Dalamber — Санация, часть 1, глава 4 "Стая" (окончание)

Главные герои:

Миша Садовский, Штукарь

Настя Жиркевич

Иван Горностаев

Макс Гринь

Саня Щербаков, Монитор

Садовский сидел на краю большой кровати из красного дерева и наблюдал за тем, как плавно вздымаются худые плечи Насти. Минут двадцать назад облик волчицы исчез, и теперь на пахнущих стерильностью простынях номера мирно сопела любимая девушка нашего героя. Сон умело, как профессиональный визажист, скрыл следы недавнего инцидента, подарив лицу Насти безмятежность и покой. Наш герой осторожно накинул одеяло, поцеловал девушку в лоб и вышел из комнаты.

Горностаев развалился в бархатном кресле и, меланхолически оценивая очередную картинку, появившуюся на экране, переключал каналы. Тошные сериалы, грызня телеведущих, мультфильмы и спортивные новости отказывались приводить Ивана Петровича в хорошее расположение духа. Кнопки оказались безнадёжно вдавлены внутрь, и вскоре поверхность пульта стала похожа на равнину с маленькими ухабами и пригорками. Кроме функциональности пульт вскоре утратил и целостность, разлетевшись о стену.

— Как я только тратил время на этот бред? — презрительно кивнул Горностаев на новенькую плазму. Плазма не обиделась и продолжила источать убойные монологи Задорнова.

— Просто вы отвыкли от спокойной жизни, — рассеянно ответил Садовский.

Мужчина зевнул, слегка сощурился и плевком ворошиловского стрелка превратил беспечную муху, сидевшую на подоконнике, в свежее зелёное пятно. На фоне банальщины в лице матёрых надписей в стиле «здесь был Вася» яд королевской кобры смотрелся оригинально и свежо.

— Как Настя? Поросёнок должен был ей понравиться, — ухмыльнулся обладатель специфичных слюнных желез.

— Спит. К утру должна быть в норме, — благодарно кивнул Миша, не замечая подвох. Не всё ли равно, свинина или человечинка стали трапезой для любимой девушки?

— Отлично. Завтра у нас сложный день, — загадочно произнёс Горностаев, придирчиво осматривая торс нашего героя, завёрнутого в толстый слой бинта. — Раны не беспокоят?

— Слегка. До свадьбы заживёт.

Если бы слова Садовского имели реальную подоплеку, то узы брака не познал бы он никогда. Раны заживали на Мише, конечно, не так быстро, как на собаке, однако даже с человеческой точки зрения регенерация тканей серьёзно тупила. Следы от когтей даже не покрылись характерной защитной плёнкой.

— Ты лучше меня знаешь, какое лекарство избавит тебя от мучений.

— Нет. Я этим больше не занимаюсь, — отрезал Садовский.

Взгляды мужчин красноречиво встретились, как два бойких фехтовальщика, после чего Иван Петрович неожиданно уступил:

— Ладно, я всего лишь предложил.

В дверь настойчиво постучали, и Горностаев заметно оживился. Слегка поправив покосившийся галстук, Иван Петрович мельком оценил в зеркале свою мужскую стать и соизволил открыть.

— Обслуживание номеров. Это вы просили принести уксус? — вопросил бойкий женский голос.

— Да, милочка. Как раз вовремя.

Иван Петрович бесцеремонно сгрёб бутылку, откупорил её щелчком большого пальца и присосался к горлышку. Марина, так звали гонца с уксусом, если верить бейджу, повисшему на блузке, как сторожевой бульдог на воришке, относилась к чужим тараканам добродушно. Стряхнув с глаз настырную челку, женщина с докторским интересом взглянула на Горностаева и вкрадчиво спросила:

— Мужчина, а вы, случаем, не больной?

— Сушняк полный. Думал, от жажды умру, — поделился тот и, вспоминая суть вопроса, втащил буксирующую женщину в номер. — Нет, Марина, я в самом расцвете сил.

— Карлсон, прям, — неосторожно брякнула та. — Только пропеллера не хватает.

