georg — ИРА 5 САШЕНЬКА

Ой, да что это я всё о Коле да о Коле, о маховиках и прочих железяках, о метле, мусоре и всяческих фекалиях. Надоело, очень сильно надоело. Хочу о красивых девушках, о чём они мечтают, о чём говорят. Но! Есть одно большое но. Впереди описания зимы. А это время тоже богато событиями. И отражение их, как говорят ну просто очень учёные люди, женской стороной и мужской не одинаково. Поэтому я собираюсь посмотреть на одни и те же события дважды, с одной стороны и с другой. Есть опасность заработать укор от некоторой категории любителей покритиковать. Ну что ж, я к этому готов. Итак, подойдём к событиям в ресторане с двух сторон.

Всю зиму Ирочка проработала над репертуаром, отвергнув от себя все прелести и соблазны жизни нашего нормального современного человека. Она уже не ходила на концерты и почти перестала смотреть телевизор, оставив для себя только четыре самые необходимые вещи: скрипка, еда, сон и гигиена. Всё остальное перестало для неё существовать. И вот, зима позади, и её сверх каторжный труд принёс первый плод: она одержала уверенную победу в зональном конкурсе. Причём настолько уверенную, что её поздравляли не столько с победой, сколько с выходом на международный конкурс. Да, теперь перед ней на прямом финишном отрезке засияла возможность стать его лауреатом. Ещё один рывок, и она достигнет цели, к которой стремилась всю свою сознательную жизнь. Только бы не сорвать, не заиграть руку. Только бы избавиться от педантичной сухости. Ирочка не смогла сдержать улыбку, вспоминая, как бегал по аудитории профессор, то и дело взмахивая от избытка эмоций руками

— Ты что же думаешь, что никто не сможет лучше тебя сыграть? — он почти кричал от неподдельного гнева.

И это он ей заявлял после того, как весь зал встал и бурными, восторженными, не стихающими аплодисментами заставил на конкурсе, пусть только зональном, играть на "бис". Ещё бы, за сколько лет Новопольск получил реальную возможность стать родиной лауреата, а может быть и победителя международного конкурса! Люди всем сердцем хотели поддержать её. Она ясно чувствовала — идёт мощный психологический прессинг, нацеливающий её только на победу. Земляки верили в неё. И после этого, после такого триумфа её любимый профессор вместо того, чтобы поддержать, кричит на неё! Кричит так, как никогда не позволял себе этого раньше. Она понимала его. Он боялся, что она возгордится и потеряет победу. Она понимала, что он прав, она согласна была вытерпеть. Но не сегодня! И не в такой форме. Неужели ему её нисколечки не жалко?

— Ха! Возомнила о себе! Подумаешь, победила в Новопольске! Великая важность! Пуп земли — Новопольск! Да на международный конкурс приедут такие киты и монстры от скрипки, о которых ты и слыхом не слыхивала, и видом не видывала!

— И слышала, и видела, — не выдержала Ирина, отворачиваясь к окну, чтобы не дать воли слезам.

— Не дерзи! — чуть не задохнулся от возмущения профессор, так широко и сильно взмахнув руками, что казалось, взлетел немножко над полом. — Ты что это себе позволяешь? Ты на кого голос поднимаешь? Подумаешь, ещё один маэстро-виртуоз народился на мою голову. Да я полысел и всё зубы порастерял на этом, а ты мне перечить собралась! Ты меня внимательно слушай и мотай на ус. Играть сложные вещи на скрипке можно научить и обезьяну, если сильно постараться. Не в том проблема. Почувствовать музыку сердцем, суметь жить эмоциями маэстро, когда он её писал — вот в чём проблема! — профессор воздвиг палец в потолок. — Здесь без движения высокого сердца и души не обойтись. Разве всё дело только в технике исполнения? Ты что сделала с Бахом? Где крик души? Где трепет сердца? Ты сыграла чуть лучше электронного, компьютерного тапёра. И вроде бы всё правильно, а жизни нет, сердце не трогает, — профессор умолк, но продолжал челноком мотаться по комнате. И вдруг внезапно остановился перед Ириной. — Ты когда последний раз плакала?

-Я?— испугалась Ирочка. — А что? Зачем это? — и в её голове, словно муха, запутавшаяся в паутиновых тенетах, забилась мысль о последней встрече с Колей. — Не помню. А что? Сейчас буду плакать. Что мне ещё остаётся?

— С чего это ты решила сейчас плакать? — фыркнул профессор. — От того, что рассердилась на меня? Так сердиться на меня для тебя нет никакой пользы. Что тебе толку сердиться на меня? Ты, лучше, на себя посильнее рассердись. Вот от этого будет толк. И большой. Да не просто рассердись, а сильно разозлись. Ну ладно, слушай, что тебе надо сделать перед последним рывком. С недельку отдохни. Скрипку и в руки не бери. Положи её подальше, чтобы и глаза твои не видели.

— Почему? — удивилась Ирочка. — Я не смогу.

— Должна смочь, — усмехнулся профессор. — И чем дольше не будешь брать в руки свою любимую скрипочку, чем сильнее тосковать будешь без неё, тем сильнее вы обе обрадуетесь при встрече. Тем лучше вместе заиграете. Вы должны соскучиться друг за дружкой. Вы ведь уже порядочно поднадоели друг другу. Вам пора отвлечься, отдохнуть. А ты в это время сходи с парнем своим на дискотеку, там, или ещё куда-нибудь. Не знаю, куда сейчас ходят молодые люди отдохнуть. В наше время мужчины приглашали своих дам в ресторан. Ну, в крайнем случае, погуляй с парнем вечерочком по набережной, поцелуйтесь, там, где-нибудь в глухом закуточке. Хотя, какой у тебя может быть парень? Да любой нормальный парень на такую подружку уже давным-давно должен махнуть рукой.

— С чего это? — оторопела Ирочка.

               Её испугала не только сверхточная, но просто ювелирная прозорливость профессора. Ну в самом деле, с первого взгляда её можно обвинить в том, что она целуется одновременно с двумя парнями. Но такой опрометчивый вывод напрашивается только с первого, поверхностного, торопливого взгляда. С Генрихом она целуется, преодолевая своё неприятие его, можно сказать, через силу. И если он её приглашает в ресторан, то она этому нисколько не рада. Она с удовольствием позволила бы целовать себя Коле. Но его уже давно не видно. Да и не мудрено. Ну какой уважающий себя мужчина вытерпит подобное отношение к себе, точнее, полное, ну просто высокомерное пренебрежение? После их последней встречи она места себе не находит. Ей всё время кажется, что Коля очень сильно обиделся, навсегда покинул её. А оснований для этого у него больше, чем достаточно. Это она прекрасно осознаёт. И от безумства её спасает только любимая скрипочка. Поэтому слова профессора, о том, что любой нормальный парень должен уже давно махнуть на неё рукой, попали в самую больную точку.

Но Ирочку испугал другой смысл, который мог спрятаться в словах профессора. Незадолго до этого она каким-то случайным образом узнала, что некоторые спортсменки, готовящиеся к чемпионату мира, в штате обслуживания имеют особого мужчину, который заряжает их перед ответственным соревнованием тем, что... И вот возникает ещё одна загвоздка, которая заключается в том, что невозможно выразить приличным словом то занятие, которым они занимаются в постели. Любое слово, которым попытаешься передать тип этих занятий, сразу же становится неблагозвучным. Есть, правда, нормальное слово для определения его — "любовь". Но, ведь, оно тут совсем ни при чём. Ибо оно предназначено для совершенно другого рода отношений, которые таким людям абсолютно неизвестны. В общем, всё дело в том, что когда мужчина отдаёт, то женщина получает, заряжается, как говорят совремённые мудреные экстрасенсы. Хотя все говорят, что это именно женщина даёт. Ой, всё поперевёрнуто. И в этом ералаше надо разобраться. А как в нём можно разобраться, если никто ничего путного не говорит? Всё намёки да недомолвки. Вот и сейчас, что хотел сказать профессор? Не хочет ли он сказать ей, чтобы она "немножко переспала" со своим парнем? Ну какой это умник придумал назвать это занятие таким неподходящим словом — "переспать"? Так что же имеет в виду профессор?

— Ну как с чего? — остановился профессор, осознав, что слишком круто и глубоко внедрился в запретную область. — Какому мужчине понравится, когда увидит, что его променяли на деревяшку, пусть даже это и самая великолепная скрипка? Человек, он выше любой скрипки. Скрипка создана для человека, а не человек для скрипки, — профессор опять смутился, но преодолел своё смущение и продолжил. — Пойми, ты сейчас не можешь причислить себя к обычным людям. Нормальный человек никогда не станет победителем международного конкурса. С этим надо смириться. Это временно. Только на период подготовки к конкурсу. Пройдёт конкурс, и тебе надо будет вернуться к обычной жизни. Не делай так, чтобы тебе пришлось возвращаться на пепелище. Не бей горшки! Помни — разбить горшок легко! Но — склеить его невозможно! Это не в человеческой власти. Это возможно только Господу нашему! Прошу тебя: не бей горшки! Иначе тебе не помогут никакие победные фанфары, никакие выгодные контракты, никакие круизы и гастрольные турне. Поэтому, если ты поругалась со своим парнем, срочно помирись с ним, пойди на уступку. Дай оттаять душе своей. Поживи хоть немножко нормальной человеческой жизнью. Это для тебя будет не только полезно, но и очень приятно.

— Я подумаю над этим, — прошептала Ирочка, так и не решив для себя окончательно, что он имеет в виду под словами: "очень приятно". — Я понимаю, и я согласна — на пепелище возвращаться страшно.

И вот, она сидит дома и в который раз переживает слова профессора. Ну ладно, сходить в ресторан, пусть не очень-то и тянет, но можно. Только вот с кем? С тем, кто приглашает, идти не хочется. А тот, с кем хочется сходить, того не видно. Пусть не в ресторан. Пусть, хоть, на набережную, на которой она не бывала уже, кажется, тысячу лет. Просто погулять, погреть пальчики в его горячих ладонях, дать прикоснуться к талии, а может быть и к груди, если вокруг никого не видно, разрешить поцеловать себя в укромном уголочке. А потом, когда немножко отведаешь сладеньких его губок, изображая негодование неуместной смелостью, оттолкнуть от себя, но тут же прижать к себе руку, чтобы он не рассердился и не ушёл. Ага. Но для того, чтобы уйти, надо сначала прийти. Для того чтобы он пригласил, надо увидеть или услышать его. А как они могут встретиться, если она сделала всё, чтобы он сбежал от неё? Ирочка судорожно вздохнула.

— Чего это ты развздыхалась, как больная корова? — оглядываясь на её оханье, спросила сестрёнка. — Ты что, никак не отойдёшь от концерта?

Сашенька гладила постельное бельё после стирки, а Ира сидела в сторонке и смотрела в окно. Весна только-только вступала в свои права, и темные, голые ветки с набухшими почками терпеливо ждали настоящего тепла. Вечернее солнышко уже нависло над горизонтом, собираясь уступить город ночной прохладе.

— Да уж, досталось? — подтвердила Ирочка, ещё раз вздохнув, но уже скорее для собственного успокоения. — Если бы ты знала, как надоело всё. Вот так бы и бросила всю эту музыку и побежала куда-нибудь подальше, куда глаза глядят.

— Смотрите, смотрите! — восхитилась Сашенька. — Да что я слышу? Да тебя, никак, на погулять потянуло? Ирка, что я слышу? И к кому бы ты побежала? Уж не к Генриху ли своему?

— Отстань ты со своим Генрихом, — шутливо отмахнулась Ирочка. — Разве других парней нет?

— Ой, ну у тебя сегодня, вообще, речи какие-то совсем непонятные, — Саша, не выпуская утюга из рук, с изумлением повернулась к сестре. — Ты что, всерьёз решила в разгул удариться?

— А что? — Ира игриво вызывающе передёрнула плечиком. — Чем я хуже других? Почему им всем можно, а мне нельзя? Мне тоже хочется погулять, пошутить, посмеяться, повеселиться. Они ничем серьёзным не занимаются, а удовольствия от жизни получают. Как зарплату. Правда, неизвестно за какие такие заслуги. А я вкалываю, как "карла", и ничего, никаких удовольствий. Сколько же можно взаперти сидеть? Так вся жизнь пройдёт, а я и не узнаю ничего. Где справедливость?

— Нет, ну ты сегодня определённо совсем "сбрендила", — Сашенька от возмущения никак не могла вернуться к своему занятию. — Того и гляди, сейчас о сексе заговоришь. Тебе этого хочется?

— Ты гладь, гладь, — указала Ира сестре на кучу мятого белья. — Не отрывайся от дела. Тебе это вредно. Ты ещё маленькая. Ты ещё в школу ходишь. Вот возьму и сообщу директору, что Александра Русанова сексом бредит. Будет тебе. Проработают тебя и пропесочат как следует. Будешь тогда знать, как на запретные темы трепаться. Гладь получше и не отвлекайся.

— Ой, ну ты испугала меня, просто, до ужаса. Сейчас прямо здесь в обморок от испуга упаду. У нас в школе, между прочим, половому воспитанию придают очень серьёзное значение, — Саша, похоже, не на шутку обиделась на сестру, отвернулась и продолжила гладить бельё. — Я летом школу заканчиваю. Могу, если захочу, и замуж выйти, семью завести. И нечего меня до сих пор в маленьких держать.

— И как же вас на этих уроках воспитывают? — засмеялась Ира. — Только по учебникам и схемам или случаются иногда и практические занятия? И занятия ведёт, наверное, мужчина, для большей наглядности изображения противоположного пола.

— Не тебе надо мной шутить, — огрызнулась Саша.

— С чего бы это?

— А ты что, уже позабыла, кто тебе сообщил, что дети рождаются не от поцелуев, а от совершенно других действий? Уже позабыла, кто тебя учил этой грамоте? Совсем образованная стала? Теперь уже и нападать осмеливаешься? А раньше румянцем заливалась, лицо ладонями закрывала. А сама через пальцы подглядывала, как я тебе рассказывала и показывала устройство мужского органа, на картинке из учебника. А ты ещё удивлялась, почему он в пол направлен. А я тебе говорила, что он только в состоянии покоя такой. А если...

— Сашка, замолчи! — чуть не завизжала Ира, закрывая лицо ладонями и давясь от смеха. — Я тебя сейчас убью.

— Что, слабо выдержать? А ещё издеваешься. Нет в тебе ни капельки признательности за науку. Если бы не я, ты бы так и осталась полуграмотной в вопросах взаимоотношений между противоположными полами. Ну скажи, ты, хоть, целовалась с кем-нибудь? Я имею в виду кроме Генриха. Как ты с этой рыбьей костью целуешься, я даже не представляю, — Саша, не оборачиваясь к сестре, непонимающе пожала плечами. — У него же в глазах ледяная пустыня! — Саша возмущённо взмахнула утюгом. — Он же любое чувство заморозит и высушит своей объективной бесстрастностью. Компьютер голографический, а не человек. Я тебе очень сильно сочувствую.

— Спасибо за сочувствие, — негромко произнесла Ира, глядя в окно. — Только вместо пустого сочувствия взяла бы да и увлекла его собой, отбила бы у меня жениха моего. Вот тогда бы я была тебе по-настоящему очень признательна.

— Ой, нет, Ирочка, только не это, — затрясла головой Саша. — Всё, что угодно, но только не это. Сама говоришь, что я ещё маленькая для таких дел. Я с ужасом думаю, что когда-нибудь и мне может быть придётся выходить замуж за нелюбимого, и молю Бога, чтобы Он не дал мне этого. Это хорошо ещё, что Генрих не старый. Ты взрослая, как-нибудь и без меня справишься. Ты сообразительная и сильная, всегда найдёшь выход из самого затруднительного положения. У тебя стальной характер, справишься.

