ksemich — Сталин и писатели

Когда-то, еще во времена "застоя", у меня появилась привычка восстанавливать подлинную картину действительности. Попадая в крупные города (хотя бы в областной центр), я покупал старые, нередко дореволюционные, газеты, журналы, книги, начиная от прижизненных изданий Мережковского и заканчивая сочинениями Сталина. Сверяя полученную информацию с тем, что писалось в официальных изданиях, я получал более-менее объективное представление о том или ином явлении.

Перестройка вначале обрадовала появлением многих "закрытых" прежде материалов, но предыдущий опыт вскоре помог мне и здесь выявить новые потоки лжи и умалчивания. Более того — когда к массовому читателю пришли "замалчиваемые" ранее авторы (те же Гумилев, Мандельштам, Ходасевич), как будто бы в целях удержания "равновесия" начали "замалчивать" других поэтов, не менее талантливых (Светлов, Багрицкий, Смеляков, Слуцкий), вся "вина" которых заключалась в том, что они широко печатались прежде.

Пришлось мне тогда снова взяться за старое, за восстановление подлинной картины действительности. Тем более, что такая работа, в отличие от прежних лет, не требует теперь особого напряжения, нужна лишь определенная внимательность. Искажение действительности сейчас делается куда более топорно и грубо.

Скажем, ныне сплошь и рядом попадаются книги, в предисловиях-послесловиях к которым говорится, как жестоко в эпоху "брежневизма" (сталинизма, волюнтаризма — нужное подчеркнуть) преследовался тот или иной писатель. И в конце этой же книги дается хронология его творчества, из коей явствует, что издавался наш герой, чуть ли, не каждый год. Кто знает, как сложно было издать книгу во времена СССР, поймет, что ни о каком особом преследовании со стороны властей и речи быть не может, скорее наоборот.

Вначале "реконструкция действительности" делалась исключительно для внутреннего пользования. Ведь вынося накопленную информацию "на люди", я как бы невольно "развенчиваю", "снижаю" образы своих любимых писателей (нелюбимыми заниматься скучно).

Но, с другой стороны, — есть "закон маятника" и "маятник" обязательно, рано или поздно, качнется в противоположном направлении. Рано или поздно, найдутся люди, желающие соригинальничать (заработать денег на скандальной славе). Они подчистят все, что было раньше недосказанного, сгребут это в одну кучу и вывалят ее на читателя (как это проделали "перестройщики" со многими персонажами советской истории). Такой, вовремя заброшенный, тенденциозно подобранный материал может иметь эффект разорвавшейся бомбы, ибо он диссонирует с привычной слащаво-елейной "картинкой". "Маятник" вновь пойдет в другую сторону, установится новое искаженное восприятие образа, затем вновь найдется желающий соригинальничать и т.д. и т.п. Уж не лучше ли сразу попытаться установить правду, какой бы она ни была.

Тем более, что для писателей, как впрочем и для всех остальных, нет и не было лёгких времён. Каждая имеет свои трудности. Сейчас например, полная свобода творчества, но писатели никому сейчас не нужны. Я имею ввиду серьёзных, настоящих писателей, а не создателей ширпотреба в виде бульварной литературы.

Размышления над Свежей Пахотой.

…в наше время (которое ненавижу)…

                                               М. Цветаева. Из письма к Л. О. Пастернаку.

Какое милые у нас

Тысячелетье на дворе?

                                    Б. Л. Пастернак.

Попробуй взять второй барьер…

Жизнь тоннами туч сбивается

                                            в мелкие бусинки

И толпится возле стенки…

Попробуй взять второй барьер,

Попробуй взять неосторожно,

Чужое время, как пример,

Брать совершенно невозможно;

Не надо быть таким, как все,

А ВСЕ невнятные такие,

И на пустом ещё холсте

Ты нарисуй улыбку Змия.

Торопит стрелки Пастернак,

Ко мне пришли другие строки,

Попасть в свою не мог никак

И мыслью лез на ИХ эпохи.

А может быть везде чужой,

Непопадавший, бесполезный?

И над земельной полосой

Стоишь, как памятник железный,

Стоишь над плужной полосой,

Кишит червивая эпоха,

И тут — не свой, и там — не свой;

Тут — плохо, там бы — БЫЛО плохо —

И в подражание игре

Над чёрной степью ветер воет:

— Какое время на дворе?

— Да, просто… гадкое такое!

2. "Классовый" подход наоборот (читая мемуары Н. Я. Мандельштам).

Авторы критикующие СССР сами порой демонстрируют поистине "классовый" подход, только наоборот. При советской власти все проблемы любили объяснять социальными и классовыми причинами (такой подход был разработан писателями еще в XIX веке). Теперь делают то же самое, только если тогда во всем был виноват царизм, то теперь — сталинизм, тогда — капитализм и крепостничество, сейчас — социализм. При этом не учитывают, что независимо от всех "измов", в человеческом обществе всегда были, есть и будут проблемы, вызванные психическими особенностями людей. При всех "измах" и часто независимо от них были злоба, зависть, черствость, жадность, тщеславие.

Так, жена поэта Осипа Мандельштама — Надежда Яковлевна — "сталинщину" и строй винит во всем: и в грубости секретарши большого начальника, и в трудностях получения выгодного заказа на перевод, и в проблемах во время защиты диссертации (которую, кстати, она успешно защитила) и т.д. и т.п.

Вообще-то в мемуарах Надежды Яковлевны (далее — Н. Я.) Осип Эмильевич выступает как какой-то былинный богатырь, несгибаемый борец с системой. Мандельштам как бы противопоставляется всем, кто выжил в сталинские времена, всем, кто не был репрессирован. Такие люди поданы в воспоминаниях Н. Я. чуть ли не как соучастники власть имущих в их борьбе с поэтом. "На орехи" досталось всем — начиная от Пастернака и заканчивая Шагинян.

Н. Я., описывая как жили в конце 1930-х годов писатели (их квартиры, вещи), выглядит как человек, который все это хотел взять от жизни (а Мандельштам всегда, по ее словам, держал ее в узде), но не смог. Иногда она проговаривается, рассказывая, как, получив квартиру (и прожив в ней всего полгода), она невзлюбила знакомых, останавливающихся у них во время пребывания в Москве.

"Это настоящая загадка: каким образом балованная и вздорная девчонка, какой я была в дни слепой юности, могла увидеть "свет, невидимый для вас" и спокойно пойти навстречу страшной судьбе. В дни, когда ко мне ходила плакать Ольга Ваксель, произошел такой разговор: я сказала, что люблю деньги. Ольга возмутилась — какая пошлость! Она так мило объяснила, что богатые всегда пошляки и бедность ей куда милее, чем богатство, что влюбленный Мандельштам засиял и понял разницу между ее благородством и моей пошлостью… А я и сейчас люблю деньги, комфорт, запах удачи. И Мандельштам любил все радости, которые дают деньги. Мы вовсе по природе не аскеты, и нам обоим отречение никогда свойственно не было. Просто сложилось так, что пришлось отказаться от всего".