— Карлсону нужен не пропеллер, а Малыш, — охотно вжился в образ Горностаев. Опытные сердцееды утверждают, что грамотный флирт — ниточка к сердцу женщины. Иван Петрович сразу прокладывал километровый мост, не размениваясь на мелочи.

— Ошиблись с полом, — нашлась Марина.

— Карлсон повзрослел, и вкусы его резко изменились, — подмигнул Иван Петрович и обхватил женщину за талию. Тактичный маневр не оценили по достоинству: сверху его обдало бычьим дыханием — Марина была на голову выше своего соблазнителя.

— Если Карлсон не отстанет, то схлопочет по шарам, — недоброжелательно осклабилась девушка, взглянув на свою туфлю 45-го размера. По габаритам Марина могла быть каким-нибудь мастером спорта в отставке.

— Карлсон не обидчивый и стерпит капризы дамы!

— Это мы ща посмотрим!

— Давайте без драки! — вмешался в назревавший, как нарыв, конфликт Садовский. — Марина, если не хотите, чтобы он рано или поздно вас съел, немедленно уходите!

— А он может? — не удержала поводья женского любопытства девушка.

— Ещё как. Ничего личного, но вы интересуете его, как кусок мяса.

Горностаев смущённо улыбнулся и продемонстрировал раздвоенный змеиный язык и клыки, с которых стекала мутная жёлтая жидкость, прожигающая паркет на добрый сантиметр. Незамедлительно хлопнула дверь, и в коридоре послышались гулкие шаги осознавшей прелесть жизни Марины.

— Эх, а я уж понадеялся на сытный ужин, — пожаловался Иван Петрович. Взяв приступом холодильник, он вернулся с завёрнутой в фольге жареной курицей. На Садовского мужчина не обижался, разве что слегка разочаровался в своих способностях ловеласа.

Миша в это время смотрел с высоты третьего этажа на темнеющий холст неба. Взгляд у него был мечтательно-созерцательный, как у Малевича, набрасывающего контуры своего чёрного многоугольника. Кучерявые облака плыли важно и грациозно, как лебеди, грустным взглядом ослика Иа сопровождая свой путь. Звёзды, загорающиеся на вечернем полотне, напоминали праздничные свечи, а щеголеватые самолёты, совершавшие вечерний рейс, — хвостатые кометы. Лишь лунный серп одиноко прокладывал дорожку света к нашей планете, нагло смещая солнечную фазу.

— Знаешь, чем мы с тобой отличаемся? — подошёл к перилам балкона Иван Петрович.

Раздался щелчок зажигалки — и истерическое пламя взвилось, как пришпоренная лошадь. Край сигареты начал робко тлеть, и клубы дыма начали расползаться во все стороны ядовитым туманом. Горностаев с наслаждением затянулся: драконий жар ураганом прошёлся по гортани, осев в итоге слоем едкого никотина на лёгких.

— Ты веришь в искупление вины, пытаешься оправдать свои поступки самопожертвованием и отсутствием выбора. Но что это меняет? Доктор, который из ста операций проведёт три неудачных, будет помнить не столько моменты триумфа, сколько свои провалы. Так как отнятая жизнь стоит в разы больше спасённой. Моя же логика простая: если поступок, каким бы страшным он ни был, даёт видимый результат, то жертва, которая была принесена в процессе, является необходимой. Мы же не рыдаем по дереву, когда исписываем очередную тетрадь или ломаем грифель карандаша.

— И зачем нужно было превращать Настю в мутанта? Я не так наивен, как моя девушка! — бунтарски дрогнули скулы Садовского.

   Миша давно заметил, что все громкие заявления с момента произнесения начинают подвергаться сомнению. Бросаешь вызов мирозданию    — будь готов к тому, что сначала бумерангом прилетит к тебе твоя же перчатка. Если справишься, то готовься к массовому расстрелу. Наш герой сел в лужу недалеко от старта: наивно предположил, что получит от Горностаева лаконичный ответ.

