В Невский — Истина

И тут неожиданно комнату ослепил яркий и холодный свет, словно за окнами проехала автомашина. Мимолетно, и тут же комната вновь погрузилась в густую вязкую темноту. И только чувство присутствия чужого никак не проходило. Кто-то был в комнате, о том кричала интуиция. Но, как бы я не прислушивался, переставая даже дышать, услышать ничего не удавалось. Тишина была абсолютная и потому угнетающая и пугающая. Попытался зажигалкой разбавить темноту. Кремень выбивал искру, газ с шипением вырывался, но пламя упорно не разгоралось.

— Кто здесь? — Голос предательски вздрогнул, выдавая страх. Фильмы ужасов, просмотренные мной в огромном количестве, не прошли бесследно.

— Истина. — Вдруг раздался приятный, бесполый голос. Нельзя было определить местонахождение источника. Словно он звучал либо вокруг, либо внутри меня.

— Кто? — Переспросил я.

— Истина.

Я промолчал, не зная, как вести себя дальше и о чем говорить. Кто она, что она? Галлюцинация? Сон? Но ей, как оказалось, и не требовались мои вопросы. Она прочитывала все мои мысли в первое мгновение зарождения.

— Я — Истина, к которой стремится каждый здравомыслящий человек. Я — смысл жизни. Я — гармония. И тебе посчастливилось.

— Чем это?

— Ты — избранник. В этот порядковый номер, 123456, я послана именно к тебе высшим разумом. Для совершенствования и знания.

Я откашлялся, с трудом проглатывая сухой ком. В голове все помутилось, перемешалось. Мысли никак не желали приобрести ясность и отчетливость. А между тем Истина продолжала загружать мой мозг новой информацией:

— Человеческая душа — это не стареющая субстанция. На протяжение многих веков она, находясь в телесной оболочке homo sapiens, совершенствуется, пока не достигнет своей высшей точки развития.

— То есть?

— Возьмем, к примеру, тебя. Твоя душа на данном этапе имеет 8 уровень развития из 9. Ей осталось преодолеть последний уровень. И уже через два человеческих поколений она достигнет идеала, и перейдет на новый уровень гармонии и вечности.

— Через два поколения? — Именно эта часть информации зацепила меня. — Ты хочешь сказать, что душа моя проживет еще две человеческих жизней? Значит, переселение душ — это не сказка?

— Нет. Каждая душа проживает в телесной оболочке по 15 человеческих жизней.

— А моя?

— Сейчас это ее 13 жизнь.

— А что потом?

— Если уровень развития по девятибалльной системе достигает максимума, то, как я уже говорила, душа переходит на новый уровень формы жизни. Это непостижимо для человеческого разума. Вечный рай, только так я могу сказать.

— Да. — Я потер лоб. Он был горячим и влажным. Любопытство просто распирало меня изнутри. Я боялся упустить время, хотелось так много узнать, и потому растерялся. Вопросы громоздились, накатывали один за другим, и я не мог определить, какой задать первым, какой из них главный. Ведь не знал, сколько еще времени Истина будет рядом.

— А можно, — начал, было, я.

— Нет! — Перебила меня Истина. — Я не имею права приоткрывать завесу Будущего. Это запретная зона. Никто из смертных не может познать Завтра.

— А как же ясновидящие? — Возмутился я. — Нострадамус, в конце концов? Ванга?

— Они лишь читали Прошлое и прогнозировали Будущее. Приугадывали, но не ведали. Хорошо зная Прошлое, можно без особого труда, строго соблюдая тенденции и законы развития спирали, предсказать возможное Будущее.

— Что-то сомнительно. — Скептически возразил я.

— Это аксиома. Она не требует доказательств.

— Хорошо. — Легко пошел я на уступку, хотя своим лаконическим ответом Истина не развеяла все мои сомнения. — А как на счет прошлого? Как может душа прожить пятнадцать жизней? Как?

— Человечество давно знает это. Правда, только на подсознательном уровне.

— Неужели? — Я даже позволил себе усмехнуться.

— А то. — Почувствовал всеми порами кожаного покрова, что и Истина улыбнулась в ответ. — У вас же крылатое выражение имеется: нестареющая душа. Просто вы произносите слова, не задумываясь, не вникая в их сакральный смысл. А чувство дежа-вю? Наверняка, каждый проходил это.