(Н. Я. Мандельштам, "Вторая книга")

Поэтому книги ее во многом выглядят как своеобразная компенсация — получить "по духовному ведомству" то, что недополучено "по материальному".

Заслуги Н. Я. в сохранении творческого наследия Мандельштама огромны. Она действительно была преданной и любящей женой, и всю свою жизнь посвятила служению великому поэту и его творчеству. Но в своих воспоминаниях она напоминает суперподозрительную (в каждом видит сексота), склочную, брюзжащую, необъективную (сама себе противоречит) старуху.

А на самом деле все было несколько иначе, чем хочет показать Надежда Яковлевна и для того, чтобы это узнать, достаточно просто ВНИМАТЕЛЬНО перечитать её же воспоминания.

Из них вытекает, что до 1934 года Мандельштам был вполне благополучным, даже преуспевающим, советским писателем. Он очень много печатался. Выходили в свет его многочисленные книги, например поэтические сборники — "Камень", "Стихотворения", "Tristia" (выпущена в Берлине!). Вышли также книги прозы и публицистики — "Египетская марка", "О поэзии". Печатался Осип Эмильевич и в периодике, причём в самых престижных изданиях, таких как "Литературная газета", "Известия", "Огонек", "Красная новь", "Звезда", "Ленинград" и многие другие.

Мандельштам был лично знаком со многими "вождями" партии и государства — членом Политбюро и главным редактором газеты "Правда" Бухариным, председателем ВЧК Дзержинским, руководителем Закавказья (первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б)) Ломинадзе, крупным партийным деятелем (позже — всесильным наркомом НКВД) Ежовым, а с сестрой Ленина (!) поэт "воевал" за дополнительную комнату в доме Герцена. И вообще делами Мандельштама занимался лично Сталин. Вспомним знаменитую резолюцию "отца народов" на уголовном деле Осипа Эмильевича: "изолировать, но сохранить". Или знаменитый звонок Сталина Пастернаку об участи Мандельштама.

"Дальше: в Сухуме на даче Орджоникидзе жены называли мужей товарищами, и я над ними смеялась — чего они играют еще в подполье? О. М. мне тогда сказал, что нам бы это больше подошло, чем им. ("Где ваш товарищ?" — спросила меня жена Ежова…").

(Н. Я Мандельштам "Комментарий к стихам 1936-37 гг.")

А много ли найдется среди нынешних писателей тех, кто был бы близко знаком с министром внутренних дел? А ведь речь шла о руководителях сверхдержавы.

Кстати, на курорты Мандельштам ездил постоянно, даже в тяжелые для него времена, когда он практически перестал печататься.

"Очередное собрание сочинений, проданное в Госиздат, попало в редакторские руки Чечановского. Мандельштаму было совершенно безразлично, кто будет снимать, резать и уничтожать книги, а в издание мы не верили. Договор и выплату денег устроил Бухарин, чтобы было хоть что-нибудь на жизнь. На эти деньги — их было совсем мало — мы поехали в Крым, а последняя выплата предстояла поздней осенью. Собрание предполагалось двухтомное, но авторские гонорары были такими нищенскими, что ничего похожего на бюджет дать не могли. (Своих обеспечивали неизвестно как, таинственным фиксом или конвертом.) К отсутствию бюджета мы привыкли и радовались хоть минутной передышке и, главное, Крыму, где мы провели два месяца.

В Москву мы вернулись в конце июля и сразу переехали на новую квартиру, откуда в следующем мае увели Мандельштама на Лубянку".

(Н. Я. Мандельштам, "Вторая книга")

То есть, "нищенскими" называются гонорары за невышедшую (!) книгу (назад деньги у Мандельштама никто не потребовал), которые позволяют два месяца отдыхать в Крыму. Надо также добавить, что часть этих средств пошла на покупку двухкомнатной кооперативной квартиры в Москве. Кроме квартиры, в том же году правительство СССР назначает Мандельштаму (как и Ахматовой) пенсию "за заслуги в русской литературе". А "пенсионеру", между прочим, был только 41 год.

Вообще, в своих мемуарах об ужасах сталинского времени Н. Я. указывает такой предел нищеты, как "картофельная жизнь", это когда картошка становилась главным блюдом в рационе. А вот выдержка из "Второй книги" Н. Я.: "В те годы и каша, и сметана, и то, что перепадало сверх этого, ощущалось как полное благополучие. Особенно чувствовала это старушка, потому что нам — нищим — иногда попадал на зубок даже бифштекс, а она, порядочная и оседлая, за долгие голодные годы забыла даже вкус пищи". Это о начале голодных 1920-х она пишет в благополучные 1960-70-е годы.

Вообще, поведение Осипа Мандельштама тогда было довольно вызывающим. Он дал пощечину писателю Алексею Толстому, а после того, как Осипа Эмильевича обвинили в литературном плагиате (в книге, отредактированной Мандельштамом, он был назван не редактором, а переводчиком), он написал в Федерацию объединения советских писателей: "…я запрещаю себе отныне быть писателем, потому что я морально ответствен за то, что делаете вы". Потом, написав антисталинское произведение, он читал его многим людям, часто насильно, забывая, что это опасно не только для чтеца, но и для слушателей (они могли пострадать как "недоносители"). Так и случилось — после ареста Мандельштам назвал на допросе всех своих невольных "соучастников" поимённо. А когда после отбывания ссылки поэт пытался заполнить зал слушателями для своего творческого вечера (постоянно звонил им по телефону), он думал только о себе, а не о том, что в то время (это были 1937-38 гг.) у явившихся на такой вечер могли быть неприятности. "Крамольное стихотворение" известно многим:

"Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ —

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него — то малина

И широкая грудь осетина".

С учётом нынешних грузино-осетинских отношений, курьёзным выглядит тот факт, что грузин Сталин, назван в стихотворении Мандельштама — осетином. Видать тогда для поэта не имели значения различия между народами Кавказа. Хотя в ряде источников высказываются версии об осетинском происхождении предков Сталина. Возможно, Осипа Эмильевич именно это и имел ввиду. Надо сказать, что, написав всего один антисталинский стих (явно "переоценив" свои силы в плане политической борьбы), Мандельштам почти всю оставшуюся жизнь славил Сталина в стихах. Некоторые из них написаны как бы насильно.

"… И я хочу благодарить холмы,

Что эту кость и эту кисть развили:

Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.

Хочу назвать его — не Сталин, — Джугашвили!...

… Глазами Сталина раздвинута гора

И вдаль прищурилась равнина.

Как море без морщин, как завтра из вчера —

До солнца борозды от плуга-исполина".

(из ст."Когда б я уголь взял для высшей похвалы…" или "Ода")

Другие — явно вдохновенные.

        Средь народного шума и спеха,

        На вокзалах и пристанях

        Смотрит века могучая веха

        И бровей начинается взмах.

        Я узнал, он узнал, ты узнала,

        А потом куда хочешь влеки —

        В говорливые дебри вокзала,

        В ожиданья у мощной реки.

        Далеко теперь та стоянка,

        Тот с водой кипяченой бак,

        На цепочке кружка-жестянка

        И глаза застилавший мрак.