— Человек как графин. Вместо жидкости в этом графине содержатся чувства. Любовь одно из сильнейших, поэтому занимает достаточно большой объём. После твоей смерти графин Насти оказался пустоват. Скорбь — лишь послевкусие былой любви и привязанности, как зола и угли, оставшиеся после костра. Занимает места меньше, чем любовь, а графин всегда должен быть полон. Угадай, чем твоя девушка наполнила его?

— Гневом, — тихо проговорил Садовский.

Губы нашего героя будто наполнили свинцом. Слова, произносимые Мишей, стали похожи на речевые потуги человека, отходящего от заморозки зубов. Проблема была не в уважении, и даже не в страхе. Горностаев своей отрицательной энергетикой, от которой на клумбах вяли цветы, а птицы опадали на землю, как перхоть, замуровывал в парне собеседника.

— Интересное свойство гнева в том, что количество его неограниченно. Мы любим родственников, избранников, друзей в некоторой степени, в то же время гневаться можно сразу на весь мир. Каковы масштабы, однако! — искренне восхитился Иван Петрович.

Садовский, однако, усомнился в любовных масштабах самого оратора. Своих родителей заботливый и чуткий Горностаев отправил в дом престарелых, куда заглядывал, в лучшем случае, пару раз в год. Избранницы рокового мужчины жили не больше трёх дней, после чего уныло путешествовали по пищеварительному тракту в компании желудочного сока. Друзей же он не заводил, предпочитая деловые отношения в стиле «сеньор — вассал».

— Это жгучее чувство заполнило Настю до краев, пленило её разум. Несколько часов в день она смиренно сидела на твоей могиле, а потом обдумывала планы мести, даже пыталась выйти на контакт с Даламбером. У меня не оставалось способа остановить твою девушку, кроме как запустить вирус в её организм.

— Куда же делась гарантия, что Настя не пострадает за время моего отсутствия?! Вы не сдержали своего обещания, Иван Петрович, и подвергли риску жизнь моей девушки, — ткнул пальцем в грудь Горностаева Миша.

Если с точки зрения этики этот жест мог вызвать порицания, то с позиции Ивана Петровича наглец мог расстаться с указкой навсегда. Фортуна в этот раз щедро сохранила Садовскому конечности.

— А ты не выполнил задание, из-за чего мы и переместились во времени. Настя поставила под угрозу существование нашего вида, что не было предусмотрено правилами нашего договора. Все труды могли накрыться медным тазом из-за вспыльчивости девчонки! — зрачки Горностаева мгновенно утонули в темноте змеиных немигающих глаз, как в болоте.

— Это ведь не вы сделали Настю мутантом? — догадался наш герой. Быстрее исчезнут в России гастарбайтеры, чем Горностаев поможет пенсионерке перейти дорогу.

— Разумеется, нет, — заверил его Иван Петрович. — Мангуст оказался куда более лояльным, и решил спасти ей жизнь известным тебе способом. А потом приказал мне следить за реабилитацией Насти и обучить её контролю над обретёнными способностями. Этот выскочка знал, как досадить мне!

Чистосердечное признание хоть и облегчает вину, но не отменяет наказания, неизбежного, как встреча ключа и замочной скважины. Пальцы сжались и приняли боевую готовность, после чего, костяшки врезались в подбородок Горностаева, сладостно празднуя верный пункт назначения. Если первый удар Иван Петрович пропустил из вежливости, позволяя Садовскому выпустить пар, то с локтём, задиристо метнувшимся к переносице, шутить не стал. Несмотря на неуклюжесть циркового медведя, он слегка подсел, блокировал резкий выпад ногой и, тотчас вырастая, боднул Мишу лбом в грудь. Наш герой скрипнул зубами, как наждак по дереву. Приём коленом был раскрыт ещё в зародыше, потому правое бедро Садовского превратилось в тяжёлую оглоблю.

— Превратись в Тумаша, Гриня, да кого угодно! Покажи, на что способен! — подзадоривал Горностаев.

По спокойным выверенным движениям ощущалось, что бой для него не поднялся даже до планки учебного и отдалённо напоминал басню про Слона и Моську. «Моська» с рвением берсерка пыталась ужалить «Слона», но несла потери, пропуская скользящие одиночные намёки под рёбра. В замкнутом прямоугольнике балкона Иван Петрович был явным фаворитом.

