Выдрина Эльвира Александ — Несколько минут до победы (роман-сценарий)

первая глава (история) — реальная;

       остальные — возможные, вымышленные, варианты встреч и расставаний главных        

       героев; догадки о событиях без вести пропавших героев во время войны (в разных

       местах, в разное время, среди различных слоев людей, в обличии разных ролей),

       возможные, но не реальные, фантастические, воображаемые (людьми отчаявшимися и

       обреченными, которых не сегодня — завтра настигнет пуля войны).

Глава I. Война (история первая, реальная): началась война. Эрик уходит на фронт добровольцем. Кэролайн едет за ним, записавшись в санчасть. Ищет его. Находит его раненым. Эрик говорит Кэролайн о любви. Умирает от ранений.

Глава II. Встреча (история вторая): случайная встреча Эрика и Кэролайн в кафе. Кэролайн не одна. Ее спутник — неизвестный джентельмен. Она одета в дорогое платье. Эрик и Кэролайн узнают друг друга, танцуют. Кэролайн просит Эрика остаться с ней. Эрик говорит, что на фронте его состояние было безнадежным, но он чудом выжил. Кэролайн говорит, что, услышав о его смерти, она осталась на фронте и была захвачена в плен, ее пытали, но ее спас Альфред. Она вспоминает о том, что ей пришлось пережить. Кэролайн говорит, что все изменилось и ничего уже не вернуть. Она уходит из кафе со своим спутником.

Глава III. Тайный план (история третья): Кэролайн узнает о том, что ожидает всех пленных, которых доставляют в лагерь.

Глава IV. Последний приказ (история четвертая): Кэролайн — в числе руководителей лагеря смерти, где над пленными проводят жестокие опыты. Однажды, среди пленных оказывается Эрик. Но Кэролайн относится к нему хладнокровно и приказывает отвести его в изолятор, а затем подвергнуть тому же, что и всех остальных, — превратить в управляемую машину. Кэролайн одна в темном кабинете, куда приходит и Альфред. Он пытается утешить ее и говорит, что они оба — всего лишь часть великой системы, которая создает великое и непобедимое государство!

Эпилог. Эрик и Кэролайн молоды. Объявили о победе. Гремят салюты. Вместе они бегут через снежное поле туда, где слышны крики счастливых людей.

Несколько минут до победы

(роман-сценарий)

Oh, my durling,

You look so fine today’s morning.

I see you and smile.

I’m happy,

I feel, I’m happy.

When you’ll leave me along

All the world will break down for me.

Please, don’t go away,

Stay with me.

Глава 1. Война (история первая, реальная)

Когда нас спрашивают: “За что вы боритесь, из-за чего льется кровь?”, мы отвечаем “За независимость и справедливость, конечно”.

Никто не знал, сколько человеческих жизней унесет с собой эта война, сколько судеб она сломает и сколько любви она обратит в ненависть…

Эрик записался добровольцем сразу же, как только объявили о всеобщей мобилизации. Он много думал о том, уходить ли ему в повстанческие ряды или нет? Но в один день собрался и ушел, даже не закрыв дверь на ключ: что уж теперь? — стихийные разрушения ничего не оставят после себя.

Он ничего не сказал Кэролайн, которую любил больше жизни (два года назад она отказалась стать его женой и назло встречалась с каждым, кто хоть чем-то был похож на Эрика; однажды она объявила при всех, что он значит для нее не больше, чем любой другой, — он не мог с этим смириться).

— Если богу угодно, чтобы я выжил — я выживу! — и он уехал.

Многие переходили на сторону врага; родители, знакомые, соседи — все, кто уходил на фронт, становились под американский флаг. А что, если Эрик поступит точно так же? Что же делать? Общество само толкает людей на преступления. А если и этим оно ничего для себя не сумеет добиться, — толкает на добровольную смерть, оставляя лишь в этом решение всех проблем, решение сложных вопросов, которые возникли так же стихийно, как страх, порожденный войной.

Прошло около двух недель, и Кэролайн отправилась следом за Эриком медсестрой в тыльную часть гарнизона:

— Если я найду его — он простит меня, — утешалась она. — Но жизнь моя без него почему-то стала скучной и даже… как будто перестала иметь смысл. К тому же — война… — При этих словах она задумалась и глубоко вздохнула.

Кэролайн собирала саквояжную сумку: нужно самой во всем разобраться и поставить крест на униженности, затравленности. Нельзя поддаваться всеобщей панике! Ни в коем случае нельзя попасться в сети террора!

Война началась. Революционные флаги, освещаемые редкими фонарями, дрожали на сыром ветру. Сумрачный вечер блистал падающим снегом вокруг тех фонарей в ожидании какого-то сумасшедшего праздника.

Утро наступило скоро, но неясное ощущение, которое оставил прошедший вечер, еще оставалось в душе и давало надежду на чудо, на исполнение единственной мечты, на счастливое будущее. Если бы Эрик знал, что это ощущение ложно, он больше никогда бы не поверил в реальность жизни.

Радио каждый час сообщало о развитии страшных событий. Доступ к военному руководству был закрыт для посторонних лиц. Генштаб, откуда отдавались все распоряжения, охранялся сканирующими видеоприборами, камерами скрытого наблюдения, которые невозможно было обмануть или взломать. А тех, кто уже не раз пытался это сделать, всех до одного настигло суровое наказание.

В госпиталях не хватало мест, людей размещали в коридорах, на полу. Солдаты без рук и ног, с перевязанными головами, с прострелянными легкими.

Медработники не смыкали глаз по нескольку суток подряд. Раненых привозили каждые двадцать четыре часа:

— Помогите, я ничего не вижу. Ничего не слышу, где я? — кричали они, но были безнадежны, потому что не хватало медикаментов. Война еще только начиналась. Многие, кто был прооперирован, получал заражение крови и все равно умирал в тяжелых мучениях. Квалифицированных медработников не хватало, приходилось пересылать их в другие районы, города.

Военные действия велись непрерывно. Но потом вдруг все прекращалось, и новое утро заставляло вспоминать о мирной жизни и забыть о вчерашнем ужасе. Но это было ненадолго. Внезапные разрывы снарядов и шум пулеметов били по психике людей и убивали их, лишая надежды. Массовые суициды способствовали сокращению приказных расстрелов.

Вскоре Кэролайн определили медсестрой в госпиталь тыльного гарнизона. Но не проходило и двух дней без того, чтобы она не уезжала в другой лагерь. Помощь требовалась везде, постоянно, особенно близ границ сражения. Но границу эту трудно было установить точно: враг бил чрезвычайно расчетливо, безошибочно и неуловимо.    Опытные военные специалисты не могли определить стратегию американского командования, приборы не устанавливали место расположения вражеской техники, уничтожающей населенные районы из ниоткуда. В представлении людей не укладывалось, какими ресурсами обладает противник для столь безукоризненного проведения военных действий. Силы врага возрастали, а союзников — иссякали. Казалось, поражение неминуемо, а машина неонацизма захватывала колоссальные масштабы.

Сколько ни расспрашивала Кэролайн раненых солдат, никто не знал, как выглядит солдат из американского отряда — войну вели вслепую. Газеты сообщали страшные вести, страшные потому, что никто не знал, как предотвратить преступный парад жестоких расправ над человечеством. Многие бизнесмены, владельцы крупных компаний, банкиры, частные предприниматели предпочитали пустить себе пулю в лоб, чем, потеряв все, выполнять роль подчиненных. Так умирали тысячи.

Когда Кэролайн спрашивали, почему она всегда вызывается ехать в другие города и не остается в определенной санчасти, ради своей же безопасности, если это возможно, она отвечала:

— Я ищу одного человека, солдата, добровольца. Я перед ним очень виновата…

В тот день, когда Кэролайн наконец нашла Эрика, все, что происходило вокруг, больше не имело значения. Его тяжело ранило, когда рота солдат подверглась прямому обстрелу. Санитары подобрали его слишком поздно. Радист и командир были убиты, никто не смог вызвать помощь. Санитарная группа, совершающая обход по приграничной полосе, уносила уцелевших в ближайший медпункт. Но от разрывных пуль мало кто выживал. Санитары в грязно-белых маскировочных костюмах погрузили тело на носилки и направились в санчасть.

