georg — 14 КОНЦЕРТ ДЛЯ МАРИНЫ

Оксана, впервые за всю свою пока ещё не очень долгую жизнь осталась дома одна, да ещё с ребёнком на руках, да ещё и беременная. До Алёши она была нормальной деревенской девчонкой, поэтому со всей необходимой работой справлялась вполне нормально. За суетой по дому и наведением порядка на огороде ей даже и страшно не было. Некогда было и задуматься о том, что, вот, она дома живёт почти одна. Уставала только порядком. Поэтому очень обрадовалась приходу Коли. Хотела сразу же усадить его за стол кушать, но он категорически отказался, оправдываясь тем, что после еды уже не сможет хорошо работать.

Зная, что самым капризным объектом в доме является печка, Коля именно с неё и начал. Подсыпал сверху немного мелкого угля и пошёл в сарай, выскреб навоз и вынес его в кучу за сараем. Напоил скотину и постелил ей на пол сухой соломки. Потом заправил ясли на ночь новой порцией сена. Вернулся в дом посмотреть как чувствует себя печка. Нормально, уже хорошо разгорелась. Вытащил «козлов» и опять подсыпал немного мелкого угля. Вычистил поддувало. Наносил в дом воды. Присел к столу отдохнуть. Тут его и подловила Оксана: налила в умывальник горячей воды и послала работника руки мыть и умываться. Удовлетворённая его работой, поставила перед ним стопочку самограя: «Для аппетита и для сугрева». Коля пару раз для видимости отказался, а потом опрокинул стопочку. Только для того, чтобы не обидеть хозяечку. Тихое и тёплое спокойствие разлилось по всему телу. Все неприятности стушевались, сникли, примолкли, попрятали свои зубки и временно скрылись за угол, до поры, до времени, в ожидании своей очереди. Долго ждать им не пришлось. Коля расслабленно откинулся спиной к стене и прикрыл глаза. И тут же опять в голове зашевелились чёрные мысли. Может быть, как раз именно в этот момент Генрих целует Ирину. И она обязана отвечать ему на его поцелуй. А как же? Ведь не какой-нибудь первый попавшийся мужчина посягнул на прелести нетронутой девушки, а сам будущий муж. А как же? Ведь должен будущий супруг оценить уровень психологической совместимости со своей невестой. А вдруг она начнёт дёргаться, когда он запустит руку ей за пазуху и начнёт трогать и крутить сосочек? Должен же он узнать, что она будет делать в ответ на его ласки? Одно дело, если она томно вздохнёт и сладко застонет в ожидании оргазма, который должна испытывать всякая жена от прикосновения руки человека мужеского полу, который имеет на это действие полное право, вплоть до юридического. А вдруг она опять испуганно дёрнется, не сумев скрыть своего нежелания быть изнасилованной супругом? Тогда будущий супруг просто обязан обгулять девственную кобылицу. Не она первая, не ей быть и последней. Она не должна забывать о своём предназначении — принять в себя его объект нетерпеливо страстного желания оказаться там, где очень тесно, горячо и уже влажно. Не она первая боится поначалу. Ну и что? Все через это проходят. Сначала не нравится, потому что … В общем, ещё не распечатана бутылочка с кетчупом. Ну, так устроено природой. Не мы это устраивали, не нам это и отменять. Это объективная реальность. Если ночью зажигаются на небе звёзды, значит это кому-то нужно. Вот и ей: сначала немножечко больно, но, зато, потом — всё небо в алмазах! Надо только чуток потерпеть. Это же в её интересах.

А если не терпеть, то что это за жизнь такая получится? Если не перетерпеть, то никогда небо не будет в алмазах. Нет, он обязательно должен сломать её страх и попытки сжать свои ножки вместе. Это же только от неопытности. И вот, Генрих, засовывая свой язык поглубже в рот Ирине, в ожидании, когда она потечёт желанием. А потом начнёт одной рукой крутить её сосочки, а другой рукой будет протискиваться под трусики, чтобы уловить тот момент, когда она воспламенится, расплавится и потечёт. И вот тогда он приступит к решительным действиям. Так. А что там за решительные действия дальше? Раздевание? Ну, это, пишут они, не самый эффективный способ заставить девушку раздвинуть ножки. Нет, надо вспомнить что-нибудь более действенное. А, более действенного, чем поцелуй в туда, откуда ножки её расходятся, никто, наверное, пока ещё не знает. Как будто поцелуй по лягушачьи холодных и липких губ способен показать кому-то красоту неба в алмазах. Но для того, чтобы целовать Ирину туда, надо обязательно завалить её на спину, свести ноги вместе, стащить трусы. Да не надо стаскивать, а лучше просто рвануть их так, чтобы клочья полетели по закоулочкам. Считается, что именно от такой решительности целочка сильнее всего возбуждается. Она всю свою предшествующую жизнь только и жила страстным ожиданием, когда её грубо завалят на спину и примутся рвать с неё одежду. О, по современным представлениям только это для молодой девушке настоящий кайф. А всякие там любви и никому не нужные нежности это только для профессиональных проституток. Да, ну а потом, ломая всякое сопротивление, развести ноги в стороны и … Так. А что же в это время делает Ирина? Ну, конечно, она немножко сопротивляется. Но не очень сильно. Потому что если она будет очень сильно и громко сопротивляться, то в спальне могут появиться другие люди и будут спрашивать: «А что тут такое происходит?» Ну да, конечно, они же только что на свет появились, они не знают, они даже не догадываются, они же об этом до сих пор ни разу даже не подумали, что может делать мужчина с девушкой, когда останется наедине с ней в её спальне? Они же такие чистые сердцем. Они никогда не думают о человеке плохо. И в самом деле, почему надо о человеке думать плохо? Они, эти самые современные молодые, могли бы и книжку вдвоём почитать, например, по политической экономии или очередное обращение президента к своему горячо любимому народу или, на крайний случай «Войну и мир». Это же сейчас так актуально! Ну в самом деле, ну почему надо всё время думать о сексе? Неужели без него нельзя обойтись? Вон, баба Маня, соседка, об этом самом сексе уже и не думает. Это раньше он ей покоя не давал, заставлял бежать на дискотеки, пить с мальчиками разные спиртные напитка в разных местах, а потом ещё в этих самых разных местах заниматься непонятным чем. А вот чем именно она занималась с мальчиками на днях рождения, когда родители уезжали куда-нибудь, чтобы не мешать молодым «веселиться», она почему-то никому не хочет рассказывать. Странно, как-то. Или просто — сранно? Да, попробуй тут в этом разобраться. Но уже точно известно, что теперь баба Маня не только не бегает по дискотекам, но и разные спиртные напитки с мальчиками не пьёт по разным затемнённым местам. Только она, эта самая баба Маня, ни за что не признается, что она не пьёт и не шляется, не потому что она не хочет этого, а потому что никто уже не хочет поить её разными спиртными напитками в разных укромных углах и закутках, и тискать под кустами её разные места. Теперь этими делами занимается её внучка. Колесо жизни крутится. Смотри, как бы под него не попасть. Поэтому теперь баба Маня, внешне очень тихая, правильная и смиренная, регулярно ходит в церковь. И только из желания угодить Богу она одёргивает всех, стараясь тихим, как шелест змеи подколодной, почти интеллигентным голосочком сообщить ближнему своему, что он делает неправильно и что не так говорит. И больше всего от неё достаётся её домочадцам. Особенно яростно она их терзает после прихода из церкви. Она надеется, что Бог милостив и простит ей все её давние мелкие шалости за её нынешнюю стервозность. Ну в самом деле, она же никому ничего не делала плохого. Наоборот. Она, в конце концов, каждому мужику старалась сделать приятное. Всеми своими дырочками. Да, ей очень нравилось сосать конфетку. Ну что в этом плохого? Ведь никому и ничего плохого она не сделала. За что же её губить?

— Иди, приляжь на диван, телевизор посмотри, отдохни, поспи, — вывел Колю из страшной дремоты голос Оксаны.

