Halgen — Смех сквозь сопли

Кто заплакал, кто выругался, кто показал кулак в сторону большевиков, кто перекрестился. Конечно, кто-то и обрадовался, и даже спел какую-нибудь революционную песенку. Но общим для всех стало одно — смерть Императора все восприняли серьезно.

За плечами уже было больше века атеизма, распространенного в интеллектуальных кругах. Но даже закоренелые атеисты чувствовали, что в царе есть нечто, отличающее его от простых смертных. Что он… Все-таки помазанник Божий!

Про Николая Второго впоследствии говорилось много. И слабым его звали, и безвольным, и излишне сентиментальным, и неспособным нести царскую долю. Но никто и никогда не называл его — смешным. За всю историю про Николая Второго не было сложено ни одного анекдота. Даже лишенный жизни своими бывшими подданными, столп погибшей Империи и после своей смерти остался им.

Впрочем, а был ли в нашем прошлом юмор в современном смысле этого слова? Ну да, были скоморохи, шуты и юродивые, ныне записываемые в «юмористы». Но если мы приглядимся к ним внимательно, то ничего общего с современными комиками, конечно, в них не найдем. Да, некоторые их слова и действия вправду вызывали смех. Но между взрывами хохота в народ летели мудрейшие мысли о самых основах Бытия. Смех людей был для них не самоцелью, а инструментом для привлечения духовных сил к самым трудным, самым сокровенным вопросам жизни. Энергия у смеха высока, потому и силы он может привлечь — большие. Это примерно так же, как сегодня мы смеемся над многими вещами, связанными с половой жизнью людей, особенно — с половым актом. Понимая при этом все величие тайны зачатия и рождения.

Смеяться над идеей Православного Царства и над царем, конечно, никто не мог. Не из боязни наказания (которого в веке, скажем так, 15 и быть по большому счету не могло), а просто потому, что это никому не пришло бы в голову. Идея Православного Царства не смешна настолько, насколько не смешны рождение и смерть, солнце и звездное небо…

В 20 веке русская идеология деградировала от идеи Православной Империи к коммунизму. Это учение не могло дать ответы на главные человеческие вопросы — на вопросы жизни и смерти, а потому с самого своего рождения было ущербным. И потому народ направил на нее струю своего смеха, смысл которой в том и есть, чтоб подобно скальпелю хирурга отсекать все смешное (то есть — ненастоящее) от серьезного (то есть — настоящего). Но теперь народ принялся смеяться над тем, над чем прежде смеяться он бы не стал — над идеей, лежащей в основе государства.

Ленин для многих поколений (в том числе и для моего) превратился в комического героя. Его комизм рос по мере того, как забывалось все серьезное, что было связано с ним. К моему времени только смех и остался…

Появился Сталин, и хохот прекратился. Только ли от страха, как любят утверждать некоторые?! Ведь смех — он сильнее страха, и сквозь плиту страха всегда пробьется, а если уж не пробивается, то, значит, его и в самом деле — нет.

Что интересно, анекдоты про Сталина все же были, и дожили до наших дней. Только все они — не смешные, что и сделалось отражением той эпохи в народной культуре. Видимо, народная душа все-таки почувствовала в сталинской эпохе приближение к прежней имперской идее, ее отблеск. И, в отличии от коммунизма, эта идея не могла быть смешной…

Сталин был столь серьезен, что на его похоронах проливали слезы даже матерые мужики. И люди серьезно рвались к гробу для последнего взгляда на мертвое лицо, серьезно давили друг друга насмерть, что для некоторых из них было избавлением от греха самоубийства. За всю историю человечества такие похороны случились всего лишь дважды. Второй раз — в Иране с всеобщими слезами и смертельной давкой хоронили аятоллу Хомейни.

Смерть Сталина многие люди того поколения переживали, как падение в смертельную, лишенную дна пропасть. Что же, так оно и было на самом деле. Ведь Сталин не оставил после себя никаких теоретических разработок имперской идеи, которые мог бы взять себе на вооружение народ. А коммунизм, номинально остававшийся идеологической основой страны, уже был объектом насмешек.

Это и предопределило появление Смешного Человека, занявшего то место, которое когда-то занимали русские цари, а потом — Сталин. Конечно, когда шут лезет на царский трон при живом и здравствующем царе, ради шутки уступающем ему свое место — то это комично. Но если царя в живых нет, а шут вполне серьезно позиционирует себя в его качестве, то это уже — трагедия.

Выращивание кукурузы в Заполярье, проект «Целина», хлеб «Русское чудо», удары сапогом по столу на дипломатических переговорах. Обещание построить коммунизм за несколько пятилеток… Хотя к чему его, спрашивается, строить, если живое воплощение коммунизма уселось в кремлевском кабинете. Смешное, как ему и положено быть!

В те же времена появились и первые юмористы, для которых смех сделался продуктом, продаваемым за деньги, то есть — товаром. Из Риги в Ленинград на скором поезде катил первый из них, обезьяноподобный Райкин. Идея сделать смех — товаром была для него хороша, но все-таки чтобы смешить, надо иметь еще и объект смеха…

Долго искать этот объект необходимости не было. Ибо он и так — на самом видном месте. Коммунизм в разных его ипостасях, хоть в облике директора овощной базы, хоть в образе начальника жилконторы!

