magalnik — Резервист

Двадцать два мужика от тридцати до тридцати восьми, уже сформировавшиеся, нашедшие частично свое по жизни, не понимали, зачем им маршировать и почему они здесь, поэтому без договоренности, но в строй никто не встал. Все сидели, опустив головы. В армии любое непослушание недопустимо, и правильно, наверное, но команда некстати пришлась. Шумилов понял, что с этими мужичками надобно как-то уладить, губой или нарядом их не испугать, поэтому после паузы зачитал распорядок дня. После второй паузы высокий призывник прокомментировал, что их призвали законсервированную военную технику обкатать, и они готовы к этому. Что касается маршировки, воспитательной работы и песнопения, то это им ни к чему. Потом, им копейки тут выплачивают, а у них семьи. Если же дребедень выкинуть, могли бы за недельку с техникой справиться и по домам. «Государству дешевле обойдется», — заключил он.

Шумилов (чуть не плача): — Да не могу я этого сделать, товарищи. Доложу все начальству — вам несдобровать, и меня вышвырнут, сверхсрочника… Алло, слушаю! Данилова на проходную, документы подписывать, главбух он. Данилов, слышал? Что? Нет, никто не сократит срок, армейский порядок незыблем. Не знаю, что сказать. Конечно, можем в заповедник прогулку сделать на два часа, вместо... а там техника ваша. Согласны, значит? Строиться была команда, главбух вернулся? Тогда шагом марш. Запевай!

Там, где пехота не пройдет

И бронепоезд не промчится...

Тяжёлый танк не проползет,

Там пролетит стальная птица.

*

Хорошо распевали мужички песню своей молодости, даже шаг армейский ставили. Вечером, после ужина, старшина мобильники разрешил из тумбочки взять для переговоров с родственниками. Один лишь Дегтярёв не воспользовался связью, а под деревом на пеньке с тетрадкой устроился. Остальные же, разобрав свои аппараты, уединились, чтоб, как солдатам, искренно зазнобам своим сказать о чувствах своих. Они, чувства, издали виднее.

Павел же Дегтярёв и тетрадку не открыл, а сидел и думал о последнем скандале с Олей, где он пришел к решению о разводе, которое он же и предложил. Это было восемь дней назад. Он вечерком тогда собрал свои манатки и в подполье поселился. В подвале Павлу удалось выкроить закоулок, выгородить и даже проем пробить малюсенький. Кроме телика там все было для опытов, которые он там проводил, диванчик стоял, был и столик на трубе. За два года совместной жизни с очень талантливой и красивой актрисой это был не первый его уход в подполье. Избалованная вниманием и славой молодая женщина, дома, в присутствии мужа, превращалась в жену, с которой требовали обыденные вещи: еду, чистую рубашку, уют в квартире и, главное, матерью стать... Ей ничего из перечисленного делать не хотелось, особо ребенком закабаляться. Поэтому Павел в этот день, взведенный, нарядился в женский халат, убрал квартиру, обед приготовил и, когда Оля заявилась, накормил ее, сам не садясь за стол, и добавил, что сожалеет о том, что еще ребеночка не может сам родить, не получается. Посему, он покидает навсегда сей дом, сказал Павел и ушел в подполье. Оля, молча, глотала слезы. Наутро получил повестку, и вот он в армии.

Ночи теплые стояли, и резервисты все в курилке собрались, где было много сидячих мест. После краткого молчания, очень аккуратный внешне мужик представился:

— Астахов Юрий, юрист, с опытом. Может, кому помощь нужна? По разводам имел дело, надумаешь — подходи. Что? Ты Малахов, значит. Тебя подставили, дело шьют… Я тебе верю. Изложишь мне кратко. Не переживай преждевременно. Нет, Малахов, плата не нужна.

