stasisbrinza — БЫТОВУХА

    Бывший большой милицейский начальник (ББМН) Николай Борисович Шармута пребывал в прекрасном расположении духа. Жизнь удалась. И, находясь на заслуженном отдыхе, который он заслужил самоотверженным трудом на благо Родины, бывший правоохранитель всё равно кипел неистощимой энергией. Энергия выливалась в сочинительство, которым он и занялся, выйдя на пенсию.

    Начав карьеру рядовым постовым, он дослужился до генерала. О, сколько интересных событий сохранилось в его голове! Многолетняя служба пласт за пластом накладывала свои отложения на памяти. Время от времени, некоторые из них всплывали, отрываясь от монолита. Они-то и служили основой для творчества. Взяв компьютер, генерал вынимал их из головы и выкладывал на лист дисплея.

    Творчество Николая Борисовича привлекло внимание его давнего знакомого, тоже отставника, возделывающего хлеба на детективной ниве. Он-то и печатал в своём журнале творения бывшего генерала, которые пользовались спросом, поскольку являлись одновременно и документальными и невероятными. А невероятными оттого, что ББМН за годы своей нелёгкой службы повидал такого…

    Но сегодня Шармута решил попробовать себя в несколько ином жанре…

    Он сидел на кухне своего особняка, утопая в обволакивающем кожаном кресле. За то, что НБ ловил мошенников, расхитителей и воров, Родина воздала ему с лихвой, подарив многомиллионные движимые и недвижимые наслаждения. Состояние душевного удовлетворения и комфорта — вот что решил описать генерал, принявший рюмочку абсента перед вкусной едой. Замахнулся он на классику…

    Домработница Лидия готовила пищу: мелко шинковала какие-то ингредиенты для салата, гремела крышками от кастрюль, ложками, половниками, ножами, разделочными досками. Внучок Алёшка время от времени врывался в помещение, но завидев скучную для него обстановку, тут же удалялся с каким-нибудь выразительным криком, обозначавшим понятное лишь ему действие: полёт самолёта, стрельбу пистолета, работу мотора, разговор робота…

На полу разлёгся ротвейлер Гоша, время от времени исподлобья поглядывающий на хозяина преданными грустными глазами. У ног поварихи тёрся перекормленный кот Барс, неизвестно чего просящий. Умиротворяющая семейная обстановка, идиллия.

    — Алло, Палыч!

    — Да, слушаю.

    — Смотри, какой рассказик накропал. Классика. Лови, пересылаю.

    На другом конце провода бросили трубку, погрузившись в изучение нового творения. Затем раздался звонок уже в обратном направлении.

    — Борисыч, хватит дурака валять…

    Доверительные отношения позволяли друзьям особо не церемонится друг с другом, но в интонациях генеральского ответа всплыла обида.

    — Это ещё почему?

    — Закон жанра, старик. Он обязывает. Ты на классиков покусился. Это поле истоптано вдоль и поперёк. Ну, и лепота? Но кому это интересно, кроме тебя? Где интрига? Бытовуха, которую ты описываешь должна содержать элементы неожиданности. Ну, и шинкует твоя Лидка капусту? И что? Где те три сестры, которые с дядей Ваней валят вишнёвый лес? Где Базаров?

    — Какой Базаров?

    — Который базарит на философско-психологическую тему отцов и детей? Где любовный многогранник? Где мститель? Где скрывающийся под ширмой доброжелателя опереточный злодей, которого читатель уже давно просёк, а главные герои — всё никак…?

И собака твоя без Герасима скучает… Бытовуха, старик, удобоварима, таит в себе глубокий смысл, потому-то она и популярна во все времена.

    — У меня бытовуха ассоциируется с несколько иным…

    — Так вот и пиши об этом. Погорячее пиши. Неожиданностей добавь, интригу введи. И туда же самые волнующие эпизоды из своей практики. Ты ж писатель, выдумщик, а не жирующий ленивый сибарит. Напрягись.

    — А если мне моё расслабленное состояние нравится?

    — Народу твоё состояние не понравится. У него такого состояния нет…. И ещё: там у тебя в описании обстановки кухни есть инструменты народных промыслов…

    — Каких ещё промыслов?

    — Ухват, прялка, коса, серп, топор. На стене ведь висят…

    — И что из того?

    — Закон жанра, брат. Слыхал, небось, про ружьё?

    — Ружьё?

    — Ружьё, которое висит на стене в начале, должно в конце выстрелить. А иначе, зачем оно там? Без патронов…

    — Так ведь нельзя ж его с патронами…. Вдруг внучок…

    — Ничего не попишешь, дружище. Это незыблемое правило. Влез на чужую территорию — соблюдай законы. И запомни: под видимым благополучием кипят нешуточные страсти. Тебе ли этого не знать? Твори, выдумывай, пробуй. Про оружие не забудь! Это аксиома.

Короче: выдай мне настоящую бытовуху с философско-психологической подоплёкой и неожиданной индийско-мексиканской развязкой. И побольше экшена. Он ценится всегда и всеми.

    — Бытовуха, как правило, с пьянством связана.