        Шла пермяцкого говора сила,

        Пассажирская шла борьба,

        И ласкала меня и сверлила

        Со стены этих глаз журьба.

        Много скрыто дел предстоящих

        В наших летчиках и жнецах,

        И в товарищах реках и чащах,

        И в товарищах городах...

        Не припомнить того, что было, —

        Губы жарки, слова черствы, —

        Занавеску белую било,

        Несся шум железной листвы.

        А на деле-то было тихо,

        Только шел пароход по реке,

        Да за кедром цвела гречиха,

        Рыба шла на речном говорке.

        И к нему — в его сердцевину —

        Я без пропуска в Кремль вошел,

        Разорвав расстояний холстину,

        Головою повинной тяжел...

("Средь народного шума и спеха…")

Об этих стихах в биографиях Мандельштама почему-то не вспоминают...

Хотя по большому счету в гибели поэта виноваты и власти — сумбурный, беспечный и противоречивый мастер не представлял никакой угрозы государству. В мае 1938 года (уже после отбывания ссылки) поэт был арестован в санатории "Саматиха" (под Москвой), в августе ему был объявлен приговор: 5 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Умер Мандельштам 27 декабря 1938 года в больнице пересыльного лагеря от паралича сердца.

Мне кажется, что если бы Мандельштам не умер бы в тюрьме, он вполне мог бы повторить судьбу поэта Заболоцкого, который в тюрьме выжил, а после тюрьмы, еще в сталинское время, стал преуспевающим советским поэтом. Думаю я так потому, что уж очень много схожего в судьбах этих поэтов. И Заболоцкий, и Мандельштам сначала не писали в реалистическом стиле, но пытались делать это позже (у Заболоцкого получилось). Мандельштаму, как и Заболоцкому, весной 1938 года дали по тем временам "мягкий" срок — 5 лет лагерей. Мандельштам ко времени ареста, как и Заболоцкий, с властями бороться не собирался. Другое дело, что Мандельштам через полгода умер в тюремной больнице от паралича сердца, а Заболоцкий выжил…

Как видим, жизнь сложнее любых идеологических штампов. И если в советских жизнеописаниях моих любимых прозаиков и поэтов до перестройки я искал черты неблагополучия советского времени (они обычно затушевывались), то теперь затушевываются черты благополучия, так же старательно, и с тем же однобоким подходом, что и раньше.

И мне очень неприятно, что приходится ради правдивости и объективности "развенчивать", а на самом деле — смыть "позолоту" с моего самого любимого поэта (наряду с М. Цветаевой и Б. Пастернаком) — Осипа Мандельштама. Но делается это, прежде всего, для того, чтобы нынешнее умолчание не ударило потом бумерангом по памяти мастера, не вызвало новую волну его "очернения".

                                    *    * *

                                                                        Мандельштаму

Может быть, это точка отчаянья,

Может быть, это совесть твоя —

Всё, что будет, — лишь обещание,

Всё, что было, — обман бытия.

Заблудилось в нас небо — что делать?

Ты — кому оно близко — ответь…

Может девять, а может быть десять,

Родила безотчётная твердь?

Это, верно, лишь точка отчаянья,

Это, верно, лишь совесть твоя —

Бесконечное обещание

Обещает возврат бытия…

Заблудилась отара на карте,

Острый грифель в немытых руках — …

Только равный — но в белой палате,

Только равный — но в чёрном квадрате,

Только равный — в тюрьме на полатях,

Только равный — в грузинском халате,

Только равный — на бодром параде,

Только равный — на грозном плакате,

Только равный — наследник Пилата,

Только равный — не сметь и не плакать!

Всё равно не убьёт он тебя.

Пламенея, чернея, скорбя,

Хмурым взором просторы свербя,

И на водах весенних рябя…

______________

…и никогда он Рима не любил…

3. Михаил Булгаков — советский «антисоветчик».

Другим знаковым писателем сталинских времён является М.А.Булгаков. В годы, так называемой, перестройки он стал, в глазах тогдашней интеллигенции своеобразным символом борьбы с Советской властью. Поклонники Михаила Афанасьевича записали его в активные борцы с коммунизмом, утверждали, что власть притесняла его, что он жил в нищете, что его не любил Сталин и запрещал печатать.

Надо сказать, что образ не соответствует действительности. В советское время М.А.Булгаков был, в целом, преуспевающим литератором — до конца жизни в театре ставились его пьесы. Был Михаил Афанасьевич, по меркам того времени, и вполне обеспеченным человеком. Вот характерная запись из дневника его супруги, которая возмущается тем, что писателю недоплатили: "МХАТ, вместо того, чтобы платить за просроченного "Мольера", насчитал на М.А. — явно неправильно — 11 800 руб". Для того чтобы иметь представление о ценах того времени, вспомним о герое романа И.Ильфа и Е.Петрова "Двенадцать стульев" инженере Щукине, который мог содержать в Москве жену Эллочку, причём та одевалась по последней моде. Инженер Щукин получал 200 рублей, что почти в пять раз больше официальной зарплаты подпольного миллионера-счетовода Корейко из романа "Золотой теленок" тех же авторов. Счетовод Корейко получал 46 рублей в месяц. Ещё пример — порционные судачки в ресторане (!) МАССОЛИТа, фигурирующем в романе Булгакова "Мастер и Маргарита" стоили пять пятьдесят. А вот цены ресторана, который посетил герой романа "Двенадцать стульев" Ипполит Матвеевич Воробьянинов — телячьи котлеты два двадцать пять, филе — два двадцать пять, большой графин водки пять рублей. За те же пять рублей была продана васюкинская лодка в том же романе. А отец Фёдор, пускаясь в погоню за стульями, решает, что двадцати рублей хватит на неделю. Из этих примеров видно, что Булгаков в то время отнюдь не бедствовал и стенания его биографов о нищете Михаила Афанасьевича не имеют ничего общего с действительностью.

Причём помогали писателю высшие должностные лица СССР. Так при помощи Сталина, после своего "Письма правительству СССР", Михаил Афанасьевич в 1930 году получил хорошо оплачиваемую должность режиссёра МХАТа. А в 1936 стал либреттистом-консультантом в Большом театре. Притом, что он умудрился написать столь ПОДОБОСТРАСТНУЮ, по отношению к И.В.Сталину, пьесу "Батум", где рассказывалось о молодости Вождя, что даже сам "прообраз" оторопел. Правда, Иосиф Виссарионович пьесу похвалил, но ставить запретил, несмотря на то, что пьеса была уже отрепетирована. А сам факт написания "Письма правительству СССР", где Михаил Афанасьевич критикует власть, показывает, что не так уж и "зажаты" были писатели в СССР, раз позволяли себе такие письма, после которых правительство не только не преследовало их, но и помогало, как в материальном плане, так и в творческой самореализации.

