась. — Да, действительно, слово остренькое. А почему ты так боялся сказать его мне? — она внимательно смотрела на него. Коля спокойно смотрел ей в глаза, но ничего не говорил. — А, понимаю. Ты подумал, что я могу принять его на свой счёт. Конечно, риск некоторый был. Но не со мной, — она вздохнула. — У меня есть прочная защита от этого слова. И я берегу эту защиту, как зеницу ока. Может быть, именно как раз для таких случаев. Это мне даёт спокойствие. Пусть другие боятся этого слова, боятся, что оно прилипнет к ним. Хотя, ты знаешь, я тут много чего не вполне понимаю. Почему, например то слово, о котором ты подумал, считается неприличным, в то время как его корневое слово, то есть то слово, от которого оно произошло, произносится вполне нормально.

— Что за слово ты имеешь в виду? — спросил Коля.

— Но ведь оно произошло от слова блуд. Ты согласен?

— Наверное, — пожал плечами Коля.

— Так вот, ты напрасно боялся, что я приму это слово на свой счёт. Это слово ваше, а не наше.

— Как это? — не понял Коля

— Но ведь широко известно, что раньше слова состояли из согласных звуков, — начала растолковывать своему непонятливому партнёру Марина. — Гласные появились позже, для связки согласных, для красоты звучания. Поэтому основная информация о значении слова заключена именно в согласных, а не в гласных. А в дано случае, если идти от звучания имени знаменитого капитана, изменение направления слова произошло даже не изменением гласной, а, всего-навсего, только смягчением звучания согласной. Но ведь это даже не звук.

— Ой, Марина, пощади, ничего не пойму, — крутанул головой Коля.

— Ой, ну это так просто, — чуть даже рассердилась Марина. — Блуд, Блад — это же мужской род. Если учесть, что буква «я» в некоторых языках совсем даже отсутствует, её пытаются изобразить разными сочетаниями, кому каким вздумается. И это у них тоже почему-то называется наукой. Да ведь тут лингвистикой и не пахнет, её у них и в помине не сыщешь. Это же надо дойти до такого абсурда: звук есть, а буквы нет. Или пишут буквы, но читать их нельзя. Или, если читать, то совсем не то, что написано. Объяснение одно: что мычал дикий человек, выйдя из дикой чащи, то так до сих пор и живёт. Какая же тут наука? Ну, ладно, ну их, не будем к ним придираться, они же окраина Европы, задворки цивилизации, у них в центре унитаз стоит. Так вот, исходя из всего вышеизложенного, переходом из «а» в «я» можно и не пренебречь. И вот, не понравилось мужчинам применение значение этого слова к ним. Тогда они, не долго думая, смягчением последней согласной переадресовали это слово к женщинам. Отсюда вывод: слово-то это ваше, а не наше. Так будет честней. Потому что платные жрицы любви, детская проституция и широко распространённая практика выскакивания женщины замуж не по любви, а по трезвому расчёту, существуют только потому, что есть спрос со стороны мужчин. Не было бы развращённых депутатов, то нашлись бы способы борьбы с потребителями разврата, а не было бы потребителей разврата, не пришлось бы милиции бегать за проститутками по тверской. Конечно, гораздо легче поймать несколько любительниц отхватить три в одном: удовольствие, деньги и не желание трудиться; чем задержать высоко взобравшегося чина и спросить у него: а где ваши жена и дети? Милиции надо бороться не с проститутками, а с депутатами. Но кто ж с депутатом-то будет бороться? Куда ни повернись –все избрехались!

— Ой, ну ты и закрутила! — покачал головой Коля. — Хитро.

— У кого хитро: у нас или у вас? — спросила Марина. — Ты что, не согласен, что блуд — это мужское качество?

— Вот это да! Вот это повернула! Благодарю, ты научила меня смотреть правде в глаза, — засмеялся Николай, восхищённый неожиданным поворотом логики Марины. — А ещё боялся произнести это слово! Получается, что это мне надо было бояться этого слова.

— Конечно, — улыбнулась Марина. — Ведь капитан Блад — мужчина.

— Всё. Сдаюсь, — чуть не воскликнул Николай. — Ты победила. Вот только я что-то не пойму: мы пришли сюда танцевать или заниматься исследованием лингвистических проблем? — он обхватил спинку Марины руками и попытался привлечь её к себе.

— Тихо, тихо, не надо так круто, — зашептала Марина, упираясь ему в грудь ладошками. — А то я начну думать, что проиграв словесно, ты решил своими действиями доказать мне, что я и есть та самая женщина, которую ты имел в виду. И потом, я ещё не успела хорошо изучить твоё лицо.

— Здрасьте, пожалуйста, — удивился Коля. — Спешите видеть: она не успела изучить моё лицо. Да что в нём такого особенного, чтобы его изучать?

— Мне непонятно, почему оно у тебя такое привлекательное, — улыбалась Марина. — Вот, вроде бы, и красавцем тебя писаным не назовёшь, а хочется смотреть и смотреть. Что-то магнитное есть в твоём лице. Я как увидела тебя, так сразу же удивилась: надо же, какой странный, интересный мальчик. И точно, с тобой я могу говорить бесконечно.

— Нет, ну это, просто, невозможно, — возмутился Коля. — Да что я тебе, кролик подопытный, что ли? С чего это ты решила исследовать меня? Ты, хотя бы, меня спросила.

— А ты меня сильно спрашивал, когда исследовал? — парировала Марина. — И ничего плохого в этом не видел. А мне почему нельзя?

— Когда это я тебя исследовал? — Колю аж в жар бросило: он вспомнил картинки в ванной комнате.

— Да вот, сейчас.

— Как я тебя исследовал?

— А руками своими. Сначала бока исследовал, потом так высоко поднял руки, что я даже немного испугалась. Потом за спину взялся. Резинку трусиков опробовал. Благодарю тебя за то, что не опустился слишком низко. Я уже начала бояться, что придётся насильно прекращать твои исследовательские работы.

— Ой, да ты же, просто, анализаторская машина, — засмеялся Коля.

— Не всегда я была такая, — вздохнула Марина. — С Володей я этим не занималась, некогда было.

— А что Володя? Уехал или женился на другой?

— Погиб на войне.

— Да? — Коля вспомнил, что ему уже говорили об этом. — Прости. Тогда мои дела совсем плохи.

— Почему? — спросила Марина.

— Победить память о погибшем, я думаю, совершенно невозможно. Мне никогда не завоевать твоего сердца, потому что у тебя его уже нет. Оно принадлежит другому, которого уже на Земле нет.

— Да, я никогда не смогу забыть Володю, — вздохнула Марина. — Тут ты абсолютно прав. Но если бы ты только знал, как хочется быть счастливой. А у тебя есть девушка?

— Да даже и не знаю, что сказать на это, — тоже вздохнул Коля.

— Значит есть, — тихо произнесла Марина. — И кто она?

— Да так, — Коля уклончиво пожал плечами. — Не стоит об этом и говорить.

— Нехорошо, — грустно произнесла Марина.

— Что нехорошо? — без особой радости спросил Коля.

— Так я ж от тебя ничего не скрываю, а ты таишься, — вздохнула Марина. — Боишься чего-то. Так ведь у нас с тобой ещё ничего и не было. Чего бояться-то? Терять-то пока нечего. Ну боишься, так бойся. А я красивая? — Марина чуть отстранилась от Коли и пристально посмотрела на него.

— Очень, — улыбнулся Коля, не препятствуя ей отстраняться, и с удовольствием любуясь её красотой. Он нисколько не кривил душой. Поняв, что она не собирается смеяться над ним за подглядывание в ванной, Коля успокоился, расслабился, позволил себе любоваться той частью её тела, которая не поддавалась изучению в ванной комнате, то есть лицом. А Маринка была весьма привлекательной девчонкой: не очень высокая, изящная, стройненькая, с задорно высоко приподнятой грудью и очаровательными ножками. От белого личика с превосходно проработанными тонкими деталями так и вовсе глаз невозможно оторвать. Светлые волосы длинными спиральками струились на плечи.

— Ты не только очень красивая, но и самая умная из всех девушек, которых я встречал, — продолжил восхищаться её красотой Коля. — Твои слова об ошибке, которую может посеять педагог в ребёнке, мне не только показались очень интересными, но я их уже не забуду до конца своих дней. Теперь я понимаю, почему я такой неудачливый.

— Да ладно тебе иронизировать надо мной, — рассмеялась Марина. — Это же очень серьёзно. Ведь это же дети! Разве можно так легкомысленно, с шуточками относиться к детям? Вот возьми, к примеру, писателей или журналистов. В угоду публике они с радостью развлекают читателей ошибками детей при разговоре и письме, особенно особой детской логикой. А ведь это грех! А для педагога, который работает с детьми, но осмелился вынести ошибки детей на всеобщее посмешище, это, просто, смертный грех. А очень многие грешат этим, но не видят своей беды. Это страшно!

— Я с тобой по всем пунктам полностью согласен, — обрадовался Коля. — Людям нравится развлекать себя и других хихиканьем над чужими недостатками. Сколько юмористов да сатириков сколотили себе большие деньги на этом поприще, и не счесть.. И каждый из них считает, что занимается очень хорошим делом, приносит большую пользу обществу. Но никто из них не удостоился проанализировать жизненные итоги своих предшественников. А ведь каждое дерево познаётся по плодам его. Ладно, я не буду трогать их личную жизнь, судьбы их детей. В этом случае работает принцип: человек, который всю жизнь потреблял самогон, никогда не поймёт о чём идёт речь, если ты ему толкуешь о тонкостях букета муската и мускателя. Да и что такое совремённый мускат? Я уже давным-давно не встречаю такого муската, который пил у своего родителя. Конечно, может быть, он где-нибудь и есть, но мне не по карману. Ну и что? Я приеду домой и буду пить такой мускат, лучше которого нигде в мире не сыскать. Да, не поймут они, когда я буду говорить о судьбе их детей. Тогда я скажу о результатах их насмешек. Ведь это же надо быть абсолютно слепым, чтобы не видеть: всё, над чем смеялся Аркадий Райкин, претворилось в жизнь. Почему никто из них не желает признать, что плоды их трудов, внешне такие весёлые, остроумные, иногда даже блестящие, оказываются внутри ядовитыми. Своим жутким поведением люди мне напоминают толпу ряженых, с залихватскими песнями и непристойными танцами мчащихся по дороге. И никто из них не хочет посмотреть вперёд и увидеть, что дорога их впереди заканчивается крутым обрывом в пропасть, куда сваливают всякий хлам и мусор.

— Впечатлительную и страшную картину ты нарисовал, — покачала головой Марина. — А сам ты движешься по этой дороге или другой?

— Разве я похож на самоубийцу? — усмехнулся Коля.

— А какая она, эта твоя дорога?

— Ну, это очень долгий разговор. Только знаю точно: не я первый вышел на неё.

— А успехи есть? — спросила Марина.

— О, всё есть: и успехи и синяки от ушибов, — ответил Коля

— Хорошо с тобой, — прошептала Марина, не сводя с Коли своих немножко грустных глазок. — Ты так уверен в себе, так рассудителен. И в то же время есть в тебе что-то такое, что мне никак не удаётся понять. А хочется.

— Если сильно хочется, то обязательно сбудется, — улыбнулся Коля и запустил руку под ниспадающую волну лёгких, пушистых, ароматных волос. Её лицо, без малейшего изъяна, притягивало взор его, заставляя любоваться своим совершенством. Всё в ней было прелестно: и нежный, слабовыраженный овал лица, и белая, гладенькая кожа, и крутой взлёт бровей над глазами, и яркий, красиво очерченный рот с по-детски припухшими губками, своим рисунком напоминающим ему распускающийся букет розы. Николай мысленно уже гладил её бровки, щечки, шейку, прикасался пальцем к губкам, мечтая достать и до язычка. Ему даже показалось, что Марина, внимательно следя за движением его глаз, чуть шевельнула губами, словно легко целуя его палец, которым он хотел прикоснуться к её губкам. И Коля положил ладонь Марине на плечо и легко сжал. Ничего. Всё спокойно. Никаких протестов. Марина продолжала внимательно следить за выражением его глаз. Коля не выдержал такого настойчивого изучения своей натуры и привлёк Марину к себе. Она послушно поддалась его движению и охотно прижалась к нему. Её лицо оказалось где-то около его уха, что позволило Коле не чувствовать себя подопытным кроликом.

— Ты хорошо танцуешь, — тихо прошептала Марина ему в ухо

— Да ведь дело-то совсем не во мне, — ещё тише зашептал Коля, погружая свой нос в пахучую пушистось над ухом Марины. — Это ты хорошо танцуешь. С тобой и бегемот станет балероном. Аромат твоих волос несёт в себе страшную убойную силу. Он, как бронебойный снаряд, пробивает и рушит все преграды и укрепления. Ничто не может устоять перед ним.

— Я как-то не совсем поняла: это комплимент или выпад? — удивилась Марина. — Я что, слишком много вылила духов на себя

— Да нет же, — Коля никак не ожидал, что его слова могут быть так превратно истолкованы. — Всё у тебя на высшем уровне. Я хотел сказать, что твоё очарование так велико, что перед ним ничто не устоит.

— Что-то я этого до сих пор не замечала, — засмеялась Марина. — Многие не только устояли, но и предпочитали избегать меня.

— Меня многие никогда не интересовали, — почти сердито пробормотал Коля. — Напрасно ты надеешься обрадовать меня сомнительной честью оказаться в числе многих твоих поклонников.

— Прошу прощения за не очень приятную для тебя неточность, — несмотря на некоторую язвительность своего выражения, Марина продолжала смеяться. — Но я, говоря о многих, имела в виду только тебя.

— Как меня? — удивился Коля. –Это когда же я избегал тебя?

— Ну как же? Ты даже ни разу не поздоровался со мной, когда мы работали в твоём доме.

— Ничего себе, — пробормотал Коля. — Да как же я мог поздороваться с тобой, когда вы сами на меня постоянно — ноль внимания и фунт презрения? Молчали, как рыба об сковородку. Будто я вас чем-то смертельно обидел, будто я для вас был враг номер один. И потом, не надо бре-бре. Когда я пришёл в первый раз, я поздоровался, а в ответ гробовое молчание. Будто и не заметили моего прихода. И что я после этого должен думать? Я для вас был слишком маленькой фигуркой, чтобы замечать.

— Неправда. Ответили.

— Не слышал.

— Ухи надо чистить по утрам.

— Я их всегда чищу, когда в этом есть необходимость. Отвечать надо так, чтобы нормальный человек мог расслышать. А то переглянулись между собой, хихикнули, что-то там такое прошептали, неизвестно: одобрительное или оскорбительное. И продолжили работу, словно меня и нет.

— Так ведь пылища же такая, что и дохнуть невозможно. Какие там ещё разговоры? А тут ещё ходят всякие, работать мешают.

— Во-во, всякие! Давай, давай, выкручивайся. Бей бедненького и беззащитного Колечку.

— Ой, бедненький, ой беззащитненький! Да тебя ничем не проймёшь. Стоишь на своих ножищах, как скала! Ничем не возьмёшь!

— Что ты имеешь в виду? — опешил Коля.

— А сегодня, когда меня в ванной увидел, устоял на ногах? — Марина еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

— Ой, ну ты и штучка! — возмутился Николай. — Так мне что, надо было ворваться и напасть на тебя?

— Ага, попробовал бы. Зачем на меня нападать? — деланно удивилась Марина. — Что я, крепость для тебя вражеская, чтобы со мною сражаться? Нет, я этого не люблю. А вот пасть к моим ногам можно было. Особенно, если, как ты только что сказал, против моего очарования устоять невозможно.

— Ах, вон ты что любишь! — шепотом воскликнул Коля и крепко прижал её к себе.

— Так это же все женщины любят, — тихо засмеялась Марина, охотно поддаваясь его притяжению.

— Ну что ж, попробую наверстать упущенное и доделать то, что по глупости не сделал раньше, — зашептал Коля, двумя руками обнимая её спинку и прижимая так, что её грудочки прижались к нему так плотно, что он почувствовал движение их тёплой упругости. Марина подняла повыше свои руки и положила их сначала Коле на плечи, а потом запустила пальчики в густые и длинные волосы. Коля вдруг подумал, что за всё время пребывания их на танцах ни один парень не только не попытался пригласить танцевать Марину, но даже ни один не поздоровался с ней. А ведь она была местная. Многие, очень тут многие её знали. И ещё одно не мог не отметить Коля: за ними, ну, пусть не следили, но уж приглядывали, это уж точно.

Таким образом они провели остаток вечера. Вышли на улицу и пошли домой. В том смысле, что Коля пошёл провожать её. Хорошего настроения не мог испортить и мелкий, холодный дождичек, непрерывно орошавший их во время возвращения к Дому Марины. Ко времени расставания им уже казалось, что их знакомству недавно исполнилось сто лет, что впереди у них только светлые, безоблачно дружелюбные денёчки. Около дома Марины они спрятались под навесом автобусной остановки. Прижавшись спиной к стойке крыши, Коля положил Марине руки на плечи и привлёк её к себе. Марина охотно прижалась к нему, но отделила свою грудь от его груди крепко сжатыми кулачками. Коля наклонился, чтобы попробовать прикоснуться своими губами к её губкам. Марина отклонила свою голову назад и прикрыла его губы своей ладошкой. Поцелуя не получилось. Коля сначала удивился, а потом и вовсе обиделся.

— Брезгуешь? — холодно спросил он, откидываясь головой к столбику.

— Не говори глупостей, — тихо прошептала Марина, не только не отстраняясь от него, но, ухватившись за лацканы его плаща, зарываясь лицом в теплоту его груди. — Просто, ты слишком спешишь. Давай присмотримся, немножко привыкнем друг к дружке. Ты хороший. Ты очень интересный и хороший парень. Мне очень хорошо с тобой. Мне давно уже не было так хорошо. И всё-таки, не будем торопиться. Я боюсь поцелуев.

— Почему? — удивился Коля.

— Знаешь, от первого поцелуя очень много зависит. Слишком даже много. Если первый поцелуй не понравится, то всё, дальше можно не продолжать: ничего не получится. Я уже это проверила на себе. Я боюсь, что тебе первый поцелуй не понравится, и ты сбежишь от меня, — Марина вздохнула ему в грудь

— Странно, — Коля пожал плечами. — Ничего я не пойму. Может, всё гораздо проще

— О чём ты? — в свою очередь удивилась Марина.

— Ну, может быть, всё дело лишь в том, что тебе не доставляет удовольствия быть близкой дворнику? — напрямую резанул Коля.

— Ой, да какой же ты дворник? — засмеялась Марина.

— А кто же я, по твоему?

— Ну, кто ты на самом деле, я, к великому моему огорчению, не только не знаю, но даже и не догадываюсь, — вздохнула Марина, с явным сожалением покидая уютные и тёплые просторы его нагрудного пространства. — Я раньше сильно удивлялась: чего это такой парень делает у нас, на нашей базе отдыха, да ещё в такой почётной должности? — Марина пристально посмотрела Коле в глаза, потом перевела свой взгляд на его губы. Подняв руки повыше, расставив локоточки в стороны и опираясь ими о плечи Николая, она кончиком указательного пальца правой руки принялась ласково обводить рисунок его губ. — Какие красивые у тебя губы. Мне очень хочется целовать их. Но только не сегодня.

— Нет, ты скажи мне, почему я не похож на дворника? — стоял на своём Коля.

— Да никакой ты не дворник, — ещё раз вздохнув, повторила Марина. Она не только не переставала ласкать его губы, но и начала пощипывать их пальцами, причём всё сильнее и сильнее, мешая ему говорить. — Вот Максимыч был дворник, так дворник. Высокий мастер метлы и бутылки. Ты, случайно, не знаешь как наши поселковые девчата шутят о тебе? — смеясь, Марина опять посмотрела Коле в глаза.

— Да вот, как-то не имел счастья услышать разговоры о себе, — Коля дёрнул головой в сторону и попытался выдавить из себя весь максимум язвительности. Но у него это получилось очень плохо. — Будь так любезна, введи меня в курс последних сплетен о самом себе.

— Ой, Коля, не надо так сильно стараться. Всё равно у тебя ничего не выйдет Ты не дворник. И ты не хочешь быть дворником, хотя при тебе все аллеи на базе отдыха смотрятся просто идеально. Ой, ну поверь мне, ты абсолютно напрасно пытаешься выдавить из себя возмущение. Скажи просто: «мне интересно». И я пойму тебя.

— Мне интересно, — эхом повторил Коля. — Я хочу услышать, что девчата говорят обо мне.

— Девчата говорят, что ты метлу держишь, как скрипач скрипку держит, — засмеялась Марина. — Ты будто боишься, что метла твоя вот-вот поломается или расстроится. А метёшь ты как? Ты же каждую соринку тщательно обрабатываешь метлой, затрачивая на уборку аллеи уйму своего собственного, личного времени. Ты мог бы побыстрее подмести и пойти пивка попить с друзьями. Так работал всегда Максимыч. Он быстренько махал метлой туда-сюда, стараясь не столько подмести мусор, сколько загнать его туда, где его никто не увидит. «А чего его зря собирать? — говорил Максимыч. — Потом его надо куда-то везти, сжигать. Люди мучаются, деньги тратятся. Зачем? Он и здесь под кустиком прекрасно сгниёт, и получится замечательное удобрение для травки, цветочков и кустиков. Нет, Коленька, из тебя такой же дворник, как из меня штукатур. Нас с тобой на наши трудовые подвиги загнали наши высоко забравшиеся вожди и их старательные холуи и помощники. Что нам наши разлюбезные предки построили, в том мы и сидим по самые уши. И жаловаться нельзя.

ЩЕНОЧЕК

Так у Коли появился ещё один прекрасный друг. Жить стало немного повеселей. В понедельник женщины сообщили Коле, что они собираются оклеивать комнаты обоями, и попросили обмерить все стены и потолки.

— У вас есть какие-нибудь пожелания по цвету и рисунку обоев? — спросила Колю Елизавета Сергеевна.

— Да мне абсолютно всё равно, — ответил Коля. — Делайте так, как посчитаете нужным.

— Мы с Алёшей уже обо всём договорились, — сказала Елизавета Сергеевна. — Давайте нам размеры, мы всё обсчитаем, и Алёша на этой неделе привезёт из города обои и клей. А мы в это время всё подготовим. Мы решили, что на кухне надо моющиеся. А в каждой комнате будет индивидуальный цвет и рисунок, в зависимости от освещённости. Вот только не знаю, может, в прихожей подобрать что-нибудь под старый кирпич?

— Ой, ну к чему такая морока? — махнул рукой Коля. — К чему эти головоломки? Это же даже и на стоимость работы не повлияет. Если и стоит над чем-нибудь поразмыслить, то только над тем, как вам побольше заплатить. А всё остальное — суета. Не думаю, что от кирпича кто-то почувствует удовольствие.

— Да я тоже так думаю, — вздохнула Елизавета Сергеевна. — Но некоторым это кажется привлекательным. Специально заказывают. Ну что ж, будем считать, что договорились. Наведывайтесь к нам почаще. Посмотрите, что Алёша привезёт. Может быть, желания интересные возникнут.

— Я обязательно буду стараться почаще появляться, — пообещал Коля. — Вдруг помощь какая понадобится.

— Приходите. Будем рады вас видеть, — вздохнула Елизавета Сергеевна.

Как-то раз, уже ближе к вечеру, Коля закончил подметать, снял халат и решил пойти посмотреть, что делают женщины в его домике. Стоя в фойе главного перед зеркалом во весь рост, он оглядел себя в зеркале и тяжко вздохнул. Возлюбленные мои, если в вас нет пока ещё особой неприязни к Николаю, давайте вздохнём вместе с ним. Ну, хотя бы просто из жалости и сочувствия. Ибо, если вы помните, во всех переделках особо доставалось штанам. Дав ещё и не раз будет доставаться. Нет, я не отрицаю, что при особом напряжении фантазии можно представить себе, как метельщик работает в шерстяном свитере тонкой вязки или, даже, в смокинге. Ведь можно же в некоторых фильмах видеть, как герой после катастрофы целый месяц бродит по пустыне в идеально беленькой рубашке. И ничего, никого не удивляют такие пустяки. Почему бы и не поработать метлой в свитере тонкой вязки? Некоторое время приличный вид сохранится. До тех пор, пока ночная буря не повалит дерево, и оно, свалившись, не перегородит аллейку. Вы никогда не пробовали пилить и рубить акацию. Только не жёлтую, а белую. Старую, окаменевшую, сухую, колючую белую акацию. А ещё лучше, гледичию. Попробуйте. Это занятие для тех, кому очень скучно жить на свете. А вычищать огромные мусорные баки не пробовали? Особенно, если заезжие, так сказать, туристы, после ночного пикничка на свежем воздухе отбывают восвояси с пустыми руками, а всё недоеденное, недожёванное, недопитое, к утру уже основательно протухшее и провонявшее, засовывают в надорванные пакеты и заполняют ими мусорные баки. Эти любители свежего воздуха, девственной чистоты природы, изумрудной зелени и хрустальных родничков, совершенно не желают затруднить свои юные, но уже основательно подпорченные, головки размышлениями: как и кто будет вытаскивать из этих баков то, что они еле-еле донесли, наполовину по дороге рассыпав и подрастеряв. Их это нисколько не интересует. Они абсолютно уверены, что их ещё должны поощрить наградой за, ну, скажем, порядок на побережье после их ночёвки. Да, хитра человеческая мудрость!

А вы не пробовали, продираясь сквозь переплетение веток, добираться до фонарей наружного освещения? А рано поутру убирать с дороги остатки кошки, которую ночью переехала машина? Вы скажете, что каждый занимается тем, что выбирает для себя: одним достаются мандарины, а другим таскать ящики из под мандаринов. Ну что ж, у каждого своя точка зрения на подобную проблему. И Коля таскал из глубоких подвалов мясные туши, которые вы потом кушали, мешки с мукой или крупой. Грузил и разгружал лес, кирпич, цемент, песок, стекло, унитазы. И многое другое. Нет, я не говорю, что Константин Михайлович совсем не думал о своей рабочей силе. Иногда вспоминал. Именно во время одного такого воспоминания он одарил Колю халатиком в единственном экземпляре, сопроводив эту свою избыточную щедрость настоятельной рекомендацией побережней относиться к не своему имуществу. Коля изо всех сил старался строго следовать мудрому указанию руководства.

Поэтому, мои дорогие, вы уже, наверное, догадались, чем был вызван глубокий вздох Николая. Да, да. Вы правы. Ни один даже самый великий из всех возможно великих кутюрье, даже самый прославленный, самый возлюбленный нашими самыми ярчайшими звёздами, даже самой юной почти столетней девочкой, которая так обожает мальчиков почти из детского садика, в общем, наша самая верхняя из самой высокой моды, так вот, никто из них не взял бы на себя ответственность и смелость отвезти Колю в его одеянии в столицу веселья и неудержимого развлечения для демонстрации нижнего предела заношенности и засмоктанности верхней одежды и нижнего белья. Как, вы ещё не догадались куда? Ну, я и закрутил! Простите меня, ведь я дилетант в этом деле. А дилетантов, ведь, не судят. Над ними посмеются чуть-чуть и отворачиваются. Слишком много чести… И всё-таки, надеюсь, что вы догадаетесь, что я пытаюсь намекнуть на Париж, столицу моды и веселья, любимый город Наполеона, одного из чемпионов по пролитию человеческой крови. Ну, конечно же нет, конечно же у Коли нет ни одного шанса попасть в город, который стал причиной гибели Жанны Дарк. Не взяли бы Колю на, кажется, дефиле. А зря. Не знаю, как насчёт успеха, а вот оригинальность я гарантирую каким угодно органом моего тела. А оно ещё, слава Богу, ещё не плохо.

Ну посмотрите сами: костюм, истерзанный погрузочно-разгрузочными работами, на, просто, вопил о пощаде! Как его Коля ни стирал, но число невыводимых пятен с каждой поездкой неумолимо росло. Как он ни старался отремонтировать и загладить разрывы, но следа штопки не просто бросались в глаза, они скулили о бедственном положении их владельца и автора. А острые как бритва стрелки на брюках не могли никого обмануть, выдавливая из глаз, созерцающего эту нищету, слезу жалости и сострадания. А туфли? Нет, подошва ещё даже вполне ничего. Ну, разве только слегка потёрта. Но ещё целая. Поэтому, если весьма аккуратно и не очень долго идти по не слишком мокрому асфальту, то ноги могут и не очень сильно промокнуть. Но верх! Вот латка, нашитая старым сапожником персом. А вот кривые швы, сделанные самостоятельно, вручную, самим владельцем. Да любой сапожник, даже самый начинающий, криво усмехнётся и не удержится, чтобы не поразвлекаться над такой работой. Ну куда это годится? Нитки торчат, кожа сморщилась и местами полопалась от перенапряжения. Да нет. Да ни один сапожник не взял бы Колю себе в подмастерья. Так что, если вы вдруг решите понести свою обувь в починку, ну, вдруг случится с вами такое бедствие, и увидите сапожника странного вида, то не спешите ему доверять ремонтировать свою обувь, вдруг это как раз он или я.

