Halgen — Арал

Портовый город... Конечно — игривые волны, лазурь, запах йода и брома, шипение кудрявой пены, соленый ветер. И вместе с этим — зовущий в даль горизонт, лес мачт и труб, разноцветные флаги и разноязыкие матросы.

Игра воображения сливается с реальностью. И в Петербурге, и во Владивостоке, и в Архангельске, и в Сингапуре, и в Кейптауне, и в Роттердаме... Во всех портовых городах, кроме Аральска! А в Аральске... Она так и остается игрой воображения. А реальность показывает несколько полуразвалившихся пакгаузов со сломленными крышами да пару покусанных ржавчиной портальных крана. Это на берегу. А в море?

Море застыло полем из сухой растрескавшейся глины, убеленной кристалликами соли. По этому морю можно ходить хоть в сапогах, хоть босиком. Но только — не на лодке, шлюпке, катере или корабле. Кстати, а корабли? Какой порт без них?!

Вот и они! Бессильные совладать с чужой сухой стихией, они навсегда уткнули в нее свои кили, привалились к ней бортами. К кораблям можно подойти снизу, как в сухом доке, потрогать ладонью их винты и рули. Навсегда остывшие трубы и лишенные флагов мачты будут грустно возвышаться над гостем, рассказывая о печальной судьбине. Морская жизнь закончилась вместе с морем, а смерть в облике человека с автогеном — все не приходит. Ибо резать корабли прямо в бывшем порту, на не оборудованном месте — слишком хлопотно и дорого. Проще оставить так.

Среди абсурдных в сухом поле кораблей стоят и два корабля-воина. Отличить их можно только по военно-морской шаровой краске, остальные военные атрибуты в виде пушек-пулеметов с них, конечно, давно сняты. А по конструкции они — те же самые озерные кораблики, что и рыбацкие, и грузовые, и пассажирские. Даже названия этот тип кораблей — не имеет. Ни крейсера, ни мониторы, ни миноносцы, ни канонерки. Корабли и корабли, размером где-то с базовые тральщики.

Впрочем, за неимением крейсеров настоящих, эти горе-корабли сошли бы тут и за крейсера. Тем более, что один раз за историю они все-таки воевали. Да, был морской бой на Аральском Море! В 1920 году эти два корабленка с гордыми именами «Ташкент» и «Хан Хивинский», относившиеся к Красному Флоту, обстреляли безнадежно отступавшие части армии Колчака. Подбить лихо маневрирующий в море корабль из полевых пушечек — почти невозможно. Спрятаться от него на ровнейшей местности, лишенной и единого холмика — некуда.

С тех пор воевать на Арале было не с кем. Какое-то время корабли еще служили военно-морским силам Советской России (ибо понятие «Казахстан» в те времена было лишь научным термином востоковедов). Но когда их бесполезность сделалась очевидной корабли разоружили и законсервировали. Так и прошла их жизнь.

Душа портового города, несомненно — само море. Которого в Аральске — нет. Оно ушло, испарилось, напоив своей водой неблагодарную сухую землю. Памятью о нем остались белесые, похожие на перхоть, соляные кристаллы.

Вместо соленого ветра здесь — соленая грязь. Ее облака поднимаются яростным степным ветром, несутся на дома и цветники, на кусты и деревья, превращая их из зеленых — в жухло-желтые. Пыль скрипит на зубах, забивается в нос и уши, лезет в дверные замки, облепляет вывешенное для просушки белье.

Город без души. Его единственное дело — умирать. Каждый год, как язык невидимой исполинской коровы, слизывает из него сотню-другую людей. Единственная живая здесь мысль — это раздумье о поисках счастья в далеких краях. Все больше безжизненных домов одурело глазеют пустыми окнами на пустеющие улицы.

В 80-е годы говорили, что город еще может ожить. Сказывали о фантастическом строительстве системы каналов и мощных насосов, которые погонять сибирскую воду вспять, с севера на юг. Кто-то даже, вроде, побывал в Сибири, и видел стальные зубы экскаваторов, уже вгрызшиеся в сибирскую землю. По городу пошли слухи, мол «Может, и не стоит уезжать, через пару годочков и тут жизнь наладится. С водой она придет. Тогда фабрик-заводов тут понастроят, говорят, даже Институт Водного Хозяйства откроют. Будет где молодежи учиться!» Но через пару лет стройка в сибирских лесах завязла, а еще через год в Аральске по ней справили поминки. То есть не поминки, конечно, а — прощальные пьянки. Несколько сотен семей разом покинули обреченный город.