— Нет, — Коля быстро очнулся и пришёл в себя, — ну его со всеми своими президентами и премьерами. Да они уже все русские слова поперезабывали. Я этот гамнюшный телек уже почти и не смотрю. Там президент опять призывает меня перейти от сырьевой экономики к инновационной, а потом решительно бороться с коррупцией. А в это время его друзья воруют и грабят мою страну. Нет, это слишком больно. Они позволяют своим сенаторам-губернаторам воровать и грабить страну, делать последствия катастроф и терактов максимально страшными, а потом едут к людям, которые пострадали, и дают им деньги в качестве компенсации ущерба. Как будто можно деньгами компенсировать гибель любимого человека. А не лучше ли было заняться профилактикой страшных происшествий? Потребовать исполнения своих служебных обязанностей? Нет! В этом случае президент и премьер выглядели бы не такими человеколюбивыми. И на следующих выборах у них возникли бы серьёзными проблемы с подсчётом голосов в свою пользу. А на фоне этих тупых, жестоких и вороватых губернаторов, наши президент и премьер выглядят ну такими человеколюбивыми и умными, что аж тошно становится. Ну их, противно. Схожу-ка я, лучше, к Скляровым. Давно я Маринку не видел.

— Ой, и правда, — обрадовалась Оксана. — Это ты очень хорошо придумал. Елизавете Сергеевне, вроде бы, полегчало. Ты обязательно сходи к ним, хотя бы просто поговорить. Им сейчас очень трудно, тоскливо и одиноко. Они обязательно тебе обрадуются. Я пробовала сходить к ним в гости, так, сделала вид, что забыла как помидоры купорить. Только у меня из этого ничего хорошего не получилось. Я видела, что они мне не очень-то и обрадовались. Выгнать, конечно, не выгнали, но и улыбнуться не захотели. Я так поняла, что я для них, всего лишь навсего, ещё одна женщина. Да ещё такая, которая не знает тех проблем, которые они переживают. В общем, я хотела бы помочь им, но не знаю как это сделать? Попробуй, сходи к ним в гости, попытайся хоть чем-то развеселить их. Я уверена, что у тебя это получится.

Коля оделся и пошел к соседям Оксаны. На его стук из дома выглянула Маринка.

— Ой, Коленька! — тихо воскликнула она, еле сдерживая желание кинуться ему на шею. — А я уже начала было думать, что ты совсем забыл про нас.

— Да нет, ну что ты, — забормотал Коля, не зная, что говорить и делать. — Закрутился в делах. Понимаешь, на базе у нас до сегодняшнего дня было очень плохо. В городе нам продукты не продавали. Хоть столовую закрывай. Вот я и мотался по городу, по базам снабжения. Хотел уже в пригородные хозяйства кидаться.

— Да чего же так далеко-то бегать? — удивилась Марина. — У нас в посёлке овощей — хоть отбавляй. Люди не знают как побыстрее продать. Ты бы к нам пришёл, я бы тебя направила туда, где все эти ваши столовые проблемы за один день бы решили.

— Так вот, всё так и вышло, — улыбнулся Коля. — Я бегал далеко, а надо было тут в посёлке к нужным людям обратиться. Ну, ладно, теперь у нас всё в ажуре, можно и чуть передохнуть. Вот я и пришёл к тебе в гости. Как Елизавета Сергеевна?

— Да сейчас, вроде бы, и ничего. Заснула, слава Богу. А вообще-то, в последнее время у неё опять обострение её старой болезни произошло. Наверное, где-то простудилась. Она же меня не слушает, выскакивает на улицу распаренная, неодетая. Вот и добегалась. Нет, только ты меня не спрашивая про её болезнь. Я не хочу об этом говорить. Врач сказала, что надо немного подождать. А если станет хуже, то лекарства надо. А они дорогие. Надо в город ехать. Ну, ладно, оставим эту тему. Надо подождать, как врач советовала. Пока, ничего страшного. Ты как, надолго к нам? Или опять — на минутку? Опять некогда?

— Ну, почему же — опять некогда? — пожал плечами Коля. — Я же говорю, что теперь свободен. Можно и погостить.

— Чай будешь? С малиной.

— Ну, если с малиной, то это, конечно, можно, — согласился Коля, но тут же предупредил. — Только кушать я не буду. Я только что из-за стола. Меня Оксана накормила до отвала.

— Ну, вот, — обиженно протянула Марина, — опять эта Оксана впереди. Чуть что, так Оксаночка уже это сделала, Оксаночка уже это продумала. С чего это ты к Оксане попёрся? Она же уже замужем. Алёшка, наверное, на работе задержался, припозднился, а ты к Оксаночке под бочок? Почему не к нам сразу?

— Марина, ну перестань. Ну что ты такое говоришь? В чём ты меня подозреваешь? — Коля с удовольствием смотрел на капризно поджатые прелестно пухленькие губки Маринки. Ему вдруг захотелось потрогать и поцеловать эту прелесть, чтобы их не портила гримаска неудовольствия. А что если попробовать их на вкус? Наверное, сладенькие? — Алёша совсем уехал из посёлка. У них дело есть хорошее в соседнем районе. Вот он и попросил меня помочь Оксане воды наносить, печку подбросить, в коровнике немного управиться. Вот я и помог ей, а она меня подкормила.

— Мог бы сначала к нам зайти. Поздороваться. Посидеть чуть-чуть. Словом перекинуться. Я соскучилась по тебе. А потом бы уже пошёл к своей Оксаночке.

— Маринка, ну что ты такое говоришь? Ну с чего это вдруг Оксана стала моей?

— Ну, ладно. Так ты зайдёшь к нам?

— Вообще-то, когда ты сказала, что твоя мама спит, я не хотел Елизавету Сергеевну беспокоить. Я же знаю себя, забудусь и заговорю громко. Раз спит, то тревожить не надо, — начал было Коля, но увидев как у Маринки задрожали обиженно губки, вдруг решился. — Просто, я хотел тебя пригласить выйти, может, погуляем немножко.

— Погуляем? — Марина немножко задумалась. — Ну, ладно, хорошо, пойдём погуляем. А куда пойдём?

— А куда ты пожелаешь, туда и пойдём. Хоть на край света.

— Нет, на край света мне сейчас нельзя, — улыбнулась Марина. — Когда мама проснётся, я должна быть рядом. Так что, извини, придётся край света сегодня оставить в покое. А кроме как на край света ещё есть другие варианты?

— Ну что ж, я не против, пусть край света сегодня немножко отдохнёт. Тогда, можно сходить на танцы. Давненько я не танцевал с тобой. Мне очень хочется погладить твою спинку, прикоснуться к волосам.

— Даа? — с расстановкой произнесла Марина. — Очень рада это слышать. А что на это сказала бы Ирина?

— Ну, Ирине сейчас не до меня. Она сказала мне, чтобы я и на глаза ей не смел появляться. Я мешаю ей жить, — Коля пристально смотрел Марине в глаза. Ему хотелось взять её за плечи и привлечь к себе. Но что-то удерживало его от этого приятного действия. Нет, он чувствовал, что Марина не будет сильно сопротивляться. Дело было не в Марине, а в нём самом. Что-то внутри него самого говорило ему, что делать это не следует. И он не столько Марине, сколько самому себе пытался объяснить обосновать своё желание погладить Марину. — У неё сейчас на носу очень важный концерт, поэтому ей не до меня. И потом, вокруг Ирины постоянно крутится её жених, Генрих сейчас её утешает и ласкает. А я для них посторонняя вещь, я — чужак в их лагере.

— Очень рада слышать, что ты — чужак для неё, — прошептала Марина, не сводя с него глаз. Знакомая, тёплая волна ожидания прикосновения его сильных и горячих рук потихоньку затопляла её сердечко. И Мариночка с удовольствием купалась в этом сладком море нарастающей неги. — Но на танцы меня не тянет. Там все какие-то слишком весёлые. Я буду чувствовать себя среди них белой вороной. Не хочу. Да и дискотека скоро закончится. Поздно уже. Мы придём, когда уже все начнут расходиться.

— Ну, тогда, просто, пойдём и погуляем, — предложил Коля.

— Пойдём, — быстро согласилась Марина. И вдруг тихо произнесла. — Мне очень хочется послушать твою игру на скрипке. Помнишь, тот вечер у Алёши Строганова? Я не могу его забыть. Мне очень хочется послушать как ты играешь. Или это с моей стороны слишком большое нахальство?