Мне ничего не оставалась, как согласиться с ней. И тут меня пронзила мысль: «Раз нельзя заглянуть в Завтра, то может просмотреть Вчера? Интересно же узнать». Не успел я до конца додумать, как Истина пошла мне на встречу:

— Хорошо. Я дам тебе такую возможность. Парень ты, вроде, на голову крепкий. И нет опасения, что рассудок твой сможет выдержать это. И, проснувшись после сеанса, ты останешься таким же sapiens. Что ж, смотри!

Конец XI века до РХ. Египет. Я вижу себя. Усталый и измученный, в одной набедренной повязке. В толпе таких же изнеможенных рабов, тащим по Нилу баржу с глыбами гранита. Кровью и потом строим бессмертие Рамсесу II. Задумал фараон построить грациозную гробницу и памятники своей доблести.

— Нимбел Кабу! — Окликают меня. — Живее! Живее! Шевели ногами!

Но силы уходят из моего тела с каждым сделанным шагом. Пот застилает глаза. Солнце нещадно обжигает незаживающие раны от ударов плеток надсмотрщиков на плечах и спине. Шаг, еще один шаг. Перед глазами плывут разноцветные круги. А я вижу уютный домик на берегу Нила, вижу жену и ребятишек. Боль вместе с криком отчаянья вырывается наружу. Я теряю сознание. И лишь холодная вода приводит меня в чувство. Открываю глаза, и. О, ужас!!! Меня «списали», и бросили на верную погибель. Привязали к дереву, а начинающий прилив должен завершить дело палача. И вот я вижу свою смерть, в лице крокодила. Он почувствовал безвольную жертву, и с неохотой, вальяжностью, подплывает ко мне. Мгновение, и он хватает меня за ногу. Из глубины души вырывается крик, и….

Середина VIII века до нашей эры. Лаконика. Идет бессмысленная братоубийственная война между двумя царями. Я — воин, мое тело — сплошные раны и шрамы. На левой руке не хватает двух пальцев от удара меча. На плече — незаживающая сквозная рана от стрелы, всегда мокрая и вонючая. Едва научившись держать меч, я уже принимал участие во всех походах и сражениях. И лишь в короткие дни перемирия и ранения, успел жениться и родить сына. Назвал его так же, как и себя, Талкет. Вот только он растет без меня, без моего участия. Все, решено: иду к царю с просьбой отпустить меня. Хочу мирной жизни. Хочу пасти коз и ловить рыбу. Хочу любить жену и растить из сына настоящего воина. Да вот незадача: царь в качестве откупного требует 50 голов овец. О, всемогущие боги! Где мне взять целое стадо? Лишь одно остается мне. По ту сторону гор пасутся бессчетные стада вражеского царя, и я решаюсь совершить грабеж. Но меня поймали, и тут же, на месте, приговорили к позорной смерти. Эх, лучше бы я погиб как настоящий мужчина — на поле битвы. Связывают ноги и привязывая к лошади. И вот она несется по склону горы, а камни разбивают мне голову, ломают руки и ребра. Через мгновение из раскрошившегося черепа вылетают мозги. Я погружаюсь во мрак.

И снова свет. Конец VI века до Рождества Христова. Древний Рим. В разгаре вакханалии. Праздник по всему государству. И только в моей бедной лачуге, как всегда, унынье и нищета. Сколько б я не старался, сколько б ни горбатился на виноградниках, мне, Сексту Броту, никогда не подняться с колен. Недолго радовался обильному урожаю и отменному вину: царь повысил подати и налоги. Ди и этот толстый патриций все чаще бросает на мою дочь вожделенные взгляды, намекая на союз. Хочет старый осел взять мою девочку в жены. Обещает оплатить все мои налоги, погасить весь долг перед царем. Вот старая кляча! И ведь может. Сила и власть на его стороне. Нет! Пока в моих жилах течет кровь, не отяжеленная вином, я стану бороться за дочь, за доброе имя моих предков, за честь свою.