Среди раненых был Эрик, а в медпункте, куда доставили солдат, случайно оказалась Кэролайн. Они встретились. Но надежды на счастливое будущее теперь рассеялись, как туман. Надежды пропали, и не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться и продолжать жить. Все вокруг сразу обернулось обманом, ловушкой, в которую они, играя и смеясь, так просто попались. А стальные челюсти капкана захлопнулись тут же…

— Все было каким-то обманом… Я ранен, Кэролайн. Смотри, пуля угодила прямо в сердце, как странно. Я так люблю тебя, Кэролайн! — Эрик смотрел на нее счастливыми прозрачными голубыми глазами, в которых можно было утонуть. — Как странно еще то, что я умираю. Смерть представлялась мне иной. Но я буду думать о тебе до последней секунды! Я обещаю, Кэролайн! — и тонкая кровяная струйка бежала из уголка его запыленных землею губ.

— Эрик, я люблю тебя, — сказала Кэролайн, держа его голову на своих коленях, и он, успокоенный ее словами, закрыл глаза.

Как тяжело раненого его отправили в тыльный госпиталь, за несколько тысяч миль от границы. Позже оперирующий его хирург произнес утешительные слова: “Сожалею, но мы сделали все, что смогли”.

Когда он умирал, никому не разрешали заходить в его палату. Врачи бросили его одного без помощи, как и многих других солдат, убеждая, что ему ничто не поможет. Неужели нельзя было сделать хоть что-то, хотя бы попытаться, приложить все усилия, а не оставлять умирать от ранений?! Но будто никому не было дела до простых солдат, все медработники занимались какими-то совершенно посторонними делами!

“Что же такое творится в мире? Что происходит?! — спрашивала Кэролайн. — Что же это за война такая, где раненых не спасают от смерти, а, наоборот, одобряют убийства?!”

   Вечером Кэролайн отослали в другой город. После она узнала, что Эрик погиб.

Все разрушила эта война. Она отнимала молодость и надежду в светлое будущее. Но все же, однажды, война кончилась и пришло будущее. Но почему-то не такое, каким его представляли прежде.

Глава 2. Встреча.

Серый день. Серый город. Дождь моросил с утра, и туман скрадывал четкие контуры зданий и жилых многоэтажек.

В красивом ресторане играли вальс. Несколько красивых пар танцевали. Мягкий свет светильников… чашечка кофе Экспрессо на столике, черного, без сахара; вокруг красивые люди, тоже сидящие за столиками, они негромко разговаривали между собой, их почти не слышно-все навевало спокойствие, и даже сон. В кафе хорошо и уютно. Владельцы заведения готовились к праздничной церемонии, что, впрочем, не было здесь редкостью. Как и всегда, были приглашены дипломаты, судьи, высшее военное руководство, простые офицеры.

За столиком справа, возле окна, сидела Кэролайн, одетая в красное блестящее вечернее платье, рядом с ней — незнакомый мужчина; они о чем-то разговаривали. За столиком ближе к выходу сидел Эрик и пожирал глазами эту яркую пару, стараясь ничем не обнаружить себя.

— Я слабая хрупкая женщина, — говорила Кэролайн солидному мужчине во фраке. — Чего вы от меня хотите? Сколько еще все это должно продолжаться?

— Неужели ты бы хотела стать одной из осужденных? — невозмутимо возразил собеседник.

— Прошу тебя, Альфред, только не говори, что ты спас меня от неминуемой казни!

— Я не говорю об этом. Но казнь тебе грозила.

— За что? Что я сделала противозаконного? В чем я виновата? Я всего лишь была обязана спасать раненых!

— Ты понимаешь, в наше время суду подлежит каждый.

— Ты думаешь, Альфред, я смогла бы выдержать концлагерь, пытки?

— А какой человек думал, что выживет в концлагере? Никто не ждал ничего, кроме смерти. А мы подарили им жизнь! Теперь жажда смерти их больше не мучит.

— Во что там превратились люди, женщины? В сплошную безвольную массу, в зомби.

— Да, сначала психика этих людей пошатнулась, они испытывали прямой ужас от того, что «уничтожается» их индивидуальность, которая являлась продуктом всей жизни каждого из них; вместо этого им присвоили номера, как осужденным, их сделали одинаковыми и бесправными…

— Но ведь это ужасно! Скажи мне только одно, неужели, после этой беспощадной войны все станут счастливы? Все… кто выживет? Этого никогда не будет! Потому что война — это смерть, а смерть — это горе, которому нет утешения.

— Кэролайн, милая, не будет смертей, и войну остановят, как только прекратятся массовые беспорядки. Не стоит так терзать себя! Ты многого не знаешь… Как, впрочем, и я. Умные и посвященные люди предусмотрели все, что может случиться, люди, которым мы должны доверять.

— Скажи, почему я должна верить тем, кого не знаю?

— Но мне ты веришь? Если любишь меня.

— Ах, мое сердце принадлежит другому. Я так несчастна, дорогой Альфред.

Эрик жадно вслушивался в каждое слово.

— Фашисты! — проговорил он сквозь зубы и со злостью опрокинул в рот стопку с водкой.

Когда в счет пошла четвертая, молодого человека решили остановить:

— Это что-с, твоя бывшая подруга? — спросил Эрика веселый официант-француз, непонятно откуда взявшийся.

— Да… У меня написано на лице? — огрызнулся Эрик.

— Ты сейчас зеленый, как сельдерей. Брось, приятель, как бы эта случайная встреча не отразилась на твоем здоровье. Может, пригласишь ее потанцевать? Если ее супруг не будет возражать, она не откажет тебе.

— С чего ты взял, что они женаты?

— О, эта очаровательная, но немного странная, пара частенько у нас бывает. Ты глянь, как он смотрит на нее! Точно, в ежовых рукавицах ее держит.

— С чего ты взял, может, просто спят вместе? — усмехается Эрик и продолжает сверлить ненавидящим взглядом распомаженную Кэролайн.

Официант округляет глаза на разгоряченного юношу:

— Если бы все только на этом и строилось… Ну, иди! Вдруг, это твой последний шанс в наше время?

— Дождешься от нее, — Эрик отвернулся в сторону, в обиде скривил губы, и его глаза заслезились.

Официант искоса смотрит на юношу и явно жалеет его. За свою ресторанную жизнь он повидал много подобных случаев.

— Эх, — вздыхает он, — вечно приходится делать что-нибудь за кого-нибудь! — он решительно берет из вазы повявший букетик цветов и направляется к противоположному столику.

— Стой! Ты сбрендил, — пытается ухватить Эрик вертлявого француза, но, увы, не успевает.

— Сэр! Мадам! Мой робкий, но надежный друг, — официант указывает на Эрика, — любезно приглашает Вашу даму на танец!!! Разрешите?

— Конечно, если дама не будет против, — Альфред обернулся к Эрику; молодой лейтенант смутился и хотел было уйти из ресторана, но дружеский жест солидного мужчины, условно разделяющего с ним тост, остановил его.

Молодой человек нехотя идет к Кэролайн и приглашает ее на танец. Звучит музыка, Эрик и Кэролайн остаются наедине.

— Эрик, милый, я думала, что больше никогда не увижу тебя!.. — говорит женщина молодому человеку в офицерской форме и смотрит в его голубые и прозрачные глаза.

— Мм-м, — отзывается Эрик. — Тебе хорошо живется? Полагаю, что да.

— О чем ты говоришь? Я так искала тебя!

— Лучше бы ты не делала этого, поверь.

— Я думала, что никогда не найду тебя! Мне нужно было на что-то жить, как-то существовать. И, представляешь, я встретила Альфа!

— Главаря всех столичных сутенеров в военное время,.. в тылу?

— Нет, как ты можешь так говорить? Он очень хороший человек. Мне очень повезло, что я его встретила. Ах, оставим это, — вздохнула женщина и заговорила о другом. — А у меня, Эрик, ты знаешь, все та же война. Война, ничего, кроме нее, не пробуждает желания жить… А ты не изменился, — мальчишкой и остался со скверным характером, каким я тебя помню. Эрик, если бы только…

— Да, большего и пожелать было нельзя. В любом случае, я рад за тебя. Что же ты от меня-то хочешь?

— От тебя? Пойми, я никогда не желала тебе зла… Кругом война. Все — как война.