— Да прекрати ты, — чуть не обиделся Коля, — ну зачем ты говоришь мне такие глупости? Я с удовольствие тебе сыграю. А то я играю только себе. Никто меня не слышит. Так неинтересно. Я хочу на тебе потренироваться. Ну, что, тогда пойдём ко мне?

— Хорошо, — обрадовалась Марина. — Только мне надо переодеться. Ты заходи, телевизор посмотришь, а я тем временем переоденусь.

— Да зачем тебе переодеваться? — Коля тряхнул её за руку. — Ты и так такая красивая, что я за себя не ручаюсь.

— Нет, что ты, — чуть ли не испугалась Марина. — Я так не могу. Если я не переоденусь, буду плохо себя чувствовать. Я же знаю себя. Ну проходи же в дом.

— Ну, ладно, твоё желание для меня — закон, — улыбнулся Коля. — Только ты не сильно долго собирайся.

— Да нет же, — засмеялась Марина, — смотри, какой пугливый. Не бойся, я быстренько. Давай же, проходи, застрял на пороге. Неужели не знаешь, что нельзя долго торчать на пороге? Давай. Иди в дом, — она, не выпуская Колину руку из своей горячей ладошки, потянула его на себя, принуждая проходить внутрь дома, а другой рукой начала закрывать за ним дверь. Её упругие сисечки прижались к его груди и заскользили по ней. Коля, выходя из тёплого дома Строгановых, не застегнул плащ, поэтому отлично ощутил живое движение её горячего, нежного тела. И он замер, и прижал Маринку к косяку двери. Ему захотелось положить руки на её упругие сисечки, сначала нежно погладить, а потом сжать их. Зарыться лицом в её ароматные волосы, целовать их. И Маринка, почувствовав его желание приласкать её, тоже замерла, как поражённая током. Уже пора было ручку двери оставит в покое, а она всё никак не могла отпустить её. Так и стояла, прильнув к нему всем своим прекрасным телом. Но она не могла начать первой. А Коля и не думал, хочет ли он начать первым или нет? Его руки думали сами, вместо него. Они вдруг легли ей на талию, ещё сильнее прижимая к себе Маринку. А она уже отпустила ручку двери, и теперь обе её руки висели вниз как плети, готовясь подняться, чтобы лечь ему на плечи, чтобы удобнее было подставить ему губя для поцелуя. Она ждала его поцелуя, и в то же время боялась его. А Колины руки уже перебрались ей на поясницу, потом поползли вниз и принялись ласкать упругие полушария её попочки. Сейчас он опустит свои руки ещё ниже. Маринка чуть раздвинула свои ножки, просто так, для устойчивости, приподнялась на носочках к поцелую. Ещё секунда, и огонь страсти отрежет все пути к отступлению. И в этот момент где-то в глубине дома, в какой-то комнате, звякнул, разбиваясь, стеклянный стакан с чем-то жидким. Маринка испуганно отшатнулась от него, схватила его за руку и увлекла за собой на кухню.

— Мариночка, что случилось? — послышался из спальни слабый голос Елизаветы Сергеевны.

— Да, наверное, кошка опрокинула стакан с молоком, — крикнула Марина в коридор. — Там же и масло, и мёд, вот она и захотела вкусненького. Сейчас я её поймаю и выброшу на улицу. Не пойму, как она оказалась в доме? Не хочет в сарае мышей ловить, так и старается проскочить в комнату. Проныра такая. Разбаловалась совсем. Мышей ловить надо.

Марина обхватила руками Колину шею и потянула на себя. Он подумал, что она хочет, чтобы он поцеловал её, потянулся к её губам. Но она тихо засмеялась, отвернула голову чуть в сторону и зашептала ему на ухо.

— Сейчас пойдёшь в зал, посидишь, посмотришь телевизор.

— А твоя мама спросит тебя, почему телевизор работает? Начнёт спрашивать, кто ещё в доме есть? — тоже шептал он, стараясь потрогать губами её ушко.

— Да ничего она не будет спрашивать. Она прекрасно спит под работающий телевизор. Иногда даже просит, чтобы я включила его. Она подумает, что это я смотрю телевизор.

— Нет, не пойду я в зал, — отказался Коля. — Мне там будет страшно. И не хочу я смотреть этот дурацкий телевизор. Я здесь, на кухне посижу, подожду тебя. У вас здесь, тихо, тепло, хорошо. Иди. Только не очень долго.

— Хорошо, — тихо прошептала Марина, отпуская его шею и медленно опускаясь. — Ладно, я пошла. Надо молоко тряпкой вытереть. Осколки разбитого стакана собрать. Я постараюсь управиться побыстрее.

Конечно же Мариночка очень старалась побыстрее привести себя в приличный вид, чтобы не просто смотреться хорошо, а очень даже привлекательно, чтобы он, ну, ладно, ну, пусть не поражён, но, хотя бы, заинтересовался ею, захотел прикоснуться, потрогать, погладить, а может и поцеловать. Ну, что здесь такого? Почему других любят, а ей — один облом? Ну чем она хуже других? Ну, что плохого в том, что она хочет понравиться такому интересному парню? Ну не обязательно сразу — секс! Ей очень хотелось ему понравиться. Уже один наряд говорил о том, что она никак не могла забыть о том очень хорошем вечере, когда они встретились на годовщине у Алёши Строганова, когда она впервые услышала его игру на скрипке, когда они свиданничали на остановке. На ней был тот же наряд. И духи были те же. И ожидала она от него тех же самых ласк, которым она сама не дала тогда развиться до логического конца. Она не позволила ему зайти слишком далеко совсем не потому, что он не нравился ей. Нет. Совсем наоборот. Он ей нравился. Очень нравился. Но она посчитала его действия слишком поспешными. И теперь, когда она уже сама себя разругала в пух и прах за слишком большую осторожность, когда её тело истосковалась по очень волнующим, обжигающе сладким прикосновениям его горячих рук, когда в ней не просто хотело, а уже требовало, буквально кричало желанием прижаться к нему, задохнуться в его жарких объятиях, теперь Марина решила, что она должна позволить ему всё. Он сам только что сказал, что он для Ирки — чужой. Ну, что ж, если этой преуспевающей счастливице нет дела до такого сокровища, то она с удовольствием подышит его потом и волосами.

И Николай увидел её желание, ощутил своим членом призыв её тела Из под синенькой блузочки рвалась ему навстречу её высокая грудь, вздымаемая взволнованным дыханием хозяечки. И туго натянутая тонкая, гладкая и блестящая ткань нисколько не скрывала торчащие сосочки, которые уже почувствовала на себе его взгляд, уже уловили трепет его пальцев, которые хотели прикоснуться к ним, погладить их, потрепать и покрутить. И сосочки уже кричали вовсю: «Да поцелуй же ты нас поскорее!» А из под ярко-красной тесненькой юбочки, туго обтягивающей пока ещё узкие, тугие, налитые страстной негой бёдра, крепкие коленки стройненьких ножек тоже призывно светились явным желанием: «Прикоснись к нам, погладь нас, разведи в стороны и ты увидишь такую прекрасную картину, что пуговицы на твоих штанах не выдержат напора — оторвутся и полетят вверх как пули, чтобы разбить лампочку, чтобы предохранить твои глаза от полного ослепления». А пальчики Маринки взволнованно теребили пуговки на блузочке, словно хотели тут же, прямо сейчас же всё расстегнуть и раскрыть. А на губках играла стеснительная улыбка с затаённой просьбой о поцелуе. А глаза молили о пощаде.

