Кирилл Коротких — Миссионерская. Мразь.

        Зачем она тебе? — спрашиваю.

        Что бы ты была в моей власти. Что бы ты была моей всегда, даже если мы вдруг надумаем умереть.

        Я и так твоя. Всецело.

        И откуда только в мужиках такое дикое желание обладать всем, что под руку попадется? Наверное, еще со времен охоты на мамонтов. Раз самэц — значит прав!

        Да. Но ты не всегда со мной. А так я смогу тебя держать в руке постоянно.

        Что за идиотизм?

        Так надо — отрезал он.

        Сурово. Вот оно дикое и отвратительное желание обладать другим во всей красе. Обладать постоянно. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. Предательство, за которое приходится платить жизнью, или другими органами, дарящими жизнь, в особо грубых формах и дерзких положениях.

        Он взял меня за руку и потащил в комнату. В комнате по обыкновению были плотно задернуты темные шторы из довольно плотного материала, создающие интимный мрак (или мракобесие?). Он говорит, что он порождение тьмы, и что дневной свет вгоняет его в депрессию. А я то думала тьма не разменивается на такие мелочи!

        В комнате отсутствует всякая мебель (вообще не помню, что бы акромя прожженного грязного матраса здесь было еще хоть что-нибудь). Он говорит, что не хочет поддаваться порабощению предметами. Даже матрас исчез. Пол уставлен свечами. Откуда он их столько взял?!? Неужели матрас продал? В центре комнаты в большом кругу из свечей на коричневом паркетном полу был нарисован черной краской большой штрих код. Рядом стоял ковш с водой, опасная бритва, помазок, и пена для бритья.

        Он говорит мне — ты должна лечь в центре. Раздевайся.

        Смотрю на него недоуменно. Ты шутишь, наверное?

        Ни в коем разе! Раздевайся и ложись. Так надо.

        А ты?

        А я уже материализовал себя.

        Что?

        Материализовал себя.

        Что за чушь! — думаю я.

        Он скидывает свой халат. Под ним ничего. И поворачивается ко мне спиной. На спине у него черный отпечаток штрих-кода.

        Ты должна материализовать себя.

        Это как?

        Ты должна смериться с сущностью современности, и принять этот мир таким, каков он есть. Ты должна быть частью этого супермаркета, под названием жизнь.

        Но зачем?

        Что бы были стремления к свободе. Лишь лишенный всего может понять, что такое абсолютная свобода.

        Я думала свобода — право выбора.

        Нет на самом деле никакого выбора. Раздевайся.

        Он подходит ко мне и начинает расстегивать на мне плащ. Я нахожусь в некоем оцепенении и не сопротивляюсь. Идиотизм действий будоражит меня, и мне и впрямь становится интересно, что будет дальше. Позволяю ему снять с меня пальто, и всю оставшуюся одежду (правда она была не многочисленна: кофточка, короткая «вульгарная», как он выражается, юбка — «мой морально уродливый любовничек» не признавал нижнего белья — знала ведь куда и зачем иду).

        Я стою перед ним полностью обнаженной. Он отошел на пару шагов назад. Смотрит на меня оценивающе, словно я его вещь какая-то. Странно, но мне это нравится. Удовлетворено причмокнув губами, подходит ко мне и проводит в центр круга.

        Ложись.

        Покорно ложусь на штрих-код. Спиной чувствую неприятный холод. Но вокруг меня ощущается тепло, исходящее от свечей.

        Закрой глаза.

        Закрываю.

        Чувствую, как он прикасается ко мне своими холодными руками, гладит, мусолит своими поцелуями шею, грудь, спускаясь все ниже и ниже. Я уже практически взобралась на волну блаженства, но тут у меня все внутри перевернулось. Перед глазами стояла Кукла — Вуду. Моя Кукла. Огромная кукла из моих лобковых волос. Она мне зловеще улыбалась своим волосяным беззубым (еще не хватало, что бы там были зубы!) ртом, и в руке у неё был огромный окровавленный нож. Я на столе. На разделочном столе. Она словно божество возвышается надо мной, над той, которую принесли в жертву. Я над собой. Я под собой. Кто из них на самом деле я? Кто кого хочет поработить? Кто над кем хочет поизмываться? Я вскрикнула и открыла глаза.

        Эй, что с тобой?

        Ничего.

        Один удар сердца, глубокий вздох и видение исчезло. Его лицо надо мной. Ухмыляющееся лицо. Лицо любовника. До боли знакомое лицо. До боли. Боль — вот что помогает нам осознать, что мы все еще существуем на этой планете, в этой стране, в этом городе, в этой комнате. Боль позволяет отделить любовь от всех других чувств, или идентифицировать отсутствие этой самой любви. Я просто в его власти. Обнаженная. Оголенная. Вот она — прямо перед тобой! Бери со всеми потрохами! Беззащитная и покорная. Под тобой. Я уже ожидаю очередного проникновения его мужского начала. На карте штрих-кода стоит битва половых органов! Эй, Наполеон, гляди, как ты проиграл при Бородино! Тебя хорошенько поимели! Эй, Гитлер ты тут?!? Смотри! Смотри в оба! Смотри, как «добро» жестоко трахает непокорное «зло» и побеждает из раза в раз!

        Но нет! Ему это мало. Он берет в руки помазок и пену для бритья. Ну, понятно. Сейчас меня будут лишать растительности интимной. И зачем, спрашивается?