Да и в самом начале карьеры становлению Булгакова немало поспособствовала Н.К.Крупская — жена главы Советского правительства В.И.Ленина. Надежда Константиновна работала тогда председателем Главполитпросвета при Народном комиссариате просвещения. И в 1921 году она устроила тридцатилетнего Булгакова секретарём в Литературный отдел Главполитпросвета. Как известно наркоматами тогда назывались министерства. То есть, Булгаков на самой заре Советской власти СТАЛ МИНИСТЕРСКИМ РАБОТНИКОМ ЭТОЙ ВЛАСТИ. Та же Крупская помогла молодому литератору с МОСКОВСКОЙ (!) пропиской. Об этом Михаил Афанасьевич написал очень умилительный рассказ "Воспоминание", где описывает, как видел Ленина во сне, и как жена Ленина помогла ему, уже не во сне, а в реальной жизни. И после этого такого человека в годы перестройки умудрились сделать, чуть ли, не главным антисоветчиком в литературе!

Тот, кто читал рассказ Михаила Афанасьевича "Кондуктор и член императорской фамилии", поймёт, сколь критично относился Булгаков к царизму. И при этом современные критики выставляют писателя, чуть ли, не отъявленным монархистом! Возможно, он и был на каком-то этапе монархистом, но после всех передряг эпохи революций и гражданской войны жизненным кредо Михаила Афанасьевича, могли бы стать слова одного из его литературных героев, доктора Бакалейникова: "Я — монархист по своим убеждениям. Но в данный момент тут требуются большевики… Господи… Дай так, чтобы большевики сейчас же вон оттуда, из чёрной тьмы за Слободкой, обрушились на мост". Эти слова, относящиеся к конкретному эпизоду конкретного боя, как нельзя лучше характеризуют настроения многих монархистов, увидевших своими глазами тот хаос, в который погрузила Россию деятельность последнего монарха и, пришедших ему на смену либералов. Многие здравомыслящие монархисты понимали, что царя уже не вернуть, а навести порядок в стране, возродить Россию, могут только большевики. Слишком уж много либералов затесалось в Белое движение, не говоря уже о других политических силах той поры. И большевики, в конце концов, возродили державу, недаром Михаил Афанасьевич до конца жизни сотрудничал с Советской властью. Конечно он, как и многие интеллектуальные люди, всех времён и народов, критически относился к некоторым действиям правительства. И это нормально. Критически, не значит враждебно.

Из того факта, что М.А.Булгаков был мобилизован в качестве врача в Белую армию, нынешние литературоведы делают из него сторонника Белого дела. Но тот, кто прочтёт его "Необыкновенные приключения доктора", хотя бы главу "Дым и пух", где рассказывается о разграблении золотопогонниками горного аула, поймёт, сколь отрицательно Булгаков относился к белым. Его мобилизовали насильно. А современные литературоведы, которые пишут о Михаиле Афанасьевиче, что "Белая армия, это его армия", лгут. Он был скорее пацифистом по своим убеждениям, чем сторонником Белого дела.

Что уж говорить об украинских националистах! Во время перестройки некоторые украинские "интеллектуалы" пытались "поднять на щит" модного тогда Булгакова, который родился и провёл молодость в Киеве. Но попытка не удалась. Вряд ли среди писателей его уровня можно найти людей, с большей ненавистью относившихся к украинским националистам. И слова Булгакова по отношению к вождю тогдашних "самостийников" — "каналья, этот Петлюра" — могли повторить, как белые, так и красные.

Во время перестройки, о романе "Белая гвардия" который, кстати, очень нравился Сталину, писали, что под видом петлюровцев Булгаков показывал красных. Мол, не мог в открытую выразить свою ненависть к Красной армии, вот и замаскировал её под петлюровцев. Такие утверждения живут и поныне. Просто удивительно, как в головы "перестройщиков" могли прийти подобные мысли? Булгаков ненавидел петлюровщину по-настоящему, искренне и страстно. Он на своём опыте увидел, что представляют собой украинские националисты, и боролся против них своим творчеством. Роман "Белая гвардия" направлен ИМЕННО ПРОТИВ ПЕТЛЮРОВЦЕВ, а не против красных. Власти понимали это и неоднократно переиздавали роман.

Что касается главного произведения М.А.Булгакова "Мастер и Маргарита", то на его примере можно проследить всю непоследовательность либеральной интеллигенции. Рассмотрим образ Иешуа. Критики его почему-то отождествляют с Иисусом Христом и на этом основании делают вывод о какой-то возвышенной религиозности Булгакова. Притом, что другого героя романа — Воланда — отождествляют с дьяволом. Критиков почему-то не смущает эпизод в романе, где Иешуа ПРИСЫЛАЕТ Левия Матвея, которого отождествляют с апостолом (!) Матфеем, к Воланду! Причём Иешуа через Левия обращается к Воланду с ПРОСЬБОЙ! Переведите это на язык ортодоксального христианства! Неужели допустимо, чтобы Спаситель прислал своего апостола к сатане с какой-либо просьбой?!!! Большего кощунства над христианством трудно придумать! Такой же непоследовательностью отличаются и украинские "интеллектуалы" по отношению к Тарасу Шевченко. С одной стороны они говорят о своей приверженности христианству, с другой — их не смущает антихристианская направленность многих стихотворений поэта.

Кроме того, ведьму Маргариту — героиню романа Булгакова — "перестройщики" умудрились провозгласить идеалом женщины. Они даже нашли "высокую духовность" в образе Маргариты! Хотя тот, кто внимательно читал роман, видит, что там и следа духовности нет. Маргарита развратна, ибо изменяет не только мужу с мастером, такую измену ещё можно оправдать Любовью. Она готова и мастеру изменить с первым попавшимся ловеласом. Вот её мысли: "почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного". Она явная эксгибиционистка. Ей определённо нравится демонстрировать посторонним мужчинам свою наготу. Женщины с такими комплексами обычно идут в стриптизёрши. Вот характерная сценка. "Ты хоть запахнись" говорит мастер, её (!) любовник, когда Маргарита в голом виде собирается встречать постороннего мужчину. "Плевала я на это", отвечает Маргарита, после чего кокетничает с Азазелло — "Но простите, Азазелло, что я голая". "Мне... нравится быстрота и нагота", говорит она. Кроме того, Маргарита грубая, постоянно кричит, матерится, вставляет в свою речь длинные непечатные ругательства. В финале она погружает мастера в покой смерти, при помощи Воланда, представителя тёмных сил. Не даром слово "мастер" употребляется с маленькой буквы. И это заслуженно — мастер не только отказывается от борьбы, он готов променять творчество на мещанский засаленный колпак. Из этого понятно, что мастер, вовсе не Мастер. И вполне соответствует своей подружке.

А если просмотреть ранние редакции романа, то можно увидеть, что Маргарита была воплощением королевы Марго, известной развратницы, свадьба которой потонула в крови Варфоломеевской ночи. То есть, в ранней редакции прослеживается идея о переселении душ, которую никак нельзя назвать христианской. Потом Булгаков смягчил образ, но в любом случае Маргарита не является положительным персонажем. Муть перестройки с её увлечением бесовщиной, когда слово "ведьма" перестало вызывать отторжение в интеллигентской среде, когда появились женщины с гордостью заявлявшие, о том, что они ведьмы, затмила отрицательные черты Маргариты, возвела в норму разврат и бесовщину. Если вам нравится Маргарита — на здоровье! Только не заявляйте при этом, о своей приверженности к христианским ценностям.