— Вот бы поставить сейчас перед Ирой меня рядом с её распрекрасным Генрихом и попросить сделать её свой выбор. Кого бы она выбрала? — подумал Коля, с горькой иронией глядя на своё отражение в зеркале. — На чьей бы обуви остановила свой влюблённый взор? На моих истерзанных работой и беганием ради её счастья туфлях или на блестящих лаковых, а может и замшевых, штиблетах преуспевающего бизнесмена, владельца «Хитачи центра»? Ирина спокойно появляется в культурном обществе и комфортно себя чувствует в сопровождении уважаемого всеми человека, для костюма которого пыль и грязь есть нечто неизвестное и немыслимое, что-то такое из абсолютно другого мира, мира бомжей и прочих разных неудачников. Да не только пыль и грязь на одежде недопустимы, но и даже легчайшее упоминание о них в речи, считаются неприличными, когда вокруг изысканная публика. Эти слова относятся к группе тех слов, которые люди высшего круга, люди интеллигентные, приличные, интеллектуальные и культурные считают запретными для употребления. Например, такое слово как задница. Ею можно любоваться, её можно гладить, а некоторые даже целовать. Но употреблять это слово в своей речи? Никак нельзя. Нет, всё, конечно, относительно. Если мужчина этой бомондной среды находится в кругу зависимых от него людей, то он может позволить себе стелить маты направо и налево, не сдерживая себя в тонах. Но если такое поведение может повредить его репутации, то, конечно, ни в коем случае. Очень сложная технология социального поведения. Чудовищно странная логика! Но ведь Ира, похоже, так же ведёт себя и со мной: можно разговаривать с этим немножко странным типом, можно, даже, позволить разочек поцеловать себя. Так, для разнообразия, ради развлечения. Но вопрос: как бы она себя чувствовала, если бы оказалась в своём бомондном кругу вместе со мной. Причём, именно в том виде, в котором я сейчас нахожусь, а не в том, в котором она видела меня на сцене. Что бы она делала, если бы я прямо сейчас, вот этом виде, поехал в город и подошёл к ней в концертном зале консерватории. И взял её при всех под ручку, и отвёл в сторонку, и на ушко принялся нашёптывать, объясняя самыми нежными словами, как я мучаюсь, когда думаю о ней и Генрихе, о том, что Генрих делает с ней, когда они остаются наедине. А вокруг всё знакомые и незнакомые так странно посматривают на нас и усмехаются. Все одеты в свои самые дорогие, самые лучшие наряды, а тут какой-то замухрышка оттеснил роскошного Генриха и посмел держать под ручку и шептать на ушко самой прекрасной девушке, которая готовится к победе на международном конкурсе. Что бы в этой жуткой ситуации делала бы Ира? Конечно, если любишь девушку, то должен приложить все свои силы, чтобы не мучить её сердечко подобными страшными терзаниями. И я совершенно не способен на такое деяние, но как бы мне хотелось узнать, что бы она делала в этой ситуации? –Ой! –застонал Коля. –Сомневаюсь я! Я же для Иры как слово «сиська». Употреблять для дела? Да обязательно! И полезно, и приятно! Просто, необходимо. Какая жизнь может быть без сиськи? Да невозможно представить себе счастье без сиськи! И красота, и наслаждение! Но употреблять это слово в приличном обществе? Да ни в коем случае! Неужели нельзя найти что-нибудь возвышенней? И никто не захочет даже задуматься, что за любым другим словом будет стоять и другое понятие, чаще всего расплывчатое, без формы и не конкретное. Так же и со мной. Меня можно использовать в утилитарных целях, например, позволить себя поцеловать для исследования проблемы: все ли мужчины целуются одинаково? Раз они все козлы, то и целоваться все должны одинаково. А если не одинаково, то в чём дело? В чём именно особенность? И это нужно обязательно выяснить для того, чтобы найти «противоядие» от мужских поцелуев. И ничего более. Вот только как материал в этих своеобразных научных изысках я гожусь для неё. И ничего более. Потому что появляться в приличном обществе со мной нельзя ни в коем случае. Мой вид достоин только церковной паперти. А Марина ходила с таким оборванцем на дискотеку. Танцевала со мной. И я не заметил ни малейшего признака, свидетельствующего о том, что мой жалкий вид приводит её в смущение. Выдержала бы Ирина такое испытание? Не думаю, —огорчённо покачал головой Коля и отправился в свой домик.

Коля энергично подошёл к домику у водокачки. Движенья быстры, он прекрасен! Свет в коридоре горел. Коля решительно распахнул дверь и смело шагнул в комнату. В этот момент Елизавета Сергеевна, закончив намазывать клеем уже лежащую на полу полосу обоев, наклонилась, чтобы поднять верхний край и подать его Марине, которая, в свою очередь, сама, наклонившись, стояла на козлах, готовая принять этот самый верхний край обоев. Ответственный момент! А козлы стояли близко к дверям. Широко и бодро открытая Николаем дверь ударяется о козлы. Испуганная Марина тихо вскрикнула. Баночка с клеем, стоящая на краю козел, пошатнулась.

Коля входил в своё будущее жилище переполненный горячим желанием помочь женщинам, абсолютно уверенный, что без его мужской силы дело стоит, и только его молодецкая хватка поможет им быстро и качественно, без особого напряжения, справиться со своей работой. Услышав почему-то вверху над собой испуганное восклицание Марины, поэтому не смог придать особого значения тому факту, что его каблук наступил на только что смазанную обойным клеем полосу обоев. Взмахну не только руками, но и ногами, он сначала задницей, а потом и всей спиной шлёпнулся на пол. При этом он плечом зацепил козлы, на которых стояла Марина. Баночка с клеем, весьма сильно вздрогнувшая при ударе дверью о козлы, окончательно потеряла связь со своей опорой, ещё сильнее наклонилась, на мгновение будто в глубоком удивлении замерла, а потом, словно поняв, что всё равно в этой жизни нет смысла, решительно бросилась вниз, как брокер с Бруклинского моста. Тягучая, липкая струя клея прошлась по Николаю от темечка и до того самого места, которое обычно называют межуножием. Там баночка и, если можно так сказать, «приземлилась», подпустив под хозяина домика добрую порцию клея. К чему летел, то и получил.

Можно себе представить, что было с женщинами! Елизавета Сергеевна, опустившись на колени, зажав рот выпачканными клеем руками, чтобы раньше времени не умереть от смеха, с изумлением смотрела на эту диковинную картину. Вначале перепуганная Марина согнулась в три погибели, наверное от коликов в животе, взирая на поразительное зрелище. Потом она ухватилась за дверь, что помогло ей удержаться на козлах, а не сверзиться на распластавшегося на полу Николая.

Коле хотелось плакать. И он обязательно бы это сделал, если бы не знал, что где-то здесь, совсем рядом с ним, в комнате, находились женщины, отношение которых к нему было для него не безразличным. Видеть же их он уже не мог, так как не только глаза, но и всё лицо, и пиджак, и рубашка, и майка, и брюки, и трусы, и то, что было в них, в общем, весь он основательно был залит клеем, который быстро пропитывал все потаённые места.

Первый испуг прошёл. И женщины, видя, что ничего страшного с Колей не произошло, немножко посмеяться. Конечно, если бы они смогли увидеть выражение его лица, а особенно глаз, то им было бы не до смеха. Но они видели только то, что перед ними было. А именно: дёргающийся на скользких обоях, как клоун на арене цирка, верзила, у которого вместо лица умопомрачительная клеевая маска, подобную которой и на карнавале не встретишь. Вот именно поэтому женщины и позволили себе молча давиться смехом, не опасаясь встретить осуждающего или, просто, обиженного взгляда Коли. И они это делали. Правды ради надо сказать, что иногда они пытались, словно усовестившись, утихомириться и прекратить свой смех, но, взглянув друг на друга, опять пуще прежнего молча давились смехом. Марина уже сидела на козлах, вытирая глаза чистой, тыльной стороной руки. Тем же занималась и Елизавета Сергеевна, продолжая стоять на коленях.

Однако время шло, и надо было что-то делать.

— Слезай с козел, — сказала Елизавета Сергеевна дочери. — Надо его отвести в ванную.

Марина спустилась с козел, и они, взяв под руки уже стоявшего на ногах ослепшего, беспомощного Колю, отвели его в ванную. Елизавета Сергеевна подвела Колю к крану, заставила его сильно наклониться над ванной, взяла в руки разбрызгиватель и принялась поливать ему голову. Коля уже сам начал смывать клей со своей головы. Марина стояла у двери и уже грустно смотрела, как потихоньку очищаются его лицо и волосы. Ей уже было не смешно. Хорошо ещё, что они принесли с собой кусочек мыла. Когда Коля слегка отмыл голову, Елизавета Сергеевна помогла ему раздеться по пояс. Он отмылся. Надо было продолжать раздеваться. Но не при них же. Коля тянул время.

— У тебя полотенце здесь есть? — спросила Елизавета Сергеевна, складывая грязную одежду в тазик.

Коля молчал.

— Полотенце есть? — громко повторила Елизавета Сергеевна.

— Нет, — глухо пробормотал Коля, сгоняя руками воду с головы, плеч, рук и торса.

— Ну да, ты же здесь не живёшь, — вспомнила Елизавета Сергеевна. — А мы сегодня не взяли большого полотенца. Ну, да, ладно. Марина, сходи, доченька, принеси наше полотенечко. Хоть немножко можно обтереться.

Елизавета Сергеевна поставила тазик с грязной одеждой в ванну под кран и залила его водой. Марина быстро принесла вафельное полотенечко, которым они вытирали руки и лицо после работы. Елизавета Сергеевна обтёрла Коле спину и накинула полотенце ему на голову.

— Дальше ты уж вытирайся сам, а мы пойдём наклеим ту полоску, — сказала она. И они с Мариной вышли на кухню. Коля закрыл за ними дверь. Разделся полностью и залез в ванну.

— Мы работу на сегодня закончили, — послышался через некоторое время за дверью голос Елизаветы Сергеевны. — Мы пошли домой.

Коля продолжал молча отмываться.

— Да, ведь, у тебя же здесь ничего нет, — послышалось за дверью её задумчивое бормотание.

Коля продолжал молча отмываться.

— А как же ты в корпус пойдёшь? — спросила она через дверь.

Коля сделал вид, что ничего не слышал. Он уже закончил полностью отмываться, и теперь ладонями сгонял с себя воду. Он стеснялся вытирать свой зад их полотенцем, которым они потом будут вытирать лицо. Потом он опустился в ванну на колени и затих. Ему хотелось одного: чтобы они поскорее ушли, оставив его одного со своими проблемами.

— Ну что ты там опять молчишь? — раздался за дверью уже немного рассерженный голос Елизаветы Сергеевны. –У тебя здесь есть что-нибудь одеть?

— Нет. Не надо ничего. Пожалуйста, идите домой. Мне очень неудобно, что вы из-за меня задерживаетесь здесь. Не стоит из-за меня задерживаться, — ответил негромко Коля, стараясь говорить ровным и спокойным тоном.

— А как же ты доберёшься до корпуса? Если ты пойдёшь голым, тебя, чего доброго, в милицию заберут, — Елизавета Сергеевна скорее беседовала сама с собой, чем с Колей.

— Как-нибудь доберусь , — пробормотал Коля.

— Ну что ты на нас сердишься? — уже совсем в сердцах произнесла Елизавета Сергеевна. — Мы, ведь, ни в чём не виноваты. Ты же всё сделал сам. Тебе надо научиться ходить, как ходят все нормальные люди, а не влетать, как угорелый. Спокойнее надо жить.

— Я нисколько не сержусь на вас, — не очень громко произнёс Коля, стараясь быть хорошо услышанным за дверью, и, в то же время, не выпустить на волю рвущийся из груди крик бессилия и негодования на самого себя и на свою невезучесть. — Конечно же, это я во всём виноват. И я прошу прощения у вас за то, что помешал вам работать, что вы потеряли время из-за меня, что забрал у вас ваше полотенце, что смылил последний кусочек мыла, и вообще, принёс вам кучу хлопот и неприятностей.

— Да ладно тебе, — пробормотала Елизавета Сергеевна, никак не решаясь уйти домой, оставив Колю одного. Она ещё не догадывалась, что происходит с Николаем, но уже чувствовала что-то неладное с ним. — Какие там хлопоты? Ничего страшного. Со всяким бывает. Но как же ты пойдёшь в корпус? — опять забормотала она скорее сама себе, чем Николаю. — В этой одежде идти никак нельзя. У тебя в корпусе есть во что переодеться?

— Спортивный костюм, — коротко ответил Коля, в первую очередь озабоченный тем, чтобы успокоить озабоченную о нём женщину, дабы они побыстрее ушли, оставив его одного. Однако события начали приобретать совершенно неожиданный для него поворот.

— Марина! — позвала дочь Елизавета Сергеевна. Она уже очень сочувствовала его неловкому положению и в то же время понимала, что по сути дела ничем серьёзным не может помочь ему. Она уже начала догадываться, что их присутствие тяготит Колю. Но она не могла бросить парня в таком бедственном положении, она хотела хоть чем-нибудь помочь ему. А ключ от твоей комнаты в корпусе у дежурной? — спросила она Колю через дверь.

— Да, — ответил Коля, ещё не вполне понимая, что она хочет от него.

— Марина, а ну-ка, сбегай в главный корпус. Там тётя Маша дежурит. Попроси у неё ключ от Колиной комнаты, найди спортивный костюм и бегом сюда. А номер комнаты у тебя какой? — опять спросила она у Николая.

— Да я знаю, где он живёт, — уже из коридора крикнула Марина.

Хлопнула выходная дверь. Всё. Марины уже нет. Сейчас она увидит его, так называемый, гардероб.

— А я сейчас печку подсыплю на всякий случай, — пробормотала Елизавета Сергеевна не то Коле, не то сама себе под нос. Ей надо было занять себя чем-нибудь, чтобы немножко рассеять угнетение души, вызванное неловкостью ситуации. И она пошла в кладовку за ведром для угля.

А Коля сидел в ванне на коленках и с ужасом начал представлять себе, что сейчас произойдёт в корпусе. Вот Маринка входит в его комнату и видит богатый набор мебели: простенькая кровать, расшатанный стул и стол, застеленный газетой. Но это всё пустяки по сравнению с тем, что она увидит, когда начнёт искать спортивный костюм. А его-то и искать нечего, так как он висит на спинке кровати. А потом начнётся самое главное: Маринка захочет заодно прихватить полотенце и нижнее бельё. Коля в ужасе схватился за голову. Вот Марина оглядывается в поисках того самого «нечто», в котором нормальные люди держат бельё. А ничего такого-то и нет. Вот её взор падает на встроенный в стенку фанерный шкафчик, так сказать. Там Марина увидит одиноко висящий коротенький плащ, который Коля приобрёл в Новопольске на последние деньги, чтобы хоть немножко прикрыть замызганность костюма. Верхняя полка шкафчика кем-то, наверное, спьяну, поломана, на ней ничего не может удержаться. Надо искать что-то другое. А, вот, внизу стоят мягкий кожаный портфель. Наверное, именно в нём надо искать. Марина берёт портфель и идёт к кровати, достаёт, рассматривает и кладёт на байковое одеяло: истлевшие до дыр пару маек, обтрёпанные до бахромы на рукавах и воротнике пару простеньких рубашек, заштопанные двойными и тройными латками носки, а потом… О, ужас! Кошмар! Коля готов был вместе с грязной водой смыться в сливное отверстие. Его трусы! Только сейчас, представляя в своём измученном воображении, как Марина, это юное, тонкое, прекрасное и нежное создание, берёт своими изящными пальчиками его трусы, протёртые мошонкой до такой степени просвечивания, что даже как-то и непонятно: удерживают ли они то, что должны удерживать, или это только так кажется их владельцу? И тут только до него дошло, до какой степени нищеты он докатился. А ведь вначале же он выглядел сносно, вполне даже прилично. И если бы он в одно утро проснулся и увидел себя в зеркале таким, каков он есть сейчас, то, наверное, догадался бы, что с этим надо что-то делать. Но ведь ему иногда и к зеркалу некогда было подойти: его будили задолго до рассвета, чтобы он успел привезти отдыхающим свиные туши и колбасу, а вечером он должен был ненавязчиво прибрать за этими самыми людишками их блевотинку и гамнюшненку. И он мёл и собирал, как они любят произносить, сохраняя не тронутым своё самосознание, бытовые отходы. И приходил в свою комнату, еле успевая ополоснуться и перекусить. И что он видел в зеркале? Только пылающие мукой глаза! А пятна и протёртости появлялись постепенно, не очень заметно для уставшего глаза.

— И это ничтожество, — терзал свои волосы и бил себя по голове кулаками Николай. — Этот нищий, никчемный и жалкий человечишко имеет нахальство надеяться, осмеливается воображать себе, что он может понравиться девчонке, увлечь её мечтою о прекрасном и счастливом будущем! Что ждёт её, молодую и прекрасную, в будущей жизни с таким ничтожеством? Голодные и оборванные дети?! Да он не имеет никакого права обманывать девушку! О каком счастье может идти речь, когда не во что одеть и обуть детей? Когда к тебе всегда обращён их голодный взгляд! Навозный жук! Кретин, надутый самовозвышением. Мыльный пузырь богаче и краше тебя в тысячи раз. Умолкни и умри! Ляжь на дно! Забейся в будку и не высовывайся, чтобы не портить людям настроение своей вопиющей нищетой.

И Коля вспомнил, как здесь, вот в этой ванне, стояла Марина. Теперь они поменялись местами. Только всё наоборот. Она прекрасна была в своей наготе, а он, нищее ничтожество, смел мечтать об обладании её сокровищем, её телом, таким прекрасным, что нет на свете ни одного дворца, нет никаких богатств, которые стоили бы её одной, пусть даже случайной слезинки. И вот теперь Марина и её мама о чём-то тихо шушукаются на кухне. Наверное, Марина делится со своей мамой впечатлениями, которыми она обогатила свой жизненный опыт, перебирая его нищенский скарб. Колино сознание, зациклившись, работало только с двумя кадрами, поочередно переключая их и сопоставляя: вот он через приоткрытую дверь смотрит на красивую, обнажённую купальщицу, стоящую в ванне, и думает, что своим очарованием сможет соблазнить её, овладеет ею; а вот она, эта же самая красавица, но уже одетая, рассматривает его драные трусы и презрительно улыбается.

Всё! Пора поставить на себе жирную финишную точку! Надо похоронить себя как личность. Как разумное существо, имеющее право на элементарное уважение. Он –ничто!

Сейчас ему хотелось только одного: чтобы женщины поскорее ушли из дома. Наконец-то оставили его одного. Он сам как-нибудь выберется из своего дурацкого положения. Он склонился ниц. Ему вдруг ужасно захотелось стать маленькой собачкой. Таким лохматеньким, маленьким пёсиком, которому не нужна никакая одежда, который умильно будет заглядывать всем людям в глаза, умоляя их дать ему хотя бы кусочек хлеба, и будет бесконечно рад, когда очень большой и очень добрый дядя кинет ему косточку со своего стола от своих щедрот. И вдруг Коле ужасно сильно захотелось заскулить, завыть как щеночек. Так сильно, что ему даже показалось. Что у него уже есть хвостик, которым надо только повилять, и всё горести разметутся в разные стороны, и станет легко. И он сможет показать всем людям, какой он хороший пёсик. Такой хороший, что его надо обязательно погладить по головке и по шёрстке, что его не надо больше обижать, потому что он тоже хочет счастья. И его обязательно поймут, и больше не будут обижать. И все беды уйдут от него. И не будет больше страданий. И ему станет очень спокойно и хорошо. И он, наконец-то, хоть немножко отдохнёт. И станет счастливым. Ох, как ему захотелось спокойствия и счастья!

Ага, вот на нём уже появляется мягкая каштановая шёрстка, которая может кому-то понравиться, и этот кто-то захочет погладить и приласкать бедного пёсика, одарив его за ласковость, пушистость и покорность куриной косточкой с хрящами, а может быть и с остатками мяса. Ах, какое это наслаждение –грызть мягкую, сладкую куриную косточку.

Да, вот уже у него появились такие ушки и носик, которым можно принюхаться, взять след и прибежать к своей мечте, к счастью. И все будут тебя любить и ласкать. И никто не будет стараться содрать с тебя шкуру, чтобы сшить из неё шапку и продать её на базаре. Нет, все будут любить тебя и ласкать. Надо только стать на задние лапки. Повилять хвостиком и залаять, весело так, заливисто, чтобы все окружающие восхитились, приласкали и накормили. И всё будет хорошо. И не будет горя. Надо только попробовать стать на задние лапки и повилять хвостиком. Прямо вот сейчас. Надо обязательно прямо сейчас стать на задние лапки и повилять хвостиком. Потому что этому надо научиться как можно скорее. Потому что когда надо будет это сделать, а ты ещё не делал этого, то может не получиться. И ты не сумеешь показать людям свою любовь, и они опять рассердятся на тебя, и опять начнут спрашивать: что ты тут делаешь? И кто пустил сюда этого бестолкового пса? Гоните его вон. От него нет никакого толка.

Коля до боли сцепил руки, изо всех сил вжимая лоб в колени. Он точно знал, что если сейчас начнёт ощупывать себя, то обязательно найдёт у себя и хвостик, и четыре лапки, и лохматые торчащие ушки, и шерстку, и чёрный влажный носик. Он испугался. И не столько того, что хочет стать собачкой, сколько того, что уже не хочет быть человеком. Весь окружающий его мир стал ему в тягость. Он испугался своего желания уйти из этой глупой и жестокой жизни. И вдруг в его голове прозвучала желанной мелодией немного исправленная фраза: это сладкое слово –смерть! Как прекрасно было бы, испытав совсем ничтожную боль при разрезании вен на руке, тихо истекая кровью, уйти из этой страшной жизни. Навсегда. Тихо и спокойно.

Его спас лёгкое движение воздуха из приоткрытой двери. Коля не повернулся, ни шевельнулся. Ему было уже всё равно, что о нём думают. Его уже почти не было здесь. Дверь приоткрылась всего чуть-чуть, ровно настолько, чтобы просунуть руку и положить на пол то, что он так самонадеянно назвал спортивным костюмом. О трусах он и думать запретил себе.

— Обуви мы не нашли, — негромко, каким-то странным, глухим голосом произнесла Елизавета Сергеевна и прикрыла дверь. Коля не проронил ни звука. Нет, он не расслабился. Он, просто, обмяк. Тоска и боль рвала сердце. Теперь он точно знал, что не распорет себе вены. Он напьётся. Ха, как же, напьётся. Разогнался! Да это же для него непозволительная роскошь! Наше очень демократичное правительство, стараясь войти со своими подданными в совершеннейший консенсус, выдавливая из себя наружу заботу о сохранении, развитии и совершенствовании нравственной чистоты и духовной возвышенности своего народа, ввело талоны на спиртное. А у него, чёрного раба, не было ни талонов, ни денег на бутылку. Но зато у него была вода. Много воды. Так много, что можно было нырнуть, вернее, погрузиться и не всплывать. Совсем! Никогда! Как у Джека Лондона. Какое простое решение! И он представил себе, как женщины завтра утром найдут его голый труп в ванне. Может быть, даже кинутся оживлять его. Начнут вытаскивать тело, но, обнаружив, что оно уже отвердело, бросят всё и побегут звать скорую помощь. Ха! Скорая помощь! Какое громкое название пустой затеи. Да если бы ему удалось заболеть смертельной болезнью или получить несовместимую с жизнью травму, то он бы кинулся не за скорой помощью, а прочь, подальше от брехливого сочувствия людей, которые просто обожают смотреть на мёртвых. Они, наверное, втихую торжествуют, вытирая платочком слёзы: ага! Что? Лежишь? Думал, что ты самый умный? А посмотри, ты лежишь, а я, вот, живая, смотрю на тебе, а ты уже ничего мне не скажешь. Хватит. Отговорился. Почему она? А он что будет говорить? А ничего он не будет говорить. Только от радости большой напьётся. И вот, его тело, скрюченное и холодное, голое и мокрое, будет лежать на твёрдом кафельном полу, вызывая у окружающих брезгливость, мерзкое презрение и отвращение.

Фу, какая гадость! Коля выпрямился. Нет. Уж лучше превратиться в собачку. Тряхнул головой, рассыпая по стенам брызги. Полотенце? Он оглянулся. Точно. Полотенце лежит сверху на одежде. Он вылез из ванны и, шлёпая босыми ногами по полу, подошёл к двери и поднял полотенце. Да, всё именно так как он и предполагал. На изношенном до дыр спортивном трико лежали: рваная майка, протёртые до прозрачности кисеи трусы, заштопанные носки и обтрёпанная рубаха. В общем, полный нищенский комплект. –Да, женщины даже не спросили: «А где твоя обувь?». Нет, —бормотал себе под нос Коля. Они просто сообщили, что обувь не нашли. Такое щадящее, нейтральное сообщение. Они догадались, что запасной обуви у меня нет. Какие умные и чуткие женщины. Спаси их Боже за тактичность, за отсутствие насмешки. Так мне и надо, свинье неблагодарной. Дома жил в тепле и сытости. Никаких проблем, никаких забот. Носки порвались? Пустяки. В сторону их. Мама разберётся. Что с ними происходило, тебя нисколько не интересовало. Ты старался не видеть, что мама их штопала, чтобы бегать в них по хозяйству: на огород и в курятник. Хитромудрый, ты старался не замечать те мелочи жизни, которые нарушали твоё душевное спокойствие. А зачем? Зачем вникать во все эти мелочи жизни? Перед тобой стояла великая цель — лауреатство на международном конкурсе. Ты молча жил одной жуткой сентенцией: благо родителям уже то, что я у них есть. Ой, как страшненько. Ты изо всех сил берёг свой личный покой. Ты жил в тёплом доме со всеми удобствами, и у тебя не было никаких проблем с купанием, с полотенцем, мылом, шампунью, чистым и целым бельём. Ты не знал никаких забот. Ты умело и ловко делал вид, что всё так и должно быть. И нет необходимости кого-то благодарить. Ой, да если бы это было только так! Лукавенький! Ты же вспомни: ты посматривал на то, что делают родители, и в твоём сердце лукавом то и дело проскакивала мыслишка: «Это они делают не так. А вот то совсем неправильно. Так делать нельзя. Как он может так говорить?» Так каждый человек: встаёт утром — солнце светит. — Так и должно быть, — говорит человек. — Нет необходимости кого-то благодарить. Зачем? Поблагодарю я или не поблагодарю — всё равно солнце встанет и будет греть. Зачем благодарить? И кого благодарить? Бога? А где Он? Если Он есть, то почему допускает, чтобы с маленькой деточкой происходила беда? Если Он Всеведущий и Всемогущий, то почему допускает, чтобы с маленькой деточкой происходила беда? Ну, Алёша Строганов сказал, что Бог культурный и интеллигентный, поэтому не имеет права вторгаться туда, куда Его никто не попросил. Это мне немножко понятно. Не попросил — не надо ждать, что получишь. Бога надо пригласить прийти, потому что если Он придёт без твоего приглашения, то обязательно найдутся такие, которые, как и две тысячи лет назад, спросят: а кто ты такой есть? А представь нам доказательства, что ты — это Ты. И что после этого? Опять Крест? Опять муки? Или надо превращать в пыль мерзавцев? А кто мерзавцы? Разве они согласятся с тем, что они мерзавцы. Все тараканы уверены, что кухня с тортами — это их вотчина, потому что их деды и прадеды жили на этой кухне. Ой, жуткая алогичность. Нет, это уж слишком. Значит должна быть словесная формула приглашения Бога прийти к нам. И я знаю эту словесную формулу. Но вот вопрос всех вопросов — что сейчас делает Бог? Почему Он, Который любит нас, допускает, чтобы с нами и нашими детьми происходили несчастья? Вроде бы отсутствие любви и логичности. Он любит нас, но ничего не делает. Значит, Он ждёт от нас чего-то. Да, наверное так. Лично я именно так и думаю. И поэтому Бог провёл меня через эти сию секундные трудности, чтобы я понял, как неправильно вёл себя со своими родителями. И теперь, когда жареный петух клюнул мне в темечко, я зарыдал и заплакал, захотел сбежать в собачью будку. Трус! И неблагодарный подонок! Так ты хотел отблагодарить своих родителей за их заботу о тебе? Ты совершенно забыл, что они любят тебя. А ты подумал, что МАРИНА

Давайте-ка мы с вами, дорогая моя читательница, вернёмся опять к Николаю в Русановку, дабы понять, как всё это завязалось. Несмотря на все мои ухищрения, несмотря на все мои старания очень запутать сюжет, закрутить действие так хитро, чтобы перехитрить всех писателей, которые творили до меня на белом свете, ты, прелестница, наверное помнишь, что Колины друзья решили помочь ему стать мало-мальски приличным электриком. Ты милая моему сердцу читательница, самая миленькая из всех милых, а ведь только для тебя я так сильно стараюсь, для тебя, а не для чересчур возомнившего о себе, бестолково растратившего многие из своих отличий и достоинств, читателя, так вот, ты, наверное, помнишь, что друзья Коли помогли ему отремонтировать дом. Вот с этого мы и начнём воспоминание.

— Послушай, Коля! — обратился как-то Алёша Строганов к Николаю. Был последний вечер рабочей недели. Ему только что удалось объяснить Коле основные принципы работы защитно-регулировочного устройства, поддерживающего в водонапорной башне постоянный уровень воды и защищающий электромотор от опасных режимов работы. Довольный сообразительностью своего ученика, Алексей решился провернуть ещё одно дельце, которое он вынашивал в себе достаточно давно для того, чтобы ему вызреть и дойти до необходимой кондиции. — У меня к тебе есть одна небольшая просьба.

— Я весь внимание, — расслабленно и доброжелательно произнёс Коля, доливая пивом оба стакана. — Даже не просто слушаю, но и обещаю сделать всё, что будет зависеть от меня, —добавил Коля, вгрызаясь в сухой хвост вяленой таранки и прихлёбывая пиво.