— Я сообразительная? — возмутилась Ира. — Ты ещё скажи, что я хитрая. Совсем страх потеряла перед старшей сестрой.

— И ничего не потеряла. Я тебя люблю и уважаю, — чуть нараспев произнесла Саша, продолжая гладить. — А что думаю, то и говорю. Ты хочешь, чтобы я перед тобой притворялась?

— Зачем притворяться? Не надо. Просто, поосторожней швыряй камешки в мой огород, получше контролируй то, что думаешь, — по всему было видно, что Ирина не собиралась потакать заносчивости, как она считала, своей сестры. — Если ты осмелилась возвести на меня такую понапраслину, то должна привести доказательства моей хитрой сообразительности.

— А я и не говорила, что ты хитро сообразительная. Ты тоже поосторожней швыряй камушки. Не надо мне приписывать того, что я не говорила, — не осталась в долгу Саша. — Я сказала, что ты сообразительная. Ты всегда была умней меня.

— Не юли, дорогуша, не надо. Ты имела в виду именно хитрую сообразительность, а не простую сообразительность. А ну немедленно предъявляй доказательства, а то сейчас же накажу и в угол поставлю, и каши манной не дам. Будешь знать, как на старшую сестру нападать.

— Ой, да ты думаешь, что доказательства трудно отыскать? Да проще простого, — Саша, не оборачиваясь, пожала плечами. — Да они из тебя сыпятся, как из рога изобилия кукуруза.

— Давай, давай, не придуривайся, — приказала Ира.

— Да пожалуйста. Хоть тысячу штук в минуту, — Саша повернулась к сестре. — Вот например, я только что спросила тебя: с кем ты целовалась кроме Генриха? А ты что сделала? Ты устроила целую словесную баталию, чтобы уйти от честного и прямого ответа. И ты имеешь наглость обвинять меня в дурных намерениях против тебя? Ну, ты даёшь, сестричка!

— И ни от какого вопроса я не уходила, — сразу же перешла в оборону Ира. — Просто, у меня голова болит от других забот. Я от конкурса никак не отойду. А тут ещё предстоит поход с Генрихом в ресторан. И он не вызывает у меня восторга. И недремлющее око тёти Кати всё время висит за спиной.

— Ну, ну, — спокойно произнесла Саша.

— Ну, чего ты разнукалась? — с глубоко затаённым беспокойством спросила Ира, не отрывая глаз от пейзажа за окном. — Ну, да ну. Тебе больше нечего сказать?

— У меня всегда найдётся, что сказать тебе, — не теряя своего спокойствия, произнесла Саша, отворачиваясь от сестры и опять принимаясь за глажку. — Я всегда восхищаюсь твоим упорством, трудолюбием и невероятной работоспособностью. Да, совсем забыла упомянуть, что ты для меня самый талантливый музыкант на свете. Ты меня поражаешь силой своего характера. Отрешиться от всего, годами ставить игру на скрипке на первое место, отказываясь от всех радостей жизни! Нет, я бы так не смогла. У меня всегда поднимается настроение, когда мальчик, который мне очень нравится, говорит мне что-нибудь приятное. Я сразу начинаю думать о том, что ему надо от меня и стоит ли ему позволить поцеловать себя? А тебе всегда нравилось быть первой во всём. Знаешь, мне иногда казалось, что ради славы первой скрипачки ты готова отказаться даже от семейного счастья. Ну, в том смысле, что тебе не очень важно за кого выйти замуж или с кем лежать в постели. Поэтому ты так спокойно принимаешь ухаживания этого Генриха. Мне иногда кажется, что тебе и дети-то не очень нужны. Ну, завести, там, одного-двух, только для того, чтобы доказать себе и окружающим, что ты нормальная женщина. Отметиться, так сказать, и всё, — последние свои убийственные предположения Сашенька произнесла почти неслышным шепотом.

— Сашуленька, перестань, — тихо застонала Ирочка и закрыла лицо руками. — Не надо об этом.

Они молчали. Саша не перестала гладить. Она правой рукой водила утюгом, а левой вытирала глаза.

— Прости, — прошептала Саша.

И опять установилось долгое молчание. Только мягкое постукивание утюга по гладильной доске да шорох белья изредка нарушал тишину. Почти неслышно приотворилась дверь и тут же неслышно затворилась, спрятав Екатерину Михайловну.

Ира ничуть не обиделась на Сашульку. Сестрёнка всегда была прямой и открытой. Всегда говорила только то, что думает. «Ой, я такая дура, такая дура, — иногда жаловалась она Ирине. — Я сначала вспыхну, выскажу человеку всё напрямую, а потом думаю: «Ну чего ты разошлась? Ведь всё это можно было сказать тихо и спокойно, и слова можно было подобрать другие, не такие резкие. А такие, чтобы человека не обидеть. Так нет же, разошлась на всю ивановскую». Ну и что? Проходит некоторое время, и я опять кому-то всё высказываю прямо в лицо, и опять начинаю бичевать себя. Нет во мне главного управляющего стержня. Я не умею контролировать свои поступки».

— Да нет, это как раз в Сашеньке и есть тот самый главный управляющий стержень, — думала Ирочка, молча шевеля губами и уставясь невидящим взором в окно. — Она чётко знает, чего хочет: любви и семейного счастья. Она хочет самого главного в жизни. Это во мне нет ничего единого и цельного. Мне хочется и папу спасти, и Генриха не обидеть, и тёте Кате угодить, и стать первой скрипачкой, и ещё целую кучу всяких хочется я ношу в себе. А на простое человеческое счастье вроде бы как и времени не хватает. Даже может показаться, что я не хочу быть счастливой, не хочу семейного уюта и покоя. Но ведь неправда всё это! Я очень хочу быть счастливой. Вот только не знаю, как это сделать. И даже не знаю, в чём моё счастье. И опять неправда. Саша права, но только отчасти. Я действительно ещё всерьёз не задумывалась о семье, о счастье, о любви. Считала, что сейчас о них думать некогда. Вот добьюсь этого или того, вот тогда можно будет и помечтать о счастье. Может быть, Саша хватила слишком, когда говорила, что мне всё равно с кем в постель ложиться, то есть с кем сексом заниматься. Вот дурацкое слово к нам пришло. Я ещё не знаю, что это такое — секс, а уже пользуюсь этим словом почти, как профессионалка. Тьфу, пакость какая. Нет, тут Саша абсолютно не права. Может быть, это во мне и было в какой-то мере, но только до встречи с Колей. После встреч с ним я Генриха переношу с большим трудом, я не могу уже целоваться с ним, увиливаю под любым предлогом. И он это, наверное, чувствует. От него постоянно пахнет чужими женскими духами. А мне абсолютно всё равно. А лечь с ним в постель? Да ужас! Самый настоящий ужас! Нет, после Коли я с Генрихом в постель лечь уже не смогу. И думать об этом не хочу. Сейчас только в музыке я нахожу утешение для себя. Без музыки, без упорной, всепоглощающей игры на скрипке я не выдержала бы. Что-то нехорошее произошло бы со мной. Сейчас только скрипка моё спасение и моя радость. Ну почему Коля грузчик? Как было бы хорошо, если бы он был музыкантом. Господи! Боже мой! Ты — Всемогущий и Всемилостивый! Мы в Твоих руках, мы дети Твои! Ты всё можешь! Сделай так, чтобы Коля не был врагом моего папы! Ты — Всемогущий и Всемилостивый! Прошу Тебя, сделай так, чтобы он оказался не грузчиком, а музыкантом. Ну почему бы Тебе не сделать его музыкантом? Ведь для Тебя это очень просто. И не просто музыкантом, а скрипачом. И чтобы он стал моим мужем. Мой муж — скрипач! Как это было бы замечательно! И у нас будут дети, и они тоже станут музыкантами, и будем жить одними интересами, и будем говорить на одном языке, с полуслова понимать друг друга, и всю жизнь будем любить друг друга. Прошу Тебя, Господи! Боже мой! Ты — Всемогущий! Я люблю Тебя! Исполни мою просьбу!

— Будет, — услышала Ира над головой спокойный мужской голос.

Она повернулась от окна. Никого. Что это? Но ведь она ясно слышала мужской голос. Откуда-то сверху, как будто между её стулом и Сашенькой кто-то стоял. Хотя нет, не стоял. Слова исходили из точки, которая располагалась чуть-чуть выше головы, если бы там стоял нормальный человек. Как будто ОН вольготно расположился над полом. Да и это был совсем не тот звук, с помощью которого мы, люди, привыкли общаться. Собственно, самого звука-то и не было. Всё было гораздо проще. Зачем еще какое-то там колебание воздуха? Вполне можно обойтись и без звука, для которого обязательно нужен воздух или какая-нибудь другая упругая среда. А ЕМУ для дыхания жизни не нужен воздух, потому что ОН дышит где хочет: в воздухе или вакууме, при температуре 20 градусов по Цельсию или минус 273,15 по Кельвину. Или даже миллион! Не имеет никакого значения. И слово ОН своё даёт не с помощью звука, а сразу вкладывает туда, куда нужно: в левое полушарие или в правое, или может прямо в сердце, что более важно и действенно. И слово ЕГО слышит не каждый, а только тот, кому ОН говорит.

— Как будет? — растерянно спросила Ира.

И тут же почувствовала некоторую неуместность своего вопроса. Как, мол, просила, так и будет. И в данный миг Ира точно знала, что всё именно так и будет. Критический анализ вместе с сомнениями придут потом. Но в данный момент она нисколько не сомневалась, что всё так и будет.

— Что: как будет? — ничего не понимающая Сашенька повернулась вместе с утюгом.

— А ты слышала? — спросила Ира.

— Твой вопрос? — удивилась Саша. — Конечно слышала.

— А мужской голос? — спросила Ира, хотя уже абсолютно точно знала, что мужской голос слышала только она одна, потому что ОН говорил только ей. Саша ничего не могла слышать.

— Мужской голос? — изумилась Саша. — Какой мужской голос? В комнате только мы с тобой, — Александра внимательно и даже несколько насторожённо посмотрела на сестру. Потом в её глазах появилась тень сочувствия. — У тебя что..., уже "галюники" начались? Тебя мужчины преследуют?

Ира затаённо и молча отрицательно покачала головой, прекрасно понимая, что продолжение разговора в этом ключе ни к чему хорошему для неё привести не может. Саша всерьёз начала пугаться. Выключила утюг и села рядом.

— А что тебе послышалось? Чей голос? Генриха?

Ира опять молча отрицательно качнула головой.

— Другого мужчины? — Сашины глазки округлились от удивления. — Ирочка, так ты что, и правда целовалась с кем-то, кроме Генриха? Вот это да, вот это Ирка!

— Ну что ты пристала ко мне со своим дурацким вопросом? — Ира, изображая сердитость, отвернулась опять к окну.

— Целовалась! — ахнула Сашенька. — Ну конечно же целовалась!

— Да с чего ты это взяла? — пожала плечами Ира. — Понапридумывает сама себе нивесть что для собственного развлечения, а я в чём-то виновата. Ничего я тебе не говорила. И не скажу.

— Конечно не говорила, — Саша включила в своём голосе угрожающие нотки. — Но я всё равно до тебя докопалась. Раньше ты мне на этот вопрос быстренько так отвечала: "нет". А теперь из тебя ответ на этот простенький вопрос не выцарапаешь и кочергой. Отсюда надёжный вывод — целовалась.

— Ну и что? — Ира перешла в наступление. — Да что в этом такого? Ты сама целовалась с кем-нибудь? Признайся честно.

— Я ещё нет, — гордо заявила Саша. — Ты сама мне говоришь, что я ещё маленькая. Ну, откровенно сказать, меня пробовал поцеловать один парень, но ничего не вышло. Мне он почему-то не очень понравился, хотя другие девчата признавались, что влюблены в него. Я, конечно, хочу узнать, что такое целоваться с мужчиной, и почему некоторые не просто с ума сходят от поцелуев, но совершают большие глупости. Но, понимаешь, мне, пока, ни один парень не понравился до такой степени, чтобы я хотела с ним целоваться. Наверное, мне ещё рано.

— Так, значит, всё-таки пробовали тебя поцеловать? — обрадовалась Ира. — Просто, тебя пробовал поцеловать не твой мужчина.

— Ага, — согласилась Саша. — Не тот. Посмотрела я, что у тебя с Генрихом в последнее время получается, и как-то расхотелось целоваться. А ты, оказывается, уже другого себе завела. У, хитрющая. Ничего не говорит. Так целовалась?

— Ну целовалась, ну и что? — не выдержала упорного натиска сестры Ирина. — Чем я хуже других? Почему одним можно этим заниматься, а мне нельзя?

— Вот это да! — тихо ахнула Саша. — Аж в груди стало жарко.

— Да в чём дело? — изобразила возмущение Ира. — Чего ты ко мне пристала со своими допросами? Сама говоришь, что Генрих, как ледяная пустыня, всё заморозит и высушит. У него одни бизнеспланы на уме. Только и слышишь от него: в одном месте очень дёшево купил, а в другом очень выгодно продал партию товара, и сколько процентов прибыли получилось, и как сумел увильнуть от налога. После этих разговоров мне так и кажется, что он и меня расценивает по этой же сетке тарифов: во сколько я ему обойдусь и что он сумеет на мне получить, и какой процент прибыли покажет калькуляция, и каким образом ему ускользнуть от налога на удовольствие. Надоел до тошнотиков. Ну скажи мне, почему им можно получать удовольствие, а мне нельзя? Бог и меня, и их сделал одинаковыми. Всё, что есть у них, есть и у меня. И ничем я их не хуже! Так почему они могут получать удовольствие от игры с мужчиной, а мне это запрещено? Что, Бог, когда создавал женщину, именно так и запланировал: им — одно удовольствие, а мне — сплошное мучение? Нет, я не согласна с этим! Нет! Я не верю, что я для Бога менее любима, чем они! Я уже большая, и многое понимаю. Я тоже имею право быть счастливой! Ты не забыла сколько мне лет? Я что, совсем маленькая девочка, которой и лишний раз поцеловаться нельзя?

— Нет, ты, конечно, уже взрослая, — серьёзно ответила Саша. — И никто тебе не может запретить целоваться с другим мужчиной, но, знаешь, такие резкие переходы: ещё совсем недавно ты считала, что дети появляются от поцелуев, а теперь целуешься одновременно с двумя мужчинами. Знаешь, мне кажется, что это ..., — Саша слегка замялась. — Не совсем обычное поведение. Нет, может быть, что для кого-то оно и в порядке вещей, но я считаю, что для тебя это не подходит.

— Да не целуюсь я одновременно с двумя мужчинами, — вспыхнула Ирочка. — Я с Генрихом всю зиму почти не встречалась. У нас с ним сложились чисто деловые отношения. И выяснение этих отношений отложено до международного конкурса. Он легко согласился с таким моим предложением.

— Ну ладно, оставим Генриха, — прищурилась Саша, соображая, с какой стороны подступиться к сестре, чтобы выведать у неё побольше о новом парне. — Он меня нисколько не интересует. Скажи, а ты ещё не того...? Ты ещё девушка?

— Сашка, ну ты вообще. Нашла о чём спрашивать? Зачем тебе это? — опять вспыхнула Ирочка. — Сейчас уйду.

