юля нечаева — Жемчужные бусы

Глава 1

Деревушка наша состояла примерно из восьми стареньких домиков, а то и меньше. Все жители были как одна семья, но это конечно только на виду, в душе же каждый сам за себя. Все семьи многодетные, по шесть, а то и по восемь детей. Одна забота, как бы детишек прокормить. Только у нашей матушки, нас было двое — я и моя старшая сестра. Теперь, я понимаю, как тяжело было матери, одной, наш отец ушел. Ушел на войну. Мне тогда было не более двух лет. Мы с сестрой думали: А может ли быть что — то важнее семьи? Война тогда казалась нам совершенно пустяковым делом. Я, конечно, переживал, но если учесть, что мне было около четырех, переживания не были столь сильными. Я радовался каждому лучику солнца, каждой травинке, просто тому, что я существую. Моя сестра, по моему мнению, обладала весьма скверным характером. Ей всюду все не нравилось, не устраивало. — Какая глупенькая! Такая большая (она была старше меня на 11 лет), а такая глупенькая! — Думал я, завернувшись в драное одеяло и дуя свежее молоко. — У меня есть это одеяло, есть молоко, есть мама, и когда я вырасту, обязательно будет собака! Что же еще нужно для счастья? А Сонька — то? Ну, не повезло человеку с головой! — Гришка! — кричала в порыве злости она — Опять как поросенок! Я тебя сейчас отшлепаю!

— Маму из себя строишь, Сонька! — Кричал я ей вслед, продолжая специально наступать в лужи.

— Ей — богу отшлепаю! — Ворчала она. А когда ловила я, следовательно, получал подзатыльник. А вообще, Соня, была добрая, но казаться всем хотела "железной", как мама. На самом деле я часто слышал, как мама плачет в подушку, но не подавал виду, чтобы ее еще более не расстраивать. Мама была для меня чем — то святым, не досягаемым, высоким. А Сонька так, забияка и вредина. Я знал, что в моей жизни есть еще один человек — мой отец. Я искренне верил, что он вернется, хотя я его совсем не помнил. И Сонька верила, и мама ... Но все как-то верили по одиночке, боясь развеять наше призрачное счастье. Так мы и жили... в ожидании...

Наступил мой пятый день рождения. Этот день, был самым обыкновенным днем, ничем не отличающимся от других, но Сонька, как просвещенная, сказала мне, что в этот день, пять лет назад, загорелась новая звезда. Звезда? — думал я. — Моя собственная? Кто бы мог подумать?! У меня есть своя звезда!

Думая над словами сестры, в эту ночь мне совсем не спалось. Я тихонько слез с печки, затем залез снова и, свесив ноги, стал ими болтать, так от нечего делать. Вскоре это "ничегонеделание" мне надоело, и я решил проверить Сонину теорию про звезду. Дверь на улицу была заперта на какую-то самодельную защелку, мне с моим ростом в метр было не под силу да нее достать. Я прыгал сначала тихо, на носочках, чтобы никого не разбудить, потом изо всех сил, чтобы достать, но все усилия были тщетны. Мама и Соня крепко спали, видно устали после тяжелой работы. Сдаваться я не хотел и не долго думая, поплелся за табуреткой. В темноте, я наткнулся на шкаф. Шкаф был сломан, у него не было одной ножки, а что поделаешь, другого у нас не было. Мама вообще запрещала мне к нему подходить, дабы не навалить конструкцию на себя. Я замер. Шкаф качнулся, из него выпало что —то шелестящее, а потом...потом ничего не произошло. Я поднял бумагу и продолжал так стоять, пока кто — то не схватил меня за плечо. Я закричал.

— Тихо, маму разбудишь! — Услышал я голос Сони. — Прекрати «фюлюганить» мелюзга! Тьфу! Хулиганить. — Шептала она.

—Я уже совсем не «фюлюганю». — попытался отделаться я, но Соня заметила бумагу в руке.

— А ну-ка отдай, письмо!

— Так это письмо?!