Современная либеральная интеллигенция явно запуталась, как в религии, как в духовности и морали, так и в литературе. Это происходит из-за того, что её постоянно привлекает внешняя сторона вопроса, без понимания его внутренней сущности.

Дело в том, что во времена юности Булгакова, среди интеллектуалов его круга действительно существовало критическое отношение к религии. К моменту написания романа было ясно, что антирелигиозность уже перешла все допустимые рамки. Поэтому Булгаков по-своему боролся против яростных демагогов той поры. Тогда дошло до того, что отрицали не только божественность Христа, но даже само Его существование. Некоторые учёные объявляли, что Иисуса не было вообще. М.А.Булгаков, как здравомыслящий человек, разумеется, не мог разделять столь крайних убеждений. Но из его романа видно, что отрицал он их не с позиций христианства, то есть не с той точки зрения, что Христос и Бог Творец Вселенной — одно. Нет. Булгаков стоял скорее на позиции Э.Ренана. То есть, не сомневался в том, что исторический Христос существовал, хотя может и не творил чудес. Конечно, в те времена это был шаг в сторону религии. Но не более того. Ибо если наполнять булгаковские образы религиозным содержанием, получится, что писатель дал дьяволу преимущество перед Богом. Но роман нельзя понимать так. Его нельзя рассматривать в контексте ортодоксального христианства. Тот же Воланд имеет бабушку — это позволяет нам развести образ Воланда с традиционным образом сатаны. Да и Иешуа — это далеко не Христос. Это просто бродячий проповедник.

Между прочим М.А.Булгаков собирался печатать свой роман. Смерть помешала ему сделать это. Сейчас стало, чуть ли, не аксиомой утверждать, что роман "Мастер и Маргарита" не мог быть напечатан при жизни автора. Такие утверждения не соответствуют действительности. Во-первых, роман был напечатан в СССР, пусть не при Сталине, но при Брежневе в 1966 году. Во-вторых, в романе "Мастер и Маргарита" нет ничего антисоветского. Антисоветизма там не больше, чем в "Двенадцати стульях", или в "Белой гвардии". Последний не только печатался в СССР, несмотря на "несоветское" название. Пьеса "Дни Турбиных", написанная на основе этого романа, шла на сцене до самой смерти Булгакова.

А "Мастер и Маргарита", если прочесть его непредвзято, куда более невинен в политическом плане, чем романы указанные выше. Более того, слова, где Иешуа говорит о сути своей проповеди, чуть ли, не дословно повторяют то, что говорили марксисты о коммунизме: "…всякая власть является насилием над людьми… и настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть".

На чем бы мне хотелось остановиться поподробнее в творчестве Булгакова, так это на образе героя известной повести «Собачье сердце» — профессора Преображенского. Ибо во время перестройки он стал поистине знаковой фигурой в представлении тогдашней интеллигенции. Он стал идолом, идеалом. Именно так перестроечные интеллигенты представляли интеллигентов дореволюционных, именно на них хотели быть похожими сами. Идолом Преображенский, конечно, стал под влиянием, вышедшего в разгар перестройки, одноимённого фильма. А вот другой герой этих произведений — Шариков, стал в глазах тогдашней интеллигенции символом тех простых тружеников, которые совершили революцию. Недаром они противопоставляли Шарикова и Преображенского. Хотя подобное противопоставление показывает, что фанаты Преображенского просто невнимательно читали повесть «Собачье сердце».

Ведь читая это произведение или просматривая одноименный фильм, надо осознавать, что не только Шариков, но и профессор Преображенский — отрицательный герой.

Без сомнения, сам Булгаков задумывал Преображенского положительным героем — прототипом, как говорят, послужил дядя Михаила Афанасьевича врач Н.М.Покровский. Но Булгаков, как и любой крупный писатель, не врал в своих произведениях. Вместе с тем, он как бы противостоял своей повестью тем аномалиям общественной жизни, которые утвердились в стране после "Великого Перелома" 1917 года. И когда в конце ХХ века на смену аномалиям "р-р-революционной" эпохи пришли аномалии нынешнего "великого поворота" (поворота, так сказать, в другую сторону), образ Преображенского рельефно открыл свои отрицательные стороны. Аномалиями при Булгакове были — пренебрежительное отношение к дореволюционной интеллигенции, увлечение разрушением старого уклада жизни и т. д. и т. п. Эти аномалии были, в свою очередь, зеркальным отражением аномалий предыдущего периода: скажем, если до революции был пиетет перед дворянским происхождением, то после нее появился пиетет перед пролетарским — хотя и то, и другое, по сути, пошло.

Каждый крупный художник идет немного впереди своего времени. В связи с этим стоит вспомнить несколько затасканное определение "прогрессивный". И если в середине ХIХ века прогрессивным было изображать страдания простых тружеников, то после 1917 года это стало "общим местом", "добычей" массового литератора. Точно так же и Булгаков, отстаивая права старой интеллигенции против посягательств разнуздавшейся толпы, был прогрессивен, даже смел, когда показывал пролетариат в несколько гротескном виде (в то время на это отваживались единицы). Но во время перестройки подобные настроения снова стали шаблоном и пошлостью — той же "добычей" литератора среднего уровня, а прогрессивным было уже другое — бороться против конъюнктурного очернительства советской системы, против наглых замашек новоявленной "элиты" и против неумеренного преклонения перед западными либеральными ценностями.                

В "Собачьем сердце" положительный герой только один — пес Шарик. Есть несколько более-менее симпатичных второстепенных персонажей — типа обслуги Преображенского, либо его высокопоставленного в советской иерархии пациента. Отрицательные черты Шарикова и Швондера всячески подчеркиваются самим автором, поэтому остановимся на отрицательных чертах Преображенского, которые, возможно, не были так заметны в эпоху Булгакова, зато заметны сейчас. Из сказанного ниже будет понятно, почему среди положительных героев не упомянут доктор Борменталь.

Во-первых, Преображенский груб и заносчив с прислугой, со своим помощником, с окружающими (правда отходчив) — эта грубость сквозит по страницам всей книги. Цитата.

"— Мы к вам, профессор, — заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, — вот по какому делу…

— Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, — перебил (здесь и далее выделено мной — С.А.) его наставительно Филипп Филиппович, — во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские.    

…— Во-первых, мы не господа, — молвил, наконец, самый юный из четверых, персикового вида.    

— Во-первых, — перебил его Филипп Филиппович, — вы мужчина или женщина?    Четверо вновь смолкли и открыли рты.        

— Я — женщина, — признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших — блондин в папахе.    

— В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, — внушительно сказал Филипп Филиппович… — Это вас вселили в квартиру Федора Павловича Саблина?    

— Нас, — ответил Швондер.    

— Боже, пропал калабуховский дом! — в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.    

— Что вы, профессор, смеетесь?    

— Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, —крикнул Филипп Филиппович, — что же теперь будет с паровым отоплением?    

— Вы издеваетесь, профессор Преображенский?    

— По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.    

— Мы, управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер…”.