— Ну чего ты обижаешься? — забеспокоилась Саша. — Раньше ты не психовала по этому поводу. Что с тобой случилось?

— Да ничего со мной не случилось, — огрызнулась Ирочка, опять отворачиваясь к окну. Помолчала немного, успокоилась и тихо продолжила. — Ничего не изменилось. Всё так, как и было. Мы очень мало с ним виделись. Да и не до этого мне. Не хватало ещё на конкурсе беременной появиться. Вот смеху бы было.

— А как его зовут? Я его знаю?

— Очень сильно надеюсь, что нет, — негромко проговорила Ира, недовольная вторжением в её личную жизнь. В её душе с каждой минутой всё сильнее и сильнее разгоралась борьба двух противоположных чувств: с одной стороны ей стыдно было раскрыться, даже не столько перед Сашулькой, сколько перед самой собой, чтобы не потревожить неприятные, нехорошие тонкости сложных взаимоотношений с Генрихом, но с другой стороны, сердце просто жаждало погреться в жарких воспоминаниях о Коле, о его руках, его глазах, губах, плечах. Каждое его слово, улыбка, жест, прикосновение, весь он, звук голоса, сияние глаз, дыхание, аромат волос, всё в нём источало необыкновенную теплоту и нежность. При малейшем воспоминании о Коленьке ей хотелось сейчас же увидеть его, прижаться к нему, всем телом ощутить прикосновение его ласковых рук. И в то же время она пугалась своего непреодолимого желания принадлежать ему. Ей страшно было потерять свою гордую независимость. Логика, ум и рассудок сопротивлялись тому, что жило глубоко внутри неё, о существовании чего она сама до встречи с Колей и не подозревала, и что даже немного пугало своей силой и властью над всем её существом. За время их немногочисленных встреч Ирочка уловила, что она может планировать что угодно, давать себе любые наставления. Но всё это будет жить только до встречи с Коленькой. Стоит ей увидеть его, как всё тут же забывается, и она будет делать только то, что он желает. И когда Коля уходил, в ней снова оживало стремление к независимости. Она сердилась на собственное безволие, строила новые планы и давала себе новые обещания доказать ему, что она тоже самостоятельный человек. Тут Ирочка тяжело вздохнула. Кажется, ей кое-что удалось в этом направлении. Похоже, что она сильно перестаралась, обидела любимого.

— Ну Ирочка, ну прошу тебя, — тряхнула её за руку Сашенька. — Ну это же нечестно.

— Что нечестно? — спросила Ира, выплывая из моря противоречивых чувств и желаний. — Ты о чём?

— Нечестно с твоей стороны поступать так со мной, — обиженно шептала Сашенька. — Я тебе так всё рассказываю, ничего не утаиваю. А ты от меня стала таиться. Теперь что, будем жить так, как живут остальные люди? Начнём притворяться друг перед другом? А потом будем учиться обманывать друг друга?

— Да нет, ну что ты, Сашулька, — Ирочка прижала сестрёнку к себе. — Просто, мне страшно.

— Страшно? — У Сашеньки округлились глаза. — Ты его любишь?

— Кажется, да. Вот это меня и пугает. Я и не подозревала, что это так сильно и серьёзно. Началось всё, вроде бы, с пустячка. А теперь мне страшно. Мне нельзя любить его.

— Почему? — Сашенька очень сильно удивилась.

— Он очень плохой человек.

— Он тебя соблазнил и бросил? — Саша сделала ужасно круглые глаза, но тут же вспомнила. — Но постой, ты ведь только что сказала мне, что ты ещё девушка. Я что-то ничего не пойму.

— Ой, ну при чём тут это? — Ирочка тряхнула головой. — Подумаешь, важность какая. Всё гораздо хуже.

— Он преступник? Сбежал из тюрьмы и его разыскивает милиция? Может быть, он рэкетир? Сутенёр? Половой извращенец?

— Фу, ну что за гадости у тебя крутятся на языке? — брезгливо поморщилась Ирочка. — Ну к чему такие крайности?

— Так в чём же, в таком случае, дело? — рассердилась Сашенька. — Он тебя не опозорил, не обманул. Так в чём же дело? Он что, маньяк-убийца? А, поняла. У него есть ещё одна девушка кроме тебя. Как у тебя Генрих, так у него тоже другая. Да?

— Не знаю, — Ирочка тяжко вздохнула. — Я об этом ещё не думала. И не спрашивала его. Нам некогда было говорить о таких мелочах. Но я сильно сомневаюсь, что у него есть ещё какая-то другая девушка. Это абсолютно не похоже на него. Он говорит, что любит только меня одну, и что я скоро буду его женой.

— Это надо же! — возмутилась Сашенька. — Ты говоришь, что любишь его. Но в то же время тебе нельзя любить его. Разве тут можно что-нибудь понять? Ты мне скажешь в чём тут дело или нет? Чем он тебе не угодил, привередливая ты моя?

— Он шпион.

— Шпион? — Сашенька от радости чуть не засмеялась. — Ой, как интересно. А какой он шпион? Американский?

— Нет, он совсем не такой шпион, как ты думаешь, — Ирочка постаралась притушить радостное возбуждение сестры. — Это промышленный шпионаж. Они хотят прибрать к рукам наше Русановское озеро, чтобы поскорее добраться до тех богатств, которые лежат в горах за озером. Они хотят обанкротить папу, забрать базу отдыха, а с ней и всё озеро. Он враг нашей семьи.

— А разве озеро и горы принадлежат нам? — спросила Саша.

— Сейчас, конечно, нет. Они отняли у нас всё и убили наших предков, — грустно произнесла Ира. — И я не хочу иметь ничего общего с ними. А что дальше будет, только Бог знает.

— Ты надеешься, что вернутся прежние времена?

— Не знаю, хочется надеяться, — пожала плечами Ира. — По крайней мере, я уверена, что земля, в конце концов, будет отдана в частное владение. Хотя, не думаю, что это произойдёт в ближайшее время. Кухаркины дети убедительно продемонстрировали свои способности только к убийствам, грабежам, воровству и разврату. Они всеми силами будут цепляться за государственное землепользование, ибо оно надёжно укрывает их беззастенчивое и наглое хапужничество. Иосифичи и лаврентьевичи всё ещё управляют в столице и на местах. А нам надо стараться сохранить свою землю.

— Что-то я не очень поняла твои слова о каких-то "лаврентьевичах"? — заинтересовалась Саша. — Раньше я от тебя ничего подобного не слышала. Случайно, это не от твоего парня? К стати, как его зовут?

— Коля. Да, это его идея. И мне очень понравился ход его мыслей. Она отлично объясняет те многие удивительные несуразицы и гадости, которые происходят сейчас в России.

— Ты мне расскажешь?

— Ну, послушай, если есть охота. О Лавруше Берии слышала?

— Кое-что. Говорят, большой бабник был.

— Ага. С точки зрения советского обывателя сопротивляться ему было абсолютно невозможно. Ну, вот представь себе, приглянулась вождю или его подручному какая-нибудь женщина. Охрана легко сможет устроить свидание так, что муж ни о чём не догадается. Командировка, там, или срочное задание на работе задержало до самого утра. Да мало ли чего могут придумать власть имущие. И обрати внимание, вряд ли руководители страны применяли какие-то предохранительные меры. Вот и ходят сейчас по стране иосифовичи и лаврентьевичи. Точно такая же картина с руководителями местного масштаба, которые тоже не упускали возможности полакомиться сладкой ягодкой. Ты представляешь, сколько их детей сейчас ходят по нашей земле?

— фу, какая гадость в голове у твоего Коляши крутится. Ну а сами женщины? Неужели ты считаешь, что они покорно ложились под любого? И никак не сопротивлялись?

— Не под любого, а под своего кумира, под вождя грядущей мировой революции. В крайнем случае, под его помощника, под очень крупного руководителя службы безопасности, который доставлял им удовольствие ради охраны государственных интересов. Да даже если у них и оставались рудиментарные представления о семейном счастье и любви к супругу, ну что они могли сделать? Выйти на улицу и кричать о своём позоре? Или подавать в суд? Не затаятся ли они так, чтобы никто и никогда не узнал о том, что с ними произошло? И дети их никогда не узнают правду о своём настоящем родителе.

— Ну зачем так об их рудиментарных представлениях о любви? Это твой Коля перестарался, перехватил через край. Слишком уж жестоко и оскорбительно. Унижая других, сам не возвысишься. Были же среди них и хорошие, нормальные люди.

— Ты не забывай, — покачала головой Ира. — Что вся наша современная жизнь построена на крови миллионов загубленных жизней. Что земля, на которой мы живём, пропитана кровью невинных жертв. О каких нормальных чувствах ты пытаешься мне сказать? Одни убивали, а другие им играли и плясали, пели песни и снимали фильмы про свинарку с пастухом. О чьих чувствах ты мне говоришь? Разве ты не понимаешь, что мы едим хлеб, выросший на крови? Любовь? Да какая может быть любовь в банке со скорпионами и тарантулами?

— Фу, ну у тебя и речи стали после знакомства и поцелуев с твоим Коляшей, — содрогнулась Саша. — Не хочу больше ничего слышать об этом. Значит, ты считаешь, что озеро должно принадлежать нам? Ну, в принципе, у меня нет возражений. Не вижу ничего плохого, если озеро, горы и море будут моими. Только никак не пойму, почему ты считаешь человека, с которым целуешься, своим врагом? Вот ты говоришь, что он хочет отнять их у нас? Но ведь они ещё не наши. Ну как можно у нас отнять то, чем мы ещё не владеем, а, может, и никогда не будем владеть?

— Так ведь дело не в самом озере и горах, — вздохнула Ира. — Володя мне говорил, что есть люди, которые многое бы отдали или многих бы отправили на тот свет, чтобы завладеть картами наших старых шахтных выработок. Там огромные сокровища лежат и ждут своего часа.

— И они тебе так сильно нужны, что ты своего парня записываешь в шпионы, в свои враги? — Саша смотрела на сестру с сочувствием. — Ну зачем они тебе? Да пропади они пропадом все эти сокровища, если из-за них вы можете поссориться и расстаться. Ирочка, сестричка моя любимая, я тебя не узнаю.

— Ой, Сашуленька, да как же ты не понимаешь такой простой вещи? — Ирочка обняла сестру и прижалась к ней. — Я и сама всё время мучаюсь этим. Да при чём тут сокровища и богатства наших старых шахт? Хотя, как сказать. Для спасения папы нам бы очень не повредила их самая малая толика. Ну пойми ты, наконец, для того, чтобы добраться к нашим старым разработкам им нужно озеро, а чтобы завладеть озером, они должны отнять у папы базу отдыха. Но папа не выдержит такой потери, у него слабое сердце. Ещё один приступ, и он уйдёт к маме. Понятно?

— Понятно, — вздохнула Сашенька. — Чего же тут не понять? Я и сама вижу, как папа страдает. Но я ничего не могу поделать. Я ничего не понимаю в этих финансовых делах.

— А что в них понимать? — с грустью согласилась с ней Ирочка. — С финансами всё очень просто — они или есть, или их нет. Если они есть, начинает очень сильно болеть голова: что с ними делать? Если их нет, можно отдохнуть от забот, можно подумать о Боге и об ответе, который будешь держать перед Ним.

— Ты любишь Колю?

— Ой, Сашулька, давай прекратим, Не терзай мою душу.

— Значит, любишь. А кто он? Кем работает?

— Грузчиком.

— Как грузчиком? Грузчиком чего?

— А всего, что могут грузить грузчики: лес, стройматериалы, продукты, свиные окорока, крупа, тушёнка, мука, асфальт.

— Ничего себе! — возмутилась Сашенька. — Ты что, получше ничего не могла найти? Нашла в кого влюбиться! Шпион-грузчик! Ну, у тебя и вкусы! Да неужели вокруг себя ни одного стоящего музыканта не могла найти? Или компьютерщика.

— Ага, я его выбирала, что ли? Это он меня выбрал.

— Ну, ты бы сразу заявила, что для грузчиков очередь в другом окошке. Что он, ослеп, что ли? Или ты ослепла?

— Сашка, я тебя сейчас прибью. Ты же его не видела. Он очень симпатичный. И руки у него странные, пальцы, как у скрипача.

— Грузчик-скрипач, — фыркнула Сашенька.

— Сашка, убью.

— Всё, всё. Ну, а как говорит он? Речь его?

— Вот это, как раз, и ввело меня сразу в заблуждение, — мечтательно вздохнула Ирочка. — Знаешь, когда Генрих мне что-то рассказывает, приходится напрягаться, чтобы понять, о чём идёт речь, что он хочет сказать, но не говорит. У Генриха очень много недомолвок, какого-то тайного подтекста. Но который для меня абсолютно неинтересен. И слова у Генриха какие-то не мои, я такими стараюсь не пользоваться, или вкладываю в них совсем не такой смысл, который подразумевает Генрих. В общем, чужие мы. А с Колей всё с самого начало пошло по-другому. Я понимаю его с полуслова. И слова у нас одинаковые.

— А какое у него образование?

— Не знаю.

— А где он живёт? Кто его родители?

— Не знаю.

— Чего ты не знаешь? Где живёт или кто родители?

— Ничего я не знаю, — чуть не заплакала Ира. — Ни где живёт, ни кто родители. Я о нём ничего не знаю. Он ничего мне не говорит.

— Да о чём же вы говорите, когда встречаетесь? О рудиментарных представлениях о любви у других людей?

— Не знаю, о чём мы говорим. — Опять размечталась Ирочка. — Я обо всём забываю, когда он появляется. Нам некогда разговаривать. Он говорит об одном, а руки его в это время не знают покоя, я еле успеваю отбиваться. А вообще-то, он бывает очень задумчивым. Когда мы первый раз встретились... Ой, так смешно получилось. Он упал, шлёпнулся, на это, ну... на мягкое место. Прямо передо мной. Говорит шофёру: спасибо вам, что не сделали из меня двоих. Правда смешно?

— Какому шофёру? Почему он упал? Пьяный был?

— Почему пьяный? Как упал, так сразу — пьяный? Я сошла с парохода, иду с сумками. Он обогнал меня, обернулся, посмотрел мне в глаза — и упал, — улыбнулась Ира.

— С ума сойти, — Сашенька прикрыла щёчки ладошками, скрывая завистливое изумление. — С первого взгляда влюбился?

— Не знаю. Так получается, — Ирочка с удовольствием поплыла в сладкую страну мечтаний. — Он потом так мне и сказал: увидел и сразу решил, что никогда больше не расстанемся. Так вот, когда мы с ним первый раз встретились, он от вокзала до вокзала почти не проронил ни слова. Таким молчуном мне показался. Мне это и понравилось, и в то же время сердило. Я боялась, что он так и не спросит моего адреса.

— От какого вокзала и до какого вокзала? — возмутилась Сашенька. — Да что ты мне всё загадками говоришь? Рассказывай всё: и как вы познакомились, и что он говорил, и что делал, и как поцеловал тебя, и что ты почувствовала. Всё говори.