— Обойдётесь без представлений! Мне не нужна чужая шкура, чтобы сражаться с вами! — зло процедил Миша. С пару секунд назад он, опершись на перила балкона и стену, предпринял отчаянную попытку протаранить противника беспроигрышной комбинацией, но недооценил комплекцию Горностаева и чуть не отшиб себе пятки.

— Так я и знал. Твоя генетическая память стёрлась. А превращаешься ты не при зрительном контакте, а тактильном. Поэтому в схватке с Настей ты смог принять только облик оборотня, — торжествовал Иван Петрович. Давил на Садовского он уже не только в физическом плане, но и в моральном, как будто выпускал с баллона воздух.

— Вы наблюдали за тем, как Бурка будет пытаться разорвать меня на куски! — пропыхтел наш герой, тщетно пытаясь ухватить инициативу.

— Не скрою, от зрелища получил удовольствие. Тренировки для Насти не прошли даром, — сладко, калорий так на двести, улыбнулся Горностаев и досадно протёрся плечом о стену, сместившись не в ту сторону.

Если плохому танцору мешает репродуктивная система, то Ивану Петровичу — гонка за престижем и самолюбие. Рассвирепев, человек с раздвоенным языком утратил прежнюю грациозность и начал действовать скупо, как асфальтоукладчик. Пробив слабую защиту Садовского, Горностаев мощным апперкотом осадил Мишу на землю, как тряпичную куклу.

— У вас ничего не получится, — сказал наш герой, лопая кровавые пузыри на губах. — Не смогли сделать меня своим рабом, не удержите и Настю.

— Стоило ослабить поводок, а ты уже опьянел от свободы и занялся демагогией, — иронично сказал Иван Петрович, схватив нашего героя за волосы и поднимая над землёй. — Ты просто оболочка старого убийцы. Гринь явно не святоша, твои деяния будут оценены им по заслугам. Для Мангуста ты перебежчик, предатель, он тоже не будет особо церемониться. Для Даламбера ты вообще ценный экземпляр, твой череп будет висеть у него, как оленьи рога.

— Лучше жизнь отшельника, чем конура сторожевого пса, — едко заметил Миша, не пытаясь вырваться из цепких, как у обезьяны, пальцев Ивана Петровича. Неподдельный пофигизм раздражает куда больше, чем открытое сопротивление.

— Мои двери всегда распахнуты перед тобой. Если передумаешь — готовься играть по чужим правилам. Твоя девушка останется со мной, — заключил Горностаев, нарочито твёрдо расставляя логические акценты.

Возражать, лежа на горе мусорных пакетов, Садовский не стал. Одичало глянул на окна гостиницы, сбросил с головы картофельные очистки и пополз по вонючей куче. Вороватая кошачья морда высунулась из ящика для отходов, готовая до потери пульса сражаться за найденный рыбий скелет. Оценив, что свалившийся человек на чужое богатство не претендует, кот перестал шипеть и на правах царя горы отправился налаживать дипломатические отношения. Потеревшись о штанину, усатый разбойник получил полагающуюся порцию ласки и замурлыкал.

Почему тёмные и светлые полосы наших судеб так связаны? Горе и неудачи воздвигают перед нами конкретные цели. Преодолевая трудности на пути к заветному пику горы, мы осознаём важность того, за что боремся, и подключаем внутренние резервы, расширяющие границы собственной воли. Счастье, как мало бы оно не длилось, — скромное вознаграждение трудов. После чего отправляешься к подножию очередного Эвереста, дабы не возгордиться и не почивать на лаврах успеха. В ситуации Садовского препятствие было обозначено, что нельзя было сказать об инструментах…

—Слушай, Вовчик, может ну его в пень? — жалобно сказал худощавый, как диатезная вобла, парень, ростом с любого из гномов Белоснежки. Настоящий возраст раскрывала щетина на подбородке, топорщившаяся, как иглы ежа.    — Я это… могу у предков попросить.