— Да ты сама… Посмотри, на кого ты стала похожа: ничего человеческого не осталось, ничего гуманного в твоем лице я не вижу. Подумай! Это античеловечная система. И ты на их стороне? Я не верю, что так бывает.

— Я? Ты хочешь сказать, что и я заодно с нашими общими врагами? Нет! Не может быть! Я никогда бы не перешла на сторону американцев! Боже мой, что же происходит? Я сойду с ума! Они все — наши заклятые враги! И мне быть среди них? Быть за них и одной из них? Нет, пожалуйста, нет! Это значило бы, что все решают за нас! Это бесчестно! Это насилие!

— Что же тогда? Кто сейчас рядом с тобой?

— Я думала, ты погиб! — напрасно оправдывалась Кэролайн. — Ведь ты ничего не знаешь! Враги и союзники действуют сообща, причем они постоянно поддерживают связь и… меняются местами.

— Да,.. судьба иногда не посвящает нас в свои планы, такова она.

— А может быть, враги и не хотели войны? А только подчинялись своему руководству, которое они чтили, как богов и спасителей своих?

— Эрик, милый, давай забудем, что было, и начнем все сначала?

— Думаешь, они позволят тебе вести беспечную жизнь, тебе, в кого они вложили часть интеллекта сверхсекретной и сверхмощной машины? Или предлагаешь мне тоже стать пешкой в чьей-то гнусной игре? Нет, там нет места для честных людей.

— Ты уедешь? Мы больше не встретимся?

— К сожалению, Кэролайн. Но ты нужна им не как живая мишень: ты в безопасности. К тому же, этот человек в костюме, которого предоставили тебе, глаз с тебя не спускает. Он не позволит тебе сделать неправильный шаг.

— Это Альфред… он мне подчинен, — смешавшись, неуверенно заявляет Кэролайн; она заметно волнуется, произнося это имя.

— Да уж, куда там… Не знаю, чувствую себя лишним.

— Эрик, милый, не говори так, ведь мало что изменилось в наших чувствах. Время ничего не значит!

— Ты ошибаешься. Прости, музыка закончилась, — он хочет уйти, но она удерживает его:

— Эрик, ты ничего не знаешь! Выслушай меня! Я оказалась в кругу врагов, когда узнала, что ты погиб… Когда ты уехал, вокруг меня сгруппировались какие-то люди; они пытали меня и хотели узнать какую-то информацию, которой я не знала. Они перелили мне кровь другого человека, из своих, сделали мне пластику на лицо и блокировали мне память, так что никаких воспоминаний у меня уже нет. Вот как я живу сейчас. Но я ничего не знала. Враги забирают жизнь! Крадут мой воздух и кровь мою, не опасаясь быть замеченными мною. И я все, чем жила, потеряла. Я разучилась жить и теперь так сильно стараюсь всмотреться в каждого, кому случайно со мной по пути, но жить, подражая им, могу не более двух минут. Как мне быть? Ведь не осталось сил, чтобы сопротивляться. Я на исходе. Но думаю и говорю себе, что это лучше, чем в полном одиночестве тонуть в пустоте, уходить в глубокое ничто.

Нас захватили в плен, силой или обманом, и уже не выпускали на волю. Они обезоружили нас и пытали; они разузнали все и даже больше: нас обвинили в несовершенных нами преступлениях и бросили нас в тюрьму общего режима на неопределенный срок. И вот, мы, оторванные от мира и от жизни, изолированные от мира и от жизни, изолированные от общества, обезоруженные, униженные и растоптанные, постепенно гасли от безысходности, и теряли память. Но они обманули нас! Мы поверили их словам и обещаниям. Заманив в ловушку, они поставили ряд условий, на которые мы сразу же согласились. Но, всячески затягивая время, отвлекая нас и не отвечая на наши вопросы, они внедряли в нас чужие гены, когда мы открывали им свои воспоминания, когда мы открывали себя для них. И, незаметно, мы теряли воспоминания, теряли себя и становились другими. А кто-то становился нами. И очень скоро мы позабыли, зачем согласились на их условия. Мы думали уже о другом, больше всего о насущном. А то, ради чего мы оказались здесь, среди них, для нас уже ничего не значило, было пустыми словами, уже чьими-то, как будто бы чужими, мечтами. Они внедрили в нас чужие гены, удержав нас обманом! День за днем мы видели разные сцены, которые заставляли разочаровываться и отказаться от глупых надежд. Мы уже не верили в освобождение. Они сделали нас себе подобными, внедрившись в нашу кровь и изменив нашу память! Теперь память была заполнена чем-то другим! В своих снах мы видели незнакомых людей. Мы меняли привычки и образ жизни. Постепенно. Незаметно. Мы становились другими. Мы потеряли себя. Мы уже не преследовали никаких целей. У нас не было мечты для будущего! Мы просто жили обычными днями, которые были похожи один на другой, которые когда-то были буднями другого человека, но в них теперь я не замечала ни одного момента из нашего личного прошлого. Мы говорили чужими словами, мы стали предпочитать другую пищу. А кто-то занял наше место, стал носить нашу одежду, называться нашим именем, читать наши книги, звонить нашим друзьям и знакомым, которые, по каким-то причинам, отказались от нас.

Но когда у нас до последней капли отняли все воспоминания и нашу память и высвободили, наконец, и мы пришли туда, откуда нас забрали, то нашли опустевшие дома; никого из наших прежних знакомых там не было — все исчезли. Все изменилось. Мы не узнали этих мест. Мы и сами стали другими. И мы должны были начинать другую жизнь заново, строить все с самого начала. И это пугало. Мы не видели будущего. Мы не знали, как жить. Возможно ли восстановить память и стать прежними для нас? Возможно ли забыть все, что с нами произошло, как страшный сон, и построить новую судьбу?

И вдруг я почувствовала внезапную пустоту и одиночество при мысли о том, что все это время, проведенное здесь, сработало против нас, и связи с прошлым утратили свой прежний смысл.

— Да, нарочно не придумаешь, — дерзко, с усмешкой и недоверием ответил Эрик. — Что дальше?

— Но я оказалась посвященной в их планы. «Хорошо, я согласна с вашим приговором, господа, — сказала я на допросе. — Но своего киллера для себя я выберу сама: и пусть это будет не посторонний человек, не посредник, выполняющий роль пешки в вашей игре, а человек, которому бы я сама согласилась отдать свою жизнь, тот человек, которого я сама для себя выберу! И я сказала, что выбираю тебя» Но, узнав сейчас обо всем, ты отводишь глаза и пытаешься уйти, ты бросаешь меня навсегда! Ты не воспринимаешь мои слова, не слышишь меня, не знаешь меня. И живешь другой жизнью, где для меня нет места.

Значит, и я, освобожденная от врагов, больше ничем не обязана нашему знакомству. Я пройду мимо — ты опустишь глаза, и губы твои немного сжимаются, почти так же, как это происходит, когда люди вдруг вспоминают о чем-то невеселом. Ты все понимаешь. (И я все поняла теперь.) Ты понимаешь, что игра, связавшая нас вместе, окончена, и мы теперь никто друг для друга. Никаких обязательств, никаких претензий, никакой благодарности. А мне даже нравится это.

— Не надо мне читать всякие свои исповеди! — юноша занервничал. — И все же, какой вывод ты сделала из этого?

— Все преступники подлежат расстрелу, — решительно ответила Кэролайн, не глядя в глаза.

— У тебя что, есть право расстреливать людей?

— Да. Я могу отдать приказ.

— Кто дал тебе такое право?!

— Знаешь, как-то я поняла, что мне не справиться с захватчиками! И у меня как-то незаметно возникла мысль: а что, если мне больше не сопротивляться им? Тогда и силы не будут от меня уходить и, может быть, я смогу их накопить немного, чтобы хотя бы осознавать происходящее со мной и видеть себя со стороны. А жить бессознательно среди врагов, когда они всяческими внезапными маневрами вводят в состояние некоего шока и вышибают память — я больше не хочу!

— Кэролайн, но прежде все было по-другому!

— Эрик, почему мы не можем быть снова вместе?

— Все проходит, Кэролайн. Твой Альфред просто купил тебя, он ничего не знает о тебе. Все проходит, Кэролайн, но память остается!