— Данил Косарев, парикмахер международного класса, медали есть. Всем прически сделаю индивидуальные высшего класса. Что? Залысины тебя доконали. С тебя и начнем после отдыха. Нет, не бюро добрых услуг создать хотим, а дружную команду резервистов, где каждый из нас чего-то достиг, и это показать хотим. Тебя как? Павел. Настроение барахлит отчего, может, поможем? Как хочешь. Работаешь кем? Технарь.

Упитанный: — Знаю я вас, Дегтярев вы, на «Вымпеле» работаете. Жена, Фетисова, у вас трудится. Не буду тогда о работе говорить, но уходить-то зачем? Я же хорошее хотел… Ушел… На нем держится завод, говорит Лена моя. Жена же его знаете кто?.. Промолчу. Сам же я инженер строитель, но работаю каменщиком. Оплата выше. Фетисов я. Скучно сидим, братцы, может сбегать в буфет за... Как хотите.

Кучерявый: — Скрипач, Яков я. Могу сыграть, если не возражаете. Конечно, ты угадал национальность по скрипке и носу, правильно. Нет, не хилый я, морду набить могу. Так что? На мое усмотрение, говорите. Тогда Вивальди, господа.

Яков играл божественно хорошо и трогательно, коснувшись своей нежной игрой душевных струн резервистов. Аплодисментов не было, сидели тихо. Кто-то уточнял у музыканта, работает, вернее, играет где, чтобы еще послушать.

Яков: — В оркестре играю. Почему не солистом или первой скрипкой, догадываетесь, наверное. Дирижеру не нравлюсь, но не переживаю. Конечно, несправедливо это…

Фетисов: — Юрист, слышал? И что сделать можно?

Астахов, юрист: — Не знаю. Нет точных весов измерения вердикта правосудия, как и объективной оценки в искусстве. Поэтому повязка на глазах Фемиды служит символом беспристрастия, еще древние греки праведного суда хотели. В искусстве еще хуже: муз девять, и у каждой свое восприятие танца, музыки или стиха. Вот такая штучка.

Ильич: — Ильич моя фамилия, ленинская. Психиатром тружусь. Работа невидимая, но архи-нужная, я так думаю. Что касается сегодняшних посиделок, то хочу предложить, как психиатр, интересную Игру, с большой буквы. У каждого из сидящих есть проблемы трудные очень, или не решаемые подолгу, и они вас мучают, даже на празднике. Так вот, на таких посиделках откровенно слушать можно ежедневно о болячках одного-двух резервистов и коллективно диагноз определять. Лечить же всегда легче при правильном диагнозе, постараемся затем и снадобье подобрать при такой команде. По итогам сегодняшнего дня выявлены два пациента: Павел, который в критическом состоянии неизвестного характера мается где-то в одиночестве, и скрипач Яков с вопиющим фактом дискриминации. Я сумел изложить суть, чего молчите, воины?

Войтенко: — Бизнесмен я, но музыканта могу на себя взять, если он согласится. У меня свое дело есть в Руанде вольфрамовое, гражданство тоже есть. Да, с темнокожими работаю, поняли. Я могу, значит, организовать, как продюсер, участие Якова на престижном международном конкурсе от Руанды, а полученный денежный приз делим пополам. Ну, а лауреаты солируют затем в любых оркестрах. Думай, Яша, и данные свои дай.

Яков: — Конечно, согласен вырваться, показаться. Премию всю отдам, если получу только…

Войтенко: — Получишь, не дрейфь. Женат? Нормально, со мной на неделю полетите в Кигали. Это столица страны. О деньгах не думай, я продюсер. Конечно, звони жене…

Ильич: — Вариант, знаете ли… А первого, Павла, найти надобно, одного не оставлять.

Малахов: — А со мной как, Юра? Понял, утром займешься. Постараюсь спать спокойно.