И Коля вдруг испугался. Он жарко почувствовал, что не надо никуда идти. Маринка готова ему отдаться прямо здесь, сейчас же, на кухне. Вот она, совсем рядом. Вся пылает жаром ожидания. А он был настолько поражён, что даже не догадался оторвать задницу от стула. Он сидел перед ней, выпрямившись столбиком, с торчащим членом в штанах, и видел её своим внутренним взором сразу всю, целиком. Не только волосы, золотистой короной взметнувшиеся над её прелестным лобиком. Не только светло-серенькие, с чётко выраженной голубизной, глазки, словно сказочные, бездонные озёра, затаившимися под взметнувшимися вверх и в стороны лебедиными крыльями бровей. Не только чуть подрагивающие от скрытого желания губки. Не только длинную и стройненькую шейку, призывно торчащую грудь, приглашающее колеблющийся животик. Нет, Коля видел и то, что абсолютно никак не мог видеть: изящный изгиб спины, позвоночную ложбинку, которая мягко и плавно переходила в щелочку, разделяющую ягодки. Он даже видел, как внутренняя часть чуть расставленных в стороны ножек переходит, уже там, вверху, под юбочкой в атлас кожи бёдер, которые сначала сходятся почти совсем вместе, а потом вдруг, перед самыми трусиками, расходятся, чтобы образовать овальную ямочку, в которую должен поместиться её разделённый продольной щелью пирожок, когда он поставит Мариночку перед собой в позицию «Г». И ему сейчас надо только протянуть руку и запустить её под алую юбочку. И Мариночка сама сядет ему на колени, и даст раздеть себя всю, и разрешит сделать всё.

И он сделал бы всё, что она хотела позволить ему сделать с ней, если бы не слёзы, готовые вот-вот пролиться из бездонной синевы её прекрасных глазок. Вот, сейчас они побегут к уголкам её нежненьких губок, оставляя на беленьких щёчках пару блестящих дорожек. И понял Коля, что она готова отдаться ему не из любви, а из чувства страха безвозвратно потерять его. Любовь её сердечка была отдана другому, а он для неё был только последним утешением. И она боялась остаться без его утешения. Это было, конечно, очень почётно. Но ему этого было мало. И руки его налились свинцом. И он сидел как истукан. И миг страсти прошёл. Марина правильно оценила его нерешительность.

— Вот я и готова, — облегчённо вздохнула она, поняв, что не надо бояться потерять его.

— Ты — чудо, — хрипло прошептал Коля.

— Пойдём? — тихо засмеялась Марина, радуясь впечатлению, которое явно отразилось на его лице. — Чего расселся?

Они вышли на улицу. Марина сразу же взяла его под руку. По улице, кто громко перекликаясь, кто тихо переговариваясь, брели парни и девушки, возвращающиеся с дискотеки. Да, время было уже весьма позднее. Вскоре и они оказались в их потоке, как будто тоже возвращались с танцев. Но вот молодёжный поток начал потихонечку редеть, и вскоре на улице остались только они. По крайней мере им так казалось, потому что впереди никого не было, а что делалось позади них, им было неинтересно, потому они шли потихонечку и не оглядываясь. Марина расспрашивала его: где он научился так хорошо играть на скрипке? И Коле пришлось рассказать о себе очень многое. А вот и ворота базы отдыха. Пройдя через них, они направились к водокачке. Они не оглядывались. Поэтому никак не могли даже предположить, что кто-то тайно следуя за ними, ведёт наблюдение. Мда, кто-то копил на них недобрый материал.

Подойдя к двери своего домика, Коля отпёр её и пропустил Маринку вперёд. Он помог ей снять плащ. Волна аромата Маринкиных золотистых волос, в которой прохладная свежесть ночного воздуха смешалась с тончайшим букетом французских духов, приятно ударила по встревоженным чувствам. Неудержимо захотелось положить руки на узенькие, тонюсенькие плечики, чтобы ощутить нежность девичьей кожи под гладким шёлком блузки. Сейчас им никто не помешает. Он нравится ей. И он очень хочет целовать эту красивенькую девушку. Ну почему нельзя?

Но Маринка, словно угадав, чем он так мучается, быстро выскользнула из плаща и поспешила вперёд по коридору, в комнату, где они отдыхали с мамой, и которую готовили ему для мужского проживания. Разве она тогда могла предполагать, что он приведёт её в эту же комнату, чтобы положить вот на эту спартанскую кровать. И что он потом будет делать? Нет, ещё ни один мужчина не валил её на кровать. С Володей они целовались по молодёжному: больше в кустах, под деревьями и на скамеечках. Машины у Володи не было, поэтому радости «американской» любви им так и не удалось испытать. Володя признался, что боится жениться и уйти в армию. А она потом себя много раз ругала за то, что не попыталась забеременеть от него, даже без свадьбы.

После этого каждый мужчина, который пытался поцеловать её, проходил через экспертизу её сердечка, и каждый из них проигрывал. И только в присутствии Коли она забывала про Володю. Она смотрела в его красивые странные глаза, которые всегда будто говорят ей что-то, и всегда ей очень хотелось узнать: «А в чём дело? Ну, что ты хочешь мне сказать? Что-то хорошенькое, да? Ну, подожди же. Вот останемся мы с тобой наедине, и ты подойдёшь ко мне, и будешь шептать мне на ушко всё, всё, и долго, долго. И будешь трогать меня своими удивительно красивыми губами. И от твоего горячего дыхания я перестану дышать, и между ножками случится наводнение, и запылает пожар, и меня так и потянет под тебя. Ты этого хочешь так же как и я, да?» И Марина, слыша его голос, замирала вся, чтобы не пропустить ни одного звука, ибо речь его была для неё словно журчание лесного ручейка, словно самая лучшая на свете симфония. И когда он смотрел на её шевелящиеся губы, она всегда думала: «Поцелует или нет?» И когда они танцевали с ним, её ножки сами расходились в стороны, чтобы его коленка тронула её бёдрышки изнутри. И она сама вся наползала на его ногу, чтобы он прикоснулся своим бедром к её лобку. А когда она низом своего животика ощущала его горячую, каменную дубину, так будто волна океана страсти ударяла ей под пах, и в ней напрягалось всё внизу, и судорожно хотелось согнуться, чтобы наткнуться на него.

Сначала она обрадовалась тому, что происходит с ней в его присутствии. Ей показалось, что к ней опять пришла любовь. Но всё это дело оказалось гораздо сложнее, чем об этом думали учёные, когда писали свои труды и учебники. Да об этом они, наверное, и вовсе не думали. Для современных учёных любовь — штука слишком эфемерная, чтобы уделять её хоть капельку внимания. Да и к чему ломать голову об любовь? На ней диссертацию не сварганишь, степень не отхватишь. Никому нет дела до любви. Приспичило? Закипели гормоны в крови? Берёшь студенточку перед сессией, и любишь её до тех пор, пока она не получит от тебя зачёт. А потом она побежит от тебя заедать твою «любовь» вафлей с молодым парнем, ещё не таким испорченным рациональным пессимизмом. Нет, не желают современные учёные ничего знать о любви. А Коля говорит, что он знает, что такое любовь. И знает точную формулировку любви. Очень короткая, пара десятков букв. И не совсем это чувство. Но когда просишь его сказать, не говорит. Мол, человек должен сам дойти до неё, тогда и она дойдёт до него. А без любви жизнь скучна и абсолютно неинтересна, скотская жизнь. И Мариночке хочется любить Колю, а не получается, потому что в сердце её живее Володенька. А двум мужчинам в её сердечке слишком тесно, они мешают друг дружке. И что делать она не знает. Поэтому Мариночка ждала, когда её Володечка отпустит её на волю и позволит в её сердечко войти другому мужчине. Но Володечка никак не хотел уходить. Он берёг Мариночку только для себя. И она ничего не могла с собой поделать: ей нравился Коля, она хотела, чтобы он ласкал её. Но когда приходил последний момент, когда оставался один только шаг, после которого пути назад уже не было, внутри неё что-то происходило — и она сама себе говорила: «Нет». И преодолеть это было выше её сил.

Коля повесил на вешалку оба плаща и пошёл вслед за ней. Марина, включив свет, замерла на пороге. Её глаза замерли на его странной кровати. Нет, сама кровать её не пугала. Её испугала та картина, которая возникла в её воображении, когда она представила как он, целуя, повалит её на эту кровать и начнёт снимать с неё всё. А может и снимать не обязательно? Может, ей прямо сейчас, стоя на пороге, снять свои трусики? Что тянуть кота за хвост? Все в её возрасте, наверное, уже это сделали. Пора, давно уже пора. И очень сильно хочется.

— Вот, логово одинокого волка. Берлога закоренелого холостяка, — покачала головой Марина. — Спартанец. Ничего лишнего. Ой, да как же это ты раскошелился на занавесочки на окнах? Ой, подожди, да ты же их вручную сшил из старой наволочки. Ну, жмот! Ой, да я же уже и забыла, как такой скупердяй в литературе называется?