— Память? Как ты наивен, — вздыхает женщина в красном.— Неужели ты знаешь о жизни больше, чем я?

— Да, с тех пор, как война разлучила нас, мне довелось узнать многое, — уверенно ответил Эрик.

— Опомнись, Кэролайн! О чем ты говоришь сейчас?! Ничего не будет между нами! Ничего не может быть между нами в это страшное время! Ты видишь: идет война! И нас убьют сегодня или завтра! Как ты не понимаешь?

— Но мне не страшна смерть, если ты бросишь меня опять! Эрик, давай начнем все с чистого листа, умоляю!

— Все! Хватит! Мне надоело слушать этот бред, Кэролайн... Мне уже пора. Прощай.

Юноша в офицерской форме резко отстранился от растерянной женщины в красном и решительно направился к выходу.

— Ты бросаешь меня, Эрик? — бросила ему вслед Кэролайн. — Ну тогда и я не хочу больше видеть тебя никогда! Никогда!

Кэролайн осталась одна посреди зала, нервно сжимая театральную бриллиантовую сумочку в руках. Опустив голову, она вернулась к своему столику.

— Ты прекрасно танцуешь, Кэролайн, — как ни в чем не бывало, спокойно и непринужденно сказал Альфред, когда в кафе еще звучала музыка; для него ничего не произошло, не изменилось, за эти полчаса.

— Правда? — Кэролайн улыбнулась и побледнела еще больше, понимая, что прошло всего лишь полчаса.

— Да, и не думай о том мальчишке. Он недостоин этого.

— Почему ты так думаешь? — улыбка ее стала натянутой.

— По молодости мы все совершаем безрассудные поступки ради кого-то или ради чего-то. И это даже делает нашу жизнь легче… по молодости. Был бы повод — и вот тебе новый подвиг, заранее уже придуманный нами. Он образумится, когда немного повзрослеет.

— Мы одногодки…

Альфред промолчал, глубоко вдохнул дым гавайской сигары.

— Он что-то значит для тебя? — спросил Альфред и посмотрел в ее глаза прямо и настойчиво.

— Кто? — так же спросила и Кэролайн.

— Перестань, Кэролайн. Я говорю об этом парне, с которым мы только что танцевали. — Как его имя?

— Забудь, — небрежно сказала она и отвернулась в сторону. — Это Эрик, мой давний boy-friend из Нью-Джерси. Мы познакомились случайно.

— Boy-friend? Хм, теперь это модно?

— Не бери в голову, Альф. Это всего лишь мальчишка.

— Я вижу. И все же, что ты собираешься с ним делать? Зачем он тебе сейчас, когда у тебя есть все?

— Интересуешься?

— Мне… дорого стоило отыскать его для тебя.

— Значит, ты устроил эту встречу?! — Кэролайн со злостью отставила бокал с вином.

— Не совсем так. Неважно.

— Неважно?.. Ты правда хочешь знать о нем?

— Разумеется, Кэролайн.

И женщина стала рассказывать свою историю…

— Красивая сказка, — ответил Альфред. — Кто знал, что ваше счастье продлится недолго, и война в тот день не закончилась, а только приостановилась.

— Да, война вновь перечеркнула наши судьбы, и мы потеряли друг друга. Когда это произошло, я хотела сама броситься под пули врагам.

— Крайние меры еще никогда не решали наших проблем.

— Я не знала, что мне делать тогда, как найти его, как остановить время. Когда через день объявили о новой волне наступления со стороны Америки, всех охватил страх. Мало кто успел покинуть наш город, где еще вчера все друг другу стали родными — так велика была наша радость победе. Но теперь наш враг казался непобедимым; некая сверхчеловеческая сила двигалась на нас и готовилась поглотить нас. За окнами слышались выстрелы, иногда взрывы, от чего стекла звенели. Крики американских солдат эхом разносились среди стен жилых домов. Люди, еще оставшиеся в разрушенном городе, прятались в подвалах вместе с детьми, те, у которых не было оружия, чтобы бежать, прорвав кольцо оккупации. Я и Эрик тоже сидели в подвале разрушенного 2-хэтажного дома. Через зарешеченное железными прутьями окно мы смотрели на небо, обняв друг друга. Черное небо заволакивал дым, сквозь который тускло светили звезды. Так мы пробыли в укрытии еще один день и следующую ночь. Мы очень ослабли за это время, ведь ни хлеба, ни воды у нас не было. В ночь мы подумали, что, может быть, любовь спасет нас от близящейся смерти. Но бессилие от отчаяния не позволяло нам забыть о войне в объятиях друг друга.

Американцы ушли из нашего города (так нам казалось), расстреляв еще 5-6 наших солдат. Мы стали осторожно выбираться из укрытия, пробираясь дворами, тенями, к большой дороге в надежде увидеть военную машину. Пройдя 300-400 метров, нас внезапно освещает прожектор с наблюдательной вышки; нас обнаруживают и арестовывают полицаи. Позади нас раздался взведенный курок и приказ «не двигаться». Эрику заламывают руки, приставляя пистолет к голове и резко что-то говорят. Он отвечает им, опустив глаза; он старается не смотреть в мою сторону. Дуло пистолета от его головы отводят. Меня тоже схватили полицаи и посадили в машину. (Через них я попала к тебе, Альфред.) Один из полицаев дает указание «своим», жестом указывая сначала на Эрика, потом на меня, садится в коляску мотоцикла, и его увозят. Нас разлучили. Больше я его не видела. И пусть враги уничтожают бессильных, издеваются над обескровленными пленными, ломают в них личность, доводят до суицида, доводят до отчаяния, и, приняв облик благодетеля, заставляют умолять себя о пощаде, попирая накопленные годами жизненные ценности. Они пользуются бессилием и потерянной у черты смерти памятью, и используют больную память и сознание о непоправимом. А те, кто когда-то был рядом, вдруг переходят на сторону врага и действуют против нас.

— Я понимаю и искренне сочувствую тебе. Скажи одно: вы были знакомы и до войны?

— Да. Мы жили в одном дворе…

Альфред на несколько секунд задумался, раскачивая в руке круглый бокал с белым вином.

— Ты ведь не любишь его теперь? — не глядя на нее, грустно предположил он. — Зачем тебе нужен этот мальчишка?

— Не люблю, — ответила Кэролайн.

— Тогда к чему все это?

— Слепая ревность оставила следы в моей душе. Как жить, если не воспоминанием, которого нет сильнее?

— Ты же опять будешь страдать. Ты ведь можешь о нем забыть через пять секунд после церемонии; он уже не будет сидеть напротив тебя два часа подряд и уже не будет так сильно и больно похож на твою неосуществившуюся любовь прошлых лет. Когда мы выйдем из этого здания, ты перестанешь вспоминать все то, чего и не было…

— Но, с другой стороны, так не хочется отрывать от него глаз и не прислушиваться к его случайным словам, так хочется все вернуть и осуществить неосуществленное. — Она опирается на ладонь и грустно глядит на темно-красное вино в граненом графине неправильной формы.

Альфред замечает это:

— Кэролайн, но ведь все было не так, ты идеализируешь, — он пытается утешить. — Пора посмотреть вокруг себя. Сколько судеб намного трагичнее!

— Нет, — она плачет, — я хочу, чтобы его больше не было в моей жизни, чтобы никогда я не могла его встретить случайно! Это так невыносимо больно — терять, потом находить, потом снова терять…

— Я понимаю, моя дорогая Кэролайн. Но зачем казнить без разбора? Сколько судеб намного трагичнее!

— Не смей спрашивать! Ведь он поступил со мной, как предатель! Я не смогу простить его никогда.

— Вернуть ничего нельзя, ты же сама понимаешь, — все тем же успокаивающим и нежным голосом говорил мужчина. — Ты сама давно изменилась с тех пор, Кэролайн, и многое теперь знаешь, чего не знала. Как все вернуть? Время идет вперед неумолимо. Плохо то, что ты теперь совсем никого не любишь. Когда перестаешь любить — перестаешь жить. А жить надо, несмотря ни на что, Кэролайн.

— А у меня особая любовь к оружию… с некоторых пор. С тех пор, как началась эта война!— ответила Кэролайн, и сама обрадовалась этой идее.

— Война прекратится, Кэролайн. Общество достигнет своей вершины развития. Всеобщая победа заставит тебя изменить свое мнение о происходящем.

