Здравствуйте, меня зовут дорога. Я простая, бетонированная, асфальтированная, проселочная дорога. Иногда, в служебных разговорах и казенных домах меня называют “проезжая часть”, забывая при этом, что я полная и всеобъемлющая структура, самоопределяющаяся и в большинстве случаев независимая, никакая ни часть, а единое целое, не нуждающееся в чем-то еще. Мои дальние родственники — водные и воздушные пути, несмотря на свою кажущуюся серьезность, ужасность и опасность, гораздо безобиднее меня, (статистика штука серьезная), хотя и, как не обидно это признавать, — богаче. Но что делали б они, если бы не я. Как зарабатывали свои деньги, свои гонорары, если б не мое покрытие, которое, раскинувшись по миру связующими нитями, несет на себе в их порты бензиновые и дизельные машины, со всевозможным товаром, начиная от спичечных коробков и заканчивая людьми (самый наверное неблагодарный груз). По которому в тех же самых портах автопогрузчики и самоходные шасси всем этим хламом забивают их салоны и трюмы, от которого они отрываются в своем странствии и к которому неизменно возвращаются. Что стало бы с ними, если б не я? Нет, конечно, есть еще железная дорога, пожалуй, единственная, с кем я могу разделить свое одиночество. Она также, как и я, до предела напряжена круговоротом вещей, человеческих лиц и скрипом тормозов. Для нее также, как и для меня, не установлен лимит износа, и о нас вспоминают, только когда нас не хватает, или когда мы в изнеможении рушимся, когда скорлупой трещит асфальт, когда мертвой тканью разрываются стыки, когда потоки бешеной воды смывают нас и земля, на которой мы лежим, с воплем разверзается, поглощая нас в открывающуюся бездну.
Все это так, но даже и между нами существует огромная разница, два огромных противоречия, которые нам никогда не суждено преодолеть. Во-первых, я всегда, всегда уступаю своей железной сестре. Так решили за нас люди. На путях наших пересечений, я должна уступать, никуда не денешься — она вроде как мощнее меня, а во-вторых, (это касается и моих дальних родственников), отношение к ним совсем другое, преисполненное неподдельным благоговением, из-за того, что считаются они более чистыми, чем я. Дышать в чаду газующих автомобилей, конечно, трудно, но легко ли вдыхать дым из трубы парохода или выхлопы работающих самолетных или тепловозных двигателей.
А ведь из-за всего этого мы вынуждены сосуществовать если не в ссоре, то уж точно на определенной дистанции друг от друга, взирая с холодной надменностью на то, что происходит там, у соседа. А на переездах из-за нашего соперничества происходят трагедии. Кровь пропитывает каждую пядь грунта под шпалами, накрытыми асфальтом или рядами рельс. Разъяренные столкновения между нами стали уже обыденными событиями, трупы не пугают, к ним привыкли.
Железная дорога практически всегда побеждает меня, пожалуй, даже не было еще ни одной моей победы, только ничейные результаты, сопровождающиеся болью, стонами, непрекращающимися часами, плачем, смывающим щебень насыпи, и крестами, бесчисленными крестами. Они прорастают повсюду на мне. Их питает кровь, обильно орошающая меня не только при столкновениях с сестрой. Там где я — там кровь, значит там — крест. Я могла бы много об этом рассказывать. Иногда в своих снах я вижу всё как жертвы. Это ужасно. Две полосы ярчайшего света, вырывающиеся из темноты, две полосы, как две дороги в потусторонний мир. Удар. Я чувствую, как орехом раскалывается череп, как через мясорубку под колесами, дробящими кости, выворачивающими суставы, разрывающими сосуды, проходит тело. И глаза заволакивает пелена смерти. А после этого виновник сам становится жертвой. Появляются люди в форме, и ничего не спасет никого. Тот, кто мертв, не воскреснет, тот, кто жив, забудет прежнюю, может быть, счастливую жизнь, разменяв ее на суд, колонию, тюрьму. Всегда по-разному. И неясно, кто виноват, но наказаны все. Орудию убийства выпрямляют железо, красят, если нужно, и оно снова готово к бою. Снова готово лететь вперед в ночи, забывая, что можно вовремя остановиться или изменить маршрут. Не слушаясь руля и стачивая колодки, оно будет давить, мять, ломать, крушить даже себе подобных. Рассыпаясь серебряным дождем битого стекла, резать человеческую плоть нережущими осколками. Гореть огнеупорной пластмассой, сминать усиливающие элементы, выкорчевывать подвески. Зачем? Страсть, всепожирающая страсть. Если педаль нажимается больше, ее нужно нажимать, если я ровная гладкая и сухая, это тем более необходимо. Скорость сводит с ума своей наркотической природой, осторожность и внимание ослабевают, пьянея от возбуждения. Гордость подталкивает в спину, вонзая свои иголки в разум. И вот уже недалеко до новой трагедии. Резкий поворот, бордюр, каменный парапет, рассыпаясь в крошки, остается где-то сзади, крутой, почти вертикальный спуск, удар и взрыв. Пламя