    — Вот это уже горячее, ближе к народу, доступнее, веселее, актуальнее. Взгляни как бы со стороны. Как будто б не ты там, а драматический семейный персонаж. Не во всех же семьях счастье, как у тебя?

    — Я постараюсь.

    — Дерзай.    

    На следующее утро на электронную почту Палыча пришло письмо, содержавшее следующий рассказ.

                                                                                Закон жанра

                        Домработница Лидия шинковала капусту. Она была зла и пьяна.

                Вчерашняя встреча с любовником закончилась бессонной ночью, а

                выпитое спиртное не способствовало работе. Ненавистный жирный

                боров — хозяин особняка стоял, вернее — сидел над душой. Взяла б

                вот этот острый нож и всадила б в толстую жопу. Наворовал, гад,

                бабок у народа, коррупционер проклятый, а зарплату прибавить

                жмотится. А тут ещё внучок этот подленький. Бывают же такие

                противные дети. Впрочем, яблоки-то от яблонь…

                        На мушке пневматического пистолета внучка уже давно плясала

                голова домработницы Лидии. Любимым развлечением избалованного

                мальчика было терроризирование прислуги. Его ненавидели все, кроме

                близких родственников. Ненавидели, а поделать ничего не могли. Вот и

                зверствовал распоясавшийся засранец под надёжной «крышей» дедушки.

                        Выстрел застал голову женщины врасплох. Резко дёрнувшись, она

                ощутила острую боль, добавившуюся к утренней. Помутившееся сознание

                дало неправильное направление левой руке, которая ударила по ручке

                сковородки с кипящим соусом. Разметавшиеся брызги соуса-напалма

                поразили присутствующих в разной степени. Больше всего досталось псу,

                который, завизжав от боли, тут же цапнул кота. Орущий кот, ища защиты,

                прыгнул в сторону хозяина, намереваясь через кресло взобраться вверх по

                шторе. На миг его острые когти вцепились в красную морду помещика.

                Боль, добавленная к соусной, ввела последнего в состояние аффекта. В том

                же состоянии уже пребывали все действующие лица за исключением внучка,

                который от души хохотал над происходящим. Он стрелял издали, и был

                недосягаем для первичных поражающих факторов. Увидев глумящегося

                мальчика, лишенная разума Лидия схватила со стены ухват и бросилась

                на него, пытаясь подцепить гада и посадить на газовую плиту. По дороге

                её нога наступила на мечущегося по кухне добермана, а так как она была

                быстра и проворна, то его укусом был удостоена хозяйская ляжка,

                оказавшаяся ближе всех. Домработница добралась-таки до злого отпрыска

                и посадила его верхом на горящую плиту. Негодяй, в первый раз получивший

                адекватный отпор, заорал так, что поднял на уши челядь прилежащих

                имений высокопоставленных воров. Его нечеловеческий крик указал

                направление атаки пришедшему в бешенство хозяину. Сорвав косу, он

                одним ловким движением снёс разламывающуюся от боли голову Лидии.

                       Вбежавший в комнату любовник домработницы — сторож-молдаванин,

                поначалу, опешив от увиденного, застыл. Но через мгновение гнев и

                отчаяние, овладевшие им, сорвали со стены топор и прялку. Он не оставил

                выбора хозяину дома…. Заряд крупной дроби, выпущенный из винчестера

                буквально изрешетил тело несчастного.

                       Над полем боя не сгустилась тишина. Дико орал поджаренный мальчик,

                плакал и причитал, осознав содеянное, главный убийца.

                       — А ведь я её любил. Ну, почему мы так жестоки? Где критерии добра и зла?

                Почему обстоятельства сильнее нас, и гнев, а не разум решает исход?

                       Из глубокой философско-психологической депрессии его вывел звонок

                наёмного рабочего, с которым договорились на утро.

                       — Хозяин, откуда начинать рубить твой старый вишнёвый сад?

                       — Он не мой. От прежних хозяев остался.

                       — Должно быть жалко им. Сажали, трудились.

                       — Их нет.

                       — Уехали?

                       — Умерли.

                       — Как!?

                       — Старые — спились, а молодые — порезали друг друга в бытовухе. Жизнь,

                брат, идёт своим чередом. Всё течёт, всё изменяется. Время рождает новые

                обстоятельства и…. перспективы.

                                                                                           Конец

    Телефон отставного генерала Шармуты заиграл «Севильского цирюльника». Жизнерадостный голос главного критика зазвучал без предисловий.

    — Совсем другое дело.

    — И для души и для тела?

    — Таки так. Всё необходимое, насущное — в одном флаконе: и бытовуха, и психология, и философия. Только откуда ружьё-то взялось? В первоначальной версии его не было.

    — Ты ж сам сказал…

    — Это если оно вначале висит на видно месте.

    — А если лежит в шкафу за креслом, то ему по законам жанра стрелять не положено?

    — Ну…

    — Это дело из архива девяносто девятого года. Ружьё не висело, а лежало. Но выстрелило так, что мама не горюй. Жизнь, Палыч, и законы жанра…, они…, как бы тебе сказать…?

    — Да понял я, старик, понял. Не я ж эту лабуду выдумал…