Мои глаза расширились, и я сказал слова, которые никогда не произносил вслух:

— От папы?

Сонька кивнула.

— От Папы! От папы! — Завопил я.

— Тихо! — Вскрикнула сестра. — Эгоист! Не жалеешь маму! Полезай на печь, и чтобы духу я твоего не видела!

— Сонечка, милая, прочитай, пожалуйста! Я буду тихо-тихо, правда.

— Ты еще мал, ты не поймешь.

— Пойму Сонечка, пойму, ведь мне уже пять. — Пролепетал я. Наверно это показалось ей достойным аргументом.

Она взяла меня за руку, накинув мне на плечи, то самое дырявое одеяльце, и повела меня на улицу. И вот стою я такой голопузый, босой, ожидающий чуда, прозрачные слезинки бегут по щекам. Смотрю, Соня тоже всхлипывает. Я дернул ее за рукав и спросил:

— Сонь, а где моя звезда?

Наверно вот эта! — Сказала мне сестра и указала пальцем на небо. — Она самая яркая!

И тогда я понял, что очень-очень люблю ее. И с того дня Сонькин авторитет возвысился. Ведь она вероятно очень умная, если знает, где моя звезда.

Соня, а письмо?

— Завтра, идем-ка малыш спать! — Обняла меня она.

Возможно, я в ее глазах тоже возвысился, раз я теперь "малыш", а не "мелюзга". И дабы сохранить нашу идиллию послушно отправился спать.

Глава 2.

В эту ночь мне было не суждено заснуть. Я ворочался и ворочался, думая, сдержит ли Соня свое обещание. Пропели первые петухи. Соня заплела свои длинные волосы в косу и, посадив меня на колени, принялась читать письмо... Сонька читала плохо, но я не мог винить ее в этом, какое тут образование? У нас и школы то не было.

"Дорогая моя Анна, я ухожу на войну. Иного выхода у меня нет, ибо я обязан защитить свою семью и отстоять свою честь. Так получилось, что я иду воевать с моим народом, как это ни больно...

И в этот момент я перебил свою сестру:

Сонечка, а народ, он разве может быть чужим? Человечество — оно и есть народ. А народ — есть человечество. А человечество...

Тут сестра пресекла все мои размышления тем, что "Яйца курицу не учат", и, что если мне не интересно, то она может и не читать. Мы сошлись на том, что мне очень даже интересно, и, что вопросы я буду задавать после того, как Соня дочитает до конца.

Ну, ведь это невозможно! — Подумал я. Как же я запомню все вопросы? И почему это вдруг меня сравнили с яйцом?

.... а Соня продолжала:... "фашисты" переходят все границы...

— А кто такие "фашисты"? — Не удержался я. Сонька грозно сверкнула глазками, дав мне понять, что моя любознательность до добра не доведет. Я подумал: Надо бы записать вопрос про фашистов. И тут же возник еще вопрос: Как записать, если писать я еще не умею?

Я притих и задумался. Опомнился лишь тогда, когда Соня дочитывала самые последние строки...

Поцелуй от меня Германа и Софию. Да сохранит вас Господь! И лишь на него я теперь уповаю. С любовью Артур.

— Вопросы будут? — прошептала сестра, закрывая лицо руками.

— Только один: почему папа называет меня чужим именем?

— Это наши, наши имена! Я не хотела это говорить… мы немцы! Es schrecklich!

Закричала сестра и бросилась из дома.

Так я узнал о себе страшную правду. Я долго не мог осознать, что я, это вовсе не я. Долго не мог привыкнуть к моему новому имени — Герман. Я не знал, что такое немец, но по реакции Сони понял, что это плохо. И будет лучше, если ни один человек на земле не узнает большую тайну, пока еще совсем маленького человечка.

Примечание от автора: Es schrecklich! — Это ужасно! (немец.)