        Это последний штрих для Куклы-вуду — у неё мало волос на голове. Она должна быть похожа на тебя, у тебя то такие роскошные волосы — говорит он мне.

        Это у неё то мало волос?!? Да она сама из волос! — пытаюсь возмутиться.

        Я говорю, так надо.

        Скоблит бритвой по моему лобку — приподнялась на руках, смотрю с опаской. Говорю — давай я сделаю это сама.

        Нет. Помолчи.

        Страх неотвратимо душит меня, сжимая свои холодные когтистые пальцы вокруг моей тоненькой шеи. Удушье. Я задыхаюсь. Глаза стекленеют. Словно все застыло на миг вокруг. Все остановилось. Мир перестал кружиться. Только слышно, как он скребет бритвой по моему телу. Боюсь даже вздрогнуть. Представляю себе, как я вдруг чихаю, и он тут же от неловкости разрезает мне живот опасной бритвой.

        Самовнушение страшная вещь.

        Вот и все, а ты боялась, — улыбается он мне.

        Боялась? Ты, чертов уебок! Да, я чуть не умерла от страха, — кричу я на него и бью своими кулачками по его лицу. Его гримаса удивления сменяется на гнев.

        Какого черта? — кричит он на меня, и его вонючая прокуренная слюна брызжет мне в лицо. Ненависть к нему меня просто обуяла. Я просто стала сосудом для ненависти. Во мне ничего нет, кроме ненависти.

        Ненависть. Ненависть. Ненависть.

        Я ненавижу тебя — кричу я.

        Заткнись мразь! — отвечает он, и бьет наотмашь по моему лицу.

        Слезы брызнули градом из моих глаз. Я сквозь слезы вижу, как его глаза наливаются кровью и всего его переполняет ярость. Искры яростного пламени прямо рвутся наружу из него.

        Ненависть

        И

        Ярость.

        Я сменяю ненависть на милость из-за страха и агонии охватившую мою душу, и трепетно шепчу ему:

        Прости меня, пожалуйста, прости…

        Лицо все горит, я прямо ощущаю горящий отпечаток его руки у себя на лице. Чувствую, как гнев его спадает на нет, и он впивается мне в губы. Мы страстно целуемся. Его язык проникает мне в рот, и заигрывает со мной. Его вновь тискает мою грудь. Но жестко так. Другой он держит меня за горло. И эта жестокость и грубость возбуждает нас обоих.

        Может ли страсть и ненависть быть в одном сосуде? Бурлить одинаково? Да. Может. Вскипать, смешиваясь в дикий коктейль. Коктейль Молотова. Который вот-вот хлынет через край. Он упирается своим членом мне в живот, елозит по им по моему животу, трется о меня. Мне кажется, что он кончит, так и не успев войти в меня. Он трется все сильнее и сильнее об меня.

        Так и есть. Он кончает мне на грудь. Жалкий сгусток его спермы падает оскорбительно падает мне на грудь. Он тяжело дыша откатывается и ложится рядом со мной. Он блаженно уставился в потолок, лежа на моей левой руке.

        О Боже, как же он жалок! Неудовлетворенность разрастается и превращается просто в отвращение к этому жалкому представителю человекоподобной обезьяны. Меня переполняют чувства ненависти и отвращения к самой себе. Вдруг я нащупываю свободной правой рукой бритву. Холод пробегает по моей спине, и моя кожа покрылась мурашками. В глазах зарябило.

        Ярость.

        Ярость.

        Ярость.

        Ярость, ненависть, жестокость — всё это движущая сила естественного отбора.

        Какого черта, я вообще тут делаю — шепчу я дрожащим голосом.

        Тебе не понравилось? — спрашивает он, тяжело дыша.

        А что мне должно было понравится? — спрашиваю я, и сажусь на него сверху.

        Ты хочешь быть сверху, детка? — спрашивает он меня самодовольно.

        О да, детка! Мы поменялись ролями. Теперь я хищник, а ты, мой дорогой уродливый любовничек, к великому твоему сожалению, жертва!

        Взмах руки, и кровь из его перерезанного горла орошает мою грудь, смешиваясь с его спермой.

        Ты даже по миссионерски не смог, мразь! Надеюсь, ты меня еще слышишь.

        Я слезла с него, и села рядом. Его удивленные, стеклянные, безжизненные глаза по-прежнему смотрят в потолок. И даже не в небо. Таким там не место. А в обшарпанный потолок…

        Я встала и пошла на кухню, там я обнаружила початую бутылку виски и отхлебнула из ней. В коридоре я оделась, и зашла напоследок в комнату. Он по-прежнему лежал посреди свечей. Я перевернула его на живот и уставилась на его спину со штрих-кодом. Мне казалось, я простояла так целую вечность, попивая виски прямо из бутылки, что держала в окровавленной руке, и смотрела, как расплывается кровавое пятно на полу. Тут я увидела свою злосчастную Куклу. Я бросилась к ней, пока её не настигла кровавая лужа. Еще не хватало, что бы и она пропиталась этой кровью. Я сунула её в карман и пошла наружу, предварительно опрокинув несколько свечей на паркетный пол, одна из которых подкатилась к длинной шторе, закрывавшей окно.

        Я шла по разделительной полосе проспекта, с бутылкой виски в окровавленной руке, игнорируя сигналящие машины, и смотрела куда-то в пустоту, образовавшуюся во мне, и тихонько напивала весеннему дождю:

        This is the end

        My beautiful friend…

Свободен…

        Следующий…