— Плюшкин, — подсказал Коля.

— Да, верно, точно, — серьёзно кивнула головой Марина. — Но это у нас. У Гоголя. А на западе?

— Ой, так ведь, там не один. Там и Гобсек. И в средние века был кто-то из зажиточных. Я, собственно говоря, ими совсем не интересовался. Не читал даже. Только краем уха слышал.

— Вот, вот, — перебила его Марина. — Они все зажиточные были. Никто из них с метлой не бродил среди нормальных людей. Нет, им далеко до тебя. А, ну их, — Марина махнула рукой, отметая эту тему в сторону. — Слушай, а тебе не страшно? Вот ты, в конце концов, женишься. А потом приведёшь её в такую берлогу? Ты не боишься, что она сбежит от тебя с первым же из мужиков, который предложит ей жизненные условия немного получше этих?

— Ты сразу сбежишь или всё-таки немного побудешь? — спросил Коля, останавливаясь вплотную за её спиной. Вот она, талия. Протяни чуть руку, положи на поясок юбчоночки, опусти пониже, и сразу получишь ответ на все волнующие тебя в данный момент вопросы. Притяни к себе, и тут же утонешь в потоке золотистых волос, волнистыми завитушками ниспадающими на узенькие плечи.

— Ага, для того я шла с тобой сюда, чтобы сразу же сбежать, — тихо засмеялась Маринка. И вдруг показала рукой на тёмный прямоугольник окна, занавески которого с дневного времени оставались в незакрытом состоянии. — Слушай, мне так и кажется, что там за окном кто-то смотрит на нас. Закрой, пожалуйста. Как-то неуютно себя чувствуешь.

Коля подошёл к окну и сдвинул вместе края, более чем скромных, занавесочек.

— Спасибо, — произнесла Марина. — Ну что, сыграешь мне что-нибудь?

— А что тебе сыграть?

— Да я же почти ничего и не знаю, — пожала плечами Марина. — Сыграй мне то, что ты играл тогда, у Алёши Строганова на вечере. Слушай, а ты в темноте сможешь играть?

— Конечно, — ответил Коля, доставая хорошо спрятанную скрипку.

— Ну, тогда, выключи, пожалуйста, свет, — попросила Марина.

— С удовольствием, — сказал Коля и добавил. — Располагайся. Садись поудобней и расслабься.

— О да, действительно, только поудобней. Очень широкий выбор комфортности. Ты не будешь возражать, если я устроюсь на твоей кровати? Не скажу, что она очень комфортна, но это единственный предмет твоей меблировки, так сказать, который вызывает впечатление надёжного устройства.

— Ты — на моей кровати? — покачал головой от восхищения Николай. — Ты что, совсем меня свихнувшимся головой считаешь, если допускаешь, чтобы я был против, чтобы такая красивенькая девочка устраивалась на моей кровати? — пробурчал себе под нос Коля и пошёл к выключателю.

— Интересно было бы узнать: я у тебя на этой кровати по счёту какая? — тоже пробормотала себе под нос Мариночка.

— Всему своё время, — продолжал бормотать Коля, как будто самому себе, — нет ничего тайного, что не стало бы явным.

— И ты не боишься этого?

— Пусть боятся те, у кого под носом всё в пуху.

Он выключил свет и вернулся к столу. Стал так, чтобы видеть и Мариночку и окно, за которым сияла почти полная луна. Почему-то ни малейшего желания подойти к ней и начать любовные игры. Всё вдруг стало очень серьёзным.

— С чего ты начнёшь? — спросила Марина. Она взобралась с ногами на кровать и сидела, подогнув их под себя и в сторону. Маринка вдруг чётко ощутила, что перед ней стоит совсем другой человек.

— Сыграю я для тебя сначала «Муки любви» Крайслера, — прошептал Коля.

— Да, пожалуйста, — тоже почему-то прошептала Маринка и вздохнула, — куда же от них денешься?

Она откинулась назад и прислонилась спиной к стене. После Крайслера Коля сыграл ей Сарасате. Потом лучшие, с его точки зрения, вещи Баха. А закончил «Лебедем» Сен-Санса. В общем, получилось, что отыграл почти полную концертную программу. В изнеможении опустился на стул.

— Устал? — после продолжительного молчания спросила Марина.

— Есть немножко, — не стал отрицать Коля. — Получился довольно добрый концерт. Теперь я точно вижу, что я окончательно разложился. Даже долго играть не могу. Совсем форму потерял. Надо привыкать работать. Скоро мне придётся много работать на концертах. Так можно и опозориться. Ничего, теперь моя работа на базе заканчивается. Я боялся, что ты заснёшь во время моей игры.

— Прошу тебя, не надо так плохо думать обо мне, — Марина смотрела не на Колю, а в прямоугольник окна подсвеченный луной. — Теперь я понимаю, что я для тебя — обыкновенная простушка. Но я не могла предположить, что ты такой мастер. Тогда, на вечере у Алёши я подумала, что это случайно. Я подумала, что пытаюсь идеализировать тебя. Всё сидели тихо, но я чувствовала, что они не понимают, что они слышат. Мне было очень обидно за тебя. А теперь я вижу, что мы для тебя — маленькие, серенькие мышки.

— Перестань, Марина, просто такая игра не доходит до массового слушателя. И в этом нет никакой твоей вины. Причины этого страшного явления очень глубоки. Это политика тех, что сейчас находится у власти. Они строят такой мир, в котором путь прогрессивного развития доступен только для них и их детей. Не будем сейчас трогать эту тему, так как она очень сложная и страшная. Ты не представляешь, как я рад тому, что ты попросила меня сыграть только для тебя. Тогда, на вечере у Алёши я почувствовал, что моя игра понравилась тебе. Ты наверное, не очень представляешь себе, как для меня важно внимание слушателя, особенно твоё. Я увидел волнение в твоих глазах, и это очень сильно поддержало меня, поддержало во мне надежду, что я справлюсь со своим вынужденным отставанием в игре на скрипке. Ты, только ты сделала для меня тот вечер особенно праздничным. Потом я ждал развития твоего интереса к моей игре. Но ты ничего не говорила, не просила, чтобы я ещё сыграл тебе. И я подумал, что ошибся. И сейчас я очень рад, что увидел, что ошибся, когда подумал, что ошибся. Ой, я что-то нагородил совсем непонятное.

— Я тогда не поверила самой себе, — начала оправдываться Марина. — Я подумала, что это всё так невероятно… Ну, понимаешь, то, что такой мастер и вдруг — метлой подметает аллеи. Я подумала, что ошиблась. А потом я хотела проверить своё впечатление. Но ты исчез. Я тебя долго не видела. Ну, так получилось. Прости меня, Коля.

— Ну, что ты такое говоришь? — забормотал Коля. — За что ты у меня просишь прощение? Совершенно не пойму, за что ты просишь у меня прощение?

— Я начала было думать, что могу женить тебя на себе, — Марина оторвалась от созерцания окна и посмотрела на него, как будто в тёмной комнате он мог рассмотреть выражение её глаз. — Ты представляешь, я взяла себе в голову такую глупость. Нет, Коленька, прошу тебя, не перебивая меня, потому что второй раз я этого сказать не смогу. Это только сегодня. Только сейчас. Уже через минуту этого не повторить. Я очень старалась сделать это. Да я и сейчас этого очень хочу. Но… Я как-то раз услышала, что на чужих слезах счастья не построишь. Ты — не моё счастье. Тебе не я нужна, а Ирка. Я это только сейчас очень сильно почувствовала, — Марина замолчала, чтобы перевести дух. Потом тяжело вздохнула. — Как у тебя с ней? — Она смотрела на него, в надежде что-то почувствовать в его глазах. Но это было невозможно. Коля отрешённо смотрел в окно. И было хорошо видно, что он там ничего не видит. Не потому что там была ночь. Там всё-таки светила луна. Нет, Коля ничего не мог видеть, потому что глаза были застелены слёзной пеленой. — Плохо?

— Плохо, — прошептал Коля, не отрывая глаз от окна.