— Ой, Сашуленька, да этого же не передать словами. Когда он говорит, так мне всё нравится: и как он глазами улыбается, и когда прикасается ко мне. А как на ухо начинает что-нибудь нашёптывать, так сердце замирает, так бы слушала и слушала. Когда мы ехали в троллейбусе, народу набилось — тьма, а он закрыл меня от всех своей спиной, и я как в уютненьком гнёздышке себя почувствовала, прижалась к нему, руки на грудь положила. Хорошо так. Ты представляешь? Я его только что увидела, а мне кажется, что я его давно знаю, что я только и жила до сих пор для того, чтобы встретиться с ним. Понимаешь, я чувствую, что со мной происходит что-то невероятное. Ну как это так? Только встретила парня, и уже на груди у него пристроилась, и счастлива, и больше ничего не надо. А ничего с собой сделать не могу. И не хочу. А когда он говорит мне что-то, то говорит моими словами. Я его очень легко понимаю. И часто говорит такие вещи, о которых я только начинаю думать. А у него уже готово решение проблемы. И это его решение мне нравится. Я могу спорить с ним, не соглашаться, но я чувствую, что это именно то, что мне надо, хотя иногда жутковато становится. Ой, ты знаешь, вот до сих пор не могу понять, как ему удалось так быстро, почти в первый же день нашего знакомства, узнать о Генрихе? Да ведь не просто о каком-то там Генрихе. Не ради простого любопытства. Нет. Он спрашивал меня так, будто уже знал о наших особых отношениях с ним. Ой, как он достал меня этим своим вопросом! Я его чуть не ударила за нахальство. И только после попытки ограбления поняла, что Коля пытался меня о чём-то предупредить, но я не догадалась. А если бы сразу послушалась, то его бы, может быть, и не побили.

— Кого побили? — не поняла Сашенька.

— Ну как кого? — удивилась вопросу Ирочка. — Колю.

— А за что его побили? И кто его побил?

— Ой, ну ты, что, уже всё позабывала? Так грабители же.

— Грабители? Так ты знала, кто тебя защитил от них? — в свою очередь удивилась Сашенька. — Так это был он?

— Ну конечно же! — рассмеялась Ирочка. — А кто же ещё?

— Ну конспиратор! — чуть не задохнулась от возмущения Саша. — А я как дурочка, хожу переживаю с тётей Катей, голову ломаю: кто же это мог быть? А она ходит и молчит. Ну подожди...

— Ты ж не вздумай тёте Кате сказать, — перебила её Ира.

— Нашла о чём предупреждать! — фыркнула Саша. — Что я, совсем уже из ума выжила? Нет, ты не увиливай. Не надо приплетать сюда тётю Катю. Опять хочешь в сторону от меня сбежать? А ну, давай, рассказывай всё по порядочку. На каком вокзале вы встретились? И что он там какому-то шофёру что-то говорил?

И рассказала Ирочка сестре всё: от встречи с Колей на мор вокзале и до ограбления.

— И что, это всё? — раздосадовано спросила Сашенька, когда Ира замолчала, не собираясь, очевидно, рассказывать дальше.

— А что ещё?

— А как он тебя поцеловал?

— А, это? — задумчиво протянула Ира. — Ну, это было уже ...при первой же нашей встречи после попытки ограбления. У него синяк под глазом был, — Ирочка мечтательно улыбнулась. — Хороший такой, заметный. Я его там шпионом назвала.

— А он что?

— Удивился, рассердился, возмутился. Сказал, что я вешаю на него сорок бочек арестантов, и что каждый из них не в своём уме. Сумасшедшей меня, значит, назвал. А я без этого ничего понять не могу. Уж слишком он странный какой-то.

— И после этого он тебя поцеловал?

— Нет, до этого.

— И ты за поцелуй его шпионом назвала? — засмеялась Саша.

— Ну при чём тут это? Одно с другим никак не связано. Поцелуй отдельно. А шпионом я его назвала потому, что мне за папу страшно стало. Боюсь я.

— Так как же он тебя поцеловал?

— А ты угадай, где мы встретились? — улыбнулась Ирочка.

— Ты была с тётей Катей? — спросила Саша.

— Конечно. Куда же я от неё денусь? — пожала плечами Ирочка.

— И что, он тебя поцеловал прямо при ней? — удивилась Саша.

— Ты что, совсем, того-этого? — покрутила Ира пальцем у виска.

— А, тётя Катя, наверное, отлучилась по своим надобностям, а он в это время и ухитрился тебя поцеловать, — Саша вяло начала изображать попытки до чего-нибудь догадаться. Но догадываться она не хотела. Её хотелось побыстрее узнать, как её сестра в первый раз по-настоящему поцеловалась. — А он после поцелуя начал тебе что-то говорить, а ты его раз — и шпионом обозвала. Что-то на любовь мало похоже. Ну расскажи.

— Мы встретились в филармонии, на концерте.

— В филармонии? Ничего себе, — удивилась Сашенька. — Это с каких пор грузчики начали ходить на Баха и Вивальди?

— Помнишь, я сшила себе костюм-троечку из солнечного крепдешина? И первый раз в нём пошла на концерт.

— А, помню, я тогда сочинение писала, чтоб оно провалилось, и спать мне ужасно хотелось. Тётя Катя говорила, что ты в этом костюмчике фурор произвела в филармонии. А сама ты помалкивала. Ой, вспомнила, тётя Катя тогда всё удивлялась, как тебе удалось испортить помаду на губах. А оно вон как было!

И погрузилась Ирочка опять в сладкие воспоминания, рассказывая сестре о встрече с Колей в филармонии.

— Очаровал он тебя, — подвела итог Сашенька.

— Ой, куда там, — попыталась отстоять свою независимость Ирочка. — Неужели ты всерьёз считаешь, что я ничего не могу противопоставить его коварству? Плохо ты меня знаешь.

— Да нет, твой стальной характер мне известен, — серьёзно произнесла Саша. — Сама испытала на себе все его прелести. Только стоит ли сопротивляться? Самое главное: ради чего?

— Ты считаешь, что я должна поддаться этому грузчику? — с мечтательной улыбкой произнесла Ира, глядя в окно.

— Ну, не знаю, поддаться или отдаться? Это уже на твоё рассмотрение, — Саша мудро улыбалась, лаская своё самолюбие превосходством собственного теоретического багажа над незавершённостью практического опыта старшей сестры. — Но и ходить девчонкой в таком возрасте вроде бы как-то и неприлично. У нас в классе уже многие девчата это сделали, и говорят, что если бы знали, как это хорошо, сделали бы раньше.

— Ну, знаешь что, хватит, — с нескрываемым раздражением возмутилась Ира, отталкивая от себя сестру. — Не надо на меня давить этой распущенностью. Перебьюсь как-нибудь и без вашего жизненного опыта. Иди, лучше, гладь, а то работа стоит.

— Стоит или лежит, это для белья не имеет никакого значения. Подождёт ещё немного. Не сердись ты на меня, цыплёночек ты мой ненаглядный. — Сашенька притянула к себе Ирину. — Ну не сердись ты на меня. Ты же самая любимая моя подружка. Я же о тебе волнуюсь. Хочу, чтобы ты была самая счастливая.

— Ох, и подлиза же ты, — деланно вздохнула Ирина, с удовольствием, однако, прижимаясь к сестре. — Пользуешься моей слабостью, моей любовью к тебе. Ай, как нехорошо.

— Ну ладно, перестань злиться, — зашептала Сашенька, целуя Ирину в щёчку. — И никакая я не подлиза. Просто, я люблю тебя, мою единственную сестричку. Если ты будешь счастливой, я посмотрю на тебя, сделаю всё, как ты, и тоже буду счастливой.

— Нет, ты мне скажи: может ты уже не девушка? — Ирина ладонями сдерживала лицо Саши, не позволяя ей целовать себя.

— Фу, какие глупости, — тихо смеялась та. — Я же тебе говорила, что сделаю это только после тебя. Надо же хоть чем-то отличаться оттого, что вокруг нас. Пусть мы с тобой будем самыми оригинальными. И потом, я всегда чётко контролирую ситуацию, никогда не позволяю ничего лишнего. Я, как и ты, избегаю сомнительных вечеринок и на дни рождения хожу только тогда, когда уверена, что там не будет игр с мальчиками. Меня не тянет, как муху, на сладенькое с гнильцой. Нет, для беспокойства нет оснований. Я пока не вижу вокруг себя никого, кто мог бы вскружить мне голову. Все парни такие скучные, какие-то примитивно упрощённые. С ними говорить не о чем. Я мечтаю встретить интересного мужчину, чтобы можно было увлечься им.

Завидую я тебе, — вздохнула Ира, приближая своё лицо к лицу сестры и целуя её. — Ты всегда была сдержаннее меня и рациональней. Мне у тебя ещё учиться и учиться.

— Положись на меня, и я выведу тебя на ту дорожку, что надо, — шептала Сашенька, отвечая поцелуем на поцелуй. — Так что ты собираешься делать и со своим шпионом, и с Генрихом?

— Ну, ситуация с Генрихом у меня, более или менее, ясная: мы с ним договорились, что он не трогает меня до международного конкурса и окончания консерватории, а потом, если ситуация не улучшится, я соглашусь выйти за него замуж, — без тени жизнерадостности произнесла Ирина. — В общем, ничего хорошего.

— А что ты имеешь в виду под словами: если ситуация не улучшится? — спросила Сашенька.

— А что тут можно иметь в виду? — пожала плечами Ира и отвернулась к окну. — Если папе не удастся рассчитаться с ипотекой летом, я выхожу замуж за Генриха и становлюсь совладелицей базы отдыха "Родник", и мои дети унаследуют её. Ты не бойся, я не собираюсь у тебя отнимать твою часть, — Ирочка сжала руку сестры. — Я сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы и твои дети имели свой корень в базе отдыха. Но сейчас это планировать почти невозможно. Сейчас для меня главная задача — оставить папу директором "Родника". Ну, а потом уж как получится. Конечно, если бы Володенька был жив, он нашёл бы выход.

— А я и не беспокоюсь за свою долю, — вздохнула Сашенька. — Получится, так получится, ну а нет, так нет. Хотя нет, не так. Я не хочу, чтобы у тебя получилось так, как ты говоришь. Нет, это для меня будет слишком мучительно. Нет, не хочу.

— Почему? — удивилась Ира.

— Ну как же? — заволновалась Сашенька и начала выцеловывать пальчики Ирине. — Как же я буду жить, зная, что ты ложишься в постель с нелюбимым человеком только ради того, чтобы мне и моим детям досталась доля в нашем родовом наследстве? Нет, не надо мне этого. Я уж как-нибудь потихоньку, собственными силами буду зарабатывать себе на жизнь. Мне страшно даже представить себе, что ты из-за меня будешь изображать любовь к нелюбимому, будешь вынуждена заниматься с ним этим несчастным сексом.

— Но я это делаю не только, и не столько ради тебя. Я это делаю для папы. Я боюсь за него. А вдруг с ним что-нибудь случится? Как я потом жить буду? Нет, я не смогу жить.

— Я понимаю тебя, я восхищаюсь тобой, но я не хочу от тебя такой жертвы. Я хочу, чтобы у тебя ничего не получилось. Ну, а если папа не перенесёт этого, ну что ж, значит так должно случиться. Мне кажется, что папа уже не хочет жить, что он хочет встретиться с мамой, — Саша вытерла слезинку. — А мне достаточно знать, что ты готова на такую жертву. И не спорь со мной. И пусть всё идёт своим путём. Ты поступай так, как найдёшь нужным, а я буду молить Бога, чтобы у тебя ничего не получилось.

— Я тоже очень верю, что Отец наш не оставит меня в моей беде. Он выведет меня из моего безвыходного положения, — Ирочка, пряча слёзы, обняла сестричку и зарылась лицом в её волосы. — Ох, если бы Володенька сейчас был с нами.

— Ну ладно, оставим эту тему, — Саша отклонилась и начала вытирать слёзы у Ирочки. — Тут мы ничего не можем сделать, поэтому пусть всё идёт так, как Отец наш прикажет. А теперь скажи, что ты собираешься делать со своим грузчиком-шпионом?

— Ой, Сашуля, ничего не знаю, — вздохнула Ирочка. — Понимаешь, мне кажется, что Отец наш послал его мне для утешения, чтобы я не сошла с ума. Вот хотя бы взять его слова о том, что он грузчик. Понимаешь, он никогда не врёт, не шутит серьёзными вещами. И я ему верю. Он мог сказать мне что угодно. Мог придумать, что он пресс-секретарь президента академии наук, и я бы ему поверила. Ну никак он не похож на грузчика: ни по языку, ни по интеллекту, ни по своим манерам. Ну ни по какой статье он не походит на грузчика. И в то же время я чувствую, что он не врёт. Сейчас он грузчик. И я боюсь этого. Боюсь его непредсказуемости. Если бы не эта ипотека, если бы не подготовка к международному конкурсу, я бы раскопала его, я бы узнала, чего он хочет от меня.

— Тебе сказать, что он хочет от тебя? — засмеялась Сашенька.

— И без сопливых обойдусь, — в ответ ей рассмеялась Ирочка, шлёпая сестру по руке. — Я совсем не это имела в виду. Я о том, что он, и те, кто его послал, хотят от базы отдыха, то есть, какая угроза для папы таится в их намерениях.

— Так ты уверена, что за твоим Колей кто-то стоит?

— А он и не скрывает этого. Нет, он не говорит прямо об этом, но по его реакции на моё обвинение в том, что их интересы зарыты глубоко в горах за озером, можно легко догадаться, что всё именно так и обстоит. Он только клятвенно пообещал мне, что постарается разобраться в моих обвинениях, но что бы ни случилось, всегда будет только на нашей стороне.

— Ну, вот видишь, — обрадовалась Сашенька. — Значит, он наш друг. Значит, мы стали сильнее. Он поможет нам.

— Он, может, и поможет, — вздохнула Ирочка. — Хотя, я не вижу, чем может помочь нам в этих финансовых дебрях грузчик? Конечно, он постарается помочь. Например, для того, чтобы удовлетворить своё "хочу", которое ты пыталась объяснить мне, глупенькой и несмышлёной. Но я сильно сомневаюсь, что его боссы удовлетворятся его удовлетворением от полученного им удовольствия, и отстанут от папы.

— Ой, ну какая ты подозрительная, какая недоверчивая к людям. Ну, ты же сама говорила, что Колю тебе Бог послал.

— Ой, какая ты непонятливая, — возмутилась Ирочка. — Да разве я о Коле говорю? Я о хозяевах этого странного грузчика. С какой стати я им буду верить? И потом, а вдруг он на самом деле грузчик? И пойдут у нас с ним "грузчата". А я буду ждать, когда их папочка запьёт. Или случится с ним что-то на работе.

— Ну, тебя послушаешь, так на сердце кошки скребут: сплошное недоверие и пессимизм. Так что ты собираешься делать?

— Ой, не знаю, — вздохнула Ирочка. — Сама ума не приложу.

— А я хочу предложить тебе такой вариант, — Сашенька приблизила свои губы к ушку сестры и зашептала. — Генрих знает, что ты ещё девушка, поэтому ты спишь одну ночку сначала с ним, а потом снимаешь самые сладкие пенки со своего грузчика, ну, а дальше действуешь по обстоятельствам: или выходишь замуж за Генриха, или остаёшься свободной, что, по моему мнению, гораздо лучше любого другого варианта. Свобода — это класс!

— Ух, и хитрюга же ты, оказывается, — покачала головой от удивления Ира. — Была маленькая, маленькая, а теперь, смотрю, совсем уже взрослая. И в кого ты такая удалась?

— И ничего я не хитрая, — сделала вид, что надула губки, Саша. — Я, всего-навсего, умная, логичная и сообразительная.

— Ой, ой, а то я не вижу конечную цель всей этой твоей умной логичности и исключительной сообразительности.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Саша.

— Да всё прямо бросается в глаза, — строго произнесла Ира. — Тебе хочется побыстрее сделать это. Но ты понимаешь, что вперёд меня делать нехорошо, слишком торопливо. Поэтому ты толкаешь меня на эти, мягко говоря, странные вещи, ну а потом свобода — это класс! Да, ты очень сообразительная.