всех ярчайших цветов: красного, желтого и оранжевого, переливаясь, охватывает корпус, огонь пляшет на кожаных сидениях, по новой шипованной резине. Голубая дорожка горящего бензина, растапливая под собой снег, бежит прочь, как ручеек. Лак трескается, железо чернеет и когда появляются спасатели, все уже кончено. Клубы дыма унесли человеческую душу на небеса. И через год лишь забытый истлевший венок, прикрепленный к уцелевшему столбу, будет напоминать о происшедшей аварии. Все попадают в аварии: трейлеры и скоростные болиды, пассажирские автобусы и микролитражки, мотоциклы и цистерны с горючим, проносящиеся с оглушительным воем и неспеша движущиеся, новые и старые, сломанные и целые, большие и маленькие, — им всем рано или поздно суждено будет стать горой искореженного железа. И не моя в этом вина. Я лишь дорога. Я не убиваю детей, хотя люди уже привыкли говорить в напутствие своим чадам : “ Будь осторожней на дороге!”. Почему они так говорят? Почему бы им не сказать: “Будь осторожней, если увидишь машину!”, причем любую и везде. На дороге, на тротуаре, в переулке, да где угодно. Почему все списывают на меня, говоря: “Вот это опасный участок дороги”, я везде одинаковая, в конце концов, я такая, какой вы меня сделали. Я соединяю людей между собой, я даю возможность встретиться, поделиться радостью, поехать отдохнуть, выполнить работу быстрее, по мне в человеческие дома летят письма и свежие газеты, так за что же тогда винят меня? За выбоины? Люди в оранжевых жилетах настилают мое полотно, они отвечают за его качество. За автокатастрофы? Сколько глупых регулировщиков, сколько пьяных рож топчется и ездит по мне, сколько идиотской разметки нанесли на меня и сколько исключающих друг друга или непонятно зачем здесь стоящих знаков повтыкали на мои обочины. Я просто дорога. Я не могу ничего исправить, я могу только помнить; помнить, как кончается или калечится жизнь, я могу только чувствовать детскую кровь и горящий запах бензина. Сколько судеб поломано, сколькие могли бы еще жить...
Дети, дети... Я вижу их глаза. Никто из них не понимал, что происходит, даже умирая, они не чувствовали смерти, которая ходит по мне, потому что не знали ее. Но она всегда рядом, она всегда вокруг тебя и только секунда заминки ... Дети мало кричат, они плачут. Почему? Не знаю. Я видела гибели многих пешеходов. Крики, вопли. Но дети только плачут. Может им не хватает воздуха в их маленькой груди, или силы их еще неокрепших голосовых связок. Они лишь плачут, зовут маму, но зовут тихо. Как ветерок в камышах, вкрадчивым, мертвым голосом. Трава шуршит их голосами, травинки переговариваются друг с другом, вспоминая свою жизнь. Особенно это заметно в туман, на каком-нибудь бескрайнем поле, когда в ранний предрассветный час небесное молоко пропитывает воздух вблизи скоростной трассы, горячий воздух над неостывшим за ночь асфальтом. Не видно километровых столбиков, не видно автомобилей. Никто и ничто не крадется за спиной. Цветы еще не раскрыли своих бутонов, жучки спят, зарывшись в землю. Всё переполняет спокойствие и отрешенная тишина. Вот-вот взойдет солнце. И в этот миг из липкой белесой стены к вам вдруг потянутся окоченевшие детские ручки и еле заметные серые тени засуетятся вокруг. Это души, задавленные души проявятся из небытия, что бы спеть вам своими тоненькими голосами песню боли, вопрошая: “Как же так?”, — чтобы показать изуродованные злым металлом тела. И затем, с беспечной одержимостью, искупаться в крови алого, ярко-алого восхода. Как тогда, год, а может десять лет назад в свой последний земной час. Но и вы не останетесь в стороне. Красная волна окропит и вашу одежду, и противный запах крови заползет в ваши ноздри, и, почувствовав его, вы потеряете опору. Ноги, налившись ватным свинцом, размякнут, подкосятся, сознание помутнеет и видения исчезнут.
Так в чем же моя вина? Смерть сильнее. Она старше меня, она может отбирать жизнь, я лишь поле ее деятельности, я лишь инструмент. Не будете же вы винить за гибель приговоренного топор палача, или винтовку караульного? Черная маска смерти бродит по миру столетия, веками наживаясь на любом изобретении человека. И непонятно каких открытий больше: тех, что убивают ее или тех, что ее порождают. Скорее всего, большинство составляют невинные “удавшиеся опыты”. Как-то с порохом, с электричеством, с ядерными реакциями, не перечесть всех. Как только человек научился быстрее передвигаться, он научился быстрее умирать. Паровозы, автомобили, самолеты, открывая их двери и люки, мгновенно утопаешь в море крови, выплескивающемся изнутри. “Полосы отчуждения” превратились в кладбища и в шуме колес спешащих по дорогам, угадывается похоронный марш. Но это не моя вина, я лишь театр, театр абсурда, актеры в котором — мертвецы.
: такая штука у обуви
Все сообщения мини-чата
Регистрация
Забыли свой пароль?
