sumcin — Переправа

Растерянный и какой-то съёжившейся на берегу стоял мужчина. Сквозь легкую пелену тумана лодочник поманил его легкими движениями руки.

Мужик, привлечённый этим движением, встал с мокрой гальки и пошел к лодке.

— Садись, — показал рукой лодочник.

— Итить-колотить, что же меня так затряхивает-то? — мужчина перемахнул через борт лодки и уселся на носовой банке.

Лодочник встал, вытащил из уключины весло, с хрустом упер его в береговую пемзу и оттолкнул лодку. Вокруг стояла затуманенная тишина. Лодочник несколько раз махнул веслом, развернув судно носом по курсу. Пассажир перестав трястись, осмотрелся по сторонам обратился к лодочнику.

— Что-то мне было как-то холодно. Но сейчас вроде отпустило.

Лодочник невозмутимо молчал.

— Кстати, меня Вася зовут, — мужик протянул кормчему руку, тот ни как не отреагировал на это жест. Вася разверул ладонь к своему лицу, посмотрел на нее, пожал плечами и опустил руку. — Я-то сам из Сабак-Кабановска, правда, родился в Запаринске. Потом уже переехал в Сабак-Кабановск. Вот сейчас вспоминаю как тогда жил, да все как у всех было — садик, школа. В девятом выпускной был, а я уже знал, как нужно было правильно самогонку пить. — мужчина усмехнувшись щелкнул пальцем у кадыка. — Как весело тогда было!

Что со школой? Я решил, на кой мне этот детский сад с примерчиками нужен будет. Бросил это все и ушел в ПТУ, слесарем решил стать. Чего время-то терять? Я ж с двенадцати лет в гаражах у друганов своих торчал. Масло и резину я мог закрытыми глазами поменять.

Училище окончил и в армию ушёл, там из меня мужика сделали. После службы на работу устроился, там с Машкой познакомился, с первой женкой своей. Хоть и старше она меня была, любил я ее. Добрая она была, как мамка моя. Две дочурки у нас с ней родились. Она с ними возилась, а я работе или на шабашке. Деньги-то нужны были. А как деньги получишь, так святое дело было отпраздновать это дело с товарищами. — Василий ухмыльнулся, — Накатишь бутылочку, домой придешь, стоишь в прихожей, улыбаешься ей, деньги протягиваешь, а она вздыхает и ворчит.

Вот так и жили мы с ней. А как девчушки наши подросли, жена от меня и ушла. Не понятно из-за чего, я ж мужик нормальный с руками с головой. Я ж все в дом. И что, я выпить чутка не могу что ли? Да что теперь говорить… — отмахнулся рассказчик.

К матери вернулся. Она меня одна принимала таким, какой я есть. Бывало, траванёшься сивухой, так, что с утра с кровати не встать. А мамка вокруг крутится, то водички принесёт, то ведро подставит. И не ругает меня, только причитает о том, что остановиться мне пора, что гроблю я себя.

— Знаешь, — Вася посмотрел в глаза лодочника скрытые туманом, — Да вижу, что знаешь. Приелось мне это сюсюканье. Мужик же я, что мне на ручках у мамки сидеть? Уйти решил. А тут как раз с новую женщину завел. Женился на ней. Она не такая была как первая — молоденькая. Но и с этой долго не прожил. Не выдержала наверно, по молодости. Гонору в ней много было. И воспитывать меня не пыталась, и терпеть не стала. Разбежались мы с ней.

Вот я опять к матери и вернулся. И началось. На работу уйдешь, «под мухой» вечером вернешься, а она жрать наготовит и ждет меня. И глазами такими грустными смотрит. Сначала говорить со мной пыталась, а потом просто смотрела и молчала. А я это терпеть не мог уже. С похмела утром встанешь и за порог. Где-нибудь денег раздобудешь, накатишь, еще накатишь. Так день за днём и дошел до того что по две недели бухал. До беспамятства, только бы в глаза ее не глядеть. У матушки видимо терпение совсем кончилось, и она в недавний мой загул меня и поймала. Сдала меня участковому нашему, Мишке. Взял он меня под руки и отвез в Кривск в областную больницу к наркологу. Я тогда этому сопротивляться ну совсем не мог. Усадил он меня у двери врача и ушел. Я-то отоспался немного. Глаза продрал, гляжу — больничка, ну я вскочил и по стенке до выхода, а там, на улицу магазин искать, похмелиться нужно же было. Здоровье немного поправил, и пошел на вокзал, домой добираться. Там мужиков встретил, они мне еще накатили. Разговорились с ними, они, оказывается, на вокзале и живут. И на самом интересном месте нашу беседу прервали менты, то есть полицаи. Протокол составили, закрывать меня не стали, отпустили. Я сразу решил это отметить, зашел в магазин, купил полулитру, на нее мне только и хватило. На дорогу ни копейки не осталось. Решил дойти до сестры первой жены, у нее в долг взять. Правда, жила она на другом конце города. А уже вечереть начало, но я надеялся до ночи к ней добраться. Не смог — Василий состроил грустную гримасу на лице и развел руками, — Не знаю где я был, темнотища была «выдри глаз», вот я и заплутал. Еще этот холод собачий. Ног уже не чувствовал, идти не мог, в сон начало клонить. Присел в сугроб, достал пузырь из кармана, допил остатки, закрыл глаза и чую — всё! Встать не могу и двинуться уже оттого, что окоченел. Лежал я в этом сугробе и думал о мамке, о том, что она меня бы обогрела. Как она там? А потом глаза открыл, и тебя увидел.

