Жемчужная — В редакции

За ней семенила короткими толстыми ножками ответсекретарь Даздраперма Ивановна Горбунова, молодящаяся дама в блестящей вечерней кофте, в оранжевой, со складками, юбке до пят, обремененная тремя детьми, пьющим мужем, лишним весом, массивным лицом с ярко накрашенными губами и крупными золотыми серьгами "а-ля советская продавщица".    

Начав с похвалы в адрес сотрудников, оперативно завершивших материалы для очередного номера газеты, редактор перешла к плану работы над следующим выпуском. Озвучивая темы публикаций и распределяя их между журналистами, Марина Семеновна недовольно косилась в сторону ответсекретаря. Она пыталась понять, что в подчиненной сегодня раздражает особенно сильно. Вульгарная одежда, безвкусное украшение в ушах, грубые манеры — все это нервировало привычно, фоново, так что Водопланова почти уже не замечала, как понижается ее настроение при виде Горбуновой. Но в этот раз было что-то новое, что особенно сильно мешало.

— Старословцева, вам надо взять интервью у руководителей двух наших крупных городских предприятий. О планах администрации на следующий месяц и ремонте дороги на улице Ленина пусть пишет Хорькова. Хроника событий за прошедшую неделю и поздравление с днем рождения Абрама Борисовича, зама нашего главы администрации, на совести Бормотухиной, — привычно раздает задания редактор. Резко повернувшись в сторону Горбуновой, она пристально смотрит на свою помощницу. Та любуется на себя в карманное зеркальце и явно мыслями витает где-то за пределами редакции.

— Даздраперма Ивановна, какие из перечисленных материалов пойдут на передовицу? — ледяным тоном возвращает ее на землю Марина Семеновна. Ответсекретарь мнется, ее лицо покрывается пятнами, на нем застывает глупое выражение. Понятно, что женщина ничего не слышала и не знает, о чем шла речь.

И в этот момент Водопланова вдруг понимает, что так особенно сильно ее раздражало в нерадивой помощнице: ее глаза, раньше терявшиеся на фоне ярко-розового пятна губ, сегодня были густо намазаны синими тенями. И духами от нее пахнет. И за темой собрания не следит. Амуры в голове у тетки, не иначе! Любовника себе нашла и это при живом-то муже!

От этого внезапного озарения одинокая Марина Семеновна мгновенно озверела и стала кричать что-то гневное. На что Горбунова подбоченилась и нагло ответила:

— А чего я не так сделала-то?

Утихнув, Марина Семеновна стала смотреть на искусственно раздутые губы Горбуновой, ее вульгарные серьги, толстые пальцы, постукивающие по столу золотистой ручкой. Вспомнила, как прочила на место ответсекретаря свою единственную подругу, но вынуждена была уступить настойчивой рекомендации одного из замов главы администрации. А подруга, между прочим, не найдя работы по специальности, уехала в другой такой же небольшой городок. И теперь Водоплановой не с кем общаться долгими осенними вечерами. И вынуждена терпеть хамство этой беспринципной протеже администрации, смотреть на ее вульгарную одежду и завидовать — да-да, завидовать — ее успеху у мужчин. Нет, только не это!

Снова впав в гнев, редактор опять закричала, распаляя себя издаваемым шумом все больше. Заведясь основательно, она вдруг послала матом свою подчиненную. И замолчала. В наступившей тишине слышно было лишь жужжание последней не уснувшей мухи. Нервно захлопнув блокнот, Водопланова вскочила, уронила стул и, пнув дверь, громко затопала в сторону кабинета, громко говоря что-то раздраженное в адрес вечно сонного и напуганного секретаря.

— Ну дела... — прокомментировала независимая Бормотухина. На нее зашикали. Побледневная Горбунова достала пудренницу и стала поправлять макияж. Зазвонил телефон, кто-то поднял трубку, остальные, как по команде, высыпали в курилку.

Серые тучи медленно ползли по серому небу. Дым от сигарет серым туманом устремлялся вверх. Серый кот во дворе медленно лакал что-то серое из стального блюдца. А серая пуговица на модном сером пальто Бормотухиной уныло свисала, грозя в любой момент оторваться и брякнуться в серую лужу. Казалось, сама природа удивлялась всплеску энергии редактора, всем своим существом говоря: «Чего волноваться-то? Все у нас как всегда, уныло и размеренно».

— И так будет всегда. И я буду всегда такой. Скучной. Сухой. Одинокой. Никому не нужной, — шептала Водопланова, прижавшись лбом к холодному стеклу и нервно кусая тонкие ответренные губы.

Спустя два часа привычная жизнь редакции вроде бы наладилась. Корреспонденты приставали по телефону к информаторам, привычно отбивались от назойливых читателей, бегали на интервью. Даздраперма Ивановна гоняла чай с рекламщицей Морозовой, ведя бесконечные беседы о погоде, мужчинах, детях и тряпках. Секретарь по второму кругу обновляла лак на ногтях, сплетничая по телефону с подружкой. Только Водопланова тихо сидела в своем кабинете, не подавая признаков жизни.