Но вот я объявлен изменником государственности и закона. Приговорен к позорной смерти на кресте. Лежу и чувствую, как мои руки пробивают гвозди. Но боль душевная сильнее. В проплывающих над головою облаках я ясно представляю, как моя девочка, кровь от крови, плоть от плоти, ублажает на веселой пирушке в честь Вакха обрюзгшего патриция. Слезы обиды застилают глаза. Я пытаюсь кивком головы смахнуть с глаз эту пелену, чтобы достойно взглянуть в глаза Хирона, но….

Начало III века до нашей эры. Сирия. Империя Селевка. Я — придворный поэт с гордым именем Левмен Арриан. Живу в роскоши и блаженстве. Сладко ем и сладко пью. Меня окружают самые прекрасные женщины, которые обожествляют меня. Живи и радуйся. Слагай стихи в честь царя, жен его, детей, многочисленных родственников и фаворитов — и тебе обеспеченна беспечная жизнь. А рифмовать слова — не велика наука. Вот только в душе почему-то пустота. Усталость и зло. Мне надоело восхвалять доброту, которая замешана на жадности. Возвышать любовь, что с примесью крови. Величие на слезах и костях. Они так легко впадают в радужное настроение от простого двустишья в их честь, хлопаю в ладошки, радуются как малые детки. А я-то вижу, как при этом, кровавые капли разлетаются в разные стороны. Нет, я долго не выдержу. Я, Левмен Арриан, мечтал остаться в веках истинным поэтом. А что выходит? Ну, кто запомнит эти оды и дифирамбы? Никто! Никогда!

И я не выдержал. Я написал чистую, нежную поэму, наполненную полной гармонией и большой любви, с моей возлюбленной в роли главной героини. Не любимая жена царя, не обожаемая дочь, а простая придворная служанка. И вот тогда царь и сбросил маску с лица, обнажив чудовище. Бессердечное и безжалостное. Отрублены ноги, отделены руки, и топор уж занесен над моею головой. А губы упорно шепчут имя ее. И с утекающей кровью уходит и моя никчемная жизнь.

Расцвет империи Хань. Кому расцвет, а кому…. Хотя мне, врачевателю императорского дворца, грех жаловаться. Богатые тоже болеют, даже больше, чем беднота. Ибо питаются и пьют без меры. При этом ведут жизнь разгульную и не занимаются физическим трудом. Рано или поздно распускается целый букет недугов. И вот тут-то и наступает мое время. Вот тут-то и я начинаю диктовать свои желания и капризы. В моей голове, на кончиках моих пальцев заключено здоровье пациента. И я достиг высокого положения в обществе и при дворце. Сам император высоко чтит меня. Еще бы! Ведь я контролирую все его наследство. Вот, лежит передо мною книга, где я веду строгий учет. Захотелось императору провести ночь с женой или наложницей (и тех, и других — великое множество), и я записываю ее имя, число и время посещения. А потом просто жду указания. Если девушка пришлась ему по вкусу, то он разрешает ей нести в себе его божественное семя. Если же нет, то я ловкими движениями умелых рук освобождаю ее чрево. И не дай бог, что мне не удастся, что она забеременеет! Мне не сносить тогда головы. Но это не случится, ибо я — великий врачеватель, постигший все тайны человеческого тела.

А сегодня произошло ужасное: я обязан сообщить молодой девушке радостное известие. Ей оказана великая честь — нести в себе божественное семя и молить всех богов, чтобы затяжелеть. Но только я увидел избранницу, как ноги мои подкосились. Страшная догадка резанула по сердцу, и девушка тут же подтвердила ее, бросив гневно мне в лицо:

— Ли Лу! Смотри! Твоя дочь — наложница похотливого жирного старика!

Да, то была моя дочь, которую я уже однажды предал, бросив ее мать ради своей мечты — стать главным врачевателем империи Хань. Нет, второго предательства я не могу позволить себе.

И вот я, опозоренный, лишенный всех титулов и наград, прошедший страшные муки пыток, приговорен к ужасной смерти. Сижу, крепко привязанный к дереву, и чувствую, как сквозь меня прорастает бамбук, разрывая все внутренности и принося нечеловеческие мучения.