— Ну зачем ты так на меня? — всерьёз обиделась Саша. — Я совсем о себе не думала. Я же тебе счастья хочу.

— Глупенькая, — Ира погладила сестру по голове, по волосам, падающим за спину. — Где же ты здесь увидела счастье?

— Но ты же собираешься выходить замуж за Генриха, значит ложиться с ним в постель всё равно придётся.

— Замуж я за него собираюсь, но в постели с ним оказаться — нет. И я молю Бога, чтобы он избавил меня от необходимости идти на это. Я понимаю, что ты дальше хочешь сказать: если мне нравится Коля, то лечь с ним в постель тоже можно. Только ты одно очень немаловажное упустила — я боюсь. Боюсь нарушить волю Отца нашего, боюсь обидеть Его, боюсь испугать своё счастье. А оно у меня одно. И другого не будет. Не хочу.

— А что такое счастье?

— Ого, вопросик! Да на него ни один учёный за всю историю человечества не смог ответить. В то время как ответ лежит уже давно на поверхности и подробненько растолкован в книге.

— В какой книге? — удивилась Сашенька.

Но ответить Ира не успела. В комнату вошла Екатерина Михайловна.

— Голубоньки мои, на дворе уже давно ночь, а бельё всё ещё не поглажено, — ласково проворковала она. — Ласкаетесь всё, сестрички родненькие.

— А утюг перегрелся, вот мы и решили передохнуть, — быстро нашлась Сашенька.

— Зачем же передыхать? — понимающе улыбнулась тётя. — Пойдёмте, лучше, поужинаем. Папа ждёт своих голубиц.

После ужина, когда Ира выключила свет, уже совсем собираясь спать, вдруг приоткрылась дверь и в комнату впорхнула Александра, в длинной "ночнушке", босиком. Она подбежала к Ирине, забралась под одеяло и прижалась к сестре.

— Сестричка моя, — зашептала она, целуя Иру. — Как я соскучилась по тебе. Вот вроде бы живём в одном доме, а пошептаться невозможно: всё скрипка да скрипка. Или тётя своим недремлющим оком буравит всё насквозь. А ведь ты скоро закончишь консерваторию и уедешь из дома.

— Успокойся, — Ира сделала вид, что пытается образумить сестру, хотя сама была несказанно рада её приходу. — Ложись рядом, утихни и спи. Уже поздно, спать давно пора.

— Сейчас, ещё один разочек обниму тебя, прижмусь крепко, крепко, поцелую, и всё, больше не буду, — исполнив все свои желания, наигравшись и нащекотавшись, Сашенька притихла. Ира чуть отодвинулась от разгорячённой сестры и легла на спину, и Саша уютненько улеглась у неё под рукой, пристроив свою головку на плечо сестрёнки. Ещё немного повозилась, наслаждаясь блаженной теплотой, исходящей от Иры, и притихла. Но не надолго. Секунд на пять, не больше. — Так вы что, так после филармонии с Колей и не встречались? — Ира молчала. — Ирочка, ну пожалуйста, — начала потихоньку и очень жалостливо канючить Сашенька. — Не встречались?

— Встречались, — медленно, будто нехотя, но с затаённой тоской где-то в глубине своего сердечка, произнесла Ирочка.

— Встречались? — с замиранием в груди, почти ахнула Сашенька, будто испугавшись чего-то, каких-то странных, ещё непонятных ей последствий от встречи сестры с мужчиной. — Он тебя обидел? Он оказался очень плохим человеком?

— Нет, — в голосе Ирочки стояли слёзы. Но не слёзы горя, а слёзы отчаянной тоски по утраченному счастью.

— Что нет? — Сашенька чувствовала, что с сестрёнкой происходит что-то необычное, поэтому хотелось одновремённо и помочь справиться с затаённым мучением, и в то же время раздирало любопытство: да что это за такая штука — любовь, от которой так сильно приходится страдать, и быть счастливой в этом страдании. — Ну не молчи, расскажи, и тебе сразу легче станет. Я сама по себе знаю, — но Ирина продолжала молча глотать остатки не пролитых слёз. — Ну чем он тебя обидел? Он наркоман? Ну что ты всё молчишь и молчишь? Мне уже страшно становится.

— Ой, Сашуля, мне уже давно страшно стало. Люблю я его, наверное, и ничего не могу поделать с собой, — Ирина в бессильном отчаянии покачала головой. — Вот всё время живу и жду чего-то: или звонка телефонного, или записку, или увидеть хоть разочек издали, чтобы выражение глаз посмотреть. Не сердится ли на меня? Простил? А его всё нет и нет. Боюсь я, а вдруг совсем обиделся и бросил меня. Или нашёл другую. Не такую как я, зацикленную на скрипке, поприветливей, и которая приласкать не стесняется. Ну кому я нужна, такая упёртая в конкурсы? Права ты, не живая я. Прихожу с занятий и ничего мне не надо. А как высплюсь, так хоть волчицей в студёном лесу вой, так мне его увидеть хочется. И пока кто-то есть рядом, ещё ничего, вроде бы держусь. А останусь одна, все мысли только о нём. Или когда играю на скрипке, мне легче становится, будто с ним разговариваю. Представляю себе, будто он отличный скрипач, и он слушает меня, помогает мне исправить ошибки и отладить мою игру. Ты знаешь, иногда до того додумаюсь, что представляю его Ивановым Николаем.

— Это каким Ивановым? Не тем ли, который в прошлом году на конкурсе первое место занял?

— Ну да. Иногда мне кажется, что он чем-то похож на него. Только мой Коля ещё худей, мускулистей и, как бы это сказать помягче, жёстче, грубей. И загорелый. А Иванов какой-то сияюще утончённый, бледный. Волосы длинные. Сначала они у него каким-то светлым облачком во время игры метались вокруг лица, а потом взмокли, потемнели. И весь он такой красивый. А скрипка, ну прямо плачет в его руках. Мне даже показалось, что слёзы у него из глаз текут. Ну правда. Я даже сама чуть-чуть всплакнула. И другие тоже. Очень замечательно играл.

— Да, вспоминаю, ты от него тогда без ума была. Долго не могла отойти. Ты, наверное, потому и влюбилась в грузчика, что он чем-то напоминал тебе твоего героя. Слушай, тот Николай, и этот тоже, а как фамилия твоего грузчика? Не Иванов?

— Не знаю. Мы так редко виделись. Я всё время забывала спросить. Да если бы даже и вспомнила, не до расспросов было.

— Ой, фамилия такая распространённая, что скорее похожа на псевдоним. А усы и бородка у грузчика есть?

— Нет. Подстрижен коротко. Лицо гладко выбрито.

— Жаль, — вздохнула Сашенька. — У лауреата очень симпатичные были усы и бородка, Коротенькие такие, пушистенькие. Как у молодого древнерусского княжича. Так и хотелось их пощекотать. Значит, всё-таки не похож. А жаль, так интересно было бы.

— Ой, да ну тебя, понапридумаешь. Грузчик, он и есть грузчик, — вздохнула Ирочка. — И вот, кажется, совсем его из своей головы выбросила. А ночью лежу в постели и не могу, всё мне кажется, что он рядом со мной в постели лежит, целует меня, ласкает. Или под нашим балконом ходит. Сейчас найдёт лестницу, приставит и поднимется на балкон, а потом к двери моей подойдёт и откроет её. И сердце моё замирает от тоски.

— Ты что, дверь свою на балкон не закрываешь на ночь?

— Нет. А зачем?

— А я закрываю. Страшно.

— А мне нисколечки. Я же знаю, что ко мне никто, кроме него, не может прийти. А для него я всегда дверь держу открытой. И знаю, что не придёт, а всё равно жду. Я этого любимца тёти Кати, Джека, иногда просто ненавижу. Иногда появляется желание отравить его. Бегает, сволочь лохматая, по всему двору и ко мне моего Коленьку не пускает. Будки у гаража ему мало.

— Ты что, хочешь сказать, что твой грузчик к нам во двор приходил? — от изумления Сашенька приподнялась на локте.

— Ага, — тихо засмеялась Ирочка.

— Вот это да! Дверь она для него держит открытой! Так твои фантазии, может, совсем и не фантазии? — Саша, распахнув вовсю глаза, смотрела на сестру. — Так ты уже встречалась с ним?

— Конечно.

— Так ты и в постели с ним лежала?

— Ну, в общем, да, — Ирочка плыла в море сладчайших воспоминаний и не хотела выбираться на скучный берег будней.

— И он тебя целовал, обнимал, гладил, ласкал?

— Ну а для чего же мы встречались? — засмеялась Ирочка. — Не для дискуссий же о роли микроэлементов и удобрений при выращивании помидоров на приусадебном участке.

— И как? С тобой, и правда, всё в порядке?

— Да не беспокойся ты, — продолжала счастливо смеяться Ирочка. — Со мной всё в порядке. Ничего не изменилось.

— Ну, пожалуйста, расскажи. Какой он?

— Да самый обычный парень, — тихо улыбаясь, счастливо прошептала Ира. — Никакой не наркоман, не пьяница. Никакой той ерунды, о которой ты спрашивала. Симпатичный, высокий, красивый. Глаза, как доброе и ласковое море. Утонуть можно. Мне рядом с ним тепло и хорошо. Как когда-то с мамой было.

— Не грубый? Как грузчики бывают. Не ругается, не матерится?

— Да ни капельки. Я же тебе говорю: речь культурного человека, интеллигента. Не знаю, может, сейчас все грузчики такие.

— Ну, а ты спрашивала его, почему он в грузчиках ходит?

— Ну как же не спрашивала? Конечно, спрашивала. Когда время было для разговоров, — тихо засмеялась Ирочка. — Только он не говорит. Я его спрашиваю: ты всегда был грузчиком?" Отвечает: "Нет". Тогда я спрашиваю: "А всегда будешь грузчиком?" Он опять отвечает: "Нет, ещё немного осталось". И дальше всё, ничего от него не добьёшься. А как начнёт пальчики мне выцеловывать, так я обо всём забываю. У нас с ним очень мало было свиданий. И мы старались не очень-то много говорить, чтобы поменьше шуметь. Он как увлечётся, так начинает бубнить, чуть ли не во весь голос. А он у него не слабенький. Вот и приходилось почаще ему рот закрывать поцелуем. Он любит начинать целовать с пальчиков. Возьмёт руку и выцеловывает, да так бережно, так осторожно, так ласково, будто они у меня из тончайшего хрусталя сделаны. Он очень ласковый. Поцелуи его сладкие, тёплые, вначале даже нежные, всё так и тает внутри. А он постепенно расходится, разгорается, как огонь, кажется, сейчас поломает всю, аж страшно становится. Вот в это время и приходится себя сдерживать, потому что чувствуешь, ещё секунда, другая и всё, не только никаких сил для сопротивления не будет, а наоборот. Страшно. Приходится прикладывать все силы свои, чтобы его утихомирить. Ты спишь?

— Вот ещё что выдумала, — еле слышно прошептала Сашенька, обжигая горячим дыханием Ирине бок под мышкой. — А дальше?

— Да, так и не признался, кто он такой, — продолжила Ирочка. — Конечно же, никакой он не грузчик, а обыкновенный промышленный шпион, вот кто он такой. Получил задание завоевать доверие нашей семьи и добыть старые карты, которые помогут его хозяевам быстренько разбогатеть, поэтому и познакомился со мной, поэтому и старается изобразить из себя влюблённого в меня мужчину. А я, дура, уши развесила.

— Если ему надо войти в доверие, то зачем он работает грузчиком? — удивилась Сашенька. — У кого грузчик может вызвать доверие? И почему он за всю зиму не попытался познакомиться ни с папой, ни с тётей Катей, ни со мной? Если всё так, как ты говоришь, то он должен познакомиться с нами, очаровать нас? Почему его не видно и не слышно? Он должен попытаться отбить тебя у Генриха. Войти в доверие, прельстить тебя, добыть карты и сбежать с ними, оставив тебя у разбитого корыта, а нас всех в дураках. Какой-то странный и нелогичный шпион.

— Вот это меня и беспокоит, — вздохнула Ирочка. — Я, в прошлом году, когда он поцеловал меня в филармонии, всё именно так и представляла себе. А получается всё наоборот: он если и приходит к нам в дом, то тайком и только ко мне. И потом, когда я обидела его, он, получается, и в самом деле обиделся и больше на глаза мне не появляется. А для шпиона такое поведение странно. Я никогда не думала, что шпионы способны обидеться и отказаться от выполнения задания. А, может, всё дело в деньгах? Для того чтобы отбить меня у Генриха, надо папе дать другой кредит, на более выгодных условиях. А они не хотят, наверное, тратить деньги. И вот я теперь мучаюсь, ломаю себе голову, спать не могу, всё жду его. Нет, дудки, хватит. Я теперь сама себе хозяйка. И без него обойдусь. Подумаешь, султан османской империи. Думает, что я по нём сохнуть буду. Сейчас, на коленки стану. Умру с тоски.

— Ну и правильно, — неуверенно пробормотала Сашенька, выбираясь из под руки сестры на волю, чтобы вдохнуть свеженького воздуха. — Подумаешь, Джеймс Бонд ещё один отыскался. Ирка, а ты точно ещё девочка? Ты, случайно, мне не бре, бре?

— Удушу, сейчас же удушу, как тот тёмный африканец свою чистую, невинную и светлую жёнушку, которую он очень любил, а поэтому так тщательно и старательно душил. А ну, козявка, вали с моей кровати, чтобы и духу твоего здесь не было, — Ира почти неслышно зарычала и протянула руки к горлу Сашеньки, будто и взаправду намереваясь задушить её.

— Всё, всё, я готова, — Сашенька будто в предсмертных судорогах задёргала ножками и притихла. — Видишь, я уже совсем мёртвая.

— Молодец! Если бы этот несчастный шекспирюшечка хоть раз в жизни встретил такую прекрасную, нежную, смиренную, ну, просто, божественную девчушечку, он ни за какие деньги, ни за какие богатства мира всего, а уж тем более ради, там, какой-то мерзкой славы человеческой, не позволил бы какому-то африканцу не только душить, но и притрагиваться к тебе.

Ирочка поцеловала сестру в шейку и опять легла на спину рядом с ней. И Сашенька обняла её, и принялась целовать, а потом закинула одну руку на грудь ей и, пристроившись опять под боком, тихо, ну прямо совсем сонно, зашептала.

— Да ну их, этих шекспирхрюшечек. Никогда не читала его и не буду читать. Вот только по литературе "от сих до сих" кое-как преодолела, лишь бы сдать, лишь бы на меня не тыкали пальцами. Не нужны мне никакие ромеы, которые то убивают, то сами травятся. Не нужны мне их патологии. Я нормально хороший человек, который боится Бога обидеть. Поэтому видишь, я уже сплю. Мне всегда с тобой очень хорошо спится. Ты на меня всегда так благотворно действуешь, ну, прямо, лучше всякого снотворного. Ты тоже спи. Не тревожь себя всякими пустяками. Всё переживём. И не таких видели. Подумаешь, мужчины. Да они у нас сотнями валяются под ногами. И грузчиков-шпионов переживём, — Сашенька умолкла и пролежала тихо почти минуту. — А как вы встретились после поцелуя в филармонии?

— Да вот это же самое удивительное, — тихо, но горячо и даже взволнованно зашептала Ирочка. — Вот это мне и не даёт покоя. Невероятно. Я до сих пор не могу понять, как это могло произойти и что он там делал? Вот попробуй угадать, где я его встретила после концерта в филармонии?