— Мне не нужна победа! Мне не нужен этот подарок.

Альфред выронил бокал из рук, и он разбился, вино забрызгало белую скатерть.

— Уедем, Кэролайн! Если здесь мы не нашли счастья за столько лет, нужно скорей уезжать. В большой город в поисках потерянного счастья бегут люди в гаснущие годы своей молодости. Но что находят они? Ничего, что было бы больше потерянного счастья. Как же быть? Как все исправить? Уедем, Кэролайн! — взмолился Альфред и почему-то теперь выглядел не таким представительным и важным, а скорее, жалким и беспомощным.

— Не учи меня, что делать. Я обойдусь. Ты мне никто!

Кэролайн теперь точно знала, что Эрик был прав, и что им больше никогда не быть вместе.    

Глава 3. Тайный план.

После торжественной церемонии, на которой говорилось об улучшениях технического оборудования в производстве и в сельском хозяйстве, о повышении жизненного уровня населения страны и о готической архитектуре, ориентируясь на которую заново будут отстраиваться разрушенные города, Альфред задержался на закрытое заседание. Для Кэролайн он вызвал такси, и она уехала.

В кругу заговорщиков шел непринужденный разговор:

— И что ты думаешь на ее счет, Альф? Ты непростительно много позволяешь этой леди. И почему? Она оставила в твоей душе незабываемые впечатления?

— Да, и я помню время, когда Кэролайн любила красные зерна граната; она пересыпала их из ладони в ладонь. И старый джаз на виниловой пластинке, и тусклый свет ночной лампы, и тяжелые изумрудные шторы.

— И еще кое— что?

— Я люблю ее.

— Да, несомненно, для нас ты подобрал подходящую партию. Во многом личность Кэролайн была полезна нашему общему делу. Но нас беспокоит то, что эта женщина оказывает влияние на твою собственную политику! И если она задумает предпринять что-то серьезное, ты должен будешь устранить ее сам. Понимаешь?

— Я понимаю, — ответил Альфред.

— Вот и отлично, Альф.

— Каковы ближайшие планы у руководства? — спросил Альфред.

— В недалеком будущем мы начнем производить роботизацию пленных.

— Но к каким отклонениям в физиологии и психологии это приведет впоследствии?

— Абсолютно никаких побочных эффектов. Но партии пленных составят для нас хорошую рабочую силу в разных отраслях народного хозяйства. И о том, что планируется, никто не знает, кроме определенных лиц.

— Кто будет составлять живой материал?

— Люди, плененные нашими специальными подразделениями. Ну и те, кто был смертельно ранен во время военных действий.

— Женщины: из мирного населения?

— Да, доставленные в ближайшие пункты по особому распоряжению.

— Как ваши действия будут проводиться с ранеными смертельно?

— Предварительно эти группы людей будут введены в состояние шока посредством замораживания в холодильных вакуумах.

— Мужчины: так же и из мирного населения?

— Не имеет значения. Выборочно. Те, кто неудачно наложил на себя руки из-за сильного потрясения… Нам нужны такие люди. Для нашего дела — это основной резерв!

— Да, все продумано.

— Все идеально, Альфред.

Глава 4. Последний приказ.

Война. Геноцид. Поезд, в который посадили сестру и мать Эрика, движется в направлении какого-то города, где находится узел американских войск. Многие, кто едет в поезде, потеряли и отца, и сыновей, и мужа, едут на верную смерть. Джейн с матерью среди них. Джейн лежит на коленях у матери, которая гладит ее шелковые волосы и напевает:

— Маленький голубой паровозик тихо едет по рельсам через горы, зеленые поляны, мимо деревьев и насвистывают свою старую песенку…

Одна престарелая бабка слушает плеер с ярко-розовыми наушниками, принадлежавший убитому нео-нацистами внуку. Из плеера слышен очень мелодичный, сладкий голос молодого парня из американских звезд шоу-бизнеса, который поет:

-American down.

Why American down?

My American love

Will go down…

Джейн оборачивается к старухе и говорит:

— Это же голос Эрика.

— Нет, — отвечает старуха, — моего внука убили нацисты, вспороли ему живот, изверги.

Голос хочется слышать снова и снова, он спокойный, влюбленный, чуть пьяный, чуть отвязный, голос молодого парня, кого-то из американских звезд. Песня заканчивается и начинается снова. А поезд уже пребывает…

***

Когда руководство известило Альфреда, о чем говорил Эрик в кафе, о незамедлительном приказе его разыскать, он понял, что ждет офицера. Альфред знал, что Кэролайн никогда не смирится с тем, что так легко может произойти с Эриком. Поэтому Альфред солгал о причастности Эрика к тайной разведке противника, о том, что молодой человек хотел использовать личную симпатию с целью узнать о планах генштаба. Он солгал для того, чтобы оправдать приготовленный для Эрика приговор! В ответ на это заявление Кэролайн попросила последнее свидание. Никто не видел причин ей отказывать.

— Что прикажете делать с ним после собеседования, мисс? — спросили двое дежурных из охраны.

— Если я подам знак — вы уведете и расстреляете задержанного, — ответила Кэролайн.

— А если приказа не будет?

Она задумалась, потом равнодушно ответила:

— Отпустите.

Через несколько минут в неосвещенный кабинет ввели молодого офицера. (Он был измучен и разозлен: грязное лицо в поту и крови, разодранная гимнастерка, дикий взгляд исподлобья — все говорило о том, что его неоднократно подвергали допросам и насилию).

На ее столе, где лежали словари иностранных языков, бумаги с заключенными соглашениями, он заметил пепельницу и пачку папирос.

— Эрик, нам нужно серьезно поговорить,— первой начала напряженный разговор Кэролайн.

— Да? И что ты хочешь мне рассказать? — дерзко спросил измученный юноша.

— Я… я могу рассказать тебе все о себе.

— О своих любовниках?

— И о тех, кого я любила, если хочешь. Могу рассказать тебе любой год своей жизни. Кого я встречала, с кем потом непременно расставалась. Это все отнимало столько сил… в какой-то момент я не могла отличить вечер от утра, я могла уснуть ночью и проснуться только к следующей ночи.

— О, как трогательно! Я уже жалею тебя!

— И в конце концов, моя жизнь превратилась в кошмар, все перепуталось. Я не могла привести в порядок свои мысли, все рушилось прямо на глазах.

— А я-то тут причем? Хватит ломать комедию, Кэр. Ты для этого приказала меня задержать? Поплакаться в жилетку? Я не буду жалеть тебя!

— Что это значит? Ты хочешь бросить меня? Бросаешь одну среди врагов? И ты желаешь мне смерти? Что же мне теперь делать? Как бороться с ними? Как исключить их из своего жизненного пространства?

— Ну, в этом я тебе не союзник — со своими врагами разбирайся сама, наверное, они тебе нужны по жизни. Ты мне лгала! Ты все это время работала на них! Ты использовала меня! О, боже… Почему?..

— Эрик…

— Кэролайн, ты использовала меня ради них! Какой же я был дурак. Но теперь я все понял. Мне жаль, что я так слепо верил тебе…

— Эрик, милый, ты ничего не знаешь!

— Да, верно. Значит, я вообще ничего не знаю о тебе, что является правдой. Ты претворялась, ты не та, за кого выдавала себя! И все это время я любил тебя… а теперь… Я никогда не хочу больше видеть тебя, Кэролайн, ни при каких обстоятельствах. Все кончено между нами, Кэролайн! Любви больше нет!

— Прости, Эрик, я не хотела тебя обидеть. Ты знаешь, как звучит их лозунг: «Если вы хотите войны — вы ее получите! Но воевать будете сами с собой!»

— О, они не допустят, чтобы ты страдала от этой войны!

— Но условия договора не были согласованы со мной — каждый из них поддерживал свое мнение. Идет игра без правил. Сейчас наше время определяет единственное слово — «ненависть».

— Тебе самой это было выгодно, я уже понял. Когда тебе становится скучно — ты плачешься о помощи и указываешь на своего бывшего, как на врага, который не дает тебе жить и доводит до истерики. Я попался, как осел, начал мстить за тебя. А тебя все это только забавляло, а когда надоело — ты переметнулась на другую сторону, сказала всем, что я преследую тебя. Мне ничего не оставалось, как смотаться от этой галиматьи. Извини, я больше не куплюсь на твою приманку, детка. И вряд ли мы еще когда-нибудь будем с тобой вместе в этой жизни.