Во-вторых, корыстолюбив. Он не похож на тех (существующих не только в книгах, но и в жизни) самоотверженных врачей, которые работают ради помощи ближнему, ради облегчения страданий людей. Преображенский работает ради денег, либо ради научной славы и престижа. Преображенский в этом резко отличается от другого Булгаковского персонажа — гениального и чудаковатого профессора Персикова из повести "Роковые яйца". Цитата.

"—Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?    

— Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить очень дорого — 50 червонцев.    

— Я согласна, профессор!"

В-третьих, Преображенский грешит теми же снобистскими замашками, которые у широко известных ныне "новых русских" называются "дешевым понтом". Все выдает в нем человека, недавно "вышедшего в люди" ("Отец — кафедральный протоиерей"), который еще не свыкся со своим богатством. Это и "рассусоливание" о своих комнатах (сколько их ему надо), и о своем барском образе жизни (пошло это выглядит на фоне бедности большинства населения). И о том, что даже красная икра для него — это "Фи!!!", у него, мол, есть закуски и покруче, а не те, что для "недорезанных помещиков"(?!). Цитаты.

"Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет такой скандал, в газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили".

"— … Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое. И если хотите послушаться доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной русской водки… Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими… Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе — большинство людей вовсе есть не умеют".

В-четвертых, он жесток. Вернее не столько жесток, сколько бесчувственен к страданиям животных. Такая бесчувственность необходима любому биологу-экспериментатору (тот же Персиков "мучает" лягушек). Но жестокость Преображенского глубже (когда он кладет Шарика на операционный стол — он почти уверен, что пес умрет)… Цитата.

"Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:    — Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый".

Конечно, биологи проводят и такие эксперименты (тот же академик Павлов). Но все дело в том, что Шарик к тому времени стал ЕГО (Преображенского) собакой. Тот, кто имел собаку, которая ТВОЯ, которая любит тебя, которая твой друг, кто смотрел ей в глаза — тот поймет, о чем я говорю. Одно дело убить постороннюю собаку. Да, это немыслимо для порядочного человека, не связанного с биологией, с медициной, с космонавтикой, но ученые зачастую вынуждены так поступать во имя высших интересов. И у Преображенского были все возможности найти такую собаку. Но убить СВОЮ собаку может только очень жестокий и бездушный человек. Цитата.

" Обо мне заботится, — подумал пес, — очень хороший человек. Я знаю кто это. Он — волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки… Ведь не может же быть, чтобы все это я видел во сне. А вдруг — сон?".

Эта жестокость Преображенского находит свое продолжение в том, что он убивает (пусть плохого, но человека) Полиграфа Полиграфовича Шарикова. И это убийство, по сути, доказывает, что, в-пятых, Преображенский аморален и не считается ни с людскими, ни с Божьими законами. Он, несмотря на свою кажущуюся интеллигентность и на то, что подчеркнуто противопоставляет себя пролетариям (как "черни") и "новым порядкам", — типичное дитя новой "псевдор-р-революционной" эпохи. Он разделяет положение, согласно которому ради высших интересов, ради высших целей можно преступить и закон, и мораль. Преображенский вышел победителем в противостоянии с Шариковым не потому, что морально выше или гуманнее Шарикова, а потому, что сильнее — "по праву сильного". У профессора в арсенале — скальпель, помощник Борменталь, медицинские знания, зависимость от него Шарикова (в смысле жилплощади и питания). Он просто "замочил" Шарикова как сознательный пролетарий ненавистного буржуя.

МОЖЕТ БЫТЬ, Преображенский имел какое-то право на убийство? Скажем, то право, что он "создатель" Шарикова (хотя Шариков говорит, что он не просил делать из него человека)? Цитата.

" …И насчет "папаши" — это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? — человек возмущенно лаял. — Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно… и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить".

Подобное "право" рельефно выразил еще Гоголь — известной формулой: "я тебя породил — я тебя и убью". Если мы признаем такое "право", то мы признаем "право" родителей на убийство своих детей, что аморально.

МОЖЕТ БЫТЬ, Шариков был такой сволочью, что его убийство было бы морально оправданным? Нельзя же осуждать человека, который в силу ряда тех или иных обстоятельств убил, скажем, маньяка Чикатило? Да, Шариков — сволочь, но вся совокупность его злодеяний не "тянет" выше, чем на заключение в исправительном учреждении. Шариков — груб, туп, мучает кошек (хотя сам Преображенский говорит, что интерес к кошкам скоро пройдет). Шариков — доносчик, Шариков пользуется служебным положением, чтобы склонить к сожительству свою подчиненную… Он эгоист, "р-р-революционер", лгун, пьяница, в конце концов, — но за то зло, которое он успел совершить в своей короткой жизни, больше, чем на тюрьму, он не "заработал".

МОЖЕТ БЫТЬ, Преображенский знал, что Шариков потенциально, способен совершить что-то большее, что-то более злое и страшное? Но почему же тогда Преображенский еще до убийства пытался (хотя и не очень настойчиво) избавиться от Шарикова. Пытался выселить его из своей квартиры, убрать его из СВОЕЙ жизни, но оставить в обществе? На убийство профессор пошел не потому, что Шариков так плох, а потому, что Шариков стал МЕШАТЬ профессору, угрожать его ЛИЧНОМУ благополучию. Послушался бы Шариков, ушел бы в другое место — и не было бы убийства. Таким образом, убийство имеет чисто уголовный мотив, а не осуществлено из "высших" соображений (если таковые вообще для убийства возможны). Цитата.

"— Вот что, э…— внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой, — нет ли у вас в доме свободной комнаты? Я согласен ее купить.    

Желтенькие искры появились в карих глазах Швондера.

— Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится".

МОЖЕТ, профессор попал в безвыходное положение, может, просто выбора у него не было? Да нет же! Был выбор. Были все возможности контролировать ситуацию, не доводя до убийства. Профессор даже не занялся воспитанием Шарикова. Шариков ведь человек НОВЫЙ, и в этом плане схож с ребенком… Может, он еще не успел "воспитаться" — не убивать же ребенка за то, что он нашалил, или убыток, какой нанес. Преображенский "воспитывал" Шарикова грубо, вместо того, чтобы объяснить неопытному существу его неправоту, войти в его мир, он просто хамит и оскорбляет. Так, например, разговаривая со своим "воспитанником" о чтении книг, профессор внезапно начинает орать и велит сжечь книгу, причем в нарушение всех законов этики, орет, обращаясь не к Шарикову, а к третьему лицу (к прислуге). За столом, в беседах с Полиграфом Полиграфовичем, профессор постоянно и назойливо демонстрирует свое превосходство перед Шариковым, постоянно выражает свое презрение к этому человеку, постоянно бахвалится и показывает, как мелкий пижон, свои "понты". Цитаты.

"— Вы стоите на самой низшей ступени развития, — перекричал Филипп Филиппович, — вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью, совершенно невыносимой, подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить.… Зарубите себе на носу, что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят".

"— Что-то не пойму я, — заговорил он весело и осмысленно. — Мне по матушке нельзя. Плевать — нельзя. А от вас только и слышу: "дурак, дурак". Видно только профессорам разрешается ругаться в Ресефесере".