III век новой эры. Византийская империя. На троне восседает Зинон, хотя я, Константин Гомон, не увлекаюсь и не интересуюсь политикой. Я рыболов из маленькой бедной рыбацкой деревушки. С утра до ночи я пропадаю в море, но все мои усилия не позволяют зажить безбедно. Хватает только на повседневное пропитание. Но на судьбу свою не ропщу. Деньги и богатство — это зло. Это они дают полную власть всем человеческим порокам: ненависти, зависти и тщеславие. Главное в жизни — счастье, а мое счастье — эта моя семья. Что может быть лучше, чем улыбки твоих близких. Придешь после тяжелого дня домой, сядешь у очага, поговоришь с сыном о его детских проблемах, послушает щебет доченьки. Переглянешься с любимой, безмолвно объясняясь в вечной любви и преданности.

Вечное, к сожалению, ничего не может быть на земле. Как я подался общему безумию? Непонятно. Все произошло стихийно и спонтанно. Вспыхнул бунт рыбаков, причиной для которого стал новый императорский указ, повышающий ставки налога. А для нас это означало лишь одно — голод. Вот и поднялась рыбацкая братия. Да только что мы могли сделать сетями и веслами против стрел и дротиков? Разбили нас, перебили. И я, собрав остатки воли и сил, весь утыканный дротиками, бреду в деревню. В душе лишь одно желание: увидеть перед кончиной свою жену и детишек. Но вижу с пригорка, как горит родная деревня, как мечутся между лачугами наши жены, дети и старики. Крик боли и отчаянья разрезают небеса. И силы покидают меня. Да и новая стрела догоняет, прошивая насквозь мое горло. Даже не оставила возможности закричать. Я падаю в песок.

И очнулся в келье. На мне одеяние монаха. А во дворе конец V века. Я служу Господу Богу и папе Феликсу III. Но Бог высоко, а папа далеко. А я в лесах варваров. Пытаюсь вдохнуть в их дикие сердца истинную веру. Устроит в глуши скит, собираю корешки и вершки, лечу этих дикарей. При этом читаю высшие истины. Но все тщетно. Они не управляемы, они — полное ничтожество. Язычники, идолопоклонники, и потому жизнь моя протекает на краю пропасти. Если мои мази и отвары целебных трав помогают им, они все одно благодарят своих богов. Если же лечение не приносит облегчения, то виноватым остаюсь я. Мор напал на скотину — Ольрих монах повинен! Случится пожар в деревне — это поклонник Христа постарался. И вновь мне приходится скрываться в ските и творить молитвы, чтобы открылись их незрячие души, чтобы узрели они истинную веру. А ведь еще можно спасти их заблудшие души, и я приложу все силы ради их спасения.

И вот расплата. Сына вождя на охоте сильно помял дикий бык. Надежды на спасение не осталось. Жизнь утекала из его молодого и здорового тела. Я испробовал все свои знания, но усилия мои были тщетны. Осталось только молитва. Это я и предложил дикарям. Но они лишь рассвирепели, и расправа их была молниеносной. Пробили мне грудь, зацепили металлическим крюком за ребро и подвесили на суку огромного дуба. Боль разрывало мое тело на части, но с губ не сорвалось ни единого стона. Я смотрел в чистое небо и молил Господа простит несмышленых детей его, ибо они не ведали, что творят. А в небе голубом кружилось воронье. Вот спустился один, сел на мое плечо и долго-долго смотрел. А потом клюнул в глаз. И брызнула кровь, и сорвалось с губ: «Господи!».

— Мудрый Орел! Мудрый Орел! — Меня отвлекают от раздумий о создание мира. Откладываю трубку с курительной душистой травой и выхожу из вигвама. Передо мною небольшая деревня с моим гордым народом дакота. Кругом беготня и суета. Мечутся скво, плачут дети. Воины окружили мой вигвам.

— Мудрый Орел, сиу вырыли топор войны.

— Сиу на тропе войны.

— Они убили наших охотников на бизонов.

Я поднимаю руку, призывая к тишине. И она наступает, звенящая и угнетающая. Я слышу стук своего сердца, я слышу возмущение, пульсирующее в крови. Сиу нарушили договор. Это жалкое и жадное до чужого племя вновь, словно трусливые койоты, исподтишка нападают на земли дакота. На наши земли. И нет им за то никакой пощады.

— Война. — Говорю я. — Я все сказал.