*

Шумилов: — Не помешал? ЧП у нас. Дегтярев в КПЗ сидит за драку. Не знаю. Не пил, говорите… Вот беда. Астахов, пошли со мной разбираться. Кого бил, спрашиваете? Непонятно. Их было двое — салага и причастный к дедовщине Сокин. Нет, молодого солдатика не трогал, а Сокину Павел два зуба выбил. Ни за что говорят пострадавшие. Конечно, здесь что-то не так. Ты чего, Ильич, тоже пойти хочешь? Пошли.

В камере у Павла следователь ведет допрос в присутствии пострадавшего, чтобы обвиняемый увидел им содеянное и признался в причинах нападения на мирного Сокина. Павел, весь в синяках, сидит опустив голову и молчит. С молодым же солдатиком в коридоре Ильич беседу проводит.

Ильич: — Зачинщик драки Дегтярев сидеть должен. Нечего кулаками кидаться на безвинного солдата, правда, Мальцев? Сокин же чистеньким выйдет, а Дегтярева засудят, ибо правду некоторые сказать боятся, запугали их. А Павел не испугался, он мужчина.

Молоденький солдат: — Сволочь Сокин и вымогатель... Часы мои именные у него на руке, дед подарил, деньги вымогал у нас, новеньких, измывался. Не трус я вовсе, слышите? Испугался только. Пропустите, я к следователю с признанием.

К КПЗ подъезжает УАЗик, который привез командира полка и двух гражданских.

Командир полка: — Чей бандит подрался, ну?

Шумилов: — Мой. Старшина резервистов Шумилов. Не бандит он, а помог разоблачить...

Командир полка: — Где он? Отмывается, говоришь. Давай его. Фамилия как ваша? Дегтярев? Он целенький, как видите, только чуточку побитый. Поговорить можете, если надо.

Гендиректор с упреками на Павла накинулся, что на сборы пошел, когда такой проект для армии готовят. Он сейчас же с ходатайством обратиться в соотв...

Из микроавтобуса вываливается очень известный режиссер немолодого возраста:

Режиссер: — Более ста тысяч ежедневного ущерба от простоя терпим. Героиня фильма не в форме. Это мягко сказано. Три дня искали. В подвале дома устроила лежбище и там живет, Павла ждет. Ах, это вы, Павел. Слышишь, парень, загнется она, жалко ее. Спасать надо. В машине. Боится, что видеть не захочешь. Оленька, Пашу искалечили, помоги...

Я представить себе не мог, что женские слезы так хорошо кровь отмывают, а вы знали?

Оля: — Паша, не уходи от меня. Умру я. Майки, рубашки, все погладила, котлеты мои уже есть можно, остальное...

Павел: — Оля, я тоже без тебя не жилец, а мужлан, который заставляет тебя, актрису, хозяйственными вопросами...

Оля: — И правильно, Мои героини в фильмах все хозяйничают, как женщины, и я буду...

Режиссер:— Павел, послезавтра за Олей заеду. Чао!

Командир полка: И что будем делать, старшина Шумилов?

Шумилов: — Две ночи в моей каморке поживут, а я в палатке побуду, если разрешите…

Гендиректор: — Павел Алексеевич, так что? До конца месяца побыть здесь хочешь? ОК, просишь лишь компьютер, чтоб связь с бюро наладить. Хорошо. Товарищ полковник я...

Командир полка: — Ох, уж эти мне резервисты, покоя не дают. Шумилов, ухо давай, понял?

*

Красный уголок, наши резервисты после завтрака расселись, чтоб встретиться с замом по воспитательной работе. Майор Крестинский красочно обрисовал патриотизм армии, начиная с Суворова и кончая Афганом. Обозначил армейский строй, маршировку и песню на марше, как факторы сближения и взаимопонимания воинов могучей державы. Он так же указал на усиление мощи западных блоков вокруг, что заставляет нас соответствовать обстановке. Блоки, конечно, и против террористов созданы.