Тут не только Шариков, тут любой уважающий себя человек взбунтовался бы, настроился бы негативно по отношению к профессору. Свято место пусто не бывает, и вместо Преображенского воспитанием Шарикова занялся Швондер — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Да ладно… МОЖЕТ, Преображенский ничего не смыслит в воспитании (не каждому же Сухомлинским быть)? Но, при своих связях, выселить Шарикова профессор бы смог (выселить — все-таки не убивать). Смог, если бы захотел. Сумел же он отстоять свои комнаты… Мог бы, в крайнем случае, в милицию Шарикова сдать (сдать в милицию — все-таки не убивать), ведь было же за что. Можно было бы еще что-нибудь придумать. Но…

Но скорее всего, профессору лень было "возиться", звонить куда-то, хлопотать. Куда проще — чикнул скальпелем (дело ведь знакомое…). Таким образом, Преображенский, убивая Шарикова, не был в безвыходном положении — он убивал его, как устраняют мешающих, "стоящих на дороге" людей, убивал так же, как это делают заурядные бандиты. Конечно, мотивы убийства были несколько "глубже", чем у простых бандюг, ведь у профессора был еще другой интерес, скажем, научный. К тому же, поведение профессора так вписывается в ориентиры будущей (для него) западной политкорректной масскультуры — почему бы не убить? Шариков ведь такой НЕСИМПАТИЧНЫЙ. Надо добавить, что на убийство профессор пошел, только будучи уверенным в том, что медицину он знает лучше, чем милиционеры, и в случае чего, сможет доказать, что никакого убийства не было, просто природный процесс пошел в обратную сторону — "атавизм". То есть, Преображенский расправился с Шариковым, будучи уверенным в своей собственной безнаказанности. А если прислушаться к отголоскам разговоров профессора с Борменталем, то можно предположить (правда, только предположить), что вначале планировалось не убийство путем превращения человека в собаку, а "простое" убийство, если можно так выразиться — убийство более традиционным способом. И еще вопрос: кого убили-то — Шарикова или Клима Чугункина "по-новой"? Цитата.

" Ничего я не понимаю, — ответил Филипп Филиппович, королевски вздергивая плечи, — какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса… Которого я оперировал?

— Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем дело.    

— То-есть он говорил? — спросил Филипп Филиппович. — Это еще не значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал…Наука еще не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал, да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм".

С другой стороны, такой хам, как Преображенский, для окружающих не лучше Шарикова. Только авторская любовь Булгакова к первому и нелюбовь ко второму мешают сразу это заметить. Скажем, можно согласиться с негласным мнением автора "Собачьего сердца", что Преображенский совершенно справедливо воюет с домовым комитетом, отстаивая одну из своих семи комнат. Но, уже победив комитетчиков в борьбе за комнату (используя пресловутое телефонное право), Преображенский демонстративно отказывается от ЯВНО ПРИМИРИТЕЛЬНОГО жеста девушки комсомолки: не хочет заплатить копеечные пожертвования. Психологизм этой сценки ясен: после звонка Преображенского молодые люди, чтобы скрыть неловкость (хотя бы друг перед другом), хотят уйти, пусть побежденными, но хотя бы "сохранив свое лицо". Такое желание вполне понятно. Профессор демонстративно им в этом отказывает. Он старается сделать свою победу не только полной (она и так у него полная), но и УНИЗИТЕЛЬНОЙ для соперников, забывая о том, что перед ним всего лишь молодые, и, возможно, вследствие этого ошибающиеся люди. Цитата.

" Если бы сейчас была дискуссия, — начала женщина, волнуясь и загораясь румянцем, — я бы доказала Петру Александровичу…    

— Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию?— вежливо спросил Филипп Филиппович.    

Глаза женщины сверкнули.

— Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем… Только… Я, как заведующий культотделом дома…

— За-ве-дующая,— поправил ее Филипп Филиппович.

— Хочу предложить вам, — тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, — взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.    

— Нет, не возьму, — кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы. Совершенное    изумление выразилось на    лицах, а женщина покрылась клюквенным налетом".

Не будь профессор самодовольным хамом, не было бы у него проблем не только с Шариковым, но и со Швондером. Но будь так — не было бы повести и фильма "Собачье сердце"… Вот я и говорю — повесть и фильм хороши, но Преображенский — герой отрицательный. Отрицательный, при всей любви автора к своему персонажу. И если это было не очень заметно при жизни Булгакова, то теперь негативные черты Преображенского проявились во всей рельефности.

В свете вышесказанного становится ясным, насколько отстали от жизни нынешние либералы, сделавшие из Преображенского своего кумира, а из М.А.Булгакова, сотворившие образ борца с Советской властью.

4. Гонения на Ахматову и Цветаеву.

То же можно сказать и об Ахматовой. Например, когда говорят об исключении ее из Союза писателей СССР после знаменитого "разгромного" выступления Жданова в 1946 г., забывают добавить, что еще при жизни Сталина в 1951 г. Ахматова была восстановлена в Союзе писателей, а до того получила пособие от Литфонда — в 1948 г. ей было выделено 3 тыс. рублей. Тогда же печаталась (например, в журнале "Огонек" в 1950 г.), а во время войны, когда она болела в 1941 г., по звонку того же Жданова ей назначили целых два продовольственных пайка. А в 1939 году Союз писателей даже принимал специальное постановление "О помощи Ахматовой". Более того, рассказывают, что во время войны Жданов присылал за поэтессой отдельный самолёт. В 1955 г. Ахматова получила дачу в поселке Комарово. Хотя я вовсе не призываю забыть о страданиях, выпавших на долю Анны Андреевны по вине властей, об аресте ее сына. Но об этом сейчас пишут все.

Теперь коснемся Цветаевой. Например, когда говорят об аресте и расстреле ее мужа — Сергея Эфрона, то забывают уточнить, что погиб он не в связи с творчеством Марины Ивановны, и даже не в связи со своим белогвардейским прошлым, а в результате "разборок" в НКВД, связанных с разгромом "ежовщины". Эфрон был зарубежным агентом НКВД, участвовал в похищениях белогвардейских генералов и убийствах советских шпионов-"изменников". Репрессии против него (я нисколько не одобряю столь "крутых" мер) надо рассматривать в том же контексте, что и репрессии против Ягоды, Ежова и им подобных.

Забывают сказать, что с дачи Цветаеву никто не выгонял, съехала она сама. Что зарабатывала на жизнь она творчеством — переводческой деятельностью. Что власти готовили к выпуску книгу Марины Ивановны, а проблемы с выходом этой книги приобретают трагическую окраску только постфактум, если их экстраполировать на самоубийство поэтессы. Если же их рассматривать в "реальном" времени, то они ничем не будут отличаться от самых заурядных, чисто технических проблем, которые постоянно возникали почти у всех писателей того времени и решались в "рабочем порядке".