Глава 3

   Прошло полгода. Я повзрослел. С тех пор я стал чаще думать об отце. Думать о его словах. "Господь сохранит вас" — я молился, не зная молитв. Я говорил маме:

Если враги придут к нам, то я защищу тебя мамочка и тебя Сонечка! Я сильный! Я единственный мужчина в семье!

Мама тогда смеялась. Хорошо, что она не видела, как "единственный мужчина" распускает сопли, по ночам.

Шел февраль 1945 года. Зима была очень холодной, даже не знаю, как нам удалось ее пережить. Носить нечего, мама перештопывала какие-то старые тряпки, которые, увы, не спасали нас от холода. И голод..., бесконечный голод. Благо, что у нас была наша корова — Буренушка. Кажись, мама очень постарела за эту зиму, как будто прошло десять лет. К марту слегла Сонечка, она все время пыталась накормить меня, сама же не ела вовсе. В нашей деревушки жила одна знахарка, она действительно помогала людям, но нам помочь отказалась, сославшись на то, что сама "Смерть" желает видеть девку у себя в почивальни. Я помню, что тогда нагрубил ей, — "Мол, самой давно пора в почивальню", — слишком горька была для нас правда.

Я часами сидел у Сониной холодной постели, боясь, что она умрет. Иногда она тихонько звала меня, почти беззвучно, в те моменты, я действительно думал, что она умирает. Я прижимал к себе ее онемевшие ноги и плакал, а она говорила мне:

— Я чувствую, что война скоро закончится, наш папка не вернется, Гришка!

— Вернется Соня! Я даю тебе слово. (Я давал слово своей сестре, чтобы успокоит ее, но сам понимал, что не могу поручиться за другого человека)

— Жизнь слишком беспощадна, Герман! Но ты должен выстоять, ты сильнее всех нас.

— Я выстою, София. — Отвечал я, боясь не оправдать ее ожиданий

После нашего разговора, Сонечке стало хуже, тогда я пообещал Богу, что если он спасет сестру, то он может забрать себе все, что угодно. Слова мои были по-детски искренни, я не знал, что я предлагаю Богу, некую сделку, что ничего не проходит бесследно. И вот через несколько дней, Соня немного поела, потом встала с постели, а через неделю уже была почти здорова.

— Чудо! Никак матка ведьма! — Верещали соседки.

А я знал, что это моя и мамина любовь, спасли сестру. И я уже вовсе забыл о своем обещании, как настала моя очередь его выполнять. Мы уж вздохнули спокойно, как издохла Буренка — наша кормилица. Матушка предполагала такой исход, нам просто нечем было кормить корову, ведь в ту пору, мы готовы были сами питаться сеном. Теперь мы лишились и молока. Мама не смогла сама зарезать Буренушку, и не смотря на наше бедственное положение, попросила одного бойкого парнишку, лет эдак двенадцати, пообещав разделить с ним мясо.

(На память о любимице, у меня остался самодельный колокольчик, который я, поверьте, храню до сих пор.)

   Матушка вернулась грустная, но зато она знала, чем нас накормить, по крайней мере, сегодня. У нас было мясо. Раньше мы не могли об этом даже мечтать. Я отказался, хотя не ел ужу второй день, София тоже отказалась. Мы решили с ней, что умрем с голоду, но к этому мясу никогда не притронемся. Мама грустно улыбнулась — мы были слишком взрослыми детьми, как бы это ни парадоксально звучало.

Глава 4

Приближался май. Я стал похож на Кощея из русской сказки. Пришлось даже попрошайничать. Слишком унизительно. На окраине нашего поселения, жил мой друг — Валерка. Знал, что его семья тоже голодала, но авось и голодать вместе легче. Поплелся я, весь зелено-синий к ним. Застенчивость и совесть грызли меня изнутри, поэтому старался думать о приятном, например, о моей будущей собаке. Представлял, как я ее буду дрессировать, какая она будет умная и ласковая. Рисовал в голове картинки:

— Матрена, чья эта великолепная порода, божественный окрас?!

— Как, Пелагея, ты шо, не знаешь? Это же Гришкин пес. Победитель мировых выставок! За щенками очередь, аж с прошлого года.