— Ну откуда я могу знать, где ты встретила своего грузчика? На железнодорожной станции?

— Ну ладно, предположим, что грузчика там можно встретить, — согласилась после некоторого раздумья Ира. — Но что я могла там делать?

— Да откуда я знаю? Может быть, ты искала там папу?

— Папа бывает на железнодорожной станции, — опять пришлось согласиться Ирочке. — И ты почти угадала. Только наполовину. Я действительно однажды встретила Колю на железнодорожной товарной станции. Но это была наша последняя встреча с ним. Это был такой ужас, что и вспоминать страшно. Нет, после филармонии я встретила Колю совсем не там. Вот попробуй всё-таки угадать?

— Может, в торговом морском порту? — сделала ещё одну весьма вялую попытку Сашенька. — Где же ещё?

— Да нет же, — возмущённо почти воскликнула шепотом Ира. — Не в порту, не на складе. Нет, ты никогда не догадаешься. В консерватории.

— В какой консерватории? — сначала даже не поняла Саша. — В нашей что ли?

— Ну а в какой же ещё? — усмехнулась Ира. — В вашей, что ли? У нас в городе несколько консерваторий?

— А как он туда попал? Там же на входе вахтёрша сидит и никого чужого не пускает. Она своих наизусть знает. Я как-то попробовала к тебе пройти, так не тут-то было. Сразу остановила.

— Так вот в том-то и весь вопрос: как он проходит в консерваторию и разгуливает по ней, как у себя дома? Новая специализация открылась: грузчик консерватории? Рояли с этажа на этаж перетаскивать? — Ирина чуть не фыркнула. — Нет, ты представь себе моё состояние. Заканчиваются у меня занятия с профессором, выхожу из аудитории, поворачиваю направо, чтобы идти на выход, где в фойе или на улице в машине обычно меня тётя ждёт. Только это я, значит, повернула, а навстречу мне из-за угла выворачивает Коля. Глаза сияют, как будто он миллион долларов в лотерею выиграл. Случайно, мол, так получилось. Рассчитано было тютелька в тютельку. Знаешь, для меня этот их мужской финт не новинка. Я уже не раз встречалась с такой ситуацией. Если я какому-то парню приглянулась, он узнаёт обо мне побольше, знакомится с моим расписанием, видит, что я всё время с тётей Катей, и чтобы избежать её присутствия при попытке познакомиться, прибегает именно к такому приёму. Тётя Катя тоже знает этот приёмчик, поэтому частенько поднимается на мой этаж и ждёт меня в коридоре. А я же по глазам вижу, что мужчина поджидал меня. И вот понимаешь, ни разу не получалось так, чтобы из этого выходило что-то путёвое. То ли им не везёт, то ли их расчётная машинка с серьёзным дефектом: или он опаздывает, и мы встречаемся где-то на лестнице, где уже много людей и ему неудобно приставать ко мне, или мужчина выходит слишком рано, так что он уже проходит мимо моих дверей, а я только выхожу, и его берёт оторопь, и ничего не получается. А тут, ну как в зеркало волшебное смотрел за мной: я поворачиваю от двери, а он выворачивает из-за угла. И у нас целая тьма времени, аж несколько секунд, чтобы посмотреть друг на друга, чтобы переговорить взглядами. У него глаза сияют, что твоё солнышко, и я купаюсь в этом сиянии, и у меня только одна мысль в голове: "Ох, как бы не броситься ему на шею прямо тут же, в коридоре". И вдруг на весь этот праздник словно навозная лепёшка шлёпается, будто над нами пролетела корова летающая Кира Булычёва. Я вижу, как за спиной у Коли появляется тётя Катя. Из-за того же угла. И чего ей на этот раз в машине не сиделось? Понять не могу. Ведь она обычно контролировала меня по часам: если задержалась на минутку лишнюю, то должна отчитаться, где была, с кем говорила и о чём. А потом ещё и проверяла мои показания. Все преподаватели знают уже об этом, поэтому меня стараются не трогать, не задерживать. Даже профессор, когда занимается со мной лишние минутки, обязательно сообщает ей. И на всё у неё есть серьёзное объяснение, и всё с заботой обо мне. Ну и всё, пришёл конец моему празднику. Мне как будто кто-то в лицо ляпнул квашеной капустой. А Коля как увидел моё кислое выражение, так сразу изменился в лице, побледнел и прошёл мимо меня, как будто совсем чужой. Ой, Сашка, как же я ненавидела в тот момент тётю, ты не представляешь! И сейчас даже стыдно за себя. Ты понимаешь, я тогда почувствовала, почти уверена была, что Коленька не просто проходит мимо меня, а уходит от меня. Совсем уходит. Как мне страшно стало! До тошноты. Я чуть не заплакала. Подхожу к тёте, в глазах туман, ничего не вижу. А она, видно, почуяла что-то неладное, спрашивает: "Кто это сейчас прошёл мимо тебя?" Знаешь, раньше я видела Колю в одежде, ну, если мягко сказать, не очень высокого пошиба. А тут, прямо, красавец: чёрный костюм троечка, белоснежная рубашка, манжеты выглядывают ровно на палец, туфли сияют лаком, галстук бабочка. Готовился, бедненький, к встрече. Не парень, а картинка из журнала. Это я сейчас говорю, что готова была броситься ему на шею. А тогда мне даже страшненько стало: ну, прямо, маэстро международного класса. Очень, наверное, способный шпион. Ну, я тётушке, недолго думая, возьми, и брякни: "Золотой призёр международного конкурса скрипачей". Тётя так с сожалением покачала головой, будто упустила верный шанс стать знаменитостью, и говорит: "Сразу видно птицу по полёту. Я как встретила его в коридоре, так сразу поняла, что это птица не простая. Вот бы кого нам в женихи заполучить. Ты с ним такие концерты могла бы устраивать, что весь мир ахнул бы от изумления. Гастроли, ангажементы, цветы, валюта. Почему ты с ним не заговорила?" Я и отвечаю ей: "Но ведь вы сами запретили мне знакомиться и разговаривать с посторонними мужчинами". В другое время я непременно повеселилась бы на эту тему, но после того, как увидела, что произошло с выражением лица у Коли, мне было уже не до смеха. Ну, тут тётя Катя и давай меня песочить да учить уму-разуму. Стала спрашивать, где он живёт, не женат ли, как можно опять увидеть, чтобы познакомиться? Я ей отвечаю, что ничего не знаю, потому что боялась и подумать об этом, знаю только, мол, что живёт, скорее всего, не в нашем городе, потому что в консерватории бывает очень редко, что видела его, мол, всего несколько раз, и когда теперь увижу, не знаю. И пользуясь тем, что она ничего не сможет проверить, вру смело всю дорогу, пока домой не приехали. И чем больше вру, тем больше верю себе. Мне уже самой начинает казаться, что я действительно видела Колю в этом костюме, и что действительно мой разлюбезный грузчик и есть тот самый голубой герой моей мечты. Чувствую я, что у меня настоящие галюники начались в связи с моим Коленькой. И кажется мне, что я уже хочу его возненавидеть, но только ничего у меня не получается. И злюсь, но уже на саму себя.

— А потом? — спросила Саша.

— Потом я долго его не видела, — вздохнула Ирочка. — Думала, совсем уже не увижу. Но вот однажды, тоже после моих занятий в аудитории, спускаемся мы с тётей по лестнице, направляясь на выход, к машине. И впереди мелькнул, как мне почудилось, Коля. Ну, я себя, как водится, выругала за очередные галюники. А у нас в фойе, если помнишь, за стеклянной дверью телефон-автомат висит. И вот, когда мы с тётей спустились, а глаза-то мои продолжают по всем сторонам рыскать, опять мне показалось, что я вижу Колю со спины у этого самого телефона. Я направляюсь к дежурной, чтобы отдать ей ключи от аудитории, а тётя пошла на улицу, к машине. И тут мужчина оборачивается, и я вижу — он! Сердце в груди обмерло, я так и застыла с ключами в протянутой руке. А дежурная в этот момент тоже говорит с кем-то по телефону: "А её ещё нет, она, пока, ключ от аудитории не отдавала". Потом оборачивается от доски с ключами, увидела меня, подносит опять трубку к уху и говорит: "Аллё, вы слышите меня? Подождите. Вот она идёт. Говорите". И протягивает мне трубку. Я отдаю дежурной ключи, беру трубку и слышу всего несколько слов: "Сегодня в одиннадцать около баньки". И всё. И он вешает трубку. Я поворачиваюсь и смотрю на него. А он даже не глянул в мою сторону. Вешает трубку и идёт на выход, на улицу. Побоялся встретиться с тётенькой. А та как услышала, что я с кем-то разговариваю по телефону, остановилась, будто на что-то наткнулась, и с тихим ужасом смотрит на меня. Ну, думаю, теперь не даст покоя своими расспросами, и начинаю в трубку молоть, что придёт в голову про конспект по сольфеджио. И когда тётя подошла совсем близко, я говорю в трубку: "Пока" и ложу её. Тётя меня спрашивает: "Кто это был? С кем ты разговаривала?" А я ничего не слышу, всё у меня в голове плывёт. Направляюсь на выход, сажусь в машину и уже там, совсем придя в себя от загадочной неожиданности, отвечаю: "Да это Люба, моя бывшая подружка, с детства. Просила конспект по сольфеджио". Тётя долго, так, думала, думала, потом говорит: "Что-то не помню я эту твою подружку с детства. В филармонии была подружка с детства, тоже Люба. Теперь ещё эта Люба. Сколько у тебя этих Люб? Я в них уже совсем запуталась." А я заливаюсь, удержаться не могу, смешно мне, весело на сердце: "Так это же всё одна и та же. Помните, как мы с ней в дочки-матери играли?" Тётя долго молчала, думала, но так и не смогла вспомнить. Потом говорит: "А зачем конспект по сольфеджио? Ты же его уже заранее сдала. Ты меня познакомь с этой Любой". А я продолжаю веселиться:

— Обязательно. Я-то сольфеджио сдала, а вот у неё серьёзные проблемы. Я вас обязательно познакомлю со своей Любочкой. Как будет удобный случай, так обязательно познакомлю". Вот и всё.

— А что означало: в одиннадцать около баньки?

— Ага, я сама об этом думала весь вечер, — тихо засмеялась Ирочка. — Подумаю, подумаю, выругаю себя, похожу, похожу, сяду и опять о том же думаю: куда? к какой баньке я должна ехать? Никуда не поеду и не побегу. Наконец, легла, заснула, вдруг просыпаюсь, сердце в груди колотится, как птица, запертая в клетке, сейчас или вырвется на волю, или упадёт замертво. Глядь на будильник — без пяти одиннадцать. В голове словно вспышка: "Опоздала!" Руки, ноги, всё тело действуют сами, словно не голова ими командуют, а они головой. Иду так, будто в туалет собралась, а сама пальто на "ночнушку", дверь потихоньку отворила и вот я на улице. Дождичек накрапывает, такой мелкий и тёплый. Я мимо гаража и прямо к баньке. Поворачиваю к навесу, под которым дрова хранятся, а в проходе между штабелями он стоит. Ждёт меня. Улыбается во весь рот.

Ира замолчала.

— Ну? А дальше? — наконец спросила Саша после довольно долгого и напрасного ожидания продолжения. — Ну, чего молчишь?

— А что дальше? — Ира сделала вид, что ну абсолютно нисколечки не понимает, о чём спрашивает сестра.

— Ну, что говорил? Что делал? — Сашенька тихо таяла.

— Ага, сейчас я тебе всё так и расскажу, — веселилась Ирочка. — И что говорил, и, особенно, что делал. Придёт твоё время, и сама всё узнаешь, и что говорят, и что делают. Потерпите детки, дайте только срок, будет вам и сказка, будет пирожок. И попробуй только меня шантажировать. Сразу предупреждаю, плохо будет.

— А что будет?

— Укушу.

— Почему?

— Ты никогда не рассказывала, что делает тебе твой кавалер.

— А ты никогда и не спрашивала об этом, — надула губки Саша.

— И не буду.

— Почему?

— А потому, — крепко стояла на своём Ирочка. — Мне надо моё, а тебе пусть остаётся твоё. И не будем их смешивать. Не хочу.

— Вот видишь, какая ты жадная, — засмеялась Саша. — Даже с родной и любимой сестричкой не хочешь поделиться хорошим.

— Ну и пусть, — никак не хотела сдаваться Ира. — У тебя свои парни, а у меня свои. Не хочу их смешивать.

— Ой, да разве ж это парни? — пренебрежительно махнула ручкой Сашенька. — Один, не спросясь разрешения, лезет целоваться своим холодным, мокрым ртом. Другой нахально так и норовит забраться руками за пазуху, как будто картошку в мешке ищет. Да ещё и эдак хитренько подсматривает: умерла я уже от наслаждения или ещё надо поддать жару. А ласкают-то как? Ужас один! То тискают, словно я спортивный снаряд. То ощупывают так, словно яблоки на базаре выбирают. Так и норовят выбрать послаще, но чтобы обязательно подешевле, а лучше и совсем задарма. Да ну их, вспоминать противно.

— Вот и у меня точно такие мысли были, когда встречалась только с Генрихом, — вздохнула Ирочка. — А потом появился Коля, и от всех этих мыслей осталась только одна.

— Какая? — с замиранием спросила Саша, прижимаясь к сестре.

— Да ну тебя, — пыталась отбиться от неё Ира. — Придёт твоё время, и сама всё узнаешь.

— Ну скажи, — жалобно застонала Саша.

— Перестань. Не приставай.

— Ну Ирочка, ну одну только эту мысль, и всё.

— Нет.

— Ирка! Сейчас укушу, — зашептала Сашенька, угрожающе наставив на сестру растопыренные пальцы.

— Нет.

— Ирочка, ну ласточка ты моя. Ты же моя самая любимая. Неужели ты свою сестрёночку оставишь одну, в потёмках и полном неведении? Ну сжалься, ну скажи, хорошая ты моя, — канючила Саша, чувствуя, что сестра уже готова сдаться.

— Да зачем тебе это?

— А как же? Кто же меня ещё научит хранить честь и достоинство моё? — заулыбалась Сашенька в предвкушении сладкого.

— Да ты и так сама всё знаешь.

— Да ничего я не знаю. Притворяюсь только знающей. Скажи.

— Ладно, — наконец-то решилась Ира. И, помолчав немного, словно собираясь с духом, произнесла. — Одна только крохотная мыслишка бьётся в голове, — Ира опять умолкла. Но, буквально, на секунду. Потом закрыла глаза ладошкой и одним дыханием выпалила. — Как бы коленки не разошлись.

Сашенька смешливо прыснула и спрятала лицо на груди у сестры. Затем, немного успокоившись, опять подняла голову.

— Он сразу лезет целоваться или сначала говорит что-то?

— А он всё сразу делает, и говорит, и целует. Он и слова в кармане не ищет, и руки у него такие быстрые, что только успевай отбиваться. Чуть зазеваешься, и они забираются так глубоко, что коленки подгибаются. А тут ещё самой хочется поласкать.

— А что он говорил?

— Да разве сейчас вспомнишь? — слегка дёрнула плечиком Ира. — Мне не слова сами важны, а его голос, родной такой, убаюкивающий, бархатный, тёплый. И запах замечательный, какой-то необыкновенно домашний, уютный. А говорил о подарке, о том, что сильно соскучился, что жить не может без меня.

— Приятно?

— Ещё бы, — тяжко вздохнув, произнесла Ира. — Так бы стояла всю ночь и слушала его сладкие речи, и целовала бы его миленькие губоньки, гладила шёлковые волосы.