Майор: — Да, уважаемые, в перспективе вижу лишь путь наращивания наших вооруженных сил для защиты Отчизны от посягательства врагов. Только армия — оплот независимости страны. А солдат без чувства долга и патриотизма к Родине — сброд, поэтому мы с вами обязаны утро начинать с подъема флага и исполнения гимна державы и постоянно помнить о долге солдата перед народом своим. Что, какие спецы будут, не понял?

Дегтярев: — В обозримом будущем человечество, надеюсь, обезопасит свои рубежи при помощи техники надежной и без солдатиков, как на сложнейших промышленных процессах обходятся без рабочих. И все эти танки, десантники, пехотинцы не понадобятся, если не лезть в чужие края с миротворчеством и не удерживать силой порабощенных. Да, это мое мнение, как технаря, который считает, что технику можно такую создать и ею управлять нужно со знанием, а патриотизм... Слушаюсь, сидеть молча.

Резервисты попытались что-то промямлить от себя, но майор завершил беседу и ушел быстрым строевым шагом.

Во второй половине дня в учебном классе проводились стрельбы из ракетных установок на тренажерах. Резервист получал координаты предполагаемого объекта, проводил по ним расчеты и настройку ракетной установки и готовился к выстрелу после проверки инструктором своих действий. Дегтярев на четвёртой установке все настроил и ожидал лишь проверки. К Павлу неожиданно майор Крестинский подошел и потребовал показать параметры настройки. Они не совпадали с распечаткой майора на доли градусов.

Майор: — Ну что, реформатор, стрелять еще не научились, а туда же? Как у вас правильно? Смирнов, ко мне подойди. Проверь расчеты демагога этого и укажи на ошибки, а завтра в учебный центр направь... Какие поправки внес, говоришь? На направление и скорость ветра. Правильные говоришь. Что? Да я тебя, Дегтярев... Слушаюсь, товарищ полковник.

Командир полка, взяв Крестинского под руку, повел его на выход.

*

Оля: — Паша, мой руки и к столу. Блины есть будем. А на посиделки свои потом пойдешь? Возьми меня с собой. Со скрипачом познакомишь, ладно? Как зачем? Жену твою показать хочу. Вы поговорите там, а мы прорепетируем в сторонке. Нет, без афиши. А к ночи подготовься, милый, мамой стать желаю. Я так волнуюсь, Паша. Дай-то бог. Глаза закрой. Я люблю очень, очень. Боги, я счастлива!

*

Курилка, двадцать один резервист уже уселись, скрипач Яков с актрисой Журовой в медпункте репетируют. Астахов с Ильичем о чем-то переговариваются. Встает юрист и предлагает тамадой посиделок избрать Ильича. Все «за».

Ильич: — Меня Максимом кличут, вот. Начнем со вчерашних пациентов, для отчетности. Проблемы Павла решены, кажись, все знают и видели, а Яков Левитин после сборов в Африку поедет с продюсером для оформления второго гражданства. Далее у нас Малахов с криминальным делом. Астахов, может, сам скажешь?

Астахов: — Мое сыскное бюро ведет расследование. Есть обнадеживающие факты, предполагаю, что скоро клубок раскрутим и жулика назовем. Так что, Малахов, надо разбираться в людях и не доверяться красивому личику... Все, все…

Ильич: — Малахова запишем лечится у Юры. Так, есть кто еще с проблемами?

Лысый солдат: — Рыбин я, менеджер в торговле. Признание при всех хочу сделать. Не потом, Астахов, а сейчас, совесть заела. Есть, видимо, у меня она. Так вот, Майор Крестинский допытывался у меня о Дегтяреве, разговорах, содержание их. Как торгаш, с испугу, согласился доносить. И вот передумал, сидя с вами. Как выпутаться мне, подскажите? Хорошо, Астахов. Конечно, подтвердить могу, коль уже на людях сказал. Нет, не боюсь, на работе чисто у меня. Не имел право, говоришь, но методы знакомые. Сегодня же напишу признание и тебе отдам. Что, что? наказания майора потребуешь? Ха!