— Да тебе ничего не надо будет делать, — произнёс Алёша, с наслаждением обсмактывая рыбье пёрышко. Они сидели в ещё не окончательно отремонтированном домике смотрителя водокачки, который Константин Михайлович, папа Иры Русановой, определил Коле для жилья. На столе, поверхность которого вместо скатерти застелена была старой газетой, стояли бутылки с пивом, порезанная вяленая рыба и хлеб. Никакой сервировки, только газета и нож. Уголь в печке горел преотлично, заливая весь дом приятным теплом. Оба друга только что приняли душ в ванной комнате, а теперь накачивались свежим пивком с рыбкой сушёной.

— Так на кой фиг, в таком случае, тебе моё разрешение? Ой, какая прелесть эта твоя таранка, такая ароматненькая, что оторваться невозможно. Я, наверное, огрызки себе под подушку положу. Буду спать и нюхать её, и буду во сне представлять себе, что пиво пью, — Коля ещё раз взял свой стакан и медленно, с удовольствием процедил сквозь зубы пару добрых глоточков пива. А потом продолжил. — Бери и делай, что задумал, вот и все дела.

— Нет, без твоего ведома никак нельзя, — крутанул головой Алёша. — Я, просто, обязан ввести тебя в курс дела, — он последовал примеру Коли и тоже приложился к пиву. — Как это можно: в твоём доме делать и без тебя? Ведь это касается непосредственно тебя самого.

— Ну, в таком случае, чего темнить? Бери быка за рога и вводи меня в этот самый курс, — усмехнулся Коля.

— Согласен, — тоже улыбнулся Алексей. — Приступаю. Твой дом почти готов. Осталось отштукатурить, побелить и покрасить.

— Наверное, так, — согласился Коля. –Тебе виднее. Я в этом не силён.

— Так вот, — продолжил Строганов. — Я хочу, чтобы эту работу сделали не городские женщины, которых собирается привозить сюда Боря, а местные.

— Уловил резон, — поднял палец Коля, сигнализируя тем самым, что он понял суть проблемы. — Разумно. Зачем из города везти сюда то, что есть тут, на месте. И второе, зачем отсюда вывозить то, что и тут пригодится? Я говорю о деньгах, которых в городе много, а здесь не очень. Их же можно отдать своим, поселковым.

— Да ты, просто, гений проницательности. Давай чокнемся. Я бы тебя расцеловал за твою сообразительность и доброту, вот только боюсь, что ты меня не совсем правильно поймёшь, подумаешь, что я окосел. Не будем целоваться и обниматься. Оставим это на прощание. Итак, ты всё правильно уловил. У городских и без нас найдётся работа. Город большой, где-нибудь, что-нибудь да отыщется, —Алёша поднял свой стакан, предлагая Коле чокнуться. — Давай выпьем за твою сообразительность, чтобы она никогда не иссякала. Будь здоров.

— Согласен. И тут же предлагаю встречный тост, — Коля направил свой стакан к стакану Алексея. — Давай выпьем за твою деловую хватку, чтобы она у тебя была как у бульдога — мёртвой.

— Э нет, так не пойдёт, — Алёша отвёл свой стакан в сторону. — Нельзя к тостам относиться так легкомысленно и беспечно. Если мы будем разбрасываться тостами налево и направо, то они скоро закончатся, и нам придётся пить как тривиальным алкашам.

— Я в-в-в-восторге от твоей чудовищной силы сообразительности, — тут же согласился с ним Николай. — Снимаю свой тост с повестки нашего заседания до следующего раза. Да, а на чём мы остановились? О чём мы говорили? — Коля поставил стакан на стол. — Я что-то позабыл.

— Мы говорили о женщинах, — поспешил на помощь другу Алёша.

— О женщинах? Неужели? Надо же, куда с тобой уже занесло! — удивился Коля, потирая лоб. — Это же самый больной и жгуче животрепещущий вопрос каждого производственного заседания. Ужасно сложный вопрос. Но с чего это мы вдруг заговорили о женщинах? С какой стати? Ну, ладно, ты женат. Поэтому твой интерес к этому предмету можно понять. Но ведь меня интересуют не столько женщины, сколько девушки. Согласись, разница весомая. Но лично меня интересуют не все девушки, а только одна. А если попробовать выразиться ещё точнее, то меня сильно тревожит вопрос: а девушка ли она? Очень больной вопрос. Если хочешь, я могу пояснить свою тревогу. С женщиной у меня уже произошла одна совсем даже малоприятная история. Я больше не желаю своим фэйсом об этот тэйбл. С меня очень даже достаточно. Пусть другой играет с ними в эти игрушки. Я не желаю быть сотым или десятым. Даже вторым не тянет. Хочешь, я расскажу тебе эту историю?

— О чём? — усмехнулся Алёша. — О неприятности? Об одной неприятности? Да у меня их в жизни было столько, что если я тебе начну о них говорить, то к утру не уложусь. Нет, нет, ты не подумай, что я тебе хочу пожаловаться на мою жёнушку. Нет, она… вот только никак не пойму, почему она, совсем ещё девчонка, решила выбрать меня? За что мне такой подарок от Бога? Ведь я не достоин его. Моя жена, моя Оксаночка вышла за меня девочкой, и я против поезда попру, если он ей вздумает чем-то угрожать. Нет, Колян, ты прости меня, но ты ещё слишком молодой, чтобы свои приключения называть неприятностями. Пусть в твоей жизни никогда их не будет. Давай-ка, лучше, я тебе подробнее растолкую о том деле, с которого и начался разговор. Согласен?

— Давай.

— Так вот, слушай. Есть у меня соседка. Очень хорошая женщина. Поэтому ей и не везёт. Работала в городе в отделе технического контроля на машиностроительном заводе, — не спеша начал рассказывать Алексей. — Потом началась эта дребедень. И самолёты, которые они выпускали, аналогов которым во всём мире не было и нет, выпускать перестали. Нет, заказов был полный портфель, но с какой-то, ну абсолютно непонятной для трезвой головы, дури завод разделился на два отдельных предприятия и практически остановился. Многих рабочих или поувольняли, или отправили в бессрочный неоплачиваемый отпуск. А директора сдают корпуса в аренду, выполняют малый ремонт машин, которые летают за границей. Имеют на этом хороший доход, поэтому им совершенно до лампочки проблемы предприятия. Их абсолютно не интересует тот факт, что если новые самолёты не строить, то старые отомрут и завод никому не будет нужен. Они себе клепают крупный капитал, который позволит им жить и совсем без завода. В общем, предприятие хиреет быстрыми темпами. Скорее всего, что кто-то в Москве решил прихватить себе перспективное предприятие по дешевке, и начал разваливать его. Ну, ладно, ну их на фиг. Главное заключается в том, что она оказалась без работы. А муж её работал лодочником здесь, на базе отдыха. Ловил рыбу и продавал её, имея на этом весьма неплохие деньги. Но озеро наше очень коварное. Однажды разыгралась жестокая буря. Он не успел на своей моторке добежать до берега. Наверное, увлёкся. Слишком хороший улов оказался. В общем, после бури нашли разбитую о скалы лодку. А потом нашли и тело. Семья осталась без кормильца. Представь: дочь заканчивает институт, а сын в шестом классе. Обуть, одеть, накормить. Марина, дочка её, сразу перешла на заочное обучение. Но в нашей школе часов для неё нашлось совсем немножко. Денег у них на жизнь, сам понимаешь, сильно не хватает. Они по случаю подрабатывают ремонтом квартир. А тут ещё этот дурацкий пожар. Так для меня нехорошо получилось: вроде бы ничего плохого не сделал, а чувствую себя виноватым. Стыдно соседке в глаза смотреть.

— А что за пожар? Что случилось?

— Да, понимаешь, кто-то решил припугнуть меня красным петухом, да впотьмах, наверное, всё перепутал. Забирался с огородов и попал к моей соседке. У них сгорело всё подворье. Мне очень неудобно перед ними. Наказать хотели меня, а пострадала женщина с детьми, люди, которые к нашим разборкам не имеют никакого отношения. Мне так неудобно. Вот поэтому я и прошу тебя за них. Тебе ведь всё равно, кто твой дом будет ремонтировать. А им помощь хорошая. Заказ по нашим деревенским меркам солидный. Для них это будет хорошей помощью. Я пытался предложить им деньги в качестве компенсации за ущерб, но соседка не взяла. Они гордые. Ну, так как? Ты не возражаешь?

— Да конечно, — согласился Коля. — Пусть ремонтируют. Мне без разницы. А помочь твоей соседке я всегда с удовольствием. Это, для меня, — будто я тебе лично помогаю. Да здравствуют мир и дружба между друзьями и соседями. А с чего это ты решил, что это не случайный пожар был, а поджог? И почему именно у тебя хотели подпалить, а не у них?

— Да ты понимаешь, в ту ночь у нас в посёлке было несколько пожаров. И у всех один почерк. Во-первых, поджигали бутылками с самовоспламеняющейся смесью. Во-вторых, огонь возникал по очереди, сначала в одном месте, потом в другом, потом в третьем. Как будто кто-то на машине ездил и бросал бутылки. Когда заполыхали подворья, люди стали просыпаться и выскакивать на улицу. И машину этих сволочей засекли. Но они успели смотаться. И загорелись дворы только наших людей. Кто-то решил предупредить нас, чтобы мы не мешали им. Вот поэтому мы и решили, что хотели подпалить именно меня, да ошиблись. Не местные были людишки, чужие.

— А кому вы помешали?

— Видишь ли, в нашем плодосовхозе сейчас происходит серьёзная реорганизация, — начал объяснять Алексей. — Люди тяжело, через суд выбили свои земельные паи. И теперь стала перед нами серьёзная проблема: что дальше с землёй делать? Выявились три основные группы пайщиков. Те, кто всю свою жизнь хвосты заносил перед начальством, кто сам ничего не умеет, а только лицемерить и выслуживаться научился, те за то, чтобы всё оставалось по-прежнему. А что это значит? А это значит, что из района или из области нам пришлют своего человека, который и для себя украдёт, и с начальством поделится. Поработает такой прохиндей годик, сколотит себе на «Лэнд ровер круизёр» или «Лексус», и его в другое место перебрасывают, а нам следующего на прокорм присылают. Они нашу землю в аренду чужакам отдают, а те из неё выжимают всё до последней капельки. Земля наша богатейшая, много денег позволяет заработать, но после такого варварского отношения, конечно, истощается. А наши гастролёры сливки собрали, нам как собакам косточки бросили, и дальше полетели на своих джипах. Те из наших поселковых, кто работать не умеет, а только воровать научился, быстро приспособились, научились в мутной воде рыбку ловить, а работящему человеку обидно: твою землю насилуют и грабят, а ты ничего не делаешь. Как же так? Это всё равно, что человека, которого я люблю, насилуют и грабят, а я спокойненько так веду себя. Я специально не говорю, что имею в виду мою Оксаночку, и уж тем более ребёночка, который скоро у нас появится. Это для меня такая тонкая, такая чувствительная тема, что я прячу её от всего, что окружает нас. Эта тема открыта только для Господа. Он сказал, что человеку надлежит родиться от Духа Святого. Вот я и доверил Ему всю свою жизнь, свою любовь. А я — человек. Я ничего не могу. Я не знаю, что будет через пять минут. Я не способен ни предотвратить, ни поправить. Поэтому всё самое ценное я доверил Ему. И я прекрасно понимаю, что в этом моё, можно сказать, нахальство. Но это моя жизненная позиция, и я не отступлю от неё. Хоть режь меня, не отступлю. Для меня нет альтернативы. Так, только так, и никак иначе!

— Да ладно, успокойся, я всё понял, я согласен с тобой, я тоже стараюсь жить именно так, — улыбнулся Коля, потягивая пиво. — Вот только я не согласен, что это нахальство. Я думал, что это…

— Стоп, — перебил его Алёша, взмахнув таранкой. — Только не надо высокопарных слов. Я боюсь их. Я называю себя нахальным совсем не потому, что бравирую или на самом деле считаю себя нахальным, а потому, что как-то раз на исповеди попытался высказать эту свою точку зрения, но священник указал мне на неправильность такого образа мышления. Поэтому я это своё мнение высказываю уже во второй раз, тебе. Не знаю, чего это я решил так открыться? Наверное, это во мне сильно накипело. Мне трудно стало носить в себе это. Я долго об этом думал, но моё представление о путях построения счастливой семейной жизни не только не изменилось, но ещё больше окрепло.

— Да ладно, не тревожься. Я тебя отлично понимаю, —кивнул головой Коля. — Я сам примерно так старался думать. Вот только у меня не было такой решительности. Я вот одного не могу понять: что в твоих словах священник нашёл неправильного? Мне кажется, что твой подход единственно правильный и непогрешимый.

-Да понимаешь, когда я на исповеди начал делиться с ним своими сомнениями, он попросил меня уточнить то, что я имею в виду. Ну, и началось. Я сказал, что ничего не боюсь и абсолютно уверен, что бесам не одолеть меня. Вот это моё убеждение священник и назвал нахальством. Я попытался сказать ему, что я расцениваю себя как ценную бисеринку в сокровищнице Господа, а Он сам велел не бросать бисер свиньям, поэтому они мне и не страшны. И после этого я вынужден был выслушать такое длиннейшее нравоучение, такое неконкретное и оскорбительное для меня, что я боялся идти на следующую исповедь. И потом, когда я готовился к причастию, я поймал себя на том, что ищу в себе недостатки для того, чтобы дать возможность священнику проявить свою власть надо мной. Будто собаке косточку, чтобы она сильно кусалась. Плохо, конечно, но всё именно так. А из песни слова нельзя выбрасывать –песни не будет. Я подумал, что священнику просто необходимы мои грехи, и при этом, всегда новые, потому что он с удивлением смотрит на меня, когда я говорю о том грехе, в котором исповедовался у него в прошлый раз, мол, почему ты опять грешишь. А где я наберу столько грехов, чтобы каждый были всё новые и новые? А он так тщательно копается в них, перебирает, дотошно рассматривает. И показалось мне, что они ему очень нужны, так как без них он может почувствовать себя лишним.

— Ой, ты знаешь, я тоже как-то поймал себя на том, что для меня встреча со священником также тягостна, как и встреча с инспектором гаи, — засмеялся Коля. — Они для мня почти ничем не отличаются. У них одинаковые интересы в отношении ко мне. Я много думал по этому поводу и пришёл к странной мысли. Может быть, некоторые даже скажут, что она еретическая. Не знаю, говорить тебе или нет?

— Я что, недостаточно был откровенен с тобой? — рассердился Алексей.

— Ну что ты? Я совсем не это имел в виду, — взмахнул рыбёшкой Коля. — Я думал, что тебе не интересно в моих еретических опусах копаться.

— Ничего, давай, выкладывай. Сравним твои опусы с моими и посмотрим, кто сильнее в опусах запутался.

— Ты понимаешь, я как-то подумал: Бог всемогущий, Он всё знает, ну зачем Ему мои ошибки? Он и так их знает. Сомневаюсь я, что Он хочет копаться в моих нехороших делишках. Из этого вывод: не Богу мои ошибки нужны, а мне самому. Это как бы собственная диагностика. И если ты не нашёл в себе потенциальную каверну, изъян какой-нибудь, то он в тебе так и останется, а потом, в критический момент этот изъян сработает и приведёт к катастрофе.

— Всё правильно, — согласился Алексей. — Я тоже именно так думал. И какой вывод ты сделал? Ведь именно это и должно происходить на исповеди. В чём дело?

— То, да не совсем. — задумчиво пробормотал Коля. — Я подумал, что человека надо воспринимать как некий механизм, только во много и много раз сложнее. Тогда Церковь можно уподобить авторемонтной мастерской. И если человек не ходит в церковь, то он не подаёт заявку на ремонт себя, тогда и до поломки недалеко.

— Очень интересно, — кивнул головой Алёша. — Мы с тобой потом это ещё обсудим. Ты от вопроса не уходи.

— Так я к нему приближаюсь, — сказал Коля. — Тогда получается так: я хожу вокруг машины и ищу царапинки, вмятинки, плохо закреплённое зеркальце и прочую всякую чепуху. А в это время у моей машины есть такие скрытые неисправности, которые скоро приведут меня к аварии А я хожу и протираю спереди фары, а сзади номерной знак.

— Вот! — вскричал Алёша. — Наконец-то я услышал от тебя здравую мысль Ну и что? Ты нашёл серьёзную неисправность?

— Да вот, как-то никак не могу ничего путного придумать, — вздохнул Коля. — Нутром чувствую, что есть что-то такое, что мы все не замечаем в себе. Но что это такое, я никак не могу найти.

— Молодец, — произнёс Алёша, устало и даже как-то отрешённо глядя в угол. — Я знал, что ты умница, что в тебе что-то есть. Только ты ещё слишком молодой, чтобы понять эту простую вещь.

— Какую?

— Послушай мой вопрос. А в зависимости от твоего ответа на него, я дальше с тобой и говорить буду. Безусловно, Бог –Всемогущий! Почему же Тот, Кто создал Вселенную, галактики, наше Солнце и Землю, позволил мерзавцам не просто убить Своего любимого Сына, но и подвергнуть Его такой мучительной смерти? Ведь мне, когда я представляю себя висящем на таком кресте, становится жутко! Я абсолютно не уверен, что мог бы выдержать такое. Мне страшно даже представить себя висящим. Почему же Всемогущий позволил им это? Неужели нельзя было как-то иначе? Неужели нельзя было, если и убить, так побыстрее? Почему такие страшные муки? Какой смысл?

— Ну, наверное, невозможно иначе, — поёжился Коля. — Ведь Он — Спаситель. Он взял грехи людей на Себя. Именно в этом наше спасение. Сказано же…

— Я знаю, что сказано, — перебил его Алёша. — Я тебя спрашиваю не о том, сказано это или не сказано. Я тебя спрашиваю о смысле того, что сказано. Ты объясни мне: зачем так страшно? Неужели иначе нельзя?

— Наверное, нельзя было, — нервно произнёс Коля. — Иначе бы не было спасения. Он понёс наши грехи. Он взял наши грехи на Себя. В этом смысл спасения. Я не пойму, что ты от меня хочешь? Это же всем известно.

— Вот! Наконец-то я от тебя услышал то, что говорят все! — Алёша поднял вверх указательный палец, словно поставил столбик указательного знака. — Все говорят! И всем стало ясно! И не надо задавать вопросов! И не надо копать глубоко. Он спас нас, и всё, и хватит, и не приставай ко мне с такими вещами, с такими вопросами, ответы на которые всем известны. Но я — тупой! Я не пойму. Мне ничего не понятно. Потому что, если я сам себе произношу это моё объяснение этому страшному явлению, то мне становится так жутко, что жить не хочется. Мне страшно жить. У меня скоро малютка появится на свет. И когда я представляю, что я должен допустить смерть моего ещё не родившегося дитяти ради спасения, да пусть хоть самого наилучшего из всех людей, хоть самого прославленного, самого гениального человека, который может продвинуть всю цивилизацию вперёд на много тысячелетий, хоть меня самого, я с ума схожу от страха. Да пусть лучше меня самого убивают и истязают, чем я допущу, чтобы мой ребёночек хоть одну слезиночку уронил. Пусть все его беды падут на меня. Я ни за что на свете не хочу смотреть, как страдает мой ребёнок, потому что я люблю его. А иначе никакой любви и нет. А иначе — торговля: вот цена, которую я плачу, а в ответ — спасение. Баш на баш! Да не хочу я в этом участвовать. Я хочу любить, а не заниматься товарным обменом: страдания моей любви — на чьё-то спасение. Я не говорю, что мне не нужно спасение! Нет! Я не хочу погибать! Я хочу, чтобы Он меня спас! Я на Кресте кровь Его от ран на ногах целую, за то, что Он меня спас! Но меня потрясает та цена, которую Отец отдал за моё спасение! Я не хочу, чтобы всё было так страшно! Давайте сделает это как-то иначе, не так страшно.

— Но ведь это уже произошло, — испугался Коля. — Разве можно что-то сделать по-другому?

— А машина времени? Ведь есть же идея о том, чтобы временем можно было управлять. Этот хренов Эйнштейн предложил нам обращаться со временем, как с куском тортика: время можно растягивать и сокращать. А почему бы нам не повернуть его немножко вспять? Вернёмся назад на пару тысячелетий, и сделаем всё без этого страшного, дикого ужаса. Ведь мы же такие культурные, ведь мы такие интеллигентные, нам нравится красивая музыка, мы обожаем балет, на котором девочка высоко поднимает ножку и показывает всем, что там у неё между её прекрасными ножками. И мы восторженно хлопаем и платим немалые деньги. И попасть на такие спектаклики могут только избранные, только достойные. Билет на такой спектакль мне не по карману. Ах, какие мы высокоразвитые. Ах, какие мы состоявшиеся. Ведь мы же не хотим, чтобы нас называли сволочами. Ну давайте же вернёмся и сделаем наше спасение не таким страшным. Я не хочу, чтобы меня спасали таким ужасным способом. Надо же что-то изменить, чтобы не было этой мерзости: мучительной смерти Спасителя. Неужели моё желание является извращённым?

— Алёша, что ты такое говоришь? — всё больше и сильнее пугался Коля. Он начал думать, что у друга с головой что-то не то. — Какое ещё путешествие во времени? Ты это серьёзно?

— А разве Эйнштейну не за это нобелевскую дали? — усмехнулся Алёша.

— Но это совсем другое дело. Это научная работа. Эта работа может помочь решить некоторые научные проблемы, а те, в свою очередь, помогут создать человечеству что-то новое, открыть новые горизонты для своего развития.

— Например, супер модерновый унитаз. — усмехнулся Алёша.

— А что плохого в этом? И это тоже нужно, — пожал плечами Коля.

— Очаровательная картина: свинья свиньёй, но на шикарном унитазе. Нет уж, дудки, без меня.

— Да чего ты к Эйнштейну со своим унитазом привязался?

— Да ты вдумайся. Вот сейчас ты обо мне начал думать, что у меня крыша поехала, когда я заговорил о том, чтобы вернуться назад на пару тысячелетий для того, чтобы избежать мерзости, — грустно и устало произнёс Алёша. — Ты меня за сумасшедшего принял. Я тебя понимаю: действительно бред. Но вот Эйнштейн говорит о манипуляции временем, и ничего, достоин нобелевской премии. Это что, логично? Логичен вывод: если говорить о манипуляции временем для колбасы или унитаза, то это достойно поощрения. А если для абстрактного и никому не понятного спасения, то — жёлтый домик. И ты что, хочешь мне сказать, что это логично? Да иди ты тогда со своей логикой подальше от меня.

— Нет, ну ты как-то странно говоришь, — обиделся Коля. — Ну что тут поделаешь? Ведь это объективная реальность. Ведь это проверенный, подтверждённый экспериментом научный факт. Против науки идти глупо.

— Да никакой наукой там и не пахнет, — вспыхнул Алёша. — Ничего научного. Глупая, детская ошибка.

— Ты о чём? — опешил Коля.

— О чём, о чём, — пробурчал Алёша. — О том же, о чём и ты. Об этой галиматье, которая именуется теорией относительности. Бред сивой кобылы. Именно кобылы, потому что теорию эту разработала жена его, а он дал ей крышу своим именем, чтобы все проглотили побыстрей. И сработало.

— Ничего не пойму, — закрутил головой Коля.

— Чего ты не поймёшь: про жену или про саму теорию?

— Ладно, с женой не хочу разбираться. А вот с теорией: ты хочешь сказать, что она неверная?

— Так, ладно, давай разберёмся серьёзно. Я буду считать, что в теории этой разобрался немножко получше тебя, поэтому ты слушай, а когда поймаешь меня на ошибке — остановишь. Майкельсон провёл замечательный, чистенький эксперимент, из которого следует, что скорость света равна триста тысяч. Всё так, всё правильно. Надо было зафиксировать это как факт, и всё. И ничего бы не было. Я имею в виду, что не было бы той галиматьи, которая называется теорией относительности. Сиди и не дёргайся. Без твоих рыпаний сейчас всё объясню. Представь, что я сижу на берегу, и к моим ногам приходит волна. Скажи, можно определить от чего она пришла: от камня, который кто-то где-то там, далеко так, что и не видно, бросил в воду, или от катера, который режет воду своим носом?

— Ну, не знаю, не думал об этом, — пожал плечами Коля. — Но если подумать, то наверное нельзя.

— Обращаю ваше внимание, молодой человек, на ваши же слова: не думал об этом. Это очень широко распространённое свойство человека: не думать, но иметь мнение. Это так легко и неутомительно. Где-то что-то услышал, и сразу принял к пользованию. Так легче жить. Теперь по теме. Конечно же невозможно отличить. Волна порождается, предположим, твёрдым телом, и если не принимать во внимание релаксационную фазу на границе перехода от твёрдой составляющей к жидкой, то характеристики волны: амплитуда, частота и скорость распространения, определяются только свойствами самой воды, а не источника возникновения волны. Согласен?

— Ну, в силу моих способностей, могу сказать, что я не нашёл в твоих рассуждениях ничего, что противоречило бы моим представлениям. Только скажи мне: что из этого следует?

— А из этого следует факт: не важно, с какой скоростью движется лодка. Волна, оторвавшись от лодки движется с той скоростью, которая определяется свойствами воды. И только! И больше ничего! Ничего не надо придумывать.

— Ты хочешь сказать, что и свет тоже, — Коля широко раскрыл глаза от изумления.

— Я попросил перебивать меня только в том случае, если произнесу что-то такое несусветное, алогичное, чушь какую-нибудь. — усмехнулся Алёша. — Позволь мне продолжать так, будто я и не понял, что ты только сейчас начинаешь думать по настоящему вопросу. Так вот. Представь себе, что летучая мышь рисует себе картину окружающего мира. Она рисует эту картину с помощью звуков, которые она улавливает. И вот, летит сверхзвуковой самолёт. Как ты думаешь, звук приходит к мышке со скоростью звука или со скоростью самолёта?

— Конечно же со скоростью звука, — быстро ответил Коля. — Тут и спорить не о чем. Иначе скорость самолёта не называлась бы сверхзвуковой. Такой самолёт летит, обгоняя собственный звук.

— Логично, — кивнул головой Алёша. — Так мы с тобой и к окончательному выводу скоро доберёмся. И как ты думаешь, образ самолёта, который рисует мышка в своём воображении: реальный или мнимый?

-Кнечнжмнимый, — так же быстро ответил Коля.

— Так какого же тебе ляда тогда надо? — засмеялся Алёша. — Эйнштейн сделал нас слепыми, как летучие мышки. Он заставил нас жить в мнимом мире. Скорость света равна триста тысяч, и всё, и больше ничего. Всё нормально.

— Не понял, а в чём же ошибка Эйнштейна? — задумчиво спросил Коля. — Ну, пусть скорость света равна триста тысяч. Так что из этого? Я не пойму, в чём весь сыр бор? Из за чего весь шум?

— О, это только так кажется, что ничего особенного в этом нет. Там, дорогой мой, чёрная, страшная адская бездна! Современные учёные ни за что не примут этот вывод. Он для них абсолютно неприемлем. Они его боятся как кот воды. А человек истинно от Господа не может принять вывод этой страшной теории.

— Ничего не пойму, — крутанул головой Коля. — В чём тут дело? Ты можешь толком объяснить?

— Ну, ладно, слушай. Если свет ведёт себя подобно звуку, то он — волна. А раз он волна, то он распространяется в упругой среде. А раз он распространяется в упругой среде, то никакого разбегания галактик, никакого расширения Вселенной, никакого коллапса. Ведь из теории Эйнштейна следует, что наступит конец Вселенной. Не будет ни пространства, ни времени. Всё сожмётся в одну точку. Всё исчезнет, всё погибнет. Погибнет и Бог! Потому что для Него не будет места. Потому что исчезнет само понятие места. Ничего не будет. А потом всё начнётся снова. И тогда, может быть, будет позволено быть или проявить Себя Творцу! Если, разумеется, Бог будет достаточно лоялен миру. Какая жуткая хреновина: Творец Вселенной не сможет Места найти для Себя во Вселенной! Какая галиматья! И с чего это? Только потому, что Эйнштейн сказал, что скорости, выше скорости света, не бывает. И для этого ввёл, абсолютно искусственно, не своё, а Лоренца, дурацкое преобразование. Ведь даже не своё. Взял чужое и с его помощью небрежно позволил своей бывшей жёнушке сделать из нас придурков. И получил за это нобелевскую, которую разделил напополам со свей бывшей.

— А как же быть с законом Хаббла? — с недоумением спросил Коля.

— А закон Хаббла очень прекрасен. Никакого разбегания галактик, никакого расширения Вселенной, которое приводит к всеобщей смерти. Хаббл не убивал жизнь. Это глупость.

— Но как же тогда объяснить закон Хаббла?

— А очень просто. Следи. Энергия связана с частотой с помощью постоянной Планка: чем больше частота, тем больше энергия. Это –факт. Частота обратна длине волны. Это тоже факт. Итак, если энергия уменьшается, то это ведёт к увеличению длины волны. Вот тебе и красное смещение. И не надо за уши притягивать эффект Доплера. Он здесь ни в чём не виноват. Кто-то очень хитрый закрыл нам доступ в тонкий мир.

— Ничего не понял. Но я тебе верю. Так что это даёт?