В ту пору началось извращение самой сущности русского юмора. Она стремительно мутировала. Подобный скальпелю хирурга, русский смех всегда отсекал неизлечимо больное от здорового и вечного. Все равно как в области половых сношений тот же смех отсекает блядство от чистой любви. Но когда больным сделалось буквально все, юмор из лечебного инструмента превратился в орудие убийства. А, точнее — самоубийства.

Последователи Смешного Человека оказались еще смешнее, чем он сам. Правда, вели они себя с утрированной серьезностью, чем только лишь усиливали хохот. В этом море хохота даже самое серьезное в человеческой жизни событие, ее прекращение, по отношению к смешным властителям воспринималось, как хохма. А что еще можно подумать про кончину человека, который всю свою жизнь только и делал, что всех смешил, имея при этом самый серьезный вид? И если вид мертвеца в гробу — наиболее серьезен, значит эта шутка — самая смешная. Так русский юмор сделался черным.

Небольшое отступление о том, как дети чувствуют дух времени. Когда мне было 9 лет, то умер министр обороны, маршал Советского Союза Д.Ф. Устинов. До этого хоронили Л.И. Брежнева и Ю.В. Андропова. Помня их похороны, я приготовился к выходному (то есть — траурному, конечно) дню, когда в телевизоре маршируют солдаты Кремлевского Полка и БТР тащит катафалк с гробом. Но мама меня очень огорчила, сказав, что ни выходного дня, ни траурной процессии по этому случаю не будет. Не тот масштаб личности. Тело Устинова просто сожгут, а его прах соберут в урну.

Я, не имея еще никакого представления о кремации, тут же представил себе, как на Красной Площади разводят большой костер и бросают в него тело маршала Устинова. Когда он догорает, а пепел — остывает, то два солдата с метлой и лопатой собирают прах и выбрасывают его в мусорную урну. Там же, на Красной площади.

Единственная тема, которая еще оставалась серьезной в СССР тех времен — это тема героев войны. Ведь если просто смерть может все-таки иметь комический привкус, связанный с ее обстоятельствами (вроде утопления в выгребной яме или заворота кишок от обжорства), то гибель в бою — никогда. Из последних сил, стараясь сохранить в себе хотя бы щепотку серьезности, коммунизм хватался за героическую тему. Деградирующий агитпроп из последних своих сил убеждал, что герои войны гибли не только за Родину, но и за коммунизм, про который они помнили каждое мгновение войны. Но идею коммунизма это не спасало.

Во время окончательного краха коммунизма были, конечно, попытки посмеяться и над героями войны. Но распространения они не получили, оставшись уделом лишь наиболее бессовестных юмористов. Народ же своим смехом отделил зерна от плевел и героев войны от коммунизма. Славные воины остались в неприкосновенном славном прошлом, уже не влияющем на настоящее и на будущее, а коммунизм был высмеян насмерть.

Но уничтожив коммунизм, русский юмор лишился и своего объекта. Точки приложения. И произошла последняя, наиболее драматичная мутация русского юмора. Если старорусский юмор был мудрым, юмор советский был добрым (хоть под конец и черным), то новый юмор стал злым. Причем его острие теперь направлялось не против идей и правителей, но — против ближних.

Что до власти, то она окончательно и безнадежно превратилась в карикатуру и уже даже перестала это отрицать. Но эта карикатура приелась, как вырезка из юмористического журнала, с незапамятных времен висящая в туалете. Вроде, теоретически она и смешна, но настолько приелась, что все давным-давно принимают ее просто за часть стены.

Если отношение советских властей к коммунизму было гротескно-серьезным, что вызывало народный смех, то отношение посткоммунистической власти к идеи «правового государства», позиционируемой ею в качестве новой идеологии, с самого своего начала отличается тотальной несерьезностью. Юморизм самой власти тут просто не оставляет места для народного юмора. Тем более, что специфический властный юмор в виде откровенно глумливых законов (наподобие «борьбы с табачным дымом») или введения новых, заведомо бессмысленных бюрократических процедур, оборачивается для и без того занятых людей лишь новыми хлопотами. Такие шутки смешны лишь для своих самодурствующих авторов.

Народ не отстает от властных «шутников», только злость своего смеха направляет не на власть и не на ее идеи, а на своего ближнего. Взаимные насмешки и издевки превратились в норму жизни. Между тем, единственное, чем оправдывает свое присутствие власть — это отсутствие ей достойной замены. И правда, поди, поищи что-то серьезное там, где высмеяно уже буквально все! На том и удерживается верхушка современного российского (именно — российского, а не русского) общества. Только в случае, если от народа потребуются какие-то серьезные действия, например — военные подвиги, то совершать их во имя тотально несерьезной, карикатурной власти, разумеется, никто не будет.

Все, мы досмеялись до самого дна! До предела! Осталось лишь задуматься о том, как не высмеять друг друга насмерть. Чтоб народ не прекратил свое существование. Но для этого жизненно необходимо отыскать что-то тотально серьезное. Вечное.

На данный момент оно отыскалось — это гражданская война на русском юге. Что же, если в ней нам будет дарована Победа, то она должна сделаться тем зерном, из которого вырастет дерево нового Русского Мира. Само слово «Новороссия» указывает нам на это! И основа Русского Мира, его идея, конечно, будет серьезной, ибо она — вечная. А вот вокруг нее, как всегда, будет много всего, над чем можно посмеяться. И тогда мы сможем вволю похохотать мудрым русским смехом!

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год