Ильич: — Так есть у кого еще проблемы, солдатики?

С самой дальней скамейки приподнимается рыжий Витя, всегда дремотный такой.

Рыжий: — Виктор Кубани я, художник. Пропадаю я, братцы, жить не хочется. Могу и расшифровать. Детдомовский я, без родных. В люди вышел, хорошо, даже очень хорошо заработал художником на телевидении, дом построил двухэтажный со студией, как художнику. Обустроился, жизни радовался. Дернул же меня черт жениться на даме пышных форм, которая мне внимание стала оказывать. Я же, олух, до нее, сами понимаете… Как что далее? Она же ежедневно вскорости в доме гулянки устраивать стала с танцульками в студии и разгулами, а меня в сарай выжила. Нет, в морду не дал, запил я. Нигде Розалия не работает, днем спит, ночи в разгул с кавказцами базарными. Что мне делать, братцы?

Астахов: — Ты ее, Витя, прописал все честь честью, как жену? Ясно. Пробовал поговорить? И ничего.

Ильич: — Я постараюсь тебе помочь, художник. В данной ситуации операция уникальная нужна. Поэтому мне тщательно подготовиться надо для ампутации ни чего, а кого, и насовсем, вот задача. Потерпи чуток. Здесь пьешь, Витя? Прекрати, понял. Портреты рисовать можешь? Отлично. Нарисуешь мне мою по фотографии. Ей тридцать через четыре дня стукнет, сына мне родила. Она, знаешь, очень... сам увидишь. Разболтался, кажется. Да мы все уж соскучились по зазнобам, правда? Что, Яша, развлечь хочешь? Так ты не один! Аплодисменты любимой актрисе, господа! Цветы где? Молодец, Мальцев. А эти откуда?

Старшина Шумилов: — Меня Ольга Дмитриевна попросила пригласить всех желающих на концерт. Как видите, поклонников много оказалось. Вам, товарищ полковник, стулья подготовил, сюда подойдите. Рассаживайтесь на травке, гости, земля теплая. Что, ящик срочно нужен? Тимофеев, Киселев, за мной. Подойдет, Ольга Дмитриевна? Отлично. Леонидом зовут меня, старшина резервистов. Могу и объявить. «Товарищи, тише прошу, начинаем концерт артистов!» Листов, спишь, что ли? Прожектор включи. Яков, заправь гимнастерку, солдат же. Есть, садиться на место.

Прожектор высвечивает Олю, стоящую на ящике в очень милом наряде, улыбающуюся.

Оля: — Милые воины, здравствуйте. Берегите, пожалуйста, мир и покой в нашей жизни, себя сохранить попытайтесь и домой целыми вернитесь. Да хранит вас любовь наша!

Скрипка негромко заиграла знакомый мотив, который великолепно подхватывает Журова своим мягким голосом:

Гори, гори, моя звезда,

Гори, звезда, приветная,

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда…

*

Не могу же, ей богу, перечислить все песни и романсы, которые наша пара выдала, но концерт был превосходным, с аплодисментами и «браво». Скрипач же, впервые выступающий в такой роли и, будучи в творческом ударе, так играл, что у зрителей слезу пробило.

Крестинский: — Уважаемая Ольга Дмитриевна, позвольте мне от имени командования (ты, Левитин, к своим ступай) поблагодарить вас за прекрасные песни, воодушевляющие воинов наших на патриотические чувства и подвиги, если понадобится. Мне сообщили, что ваш супруг среди резервистов находится, надеюсь, что среди лучших из них. Может, рассекретите нам его для общего обозрения?

Оля: — Паша, у меня ноги затекли, сними с ящика, милый. Да, это мой рыцарь по жизни. Опусти меня на землю, неудобно же, люди.

А люди, стоя, аплодисментами провожали счастливого Павла с драгоценной ношей на руках, из темноты скрипка заиграла им очень что-то задушевное, о любви кажется.