— Нет, ты, наверное, сначала хотел спросить: как это получается? Объясняю. Свет идёт от далёкой галактики. При этом каждый фотон теряет часть энергии. Ведь он проходит в упругой среде, поэтому потери неизбежны. Особенно при прохождении вблизи очень массивных тел. Потеря энергии вызывает увеличение длины волны. Вот тебе и закон Хаббла. И не надо за уши притягивать разбегание галактик. Никакого смертельного ужаса коллапса.

— Ну что ж, я рад, что ты мне подарил освобождение от смерти. Да здравствует жизнь.

— Да здравствует вечная и счастливая жизнь, — подтвердил Алёша. — Пусть смерть идёт к тем, кто её ищет. Итак, никакой машины времени не будет. Я не сумасшедший. Ничего уже нельзя изменить. Муки Господа на кресте видел Отец, а около Креста стояла Мать Господа. Она смотрела как умирает Тот, Кого Она носила, Кого Она кормила. И Отец, и Мать любили Сына. Разве это редкость? Каждая мать любит своё дитя. Каждый родитель должен любить своего ребёнка. Должен. Но каждая ли мать, каждый ли родитель присутствуют при смертных муках своего любимого ребёнка? Остался маленький вопрос: зачем? Почему путь к нашему спасению такой страшный? Да и в чём спасение?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Коля. — Ты не веришь в спасение?

— Как я могу не верить в спасение? Ведь Он спас меня. Но если Господь спас нас, то почему не спаслись некоторые? Разве спасся Гитлер. Или Ленин со всей своей бандой? Или чикатило? Что произошло? Почему спасение их не достигло? Разве действие Господа не обладает полнотой воздействия? Не смог их спасти?

— Перестань говорить такие вещи, — возмутился Коля. — Они не захотели спасения.

— Успокойся, я не собираюсь хулить Бога, — взмахом сухой рыбёшки Алёша прервал возмущение друга. –Успокойся. Я считаю, что Бог нуждается в нашей поддержке. Я хочу защитить Бога от нападок. Но для этого я должен понимать смысл содеянного Им. Мне трудно слушать выступления наших священников, будь то с амвона или на экране. Осипов меня угнетает. Это «Задорнов» в богословии. Сколько уничижения и насмешки. И самое главное: типичная «говорящая голова», сам задаёт вопрос, сам отвечает, сам оценивает аргументацию. Абсолютно одностороннее движение. А если отвечает на вопросы по запискам, то говорит таким языком, таким тоном, что уточняющих вопросов и задавать не хочется. Очень любит акцентировать внимание слушающих на уже широко известных фактах, умело обходя проблемные тонкости: долго может распространяться по шаблону «днём светло, потому что солнце светит, а ночью темно, потому что солнце скрывается за горизонтом, и резко уменьшается количество прямых солнечных лучей». Его не интересует: понимают ли его слушатели или не очень? Самовлюблённый академический лектор, абсолютно не учитывающий того, что перед ним сидят люди слабо разбирающиеся в богословии. При этом делает вид, будто до него не дошло ещё, что само богословие остановилось в своём развитии полторы тысячи лет тому назад, так и не решив фундаментальных проблем. Он очень много прочитал, в отличие от священников, которые вообще Библию не читали.

— Нет, — опять возмутился Коля. — С тобой невозможно разговаривать. Ты так сыпешь страшными словами, совершенно не обосновывая их. Так же нельзя говорить!

— Да? Ты в этом уверен? Ты считаешь, что я болван? — Алёша замолк и, прищурившись, упёрся взглядом в глаза другу. — Сейчас, я попробую хоть чуть-чуть обосновать свои выпады. Но сначала я тебя научу кое-чему. Будь осторожен, я собираюсь припереть тебя. Скажи мне, пожалуйста, с какой формулировкой осудили Господа на распятие?

— Что ты имеешь в виду? — опешил Коля.

— Ну вот, теперь нам предстоит немного поговорить о юриспруденции. Скажи мне, чей закон более гуманен, более совершенен: человеческий или Божий?

— Конечно Божий.

— Согласен. Скажи мне пожалуйста: они совместимы?

— Не понял.

— Чего не понял?

— Не понял: о чём ты спрашиваешь.

— Ну знаешь, проще этого у меня ничего нет. Я тебя спрашиваю о совместимости закона человеческого и закона Божьего.

— Да как я могу знать это? Человеческих законов много. А Божьих законов, — Коля вдруг умолк.

— Ну, мальчик мой, чего же ты перестал чирикать?

— А что ты имеешь в виду под законом Божьим? — после некоторого раздумья произнёс Коля.

— Ты что, никогда не слышал, что в России когда-то преподавался закон Божий?

— Конечно слышал. Ну и что? Ведь там много чего всякого говорилось и писалось. О чём ты спрашиваешь?

— Во-первых, почему Осипов не сказал, что один из пунктов закона, который дал нам Господь, это –не будь многословен. Сам Осипов ненавидит этот пункт, потому что обилием слов пытается прикрыть свою неосведомлённость о том, что сейчас делает Бог.

— Час от часу не легче. — застонал Коля. — Прошу тебя, не надо пока ничего новенького. Скажи мне о совместимости, а я обещаю поблагодарить тебя, если найду в твоих словах что-нибудь ценное, или прекратить разговор.

— Ого. Ты ждёшь от меня что-нибудь ценное. Но ведь прошло два тысячелетия. За это время существования богословия они уже всё должны были обсосать до последней косточки, ибо в противном случае возникает вопрос: а чем они всё это время занимались? У меня по этому поводу, конечно, есть ответ. Но, боюсь, он опять у тебя вызовет, мягко говоря, раздражение. Итак, я заявляю тебе, что законы человеческие абсолютно несовместимы с законом Бога.

— Ну, об этом я и без тебя догадывался, — пробормотал Коля.

— Однако поднялся на меня, заявляя, что мой вопрос непонятный. Поясняю. Несмотря на обилие законов человеческих можно утверждать, что все они зиждутся на презумпции невиновности: человек изначально считается невиновным, виновность его надо доказать, наказание должно быть неизбежным, оно должно соответствовать тяжести преступления, то есть — адекватным. Так?

— Я не юрист, но думаю, что всё именно так, — кивнул головой Коля.

— Продолжаю. Божий закон зиждется на совершенно противоположных постулатах. Они просты и прекрасны: человек изначально виноват, но вся его вина безусловно прощается ему. Кроме хулы на Духа Святого. И никакой неизбежной и адекватной кары. Вот такие мои соображения. Скажи, ты когда-нибудь слышал об этом?

— Как-то не удалось, — смущённо, но с улыбкой произнёс Коля. — Благодарю тебя. А в чём заключается вина человека? Я только и слышу, что человек грешен. А в чём состоит грех, так никто и не говорит. Все говорят о первородном грехе. Но это же совершенно непонятно. Даже по человеческим законом я не должен отвечать за то, что сделал другой человек. А ведь незнание уголовного кодекса не избавляет от ответственности и наказания. Но уголовный кодекс я могу и почитать. Грех же на человеке висит с момента рождения, но никто не говорит о сущности греха. И вот, настанет Суд. Я приду на суд, и меня будут судить за то, чего я не знаю. Так ведь это же даже по человеческим законам несправедливо. Получается, что человеческий суд более гуманен, чем Божественный. Но этого же не может быть. Где выход?

— Молодец. Всё именно так и есть: никто не говорит. А кто должен говорить? Священники, Осипов, — Алёша сделал паузу. — Но они молчат. Священники не знают Писания. Осипов Писание знает хорошо, но ничего не говорит, потому что не знает, что говорить, потому что за два тысячелетия богословам было некогда разбираться в этих тонкостях. Им было некогда. Они боролись друг с другом за пальму первенства, потому что на веточках этой пальмы растут большие листочки денег. Но оставим их. Итак, первородный грех. То, что я тебе сейчас скажу, это плод моих рассуждений. Я открыт для критики. Но сначала завершим изначальный вопрос: с какой формулировкой Господа предали смерти?

— Слушай, я сейчас начну говорить, но потом окажется, что я опять сотрясал воздух зря. Скажи мне, а я оценю.

— Первосвященники сказали: как Он может такое говорить? Так?

— Ну да, они такое говорили, — после некоторого раздумья произнёс Коля.

— А может быть, ты знаешь ещё что-нибудь? Давай, не стесняйся, говори, может, я что-то упустил.

— Да нет же, мне кажется, что всё именно так и было. Конечно, по поводу причины распятия много сказано, но главная их претензия, по моему мнению, заключается в том, что Он называл себя Сыном Бога, — подтвердил Коля.

— Прошу только учесть, что я говорю не о причине, которая побудила их предать Его смерти, а о том, что они сказали, когда Пилат спросил: в чем вина Его? Итак, они сказали: как Он может такое говорить!? Для чего я тебя пытаю? Дело в том, что я часто слышу такую фразу, обращённую ко мне: как вы такое можете говорить?! Так вот, я прошу тебя, будь осторожен. Произнося эту фразу, ты рискуешь попасть в дурную компанию. А ведь древние правильно говорили: скажи мне кто твой друг, а я скажу кто ты. Теперь об их компании. Ты можешь доказать мне противоправность их действия? Доказать их преступность можешь? Не голословно, а по факту нарушения ими закона. Можешь?

— Но они убили Сына Творца, — пожал плечами Коля. — Чего же ещё больше?

— Нет, так не годится. Это твоё или моё мнение, что они убили Наследника, — Алексей локтями опёрся о стол и уставился тяжёлым взглядом в глаза Николая. — Но они считают нас с тобой сумасшедшими, а себя они считают защитниками Бога. Они старались оградить народ от ереси, то есть спасти людей от гнева Бога. А я хочу доказать, что они нарушили волю Бога. Мне продолжать? Хорошо. Слушай. Они ждали мессию, Который станет царём и избавит их от гнёта римлян. Для того, чтобы исполнить их хотения, мессия должен воцариться надолго, может быть, даже навсегда. Я не сомневаюсь, что именно на такой вариант они рассчитывали. Если исходить из того презрения, с которым они относились к римлянам, не гнушаясь, впрочем, использования власть римского императора в своих низких, а точнее говоря, мерзких целях, а именно: интриги и провокации; так вот, они своей конечной целью имели мировое господство. Нет, мессию они хотели получить в собственное пользование навсегда. Это очень важно для понимания того, о чём я хочу тебе сказать. Итак, они ждали мессию для исполнения своих далеко идущих хотений, не имеющих ограничения во времени. Ну что ж, не они первые, не они и последние. Это всё подготовка к главному. А вот теперь главное. В своих хотениях они опирались, конечно, не на свои слова, но на слова пророка. Ты догадываешься, о ком я говорю?

— Кажется да, —кивнул головой Коля. — Ты имеешь в виду слова Михея о Вифлееме?

— Да, — согласился Алексей. — Скажи мне их.

— Ну, я, конечно, не раз слышал, читал и перечитывал, но цитировать не хочу, так как могу немножко и ошибиться.

— Разве у тебя нет Библии?

— Есть.

— Ну, так принеси и прочитай мне.

— Да зачем? — воспротивился Коля. — Я и так всё помню почти дословно.

— Нет, ну позволь мне быть немножко не очень хорошим, —стоял на своём Алексей. –Ну прошу тебя: принеси и прочитай.

— Ой, ну ты и точно, порядочный зануда, — недовольно произнёс Коля, однако встал, принёс Библию, сел, открыл её. — А какая глава у Михея, ты не помнишь? Кажется пятая. Ага, вот, второй стих: И ты, Вифлеем — Еврафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдёт Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных. Ну вот, всё понятно: Владыка Израиля придёт из Вифлеема. Ты доволен?

— Ты уверен, что это всё? — Алексей тяжело смотрел в глаза Николаю и молчал.

— А что ещё надо? — поёжился тот. — Что я не так прочитал? Владыка Израилю придёт из Вифлеема.

— Вот это меня и поражает в вас, — вздохнул Алексей и опять взялся за рыбёшку и пиво.

— Да в чём дело? — не выдержал Коля его молчания. — Ты можешь хоть что-нибудь сказать?

— Ах, тебе сказать что-нибудь. Тебе хочется услышать хоть что-нибудь. Причём, априори имеется в виду, что это что-нибудь должно быть позитивом. А где его взять при этой вашей страшной слепоте? Ладно, ладно, не кипятись. Ты пойми меня. Я уже не пацан. Я точно знаю: что легко входит, то легко и выходит. Что человек получает задарма, того не ценит. Человек проснулся утром, сходил на унитаз, промыл, пошёл на кухню, набрал воды, поставил на огонь, поел, попил и отправился исполнять свои хотения. Так? Всё нормально?

— Ну, а что ты здесь нашёл особенного? — пожал плечами Коля.

— Конечно. Что особенного здесь? Всё это само собой разумеется, всё это очень обычно. В общем, бытовуха. После всего этого человек бежит и делает из себя состоявшуюся личность: добывает из земли всё, что ему надо, строит дороги и заводы, выпускает машины и унитазы. Он считает, что всё вокруг — собственность того, кто первый схватит и запатентует, а остальные потом должны ему деньги платить, потому что он первый запустил туда свои грёбалки. А вечером он идёт в театр и платит немалые деньги, чтобы посмотреть, как Аннушка бросается под поезд, и аплодирует этому. Он с умилением смотрит, как муж говорит своей жене, что он любит её, просит её помолиться Богу не очень ясно о чём, а потом спокойненько душит свою возлюбленную. О, какой восторг! Но вот муж успешно придушил свою жёнушку, поэтому нормальный человек после спектакля покупает для своего любименького животика колбаску, которая должна быть лицензирована и сертифицирована, в общем, всё должно быть по высшему разряду, никаких непроверенных, сомнительного качества добавок. Ну как же? Это же для пуза! Для самого главного органа! А вот если для сердца, то никто и не заикается о лицензии на производство и сертификации ингредиентов. Да о чём речь? Гигиена сердца? Да никто об этом сейчас и не думает. Человек встаёт утром и садится на унитаз, потом промывает. Всё нормально? Ой ли? Я даже пока не имею в виду тех, которые так и стараются, чтобы какашки из под них убрали бесплатно, по крайней мере, по льготной цене. А о том, что человек, который из под них выносит эти их какашки, имеет детей, которых надо одеть, накормить, обогреть, старается и не думать. Нормально. Бытовуха. Зачем голову ломать? А вода откуда взялась? А солнце кто сделал? Никто? Удобная позиция. Мой таракан на кухне тоже считает, что крошки от торта на кухонном столе появляются сами собой, по закону эволюции. Это же так удобно: что всё вокруг ничьё, потому что появилось само собой. Да нет же, это случайно папа Дарвина в кустах поимел его маму. Потом мама случайно сделала плохо аборт, неудачно. Так появился сам Дарвин — жертва аборта, которая по своему интеллекту ближе к обезьяне, чем к человеку. Шариков. Отсюда логическое следствие: человек не ценит благодати, в которой живёт. И постепенно человек становится глухим и слепым. Вот смотри. Из истории. Князь Игорь, которого древляне, привязав к деревьям, разорвали, представлен чуть ли не грабителем, а отсюда вывод: древляне бедненькие и несчастненькие. И великая святая Ольга слишком уж неправильно поступила. Но ведь недомыслие бросается в глаза. Следи. Князь со своей дружиной приехал в стан к древлянам и собрал дань. Глава государства собирает налог с подчинённых, которые поселились на его земле. За уклонение от уплаты налогов сейчас карают очень даже строго. Всё нормально. Собрав налог, они уехали. И вдруг Игорь возвращается к древлянам. И тут почему-то никто не обращает никакого внимания на тот факт, что возвращается к древлянам он почти один, без серьёзной охраны. Ну скажи мне, ну много ли всадник может увезти с собой? Да невозможно же. А он возвращается практически один, не только без обоза, который просто необходим при сборе налогов для содержания армии и администрации, но и без серьёзной охраны! Вывод? А очень просто. А ничего новенького. Всякий делец старается обмануть сборщика налогов. Это обычная практика. Надо только не забывать, что это преступление! Самое вероятное: уже выехав из становища древлян, дружина Игоря, подводя итоги, фиксирует, что древляне утаили налог, обманули, смухлевали. В этой ситуации надо было всей дружине вернуться и покарать их, как нарушивших договор. Игорь пожалел свою дружину, не стал разворачивать весь обоз. Поехал без охраны. Поехал не затем, чтобы, как любят сейчас представлять современные историки, ещё больше ограбить бедненьких и несчастненьких древлян. Ну что может увезти с собой всадник? Нет, он поехал сказать древлянам: ребята, что же вы делаете? Вы поселились на моей земле, а договор наш нарушаете. Давайте договоримся так: в следующий раз приготовьте то, что в этот раз утаили. И это древлян вывело из себя. Они не захотели платить. Они сказали: убьём князя, и земля станет нашей, и не будем платить ему. Произошла обычная история: с больной головы всё свалили на здоровую.

— А с чего это ты взял, что земля была не древлян, а Игоря? — удивился Коля.

— О, это очень замечательная история, — чуть ли не счастливо заулыбался Алексей. — Понимаешь, я узнал, что православие, как отдельная ветвь христианской веры, возникло в Испании, потом через Италию перешло в Грецию, а из Греции уже к нам. И я никак не мог взять в толк, как связаны два понятия: славяне, которые существовали за много тысяч лет до христианства, и православие, которому около полутора тысяч лет. Ну с чего это вдруг славянское православие пришло к нам с запада? Не буду тебя утомлять. Может быть, что-то я не совсем понял, но то, что я совсем недавно узнал, мне многое объяснило. Итак, западное православие — это догматы веры. Но оказывается, что на нашей земле, в России православие существовало задолго до Рождества Господа. Оказывается, самым древним и главным племенем славян были русы. Они владели всей нашей землёй. Они ходили на запад и по Балтике, и по Средиземному морю, торговали и воевали. Германцы, между прочим, тоже одно из славянских племён. И вот, слушай внимательно, оказывается, что славянами мы все называемся потому, что поклонялись Богоматери, имя которой — Слава! А слово правда, право — это закон. Православные — это те люди, которые жили по закону богини Славы, Богоматери. Поэтому мы у Бога — народ избранный, особый, Он нас опекает, учит, выращивает. Поэтому мы все — рюриковичи. Все русские — рюриковичи.

— Ну, ты и накрутил! — покачал головой Коля. — Откуда ты всё это взял?

— Вот тут я должен признать свою оплошность, — вздохнул Алексей. –Не помню. Прочитал, бегло глянул автора, закрыл и забыл. А потом всё обмыслил, так мне всё это понравилось, а какой источник, забыл. Кажется, это был Азарбеков.

— Фамилия что-то не похожа на славянскую, — покачал головой Коля.

— А он, может быть, славянин азиатского происхождения.

— Это что ещё за штука такая? — удивился Коля.

— А это очень интересная штука, — оживился Алексей. — Понимаешь, никакой индоевропейской группы языков на свете не существовало. Её не было, нет и уже не будет. Во-первых, центр Европы находится на Украине, а поэтому вся западная Европа — наша периферия, задворки, так сказать, настоящей географической Европы. Во-вторых, это именно русские, которые пришли в Индию с северо-запада, оставили там свой язык в виде уже умершего для них санскрита. Если взять линеечку и провести от Индии линию на северо-запад, то попадём в Москву. Конечно, в те времена Москвы ещё и в помине не было. Тогда можно сказать, что русские жили в таком маленьком райончике: от совремённой Астрахани и до Талина, который позже был отнят у нас Данией. Ладно, пусть пользуются. Пока. Бог всё поставит на свои места. Так вот, пока русские двигались туда и обратно, они много наследников оставили на своём пути. И учти, что русские были весьма миролюбивым народом: когда они пришли в Индию, то местное население не уничтожали, а заселяли землю мирно. Но очень интенсивно. Потом, когда на них напали очень агрессивные племена, русские опять ушли на запад, следы их пребывания обнаружены и на территории совремённой Турции, и Греции. А мёртвый для индийцев санскрит прекрасно живёт в Москве. Даже лаврушка Берия его не смог испортить.

— Всё это так прекрасно звучит, вот только с научными фактами не согласуется, — засомневался Коля.

— С какими это? — не поверил ему Алексей.

— Во-первых, рюриковичи — варяги. Их новгородцы призвали. Во-вторых, до русских, на земле жили другие народы, поэтому русские не имели права брать налог с других племён. Они сами были чужаками на нашей земле.

— Бред сивой кобылы, — фыркнул Алексей.

-Никакой не бред, а научный факт, подтверждённый археологическими находками. Речки, горки, отдельные места носят названия, которые им дали народы, которые и сейчас живут на них. Названия не русские.

— Ой, убил меня своей антинаучной ахинеей, — взмахнул руками Алексей. — Лови разумное слово, пользуйся, пока я жив. Во-первых, князь никогда не даёт имени речке или лесу. Имя речке дают те люди, которые ловят рыбу в речке и зверей в лесу. А князь пришёл, взял налог за пользование своей землёй и повёз товар в Испанию. Ему название берега речки надо только для того, чтобы назначить свидание девчонке. Может быть, один раз за всю свою жизнь. Князь не даёт названия речкам. Это во-первых. Это подтверждает моё соображение, а не ваше.

— А как же с тем фактом, о котором говорит сам Нестор? — весьма иронично усмехнулся Коля. –Ведь Нестор говорит, что новгородцы позвали варяга Рюрика.

— Нет, вот ты скажи мне: ты сам это читал или слышал об этом от наших самовлюблённых учёных?

— Ну, предположим, что сам не читал. Но ведь учёные не врут. Нестор так сказал.

— Спокойненько. В этом случае всё произошло точно так же, как и со словами Михея о Господе.

— Во! Правильно. Ты мне так и не объяснил, в чём там дела, — оживился Коля.

— Так потому и не объяснил, что странность-то одна и та же. Сейчас я скажу. Вот только хочется мне уточнить католический вопрос. Поясняю, почему такой переход. Всё дело в отношении к слову Писания. Вот поляки страшным образом расправились со своим братьями православными, когда предавали нашу веру в пользу католиков. Католики купили их возможностью называться королями. Поляки ведь не знали, что короли –это мажордомы, слуги царские. Для этого надо знать, что значит слово — царь. Ну ладно, это уведёт нас немного в сторону. Потом я расскажу тебе об этом. Итак, поляки предали православие за консервную банку на голове. Британская королева очень сильно постаралась подтвердить это.

— Нет, ну а британская королева тут при чём? — буквально возмутился Коля.

— Как это при чём? — Алексей аж закипел от негодования. — Когда сакишвили пошёл на Цхинвал. А тебе надо знать, что осетины являются самым древним славянским народом. Так вот, когда сакишвили пошёл на Цхинвал убивать детей и старушек, то британская королева взяла его под свою защиту. Да разве может королева брать под защиту своей короны убийцу детей? Это же невозможно! Отсюда вывод: или королева перепутала, и вместо короны одела на свою головку ночной горшок, или, если всё-таки корона была настоящей, то королева была не настоящей, а это была кукла из театра марионеток. Итак, поляки предали нас. К кому они переметнулись? Присмотрись. Ведь глава католиков называет себя понтификом, а ведь это языческое звание. Что? Мало? Слушай ещё. Господь, когда посылал апостолов на службу, говорил им: если вас не примут в каком-нибудь городе, уйдите из того города, и пыль их не берите с собой. Ну-ка, вспомни, что римляне сделали с апостолами? Отсекли голову и распяли вверх ногами на кресте. Где? В каком городе? В том, откуда поляки чечевичную похлёбку для своего пуза выпросили. Получили? Ну, теперь ждите, получите по вере вашей! Прочитайте, что ждёт тот город, который отвергнет апостола. А ты говоришь, что они Писание читают. Да ничего они не читают. Вернёмся к Нестору. Да, Нестор написал: новгородцы позвали Рюрика. Только почему-то никто из учёных не говорит, что перед этими словами Нестор пишет, что новгородцы изгнали Рюрика. Новгородцы, как и древляне, как и современные бизнесмены, не захотели платить налог с земли. Зачем платить, если можно не платить? Рюрик не стал спорить с ними и доказывать, что это плохо, что без централизованного управления не создашь хорошей армии, и прочее. Он мирно ушёл со своей земли, не стал проливать кровь. И что? Новгородское быдло торговое передралось и вынуждено было опять позвать Рюрика. Новгородцы и после этого просто взяли в привычку обижать своего князя, а потом бегать к нему и упрашивать, чтобы он пришёл опять к ним и помог им справиться с врагом. О, новгородцы — это статья особая. Страшная. Языческая. Иван Васильевич пытался их почистить от грязи, да паршивого кобеля не отмоешь добела. А то, что Рюрика звали варягом, так в этом ничего особенного нет. В то время все, кто жил на берегах Балтийского моря, в Талине или Риге, все были варягами. Так что, Рюрики — это славяне, это русские князья. А тексты надо читать, а не вырывать из них только то, что тебе хочется. Вот ты прочитал мне Михея. Скажи мне, а почему ты остановился? Почему ты не прочитал третий стих?

— Третий? — удивился Коля. Он взял опять Библию и прочитал: Посему Он оставит их до времени…

— Ну? Объясни мне, почему ты остановился?

— Я думал, что это всё.

— У меня, после таких слов, так и наворачивается вопрос: а чем ты думал? И если ты мне скажешь, что головой, то я задам тебе вопрос: а кто тебе сказал, что человек думает головой? Ведь лучшие учёные с мировым именем дружно и категорично утверждали, что человек не может думать головой. Голова совершенно не приспособлена для этого. У неё совершенно другие задачи. У головы оперативное запоминающее устройство имеет слишком маленький объём.

— А чем же мы, тогда, думаем? — удивился Коля.

-О, эта тема такая обширная, что нам в неё, лучше, пока не углубляться. Уверяю тебя, очень многие замечательные учёные рассмотрели эту проблему и успешно решили. Их вывод: человек думает совсем не головой.

— А чем?

— А не скажу. Чтобы ты сам подумал, чем ты думаешь. Вот тебе задача: найди в Библии хоть одно указание на то, что человек мыслит головой. А потом сообщишь мне. А я хочу сообщить тебе мою последнюю находку. Я долго ломал себе голову над вопросом: почему Бог допустил татаро-монгольское нашествие на нашу землю? И ответ нашёл. Их нашествие предотвратило католическую оккупацию нашей земли. Заодно и от нечисти почистились.

— Нет, я больше не могу, — поднял руки Коля. — Уволь. В меня уже ничего больше не помещается. Дай мне хоть немножко переварить то, что я сегодня услышал от тебя. Я надеюсь, что мы с тобой ещё встретимся за пивом. Вот тогда ты мне ещё раз прочистишь мозги, а может, и сердце. Прошу, давай вернёмся к тому, с чего начинали: с пожаров. О каких пожарах ты мне говорил?

— А, об этом, — не очень энергично согласился Алёша. — Так я тебе почти всё рассказал. Понимаешь, когда всё это начиналось, я работал в школе. И вот, на волне всеобщей прихватизации, в райсельхозуправлении решили для школы выделить сорок га. Они тогда разворовывали всё, что можно, да и то, что нельзя, тоже. Ну и вот, для изображения видимости справедливости они и школе выделили кое-что. Расчёт был прост как репа: никто в школе серьёзно заниматься землёй не будет, поэтому эти сорок га потом можно будет тоже поместить в надёжные руки. На общем собрании в школе, собственно, так и стоял вопрос: так как мы не сможем пользоваться этой землёй, то надо её сдать в аренду. Но тут я встал, и сказал, что берусь принести пользу школе с этой земли. В общем, путём смазывания и прямого подкупа, я стал сначала арендатором своей доли, а также бессрочным арендатором оставшейся. В нашем совхозе нашлись ребята, которые пошли по моему пути: мы организовали сначала отдельную бригаду, а потом и окончательно оформились юридическим лицом. Нам столько пришлось вытерпеть, ты себе и представить не можешь. Нас спасло то, что сам по себе совхоз еле ноги волочил. Мы на его фоне выглядели вполне даже неплохо. И потом, нас держали как наглядный пример того, что не всё нагло разворовывается, что некоторые, как ни странно, ещё держатся на поверхности. В общем, мы пока ещё не утонули, что очень сильно некоторым действует на нервы. Вот нас и решили припугнуть «красным петухом». Ведь пожары были только на подворьях членов нашего кооператива. Поэтому и я, и другие ребята уверены, что хотели сжечь мой коровник, а сожгли у Скляровых. Вот поэтому я и прошу тебя помочь мне хоть чем-то оправдаться перед моими соседями.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Коля. — Какая от меня помощь? Я же ничего не делаю. Это ты сам всё придумал. Ты, лучше, скажи мне, что вы собираетесь делать, если ваши враги опять захотят вам устроить какую-нибудь пакость? Ведь надо же что-то предусмотреть, чтобы нейтрализовать их попытки угробить ваше дело.

— Ну, а как же! — усмехнулся Алёша. — Делаем. Конечно, пожары эти навредили, но и некоторую пользу принесли нам. Те люди, которые до сих пор стояли в стороне и пассивно наблюдали за тем, как мы стараемся выжить, а они сами старались вести индивидуальное хозяйство, одумались. Они начали понимать, что с ними могут расправиться ещё быстрее. Передушат поодиночке, расправятся, как хорёк с курами в курятнике. И пошли к нам. Так что мы после этих пожаров стали ещё сильнее. Нет худа без добра.

— Так у ваших врагов всё получилось наоборот? — удивился Коля. — Бог вам в помощь.