— А ты не сдавайся. Наберись терпения. Подожди. Ирка девка не глупая. Она не может не понять, какой ты хороший.

— Понять она, может и сможет понять, — тихо согласился Коля, — но даже для неё: дворник — это слишком сильно.

— Она знает, что ты дворник? — удивилась Маринка. И вдруг тихо засмеялась. — Зачем же ты ей это сказал? Это же не основное твоё занятие.

— Нет, эту новость я берегу для неё на самую закуску. Я сказал ей, что я— грузчик.

— Час от часу не легче, — покачала головой Маринка. — Зачем ты с ней так?

— Да так получилось. Она спросила, чем я занимаюсь? Вот я и выложил. Не мог же я соврать.

— Ой, куда там. Мог бы сказать, что скрипач, — Маринка осуждающе покачала головой. — Это слишком жестоко.

— С самого начала так получилось. А потом поздно было что-то переделывать. Ничего, скоро всё должно разрешиться в ту или другую сторону. Ничего я сейчас менять не буду, пусть сама решает с кем ей жить: со мной или с банкиром? Ладно, — Коля оторвался от окна и посмотрел на Маринку, — Марин, давай прекратим это. Мне это слишком тяжело.

— А я тебе нравлюсь? — спросила Маринка.

— Очень.

— Даа? — протянула Маринка. — Эх, если бы не Ирка, я бы тебя не выпустила. Ну, ладно, посмотрим, что получится. Ты говоришь, что всё скоро должно проясниться. Но, я думаю, ты сейчас об этом мне ничего не захочешь рассказывать. Ты можешь мне пообещать, что когда, как ты говоришь, всё прояснится, прийти ко мне и всё рассказать?

— Обещаю, — улыбнулся Коля.

— Ну, вот на этом и порешим пока. Ты меня проводишь?

— Конечно. Неужели я такой законченный негодяй?

Они оделись и пошли к дому Марины. Улицы были абсолютно пусты. Перед калиткой Марина остановилась и повернулась к Николаю.

— Коля, ты прости меня.

— Маринка, — перебил он её, — ну перестань ты мучить себя. Не надо у меня просить прощения, потому что я не только хочу сказать тебе: «Прощаю», но и гораздо больше. Я благодарен тебе просто за то, что ты есть, за то, что я не противен тебе, за то, что ты хочешь видеть меня, хочешь поговорить со мной, а может быть даже и за то, что ты считаешь, что я доставил тебе хоть какое-то удовольствие. И своей музыкой, и тем, что мне доставляет огромное удовольствие общаться с тобой, и тем, что мне нравится смотреть на тебя, иногда хоть немножко прикоснуться к тебе, полюбоваться тобой, может быть, иногда и не в очень скромной форме, представить иногда себе, как я целую тебя. Я понимаю, что я негодяй. Но я ничего не могу с собой поделать. Только прошу тебя: не проси больше у меня прощения, а то я, вот, возьму и стану перед тобой на колени, и буду целовать твои коленочки. Просто потому, что ты такая хорошенькая и красивенькая. У меня всё внутри поднимается, когда ты просишь у меня прощения. Раз просишь прощения, значит, виновата передо мной, а раз виновата, то должна подчиняться мне, исполнять все мои желания.

— Так вот именно поэтому я и прошу у тебя прощения. Послушай меня. Не перебивай. Я очень благодарна тебе просто за то, что хочу и могу просить у тебя прощения. Мне этого хочется. Мне это нравится. Мне это доставляет удовольствие. Да подожди ты, не перебивай меня. Дай мне сказать, — Мариночка взяла его руку и любовно начала перебирать его пальцы. Но Когда Коля попытался перехватить у неё инициативу и сам попробовал ласкать её пальчики, она отдёрнула, вырвала свою ручку из его лапищ, слегка хлопнула его по руке своими нежненькими пальчиками и тут же опять взяла его пальцы и опять продолжила гладить его руку. Ей нравилось прикасаться к его коже. И она не хотела, чтобы он мешал ей получать это крохотное наслаждение. И он всё понял, и продолжал дальше вести себя как бесчувственный истукан. — Ты всё правильно говоришь. А когда начинаешь действовать, так у тебя получается ещё более правильно. Слишком даже правильно. Я этого даже объяснить не могу. Хотя, попробовать, конечно, можно. Но я тебе о совсем другом сказать хочу. Хотя, нет, что я такое говорю? Это всё одно и то же. Это же никак невозможно разделить. Ну, ладно, попробую. Слушай. У меня всё так же, как у тебя. Я очень благодарна тебе, за то, что ты есть, за то, что такой как есть. Очень хороший и замечательный. Я тоже хочу поиграться с тобой, только ничего не получается. Что-то мешает. Оставим это. Это всё не главное. Теперь послушай главное, но не перебивай меня. Коля, ты прости меня. Я не знаю, как мне жить. И если бы не ты — хоть вой дикой волчицей. Сначала я возмущалась тем, что слышала и видела снаружи. Как странно в нашей жизни получается. Редкие радости то и дело портятся обильными дрязгами. Человек ставит перед собой цель, все силы кладёт для достижения её, а в итоге оказывается у вдребезги разбитого корыта. И очень трудно определить, в чём тут дело: цель была плохая или средства были неправильные? Нет, цель обычно выбирается высокая. Такая высокая, чтобы потом можно было сказать: да, пусть это и не очень хорошо, но я же хотел как лучше, я же не виноват, что получилось как у черномордина. А кто виноват? Послушать их — все знают, что надо сделать, чтобы было всё хорошо и правильно. Всё говорят: надо сделать это; надо сделать, чтобы не … Только я никак не пойму, а кто это всё должен делать? Тут очень хитрая логика. Когда человек видит, что у него ничего хорошего не получается, он начинает искать виноватого. Ну как же: хотелось чтобы было хорошо, а не получилось. Ведь, кто-то же виноват? И в поисках виновника своих неудач он никогда не побежит к зеркалу. Нет, он ищет виноватого в первую очередь рядом с собой. Вот это меня просто поражает, если нельзя сказать — бесит. Это же — ужасно! И я поначалу смотрела на тех, которые вверху. Ну, там я быстро во всём разобралась. Каждый из них хочет много денег и власти. А всё и все остальные — пошли вы на фиг. Сами перебьётесь. Это меня сначала сильно расстраивало, но потом как-то притерпелась. И я переключила своё внимание на себя. Вот где начался весь мой ужас. Потому что я чуть ли не в голос закричала: «Господи! За что это мне? Я же ещё ничего не успела сделать! За что это всё мне?» Жить не хочется, глядя на то, как люди живут. Так и хочется всё бросить и сбежать куда-нибудь. А куда бежать? А где гарантия, что там, куда сбежишь, не будет то же самое? Ведь везде люди. Везде одно и то же. Нет ни одного человека, который живёт счастливо, который знает, что надо делать, чтобы стать счастливым. Богатых много. А счастливых нет. Вокруг одни обманщики. И потом, ну куда мне бежать? А мамочку я на кого кину?

— Вот, наконец-то я услышал нормальное, здравое слово, — тихо прошептал Коля, умудряясь иногда погладить пальчик Мариночки. — Ну их на фиг, этих премьеров и президентов. У них одно на уме — как взять у бедного последнюю нитку и отдать богатому, чтобы он купил себе на курортном взморье особняк с тридцатью золотыми унитазами и яхту с алыми парусами. Не надо мне про них ничего говорить, я и слушать не буду. А вот твои слова про мамочку –для меня бальзам на сердце. А тебе не приходила ни разу в голову мысль, что твоя мама болеет потому что ты мечтаешь сбежать куда-то в неведомые голубые дали? И кроме того, не надо забывать, что в голубых далях могут жить голубые парни? А?

— Ты хочешь мне сказать, что моя мама притворяется больной? — Маринка от возмущения даже отбросила от себя его руку. — Ты шо, зовсим з глузду зъихав? Да как у тебя язык повернулся на такое? Да моя мамочка …

— Мариночка, постой, прекрати на меня гнать свою пургу, — Коля попытался поймать её руку, но Марина не дала ему даже за мизинчик ухватиться, — да пойми же ты, ничего я такого даже и не думал.

— А как же мне понимать твои слова?