Время близилось к обеду. И помощница решилась побеспокоить начальницу, постучав в кабинет и как ни в чем не бывало предложив ей чаю с гренками, а заодно поинтересовавшись, будут ли они дальше распределять передовицы.

Редактор вздохнула и отправилась работать. Быстро и четко она закончила распределять задания. Просмотрела уже готовые полосы, дала необходимые указания по поводу будущих. Вчитываясь в тексты, она чутко прислушивалась к звукам за спиной. Услышав чей-то шепот, дернулась. Обернувшись и встретившись взглядом с одной из сотрудниц, скрипнула зубами. Вернувшись в кабинет, она стала размышлять, в самом деле ли коллектив объединился против нее, что-то замышляет, поглядывая на нее со значением, или ей это показалось. К вечеру Водопланова кое-как примирилась с тем, что произошло. Тем более, что ответсекретарь благоразумно не появлялась ей на глаза. Но вдруг в соседнем кабинете раздался смешок. И Марина Семеновна опять решила, что это обсуждают утреннее безобразное происшествие.

"Завтра пойду к шефу на ковер и поставлю ультиматум: или я, или она. Конечно же, выберут меня, молодого, перспективного, опытного специалиста с отличными характеристиками с прежнего места работы и из университета", — подумала Марина Семеновна. Тут ей на память пришла сцена из студенческой жизни: как хором разбирали публикацию, в которой клеймили позором девушку, воспользовавшуюся служебным положением в собственных интересах. Преподаватель тогда сказала: "У вас постоянно будут похожие соблазны. И от того, сможете ли вы их преодолеть, зависят ваши профессиональный рост и самоуважение".

— А я ведь с гордостью подумала про ответсекретаря, что никогда не стану такой продажной и пронырливой, как она. И вот на тебе, опустилась. Правда, пока мысленно, но все равно, стыдно. Нет, не буду ставить ультиматум, это нечестно с моей стороны.

Стала перебирать варианты. Поговорить с ней, публично принести извинение? Но что подумают она и другие подчиненные? Что редактор струсила? Это может разложить дисциплину.

Уйти самой? Это будет выглядеть не слабостью даже, а трусостью. Трусихой она и была, но ни за что не согласилась бы показать этого другим.

Промолчать тоже было невозможно. Она не была настолько черствой и эгоистичной, понимала, что ее просто загрызет больная совесть.

— А пусть она на меня в суд подаст! — осенило редактора.

В этот момент раздался стук в дверь кабинета.

— Марина Семеновна, вы были совершенно правы в своем замечании. Я приношу извинения и заверяю, что подобного больше не повторится.

Редактор тупо смотрела на унижающегося ответсекретаря.

"Нет, так нельзя, такой поворот меня не устраивает!"

— Вы должны уволиться. Вы сами понимаете, после случившегося инцидента оставаться вам здесь нельзя. Но у вас есть возможность подать на меня в суд за публичное оскорбление. Свидетели имеются, препятствовать им я не стану.

— И подам!

«А что суд? Суд тоже будет на моей стороне. Или до него вообще дело не дойдет. Объявят нам обеим выговор и заставят примириться. А потом пожурят кулуарно», — ночью мучилась мыслями редактор.

Поразмышляла еще немного на тему того, что образование в наше время играет решающее значение. Вот не отучилась в свое время та тетка в институте, закончила свое ПТУ, решив, что пришла пора семьей обзаводится, а теперь выросла такой ограниченной. И дети у нее такие. И муж поэтому пьяница. И любовник наверняка умом не наделен. Ведь умным мужчинам интересней с образованными, с которыми можно о звездах поговорить, а не только о кухне-магазинах-детских соплях.

А она сама? О чем с ней, редактором газеты, можно говорить, кроме как о звездах?

Посмотрела на себя в зеркало пристально. Посчитала морщинки у глаз. Задумалась о том, что не так уж молода уже, а не познала радость материнства и не познает уже, поздно. И выквакивать в своем болоте до скончания придется монологи, никакого хорового пения. Потому что в сером костюме больше на летучую мышь напоминает. Ну разве ж принц на нее такую позарится? А тут еще и человека обидела, поставила в невыносимые условия. Теперь ей увольняться придется, а детей-то кормить надо, и муж пьяница, и любовника содержать...

Заварила кофе, да так и не выпила. Прикурила сигарету и положила в пепельницу, где она истлела, позабытая. Набрала в ванную воды, но не стала купаться.

«Все не то, все не то, надо найти выход», — ломала голову Марина Семеновна.

Наутро Водопланова приняла единственно верное, на ее взгляд, решение. Повесилась.