Тем временем нос лодки врылся в береговую пемзу. Лодочник встал и, махнув рукой, указал пассажиру в сторону непроглядного тумана.

— Мне туда, да? — обеспокоенно спросил мужчина, пытаясь всмотреться в глаза своего сопровождающего. — Ну ладно. Василий перемахнул через борт, сделал несколько шагов по шуршащим камням, повернулся, — Ну бывай, братан! — махнул рукой и исчез в пелене.

Лодочник переложил весла и направил судно обратно, к другому берегу. Он чувствовал, что его там уже ждали. И верно, сквозь туман можно было видно, что у самой кромки воды сидит человек. Он обхватил руками ноги и опустил голову на колени. Когда лодка зашуршала по мокрой пемзе, незнакомец поднял голову, с трудом поднял веки и замутненными глазами посмотрел не лодочника, пытаясь рассмотреть его лицо.

— Это ты, ну наконец-то, — пробурчал незнакомец, — я тебя заждался.

Он, шатаясь залез в лодку и сел прямо на дно. — Поехали!

Лодочник уперся веслом в берег и оттолкнул легкое суденышко в непроглядный туман.

Пассажир безмолвно сидел, опустив голову. Слипшиеся длинные засаленные волосы сосульками покачивались. Когда лодка рассекала очередную волну.

— Ты думаешь, я не знаю? — мужчина исподлобья посмотрел на лодочника.

— Думаешь, я не знаю, кто ты такой и что здесь происходит? Он попытался рассмотреть лицо гребца, — Да знаешь ты все конечно. Что я тебе буду все рассказывать.

Лодочник безмолвно продолжал работать веслами. Мягко погружая их в воду и не плавно отталкиваясь, двигал лодку носом вперед.

— Постой! — закричал мужчина, — постой! Мне нужно вернуться! Мне очень надо вернуться! Я, обещаю, я приду обратно! Я же все понимаю.

Лодочник, не переставая грести, посмотрел сквозь него. Страдалец посмотрел на него, но ничего не смог разглядеть в тени савана, покрывающего голову гребца.

— Я понимаю, что от этого никуда не деться. Да ты сам знаешь, что я не вру. Но мне очень нужно вернуться. У меня там газ остался открытым. Я же не за себя переживаю, со мной все уже ясно. У меня там, сверху семья с двумя детьми маленькими живет, а сбоку старушка, — из красных распухших глаз потекли слезы. — Как же я могу так всё оставить? Нельзя же так! Слышишь ты меня?

Гребец медленно развернул лодку и двинул ее обратно.

— Да-да! — кричал пассажир, — я знал, что ты все поймешь. Как только показалась береговая кромка, он выскочил за борт, погрузился по колено в воду и побежал.

— Я вернусь! я вернусь! — удалялся его голос в тумане.

Неожиданно сквозь пелену мелькнула огромная тень и в тот же миг на берег выскочила голая женщина. Ее толстое бесформенное тело тряслось всеми складками, она что-то мычала, пытаясь говорить. Из ее рта вытекала какая-то желто-зеленая слизь, а из носа, зацепившись за верхнюю губу, свисала сопля. Между ее огромных обвисших грудей висел зажатый ими младенец. Его тельце было синюшно-красного цвета. Баба подалась было к лодке, но кормчий окрикнул ее.

— Не смей! — он выхватил бездыханное тельце, — пошла прочь, пьяная тварь! Женщина, мыча и шатаясь развернулась и пошла обратно в туман.

Лодочник перехватил младенца, взяв за ногу, приподнял и шлепнул по попке. Ребенок вдруг закричал, — Тише ты. Хватит. Услышав голос дитя затихло. Его кожа понемногу стало приобретать естественный розоватый оттенок.

Мужчина положил младенца на кормовую банку, сел за весла и вновь отправился к противоположенному берегу.

— Три дня, значит, всего три дня у тебя было, — лодочник посмотрел на ребенка. Тот улыбнулся ему широко раскрытым ртом, в котором уже блестели прорезавшиеся зубки.

— Они все время будут приходить. И все будут вести себя по-разному. Кто-то будет реветь, у кого-то появится желание выговориться. Некоторые будут врать, а некоторые наоборот примутся исповедоваться, надеясь, что это что-то изменит. Они будут жалеть о том, что не успели, о том, что не смогли кому-то сказать что-то важное. Но ты будешь знать о них все, еще до того, как каждый из них сядет к тебе в лодку. Уже подплывая к берегу, ты сквозь туман будешь видеть того, кто отправится с тобой на ту сторону.

Вихрастый мальчишка перевесился за борт и зачерпнул ладонью воду. Поднес ко рту и выпил.

— И они будут идти. Один за другим. Работы тебе будет хватать. Это, кстати не единственная переправа. Их несколько. Вот мы и на середине реки.

Юноша посмотрел на гребца и протянул руки к веслам. Лодочник отпустил их, встал и поменялся местами со своим попутчиком.

В полной тишине они доплыли до берега.

Пассажир скинул свой саван и передал его лодочнику.

— Вот и мой черед настал. А тебе нужно плыть, тебя там этот несчастный ждет. Он успел выключить газ, и заодно еще раз накатил стакан той гадости, от которой умер.

Лодочник сел на банку, и погрузив весла в воду, сделал сильный гребок и исчез в туманной дымке. Ему вслед смотрели пустые глазницы с провалившемся в них непроглядным мраком.