— Нет, они обманули тебя! А ты и поверил! Тебе не хотелось искать доказательств обратного. Ты пришел, увидел, что тебе предоставили увидеть, сделал выводы, отказался от целей, ради которых ты искал меня. Без объяснений, без вопросов, без протеста или недоверия. Зачем тебе все эти проблемы? Ты выбрал самое простое решение — уйти.

— А что ты скажешь о себе? Как ты себя оправдаешь? Я помню все, Кэр. Я помню, каким образом ты привела меня в этот капкан! Ты умоляла о помощи, когда я нашел тебя на своем пути. Ты плакалась у меня на плече и рассказывала, как враги разрушили твою жизнь и бросили умирать. И я твердо решил уничтожить этих сволочей, которых нельзя было называть людьми. Ты рассказала, где их можно найти. Ты дала мне в руки оружие. Я пошел за тобой. Я твердо решил отомстить за тебя. Но когда я вторгся в их логово, — я услышал, как за моей спиной захлопнулась дверь. Я увидел, как ты тотчас изменилась в кругу этих людей, — ты уже не была жертвой, ты была среди своих! Ты улыбалась и, видимо, уже не думала обо мне. Ты завела меня в ловушку!

— Эрик! Ты бредишь! О чем ты говоришь? Все, с меня хватит! Я ухожу, — закричала Кэролайн.

— Ты была приманкой! Ты завела меня в ловушку! И все те люди радовались тебе, целовали, обнимали, благодарили тебя. А ты вешалась на шею к какому-то толстому генералу, который тут же, раздевая тебя при всех и обладая тобой, несколько раз украдкой посмотрел на меня. Я понял, что тебя благодарили за очередную добычу. Я чувствовал, что со мной будет что-то недоброе и что мне не удастся бежать. Что они сделают со мной? Убьют? Будут издеваться? Я еще не знал. Но они поступили хуже… Я думаю, что и ты оказалась здесь точно так же, как я сейчас.

— Эрик, я рассказывала тебе еще тогда, когда мы встретились в кафе. Полицаи захватили нас в плен, они в течение длительного времени держали нас взаперти и регулярно вызывали на допрос, пытаясь узнать какую-то информацию, выйти на кого-либо, кто мог быть «врагами народа». Но мы ничего не понимали, о чем нас спрашивают. Нам не верили. Они считали, что близкие люди пленных обязательно должны быть «врагами народа». Нам многое пришлось пережить, унижений, обид и несправедливых обвинений.

Но враги и союзники действовали сообща: наши союзники передавали врагам всю информацию о нас. Американские солдаты захватили нас и подвергли допросу о местонахождении наших войск. Но у нас не было никакой информации, мы не понимали, что происходит с нами. И все это было устроено единственно для того, чтобы осуществить их отвратительные опыты, и чтобы мы, осознавая себя виновными, считали себя заслуживающими этого и не сопротивлялись. Мы не могли не признать свою сопричастность к тем людям, которых они, якобы, преследовали, иначе они бы убили нас. И мы бы несомненно согласились на смерть, лишь бы не видеть того, что происходит с каждым из нас, как в каждом из нас подавляют человека и превращают в подопытных тварей. Но нас заставляли видеть это! И если бы мы могли защитить себя, то мы бы стреляли врагу прямо в голову в упор, а не в спину, как шакалы! Было бы правильно поджечь всю эту опытную станцию со всей базой проб-ДНК! Но помощи со стороны союзников мы не дождались! Нас бы освободила из этих тисков только весть о победе…

В плену пытались узнать, на кого мы работаем и выйти на их след. Зачем? Для чего? Но мы знали, что все это преследовало недобрые цели… Что мы могли предпринять, когда были связаны и захвачены врагами? Мы еще не догадывались, почему они так сильны и непобедимы, почему они обладают нечеловеческой силой и твердостью? Они ломали людей, как ореховую скорлупу, в психологическом смысле. И мы не были исключением. Мы испытали все этапы их пыток…

На допросах во всех наших жестах, словах и безусловных рефлексах они искали скрытый, завуалированный смысл. Но мы ничего не знали!

В лагере мы менялись внешне, мы не помнили себя и каждое утро было для нас, как новая жизнь. В другой комнате использовали более грубые, нечеловеческие методы.

Они держали нас взаперти, в заточении, а сами, перенимая наши жесты, чувства, анализируя слова, действовали от нашего имени, замаскировавшись, как волки в овечью шкуру! В погоне за наживой, за новыми пленными, за новой информацией.

К нам они засылали двойников наших родных и близких, которые говорили и действовали по наставлению нео-нацистов. На наших глазах с этими двойниками разыгрывались немыслимые ситуации, о которых даже страшно было думать. Здесь, в заперти, в одиночестве, в неведении, среди врагов. Но когда они узнали, что у нас нет ни связей, ни денежных средств за душой — они начали истребление, грубое и неотесанное. Нас обезоружили очень легко, ведь мы всегда были на виду, под их следящим оком. Пытки, допросы, обвинения — сыпались одно за другим! Насилие, издевательства, бесцеремонное отношение год за годом, без всякого просвета из глубины заточения.

Вот, как захватывали нас, простых людей, солдат и, главное, наших офицеров, вот подробный план нео-нацистской стратегии, которую я бы назвала «Плохая копия». Она не представляла бы особой опасности, если бы ко всему не добавили «генетическое внедрение» чужих ДНК:

— выявить «влиятельное лицо» (из офицерского состава);

— установить круг его знакомств и наиболее крепкие связи;

— проследить эти связи, сблизиться с ними, перенять их жесты, характерные черты и особенности; вторгнуться в круг связей;

— по возможности подобрать двойников на эти знакомства;

— вступить в конфликт с «лицом» по любому поводу;

— обвинить лицо по какому-либо поводу (потом можно оправдать его тет-а-тет);

— войти в доверие «лица»;

— заручиться поддержкой «лица»;

— посеять в кругу знакомств подозрения в его непорядочности, двуличии, лживости;

— с помощью двойников совершить аморальный поступок, преступление со следами причастности «лица» (его жесты, манеры и т. п.), сказанные им когда-то по какому-то поводу;

— доказать (можно сфабриковать массу доказательств и улик!) вину «лица» в кругу его знакомых;

— посеять презрение, убедить общество отвернуться от «лица», опозорить в кругу его знакомств так, чтобы все и каждый согласились с основным выдвигаемым обвинением, сопоставив его с теми фактами (наглядное доказательство на которое они получили), которыми они располагают;

— изолировав «лицо», окружить его двойниками бывших друзей (которые впоследствии обернутся его врагами); убедить, что они сами не считают его виновными;

— занять место «лица» в кругу его знакомств;

— тет-а-тет намекнуть лицу о более худших последствиях с виновностью его самого с случае, если: «лицо» откажется от знакомства и попытается разорвать связь; «лицо» откажется от взаимодействия и попытается прогнать из своего «привилегированного круга»;

— в противном случае: совершить «преступление» по отношению к кому-либо с участием третьего (никому не известного в кругу) «лица», двойника, но с тенью подозрений самого «лица» или его близких (с помощью двойников);

— по возможности разлучить «лицо» и его близких (посеяв раздор и непонимание в их отношениях); двойники напоминают «лицу» о его прежних друзьях и близких, которые отвернулись от него по тем или иным причинам, и он доверяется двойникам, поддаваясь этому искусственно созданному обману зрения!);

— шантажировать и манипулировать «лицом» с угрозой причинения вреда его близким (с помощью двойников, или третьих лиц) с тенью сопричастности самого «лица» (двойник привязан к оригиналу и, время от времени, копируя его слова и манеры, напоминает «лицу» о нем, располагая к себе).

Я повторяю, эта система была бы не так опасна, если бы здесь не была задействована генетика… и ее разрушение! «Лицо» генетически смешивалось, насилием или соблазном, с тем, кто внедрялся в его круг, с лицом, например, бывшего друга. Для чего? Для того, чтобы вторгнуться в сознание «лица», манипулировать его подсознанием! Для того, чтобы прослеживать ход мысли «лица», и вносить свои «поправки» с помощью все тех же двойников и искаженной информации с его слов и действий. Чтобы создавать ложное представление у «лица» о людях, о событиях, о его близких. Для того, чтобы манипулировать его поступками и… мыслями!