— Тля, Макс, завали. Сейчас заловим какого хмыря и вытрясем с него бабло, — авторитетно заявил громадный Вовчик, выстреливая суставами. Парни, очевидно, решили попытать удачи в уличном мародёрстве, и это был их скромный дебют.

— А если нас ушатают? — дальновидно заметил приятель.

— Ушатают, так ушатают. Попытаться стоит, — сурово прозвучала «пацанская» правда из уст Вовы. Решительность в личном спидометре парня дошла до критической отметки. — Смотри, что у бати с полочки стащил.

Макс в предвкушении уставился на карман друга, откуда появилось блестящее металлическое дуло, и невольно отпрянул.

— Ты совсем идиот? Захотел срок в тюрьме отмотать?

— Не ссы. Зажигалка, — в доказательство своих слов Вова щёлкнул курком, и дуло послушно извергло пламя. Макс с облегчением вздохнул — отец друга работал в правоохранительных органах. — Во, смотри, пацанчик с магаза вырулил.

Садовский осторожно выглянул из-за стены и обнаружил, что жертвой оказался… Монитор, его давний друг. Щербаков возвращался из торгового центра с набитым рюкзаком, где кроме продуктов, вероятно, затаилось кимоно, тревожный знак для среднестатистического карманника. Вован заливисто свистнул и подозвал Саню к себе под предлогом помощи с тяжёлым диваном. Наличие предметов мебели почему-то не смутило Монитора, и он послушно нырнул в темень переулка.

— Руки вверх! — рявкнул Вова и направил дуло пистолета в грудь Щербакова.

— Просто отдай нам деньги и можешь топать. Если есть карточка, то желательно продиктуй пин-код, — расшифровал Макс и вдруг, вглядевшись в лицо схваченного парня, выругнулся. В силки попалась знакомая птица.

— Гринь?! — сработал на опережение Саня. — Не знал, что ты занимаешься грабежами…

Вова тревожно оценил расстановку сил и заёрзал извилинами. Затем приклад ласково тюкнул Монитора по затылку, отправив того в царство Морфея.

— Тля, Вовчик, ты конкретный дебил!!! — накинулся на друга Макс. — Он ведь нам мог добровольно денег дать.

— Иди ты в баню, — окрысился на него тот. — Вдруг бы он в ментовку двинул?

Майка на груди Садовского пропиталась кровью и прилипла к хозяину. Тело теряло жидкость быстрее, чем дырявый пакет. Нужна была срочная перевязка или…

— Парни, нужна помощь, — не узнал свой ослабший голос наш герой, буквально вываливаясь к ним из ниши. Вова первым принял зов о помощи и ухватил падающего, как Пизанскую башню, Мишу под локоть. Не осознавая своих действий, Садовский крепко обхватил руку парня. Друг Макса вскрикнул и попытался освободиться, но куда там: конечность нашего героя будто приросла к нему. Мишу подхватил океан эмоций: он будто проваливался в бездонный колодец, а потом воспарял в небеса, распадался на атомы и собирался снова, входил в раскалённую лаву и почти сразу ощущал пронзительный холод, терял чувствительность и обретал её снова.

Глаза Вовы скрылись за горизонтом век, со рта начали Ниагарой сбегать струйки пены, а все кровеносные сосуды и жилки проступили из кожи настолько, что парень стал наглядным анатомическим атласом. Садовский переливался разными цветами, начинал рябить, менять очертания, но даже не это было странно: порезы нашего героя начали стремительно заживать и появляться в тех же местах на теле Вовы.

— Эй, хватит! — испуганно крикнул Макс. Схватив металлический прут (кто ищет — тот всегда найдёт, тем более на помойке) маленький человек огрел им по спине Садовского, однако тот даже ничего не почувствовал. Секунда замешательства — и свободная рука Миши впилась в голень Гриня.

Щербаков скривился от ноющей боли в затылке и рывком поднялся на колени. Его ожидала странная картина: Макс и его приятель валялись без чувств на мусорных баках, третий же, незнакомец, валялся на земле, что-то бормотал и пронзительно смеялся…