Вновь деревня оживает, воины разбегаются, но лишь для того, чтобы снарядиться к походу. Зажигают большой костер, готовится ритуальные танцы, варится боевая окраска. За спиной послышалось движение. Это моя скво. Она протягивает мне томагавк и желает удачи. Но удача отвернулась от меня. Я лежу на поле битвы, у меня перебиты обе руки. Я даже не могу убить себя. А на груди сидит сиу и ловким движением сдирает с меня скальп.

А на пороге уже X век. Пала династия Каролингов, и Франция пришла в упадок. Новый царь, Капет, слишком мягкотелый. Кругом разорение и нищета, которые не обошли стороной никого. И меня, старого воина, Лотара де Л”юмэ. Нет ничего дешевле, чем былая слава. От нее осталось лишь громкое имя и следы бесчисленных ран. Никого не удивишь уже рассказами о подвигах и баталиях. Люди озверели, они не ведают прекрасное. Им нужно только одно: набить свое брюхо. Особенно бесчинствует молодежь. В них — море огня и задора и безмерной силы океан. Нужна крепкая рука, чтобы направить ее в нужное русло. Но нет такой руки, и потому они занимаются разбоем. Грабят деревни, угоняют скот, убивают жителей, насилуют женщин. Приходится мне днем работать в поле, а ночами караулить дом и жалкое имущество. Мне, которому уже не под силу держать меч и щит. Лихолетье! Пусть будет проклято оно.

Они вырвались из темноты, черной тучей налетели. Первым же ударом обломали мой прославленный меч, опрокинув меня в осеннюю слякоть. Сами кружат вокруг на лошадях, улюлюкивают и насмехаются. Мне бы смириться и промолчать. Да терпение закончилось, и проклял я их, и их потомков до седьмого колена. То последние были слова. Через мгновение они стали топтать меня лошадьми. Перемешали все, и кости, и плоть, и грязь. И только глаза еще некоторое время оставались живыми и недоуменно смотрели в звездное небо.

Индия. Начало XIII века.

— Раджа! Раджа! — Кричат мне во след. Смеются и бросают камни.

Никакой я не раджа. Простой погонщик слонов, Ишватан, без роду и племени. Вечно босоногий, в грязных лохмотьях. И в том я виноват сам. Тогда, на празднике Дивани, я в каком-то непонятном порыве крикнул, что я — раджа. Меня тут же подняли на смех, не захотели выслушать до конца. А ведь я просто хотел им сказать, что я в душе своей раджа. Такой же богатый и знатный. Я вижу красоту в каждом невзрачном цветочке. В пыльной травинке я замечаю прелесть. Я наслаждаюсь шорохом листвы и рокотом волн. Я радуюсь восходу солнца и дыханию ветерка. Мне земля отдает свое тепло, а небеса — прохладу. Но они не поняли меня. И слух дошел до самого махараджи. А он был так глуп и своенравен. Да к тому же еще и кровожаден. Одно лишь его слово, и озверевшая толпа бросается на меня. Загоняет между ветхими лачугами и начинает закидывать камнями.

— Где твоя земля? — Камень попадает в лицо, разбивая нос.

— Где твое небо? — Булыжник дробит кисть.

Нету сил убежать. Нету сил кричать. Некого позвать на помощь. Не к кому взмолиться о пощаде. Кровь стекает ручейками, превращая придорожную пыль в кровавое месиво. В глазах романтика и поэта медленно угасает красота.

Средневековая Испания, конец XV века. Разгул инквизиции. Я, Сезар Сампайо, имею небольшую ферму, где с молодой женой развожу коров и лошадей. По большой и взаимной любви мы соединили наши жизни, и казалась нам, что впереди нас ожидает только безоблачное небо. Обустроили дом, стали строить планы, мечтали о детишках. Нам казалось…. Да, увы, только казалось!!! Зависть сгубило едва зародившееся счастье. Не в наших сердцах притаилось это самое жестокое человеческое чувство. Оно сорняком проросло в сердце соседа, и он донес инквизиции. А этим кровожадным и безжалостным служителям лишь дай повод, лишь самый маленький намек. Они и рады. Под их бесчеловечными пытками сознаешься даже в самых не мысленных преступлениях. Моя же милая жена по природе своей была маленькой и хрупкой женщиной. К тому же обладала большими черными глазами. Это и послужило обвинением. Телосложение позволяло ей вылетать на метле в трубу, чтобы посещать шабаши ведьм на Лысой горе. Я защищал ее, я сопротивлялся, как мог. Но что я мог сделать в одиночку против толпы обезумевших фанатиков? Они жаждали крови и зрелища. Как только они не окрестили меня в слепой ярости:

— Еретик! Богохульник!