— Ну, а как же? — Алёша опять оживился. Ведь теперь говорили о его делах, от которых зависела его жизнь. –Люди, ведь, не все подлые, ленивые и глупые. Есть и такие, которым чего-то хочется, которые ради этого хочется готовы не побояться подлецов. Некоторым надоело кормить воров. Ну какому нормальному человеку это может понравиться? А тут такой редкий случай: попробовать самому честно заработать себе на жизнь. Да не на такую жизнь, которая раньше была, а на хорошую, честную и с добрым достатком. Вот поэтому кооперация наша крепнет с каждым днём. Мы ведь помогаем друг другу и дом поставить, и хозяйство в порядке держать. Если человек начинает хитрить или лениться, он у нас долго не задерживается, мы его отпускаем. С чем пришёл, с тем и отпускаем. Конечно же, не всем у нас нравится. Но такие случаи теперь стали очень редкими. За последние два года мы крепко стали на ноги. У нас земли уже столько же, сколько и в совхозе. А там всё продолжается управленческая чехарда, дела идут всё хуже и хуже, люди уходят. Вот поэтому на нас и точат свои зубы.

— А если они ещё что-нибудь придумают? — спросил Коля.

— Ну, во-первых, у них думалка совсем другая, —усмехнулся Алексей. — Они же головой думают. Во-вторых, у них всё построено на принципе: что сверху приказали, то и делать надо. А потому делают не старательно, но абы как. В-третьих, пожары эти не наши, местные, устраивали, а кто-то из города. И тут надо очень серьёзно разобраться, у кого это ещё появился к нашей земле такой сильный интерес? Это большой вопрос теперь для нас.

— А как ты решил, что не местные вам пожары устраивали?

— Да не пойдёт на это местный, — махнул рукой Алёша. — Ведь шила в мешке не утаишь. И как он потом жить тут будет, когда все узнают о его пакости. Нет, ему житья в посёлке потом не будет. Не дадут ему жить в посёлке. Но дело даже не в этом. Самое страшное для нас заключается в том, что пожары устраивали городские, денежные, с тщательной предварительной подготовкой. А это значит, что это совсем не баловство. Это значит, что на наш посёлок замахнулся кто-то из очень крупных. Вот это и опасно. Но оптимистично для нас то, что поджоги проведены, несмотря на подготовку, совершенно бездарно, без знания местных условий. В общем, чужаки. Не только не местные, но даже и не деревенские. Сгорело несколько стогов соломы и сена. Огня много, а вреда мы понесли не так уж, чтобы и много. Ночной фейерверк. А может, просто припугнуть хотели. В ту ночь в посёлке была замечена чужая машина. Мы попытались выяснить, к кому гости приезжали? Никого не нашли. Значит, это были гастролёры, просто приехали, покатались по посёлку, посмотрели, а под утро пожары устроили. Поэтому мы и решили, что нас кто-то из города пугает. Намекает, чтобы не мешали. В общем, проблема. Есть отчего голове болеть.

— И что вы решили?

— Да есть один весьма неплохой вариант, —Алексей удовлетворённо откинулся на спинку стула и потянулся к бутылке, чтобы наполнить стакан. — Иногда на въезде в наш посёлок выставляется пост. Там и тёплая будка с телефоном есть. При эпидемиях или на время отдыха на базе очень высоких гостей шлагбаум опускается, и машины проезжают по особому пропуску. В обществе уже давно назревает мнение, что пора там ставить дежурного от ГАИ.

— И местные власти согласны с этим? — удивился Коля.

— О, да ты глядишь в самый корень вопроса, — засмеялся Алёша. — Конечно же нет. И эта их недальновидность тоже принесёт нам некоторую пользу. Скоро перевыборы, и кое-кому руководящих деятелей администрации придётся для своей задницы подыскивать другое кресло. Но мы уже не беспокоимся, потому что организацию работы поста, как стало известно совсем недавно, возьмёт на себя завод.

— Какой завод?

— Авиационный. Этой идеей заинтересовались в Москве. Ещё в тридцатых годах, когда в Новопольске решили мастерские по ремонту и производству автомобилей и мотоциклов переоборудовать в производство самолётов, рассматривался наш посёлок как один из вариантов. Но тогда эта идея была отклонена. Некоторым высоко сидящим начальникам показалось, что посёлок слишком удалён от города. Слабые коммуникации, не было железной дороги, нет выхода к морю. Прошло время. Производство строительного камня расширилось так сильно, что провели ветку, и теперь железнодорожная грузовая платформа оказалась в паре километров от нас. При добыче камня пещеры так сильно удлинились и расширились, что противоположный конец их вышел к морю, и погрузку камня уже производят на баржи. Там грузовая пристань построена. Камень-то у нас оказался изумительный: лёгкий, прочный, тёплый, прекрасно обрабатывается. Я был в их пещерах. Это же идеальные ангары. У нас прекрасные перспективы. А в самом городе уже нет места для завода. Когда-то он стоял на краю города, а теперь оказался чуть ли не в центре. Получилось так, что побережье моря завод отнял у города: слипы и плавательные бассейны для амфибий выходят на пляж. Отдыхающие уже скоро будут загорать на крыльях самолётов. Санатории негде строить. А гул моторов! Да и для жителей оказалось очень неудобным: чтобы из Северного посёлка попасть в центр, городскому транспорту приходится совершать громадный крюк. Эта проблема уже давно кипит и пенится. Перенос завода за городскую черту уже решён. Всё дело только в финансах. Сейчас идут поиски места для переноса завода. Но выбора-то почти и нет: лучшие места заняты курортами, и получается, что кроме нашего озера его переносить некуда. К нам уже приезжала комиссия из Москвы. Всё уже решено.

— База отдыха и рёв взлетающих самолётов? — с сомнением покачал головой Коля. — Какой же тут отдых?

— А рёв взлетающих самолётов чуть ли не в центре города тебе больше нравится? — ехидно спросил Алёша. — Ну конечно же, некоторых издержек не избежать. Но если дело сделать по-уму, то положение можно сильно улучшить. Испытание и прогрев двигателей будет производиться на противоположном берегу, за поворотом. Ничего почти и не слышно будет. Кроме этого, перенос части цехов на тот берег сулит очень хорошие перспективы: меньше посторонних глаз, хорошая защита от промышленного шпионажа. Нас заверили, что ни база отдыха, ни наши поля не пострадают, потому что всё производство разместят в пещерах и старых шахтных выработках. На поверхности земли ничего не будет, кроме корпусов управления.

— Да, кстати, я давно хотел спросить у тебя: это правда, что за озером есть много не только серебра , но и стратегического сырья? Говорят, что там в прежнее время вели промышленные разработки.

— А, это, — усмехнулся Алексей. — Это считается очень важной государственной и военной тайной. Но об этой тайне все куры по посёлку кудахчут и козы блеют на лугах. Да, действительно, там богатейшие залежи. Поэтому сейчас на наш посёлок поглядывают, облизывая губы, весьма могущественные люди. Но, к нашему облегчению, в первую очередь мы стали на примете у министерства оборонной промышленности. Это должно помочь нам уберечься от хищников. К нам в последнее время зачастили высокие гости, в том числе и из органов безопасности. Пообещали, что скоро, буквально на днях поставят пост ГАИ на въезде в посёлок. Даже вопрос так не стоит: ставить или не ставить? Решили: ставить надо, но оборудовать его самой совремённой аппаратурой. Так что, мы теперь ждём, когда его завезут. Завтра или послезавтра топографы прибудут. Представители с завода каждый день приезжают. С базой отдыха хотят заключить договор на питание рабочих и жильё. В общем, потихоньку дело продвигается.

— И что? Теперь в посёлок нельзя будет въехать без пропуска? — удивился Коля.

— Ну, такие строгости ни к чему, — пожал плечами Алексей. — Въезд и выезд останется свободным, но будет автоматически фиксироваться номер каждой машины и люди в ней. Эта простая и вроде бы формальная операция для некоторых обернётся большим неудобством, так как к незнакомым машинам будет проявляться особый интерес.

— Да, дела здесь разворачиваются очень серьёзные, — задумчиво произнёс Коля, допивая пиво. — Но делам нашим это не помешает, наоборот, чище воздух должен стать в посёлке. Будем работать дальше.

ЗНАКОМСТВО С МАРИНОЙ

Коля продолжал жить в очаровательной комнатке главного корпуса, изредка наведываясь в своё будущее жилище. А там уже вовсю кипела новая работа. Две женщины, закрыв всю голову и лицо так, тщательно, что открытой оставалась только узенькая щелочка для глаз, обдирали старую побелку и расчищали трещины в штукатурке на потолке. Дом опять наполнился мусором, выгребать и вывозить который, доверено было, конечно, Николаю. Он знал, что в его доме работают мать с дочкой, и его, в конце концов, начало разбирать любопытство: кто из них молодая, а кто постарше? Особенно его тянуло увидеть, конечно, молодую. Но определиться в этом, казалось бы и не таком уж сложном вопросе, как ни старался, не мог. По росту возраст не оценишь, запросто ошибиться можно. А выказать определённый интерес к мамочке Коля не собирался. Отличить же где мамочка, где её дочка по очертаниям фигуры оказалось делом весьма не простым, так как обе женщины были одеты в одинаковые малопривлекательные костюмы, которые обычно называют весьма странным словом: комбинезон –этакое одеяние, которое когда-то имело тёмно-синий цвет, и которое надёжно уродовало любую фигуру, превращая её в нечто ногастое, грудастое, задастое. И любая попытка сравнить эти части женского тела была обречена на полный провал. К тому же женщины были не только весьма молчаливы, но и весьма успешно избегали встреч со своим, так сказать, заказчиком. Все переговоры с женщинами обычно вёл Алёша Строганов. Он же вручил им и предварительную оплату. Женщины ни в какую не хотели общаться с Николаем в своём специфическом облачении. Иногда доходило до смешного: своё пожелание увидеть кучу мусора вывезенной из комнаты, женщины передавали Коле через Алексея. Вначале такая форма общения женщин с ним немного забавляла Колю, но довольно скоро начала раздражать. Но так как он сам никак не мог повлиять на сложившуюся ситуацию, то пришлось терпеть.

В пятницу из курортного управления на базу отдыха приехала группа людей для проведения мероприятия, которое носило немного странное название: «семинар по обмену опытом». О том, каким именно опытом собирались обмениваться друг с другом руководители высокого полёта, можно было догадаться по некоторым косвенным признакам: весь состав группы был мужской; обслуживали их девушки молодые и привлекательные; в добавок к этому вечером из города подвезли ещё одну группу ещё более молодых и, быть может, более привлекательных, может быть, даже и девушек. Вся вечерняя и заключительная ночная часть семинара проходила в отдельном, так называемом, охотничьем домике, построенном специально несколько удалённо от оживлённых дорожек и прогулочных троп. Денежки налогоплательщиков помогли смягчить накал страстей на семинаре добрым коньячком и шикарной закуской в виде бутербродов с чёрной и красной икрой, а также крабов, креветок и прочих деликатесов, о которых Коля до сих пор и представления не имел. Это не считая того, что столовая целый день готовила для участников семинара самые лучшие свои блюда. Всё это Коля подробно узнал, когда в городе грузил из подвалов в машину, а потом уже в хоздворе базы выгружал из машины на кухню. Много ему пришлось поработать, разнося туши и тушки, замороженные пакеты и ящики, еврейские колбасы и армянские коньяки по цехам и кладовкам. Когда он узнал еврейской колбасы, у него волосы на голове дыбором стали. Разумеется, что доставлять готовые блюда в отдельно стоящий домик ему уже не доверили. Там уже работал специально подобранный контингент.

А Коле был доверен более важный фронт работ: чуть ли не языком вылизывать всю территорию базы, на которую, при самом невероятном стечении обстоятельств, могла ступить нога какого-нибудь из участников семинара. Его работу лично контролировал сам лично Константин Михайлович, причём до опупения придирчивым образом. Коля, доведённый до белого каления его далеко не всегда справедливыми замечаниями, обобщениями и умозаключениями, хотел уже было плюнуть на всю эту дребедень, да выложить своему шефу прямо в глаза всё, что он думает о нём самом, о его любимой доченьке, о всех отдыхающих на базе, о членах этой, так называемой, делегации, а особым образом изложить своё мнение о реальной цели их визита. Подытожить своё яркое и красочное выступлений Коля собирался прямым сообщением Константин Михайловичу о том, что его, Колю, уже буквально мутит от глупых расспросов, тупейших замечаний и шуточек самого низкого пошиба, которые позволяют себе высокопоставленные гости при виде, как они выражаются, симпатичного, молодого и хорошо развитого мусорщика. И выложил бы Коля всё накипевшее у него на сердце своему шефу, и завалил бы всю операцию, если бы в самый последний момент внезапно не увидел Алёшу Строганова, который сидел на скамейке в стороночке, ожидая, когда Константин Михайловичу надоест распекать своего подчинённого. Наконец, хозяин базы посчитал, что он сделал всё возможное и невозможное для наведения должного порядка на принадлежащей ему территории, и удалился. Коля, сунув метлу под руку так, как он когда-то брал свою любимую скрипочку, подошёл к Алексею и сел рядом.

— Достаётся? — участливо спросил Алексей, ещё не догадываясь о степени накалённости Николая.

— Угу, — только и смог выдавить из себя Николай нечто похожее на подобие приличия, аккуратно пристраивая метлу в кустах сирени позади скамейки.

— Ну ничего, надо терпеть, — ничего ещё не понимая, пробормотал Алёша. И после небольшой паузы продолжил. –Слушай, женщины, ну эти, которые у тебя в доме работают, просили передать, чтобы ты сегодня вывез мусор. Они уже закончили все подготовительные работы и теперь будут клеить обои.

Коля в отчаянии склонился, опёрся локтями о колени и сжал голову руками. Так, в полном молчании, они просидели довольно долго, и Строганов с уже чётко выраженным беспокойством смотрел на его склонённую голову.

— Нет, я не понимаю, — Коля в отчаянии выпрямился, замотал головой из стороны в сторону и в горестном бессилии откинулся на спинку скамьи. — Я не понимаю, почему я должен терпеть, когда всякое «гэ» считает своим долгом учить меня, сообщать мне о том, что я неправильно делаю что-то, заявлять мне: как вы такое можете говорить? Глупейший вопрос! Открываю рот и говорю то, что думаю. Вот так я говорю. Почему любое ничтожество считает своим долгом вытереть об меня свои ноги? Почему все видят во мне ничтожество, а на себя посмотреть никак не хотят посмотреть? Не понимаю и не хочу понимать.

— Ты обо мне? — насторожился Строганов.

— Да нет, что ты? Ты тут абсолютно ни при чём, — Коля отчаянно крутанул головой. — Меня удивляют своей манерой поведения гости и сам Константин Михайлович и его гости. А сколько сплетен уже ходят про меня среда местных жителей! Человек ходит, смотрит на тебя, молчит, и ты начинаешь думать, что он к тебе хорошо относится. Ну, ладно, пусть не хорошо, а нормально. И внезапно, понимаешь, совершенно внезапно, обязательно тогда, когда тебе трудно, когда ты волей неволей ищешь в ком-нибудь подкрепление, хоть небольшое укрытие от неприятностей, именно в этот момент, словно специально подкарауливали его, они начинают выкладывать тебе всё, что успели накопить за время своего молчания. Перечисляют тебе все вольные и невольные ошибки и срывы. И вдруг ты узнаёшь: то, что ты имел наглость причислять к своим достоинствам, вдруг становится твоим недостатком, тяжким проступком чуть ли не против всего человечества в целом и конкретно против этого человека, который оказывается всё это время страдал от одного твоего присутствия рядом с ним. И ты начинаешь понимать, что когда этот человек ходил и жил рядом с тобой, он внимательно следил за твоими действиями, тщательно фиксировал каждый промах, каждую неточность. И если возникала возможность толкования в ту или иную сторону, то толковал твои слова и поступки только так, чтобы тебе было больнее, чтобы ты закричал от обиды и негодования. А вот до этого момента с их стороны не последует ни малейшего намёка на неодобрение. Но когда пришёл час икс, то в ход идёт всё, что накоплено. Пришло время бросать камни. И камни летят все до последнего. И бросаются камни не просто абы как, а с тщательным прицелом, так, чтобы причинить максимальную боль. Ну почему? Разве это честно? Разве это справедливо? Ну почему люди такие?

— Ты обо мне? — всё ещё настороженно опять спросил Строганов.

— Да нет же. Ну при чём здесь ты? — Коля расстроено махнул рукой. — Ты совсем другой.

— Тогда зачем ты мне всё это говоришь?

— Да? — Коля осёкся. — Не знаю. А действительно: почему? Ты прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Я не хотел. Я считал само собой разумеющимся, что ты другой. Прости меня, — Коля, в полнейшем расстройстве, вытащил свою метлу из кустов и быстро зашагал прочь.

— Так ты всё-таки обиделся на меня? — крикнул ему вдогонку Строганов.

— Почему обиделся? — Коля остановился, повернулся и двумя руками опёрся о метлу, которую поставил перед собой как посох: ручкой вниз, а веточками вверх. — Ничего я не обиделся. С чего ты это взял?

— Ты даже не спросил: зачем я пришёл?

— Я боюсь опять заговорить. Боюсь опять обидеть тебя нечаянным словом. Во мне сейчас всё кипит. Я сейчас пойду на берег озера и буду жаловаться волнам. Они меня очень хорошо успокаивают. Им можно говорить всё, а они тихо убаюкивают. Волны охотно слушают меня и растворяют в своей глубине все мои горести. Я их люблю.

— И какая твоя главная претензия к людям?

— Они молча носят в себе недовольство мной, — тихо сказал Коля. Он вернулся к скамейке и опять сел.

— Но и ты не всегда говоришь им то, что думаешь о них, — Строганов говорил спокойно, почти без улыбки.

— Конечно, не всегда. Я стараюсь скрывать от них то, что я думаю о них, — опустошённо согласился Коля, вяло пожав плечам. — С чего это я всегда должен говорить им всё, что я думаю о них? Это, скорее, будет похоже на самоубийство. Они и без этого еле терпят меня, а если я буду говорить им то, что я о них думаю, то они быстренько упрячут меня в жёлтенький домик, чтобы я не мешал им жить и не портил им настроение.

— Тогда я не пойму твоих претензий к людям, — продолжил Строганов выяснять причину эмоционального возмущения Коли. — Они молчат, и это вызывает в тебе возмущение. Но, ведь, и ты молчишь. Почему ты ими недоволен, а своё молчание прощаешь себе со спокойной душой. Тебе не кажется это странным?

— Нет, мне не кажется это странным, — Коля уже огрызался. — Они молчат о моих странностях и недостатках потому что копят их, потому что они собирают на меня своё досье, чтобы потом, когда подвернётся случай, побольнее меня укусить, бросив мне в лицо свои обвинения. Я же молчу не потому, что коплю, а потому что стараюсь не видеть того, что они делают. Я не коплю, я не бросаю им в лицо обвинения, а стараюсь продолжать молчать.

— Зря ты так сильно отделяешь себя от других людей, — пожал плечами Алёша. — Можешь считать, что я не понял, в чём состоит разница твоего молчания от молчания других. Я согласен с тобой только в том, что не надо другим людям говорить своё мнение. Твоё мнение должно остаться при тебе. Не надо считать себя героем нашего времени только потому, что другие иногда высказывают тебе своё мнение о тебе, а ты своё мнение о них не доводишь до их сведения. Не надо просить себе медаль на грудь. Бери на вооружение слова Господа: если ты сделал что-то хорошее, то скажи: а что в этом особенного? Так и должно поступать. Не надо выпячиваться. Ты такой же, как и все.

— Такой же, как и все, — словно эхо, повторил Коля, сам в себе удивляясь этой простой и незатейливой мысли. И, склонившись, уронил голову на руки. И опять наступило молчание. — Зря я взялся за это дело, — прошептал он в ладони. — Не по зубам оно мне. Я не выдержу. Я не готов к такой работе. Надо уходить.

— Да брось ты паниковать. Подумаешь, зацепили немножко за чувствительное. Ты же уже почти взрослый, — Строганов с некоторым беспокойством посмотрел на склонившегося Николая. — Ну, прищемили тебе немного хвоста. Так что теперь, всю работу заваливать? И всё, чего ты успел добиться с таким трудом, теперь коту под хвост?

— Ну, почему же так сразу коту под хвост, — Коля выпрямился и с тоской смотрел куда-то вдаль. — Придёт другой, более способный, и начнёт с того места, на котором остановился я.

— Да где же нам взять другого? Где мы ещё найдём такого способного? Ты же невероятно быстро проделал работу, в успешном исполнении которой никто не был уверен? Тебе же удалось сделать так много. Ты у хозяина базы отдыха ходишь в незаменимых. Он тебе доверяет. Просто, у тебя очень сложная работа. Гораздо труднее, чем у кого-нибудь из нас. Ну, не сердись. Ну, потерпи ещё немного. Тебе надо немножко отдохнуть, развеяться, отвлечься от этой мелкой и грязной работы. Но без этой работы мы не сможем подобраться близко к Константину Михайловичу, не сможем завоевать его доверие. Надо что-то придумать. Ты сейчас играешь на скрипке?

— Нет, — Коля отрицательно покачал головой не отводя взгляда от того, что он видел где-то там далеко и высоко.

— А почему? — удивился Алёша Строганов. — Тебе уже не нравится играть?

— Ну что ты такое говоришь? — Коля даже повернулся к Алексею. — Как можно даже так думать? Душа тоскует по скрипочке. Мне моя скрипочка даже по ночам иногда снится, — Коля отвернулся и опять уставился куда-то вдаль. — Так ведь скрипка же далеко! Дома. Да здесь и поиграть-то негде. В главном корпусе играть никак нельзя: отдыхающие протестовать будут. Ещё из корпуса выгонят, где мне тогда жить?

— Ну что ж, тогда, надо побыстрее заканчивать отделку домика у водокачки, — взмахнул руками Строганов. — Я скажу женщинам, чтобы они постарались побыстрее закончить свою работу.

— Да ничего не надо делать, — Коля поморщился как от зубной боли. — Пусть всё идёт так как идёт. Всё равно, скрипка далеко. За ней надо ещё съездить. Вот Игорь приедет, я у него деньги получу и сразу же за скрипочкой поеду. Я почему так психанул? Ведь я сегодня был в домике, когда они пришли. Я как раз печку растапливал. Они молча ходили мимо меня. Мне ничего, ни словечка не сказали. А оказывается, что надо было что-то сделать. А тут ещё эта гамнюшная конференция с её прибабашными высокопоставленными делегатами, которым наконец-то удалось оторваться от уютного семейного очага, и теперь они жаждут нажраться за государственный счёт, запустить лапы симпатичной девчонке под юбку, а заодно поразвлекаться над чудаковатым дворником. И самое главное, я же перед их приездом постарался получше убрать, но подул ветерок и несколько листочков посмели сорваться с веточки и упасть на дорожку. И вот, становись в позицию «гэ» и прими причитающуюся тебе порцию…

— Да ладно тебе, — вздохнул Алёша. — Ну что теперь? Людей не изменишь. Не надо на них сердиться.

— Да я и не сержусь. Но, ведь, обидно же, — вздохнул Коля. Старался, старался и на тебе, получил. Я же, представь себе, живой. Мне же иногда бывает обидно. Не пойму я этого. Каждый упёрся лбом в свою проблему, а на всё остальное ему начхать с высокой горки. Никому и в голову не приходит, что можно понять другого и прийти ему на помощь. И что из всего этого получается? А поэтому, если взять картину в общем, получается мерзопакостнейшая картина. Хотя, каждый в отдельности, может быть, и хочет добра. По крайней мере, старается стать счастливым. А ни у кого ничего хорошего не получается. И никто ничего не поймёт. И всё стонут, как голуби, и ревут, как медведи. И ведь уже тысячи лет прошли. А сколько, так называемых, учёных выкормились на чужих харчах, взамен так ничего и не дав людям. Пустыня. Куда ни кинься — пустыня! Ничего не изменилось.

— Изменилось, изменилось, — похлопал Николая по коленке Алексей. — До тебя, вон, дошло, значит, изменилось.

На этом они, пока, и распрощались. Ближе к вечеру Коля сходил к домику, подсыпал печку, вывез грязь и ободранную побелку. Потом пошёл ещё раз просмотреть дорожки базы отдыха, чтобы подобрать мусор на вверенной ему территории. Вернулся к водокачке уже довольно поздно. Свет в домике не видно. Коля зашёл в своё будущее жилище, прошёл на кухню. Печка горела хорошо. Из щели под дверью в ванную комнату выбивалась узенькая полоска света. Он подумал, что женщины перед уходом забыли выключить освещение. Подошёл к двери. Услышал звук льющейся из душа воды.

— Неужели и воду не выключили? — подумал он и взялся за ручку, приоткрыл дверь в ванную комнату и остолбенел: в ванне спиной к нему стояла юная девушка с намыленной головой. Она, чуть наклонившись и, оттопырив очаровательную попочку, наощупь искала разбрызгиватель, чтобы сполоснуть голову. И вот, девушка, подняв правой рукой разбрызгиватель над своей головкой, левой рукой начала крутить кран, регулируя температуру воды. Потом она закрепила разбрызгиватель в кронштейне и принялась смывать мыло со своей головы. Она двигалась под водяным дождём словно модель на подиуме. Оторваться по собственному желанию от любования этой чудесной картиной Коля никак не мог. Как можно, вот так, просто взять и добровольно отказаться от наслаждения видеть крепкие, высокие груди, упруго покачивающиеся из стороны в сторону, с аккуратными блестящими от воды коричневыми пятачками и торчащими сосцами? А рисунок тонкой талии, круто, но, в то же время, очень изящно и плавно переходящей в бёдра и стройные ножки! А чуть темнеющий между ними треугольничек пониже пупка? А попка и то место под ней, откуда эти самые ножки расходятся? А спинка? А плечи и руки? Да всё в ней было совершенно! Всё притягивало к себе взгляд, не давая ни малейшего шанса для того, чтобы отвести глаза в сторону. Ко всему этому сокровищу тянулись руки. Хотелось трогать и целовать.

Дверь он приоткрыл совершенно бесшумно, поэтому красавицу могла спугнуть только волна прохладного воздуха, проникающая в ванную из кухни через приоткрытую дверь. Не желая терять возможность любоваться чудным видением из-за такого пустяка, Коля прикрыл дверь, оставив небольшую щель для наблюдения за соблазнительной щелочкой, которую он мог видеть в те моменты, когда девушка, повернувшись к нему спиной, наклонялась. Лёгкий, почти мимолётный стыд и смущение придут потом, заставляя искать слова оправдания. И они, конечно отыщутся. Но это всё будет потом. А сейчас в нём помимо его воли возникал и укреплялся пока ещё не вполне ясный и осознанный огонь желания. В самом начале наблюдения за купающейся девушкой он ещё не испытывал желания подойти, потрогать, прикоснуться, погладить. Просто, белое, обнажённое тело прекрасной девушки завораживало красотой, изяществом и нежной прелестью, самой своей привлекательностью отрезая всякую возможность отвернуться или отвести глаза. Это потом он осознает, что между нельзя и хочется, выбрал хочется. Нельзя скажет своё веское слово только тогда, когда кино закончится. А сейчас было только одно желание: чтобы это продолжалось бесконечно. Но время шло, и напряжение в штанах начало требовать от него таких действий, о которых он уже читал, слышал, догадывался. Но что он мог сделать? Где-то здесь должна быть и её мама. А если она закричит и устроит скандал? Что ему тогда говорить? Чем тогда оправдаешься перед общественным мнением? Тем, что не смог справиться со своими низменными страстями? Какой позор! Какой сладкий позор! Такой сладкий, что он никак не мог заставить себя оторваться от невыразимо привлекательного вида её чарующей попочки. Он был простым человеком, и у него не было сил оторвать свои глаза от обнажённой прекрасной девушки. Когда-нибудь потом, когда он опять обретёт способность рассуждать, он, наверное, выскажет самому себе всё, что он думает, покроет позором презрения свою ещё пока не седую голову. Это всё будет потом. А пока он, придерживая правой рукой дверь, левой сжимает через штаны ствол, не давая ему вырваться наружу и полностью захватить всю его волю и остатки разумения, ибо тогда произойдёт безумное и совершенно непоправимое: он ворвётся в ванную и овладеет красавицей.

Коля не знал, как долго он любовался купанием красавицы. Прервало его сладостное мучение ощущение того, что позади него обстановка меняется. Он по возможности быстро, но достаточно мягко, чтобы не спугнуть стройную красавицу, прикрыл дверь и оглянулся. Он не включил на кухне свет, довольствуясь красноватым светом раскалённых углей, который пробивался из щелей печки. В коридоре свет тоже не горел. Свет исходил через открытую дверь одной из комнат. Наверное, когда Коля вошёл в дом, женщина отдыхала в комнате с выключенным светом, а теперь она проснулась, встала, включила свет, открыла дверь и вышла в коридор. И теперь женщина смотрит, как он, Коля, подсматривает за её дочерью. Что же теперь будет?

— Что? Понравилась? — спокойно спросила женщина, стоя в дверях. Свет шёл на кухню из чуть освещённого коридора, поэтому коля не видел лица женщины, но мог различить немножко грузноватые очертания её фигуры. — А ты попробуй, войди. Чего так зря стоять? Ещё случится с тобой что-нибудь. Может, она пустит тебя к себе. Ты ей нравишься. Вдруг удастся тебе сделать из моей доченьки что-нибудь хорошее, замуж, может, возьмёшь. Она на тебя определённо глаз положила. Иди. Попробуй. Я разрешаю. Только не обижай её. Она у меня очень хорошая. Умная и красивая. А евреи говорят, что это гарантия того, что замуж не выйдет. Вот она никак не может найти такого, кто ей понравится. Ты — второй. Я внуков хочу понянчить. А то, может, скоро помру, а внучка и на руках не подержу. Чем же мы хуже-то других? Иди, иди, посмотри, какая у меня красавица получилась. Только смотри, не обидь мою ласточку. Таких на свете больше нет, — женщина отступила назад и закрыла за собой дверь.