— Ну это же так просто, — чуть ли не застонал от бессилия Коля. — Ну, это же элементарно. Это только наши современные учёные, которые говорят, что нет на свете никаких пришельцев, нет никаких йетти, нет души, нет духа. Для них нет ничего, что не лежит у них на столе или на полке. Вот если оно будет лежать, если они его препарируют тысячу раз, если научатся делать это сами своими руками, то тогда, может быть, через пару сотен лет, когда уже все вокруг забудут, что они прожирали без всякого толка человеческие денежки, вот тогда, ещё раз — может быть, они будут согласны, что может быть такое возможно где-то когда-то и было. А пока отойдите в сторону и не мешайте им сидеть в своём академическом кресле. Но, Мариночка, мы же с тобой не болеем этой современной болезнью наукоподобных учёных. Давай рассуждать здраво. Мы с тобой живём в системе. Система очень сложная, но разумная, логичная. Она хочет сохранить своё благополучное состояние. И вот эта система видит, что ты замыслила куда-то сдёрнуть. А твоя мама останется и будет потихонечку плакать в подушку. Зачем? Вот система и сделала так, что твоя мама заболела, чтобы ты никуда не вздумала бежать от своей прямой обязанности — утешать свою мамочку.

— Ой, да ну тебя, — Маринка довольно сильно стукнула Колю кулачком по груди, — ты иногда такое говоришь, что я готова буквально прибить тебя. Придумал какую-то непонятную систему. Аж страшно.

— Нет, ну ты сама попробуй разобраться. Вот скажи мне: чем болеет твоя мама?

— Да никто же не знает. К врачам пойдёшь, ни у одного никакого толка не добьёшься. Одни говорят: осложнение после гриппа. Другие: почки. Третьи: поджелудочная. Четвёртые: сердце.

— Ну, вот, и каждый из них прав, — вздохнул Коля. — Налицо общее состояние подавленности.

— Мне тоже иногда кажется, что мамочка, просто, потихонечку сгорает. Я не знаю, что мне делать?

— Ты — её главное лекарство, — сердито проговорил Коля.

— Не пойму я ничего, — пожала плечами Марина. — Придумал какую-то там систему. Ты можешь сказать что-нибудь толком?

— Система, о которой я тебе говорю — это весь мир, вся наша Солнечная система, все звёзды нашей и других галактик. Всё, куда поместил нас наш Создатель, наш Бог? — Коля для убедительности раскинул руки пошире и поднял их повыше. — Ой, ну это же так очевидно и понятно. Это же буквально бросается в глаза. Надо только вылезти из своего пыльного закуточка, выпрямиться, осмотреться, попробовать разобраться в том, что было в прошлом, сравнить с тем, что об этом говорится в Библии. Зачем это надо обязательно сделать? Для того, чтобы опять, уже в который раз, не попасть в ту навозную лужу, в которую человек падает раз за разом. Ну сколько же можно? Ведь даже медведи в цирке чему-то учатся. Вот смотри. Ты говоришь: человек ставит перед собой цель, а потом на него спускается откуда-то разочарование. Сволочь такая, пришла неизвестно откуда и накрыла бедненького разочарованием. Ну, вот, опять у него не получилось. И человек вместо того, чтобы разобраться в причине своих несчастий, идёт и доказывает своей жене, что она — дура! Не дала ему развернуться во всю ширь своих возможностей. Ты оглянись — все только тем и заняты, чтобы найти виноватого и наказать его полной мерой. Ну никто, ни один человек не хочет признаться самому себе, что он ест ту кашу, которую сам себе приготовил, когда говорил: «А я хочу!» Ну, так ты получил именно то, чего хотел. Нет, никто не хочет разбираться в своих бедах. Человек вместо одного «хочу» начинает хотеть другое «хочу». И это второе хочу обычно ещё хуже первого. Каждому из них — вынь да положь. И никто не хочет понять, что на каждого человека Система отпустила определённо количество своей энергии. И если кто-то тратит больше, чем ему отпущено, то он забирает у другого. Разве думает об этом человек, когда утром открывает кран? Да начхать ему на всё, что мешает исполнению его «хочу». И что же тут обижаться, если и Система тоже немного чхнула в его сторону? Ведь, если повнимательней присмотреться к нашему кредо, то оно примитивно просто: «Я знаю, что я порядочное дерьмецо, но всё равно, вы должны любить меня таким какой я есть И учтите обязательно — я ни в коем разе не собираюсь меняться. И ещё учтите обязательно — если у меня не получится то, что я хочу получить от вас, то вы все будете виноваты». Ну, скажи мне, пожалуйста, разве это разумно? Разве это достойно гомо сапиенс? И никто не пытается узнать и понять, чего ждёт от него Система? Его интересует только то, что он сегодня будет есть, пить и с кем ляжет в постель. Всё. Остальное ему до лампочки.

— Ты кому это всё говоришь? — возмутилась Марина. — Это с кем ты здесь сейчас разговариваешь? Это ты мне про постель что-то блеешь? Ты с кем разговариваешь: с премьер министром, президентом или со мной? Нет, постой, ты мне скажи, что я плохого сделала твоей какой-то непонятной системе, когда позаботилась о том, что будет кушать моя мамочка, что она будет пить? И причём тут я и какая-то там постель? Прошу тебя, не надо бредить.

— Ой, какие мы нетерпеливые, ой какие мы торопливые, — усмехнулся Коля. — Ну присмотрись, твоя нетерпеливость так и прёт из тебя, как перекисшее тесто из формы. Ну скажи мне на милость, кто из человеков наберётся наглости, чтобы подойти к начальнику и заявить ему: «Почему у меня нет этого? Почему ты мне не даёшь того? И вообще, почему я не имею того, что очень хочу получить?» Какое там! Да ни в коем разе! Только тень от высокой должности на асфальте появилась, так сразу на лицо самую любезнейшую из всех своих улыбочек и самым нежнейшим голосочком: «О, какая прекрасная погода! Хи-хи-хи. О, нет, что вы? Нет, никаких проблем. Хи-хи-хи. Что, вам такая поза не очень нравится? А если я так стану, вам понравится? О! Ах! Ах! Ах!» И это всё перед кем? Перед тем, кто сегодня ещё есть, а завтра от него и воспоминания не останется. А перед Тем, Кто создал всё, Кто нам дал всё, что мы имеем, но, пока, милостиво не требует арендную плату, мы ведём себя хуже моськи. А всё почему? Да только потому что Он уже давно не наказывает нас. Только потому что мы перестали видеть Его. Потому что все уже позабыли Его слова, что горе не возникает из ничего и зло не вырастает из праха. Всё, что мы имеем, выращено нами. Это всё — наша зарплата: что заработал, то и получил.

— Коля, у меня создаётся такое впечатление, что ты похож на хитрого старого лиса, который длинным старым хвостом старательно заметает свой след, чтобы никто не смог найти его и спросить: в чём дело? Я у тебя спросила: при чём здесь я? А ты мне всё время рассказываешь о президентах. К чему все эти длиннющие разглагольствования? Ты всё время уходишь от главной цели. А меня интересует только я и моя мама. Меня не интересуют глобальные вопросы развития всего человечества. Меня интересует только я. Я никому не сделала зла. Я ни у кого ничего не украла. Я прожила ещё так мало, что, наверное, даже не успела использовать тот лимит ресурсов, который Бог отпустил каждому человеку. Как же можно обвинять мня в том, что я не делала? Почему нам с мамой так трудно живётся? Почему у других людей всё есть, и даже больше, чем им надо, а у нас нет самого необходимого?

— Ну, вот, ты конкретизировала свой вопрос, теперь я попробую более конкретно и ответить. Итак, что тебя сильнее интересует: почему другие живут лучше, чем ты, или почему тебе трудно жить?

— А с чего это ты решил разделить эти вопросы? — пожала плечиком Марина. — Если я буду жить лучше, то меня меньше будет интересовать, почему другие живут лучше меня?