Так мечтая, дошел, когда о чем-то, думаешь, не так хочется кушать, это я заметил давно. Дверь в развалившуюся избушку была приоткрыта. Я заглянул в щелочку и увидел человека в солдатской форме, потом ухо Валерки. Я открыл дверь и уже хотел, было войти, как услышал:

— Гришка, Залетай! У меня папаня с фронта вернулся!

И тут пол покачнулся, и я свалился наземь...

Дальше, конечно, не помню. Очнулся дома, заплакал. Вокруг меня толпились Соня, мама, Дядя Миша (это отец Валерки) и конечно сам Валерка, который от радости, что я очнулся, махал соленым огурцом:

— Будешь? — Спросил он меня.

Я грустно отобрал у него то, что осталось от огурца, и молча стал жевать. Все смотрели на меня с жалостью. И я во сне, тоже смотрел на себя с жалостью. То есть я, как бы не я. Сверху, надо мною. И гром в голове: Кто должен был вернуться с фронта, вернулся. Убили нашего папку. И тут я подумал и сказал:

— Оставьте меня, пожалуйста.

И от слез и этих гадких слов мне стало как-то горько-горько. Матушка, прежде чем выйти, вложила мне в руку что-то завернутое в платок, со словами:— Обменяй это на что-нибудь съедобное. Это подарок твоего отца.

Они и вправду оставили меня.

Глава 5

Я решился развернуть платок. В нем были бусы, жемчужные бусы. Да разве стоит чего эта безделушка?— Промелькнуло в моем сознании. — Красивые... подарок...

Я положил платок за пазуху и выглянул в окно. Хромая и переваливаясь, шагал отец Валерки. Моя матушка поддерживала его за правую руку, Сонечка за другую. Затем, я сам не знаю зачем, выбежал на улицу и что есть мочи крикнул:

-Да будет проклята война!

Обессиленная Соня оглянулась и с иронией сказала:

-Чего орешь?!

Тогда я обижено развернулся и демонстративно отправился в другую сторону.

...Я шагал уже около получаса, но ни встретил ни единой живой души. Время от времени я доставал жемчужные бусы, а потом, оглядываясь, нет ли кого, бережно прятал обратно. Наконец вдалеке я увидел солдата. Он был ранен в плечо. Не дожидаясь приветствия, я подбежал к нему и второпях сунул платок с бусами в руки. Солдат развернул платок, по его щекам потекли слезы, он стал смотреть на меня по иному. Мне стало ужасно неловко, и я сбивчиво промычал:

Дяденька, возьмите.... нам бы чего покушать.... стаканчик молочка.... возьмите дяденька...

"Дяденька" потрепал меня по голове и, взяв платок, быстро исчез за поворотом. В моей голове не могла родиться мысль, что ребенка могут и обмануть. Не то, что сейчас. Может, люди раньше были другими? Нет. Другим был я.

Глава 6

Солдат вернулся быстро.

— Держи малыш — Сказал он мне, протягивая холстяной мешок. — Там за поворотом другие солдаты, они тяжело ранены.

— Пойдемте! — Прошептал я, и заботливо взял его за руку.

За весь путь до нашей избушки мы не проронили ни слова.

В дом я залетел как ошпаренный:— Мама, там дяденька солдат! Дяденьке солдату помощь нужна.

Матушка выбежала на крыльцо. Увидев, нежданного гостя она вскрикнула и оцепенела. "Дяденька" тоже смотрел на матушку, не отрывая глаз. А я от непонятливости ситуации просто стал трясти этот холщовый мешок. Из него выпала буханка хлеба и... бусы... те самые жемчужные бусы... И тут я все понял... от радости и неожиданности я дернул руками и... и порвал их... послышался звон, ударяющихся об деревянное крыльцо бусинок. Я уж кинулся подбирать их, как матушка меня остановила. — Не нужно. — Прошептала она...

... И деревня огласилась радостными криками: Победа! Закончилась кровавая война!