У Николая внутри будто самовар взорвался. Вот когда по-настоящему заиграла плоть. Дыхание перехватило. Жаром опалило лицо от представления, как он сейчас откроет дверь в ванную, тихо подойдёт к девушке и начнёт гладить спинку, попку, плечики, животик. А потом прильнёт губами к сосочкам. Его левая рука будет гладить ей бёдра и попку, а правая проникнет ей между ногами. Она, конечно, сначала будет сопротивляться, начнёт отталкивать его, но скоро ослабеет, сдастся и сама начнёт гладить и целовать его волосы, и будет прижимать его рот к своей груди. И вот тогда он посадит её на сиденье венной, потом положит, потом…

— Мама, это ты? — послышался из ванной захлёбывающийся, булькающий и прыскающий водой голос Маринки. –Ой. Как здесь хорошо! Иди сюда, потри мне спину. Скорей, а то хозяин может нагрянуть!

Нет. Невозможно даже представить, каких усилий стоило Коле не войти к ней, чтобы потереть спинку. Уж он потёр бы спинку, так потёр. Но! Осторожно пятясь, Коля спиной наткнулся на дверь, толкнул и оказался в тёмном коридоре. Из под двери следующей комнаты выбивалась узкая полоска света. В полной прострации Коля подошёл к двери и приоткрыл её. Женщина в платье лежала на ватном матрасе, покрытом байковым одеялом. Около неё на столе, застеленном газетой, стояла начатая бутылка вина, два стакана, нарезанный хлеб, мясо, помидоры и огурцы.

— Там Марина зовёт вас потереть ей спину, — смущённо проговорил Коля.

— А ты, значит, побоялся потереть ей спину? — спокойным низким голосом сказала женщина. — Что, не осмелился? Ну и правильно. Ведь она знает, что я рядом. Да даже если бы вы в доме были только вдвоём, ничего бы, наверное, не получилось: она могла бы устроить тебе такую головомойку, что ты ещё целый год боялся бы к ней подступиться. Это уже проверено. Жуткий характер. Ничего, не торопись, — женщина поднялась и села на постели. — У неё сейчас никого нет. После Володи никого и близко к себе не подпускает. Но ты ей почему-то сразу понравился. Да оно и понятно: пригожий ты хлопчик, справный. С тех пор как мы у тебя начали работать, она сильно повеселела. Учти это. Приходи сегодня в восемь к Алёше Строганову. Он очень расхваливает тебя. Что-нибудь придумаем. Может быть, зятем мне станешь.

— Да я же дворник.

— Ну и что? — равнодушно пожала плечами женщина. — Разве дворник не человек? Подумаешь, важность какая. Лишь бы человек хороший был. Мы тебя научим хорошей специальности. Ты, я слышала, парень толковый. Только рыбу не лови. Выгоню, — женщина поднялась и направилась к двери, в проёме которой стоял Коля. Он отступил.

Женщина спокойно, молча, не оглядываясь, скрылась на кухне. Коля смотрел ей вслед и представлял себе: вот она сейчас трёт спину красивой, загадочной Марине. Коля с удовольствием бы эту работу сделал вместо неё. Ему очень хотелось поближе познакомиться с таинственной Мариночкой. Через открытую дверь кухни он слышал звонкий девичий смех и шутливые шлепки по мокрому телу. Коля быстро сбежал из своего будущего жилища. Вскоре и женщины ушли домой. До восьми оставалось всего ничего. По мере того, как стрелки часов всё ближе и ближе подбирались к восьми часам, непонятное беспокойство всё сильнее и сильнее охватывало Николая. Хотелось что-то делать, куда-то бежать. Но последний автобус в город уже ушёл, поэтому в Новопольск ему сегодня уже не попасть.

— А что мне делать в Новопольске? — вяло размышлял Коля, одеваясь. — Опять идти к Фроловым? Да сколько же можно надоедать им своим присутствием? Что я там буду делать? Здрасьте, мол, накормите меня, пожалуйста. Хозяйке надо думать, чем таким угостить гостя, чтобы вдруг не обиделся. Хозяину тоже беспокойство: чем таким занять гостя, о чём с ним говорить, о чём спрашивать, чтобы не подумал гость, что он — не званый. Игоря всё ещё нет. А кто он им без Игоря? Потенциальный будущий родственник? Может быть — да, а может и нет. Кто ж его знает, как дела со свадьбой повернутся? Нет, не гоже насильно навязываться в родственники. Нужен будет — позовут. У них свои планы на сегодняшний вечер. Нет, надо дать отдохнуть людям от своего присутствия. Какая ещё есть причина, чтобы ехать в город? Чтобы ещё раз попытаться увидеть Ирину? Ради этого можно, конечно, попробовать. Вот только есть некоторые но. Во-первых, даже если Ира согласится встретиться с ним, то и в этом, очень сомнительном случае, ему не миновать встречи с её тётушкой, цербером стоящая на страже непорочности своей племянницы. Очень приятная перспектива, ничего не скажешь. Во-вторых. Да если даже ему и удастся встретиться с Ириной один на один, откуда такая уверенность, что она с охотой пойдёт на такую встречу? Ну с чего это она будет с ним встречаться? Ему ли, грузчику и мусорщику, надеяться на то, что княжна предпочтёт его, а не владельца «Хитачи центра»? Куда конь с копытом забрался, найдётся ли место раку с клешней? Очень весёлое занятие: бежать, бежать, добежать, наконец до Ирины, запыхавшись от желания увидеть любимые глазоньки, а вместо их сияния наткнуться на презрение княжны или даже ненависть. Ну с чего ты взял, что она хочет увидеться с тобой? Подумаешь, один раз почти насильно поцеловал. Да Генрих, наверное, целует её по сотне раз в день. Да не просто целует, а как владелец своей будущей жены уже ласкает и трогает везде и всюду. Да может он как раз именно сейчас снимает с неё трусики и раздвигает ножки, чтобы…О нет, не надо. Так и до сумасшествия не далеко осталось. Николай резко тряхнул головой, чтобы сбросить с себя жуткое видение. В-третьих, погода плохая сегодня. Противный, мелкий, холодный дождичек срывается. Погода как бы говорит: успокойся, не рыпайся, нечего давать волю своим фантазиям. Они тебя до добра не доведут. Вспомни-ка, лучше, какая чудненькая попка у Марины. Может удастся и прикоснуться к ней? Лучше синичка в руках, чем журавль в небе. Твоя мечта по естественному ходу развития событий должна свить себе гнёздышко в уютной, заполированной под евро стандарт клеточке «Хитачи центра». Успокойся, опять захотел быть вторым у девушки между ножками? А не хватит ли? Неужели тебе одного раза недостаточно? Сходи-ка, лучше, к Алёше Строганову. Это и ближе, и надёжней: нет, пока, никакой угрозы опять фэйсом об тэйбл.

И пошёл Коля к Строгановым.

— Сегодня не поехал в город? –почти не удивившись приходу Коли, спросил Алёша. — Ну и правильно. У нас лучше, чем в городе. Слушай, тут соседка приходила, Елена Сергеевна, которая дом твой ремонтирует. Мы с ней о ремонте поговорили. Я за неделю заплатил. Ты не возражаешь? Мне кажется, они очень хорошо работают, качественно.

— А с чего это я должен возражать? Деньги-то не мои, — пожал плечами Коля. А сам в это время подумал, что было бы весьма кстати, если бы ему хоть кто-то заплатил за труды. Какая-то советская система получается: все дёргают за сиськи, чтобы корова побольше давал молока, а вот о том, чтобы покормить несчастную бурёнку, никто никак не может догадаться. Был в одном колхозе такой эксперимент: что будет, если регулярно доить, но пореже кормить? И всё, вроде бы, так прекрасно шло, молоко получалось с очень низкой себестоимостью, вот только бурёнка подлая попалась — сдохла внезапно. Не повезло экспериментатором с бурёнкой. Так эксперимент и остался незавершённым.

— Так вот, Елена Сергеевна про тебя спрашивала: не придёшь ли ты сегодня в гости ко мне? — продолжил Алёша. — Ну, я немножко удивился: с чего бы это? А она говорит, что Марина хотела бы сходить на танцы, да, вот, не с кем, провожатый ей нужен. Просила, если ты придёшь, чтобы к ним заглянул, может, проводишь её дочку, да сам немного развлечёшься. Послушай, Маринка девчонка очень хорошая, красивая. Теперь таких днём с огнём не сыщешь. Она сейчас в тоске великой. Тебе тоскливо, ей тоскливо, может, и подсобите друг другу, тоску разгоните. Веселей на жизнь посмотришь. Присмотрись, она замечательная и весёлая.

Всё оказалось так, как сказал Алёша. Действительно, весь вечер Марина говорила почти без умолку, рассказывала про институт и студенческую жизнь. И очень ярко и эмоционально реагировала на осторожные вопросы и высказывания Николая. В своих рассуждениях она нисколько не боялась трогать серьёзные темы. Коле понравилось то, что она не пыталась выведать у него как можно больше сведений о нём. Нет. Как ни странно, она больше рассказывала о своей работе в школе, чем пыталась выведать о том, почему он работает дворником. По её мнению, именно дети и воспитание их должны занимать в жизни человека главнейшее место, только этой цели стоило отдать всю свою жизнь. Дети терпеть не могут скучных, занудных наставлений. Но самое замечательное в них это их способность сразу же, чуть ли не с первого слова, распознавать ложь, а потом всеми своими ещё слабенькими силёнками отгораживаться от её источника. И оказывается, чем меньше дети, тем работать с ними интересней, и результаты работы проявляются очень быстро. Особенно Марине понравилось то, что дети очень остро и ярко реагируют на старание помочь им. А успешные результаты твоих стараний видны сразу же, в сияющих глазах детей. Но в то же время работа с детьми и самая страшная.

— Почему? — удивился Коля.

Сначала он танцевал, положив ладонь правой руки Марине на талию сбоку. Положил не нахально, не плотно, а чуть касаясь. Второй рукой в это время поглаживал тонкие и нежные пальчики партнёрши. Двигаясь в танце, он правой рукой исследовал то, что глаза его уже видели, когда Марина купалась в его ванной. Когда его правая рука продвигалась вперёд, то ощущала движение её упругого, тёпленького животика. Движение это было таким соблазнительным, а изгибы нижней части животика так сильно напоминали ему, что если двигаться так и дальше, то скоро можно ощутить покрытую волосами выпуклость её лобочка, что ствол его дубины, почуяв умопомрачительную близость объекта вожделения, воспрянул от длительной спячки, поднял отяжелевшую голову и направил её туда, куда он всегда непреодолимо стремился, к девичьей промежности. А правая рука Коли, словно вдруг вспомнив, что они сейчас далеко от его ванной комнаты, начала медленно подниматься по боку Марины вверх. Вот её рёбрышки. Кому что нравится: некоторые любят копчёные рёбрышки зарезанного молодого поросёночка, а Коля балдеет свежих девичьих. А там, повыше, Маринкина левая сисечка. Головка его дубины, конечно, пока туда не достанет, но ведь очень хочется. А широко известен магический постулат: если очень сильно захотеть, то обязательно сбудется. Один мой знакомый, услышав от меня этот постулат, презрительно фыркнул в мою сторону. «После окончания школы я очень хотел поступить учиться в институт международных связей, но у меня из этого ничего не получилось, приходится вкалывать обычным бизнесменом средней руки, —заявил он, желая наповал сразить меня обоснованием своего по петушиному гонористого фырка. Я ,разумеется, наповал был сражён его курячьей логикой. Но собрал все свои орлиные способности в один кулак. –А ты, мне помнится, рассказывал, что во время учёбы в школе очень любил отлынивать от занятий. По времени эта твоя нелюбовь к обучению является первой. Вот и получил исполнение своего первого сильного желания. А второе твоё желание, в обойме всех твоих многочисленных желаний, о которых я и не подозреваю, но уж у Бога они, поверь мне, все напереч1т, ни одно не пропало, ни одно не пролезет вне очереди, правило «стэка» у Бога работает в другом месте, так вот, второе твоё желание может быть исполнено только по завершении исполнения первого. Секи, не друшляй. И потом, тебе надо помнить, что некоторым интер девочкам тоже удавалось закончить эти самые международные отношения. Не теряй своей странной надежды, может быть случится так, что эти самые международные отношения тебя нагонят, хотя бы и в постели». Да, но вернувшись не к нашим сисечкам, обратим внимание на то, что Колина правая рука, словно опомнившись, двинулась назад, Марине за спину. Ведь там тоже есть объекты, к которым рука мужчины так и тянется. Тянется, просто, непреодолимо. Если вы почему-то подумали, что я намекаю на чарующую попку Марины, то спешу вам сообщить: вы абсолютно правы. Разве можно найти на свете что-нибудь прелестней и ценнее? Да ни в жисть! Обращаю ваше внимание на такой факт: в нашей жизни обычно мужчина сначала наощупь через одежду знакомится с прелестями объекта своего вожделения, и только потом проверяет глазами соответствие оригинала своим мечтам, а у Коли произошло наоборот: он сначала посмотрел на голенькие ножки, попку и животик, а потом начал анализировать методом пальпации. Тоже, знаете ли, весьма интересно.

— Ну, как это: почему? — удивилась его странной непонятливости Марина, делая вид, что совершенно не замечает, чем он занимается под музыку. Она откинулась немного назад, что привело к изгибу её тела животиком вперёд к Николаю, что, в свою очередь, усилило прикосновение его дубины в штанах к низу её животика. Её светло-серо-голубые глазищи пристально наблюдали за выражением глаз мужчины, который, похоже, пытался соблазнить её на подвиг: не смеётся ли он над нею, не пытается ли он совершить морской подвиг: поматросить и бросить. Очевидно, её наблюдения не дали пищи разочарованию в нём. — Дети-то ещё не научились хитрить и скрывать свои впечатления. Они ещё чистенькие и открытые. В их глазках ты видишь все свои ошибки, да причём в сильно увеличенном виде. Дети для тебя становятся увеличительным стеклом, через которое ты рассматриваешь свои недостатки. И ты вдруг воочию начинаешь понимать, что вольно или невольно сеешь в детях свои ошибки, и каждая из них вырастает, умножается, иная в пять, иная в десять, а иная и в сотни раз. Разве это не страшно?

— Я не работал так близко и так профессионально с детьми, поэтому ещё не думал на эту тему, — смутился Коля. — Но, исходя из твоих слов, могу сделать вполне определённый вывод: половину преподавателей надо повыгонять из школы, — Коля, не затрудняя своё сознание смыслом произносимых слов, изо всех сил старался не оставлять руки без работы. Его ладонь медленно, очень медленно и неуклонно сползала вниз до тех пор, пока не ощутила крутой переход от спины к ягодкам красавицы. Ощутив наличие под платьем резинки трусиков, его ладонь остановилась. Страшно, как-то. Спец пропуск для доступа в эту зону ещё не получен.

— О, если бы только половину, — грустно вздохнула Марина.

— Так постой, — в его голову пришла мысль, которая его так сильно заинтересовала, что он даже на некоторое время перестал заниматься исследованиями трусиков и прочих частей туалета Марины. — Ведь твои слова можно в такой же мере серьёзности отнести не только к школьным работникам, но и к деятелям культуры: художникам, писателям, музыкантам. Например, выходит музыкант на сцену играть музыку, которая возбуждает в человеке, предположим, низменные инстинкты, а зал полон зрителей, им нравится его антимузыка, потому что она заводит их. Им кажется, что им весело. Организм вырабатывает много тонизирующих гормонов, которые предназначены Творцом человека для преодоления опасных ситуаций или для того, чтобы размножаться, для утверждения жизни на Земле. Но ничего этого нет. Человек говорит: сейчас мне некогда заводить своих детей, слишком уж это хлопотное дело. Потом. Потом приходит это самое потом, а в душе уже ничего нет. Гормональный огонь сгорел для получения видимости удовольствия. Человек уже не хочет возиться с детскими какашками. Он не хочет даже думать о том, что Бог возится с его какашками. Человек идёт в детский дом и берёт на воспитание маленького ребёнка. Человеку кажется, что он легко справится с маленьким ребёнком. А опыта нет, не говоря уж о том, что любовь давно уже убежала из человеческого сердца. И жизнь превращается не только в каторгу, но в обычное уголовно наказуемое деяние. Или другой пример. Писатель пишет книгу о самоутверждении, зависти, накопительстве, зле и похоти. И эта книга пользуется широким спросом. А если есть спрос, то предложение обязательно появится, ибо есть некто, который обеспечивает это. Человеку очень нравится сидеть в уютном, тёплом доме и получать извращённое удовольствие от созерцания мерзости других людей: о, о, смотрите, он душит свою возлюбленную! Мне иногда так и кажется, что они в этот момент писают от удовольствия. Так и хочется в Большом театре расставить штатные горшочки под роскошными креслами. И чем более популярен писатель, тем больше читателей увлекается его книгами. И писательский грех даёт приплод в тысячи раз. За такой грех обязательно дадут нобелевскую. Во!

— Ну, не знаю, как там с музыкантами и писателями, нет их среди моих знакомых, — пожала прекрасным плечиком Марина. — Только я считаю, что с детьми всё гораздо страшней. Вот, к примеру, взять музыканта. Кто приходит на концерт слушать его музыку? Взрослые! А их испортить больше, чем они уже испорчены, невозможно! Они сами себя так испортили, что если даже ещё чуть-чуть подпортятся, то никто и не заметит. Это как с одеждой. На уже грязной рубашке одним пятном меньше, одним больше, какая разница? Никто и не заметит, что рубаха стала ещё грязней. А на чистой рубашке первое же пятнышко бросается в глаза.

— Ага, вот именно поэтому, наверное, святых и не любят, — заметил Коля.

— Ну при чём здесь святые? — оторопела от неожиданности Марина. — И с чего это ты взял, что святых не любят? Совсем же наоборот. Сколько людей посещают святые места. Как ты можешь так говорить?

— Ой, ну, ты меня, просто, совсем убила, — усмехнулся Коля. — Я, помню, был как-то в зоопарке. Сколько там людей, которые любили посещать зверушек. Как трогательно! Медведь в клетке, а на него толпа глазеет, восхищается его силой и красотой. Я бы очень хотел посмотреть на обратную картину: человек в клетке, а медведи приходят посмотреть на это жуткое чудовище, которое сумело всё истребить вокруг себя и закатать под асфальт. А со святыми ничуть не лучше.

— Нет, ты говоришь, просто, невозможные вещи. Ведь люди приходят к святым за помощью, за исцелением, и получают по вере своей. Что ты в этом нашёл плохого? Как можно отождествлять святые места и зоопарк? Ты говоришь чудовищные вещи!

— Спокойствие, только спокойствие, — Николай аж дёрнулся от нетерпения. — Я очень благодарен тебе, что ты не напомнила мне о тех громадных деньгах, которые текут в святых местах рекой.

— Ну и что здесь плохого?

— Да почему ты в моих словах видишь только плохое? Почему ты, когда говоришь о школе, блистаешь логикой, а когда говоришь о богословии, то кроме всхлипываний от восторга я от тебя ничего не слышу? Оглянись! Мы только, только начали очухиваться от революции. Ведь её кто-то сделал? Она к нам не из космоса пришла! Она началась не в октябре семнадцатого, а в январе шестого! А до этого были Толстые, Добролюбовы и Чернышевские. А кто же убивал царскую семью? Кто убивал своих братьев на фронте? Кто отказался защищать свою Родину от нашествия германцев? Кто предал царя, требуя от него отречения от престола? Только жена с деточками вместе с ним приняла мучения от этой дурной среды. Кто оставил царя одного, без опоры, без защиты? Не православные ли? Разве не отвернулись верховные иерархи от императора, когда он поднял вопрос о восстановлении патриаршества на Руси? Или ты считаешь, что попы не знали, что в обществе назревает бунт против царской власти? Или ты думаешь, что епископы все обожрались и перепились до потери памяти? А потом на их головы, опять почему-то внезапно, свалились репрессии. Ах. Бедненькие! Ну, совершенно внезапно! Так. Ведь, что посеяли, то и выросло. Какую кашу приготовили, такую и жрать пришлось.

— Прекрати! — чуть не закричала Марина. — Я не могу тебя слушать!

— Да? Ты не можешь меня слушать? А тебя не интересует, чего я не могу слушать? Так вот, я тебе скажу. Я не могу слушать их слова о том, что надо молиться. Подожди. Дай мне сказать. Ты попробуй представить себе. Вот начался семнадцатый. На литургии красивыми, хорошо поставленными голосами поют епископы «многия лета», а весь бомонд Питера и Москвы уже требует отставки царя! Разве это не ложь? Разве этого не знали епископы и архимандриты? Что же они в это время делали? Молились? О чём же они молились? О том, чтобы Спаситель спас их души? Они не читали, что Господь велел положить души за други своя? Разве они не читали, что тот, кто спасёт душу свою, тот погубит её? Не надо ли было всем монахам пойти и встать перед царём, и принять на себя гнев православных антихристиан? Да если бы все попы, монахи, епископы и архимандриты со своими хоругвями вышли и стали впереди полков белого движения, то не было бы никакой революции! Трусы и предатели те, кто молится Богу, но не хочет и боится стать на защиту веры православной. Прошу тебя, не вешай мне на уши лапшу. Надоело. Я её в армии от политработников нахватался.

— Ты говоришь какой-то ужас, — передёрнула плечами Марина. — Мне страшно тебя слушать.

— Да ты оглянись. Ты посмотри на них. Ты посмотри на картину «Чаепитие в Мытищах». Сколько времени прошло, но ничего же не изменилось. Вот ты говоришь, что люди любят святых. Да какая-то странная это любовь. Я считаю: они любят святых, потому что те уже умерли, а они ещё живут. Святой должен быть обязательно мёртвым. Если он живой, то его обязательно надо сначала убить, а потом уже можно полюбить, поставить ему раку. Около раки поставить копилку и бежать в магазин за очень большой лопатой и мешком. Конечно, почему же не любить святых? Хоть кто-нибудь пытался стать таким, как святой? Да никто даже и не собирается понять, что есть святость!

— Нет, хватит, — затрясла головой Марина, а потом отталкивая Колю от себя. — Я не собираюсь рассуждать о вещах, в которых я ничего не понимаю. Мне и в школе проблем хватает. О чём я говорила? О рубашке. Нет, сравнение с рубахой для ребёнка не годится. Мне кажется, что каждого ребёнка лучше представить в виде чистого листа бумаги. Педагог приходит в класс и начинает писать на ребёнке, то есть на чистом, новеньком, беленьком листике бумаги. Предположим, что педагог слабо разбирается в законах жизни. И пишет он слово. Но, ввиду своей неграмотности, допустил ошибку. Ребёнок ушёл от него с ошибкой. Другой человек, грамотный, увидев эту ошибку, хватается за голову и начинает стирать. Но, как говорится, написанное пером не вырубишь топором. Написанное уже существует в мире, оно отпечаталось во всей вселенной. Свет, запачканный ошибкой, полетел во все стороны, от галактики к галактике. И можно слово с ошибкой уничтожить, да хоть и с самим листом, но время не повернёшь вспять, фотон не вернётся к источнику. И полетел свет во вселенную, вопя об ошибке, о горе, которое случилось на Земле!

— Да, есть такие слова, в которых при изменении всего одной буквы получается ужас, — засмеялся Коля.

— Например? — спросила Марина.

— Да нет, лучше, не надо, — сомневаясь в допустимости продолжения разговора на эту тему, покачал головой Коля.

— Ну почему? — удивилась Марина. — Это ругательство? Или опять епископов затронуть боишься?

— Да при чём здесь боишься? — фыркнул Коля. — Никого я не боюсь. Просто, слово такое, что сейчас я боюсь его произнести. Неловко как-то может получиться. В другой компании я бы сказал, а вот сейчас боюсь.

— Правда? — Марина, если судить по язвительности тона её голоса, уже была готова ко всему. Она почувствовала опасность, но была не из тех, кто уходит от опасности ради соблюдения видимости благопристойности. — А ты скажи мне это слово не ошибкой, а без ошибки. Давай, кролик, не робей.

— Да нет, не стоит, — пытался избежать кризиса Коля. — Давай, лучше, перейдём к другой теме разговора.

— Ну уж, нет, — строго и очень серьёзно произнесла Марина. — Или ты мне говоришь это, или мы прекращаем общаться. Только вздумай придумать другое слово. Я тебе этого не прощу. Не люблю брехунов.

— Ой, ну к чему такие страсти? — Коля старался сделать вид, что возмутился. — Подумаешь, какая страшная беда приключилась. Ни словечка ещё не сказал, а уже буря поднялась. А что же тогда будет, когда слово прозвучит? Амбец пришёл мне? Ударит буря девятым валом. И камня на камне не оставит от Колечки. Да ничего особенного в этом слове-то и нет. Есть слова и пострашней.

— Ну нет, так и говори. Чего кота за хвост тянешь? Он уже весь криком изошёлся.

— И скажу. Что мне, трудно сказать, что ли? Подумаешь, бедненький котик. Что-то я не слышу никаких криков. Всё уютненько, всё культурненько, всё спокойненько, исключительная, эта самая, ну, в общем, тишина, — Коля замер, потом набрал побольше воздуха в грудь, опять замер. И медленно выпустил воздух.

— Ну, чего ты? — засмеялась Марина.

— Ага. Страшно, — Коля вздохнул.

— Да брось ты, говори, — Марина становилась уже серьёзной. — Ты что, думаешь я ваших слов не слышала? Не бойся, всего понаслышалась. Я уже знаю, что мир, в котором я живу, очень разнообразен и богат на пакости.

— Нет, ну это не тема для разговора с девушкой, — чуть ли не застонал Коля.

— Так, — Марина остановилась, убрала свои руки с его плеч, убрала его руки и отступила на пол шага. — Всё. Я тебя предупреждаю: или ты говоришь, или я ухожу

— Да ладно, успокойся, пожалуйста. Сейчас скажу. Из-за чего шум-то поднялся? Не надо делать представлений на площадке! Подумаешь, какие мы нервные, — Коля опять завёл свою руку ей за спину и попытался привлечь Марину к себе. Однако Марина решительно упёрлась своими кулачками ему в грудь и начала решительно сопротивляться, не сводя своих красивеньких глазок с Колиного лица. Вот только она теперь не любовалась им, а изучала его. Она ждала, стараясь не упустить ни малейшего нюанса в выражении его физиономии. И он решился. — Понимаешь, я когда-то в детстве читал книгу: «Путешествия капитана Блада». Так вот, там это самое слово.

— Ну и что? — удивилась Марина. — Я тоже читала эту книгу. Хорошая книга. И капитан молодец. Ты слово скажешь?

— Да я же тебе его уже сказал, — засмеялся Коля.

— Сказал? –удивилась Марина. — Не поняла. Так что за слово?

— Вот ты чудная. Ну, капитан Блад.

— Ну и что?

— Ну, Блад.

— Да? — и до Марины дошло, и она засмеялась. — Да, действительно, слово остренькое. А почему ты так боялся сказать его мне? — она внимательно смотрела на него. Коля спокойно смотрел ей в глаза, но ничего не говорил. — А, понимаю. Ты подумал, что я могу принять его на свой счёт. Конечно, риск некоторый был. Но не со мной, — она вздохнула. — У меня есть прочная защита от этого слова. И я берегу эту защиту, как зеницу ока. Может быть, именно как раз для таких случаев. Это мне даёт спокойствие. Пусть другие боятся этого слова, боятся, что оно прилипнет к ним. Хотя, ты знаешь, я тут много чего не вполне понимаю. Почему, например то слово, о котором ты подумал, считается неприличным, в то время как его корневое слово, то есть то слово, от которого оно произошло, произносится вполне нормально.

— Что за слово ты имеешь в виду? — спросил Коля.

— Но ведь оно произошло от слова блуд. Ты согласен?

— Наверное, — пожал плечами Коля.

— Так вот, ты напрасно боялся, что я приму это слово на свой счёт. Это слово ваше, а не наше.

— Как это? — не понял Коля

— Но ведь широко известно, что раньше слова состояли из согласных звуков, — начала растолковывать своему непонятливому партнёру Марина. — Гласные появились позже, для связки согласных, для красоты звучания. Поэтому основная информация о значении слова заключена именно в согласных, а не в гласных. А в дано случае, если идти от звучания имени знаменитого капитана, изменение направления слова произошло даже не изменением гласной, а, всего-навсего, только смягчением звучания согласной. Но ведь это даже не звук.

— Ой, Марина, пощади, ничего не пойму, — крутанул головой Коля.