Это могло бы показаться нелепым, если бы каждый раз не приводило к столь губительным последствиям.

— Как все запутано! Ты сама все это придумала? Послушай, Кэролайн, но, если ты знала обо всем, что происходит с нами, почему ты хотя бы не попыталась остановить все это?

— Меня шантажировали, Эрик! Меня захватили в плен! Я ничего не могла сделать, я была бессильна!

— Да, ты была бессильна, и тебе ничего не оставалось делать, как только принять сторону противника и закрыть глаза на рушащийся вокруг тебя мир!!! О, это беспроигрышный вариант, Кэролайн, искать виновников беды среди своих, и перейти при этом на сторону врага. Тебя не посмеют обвинить ни те, ни другие, — повторял юноша в офицерской форме.

— Я не понимаю, зачем продолжать этот разговор? Что же ты думаешь, я буду воевать против своих? Нет. Нет! Ты ничего не знаешь. Ты ничего не можешь знать. Пойми, это проклятие, которое несет с собой война! Здесь нет ни правых, ни виноватых, здесь повинны абсолютно все — одни за то, что призывают к войне, другие за то, что повинуются призыву. Ты же военный человек, ты должен понимать это.

— Прости, дорогая Кэролайн. Но здесь все совершенно иначе.

— Я оказалась, к сожалению, в крепкой сети врагов, которые задумали недоброе на мой счет. Вот-вот наступит час, когда они узнают все обо мне! Значит, потом опять будут шантажировать. А кому охота попадать в такую западню? И воспринимать двойников за близких и питать этих подставных своими невысказанными когда-то чувствами?

— Ты не понимаешь! Их влияние… Когда один из них стоит у тебя за спиной, а двое других — впереди и направляют тебя. Они хотели украсть и тебя из моей памяти… Насильно, по принуждению! Это ад. Обещая тебе что-то… Но они не исполняют свои обещания! Ты подозреваешь это… А сила убеждения? Зависимость! Они перенимут твое все, всю любовь, созданную когда-то, и передадут это «все» другому, который пропитается тобой и окажется для меня на твоем месте. Так люди меняются… на глазах! И память их меняется! И генетический код! И весь генотип! (Но это не развитие, а перемещение генов между людьми!) Ты веришь им сейчас! Ты пошел на это! И чем больше ты сейчас отдаешь им, тем страшнее будет твой финиш, когда ты узнаешь обо всем! Но ты уже пошел на это! Ты иссякаешь в глупой борьбе. Но потом, когда твое чувство ко мне исчерпалось, они, влияя на тебя через свои , внедренные, гены, которые уже вошли в твою кровь, убедили тебя отойти в сторону: мол, твоя роль на этом закончена, а теперь выступим мы… в твоем образе и… завершим все, тобой начатое.

— Твердо решив выйти на след тех людей, кто за мной, якобы, стоит, они решили действовать другими методами. Обвиняя меня во всем, чего на самом деле и нет, а все подстроено ими же самими, они пытались довести до отчаяния, оборвав все связи с помощью угроз и разных вымышленных сведений, разыгрывающихся здесь же на глазах, когда ты в замкнутом кругу и изолирован. Подсылая к тебе таких двойников, они пытаются знать все, что ты чувствуешь, и все, о чем ты думаешь!

— Грандиозно!

— Да, нарочно не придумаешь!

— Все было подстроено специально. Это система. И она работает. Но не для меня! В

какой-то момент я поняла, что не могу контролировать ситуацию, что-то сильнее меня побеждает сейчас. И я не могу больше бороться. За что? Они обвиняли нас во всем. Клевета и обвинения окружили нас. Как будто мы были «врагами народа»… О господи, клевета погубит этот мир! Они брали в плен несчастных людей, чтобы медленно уничтожать их. Они держали нас взаперти, а сами в это время разузнавали о нас буквально все, присваивали наши жизненные ценности, паспорта, родословную, имущество, уничтожая нас самих.

— Гениально! И это все действует?

— А ты не знаешь, как это все работает? Каким образом им удается войти в доверие и узнать то, что для тебя самое важное? Не знаешь? Узнать, отнять и осмеять и казнить? Так что у тебя после этой «процедуры» кроме тошнотворной пустоты в душе ничего не останется. Нет, с таким предательством лучше не жить!

— А ты можешь посмотреть на все со стороны, и тебе сразу станет ясно, почему твою жизнь превратили в кошмар. Вспомни, может быть, и ты поступила так же с кем-то, и потом нашла объяснение и виновника в твоем преступлении?

— Не хочу вспоминать, — ответила Кэролайн. — У меня больше нет на это время!

— Ну, вот видишь! И что теперь? Опять бежать? Куда? От прошлого не убежишь!

— Они специально все подстроили! Американцы! Заманили меня в этот проклятый город, чтобы разобрать меня по косточкам и отнять все живое, разобрать по клеткам мою память! Они были в сговоре с нашими. И теперь ни за что на свете я не поверю ни одним, ни другим, ни третьим! Они хотели загнать меня в угол! Но учти, когда-нибудь мне надоест весь этот спектакль! Зачем они теперь, эти герои-освободители, когда война уже кончилась, и все убиты, и все уничтожено?!

— И что же, в твоем понимании каждый пленный…

— Подлежит расстрелу! — ответила Кэролайн.

— Кэролайн! Это не те люди, которые разрушили и разграбили наш город! Вспомни, у тех была другая форма!

— В газовой камере для всех найдется место, для всех наших врагов — для армии синих, армии красных и армии черных ублюдков! Они заплатят за все злодеяния, которые для утехи совершили против нас! Да, ведь когда я поняла, что все это было специально подстроено, и все, на самом деле, совсем иначе, гораздо проще, мне уже не хотелось ничего менять, я отказывалась верить, что все иначе.

— И со мной поступят точно так же: полицаи все пронюхают, присвоят и скажут, что все это принадлежит уже не тебе, и все эти события произошли не с тобой. Они ломают людей, они их обезличивают и подчиняют себе. Забирают то, что составляет смысл их жизни! Сначала они все разрушили — а потом пришли: вот они мы, истинные герои! Кому вы нужны, герои, когда война уже кончилась? И ты среди них, Кэролайн! Почему?

— А мне нравится нажимать на кнопку и отдавать приказы о расстрелах предателей!

— И со мной ты поступишь так же?

— Да.

— Это правда?

— Да, не будь тряпкой!

— Нет, ты не можешь так поступить со мной сейчас, Кэролайн, ведь я любил тебя. Ты не можешь убить меня! Господи, это же невозможно!..

(Он вспомнил, как армия солдат-новобранцев ровным строем шла к опытной лаборатории, отстукивая ритм солдатскими сапогами на голос ведущего их человека. Они еще не знали, какими выйдут из этого серого здания, задачей которого было создать сверхчеловека!)

— Все, хватит ломать комедию, Кэр! Ведь мы оба понимаем, что все это несерьезно! Скажи лучше, кто был этот сеньор с золотыми запонками на пальто? Это ему ты отдаешь приказы вести людей на плаху? Сколько вы уже поубивали ни в чем не повинных людей? Один, два миллиона? Больше? Убиваете ни за что! И хотите, чтобы я стал одним из вас? Ублюдки! Вот мое мнение! Гореть вам за ваши грехи в синем пламени!

— Ты знаешь, что тебя ждет, — хладнокровно проговорила Кэролайн. — Но у тебя есть выбор: или ты согласишься работать на нас, или твой приговор будет приведен в исполнение!

— Что?! Ты просишь меня принять сторону врага, тех, кого и людьми-то называть нельзя? Они уничтожили мою семью, они истоптали нашу землю, они разрушили наши дома и изломали наши судьбы! Это все уже непоправимо!!! А ты — так легко просишь меня быть среди них? Принять это все?! Этого не будет!

Но после этих слов, брошенных измученным юношей в отчаянии, Кэролайн подходит к Эрику ближе, наклоняется к нему, к самому лицу, он чувствует ее дыхание. Она опирается локтем на стол, оборачивается к напряженной фигуре Альфреда, спрашивает:

— Ну что, будем расстреливать? — и смотрит на Альфреда стеклянными бесцветными глазами.