— А руками что делал?

— Ну, знаешь, это ты уж слишком далеко зашла. Смотри, как бы с пути не сбиться. Иди-ка ты, лучше, спать в свою комнату, — Ира попыталась вырваться из крепких объятий сестры, но у неё ничего не получилось, ибо желание Сашеньки проникнуть в секреты взаимоотношений влюблённых росло с каждой секундой, а сопротивление Ирочки изнутри подрывалось расслабляющей сладостью воспоминаний. — Ну правда, Саша, ну хватит.

— Он тебя гладил? — тихо шептала Саша, не отрывая взгляда от глаз Ирочки.

— Конечно, гладил. И целовал, и гладил. Разве я похожа на плешивую корову, к которой противно прикоснуться? Почему меня нельзя целовать и гладить? — Ирочка ещё раз несколько попыталась вырваться, но и эти попытки были настолько слабы, что никак не могли окончиться успехом. Она тоже смотрела прямо в глаза Саши и чувствовала, что с той происходит что-то необычное. И если она сейчас прогонит Сашулю в её комнату, если оставит одну, то с сестрой может произойти нечто страшное. То есть, снаружи вроде бы и ничего не изменится, но в сердце может залечь неутолённое любопытство, способное перерасти в необузданную, дикую страсть, которая пусть не сейчас, а потом, при определённом стечении обстоятельств, может привести к очень нехорошим последствиям. Поэтому Ира сдалась, не стала прогонять от себя Сашулю.

— Он гладил твои волосы? — спросила Саша и сама стала гладить сестре волосы. — Они у тебя просто прелесть, тяжёленькие, гладенькие сверху, а вокруг уха, на висках и на затылочке пушистенькие. И пахнут удивительно приятно.

— Гладил, — подтвердила Ира.

— А плечи гладил?

— Гладил.

— А грудь?

— Сашка, убери руки, — как можно строже произнесла Ира и, взяв Сашины ладошки в свои руки, свела их вместе, отвела в сторону. Саша освободилась и опять легла ничком подле Иры, зарывшись лицом поглубже ей под мышку.

— Я тоже хочу, чтобы меня любили, — пробубнила она Ире в бок.

— Придёт твоё время, и тебя тоже будет кто-то любить, если и ты полюбишь, — успокоила её Ира.

— Ой, все так говорят: придёт время, придёт время. А когда оно придёт? — в голосе Саши чётко улавливались немного сердитые нотки. — А я сейчас хочу. Почему я должна ждать чего-то?

— Вот глупенькая. Ну, зачем торопиться? — улыбнулась Ира. — Всему есть своё определённое время. Возьми, к примеру, виноград. Вот пришла ты на базар. Что ты делаешь? Покупаешь первый попавшийся? Да нет, ходишь, смотришь, выбираешь поспелей да получше. Так и с любовью: схватишь первую попавшуюся, а потом всю жизнь будет рот от оскомины сводить набок.

— Ага, — Саша обрадовано вынырнула из-под руки Ирины. — А как узнать, хороший виноград или плохой? Надо попробовать его.

— Ух ты! Вы посмотрите, какая она шустрая, когда хочется отведать запретненького. Тороплива, как муха на навозной куче, — Ира на мгновение умолкла, но быстро нашлась, что возразить на этот, казалось бы, несокрушимый довод. — Так зачем ты выворачиваешь наизнанку смысл слов? Попробовать, это значит попробовать, а не объесться до колик в животе. Хочешь попробовать? Пожалуйста! Поговори с парнем, послушай настрой его мыслей, позволь прикоснуться к руке, вдохни его ауру, и всё сразу станет ясным, твой или не твой. Но лучше знакомиться со свойствами винограда на примере других. Посмотри на меня с Генрихом и Николаем. Научись улавливать разницу между ними как можно раньше. О каждом суди по плодам жизни его. И в первую очередь внимательно присмотрись к тем, кто успел торопливо обожраться незрелым виноградом. Но самое главное, ведь ты поступаешь нечестно.

— Почему? — удивилась Сашенька.

— А потому. Ты смотришь на меня и хочешь того же сейчас, сразу и много. Но мне сколько лет? А тебе сколько? Другая, тоже весьма сообразительная девочка, но немного помоложе, посмотрит на тебя и заявит: "А почему я должна ждать чего-то? Я тоже хочу! Сейчас!" И начнёт делать то же самое, да ещё и поболее. И что получится? Так и до детского садика докатиться можно. Где разумная и сдержанная логика?

— Ой, так они уже и так до детского садика дошли! — горячо зашептала Саша. — Ужас!

— Сашка! Прекрати! — строго шикнула на сестру Ира. — Не неси ко мне навоз людей. Я стараюсь жить так, как мне Бог велит, а не так, как живут другие. Они и сами себе отрезают путь к счастью, и своим детям. А я счастья хочу! Я не хочу как-нибудь и побыстрей. Я хочу жить долго и счастливо. Вот и выбирай сама, что ты хочешь получить в жизни своей: побыстрее нахватать кислиц, чтобы потом всю жизнь с перекошенными скулами ходить, или простого Божественного счастья? Выбирай. Пробуй на мне и на других людях. Но всегда помни, что настоящее счастье ты

можешь получить только из руки Отца нашего. Сам человек мало что может увидеть, трудно ему отличить настоящий драгоценный камушек от страза, а для Отца нашего это не составляет никакого труда. Доверься ему. Не может Он Своей любименькой Сашуленьке-красатуленьке какую-нибудь пакость подсунуть. Доверься Ему и не спеши. Большое и хорошее дело торопливости не терпит. Вечноживущим спешить некуда.

— Откуда у тебя такие странные рассуждения и высказывания? Не от грузчика ли своего нахваталась? — улыбнулась Саша.

— Почему нахваталась? Я же тебе говорю: слушай озвученные мысли своего собеседника, — Ира лежала на спине, мечтательно уставившись в потолок. — Мне очень нравится жить вечно, интересно и счастливо. Не хочешь, иди другой дорогой. Я тебя не тяну. Поплачу, конечно, немного, но не сверну.

Саша некоторое время полежала молча, а потом опять повернулась к сестре и прижалась к её руке.

— А как узнать: он или не он? — тихо спросила она, ласкаясь. — Вот ты говоришь: "Пусть притронется к руке". Ну и что? Надо, чтобы было обязательно приятно? А если нет, тогда что?

— Да не в приятности дело, — горячо зашептала Ира, тоже поворачиваясь к Саше. — Нет, ну конечно, если даже прикосновение не доставляет удовольствия, то это уж точно не он. И всё-таки, не в одной приятности дело. Вот кошка прикоснулась к ноге, тоже, ведь, приятно. Ну и что из этого? С кошкой в постель ложиться? Чушь собачья! Да мало ли чего на свете есть приятного.

— Так в чём же, тогда, дело? Ничего не пойму.

— Да потому и не поймёшь, что твоё время ещё не пришло, — засмеялась Ирочка. — Тут надо слушать, что твоё сердечко тебе говорит, а не что тебе хочется, потому что все это делают. Вот наступит твой час, и, уверяю тебя, поймёшь сразу без всяких объяснений. Потому что в тебе дух твой проснётся и начнёт действовать, толкать тебя, преодолевая все твои заумные рассуждения и предрассудки. Ты только не спеши.

— Ну, а всё-таки, в чём дело?

— Да не могу я тебе словами ничего объяснить, — вздохнула Ира. — Понимаешь, когда его нет рядом, ещё что-то пытаешься сообразить, что-то можешь планировать. А он появился, подошёл, что-то сказал, прикоснулся, и всё вокруг меняется, весь мир куда-то исчезает, и тебе абсолютно всё равно, что в мире происходит. Главное — он рядом. И пусть всё провалится, лишь бы он был рядом и за руку держал. Больше ничего не надо. До встречи с Колей я иногда пыталась на других мужчин смотреть. Пыталась сравнивать их с Генрихом. Получалось по-разному, но Генрих всегда был в выигрыше. Но так было только до встречи с Колей. А как встретила его, так сразу перестала думать о других мужчинах, о проблемах общения с ними. Всё куда-то ушло, исчезло. Осталось только одно единственное желание: видеть его, слышать его голос, почувствовать прикосновение его пальцев, ощутить аромат его дыхания. Вот это-то меня и пугает. Я стала словно маленькая, несмышленая девчонка, которая смотрит на мир только его глазами. Совсем свой разум и собственное достоинство потеряла. Иногда даже обидно за себя.

— Так значит, когда ты вышла к нему, у тебя под пальто была только "ночнушка"? — думая о чём-то о своём, спросила Саша.

— Ну да, — подтвердила Ира и опять легла лицом вверх. — Я легла спать сразу после ужина. Думала: "Вот возьму и засну, а он, если ему так хочется, пусть ждёт меня у какой-то там баньки в одиннадцать. Подождёт, подождёт, да и пойдёт восвояси. В следующий раз будет понятно звать на свидание. Ну в самом деле, что я ему, собачка что ли? Только позвал, и — вот я, уже на месте, как сивка в бурке, на всё согласна. Что изволите хотеть, ваша милость?" Всё так идеально распланировала. Заснула. И вдруг, на тебе, проснулась. Сна ни в одном глазу. Сердце в груди бьётся, как чётко работающий мощный насос. Я его, правда, никогда в жизни не видела и не слышала. Но представляю. Лежу, сама с собой воюю. И чем стрелка ближе к одиннадцати, тем меньше у меня сил остаётся. Умираю, так сильно хочется, чтобы он обнял меня, погладил. Потом ноги сами меня понесли в туалет. Для маскировки спускаю воду из бачка, а сама к вешалке, плащ на плечи и на улицу. Вот и всё.

— Ты застегнула пальто? — спросила Саша.

— Не помню, — пожала плечами Ира. — А какое это имеет значение?

— Имеет, — прошептала Саша. — Так ты его застегнула?

— Ну да, — кивнула Ира. — На улице, пусть и маленький, а всё-таки дождь. Чего я буду мёрзнуть? Не лето уже было.

— А когда он тебя стал ласкать, кто расстегнул твоё пальто, ты или он? — Саша приподнялась на локте, чтобы посмотреть сестре в глаза. — Ну, пожалуйста, вспомни.

— Ух ты, какая хитрая и коварная, — улыбаясь, удивилась Ира. — Тут и вспоминать нечего, конечно же он. Не хватало ещё, чтобы я сама помогала ему раздевать себя.

— Почему? — удивилась Саша.

— Ой, Сашуля, да у меня же совсем другие заботы были, Это он что-то суетится, лезет со своими руками туда, куда не положено. А мне, ведь, почти ничего и не надо. Лишь бы он был рядом. Ну погладил немножко, ну чуть-чуть приласкал, поцеловал разик-другой, прошептал что-нибудь. И всё. И хватит с меня. Я потом целый месяц буду слышать запах его волос.

— И он тебя поцеловал?

— Не один раз, и долго. Потом мы ещё немного поговорили.

— О чём?

— Да я не помню. Так, пустячки.

— А потом?

— А потом он взял меня на руки и понёс.

— Куда? В баньку? — Сашенькины глазки распахнулись. Голос сел.

— Ну вот ещё. Как же, дала б я ему в баньку меня нести.

— А куда?

— Подарок показывать.

— Какой подарок? Ты мне его покажешь?

— Да ты его видела.

— Когда?

— Не только видела, но и в руки брала, ела.

— Ничего не помню. А что он подарил?

— Гриб.

— Гриб? Какой ещё гриб? — удивилась Сашенька.

— Ну вот, уже ничего не помнишь, — смеялась Ира. — А так нахваливала, когда лопала.

— Это тот, который самый огроменный, который я когда-нибудь видела? — наконец-то вспомнила Сашенька. — Белый? Дождевик? Большой и круглый, как футбольный мяч? Три кило с половинкой? Такой вкусный-превкусный? Ты про него мне говоришь?

— Наконец-то, прорвало.

— Так ведь ты говорила, что нашла его в нашем дворе? — ещё раз удивилась Саша. — А теперь говоришь — подарок.

— Ага, только нашла его не я, а Коля. Когда он взял меня на руки, то вышел из-под навеса с дровами и заходит с обратной стороны. Помнишь, когда мы складывали поленья, то они все под навесом не поместились, поэтому мы организовали ещё одну поленицу, под деревом. Вот он там останавливается, спускает меня с рук на землю и говорит: "А вот это мой подарок тебе". Я смотрю, а под листьями и травой белеет огроменный шар. Я сначала даже и не поняла, что это такое. Присела, руками потрогала — гриб, дождевик. Я голову поднимаю, чтобы спросить его, как он нашёл здесь гриб, а передо мною стоит тётя Катя. И что же ты хочешь? Чтобы я при тёте Кате заявила, что какой-то неизвестный ей грузчик свиных окороков нашёл в нашем огороде гриб и подарил его мне? — Ира начала эту тираду ещё веселясь, но заканчивала её уже в глубокой задумчивости.

— Ты что мне хочешь сказать? Что твой Коленька нашёл у нас во дворе гриб и подарил его тебе? — удивилась Саша.

— Получается, что так, — Ира никак не могла прийти в себя. — Послушай, так это получается, что он почти свободно разгуливает у нас во дворе? Как он мог увидеть его? С улицы-то гриб не увидишь. Гриб можно было увидеть только с огорода Фроловых. Значит, Коля свободно гуляет по огороду Фроловых? Сашуля, миленькая, пожалуйста, разведай, не появился ли у Фроловых какой-нибудь парень, такой молодой, красивый.

— Ага, как я прошу рассказать мне что-нибудь интересное, так с боем надо выбивать, — изобразила из себя сильно обиженную Сашенька. — Зачем тебе это? Тебе нельзя этого знать! Ты ещё маленькая! А как в разведку посылать, так уже не маленькая. Ты сама почему не пойдёшь и не узнаешь? Всё-таки почти родственница, чуть невесткой не стала, — Саша уже явно подтрунивала над сестрой. — Сходи, проведай старых друзей. Может, своего Коляшу на месте и застукаешь, сразу всё и узнаешь о нём.

— Да ладно тебе, — разулыбалась Ира. — Потому и стыдно к ним ходить, что чуть не стала. Ну, понимаешь, неудобно мне.

— Нет, а правда, почему у тебя с Игорем ничего не вышло? — заинтересовалась старой историей Саша. — Ведь Игорь — парень, что надо. Красивый, умный. Мне он очень нравится.

— Вот, заодно, попробуешь заставить его пригласить тебя на свидание, — нашлась Ирочка.

— Нет, ты мне скажи, почему у тебя с ним не получилось? Может, у него какой-нибудь тайный дефектик есть?

— Не знаю, — пожала плечами Ира. — Просто, при виде Игоря у меня сердце не волнуется. Хороший парень, и всё.

— А он пробовал ухаживать за тобой? Пробовал на свидание пригласить, пообниматься, поцеловать?

— Нет. Я тоже его не воспламеняю. Друзья и друзья, ничего более. А когда родители стали стараться нас свести, так он даже рассердился. А потом появился Генрих. И всё. Как будто чёрная кошка между нами пробежала. Так сходишь к Свете, разузнаешь? Может, Игоря встретишь, в глазки с ним поиграешь, почву прозондируешь. Глядишь, что-нибудь получится.

— Нет, Игорь для меня совсем потерян, — вздохнула Саша.

— Почему?

— У него уже невеста есть.

— А ты откуда знаешь?

— Света рассказала.

— Ага! — обрадовалась Ирочка. — Так у вас с ней контакт не теряется! Ну не хочешь к ним заходить, встретишь Свету, спроси.