— Ой, ну это так просто, — чуть даже рассердилась Марина. — Блуд, Блад — это же мужской род. Если учесть, что буква «я» в некоторых языках совсем даже отсутствует, её пытаются изобразить разными сочетаниями, кому каким вздумается. И это у них тоже почему-то называется наукой. Да ведь тут лингвистикой и не пахнет, её у них и в помине не сыщешь. Это же надо дойти до такого абсурда: звук есть, а буквы нет. Или пишут буквы, но читать их нельзя. Или, если читать, то совсем не то, что написано. Объяснение одно: что мычал дикий человек, выйдя из дикой чащи, то так до сих пор и живёт. Какая же тут наука? Ну, ладно, ну их, не будем к ним придираться, они же окраина Европы, задворки цивилизации, у них в центре унитаз стоит. Так вот, исходя из всего вышеизложенного, переходом из «а» в «я» можно и не пренебречь. И вот, не понравилось мужчинам применение значение этого слова к ним. Тогда они, не долго думая, смягчением последней согласной переадресовали это слово к женщинам. Отсюда вывод: слово-то это ваше, а не наше. Так будет честней. Потому что платные жрицы любви, детская проституция и широко распространённая практика выскакивания женщины замуж не по любви, а по трезвому расчёту, существуют только потому, что есть спрос со стороны мужчин. Не было бы развращённых депутатов, то нашлись бы способы борьбы с потребителями разврата, а не было бы потребителей разврата, не пришлось бы милиции бегать за проститутками по тверской. Конечно, гораздо легче поймать несколько любительниц отхватить три в одном: удовольствие, деньги и не желание трудиться; чем задержать высоко взобравшегося чина и спросить у него: а где ваши жена и дети? Милиции надо бороться не с проститутками, а с депутатами. Но кто ж с депутатом-то будет бороться? Куда ни повернись –все избрехались!

— Ой, ну ты и закрутила! — покачал головой Коля. — Хитро.

— У кого хитро: у нас или у вас? — спросила Марина. — Ты что, не согласен, что блуд — это мужское качество?

— Вот это да! Вот это повернула! Благодарю, ты научила меня смотреть правде в глаза, — засмеялся Николай, восхищённый неожиданным поворотом логики Марины. — А ещё боялся произнести это слово! Получается, что это мне надо было бояться этого слова.

— Конечно, — улыбнулась Марина. — Ведь капитан Блад — мужчина.

— Всё. Сдаюсь, — чуть не воскликнул Николай. — Ты победила. Вот только я что-то не пойму: мы пришли сюда танцевать или заниматься исследованием лингвистических проблем? — он обхватил спинку Марины руками и попытался привлечь её к себе.

— Тихо, тихо, не надо так круто, — зашептала Марина, упираясь ему в грудь ладошками. — А то я начну думать, что проиграв словесно, ты решил своими действиями доказать мне, что я и есть та самая женщина, которую ты имел в виду. И потом, я ещё не успела хорошо изучить твоё лицо.

— Здрасьте, пожалуйста, — удивился Коля. — Спешите видеть: она не успела изучить моё лицо. Да что в нём такого особенного, чтобы его изучать?

— Мне непонятно, почему оно у тебя такое привлекательное, — улыбалась Марина. — Вот, вроде бы, и красавцем тебя писаным не назовёшь, а хочется смотреть и смотреть. Что-то магнитное есть в твоём лице. Я как увидела тебя, так сразу же удивилась: надо же, какой странный, интересный мальчик. И точно, с тобой я могу говорить бесконечно.

— Нет, ну это, просто, невозможно, — возмутился Коля. — Да что я тебе, кролик подопытный, что ли? С чего это ты решила исследовать меня? Ты, хотя бы, меня спросила.

— А ты меня сильно спрашивал, когда исследовал? — парировала Марина. — И ничего плохого в этом не видел. А мне почему нельзя?

— Когда это я тебя исследовал? — Колю аж в жар бросило: он вспомнил картинки в ванной комнате.

— Да вот, сейчас.

— Как я тебя исследовал?

— А руками своими. Сначала бока исследовал, потом так высоко поднял руки, что я даже немного испугалась. Потом за спину взялся. Резинку трусиков опробовал. Благодарю тебя за то, что не опустился слишком низко. Я уже начала бояться, что придётся насильно прекращать твои исследовательские работы.

— Ой, да ты же, просто, анализаторская машина, — засмеялся Коля.

— Не всегда я была такая, — вздохнула Марина. — С Володей я этим не занималась, некогда было.

— А что Володя? Уехал или женился на другой?

— Погиб на войне.

— Да? — Коля вспомнил, что ему уже говорили об этом. — Прости. Тогда мои дела совсем плохи.

— Почему? — спросила Марина.

— Победить память о погибшем, я думаю, совершенно невозможно. Мне никогда не завоевать твоего сердца, потому что у тебя его уже нет. Оно принадлежит другому, которого уже на Земле нет.

— Да, я никогда не смогу забыть Володю, — вздохнула Марина. — Тут ты абсолютно прав. Но если бы ты только знал, как хочется быть счастливой. А у тебя есть девушка?

— Да даже и не знаю, что сказать на это, — тоже вздохнул Коля.

— Значит есть, — тихо произнесла Марина. — И кто она?

— Да так, — Коля уклончиво пожал плечами. — Не стоит об этом и говорить.

— Нехорошо, — грустно произнесла Марина.

— Что нехорошо? — без особой радости спросил Коля.

— Так я ж от тебя ничего не скрываю, а ты таишься, — вздохнула Марина. — Боишься чего-то. Так ведь у нас с тобой ещё ничего и не было. Чего бояться-то? Терять-то пока нечего. Ну боишься, так бойся. А я красивая? — Марина чуть отстранилась от Коли и пристально посмотрела на него.

— Очень, — улыбнулся Коля, не препятствуя ей отстраняться, и с удовольствием любуясь её красотой. Он нисколько не кривил душой. Поняв, что она не собирается смеяться над ним за подглядывание в ванной, Коля успокоился, расслабился, позволил себе любоваться той частью её тела, которая не поддавалась изучению в ванной комнате, то есть лицом. А Маринка была весьма привлекательной девчонкой: не очень высокая, изящная, стройненькая, с задорно высоко приподнятой грудью и очаровательными ножками. От белого личика с превосходно проработанными тонкими деталями так и вовсе глаз невозможно оторвать. Светлые волосы длинными спиральками струились на плечи.

— Ты не только очень красивая, но и самая умная из всех девушек, которых я встречал, — продолжил восхищаться её красотой Коля. — Твои слова об ошибке, которую может посеять педагог в ребёнке, мне не только показались очень интересными, но я их уже не забуду до конца своих дней. Теперь я понимаю, почему я такой неудачливый.

— Да ладно тебе иронизировать надо мной, — рассмеялась Марина. — Это же очень серьёзно. Ведь это же дети! Разве можно так легкомысленно, с шуточками относиться к детям? Вот возьми, к примеру, писателей или журналистов. В угоду публике они с радостью развлекают читателей ошибками детей при разговоре и письме, особенно особой детской логикой. А ведь это грех! А для педагога, который работает с детьми, но осмелился вынести ошибки детей на всеобщее посмешище, это, просто, смертный грех. А очень многие грешат этим, но не видят своей беды. Это страшно!

— Я с тобой по всем пунктам полностью согласен, — обрадовался Коля. — Людям нравится развлекать себя и других хихиканьем над чужими недостатками. Сколько юмористов да сатириков сколотили себе большие деньги на этом поприще, и не счесть.. И каждый из них считает, что занимается очень хорошим делом, приносит большую пользу обществу. Но никто из них не удостоился проанализировать жизненные итоги своих предшественников. А ведь каждое дерево познаётся по плодам его. Ладно, я не буду трогать их личную жизнь, судьбы их детей. В этом случае работает принцип: человек, который всю жизнь потреблял самогон, никогда не поймёт о чём идёт речь, если ты ему толкуешь о тонкостях букета муската и мускателя. Да и что такое совремённый мускат? Я уже давным-давно не встречаю такого муската, который пил у своего родителя. Конечно, может быть, он где-нибудь и есть, но мне не по карману. Ну и что? Я приеду домой и буду пить такой мускат, лучше которого нигде в мире не сыскать. Да, не поймут они, когда я буду говорить о судьбе их детей. Тогда я скажу о результатах их насмешек. Ведь это же надо быть абсолютно слепым, чтобы не видеть: всё, над чем смеялся Аркадий Райкин, претворилось в жизнь. Почему никто из них не желает признать, что плоды их трудов, внешне такие весёлые, остроумные, иногда даже блестящие, оказываются внутри ядовитыми. Своим жутким поведением люди мне напоминают толпу ряженых, с залихватскими песнями и непристойными танцами мчащихся по дороге. И никто из них не хочет посмотреть вперёд и увидеть, что дорога их впереди заканчивается крутым обрывом в пропасть, куда сваливают всякий хлам и мусор.

— Впечатлительную и страшную картину ты нарисовал, — покачала головой Марина. — А сам ты движешься по этой дороге или другой?

— Разве я похож на самоубийцу? — усмехнулся Коля.

— А какая она, эта твоя дорога?

— Ну, это очень долгий разговор. Только знаю точно: не я первый вышел на неё.

— А успехи есть? — спросила Марина.

— О, всё есть: и успехи и синяки от ушибов, — ответил Коля

— Хорошо с тобой, — прошептала Марина, не сводя с Коли своих немножко грустных глазок. — Ты так уверен в себе, так рассудителен. И в то же время есть в тебе что-то такое, что мне никак не удаётся понять. А хочется.

— Если сильно хочется, то обязательно сбудется, — улыбнулся Коля и запустил руку под ниспадающую волну лёгких, пушистых, ароматных волос. Её лицо, без малейшего изъяна, притягивало взор его, заставляя любоваться своим совершенством. Всё в ней было прелестно: и нежный, слабовыраженный овал лица, и белая, гладенькая кожа, и крутой взлёт бровей над глазами, и яркий, красиво очерченный рот с по-детски припухшими губками, своим рисунком напоминающим ему распускающийся букет розы. Николай мысленно уже гладил её бровки, щечки, шейку, прикасался пальцем к губкам, мечтая достать и до язычка. Ему даже показалось, что Марина, внимательно следя за движением его глаз, чуть шевельнула губами, словно легко целуя его палец, которым он хотел прикоснуться к её губкам. И Коля положил ладонь Марине на плечо и легко сжал. Ничего. Всё спокойно. Никаких протестов. Марина продолжала внимательно следить за выражением его глаз. Коля не выдержал такого настойчивого изучения своей натуры и привлёк Марину к себе. Она послушно поддалась его движению и охотно прижалась к нему. Её лицо оказалось где-то около его уха, что позволило Коле не чувствовать себя подопытным кроликом.

— Ты хорошо танцуешь, — тихо прошептала Марина ему в ухо

— Да ведь дело-то совсем не во мне, — ещё тише зашептал Коля, погружая свой нос в пахучую пушистось над ухом Марины. — Это ты хорошо танцуешь. С тобой и бегемот станет балероном. Аромат твоих волос несёт в себе страшную убойную силу. Он, как бронебойный снаряд, пробивает и рушит все преграды и укрепления. Ничто не может устоять перед ним.

— Я как-то не совсем поняла: это комплимент или выпад? — удивилась Марина. — Я что, слишком много вылила духов на себя

— Да нет же, — Коля никак не ожидал, что его слова могут быть так превратно истолкованы. — Всё у тебя на высшем уровне. Я хотел сказать, что твоё очарование так велико, что перед ним ничто не устоит.

— Что-то я этого до сих пор не замечала, — засмеялась Марина. — Многие не только устояли, но и предпочитали избегать меня.

— Меня многие никогда не интересовали, — почти сердито пробормотал Коля. — Напрасно ты надеешься обрадовать меня сомнительной честью оказаться в числе многих твоих поклонников.

— Прошу прощения за не очень приятную для тебя неточность, — несмотря на некоторую язвительность своего выражения, Марина продолжала смеяться. — Но я, говоря о многих, имела в виду только тебя.

— Как меня? — удивился Коля. –Это когда же я избегал тебя?

— Ну как же? Ты даже ни разу не поздоровался со мной, когда мы работали в твоём доме.

— Ничего себе, — пробормотал Коля. — Да как же я мог поздороваться с тобой, когда вы сами на меня постоянно — ноль внимания и фунт презрения? Молчали, как рыба об сковородку. Будто я вас чем-то смертельно обидел, будто я для вас был враг номер один. И потом, не надо бре-бре. Когда я пришёл в первый раз, я поздоровался, а в ответ гробовое молчание. Будто и не заметили моего прихода. И что я после этого должен думать? Я для вас был слишком маленькой фигуркой, чтобы замечать.

— Неправда. Ответили.

— Не слышал.

— Ухи надо чистить по утрам.

— Я их всегда чищу, когда в этом есть необходимость. Отвечать надо так, чтобы нормальный человек мог расслышать. А то переглянулись между собой, хихикнули, что-то там такое прошептали, неизвестно: одобрительное или оскорбительное. И продолжили работу, словно меня и нет.

— Так ведь пылища же такая, что и дохнуть невозможно. Какие там ещё разговоры? А тут ещё ходят всякие, работать мешают.

— Во-во, всякие! Давай, давай, выкручивайся. Бей бедненького и беззащитного Колечку.

— Ой, бедненький, ой беззащитненький! Да тебя ничем не проймёшь. Стоишь на своих ножищах, как скала! Ничем не возьмёшь!

— Что ты имеешь в виду? — опешил Коля.

— А сегодня, когда меня в ванной увидел, устоял на ногах? — Марина еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

— Ой, ну ты и штучка! — возмутился Николай. — Так мне что, надо было ворваться и напасть на тебя?

— Ага, попробовал бы. Зачем на меня нападать? — деланно удивилась Марина. — Что я, крепость для тебя вражеская, чтобы со мною сражаться? Нет, я этого не люблю. А вот пасть к моим ногам можно было. Особенно, если, как ты только что сказал, против моего очарования устоять невозможно.

— Ах, вон ты что любишь! — шепотом воскликнул Коля и крепко прижал её к себе.

— Так это же все женщины любят, — тихо засмеялась Марина, охотно поддаваясь его притяжению.

— Ну что ж, попробую наверстать упущенное и доделать то, что по глупости не сделал раньше, — зашептал Коля, двумя руками обнимая её спинку и прижимая так, что её грудочки прижались к нему так плотно, что он почувствовал движение их тёплой упругости. Марина подняла повыше свои руки и положила их сначала Коле на плечи, а потом запустила пальчики в густые и длинные волосы. Коля вдруг подумал, что за всё время пребывания их на танцах ни один парень не только не попытался пригласить танцевать Марину, но даже ни один не поздоровался с ней. А ведь она была местная. Многие, очень тут многие её знали. И ещё одно не мог не отметить Коля: за ними, ну, пусть не следили, но уж приглядывали, это уж точно.

Таким образом они провели остаток вечера. Вышли на улицу и пошли домой. В том смысле, что Коля пошёл провожать её. Хорошего настроения не мог испортить и мелкий, холодный дождичек, непрерывно орошавший их во время возвращения к Дому Марины. Ко времени расставания им уже казалось, что их знакомству недавно исполнилось сто лет, что впереди у них только светлые, безоблачно дружелюбные денёчки. Около дома Марины они спрятались под навесом автобусной остановки. Прижавшись спиной к стойке крыши, Коля положил Марине руки на плечи и привлёк её к себе. Марина охотно прижалась к нему, но отделила свою грудь от его груди крепко сжатыми кулачками. Коля наклонился, чтобы попробовать прикоснуться своими губами к её губкам. Марина отклонила свою голову назад и прикрыла его губы своей ладошкой. Поцелуя не получилось. Коля сначала удивился, а потом и вовсе обиделся.

— Брезгуешь? — холодно спросил он, откидываясь головой к столбику.

— Не говори глупостей, — тихо прошептала Марина, не только не отстраняясь от него, но, ухватившись за лацканы его плаща, зарываясь лицом в теплоту его груди. — Просто, ты слишком спешишь. Давай присмотримся, немножко привыкнем друг к дружке. Ты хороший. Ты очень интересный и хороший парень. Мне очень хорошо с тобой. Мне давно уже не было так хорошо. И всё-таки, не будем торопиться. Я боюсь поцелуев.

— Почему? — удивился Коля.

— Знаешь, от первого поцелуя очень много зависит. Слишком даже много. Если первый поцелуй не понравится, то всё, дальше можно не продолжать: ничего не получится. Я уже это проверила на себе. Я боюсь, что тебе первый поцелуй не понравится, и ты сбежишь от меня, — Марина вздохнула ему в грудь

— Странно, — Коля пожал плечами. — Ничего я не пойму. Может, всё гораздо проще

— О чём ты? — в свою очередь удивилась Марина.

— Ну, может быть, всё дело лишь в том, что тебе не доставляет удовольствия быть близкой дворнику? — напрямую резанул Коля.

— Ой, да какой же ты дворник? — засмеялась Марина.

— А кто же я, по твоему?

— Ну, кто ты на самом деле, я, к великому моему огорчению, не только не знаю, но даже и не догадываюсь, — вздохнула Марина, с явным сожалением покидая уютные и тёплые просторы его нагрудного пространства. — Я раньше сильно удивлялась: чего это такой парень делает у нас, на нашей базе отдыха, да ещё в такой почётной должности? — Марина пристально посмотрела Коле в глаза, потом перевела свой взгляд на его губы. Подняв руки повыше, расставив локоточки в стороны и опираясь ими о плечи Николая, она кончиком указательного пальца правой руки принялась ласково обводить рисунок его губ. — Какие красивые у тебя губы. Мне очень хочется целовать их. Но только не сегодня.

— Нет, ты скажи мне, почему я не похож на дворника? — стоял на своём Коля.

— Да никакой ты не дворник, — ещё раз вздохнув, повторила Марина. Она не только не переставала ласкать его губы, но и начала пощипывать их пальцами, причём всё сильнее и сильнее, мешая ему говорить. — Вот Максимыч был дворник, так дворник. Высокий мастер метлы и бутылки. Ты, случайно, не знаешь как наши поселковые девчата шутят о тебе? — смеясь, Марина опять посмотрела Коле в глаза.

— Да вот, как-то не имел счастья услышать разговоры о себе, — Коля дёрнул головой в сторону и попытался выдавить из себя весь максимум язвительности. Но у него это получилось очень плохо. — Будь так любезна, введи меня в курс последних сплетен о самом себе.

— Ой, Коля, не надо так сильно стараться. Всё равно у тебя ничего не выйдет Ты не дворник. И ты не хочешь быть дворником, хотя при тебе все аллеи на базе отдыха смотрятся просто идеально. Ой, ну поверь мне, ты абсолютно напрасно пытаешься выдавить из себя возмущение. Скажи просто: «мне интересно». И я пойму тебя.

— Мне интересно, — эхом повторил Коля. — Я хочу услышать, что девчата говорят обо мне.

— Девчата говорят, что ты метлу держишь, как скрипач скрипку держит, — засмеялась Марина. — Ты будто боишься, что метла твоя вот-вот поломается или расстроится. А метёшь ты как? Ты же каждую соринку тщательно обрабатываешь метлой, затрачивая на уборку аллеи уйму своего собственного, личного времени. Ты мог бы побыстрее подмести и пойти пивка попить с друзьями. Так работал всегда Максимыч. Он быстренько махал метлой туда-сюда, стараясь не столько подмести мусор, сколько загнать его туда, где его никто не увидит. «А чего его зря собирать? — говорил Максимыч. — Потом его надо куда-то везти, сжигать. Люди мучаются, деньги тратятся. Зачем? Он и здесь под кустиком прекрасно сгниёт, и получится замечательное удобрение для травки, цветочков и кустиков. Нет, Коленька, из тебя такой же дворник, как из меня штукатур. Нас с тобой на наши трудовые подвиги загнали наши высоко забравшиеся вожди и их старательные холуи и помощники. Что нам наши разлюбезные предки построили, в том мы и сидим по самые уши. И жаловаться нельзя.

ЩЕНОЧЕК

Так у Коли появился ещё один прекрасный друг. Жить стало немного повеселей. В понедельник женщины сообщили Коле, что они собираются оклеивать комнаты обоями, и попросили обмерить все стены и потолки.

— У вас есть какие-нибудь пожелания по цвету и рисунку обоев? — спросила Колю Елизавета Сергеевна.

— Да мне абсолютно всё равно, — ответил Коля. — Делайте так, как посчитаете нужным.

— Мы с Алёшей уже обо всём договорились, — сказала Елизавета Сергеевна. — Давайте нам размеры, мы всё обсчитаем, и Алёша на этой неделе привезёт из города обои и клей. А мы в это время всё подготовим. Мы решили, что на кухне надо моющиеся. А в каждой комнате будет индивидуальный цвет и рисунок, в зависимости от освещённости. Вот только не знаю, может, в прихожей подобрать что-нибудь под старый кирпич?

— Ой, ну к чему такая морока? — махнул рукой Коля. — К чему эти головоломки? Это же даже и на стоимость работы не повлияет. Если и стоит над чем-нибудь поразмыслить, то только над тем, как вам побольше заплатить. А всё остальное — суета. Не думаю, что от кирпича кто-то почувствует удовольствие.

— Да я тоже так думаю, — вздохнула Елизавета Сергеевна. — Но некоторым это кажется привлекательным. Специально заказывают. Ну что ж, будем считать, что договорились. Наведывайтесь к нам почаще. Посмотрите, что Алёша привезёт. Может быть, желания интересные возникнут.

— Я обязательно буду стараться почаще появляться, — пообещал Коля. — Вдруг помощь какая понадобится.

— Приходите. Будем рады вас видеть, — вздохнула Елизавета Сергеевна.

Как-то раз, уже ближе к вечеру, Коля закончил подметать, снял халат и решил пойти посмотреть, что делают женщины в его домике. Стоя в фойе главного перед зеркалом во весь рост, он оглядел себя в зеркале и тяжко вздохнул. Возлюбленные мои, если в вас нет пока ещё особой неприязни к Николаю, давайте вздохнём вместе с ним. Ну, хотя бы просто из жалости и сочувствия. Ибо, если вы помните, во всех переделках особо доставалось штанам. Дав ещё и не раз будет доставаться. Нет, я не отрицаю, что при особом напряжении фантазии можно представить себе, как метельщик работает в шерстяном свитере тонкой вязки или, даже, в смокинге. Ведь можно же в некоторых фильмах видеть, как герой после катастрофы целый месяц бродит по пустыне в идеально беленькой рубашке. И ничего, никого не удивляют такие пустяки. Почему бы и не поработать метлой в свитере тонкой вязки? Некоторое время приличный вид сохранится. До тех пор, пока ночная буря не повалит дерево, и оно, свалившись, не перегородит аллейку. Вы никогда не пробовали пилить и рубить акацию. Только не жёлтую, а белую. Старую, окаменевшую, сухую, колючую белую акацию. А ещё лучше, гледичию. Попробуйте. Это занятие для тех, кому очень скучно жить на свете. А вычищать огромные мусорные баки не пробовали? Особенно, если заезжие, так сказать, туристы, после ночного пикничка на свежем воздухе отбывают восвояси с пустыми руками, а всё недоеденное, недожёванное, недопитое, к утру уже основательно протухшее и провонявшее, засовывают в надорванные пакеты и заполняют ими мусорные баки. Эти любители свежего воздуха, девственной чистоты природы, изумрудной зелени и хрустальных родничков, совершенно не желают затруднить свои юные, но уже основательно подпорченные, головки размышлениями: как и кто будет вытаскивать из этих баков то, что они еле-еле донесли, наполовину по дороге рассыпав и подрастеряв. Их это нисколько не интересует. Они абсолютно уверены, что их ещё должны поощрить наградой за, ну, скажем, порядок на побережье после их ночёвки. Да, хитра человеческая мудрость!

А вы не пробовали, продираясь сквозь переплетение веток, добираться до фонарей наружного освещения? А рано поутру убирать с дороги остатки кошки, которую ночью переехала машина? Вы скажете, что каждый занимается тем, что выбирает для себя: одним достаются мандарины, а другим таскать ящики из под мандаринов. Ну что ж, у каждого своя точка зрения на подобную проблему. И Коля таскал из глубоких подвалов мясные туши, которые вы потом кушали, мешки с мукой или крупой. Грузил и разгружал лес, кирпич, цемент, песок, стекло, унитазы. И многое другое. Нет, я не говорю, что Константин Михайлович совсем не думал о своей рабочей силе. Иногда вспоминал. Именно во время одного такого воспоминания он одарил Колю халатиком в единственном экземпляре, сопроводив эту свою избыточную щедрость настоятельной рекомендацией побережней относиться к не своему имуществу. Коля изо всех сил старался строго следовать мудрому указанию руководства.

Поэтому, мои дорогие, вы уже, наверное, догадались, чем был вызван глубокий вздох Николая. Да, да. Вы правы. Ни один даже самый великий из всех возможно великих кутюрье, даже самый прославленный, самый возлюбленный нашими самыми ярчайшими звёздами, даже самой юной почти столетней девочкой, которая так обожает мальчиков почти из детского садика, в общем, наша самая верхняя из самой высокой моды, так вот, никто из них не взял бы на себя ответственность и смелость отвезти Колю в его одеянии в столицу веселья и неудержимого развлечения для демонстрации нижнего предела заношенности и засмоктанности верхней одежды и нижнего белья. Как, вы ещё не догадались куда? Ну, я и закрутил! Простите меня, ведь я дилетант в этом деле. А дилетантов, ведь, не судят. Над ними посмеются чуть-чуть и отворачиваются. Слишком много чести… И всё-таки, надеюсь, что вы догадаетесь, что я пытаюсь намекнуть на Париж, столицу моды и веселья, любимый город Наполеона, одного из чемпионов по пролитию человеческой крови. Ну, конечно же нет, конечно же у Коли нет ни одного шанса попасть в город, который стал причиной гибели Жанны Дарк. Не взяли бы Колю на, кажется, дефиле. А зря. Не знаю, как насчёт успеха, а вот оригинальность я гарантирую каким угодно органом моего тела. А оно ещё, слава Богу, ещё не плохо.

Ну посмотрите сами: костюм, истерзанный погрузочно-разгрузочными работами, на, просто, вопил о пощаде! Как его Коля ни стирал, но число невыводимых пятен с каждой поездкой неумолимо росло. Как он ни старался отремонтировать и загладить разрывы, но следа штопки не просто бросались в глаза, они скулили о бедственном положении их владельца и автора. А острые как бритва стрелки на брюках не могли никого обмануть, выдавливая из глаз, созерцающего эту нищету, слезу жалости и сострадания. А туфли? Нет, подошва ещё даже вполне ничего. Ну, разве только слегка потёрта. Но ещё целая. Поэтому, если весьма аккуратно и не очень долго идти по не слишком мокрому асфальту, то ноги могут и не очень сильно промокнуть. Но верх! Вот латка, нашитая старым сапожником персом. А вот кривые швы, сделанные самостоятельно, вручную, самим владельцем. Да любой сапожник, даже самый начинающий, криво усмехнётся и не удержится, чтобы не поразвлекаться над такой работой. Ну куда это годится? Нитки торчат, кожа сморщилась и местами полопалась от перенапряжения. Да нет. Да ни один сапожник не взял бы Колю себе в подмастерья. Так что, если вы вдруг решите понести свою обувь в починку, ну, вдруг случится с вами такое бедствие, и увидите сапожника странного вида, то не спешите ему доверять ремонтировать свою обувь, вдруг это как раз он или я.

— Вот бы поставить сейчас перед Ирой меня рядом с её распрекрасным Генрихом и попросить сделать её свой выбор. Кого бы она выбрала? — подумал Коля, с горькой иронией глядя на своё отражение в зеркале. — На чьей бы обуви остановила свой влюблённый взор? На моих истерзанных работой и беганием ради её счастья туфлях или на блестящих лаковых, а может и замшевых, штиблетах преуспевающего бизнесмена, владельца «Хитачи центра»? Ирина спокойно появляется в культурном обществе и комфортно себя чувствует в сопровождении уважаемого всеми человека, для костюма которого пыль и грязь есть нечто неизвестное и немыслимое, что-то такое из абсолютно другого мира, мира бомжей и прочих разных неудачников. Да не только пыль и грязь на одежде недопустимы, но и даже легчайшее упоминание о них в речи, считаются неприличными, когда вокруг изысканная публика. Эти слова относятся к группе тех слов, которые люди высшего круга, люди интеллигентные, приличные, интеллектуальные и культурные считают запретными для употребления. Например, такое слово как задница. Ею можно любоваться, её можно гладить, а некоторые даже целовать. Но употреблять это слово в своей речи? Никак нельзя. Нет, всё, конечно, относительно. Если мужчина этой бомондной среды находится в кругу зависимых от него людей, то он может позволить себе стелить маты направо и налево, не сдерживая себя в тонах. Но если такое поведение может повредить его репутации, то, конечно, ни в коем случае. Очень сложная технология социального поведения. Чудовищно странная логика! Но ведь Ира, похоже, так же ведёт себя и со мной: можно разговаривать с этим немножко странным типом, можно, даже, позволить разочек поцеловать себя. Так, для разнообразия, ради развлечения. Но вопрос: как бы она себя чувствовала, если бы оказалась в своём бомондном кругу вместе со мной. Причём, именно в том виде, в котором я сейчас нахожусь, а не в том, в котором она видела меня на сцене. Что бы она делала, если бы я прямо сейчас, вот этом виде, поехал в город и подошёл к ней в концертном зале консерватории. И взял её при всех под ручку, и отвёл в сторонку, и на ушко принялся нашёптывать, объясняя самыми нежными словами, как я мучаюсь, когда думаю о ней и Генрихе, о том, что Генрих делает с ней, когда они остаются наедине. А вокруг всё знакомые и незнакомые так странно посматривают на нас и усмехаются. Все одеты в свои самые дорогие, самые лучшие наряды, а тут какой-то замухрышка оттеснил роскошного Генриха и посмел держать под ручку и шептать на ушко самой прекрасной девушке, которая готовится к победе на международном конкурсе. Что бы в этой жуткой ситуации делала бы Ира? Конечно, если любишь девушку, то должен приложить все свои силы, чтобы не мучить её сердечко подобными страшными терзаниями. И я совершенно не способен на такое деяние, но как бы мне хотелось узнать, что бы она делала в этой ситуации? –Ой! –застонал Коля. –Сомневаюсь я! Я же для Иры как слово «сиська». Употреблять для дела? Да обязательно! И полезно, и приятно! Просто, необходимо. Какая жизнь может быть без сиськи? Да невозможно представить себе счастье без сиськи! И красота, и наслаждение! Но употреблять это слово в приличном обществе? Да ни в коем случае! Неужели нельзя найти что-нибудь возвышенней? И никто не захочет даже задуматься, что за любым другим словом будет стоять и другое понятие, чаще всего расплывчатое, без формы и не конкретное. Так же и со мной. Меня можно использовать в утилитарных целях, например, позволить себя поцеловать для исследования проблемы: все ли мужчины целуются одинаково? Раз они все козлы, то и целоваться все должны одинаково. А если не одинаково, то в чём дело? В чём именно особенность? И это нужно обязательно выяснить для того, чтобы найти «противоядие» от мужских поцелуев. И ничего более. Вот только как материал в этих своеобразных научных изысках я гожусь для неё. И ничего более. Потому что появляться в приличном обществе со мной нельзя ни в коем случае. Мой вид достоин только церковной паперти. А Марина ходила с таким оборванцем на дискотеку. Танцевала со мной. И я не заметил ни малейшего признака, свидетельствующего о том, что мой жалкий вид приводит её в смущение. Выдержала бы Ирина такое испытание? Не думаю, —огорчённо покачал головой Коля и отправился в свой домик.