— Для вас это привычное дело! Только для вас самих расстрела будет мало! — кричит Эрик.

И женщина в красном строгом платье, рассчитанном на победу женщины-диктатора, с безупречной укладкой темных волос и с ярко-красной помадой на тонких губах, касается своей красивой, но дрожащей, женской рукой кнопки на столе, бледнеет, оборачивается к Эрику:

— Может, ты все же остановишь меня?

-Я не понимаю, о чем ты просишь! Чего ты вообще от меня хочешь?

— Но что мне остается делать, если ты не любишь меня?! Что это за мир, где мы существуем не друг для друга, а против?

— Я? Ты променяла все на красивую жизнь, на рестораны, драгоценности и дорогое вино! Дешевка! Ты не искала меня, ты лгала! Теперь можешь все уничтожить, казнить и меня, чтобы больше ничего не напоминало тебе о том, что ты сделала! Этому преступлению не будет прощения! Я ненавижу тебя! Я презираю таких, как ты!

— Но кто виноват, что мои чувства, которыми я живу, тебе никогда не были нужны? — срывается и плачет Кэролайн.

— Но не весь же мир виноват, — веско заявляет Эрик.

— Мир виноват! Существующее общество и его порядки устроены так, чтобы ликвидировать чувство от человека, а человека от чувств, чтобы убивать любовь, а всю человеческую энергию вкладывать в дело, в производство машин и механизмов! Я ненавижу этот мир за то, что в нем нашла тебя, и ты не любишь меня!

— Кэролайн, ты не понимаешь самого главного: чувство, любовь, всегда было и остается независимым, но не всегда оно ответно! С этим ничего не поделаешь. Я тебя не люблю не потому, что идет война, а потому, что не люблю. Больше не люблю. Извини, сердцу не прикажешь!

— Это все… неправильно. Нет, нет, так не должно быть. Это неправда! Я думала о тебе все эти годы, я знаю о тебе все. Я не верю тебе!

— Прости, но я уже не вижу в тебе женщину своей мечты! Ты значишь для меня не больше, чем любой другой человек!

— Охрана! Охрана! — она кричит и бьет ладонью о стол. — Уведите его в изолятор! В изолятор его!

В двери врываются двое в синей форме полицаев, хватают юношу под руки.

— Что? Кэролайн, ты в своем уме? Что вы делаете? Оставьте меня в покое!

— Увести! Немедленно увести! — приказывает женщина в красном.

— Дружеский разговор!.. Да тебе в убойном цехе работать — скот клеймить! Шлюха! Нужна ты мне сейчас, в последнюю очередь… А я так любил тебя! Ты все разрушила! Ты во всем виновата!

Его уводят. Кэролайн решает остановить все это, но приказ уже отдан. Нельзя ничего изменить. Со слезами она бежит к кабинету Альфреда.

«… Я плачу потому,

Что нам не быть с тобой вместе.

Руки мои в крови, —

Я не смогла тебя удержать, — тихо поет Кэролайн, из ее глаз капают слезы прямо в стеклянный бокал с темно-красным вином, которое она нашла в секретере Альфреда».

— Кэролайн?

— Кто здесь?

— Что ты делаешь?

— Альф…

— Не плачь, дорогая, он не стоит твоих слез!

Красивая женщина тихо смеется и плачет. Ее руки дрожат. Преданный друг целует ее лицо в темноте.

— Ты знаешь, Альфред, он говорил мне такие странные вещи, еще там, в ресторане, когда мы впервые встретились после разлуки… И я теперь никому не могу верить! Даже тебе. Может, ты с ними заодно? Может быть, и ты — часть этой античеловечной системы? А может, ты — один из ее инициаторов? Все перепуталось в моей голове.

— Ты не знаешь многого, Кэролайн. Даже я мало о чем осведомлен из того, что планировалось на самом деле против человечества…

— И я тоже могла оказаться в таком же лагере! Тебе все равно!

— Что ты говоришь?

— Мне кажется, что все это было спланировано с самого начала, что меня всего-навсего кто-то просто использовал. Такое мерзкое чувство! Несправедливой войне всегда были нужны люди, ослепленные личным несчастьем: ими очень легко управлять. Ведь правда? Правда? Я знаю. Такие люди легче всего поддаются внушению, они пойдут на что угодно, лишь бы найти и наказать виноватого в смерти близких людей, — Кэролайн заплакала и обняла Альфреда. — Мы с тобой, сами того не зная, попали в цепкие лапы нацистской машины, и наша жажда мести и правосудия сыграла захватчикам на руку. А сколько таких, как ты, Альфред? И как предупредить их? Как сделать так, чтобы нас услышали, как открыть им на это глаза, как заставить их поверить?

— Кэролайн, ты глубоко заблуждаешься.

— Нет, это правда! Я понимаю это, но ничего не могу поделать, все во мне настроено против меня самой, понимаешь? Ничего не изменить теперь и не утолить боли, которая гложет изнутри! Эрика больше нет: я знаю, его расстреляли за владение секретными сведениями и за то, что он отказался работать на американцев. Я сама отдала последний приказ на это! Прошлого больше нет для меня! Это означает, что и будущего для меня нет! Кто-то должен заплатить за все! Механизм, которому мы полностью подчинены, работает безотказно и набирает обороты, призывает увеличивать, концентрировать силы и бить прямо в цель. Почему все так, а не иначе? Если так должно быть, то я категорически не согласна. Здесь обстоятельно нужно ввести поправки, и чем скорее, тем лучше.

— Ты ошибаешься. Все, что говорят вокруг, — это сплошной вымысел.

— Значит, никаких нео-нацистов и не существует вовсе? Альфред?! Все враги — это наши солдаты, захваченные какой-то группой злоумышленников, пленные, над которыми совершили генетическую обработку? Я права?

— О Кэролайн, я не могу тебе ответить на этот вопрос! Я сам ничего не знаю!

— Альфред, прости, но я не верю тебе!

— И что же теперь будет, ты сможешь мне ответить? — тихо и грустно спросил солидный мужчина, которому Кэролайн могла смотреть в глаза прямо.

Она, помолчав немного, сказала ему то, что запрещено было говорить вслух:

— Мировая война.

Эпилог

— Во время войны я и Эрик снова встретились, — рассказывала Кэролайн в госпитале раненому солдату о том времени, когда война приостановилась, и все решили, что это победа. — Тогда это казалось счастьем! Объявили о победе… Спасаясь в ночной темноте подъездов от последних огней революции, мы бежали по скрипучему истоптанному снегу все вперед и вперед, крепко держась за руки. Я была укутана в белоснежную шаль; его шинель была далеко не новой. Мимо нас проносились еще какие-то люди, много людей, которые тоже боялись высоких и ярких огней. Но дышать было так легко, что я невольно улыбалась, и было так весело бежать вместе с ним и крепко держать его за руку. Вдали взлетали и разлетались брызги салюта. Кто-то зажигал фейерверк. Это была победа! Это победа! В тот день, в тот миг все люди были охвачены великим событием! Для них не существовало черных дней, оставшихся позади в черном пепле сожженных домов. Они кричали: «Ура! Ура! Наши победили! Наша взяла! Да здравствует победа!» Все были так счастливы, что не понимали свои нелепые, смешные поступки, приплясывания, рифмы, лозунги.

Тут Эрик снимает с головы фуражку, подбрасывает ее в воздух, берет меня на руки, целует в губы и тихо произносит самые заветные слова: «Любимая, как я счастлив!». Снег падает на его волосы, на мои глаза и раскрасневшиеся щеки. Я почувствовала, что у меня начинает подниматься температура, и, должно быть, я заболела, но в тот момент все это не имело значения. Ведь я нашла его, и мы выжили, как те немногие, которые кричали, пели песни и подкидывали фуражки в небо.

Мы бежали от войны к победе! Ночью, зимой, через поле, проваливаясь в снег, крепко держась за руки. Мы видели, как вдали распускались яркие салюты, освещая землю вокруг, и до нас доносились радостные крики людей. А позади нас, за нашими спинами, была еще ночь и грохот разрывающихся снарядов и шум пулеметных очередей. Мы бежали к победе!

***