— Ну ладно, — снизошла Саша. — Попробую. Но как-то не очень удобно. Даже если и есть у них новый жилец, получится, что я хочу его закадрить. Сильно оно мне надо.

— Ничего страшного, — произнесла Ира. — Подумаешь, парнем поинтересоваться. Рядовое дело. Ты уж постарайся, Сашуля. Понимаешь, есть ещё одна странность. Когда Коля приходил ко мне ночью, он был очень легко одет. Ну совсем не по сезону. В рубашечке, даже без пиджака. Это почти зимой-то. Странно.

— Послушай, но ведь огород Фроловых выходит к ручью. Твой

Коля может приезжать на машине, оставлять её у мостика, а потом через огород Фроловых забираться к нам, — предположила Саша. — Вполне возможно. Там большой пустырь.

— Может, может, — поморщилась Ира. — Но слишком сложно.

— Слушай, — загорелась Саша новым соображением. — А вдруг он сейчас ходит у нас во дворе? Смотрит на окна.

— Если бы, — вздохнула Ира.

— И Джек его не трогает. Нашёл у нас гриб, перелез через забор, забрался под навес около баньки. Странно.

— Ой, успокойся ты со своим Джеком, — Ира взяла Сашину руку и стала перебирать, поглаживая, пальчики. — Джек честно гложет свои кости. Он штаны порвал Коле в последний раз.

— Джек твоему Коле порвал штаны? — Сашенька приподнялась от изумления. — Твой Коля пытался прийти к нам в гости, а Джек напал на него? Не помню я такого. Когда это было?

— Саша, уже поздно, — уклонилась от ответа Ира. — Иди спать.

— Ага, спать! — возмутилась Саша. — Остановилась на таком интересном месте и теперь говорит: спать. Да я теперь спать не буду целую неделю. Пока всё от тебя не узнаю. Рассказывай.

— Ну, хватит меня терзать? — запросила Ирочка пощады. — Сколько можно издеваться надо мной? Я тоже живая. Поздно уже.

— Да завтра выходной. Никуда не идти. Выспимся ещё. Ну расскажи. Ну что тебе, жалко? Неужели ты такая жестокая? — ныла Сашенька, чувствуя, что Ира скоро сдастся. — Как ты всё это узнала? Почему я этого не знаю? Меня, что, не было дома? Так тётя Катя бы мне рассказала за столом. Не может быть, чтобы такое событие в нашем доме прошло незамеченным.

— Успокойся, ни в какие гости к нам всем он не приходил. Это было ночью. Вы все спали. Это видела только я одна.

— А как ты узнала, что твой Коля у нас во дворе бродит? Ты что, всю ночь не спала, высматривала его?

— Мне не надо было его высматривать. Он нашёл лестницу, которая лежала у нас за домом, и поднялся на балкон. И я сама с балкона смотрела на этот ужас. Как Коля спускался по лестнице, а та вдруг упала, и Коля упал, на шум прибежал Джек, догнал Колю у забора, когда он перелезал через него. Чуть-чуть не успел. Джек за штанину ухватился зубами.

— И всё это было после того, как он подарил тебе гриб, или до?

— После, — вздохнула Ирочка.

— Ночью?

— Ну а когда же? Днём, что ли?

— А времени сколько было?

— Да не помню я. Извини, не догадалась на часы посмотреть.

— Ну хотя бы приблизительно.

— Да уже под утро.

— Под утро? — изумилась Сашенька. — А что твой Коля делал у нас во дворе поздно ночью, аж под утро? — но постепенно до неё стал доходить смысл услышанного. — Да ты сама понимаешь, что ты такое мне говоришь? То ты говоришь, что он нашёл за нашим домом нашу лестницу и поднялся на балкон, то, вдруг, говоришь, что он спускался, лестница упала, и он упал, и Джек набросился на него. Я ничего не пойму: он поднимался или спускался? Ой! А когда он поднимался к нам на балкон? Под утро?

— Нет.

— А когда?

— Да не помню. Я только проснулась. Ты что, хочешь, чтобы я, как проснусь, так сразу на часы должна посмотреть и запомнить сколько времени? Не могу я. И время не запомню.

— Нет, я хочу, чтобы ты мне не морочила голову своими загадками, а рассказала всё, как своей сестре. Иначе мы сейчас с тобой поссоримся на веки вечные. Ты что, хочешь сказать, что он был у тебя ночью? И ты его провожала под утро?

— Ну да.

— Твой Коля был у нас в доме? — Саша угрожающе нависла над сестрой. — Он ночью был у тебя в твоей комнате? Вот здесь?

— Ну да.

— Обалдеть можно, — застонала Сашенька. — Вот так Ирочка! Вот так сестричка! Это когда же было? Это когда же у нас лестница упала и во дворе шум был? Да я уже и позабыла. И ты всё это время молчала? Ну сестричка, ну погоди! Я тебе это ещё припомню! А притворялась такой тихоней, такой скромнягой. Вот бы тётенька узнала. С ней бы удар приключился.

— А ты сходи и расскажи ей. Или сейчас заговори погромче. У

неё слух ещё преотменный. Она тебя услышит.

— Ну расскажи же мне всё. Не мучай меня, — не обратила никакого внимания на выпад сестры Саша. — Умру вот здесь, прямо у тебя в кровати, пока ты мне всё не расскажешь.

— Это было так же как и сегодня, в конце недели, — начала вспоминать Ира. — Устала я от занятий, ну прямо сил никаких нет. Еле до кровати добралась. Только голова коснулась подушки, как я тут же отключилась. Посреди ночи проснулась. Сна нет и в помине. Голова не болит. Ну, прямо, хоть вставай и иди гуляй. Лежу. Сначала ни о чём не думаю, потом начинают в голове бродить мысли о всяких пустяках, о том, что на скрипке уже хорошо получается, а над чем надо ещё поработать. И всё чаще и чаще начинаю вспоминать своего грузчика: почему его так долго нет? Может уже другую нашёл? Так сообщил бы, чтобы я зря не страдала. Потом вспомнила про гриб, про баньку. Опять начала удивляться: а как он у нас гриб нашёл? И не бродит ли сейчас он по нашему двору? И показалось мне, что у нас на балконе что-то происходит, будто кто-то крадётся. Но страха нет никакого. Встаю, подхожу к двери, отодвигаю штору, открываю. А сама себе говорю: это у меня от духоты в голове мои мечты в реальность превращаются. Только начала открывать дверь, а тут и Коля. Я даже испугаться не успела. Он протягивает руки, и я в его объятиях. Ну, думаю, это я ещё сплю. А он весь такой упругий, прохладненький, пахнет свежим воздухом. Мне так хорошо и приятно стало, аж голова закружилась. Ноги подкосились, и я повисла на его шее. Он меня на руки взял и понёс.

— Куда понёс? — прошептала Сашенька.

— Куда, куда, разкудакалась. Куда надо, туда и понёс.

— На кровать, что ли?

— Ну а куда ещё? Я же с кровати встала, так меня же на кровать и надо вернуть. Чего ты ко мне пристала с такими мелочами?

— А сам?

— Что сам?

— Ну, а сам, что делал? Так и стоял?

— Вот ещё, глупости какие. Что он, столб телеграфный, что ли?

— Тоже лёг?

— Ну, а что ему ещё делать? Конечно, лёг.

— На тебя?

— Фу, ну с тобой сегодня, прямо, невозможно разговаривать. Ну, как я такую махину выдержу? Как же, разогналась, дам ему навалиться на себя. Получше ничего не придумала?

— Ну куда он лёг?

— Да рядом же. Что ты из себя сегодня дубину стоеросовую изображаешь? Спать тебе уже давно пора. Совсем ничего голова не соображает. Ну, правда, давай спать.

— И он лежал вот тут, на этой кровати?

— Конечно.

— Ой, Иришка, расскажи, — застонала Сашенька.

— Да рассказывать-то почти нечего, — пожала плечиком Ира. — Он, оказывается, нашёл лестницу, которая лежала за домом. Приставил. Залез на балкон и стоял перед моей дверью, раздумывая: как открыть дверь, но так, чтобы никого не разбудить? А тут, как раз, я её и открыла. Всё так хорошо получилось.

— И ты принимала мужчину в нашем доме? Ночью? В своей комнате? И мне ничего не рассказывала? — Саша принялась щипать сестру и толкать её кулаками в бок. — Убью, коварную!

— Ой, Сашуля, перестань! Я сейчас умру! — Ира, еле сдерживая визг и хохот, отбивалась от напора сестры. — Да прекрати же ты, чего ты орёшь на весь дом? Ещё тётю разбудишь!

— Так ты ещё девушка или уже нет? — спросила Саша, садясь сверху на Ирину, захватив запястья в свои руки и заведи их под затылок, чтобы приподнять голову от подушки.

— Да что ты мне руки выкручиваешь? — смеясь, возмутилась Ира. — Вы с Николаем действуете одинаково. Вам срочно и немедленно подавай то, что вам сейчас хочется. Ради этого вы готовы мне руки и ноги повыворачивать. Не бойся — девушка. Ничего не изменилось. Хотя, надо признаться, будь он понастойчивей, могло и произойти. Я могла и не устоять. Но он был такой мягкий, нежный, такой робкий. Как ягнёночек. Я с ним могла делать всё, что захочу. Иногда мне казалось: прикажу прыгнуть с балкона — прыгнет без раздумья. Знаешь, это очень заводит. Допустишь его куда-нибудь, ну уж слишком далеко, а потом сделаешь вид, что очень сильно рассердилась, и он становится такой мягкий, ну, прямо, как тёплый пластилин. Что хочешь, то и лепи с него. И сама растаешь. А он, видя это, начинает ласкать, и пользуется твоей податливостью, и заходит ещё дальше. Так далеко, что надо срочно предпринимать что-то, чтобы не случилось то, чего самой очень сильно хочется. И опять делаешь вид, что сердишься. И он опять отступает. Это и нравится, и, в то же время, немного сердит: почему так быстро сдаётся, почему не идёт дальше, почему не делает мне ещё приятней? Да тише ты, успокойся, тётку разбудишь. Сейчас явится сюда проверять, не занимаемся ли мы с тобой чем-нибудь нехорошим? Давай, слезай с меня, дылда здоровенная.

— А хорошо тебе было, когда он ласкал тебя? — Сашенька легла рядом и сжала сестру в горячих объятиях.

— Ой, Сашуля, так хорошо, что и сказать невозможно, — застонала Ира, ответно сжимая сестру в своих крепких объятиях. — Так хорошо, что всё на свете бы отдала за ещё одну такую ночку. Ничего мне не надо, только бы ещё раз Коленьку поцеловать, — Ира вырвалась из объятий сестры, перевернулась, закрыла лицо ладонями и ничком уткнулась в подушку. — Ой, да как я же теперь жить буду без него? Ой, да что же мне делать теперь? Что делать? — Ира застонала, и, глуша рыдания, прикусила подушку.

— Ты чего? — испугалась Сашенька. — Что-то случилось?

— Ой, случилось! Да ещё как случилось! Ой, да какая же я нехорошая! Я же теперь и не знаю, как мне жить. Я же его так обидела, что он может бросить меня. Он же такой гордый, а я так нехорошо обошлась с ним! Он же с тех пор ни сам не появляется, ни весточки не подаёт, — Ирочка в исступлении замотала головой по подушке. И вдруг поднялась, села и заговорила быстро, быстро. — Как-то мне надо было срочно увидеть папу. Один человек в консерватории попросил передать ему записку лично в руки. И побыстрей. Позвонила в Русановку. Мне сказали, что папа на товарной станции оформляет получение грузов. А тут Генрих приехал за мной на машине. Поехали на товарную станцию. В конторе нам сказали, что папа около товарных вагонов. Пошли к путям. Грузчики, которые разгружали лес с железнодорожной платформы, сказали, что папа только что был здесь, но пошёл на склад выписывать цемент. Объяснили, как найти его. Я пошла к складу. Генрих задержался у платформы, что-то расспрашивая у грузчиков. Иду я и вижу: катится мне навстречу грохочущая железная тачка, которую толкает перед собой ужасно грязный и пыльный человек с мешком на голове. Когда он подъехал поближе, я кричу ему: "Константин Михайловича не видели?" Он останавливается, выпрямляется и медленно, устало поднимает голову. Я смотрю и, ой, Боже мой, сердце у меня останавливается — Коля, мой Коленька! А ведь мы с ним уже давно не виделись. С тех пор, как Джек ему штаны порвал. Ой, мамуленька моя родненькая, да как же я на ногах-то устояла!? Сейчас вспоминаю, и сердце кровью обливается. Не могу я! Не могу! Как сейчас вижу его худое, измождённое, серое от пыли, грязное лицо. Только глазоньки любимые горят! Не то от мучений, не то от ненависти ко мне! К моему шикарному наряду. К моей интеллигентной изысканности. Или нет. Он смотрел на меня так, как будто я должна ему вот-вот голову отсечь, а он безропотно ждёт своей участи, и только глаза молча просят о пощаде. Ой, не могу я, Сашенька, вспоминать об этой встрече! Огнём жжёт сердце! Да за что же мне такая мука? А тут и Генрих подходит. На нём тёмно-серый костюмчик-троечка, ослепительно белая рубашечка, корректный галстук, причёска такая, как будто он только вчера вышел от первоклассного парикмахера, туфли лаковые, и носочки в строгий тон с галстуком. Ни единого дефекта. Всё по высочайшему уровню элегантности. Генрих задаёт Коле тот же вопрос. Коля постоял несколько секунд, соображая что-то, затем молча пожал плечами и покатил свою тачку, объехав нас, будто мы столбы деревянные. Ой, Сашенька! Умереть, наверное, легче, чем смотреть на весь этот ужас! Сестричка моя дорогая, помоги мне, я не знаю, что мне делать, как дальше жить? Раньше было так: Коля рядом — мне хорошо. Коли нет — я планы строю, как разлюбить его. А теперь я думаю о нём и днём, и ночью. Люблю я этого грузчика! И страшно мне: ну выйду я замуж за него, родятся дети, а он возьмёт и запьёт. Да и что за жизнь с грузчиком? Я не представляю себе эту жизнь. Может быть, со мной происходит что-то ненормальное? Может быть, это болезнь какая-то? Может быть, это от перенапряжения в консерватории? Ну почему я полюбила именно грузчика? Неужели нет способа избавиться от этой муки? — Ира опять повернулась и уткнулась в подушку, глуша рыдания ладонями. Саша беспомощно обнимала, гладила и целовала в плечо сестричку.

— Может быть и правда стоит отдаться ему? — жалобно, тоже чуть не рыдая от сострадания, шептала она Ире. — Может быть, тогда поутихнет страсть? Говорят, что иногда такое случается. И даже, говорят, довольно часто.

— Ой, да думала я уже об этом, — стонала Ирина, вытирая о простыню и слезы, и сопли. — Я сама этого хочу. Но, ведь, страшно. Ну, а вдруг Генрих узнает об этом? Он же сразу начнёт мстить папе. Нет, я не могу этого допустить.

— А ты сначала с Генрихом это сделай, а потом с Колей.

— Да ты соображаешь, что лепечешь? Что я тебе, шлюха подзаборная, что ли?

— А я больше ничего придумать не могу, — жалобно прошептала Сашенька.

Так они и заснули на одной кровати. Проснулись поздно, весь день ползали по дому, как сонные мухи. Тетя Катя никак не могла понять, что такое происходит с её девочками. После обеда они легли спать, но теперь уже каждая в своей комнате.