Возвращение Цветаевой в СССР и её самоубийство современные биографы часто ставят через запятую, хотя между этими событиями прошло два с лишним года, во время которых Марина Ивановна была в центре довольно сплоченного кружка почитателей её таланта. Забывают о том, что в начале войны Цветаеву эвакуировали в тыл на тех же основаниях, что и всех остальных. И те огромные трудности, с которыми столкнулась Марина Ивановна в эвакуации, претерпели и другие люди. Более того, если перечитать дневниковые записи её сына Мура, то можно увидеть, что положение Цветаевой в эвакуации не было столь безнадёжным. Она нашла работу, стоял вопрос о переезде в лучшее место, о том, чтобы устроить сына на учёбу. Самоубийство поэтессы имело скорее психологический подтекст. Ведь среди поэтов немало тех, кто закончил свою жизнь подобным образом. Трудности эвакуации, возможно в чём-то ускорили развязку, но не они причина. Множество людей, оказавшись в куда более сложных условиях продолжали бороться и побеждали. Всё дело в том, есть ли у человека внутренние силы к борьбе, воля к победе.

* * *

Цветаева и отблеск Пастернака,

обилие каких-то запятых,

неясный дождь, невымытая слякоть

и за окном поблёкшие цветы

подрагивают мерно и тоскливо.

А чуткий ветер силится помочь

им умереть. И бродит молчаливо

по лесу рысь, которая точь-в-точь

похожа на Бродячую Собаку.

Обилие следов, как запятых.

Бессильная попытка не заплакать

и измягчённый предпоследний стих.

А мысль кочует по сухому снегу

и негде ей бессмысленной пристать.

Петляет меж деревьев, ринет к верху,

пустых небес пытается достать,

ползёт позёмкой белой вдоль дороги

и замирает прямо на коре,

её скопилось очень, очень много,

но вымерли титаны на Земле.

5. "Травля" Пастернака.

Еще раз повторюсь — "реконструкция" идет в основном по тем же источникам, которые используют для создания искаженной картины. Просто надо их внимательно читать. Например, в той же книге, где говорится о бедственном материальном положении Б.Пастернака (книга написана его сыном), через несколько страниц приводится письмо поэта с просьбой улучшить его жилищные условия. В письме Борис Леонидович, жалуясь на то, как тяжело ему живется в квартире (находящейся, кстати, в престижном районе Москвы), приводит площадь этой квартиры — 50 м2. Площадь вполне приличная для тех лет. Да ещё в столице! Далее, в той же книге рассказывается о проведении творческих вечеров и дается подробное описание двухэтажной (шикарной, особенно по тому времени) дачи Бориса Леонидовича в Подмосковье. Представьте, с каким эффектом мог бы какой-нибудь "исследователь" использовать недосказанность, направив ее против Пастернака. Как он мог бы апеллировать к чувствам читателей, ютящихся в "хрущевках" где-нибудь в далекой провинции, как мог поиздеваться над поэтом, приводя описания его "пиров" на даче в то время, когда выносился на суд публики роман "Доктор Живаго"…

А ведь, если подойти непредвзято, истина лежит посередине. Борис Пастернак мог действительно чувствовать себя неуютно в своей квартире, хотя бы потому, что эта квартира досталась ему после "уплотнения", произведенного Советской властью. То есть, 50 м2 — крошечная часть тех апартаментов, которые Пастернаки занимали до революции.

А, говоря о знаменитой "травле" Пастернака Хрущевым (явно несправедливой и очень психологически тяжелой для Бориса Леонидовича), забывают добавить, что "травля" длилась всего несколько дней и вскоре была "свернута" властями. Что Пастернака не особенно ущемили в материальном плане и, чуть ли, не через полгода после "травли" власти (как бы пытаясь загладить причиненную несправедливость) дали поэту новые заказы на переводы, а вскоре после его смерти (вызванной отнюдь не "травлей" и наступившей через два года после нее), еще при правлении Хрущева, стали вновь выходить книги Бориса Леонидовича. Забывают также добавить, что Пастернак практически все время, вплоть до 1958 г., был поэтом, "обласканным" властью. Не говорят и того, что в "травле" был виноват не только Хрущев, но и "противоположная сторона". Присудив Пастернаку Нобелевскую премию, на Западе все обставили так, как будто она вручена поэту чуть ли не за его "борьбу с советской системой" (надо ли говорить, что такая "борьба" всегда была чужда лауреату). То есть, западные "благодетели" сознательно подставили поэта под удар. Вся "борьба" Пастернака заключалась в том, что его невинный, в общем-то, роман на Западе решили в идеологических целях использовать как проявление внутренней оппозиции в СССР, а наш чудаковатый правитель тех лет клюнул на заброшенный ему крючок. Современные критики связывают смерть Пастернака в 1960 году с «травлей» 1958-го. Конечно смерть можно так или иначе с любыми неприятностями в жизни, но прямой связи между смертью поэта и событиями развернувшимися после присуждения ему Нобелевской премии, нет.

Хотя надо сказать, что именно "столкновение" с властями СССР сделало широко известным на Западе творчество таких поэтов, как Мандельштам, Пастернак, и Бродский. Если бы не поднятый в западной прессе шум, широкий читатель вряд ли бы узнал о существовании этих поэтов. Более того, если бы не "травля", тот же Пастернак вряд ли получил бы такую популярность во время перестройки. Скорее всего, он воспринимался бы массами как вполне советский поэт, автор поэмы "Лейтенант Шмидт".

Вот цитата из его стихотворения 1935 года "Я понял: всё живо…":

"…И вечно, обвалом

Врываясь извне,

Великое в малом

Отдастся во мне.

И смех у завалин,

И мысль от сохи,

И Ленин, и Сталин

И эти стихи…"

6. Заключение.

Я специально остановился здесь на биографиях тех писателей, которых ныне записывают в пострадавших от Сталина. Как видим всё было не так уж однозначно и с ними. И это не говоря уже о других. Надо сказать, что Иосиф Виссарионович очень много времени уделял именно писателям — «инженерам человеческих душ». По сравнению с другими правителями — непропорционально много времени. О том какое внимание уделялось писателям показывает то, что принимались постановления ЦК ВКП(б) (!) на тот момент высшего органа власти, направленные на критику отдельных авторов. Так в постановлении «О журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946) критиковалось творчество А.А.Ахматовой и М.М.Зощенко. Вряд ли у писателей других стран было столько внимания к своей личности со стороны власти. Руководители СССР искренне верили в силу литературы, в силу искусства. Так или иначе тогдашние власти воспринимали художников всерьёз. А ведь это лучше. Ведь для художника нет ничего страшнее равнодушия! Похвала — хорошо. Гонения — плохо. Равнодушие — смертельно-плохо.

Надо сказать, что принимались не только негативные решения. Было много и позитива. Писателей награждали премиями, они получали большие гонорары, да и в творческом плане не были так зажаты, как принято думать сейчас. Ведь именно Иосиф Сталин освободил писателей от оголтелого преследования со стороны всяких ЛЕФов и Пролеткультов. И если мы вспомним произведения вышедшие в 1920-е — 1950-е годы, вспомним имена творивших тогда авторов, поймём, что не всё было так уж плачевно на «литературном фронте», как хотят показать нынешние критики, привыкшие видеть мир исключительно в чёрно-белых тонах.

Сергей Аксёненко