Коля энергично подошёл к домику у водокачки. Движенья быстры, он прекрасен! Свет в коридоре горел. Коля решительно распахнул дверь и смело шагнул в комнату. В этот момент Елизавета Сергеевна, закончив намазывать клеем уже лежащую на полу полосу обоев, наклонилась, чтобы поднять верхний край и подать его Марине, которая, в свою очередь, сама, наклонившись, стояла на козлах, готовая принять этот самый верхний край обоев. Ответственный момент! А козлы стояли близко к дверям. Широко и бодро открытая Николаем дверь ударяется о козлы. Испуганная Марина тихо вскрикнула. Баночка с клеем, стоящая на краю козел, пошатнулась.

Коля входил в своё будущее жилище переполненный горячим желанием помочь женщинам, абсолютно уверенный, что без его мужской силы дело стоит, и только его молодецкая хватка поможет им быстро и качественно, без особого напряжения, справиться со своей работой. Услышав почему-то вверху над собой испуганное восклицание Марины, поэтому не смог придать особого значения тому факту, что его каблук наступил на только что смазанную обойным клеем полосу обоев. Взмахну не только руками, но и ногами, он сначала задницей, а потом и всей спиной шлёпнулся на пол. При этом он плечом зацепил козлы, на которых стояла Марина. Баночка с клеем, весьма сильно вздрогнувшая при ударе дверью о козлы, окончательно потеряла связь со своей опорой, ещё сильнее наклонилась, на мгновение будто в глубоком удивлении замерла, а потом, словно поняв, что всё равно в этой жизни нет смысла, решительно бросилась вниз, как брокер с Бруклинского моста. Тягучая, липкая струя клея прошлась по Николаю от темечка и до того самого места, которое обычно называют межуножием. Там баночка и, если можно так сказать, «приземлилась», подпустив под хозяина домика добрую порцию клея. К чему летел, то и получил.

Можно себе представить, что было с женщинами! Елизавета Сергеевна, опустившись на колени, зажав рот выпачканными клеем руками, чтобы раньше времени не умереть от смеха, с изумлением смотрела на эту диковинную картину. Вначале перепуганная Марина согнулась в три погибели, наверное от коликов в животе, взирая на поразительное зрелище. Потом она ухватилась за дверь, что помогло ей удержаться на козлах, а не сверзиться на распластавшегося на полу Николая.

Коле хотелось плакать. И он обязательно бы это сделал, если бы не знал, что где-то здесь, совсем рядом с ним, в комнате, находились женщины, отношение которых к нему было для него не безразличным. Видеть же их он уже не мог, так как не только глаза, но и всё лицо, и пиджак, и рубашка, и майка, и брюки, и трусы, и то, что было в них, в общем, весь он основательно был залит клеем, который быстро пропитывал все потаённые места.

Первый испуг прошёл. И женщины, видя, что ничего страшного с Колей не произошло, немножко посмеяться. Конечно, если бы они смогли увидеть выражение его лица, а особенно глаз, то им было бы не до смеха. Но они видели только то, что перед ними было. А именно: дёргающийся на скользких обоях, как клоун на арене цирка, верзила, у которого вместо лица умопомрачительная клеевая маска, подобную которой и на карнавале не встретишь. Вот именно поэтому женщины и позволили себе молча давиться смехом, не опасаясь встретить осуждающего или, просто, обиженного взгляда Коли. И они это делали. Правды ради надо сказать, что иногда они пытались, словно усовестившись, утихомириться и прекратить свой смех, но, взглянув друг на друга, опять пуще прежнего молча давились смехом. Марина уже сидела на козлах, вытирая глаза чистой, тыльной стороной руки. Тем же занималась и Елизавета Сергеевна, продолжая стоять на коленях.

Однако время шло, и надо было что-то делать.

— Слезай с козел, — сказала Елизавета Сергеевна дочери. — Надо его отвести в ванную.

Марина спустилась с козел, и они, взяв под руки уже стоявшего на ногах ослепшего, беспомощного Колю, отвели его в ванную. Елизавета Сергеевна подвела Колю к крану, заставила его сильно наклониться над ванной, взяла в руки разбрызгиватель и принялась поливать ему голову. Коля уже сам начал смывать клей со своей головы. Марина стояла у двери и уже грустно смотрела, как потихоньку очищаются его лицо и волосы. Ей уже было не смешно. Хорошо ещё, что они принесли с собой кусочек мыла. Когда Коля слегка отмыл голову, Елизавета Сергеевна помогла ему раздеться по пояс. Он отмылся. Надо было продолжать раздеваться. Но не при них же. Коля тянул время.

— У тебя полотенце здесь есть? — спросила Елизавета Сергеевна, складывая грязную одежду в тазик.

Коля молчал.

— Полотенце есть? — громко повторила Елизавета Сергеевна.

— Нет, — глухо пробормотал Коля, сгоняя руками воду с головы, плеч, рук и торса.

— Ну да, ты же здесь не живёшь, — вспомнила Елизавета Сергеевна. — А мы сегодня не взяли большого полотенца. Ну, да, ладно. Марина, сходи, доченька, принеси наше полотенечко. Хоть немножко можно обтереться.

Елизавета Сергеевна поставила тазик с грязной одеждой в ванну под кран и залила его водой. Марина быстро принесла вафельное полотенечко, которым они вытирали руки и лицо после работы. Елизавета Сергеевна обтёрла Коле спину и накинула полотенце ему на голову.

— Дальше ты уж вытирайся сам, а мы пойдём наклеим ту полоску, — сказала она. И они с Мариной вышли на кухню. Коля закрыл за ними дверь. Разделся полностью и залез в ванну.

— Мы работу на сегодня закончили, — послышался через некоторое время за дверью голос Елизаветы Сергеевны. — Мы пошли домой.

Коля продолжал молча отмываться.

— Да, ведь, у тебя же здесь ничего нет, — послышалось за дверью её задумчивое бормотание.

Коля продолжал молча отмываться.

— А как же ты в корпус пойдёшь? — спросила она через дверь.

Коля сделал вид, что ничего не слышал. Он уже закончил полностью отмываться, и теперь ладонями сгонял с себя воду. Он стеснялся вытирать свой зад их полотенцем, которым они потом будут вытирать лицо. Потом он опустился в ванну на колени и затих. Ему хотелось одного: чтобы они поскорее ушли, оставив его одного со своими проблемами.

— Ну что ты там опять молчишь? — раздался за дверью уже немного рассерженный голос Елизаветы Сергеевны. –У тебя здесь есть что-нибудь одеть?

— Нет. Не надо ничего. Пожалуйста, идите домой. Мне очень неудобно, что вы из-за меня задерживаетесь здесь. Не стоит из-за меня задерживаться, — ответил негромко Коля, стараясь говорить ровным и спокойным тоном.

— А как же ты доберёшься до корпуса? Если ты пойдёшь голым, тебя, чего доброго, в милицию заберут, — Елизавета Сергеевна скорее беседовала сама с собой, чем с Колей.

— Как-нибудь доберусь , — пробормотал Коля.

— Ну что ты на нас сердишься? — уже совсем в сердцах произнесла Елизавета Сергеевна. — Мы, ведь, ни в чём не виноваты. Ты же всё сделал сам. Тебе надо научиться ходить, как ходят все нормальные люди, а не влетать, как угорелый. Спокойнее надо жить.

— Я нисколько не сержусь на вас, — не очень громко произнёс Коля, стараясь быть хорошо услышанным за дверью, и, в то же время, не выпустить на волю рвущийся из груди крик бессилия и негодования на самого себя и на свою невезучесть. — Конечно же, это я во всём виноват. И я прошу прощения у вас за то, что помешал вам работать, что вы потеряли время из-за меня, что забрал у вас ваше полотенце, что смылил последний кусочек мыла, и вообще, принёс вам кучу хлопот и неприятностей.

— Да ладно тебе, — пробормотала Елизавета Сергеевна, никак не решаясь уйти домой, оставив Колю одного. Она ещё не догадывалась, что происходит с Николаем, но уже чувствовала что-то неладное с ним. — Какие там хлопоты? Ничего страшного. Со всяким бывает. Но как же ты пойдёшь в корпус? — опять забормотала она скорее сама себе, чем Николаю. — В этой одежде идти никак нельзя. У тебя в корпусе есть во что переодеться?

— Спортивный костюм, — коротко ответил Коля, в первую очередь озабоченный тем, чтобы успокоить озабоченную о нём женщину, дабы они побыстрее ушли, оставив его одного. Однако события начали приобретать совершенно неожиданный для него поворот.

— Марина! — позвала дочь Елизавета Сергеевна. Она уже очень сочувствовала его неловкому положению и в то же время понимала, что по сути дела ничем серьёзным не может помочь ему. Она уже начала догадываться, что их присутствие тяготит Колю. Но она не могла бросить парня в таком бедственном положении, она хотела хоть чем-нибудь помочь ему. А ключ от твоей комнаты в корпусе у дежурной? — спросила она Колю через дверь.

— Да, — ответил Коля, ещё не вполне понимая, что она хочет от него.

— Марина, а ну-ка, сбегай в главный корпус. Там тётя Маша дежурит. Попроси у неё ключ от Колиной комнаты, найди спортивный костюм и бегом сюда. А номер комнаты у тебя какой? — опять спросила она у Николая.

— Да я знаю, где он живёт, — уже из коридора крикнула Марина.

Хлопнула выходная дверь. Всё. Марины уже нет. Сейчас она увидит его, так называемый, гардероб.

— А я сейчас печку подсыплю на всякий случай, — пробормотала Елизавета Сергеевна не то Коле, не то сама себе под нос. Ей надо было занять себя чем-нибудь, чтобы немножко рассеять угнетение души, вызванное неловкостью ситуации. И она пошла в кладовку за ведром для угля.

А Коля сидел в ванне на коленках и с ужасом начал представлять себе, что сейчас произойдёт в корпусе. Вот Маринка входит в его комнату и видит богатый набор мебели: простенькая кровать, расшатанный стул и стол, застеленный газетой. Но это всё пустяки по сравнению с тем, что она увидит, когда начнёт искать спортивный костюм. А его-то и искать нечего, так как он висит на спинке кровати. А потом начнётся самое главное: Маринка захочет заодно прихватить полотенце и нижнее бельё. Коля в ужасе схватился за голову. Вот Марина оглядывается в поисках того самого «нечто», в котором нормальные люди держат бельё. А ничего такого-то и нет. Вот её взор падает на встроенный в стенку фанерный шкафчик, так сказать. Там Марина увидит одиноко висящий коротенький плащ, который Коля приобрёл в Новопольске на последние деньги, чтобы хоть немножко прикрыть замызганность костюма. Верхняя полка шкафчика кем-то, наверное, спьяну, поломана, на ней ничего не может удержаться. Надо искать что-то другое. А, вот, внизу стоят мягкий кожаный портфель. Наверное, именно в нём надо искать. Марина берёт портфель и идёт к кровати, достаёт, рассматривает и кладёт на байковое одеяло: истлевшие до дыр пару маек, обтрёпанные до бахромы на рукавах и воротнике пару простеньких рубашек, заштопанные двойными и тройными латками носки, а потом… О, ужас! Кошмар! Коля готов был вместе с грязной водой смыться в сливное отверстие. Его трусы! Только сейчас, представляя в своём измученном воображении, как Марина, это юное, тонкое, прекрасное и нежное создание, берёт своими изящными пальчиками его трусы, протёртые мошонкой до такой степени просвечивания, что даже как-то и непонятно: удерживают ли они то, что должны удерживать, или это только так кажется их владельцу? И тут только до него дошло, до какой степени нищеты он докатился. А ведь вначале же он выглядел сносно, вполне даже прилично. И если бы он в одно утро проснулся и увидел себя в зеркале таким, каков он есть сейчас, то, наверное, догадался бы, что с этим надо что-то делать. Но ведь ему иногда и к зеркалу некогда было подойти: его будили задолго до рассвета, чтобы он успел привезти отдыхающим свиные туши и колбасу, а вечером он должен был ненавязчиво прибрать за этими самыми людишками их блевотинку и гамнюшненку. И он мёл и собирал, как они любят произносить, сохраняя не тронутым своё самосознание, бытовые отходы. И приходил в свою комнату, еле успевая ополоснуться и перекусить. И что он видел в зеркале? Только пылающие мукой глаза! А пятна и протёртости появлялись постепенно, не очень заметно для уставшего глаза.

— И это ничтожество, — терзал свои волосы и бил себя по голове кулаками Николай. — Этот нищий, никчемный и жалкий человечишко имеет нахальство надеяться, осмеливается воображать себе, что он может понравиться девчонке, увлечь её мечтою о прекрасном и счастливом будущем! Что ждёт её, молодую и прекрасную, в будущей жизни с таким ничтожеством? Голодные и оборванные дети?! Да он не имеет никакого права обманывать девушку! О каком счастье может идти речь, когда не во что одеть и обуть детей? Когда к тебе всегда обращён их голодный взгляд! Навозный жук! Кретин, надутый самовозвышением. Мыльный пузырь богаче и краше тебя в тысячи раз. Умолкни и умри! Ляжь на дно! Забейся в будку и не высовывайся, чтобы не портить людям настроение своей вопиющей нищетой.

И Коля вспомнил, как здесь, вот в этой ванне, стояла Марина. Теперь они поменялись местами. Только всё наоборот. Она прекрасна была в своей наготе, а он, нищее ничтожество, смел мечтать об обладании её сокровищем, её телом, таким прекрасным, что нет на свете ни одного дворца, нет никаких богатств, которые стоили бы её одной, пусть даже случайной слезинки. И вот теперь Марина и её мама о чём-то тихо шушукаются на кухне. Наверное, Марина делится со своей мамой впечатлениями, которыми она обогатила свой жизненный опыт, перебирая его нищенский скарб. Колино сознание, зациклившись, работало только с двумя кадрами, поочередно переключая их и сопоставляя: вот он через приоткрытую дверь смотрит на красивую, обнажённую купальщицу, стоящую в ванне, и думает, что своим очарованием сможет соблазнить её, овладеет ею; а вот она, эта же самая красавица, но уже одетая, рассматривает его драные трусы и презрительно улыбается.

Всё! Пора поставить на себе жирную финишную точку! Надо похоронить себя как личность. Как разумное существо, имеющее право на элементарное уважение. Он –ничто!

Сейчас ему хотелось только одного: чтобы женщины поскорее ушли из дома. Наконец-то оставили его одного. Он сам как-нибудь выберется из своего дурацкого положения. Он склонился ниц. Ему вдруг ужасно захотелось стать маленькой собачкой. Таким лохматеньким, маленьким пёсиком, которому не нужна никакая одежда, который умильно будет заглядывать всем людям в глаза, умоляя их дать ему хотя бы кусочек хлеба, и будет бесконечно рад, когда очень большой и очень добрый дядя кинет ему косточку со своего стола от своих щедрот. И вдруг Коле ужасно сильно захотелось заскулить, завыть как щеночек. Так сильно, что ему даже показалось. Что у него уже есть хвостик, которым надо только повилять, и всё горести разметутся в разные стороны, и станет легко. И он сможет показать всем людям, какой он хороший пёсик. Такой хороший, что его надо обязательно погладить по головке и по шёрстке, что его не надо больше обижать, потому что он тоже хочет счастья. И его обязательно поймут, и больше не будут обижать. И все беды уйдут от него. И не будет больше страданий. И ему станет очень спокойно и хорошо. И он, наконец-то, хоть немножко отдохнёт. И станет счастливым. Ох, как ему захотелось спокойствия и счастья!

Ага, вот на нём уже появляется мягкая каштановая шёрстка, которая может кому-то понравиться, и этот кто-то захочет погладить и приласкать бедного пёсика, одарив его за ласковость, пушистость и покорность куриной косточкой с хрящами, а может быть и с остатками мяса. Ах, какое это наслаждение –грызть мягкую, сладкую куриную косточку.

Да, вот уже у него появились такие ушки и носик, которым можно принюхаться, взять след и прибежать к своей мечте, к счастью. И все будут тебя любить и ласкать. И никто не будет стараться содрать с тебя шкуру, чтобы сшить из неё шапку и продать её на базаре. Нет, все будут любить тебя и ласкать. Надо только стать на задние лапки. Повилять хвостиком и залаять, весело так, заливисто, чтобы все окружающие восхитились, приласкали и накормили. И всё будет хорошо. И не будет горя. Надо только попробовать стать на задние лапки и повилять хвостиком. Прямо вот сейчас. Надо обязательно прямо сейчас стать на задние лапки и повилять хвостиком. Потому что этому надо научиться как можно скорее. Потому что когда надо будет это сделать, а ты ещё не делал этого, то может не получиться. И ты не сумеешь показать людям свою любовь, и они опять рассердятся на тебя, и опять начнут спрашивать: что ты тут делаешь? И кто пустил сюда этого бестолкового пса? Гоните его вон. От него нет никакого толка.

Коля до боли сцепил руки, изо всех сил вжимая лоб в колени. Он точно знал, что если сейчас начнёт ощупывать себя, то обязательно найдёт у себя и хвостик, и четыре лапки, и лохматые торчащие ушки, и шерстку, и чёрный влажный носик. Он испугался. И не столько того, что хочет стать собачкой, сколько того, что уже не хочет быть человеком. Весь окружающий его мир стал ему в тягость. Он испугался своего желания уйти из этой глупой и жестокой жизни. И вдруг в его голове прозвучала желанной мелодией немного исправленная фраза: это сладкое слово –смерть! Как прекрасно было бы, испытав совсем ничтожную боль при разрезании вен на руке, тихо истекая кровью, уйти из этой страшной жизни. Навсегда. Тихо и спокойно.

Его спас лёгкое движение воздуха из приоткрытой двери. Коля не повернулся, ни шевельнулся. Ему было уже всё равно, что о нём думают. Его уже почти не было здесь. Дверь приоткрылась всего чуть-чуть, ровно настолько, чтобы просунуть руку и положить на пол то, что он так самонадеянно назвал спортивным костюмом. О трусах он и думать запретил себе.

— Обуви мы не нашли, — негромко, каким-то странным, глухим голосом произнесла Елизавета Сергеевна и прикрыла дверь. Коля не проронил ни звука. Нет, он не расслабился. Он, просто, обмяк. Тоска и боль рвала сердце. Теперь он точно знал, что не распорет себе вены. Он напьётся. Ха, как же, напьётся. Разогнался! Да это же для него непозволительная роскошь! Наше очень демократичное правительство, стараясь войти со своими подданными в совершеннейший консенсус, выдавливая из себя наружу заботу о сохранении, развитии и совершенствовании нравственной чистоты и духовной возвышенности своего народа, ввело талоны на спиртное. А у него, чёрного раба, не было ни талонов, ни денег на бутылку. Но зато у него была вода. Много воды. Так много, что можно было нырнуть, вернее, погрузиться и не всплывать. Совсем! Никогда! Как у Джека Лондона. Какое простое решение! И он представил себе, как женщины завтра утром найдут его голый труп в ванне. Может быть, даже кинутся оживлять его. Начнут вытаскивать тело, но, обнаружив, что оно уже отвердело, бросят всё и побегут звать скорую помощь. Ха! Скорая помощь! Какое громкое название пустой затеи. Да если бы ему удалось заболеть смертельной болезнью или получить несовместимую с жизнью травму, то он бы кинулся не за скорой помощью, а прочь, подальше от брехливого сочувствия людей, которые просто обожают смотреть на мёртвых. Они, наверное, втихую торжествуют, вытирая платочком слёзы: ага! Что? Лежишь? Думал, что ты самый умный? А посмотри, ты лежишь, а я, вот, живая, смотрю на тебе, а ты уже ничего мне не скажешь. Хватит. Отговорился. Почему она? А он что будет говорить? А ничего он не будет говорить. Только от радости большой напьётся. И вот, его тело, скрюченное и холодное, голое и мокрое, будет лежать на твёрдом кафельном полу, вызывая у окружающих брезгливость, мерзкое презрение и отвращение.

Фу, какая гадость! Коля выпрямился. Нет. Уж лучше превратиться в собачку. Тряхнул головой, рассыпая по стенам брызги. Полотенце? Он оглянулся. Точно. Полотенце лежит сверху на одежде. Он вылез из ванны и, шлёпая босыми ногами по полу, подошёл к двери и поднял полотенце. Да, всё именно так как он и предполагал. На изношенном до дыр спортивном трико лежали: рваная майка, протёртые до прозрачности кисеи трусы, заштопанные носки и обтрёпанная рубаха. В общем, полный нищенский комплект. –Да, женщины даже не спросили: «А где твоя обувь?». Нет, —бормотал себе под нос Коля. Они просто сообщили, что обувь не нашли. Такое щадящее, нейтральное сообщение. Они догадались, что запасной обуви у меня нет. Какие умные и чуткие женщины. Спаси их Боже за тактичность, за отсутствие насмешки. Так мне и надо, свинье неблагодарной. Дома жил в тепле и сытости. Никаких проблем, никаких забот. Носки порвались? Пустяки. В сторону их. Мама разберётся. Что с ними происходило, тебя нисколько не интересовало. Ты старался не видеть, что мама их штопала, чтобы бегать в них по хозяйству: на огород и в курятник. Хитромудрый, ты старался не замечать те мелочи жизни, которые нарушали твоё душевное спокойствие. А зачем? Зачем вникать во все эти мелочи жизни? Перед тобой стояла великая цель — лауреатство на международном конкурсе. Ты молча жил одной жуткой сентенцией: благо родителям уже то, что я у них есть. Ой, как страшненько. Ты изо всех сил берёг свой личный покой. Ты жил в тёплом доме со всеми удобствами, и у тебя не было никаких проблем с купанием, с полотенцем, мылом, шампунью, чистым и целым бельём. Ты не знал никаких забот. Ты умело и ловко делал вид, что всё так и должно быть. И нет необходимости кого-то благодарить. Ой, да если бы это было только так! Лукавенький! Ты же вспомни: ты посматривал на то, что делают родители, и в твоём сердце лукавом то и дело проскакивала мыслишка: «Это они делают не так. А вот то совсем неправильно. Так делать нельзя. Как он может так говорить?» Так каждый человек: встаёт утром — солнце светит. — Так и должно быть, — говорит человек. — Нет необходимости кого-то благодарить. Зачем? Поблагодарю я или не поблагодарю — всё равно солнце встанет и будет греть. Зачем благодарить? И кого благодарить? Бога? А где Он? Если Он есть, то почему допускает, чтобы с маленькой деточкой происходила беда? Если Он Всеведущий и Всемогущий, то почему допускает, чтобы с маленькой деточкой происходила беда? Ну, Алёша Строганов сказал, что Бог культурный и интеллигентный, поэтому не имеет права вторгаться туда, куда Его никто не попросил. Это мне немножко понятно. Не попросил — не надо ждать, что получишь. Бога надо пригласить прийти, потому что если Он придёт без твоего приглашения, то обязательно найдутся такие, которые, как и две тысячи лет назад, спросят: а кто ты такой есть? А представь нам доказательства, что ты — это Ты. И что после этого? Опять Крест? Опять муки? Или надо превращать в пыль мерзавцев? А кто мерзавцы? Разве они согласятся с тем, что они мерзавцы. Все тараканы уверены, что кухня с тортами — это их вотчина, потому что их деды и прадеды жили на этой кухне. Ой, жуткая алогичность. Нет, это уж слишком. Значит должна быть словесная формула приглашения Бога прийти к нам. И я знаю эту словесную формулу. Но вот вопрос всех вопросов — что сейчас делает Бог? Почему Он, Который любит нас, допускает, чтобы с нами и нашими детьми происходили несчастья? Вроде бы отсутствие любви и логичности. Он любит нас, но ничего не делает. Значит, Он ждёт от нас чего-то. Да, наверное так. Лично я именно так и думаю. И поэтому Бог провёл меня через эти сию секундные трудности, чтобы я понял, как неправильно вёл себя со своими родителями. И теперь, когда жареный петух клюнул мне в темечко, я зарыдал и заплакал, захотел сбежать в собачью будку. Трус! И неблагодарный подонок! Так ты хотел отблагодарить своих родителей за их заботу о тебе? Ты совершенно забыл, что они любят тебя. А ты подумал, что будет с мамочкой, когда ей сообщат, что её Коленька сам утопился в ванне? Ты подумал, что будет с папой? Сволочь! Тварь неблагодарная! Подумаешь, беда великая приключилась: трусы протёрлись мошонкой до дыр. Ой, какие страсти! Меньше мясо жрать надо, чтобы она не росла так сильно!

В ПОДПОЛЬЕ

И Коля ушёл в подполье. Днём сидел в своей комнатке, выползая из неё только по необходимости работать: перед рассветом, когда отдыхающие ещё не продрали свои уставшие после ночных приключений глазки или после захода солнца, когда отдыхающие плотненько ужинают и смотрят приезжих артистов. Ну, а если что надо сделать по электричеству или на водокачке, так в твоём распоряжении круглые сутки. Если же его вызывали работать грузчиком, то он молча шёл, делал всё, что ему приказывали, а по возвращении из города сразу же старался спрятаться подальше с глаз интеллигентной публики в своей каморке. К его чудачествам уже все привыкли, поэтому никого не заботило его странное поведение. Все окружающие, почти не сговариваясь, почти молча, отнесли Николая к числу неудачников, не вполне нормальных людей, что позволяло им спокойно терпеть его всеми презираемый труд рядом с собой. Работает, справляется, и всё, больше от него ничего и не требуется. Пусть пашет и дальше.

А Колю настигла тоска по своей любимой скрипочке. Днём он много спал, а ночью, когда отдыхающие уже уставали и, пресыщенные, расползались по своим постелям, когда под кустами уже никого не было, он бродил по берегу озера. И когда уже совсем становилось невмоготу, он становился лицом к воде и, воображая, что в руках у него его любимая скрипочка и смычок, играл. И в его ушах звучал вальс Крейслера «Муки любви». Вся его жизнь состояла в основном из двух частей: из воображаемой скрипки и реальной метлы.

В этом настроении и застал его Алёша Строганов. будет с мамочкой, когда ей сообщат, что её Коленька сам утопился в ванне? Ты подумал, что будет с папой? Сволочь! Тварь неблагодарная! Подумаешь, беда великая приключилась: трусы протёрлись мошонкой до дыр. Ой, какие страсти! Меньше мясо жрать надо, чтобы она не росла так сильно!

В ПОДПОЛЬЕ

И Коля ушёл в подполье. Днём сидел в своей комнатке, выползая из неё только по необходимости работать: перед рассветом, когда отдыхающие ещё не продрали свои уставшие после ночных приключений глазки или после захода солнца, когда отдыхающие плотненько ужинают и смотрят приезжих артистов. Ну, а если что надо сделать по электричеству или на водокачке, так в твоём распоряжении круглые сутки. Если же его вызывали работать грузчиком, то он молча шёл, делал всё, что ему приказывали, а по возвращении из города сразу же старался спрятаться подальше с глаз интеллигентной публики в своей каморке. К его чудачествам уже все привыкли, поэтому никого не заботило его странное поведение. Все окружающие, почти не сговариваясь, почти молча, отнесли Николая к числу неудачников, не вполне нормальных людей, что позволяло им спокойно терпеть его всеми презираемый труд рядом с собой. Работает, справляется, и всё, больше от него ничего и не требуется. Пусть пашет и дальше.

А Колю настигла тоска по своей любимой скрипочке. Днём он много спал, а ночью, когда отдыхающие уже уставали и, пресыщенные, расползались по своим постелям, когда под кустами уже никого не было, он бродил по берегу озера. И когда уже совсем становилось невмоготу, он становился лицом к воде и, воображая, что в руках у него его любимая скрипочка и смычок, играл. И в его ушах звучал вальс Крейслера «Муки любви». Вся его жизнь состояла в основном из двух частей: из воображаемой скрипки и реальной метлы.

В этом настроении и застал его Алёша Строганов.