— Эк, как сильно закручено, — засмеялся Коля. — Ну, ладно, не надо мне ничего говорить. Я всё прекрасно понимаю. Поэтому попробую изложить свои соображения. Ну, во-первых, пока я не вижу, чтобы вы с мамой сильно уж так бедствовали. Есть, конечно, небольшие трудности, на почве которых произросли пожелания жить получше. Но я не вижу почвы для паники. Я вижу испытание твоего терпения и смирения. Ты ж школу заканчивала — сдавала экзамен. Это тоже не очень приятно, даже местами нелегко. И ничего, справилась. Ты учишься в институте — сдаёшь экзамены и зачёты. И никаких заявлений на страшные трудности я что-то не слышу. Всё нормально. Справляешься. Ну, а почему тебе не предположить, что ты сейчас сдаёшь у Бога очередной зачёт по преодолению жизненных трудностей в экстремальных условиях. Бывает же так, что людей выбрасывают в глухой тайге с ограниченным набором продуктов и одежды, чтобы они научились выживать в экстремальных условиях. И ничего. Никто не кричит, что это дикое, просто ужасное зверство, варварство и прочее издевательство. Мариночка, тебе надо сдать этот экзамен, и только тогда ты сможешь перейти на следующий курс. Да что здесь такого особенного? Чего ты на Бога решила окрыситься?

— Да ничего я не окрысилась, — рассердилась Марина. — Просто, я в этом плане ещё не смотрела на всё это.

— А ты посмотри, может, ещё что-нибудь увидишь, — спокойно продолжил Коля. — Вы всё это говорите, исходя из в корне ошибочной предпосылки, что человек живёт около сотни лет. Но говорить о том, что за одну сотню лет человека можно чему-то научить, это же наивный бред. Так могут рассуждать только выпускники младшей, ясельной группы детского садика. А я тебе говорю даже не о тысячах лет, а о гораздо более продолжительных сроках формирования человека.

— Тысячи лет? — изумилась Марина. — Я? В течение тысяч лет?

— Только так, — пожал плечами Коля. — Процесс роста высоко одухотворённой личности очень не скор. Те, которые думают иначе, пусть идут в курятник. Нет, это не оскорбление, а практический совет. Вот из под квочки вылупились цыплятки. Яйца были одной партии. Посмотрите на поведение цыплят. Одни сразу же знают, что можно и нужно клевать, а другие с голоду умрут около полной кормушки. Почему? Без понятия о бессмертной душе тут никак не разберёшься. Мать в утробе девять месяцев вынашивает дитя. После рождения ребёнок целый год учится стоять на ногах. А за это время цыплёнок уже становится взрослым. Мужчина зреет до тридцати лет. О, наш Создатель, Отче наш, делает дело очень неторопливо! А куда спешить Тому, у Кого в полном распоряжении вся вечность? И тот, кто торопится, тот от лукавого, потому что его время очень ограниченно. А Владыке времени торопиться не надо. Он делает всё тщательно и в высшей степени — превосходно. Так превосходно, что кое-кого это бесит. Возьми для примера компьютер. Допустим, что его «железо» делается в течение месяца. Это при условии, что модель уже отработана. Не забудь, что конструкция уже давно отшлифована до мелочей. Ну, в общем, типовая. Но, к твоему сведению, лично я не хочу быть типовым, ординарным, в общем, как все. Я очень хочу быть выдающимся. А это значит, что надо мной надо работать потщательней. Я хочу быть оригинальным, интересным, способным выполнять такие функции, которые не по плечу ординарному изделию. Ну, ладно, предположим, что конструкция создана. Но программа для неё создаётся гораздо дольше. И всё время модернизируется. Осваивается один уровень задач и тут же готовится освоение других, более интересных и сложных. И процессу не видно конца. И это только для какой-то «железяки», которая работает в режиме «да» и «нет». Так что же тогда говорить о человеке? Он же неисчерпаемо более сложен. А мы толком не знаем даже его устройства. А функциональные реакции и зависимости одного от другого? А эмоциональные переживания? А движения души? А роль духа в жизни человека? Ну конечно, проще всего сказать, что нет никакой души. Что дух — это чистая фантасмагория. Это же так просто! Да, но что тогда останется? Покушать и постельные занятия на уровне козлёночков? Но это же скучно и неинтересно. В этом случае надо выбросить из своего лексикона слово «любовь» или употреблять его на уровне автоматического произношения без понимания смысла. Так мы уже давно скатились к этому уровню. И что тогда остаётся? Политика и экономика? Да пропади оно пропадом. Ведь, если снять с них маскирующую шелуху, то останется одно — убей тех, кто тебе мешает захватить землю. Именно политики и экономисты довели науку до того жуткого состояния, в котором она сейчас находится. Они воспринимают всё окружающее на самом примитивном уровне: вкус, запах, свет и цвет, прикосновение, тепло и холод, слух. А наши лучшие представители, которые самонадеянно называют себя учёными только потому, что могут убивать сотнями тысяч, до сих пор не могут разобраться каким образом человек воспринимает все эти виды информации. А зачем всё это современному учёному? Убивать тысячами он научился. Очищать воду и получать экологически чистую продукцию тоже научился. Он только никак не может задать себе простенький вопрос: а кто же испортил воду и продукты? Кто создал на Земле катастрофическую ситуацию с экологией и климатом? Разве не они? Разве не они должны были научиться предсказывать последствия экономических бумов и падений? Нет, им ничего не надо кроме жирного куска колбасы. Они отторгают от себя идею о Создателе, потому что эта идея мешает им спокойно жить. О каком духе или Творце можно говорить со свиньёй, которая откармливается в свинарнике? Вот только они не хотят думать о том конце, который ждёт любую свинью. Нет, человек за свою жизнь мало чему может научиться.

— Ой, Коленька, — тяжело вздохнула Марина, — ты мне своими длинными разговорами совсем голову заморочил. Я ничего не поняла. А проще нельзя? И поконкретней. О тебе и обо мне? Почему мы так страдаем? А? Я не президент академии наук. И не президент страны. Не надо меня превращать в испытательный полигон софиста. Что лично мне делать, чтобы стать счастливой? Ведь, если я тебя правильно поняла, то мне на счастье и надеяться не имеет смысла. Так, да?

— Нет, не так. Вот смотри, как я вижу причину своих мучений. Это всё могло произойти потому что я в своей прошлой жизни обманул любимую. Нет, совсем не обязательно, чтобы я гульнул с другой женщиной. Я этот вариант даже не хочу и рассматривать. Если я в прошлой жизни гульнул от любимой, то в этой жизни я должен испить из этой же чаши. И, даже, сторицей. И мой Господь посмотрит, как я буду вести себя. Нет, это такая большая неприятность, что страшно даже подумать об этом. Нет, на этот страшный случай у меня не похоже. А похоже на то, что я гульнул от любимой, например, с наукой. Или с искусством. Или ещё с какой такой же современной дребеденью. А теперь, вот, мучаюсь. Учусь ценить любовь. Прохожу проверку на терпение. Ну, и ты, тоже, наверное, проходишь ту же школу. Теперь учишься ценить любовь, не пренебрегать ею. Тоже сдаёшь зачёт на терпение.

— Ничего себе зачёт, — чуть не зарыдала Марина и, закрыв лицо руками, отвернулась от Коли. — Его же уже нет в живых. Разве это зачёт? Разве возможна переэкзаменовка?

— А разве пришла похоронка?

— Нет, — Маринка открыла лицо и опять повернулась к Николаю. Её широко распахнутые глаза блестели от слёз. — Ты что, хочешь сказать, что Володя ещё жив?

— А ты уже поверила, что он уже погиб?

— Нет, — чуть не закричала Марина, прижимая пуки к сердцу, — я всё время думаю о нём, как о живом. Я разговариваю с ним, как с живым. Я прошу его простить меня. В сердце моём — он всё ещё живой. Но я же уже измучилась до невозможности.

— Мариночка, потерпи, — прошептал Коля. — И прости меня. Надо ждать пока всё не прояснится. Чеченцы — народ очень жестокий. Они без рабства жить так до сих пор и не научились. Их идеал — деньги. Пока в Чечне не откроют все погреба с рабами, пока не освободят всех пленных, не верь, что Володя умер.

— Ну, что ж, спасибо и на этом, — прошептала Мрина, опустив голову. — Я, наверное, пойду. А то мама меня начнёт искать.

И она пошла домой.

ОПЯТЬ РЕСТОРАН