— Слуга Сатаны!

— Лакей Везельвула!

— Блюдолиз Люцифера!

Но я все выдержал. И пытки огнем и водой, и испанские сапоги. Дыбу и плети. Моя бедная женушка погибла на столе пыток, так и не сознавшись в ереси. Я был даже рад этому. А вот я прошел через все. Не сознался, но все же был приговорен к сожжению на костре. Стою, сквозь пелену пота и крови смотрю на ликующую толпу. Смотрю и не вижу ни одного человеческого лица. Звери! Животные! Огонь поднимается все выше, и все крепче обнимает меня. Вот уже лопается кожа, брызжет кровь, наполняя воздух запахом горелого мяса. Силы покидают меня, я теряю сознание.

И оказываюсь в Англии, в начале XVII века. Пастух. Всеми днями я пасу огромное стадо овец. Не моих овец. Сам хозяин этого богатства живет в замке и по вечерам устраивает веселые пирушки. Там вино рекой проливается, а на столах меняются сотни блюд. Там музыканты без устали играют и развлекают ожиревших, обнаглевших гостей. А меня мучает голод. Он грызет меня изнутри. И нет спасения от него. Как же мир не справедлив! Как он не совершенен! Но вера живет, заставляя и меня жить. У меня есть ради кого мучиться и жить. Девушка из соседнего поместья намекнула мне, что не прочь связать со мной свою судьбу. И начал я откладывать гроши на будущее. Не будь я Фрэнком Юниксом, но пройду сквозь все лишения и несчастья. Ради своего скорого счастья. Вот оно, мое сокровище: достаю из-за пазухи мешочек с монетами. Пересчитывая их, я не замечаю подошедшего барона. Увидев в моих грязных руках монеты, он просто рассвирепел. Кричал, что я продал из этого стада несколько баранов. И все мои попытки оправдаться не были услышаны. Разум его ожирел и затуманился. Он крикнул своих прислужников, и я не успел даже до конца осознать угрозы. Через мгновения я был привязан к столбу, а к животу моему привязано ведро, в котором металась огромная крыса. Я не понимал, что все это значит. И даже когда прислужники стали огнем нагревать ведро, я не подозревал, что ожидает меня! Вот крысе стало невмоготу жарко, она бешено металась внутри ведра, а потом вцепилась острыми зубами в мое чрево и стала грызть внутренности. Безумный крик сорвался с моих губ. А крыса продолжала грызть и грызть, пока не вырвалась на волю из моей спины. Кровь залила поляну. Я….

Очнулся. В комнате висела тишина, нарушаемая лишь моим прерывистым и тяжелым дыханием.

— Как? — Поинтересовалась Истина.

— О. Господи, — только и мог вымолвить я. Истина же читала мои мысли, как открытую книгу, сказала:

— В каждой своей предыдущей жизни ты умирал мучительной смертью.

— Почему?

— Душа твоя теперь за то имеет большой индекс по шкале развития. Теперь она многое может с достоинством пережить. Нет, не уговаривай меня. В Завтра ты не заглянешь! Вот и все, пожалуй.

— Все?!

— Мне пора.

— Мы еще встретимся?

— Вряд ли. Я смогу появиться только спустя 72 года. Тебя уже не будет в этой оболочке. Да и выбор может пасть на другого.

Слегка качнулась занавеска на окне. В комнате повисла абсолютная тишина.

Утром я проснулся с головной болью. Поморщился.

— Надо же присниться такой ерунде. Нет, пора завязывать с фильмами ужасов и фантастики.

Взял со стола блокнот и карандаш. Как-то рефлекторно, не осознанно, я прибавил 72 года к сегодняшней дате, и…. вновь у меня получилась правильная последовательность: 12345678. То есть, 12 часов, 34 минуты, 5 июня (6 месяц), 78 год.

И вновь сомнения охватили меня. Так что же это было: сон или…?