Когда-то в городе были и церковь и мечеть. Кто шел в церковь, тот был, конечно, русским. Ну а кто направлялся к мечети, того относили к казахам, родным детям бескрайнего поля. Хотя внешне здешние русские и казахи ничем друг от друга не отличались — все черноволосые, невысокие и коренастые. Ибо на острове посреди выжженной и обмороженной степи люди волей-неволей тянутся друг к другу. Не смотря на различия в вере, и, тем более — в языке. Но в городке уже давно не было ни церкви, ни мечети, и все его жители относили себя — к русским. Говорили в нем, разумеется, только по-русски, читали русские книги, пели русские песни, детям рассказывали русские сказки. Потому и уезжали отсюда все только — на север, в Россию, и почти никто не отправлялся на юг, в Алма-Ату или Ташкент.

Сказывали, что Арал когда-то был так богат рыбой, что она даже щекотала тела купальщиков, ничуть не страшась человека. В те годы половина города была сплошным рыбным базаром, трепетавшую живую рыбу везли отсюда в цистернах с водой на север, в русские земли. Тогда и сам город выглядел иначе, чем теперь. Он был богат вишнями и сливами, все лето был ярко-зеленым Испарение аральской воды смягчало летнюю жару и лютый зимний мороз. Потому народ ехал сюда и из перенаселенных, страдающих недостатком земли русских деревень, и из выжженных и обмороженных казахских степей.

Но тех благословенных времен не помнили даже старожилы. Им о них рассказывали их родители, и эти истории напоминали сказки. Ничто более не предвещало возвращения сказочных времен. Да если бы они и вернулись, какая бы в том была радость для человека уже не 19, а — 20 века?! Какое ему счастье в возможности стать рыбаком, если он хочет стать космонавтом, летчиком или инженером?!

Ребята из Аральска, проделав двадцатикилометровый путь на велосипедах, смотрели на водную гладь. Зеленую от водорослей, настолько мелкую, что по ней можно пройти пару километров и погрузиться в воду лишь по колено. Нет, не могло это капитулировавшее море вызывать к себе уважения, а тем более — любви. Потому из Аральска за весь 20 век не вышло ни одного моряка. Понятно, что в своей жизни выходец из Аральска мог повидать и Ледовитый, и Тихий океаны, и даже Атлантический и Индийский, и лицезреть истинную морскую силу... Но память детства — самая крепкая, и если уж с ранних лет в нее заложена картина победы суши над морем, то ничто уже не сможет ни вытащить ни замалевать. И зачем оно вообще есть на Земле, это непутевое море?

Вдоль мутной речки Сырдарьи в нескончаемую колонну вытянулось пешее войско, с фронта, тыла и неприкрытого фланга защищенное отрядами закованных в доспехи всадников. За войском скрипели колеса многочисленных обозных повозок, запряженных волами. Несмотря на быстроту конницы, войско продвигалось вперед с пешеходной скоростью — не быстрее двадцати километров за день.

Голову одного из всадников венчала корона. Это и был предводитель войска, легендарный царь Кир. Впрочем, само слово «кир» на древнеперсидском и означало — «царь», и какой из царей священной династии Ахменидов вошел в историю под этим именем, остается по сей день загадкой. Никто не может отрицать, что поход в северные степи совершил не один, а несколько персидских царей.

Северные степи... Много горя принесли они персидской земле, когда в ее пределы отравленными иглами вонзались степные всадники. Пылали селения, гибли под конскими копытами посевы, нажитое десятилетиями богатство исчезало в мешках похожих на волков степных людей. Никто не сомневался, что они — суть порождение Ахримана, черного бога, стоящего во главе абсолютной тьмы. Вечно сражается с ним светлый бог Ормузд и ему помогают в том люди, разрушая путы тьмы стрелами света.

И теперь персидское войско направило свои мечи и копья в самое сердце тьмы, в нутро его царства. Только толку от похода не было никакого. Прежде с успехом штурмовавшее арабские и греческие города, в сухой степи оно оказалось беспомощно. Ибо городов здесь не было, а селения степняков мгновенно покидались обитателями при приближении персов. Они мгновенно седлали коней, хватали мешки с самым ценным, и исчезали за горизонтом. Где их там найдешь? Отклониться от реки — верная смерть, ведь источники воды персидским командирам там неизвестны, с пути без ориентиров легко сбиться и заплутать, чтоб погибнуть от жажды. В бескрайнем поле войско раздробится и рассеется, сделается для противника безобидным. И он сможет ловко разбить его по частям. Потому персы были привязаны к нити реки, дарующей и драгоценную в глинистой степи воду и указующей путь. Их путь было легко предсказать.

На само войско, впрочем, степняки не нападали. Собранное вместе оно для их разрозненных отрядов было непобедимо. Скорее, врагом были болезни, переносившие воинов из походных колонн на обозные телеги. Кого трясла лихорадка, кого смывало поносом, у кого на ногах гноились язвы...

Врагом, конечно, была и усталость, порожденная многодневной ножной работой. Врагом была и досада, вызванная тем, что в родные земли предстояло вернуться и без добычи и без славы. Ни драгоценных греческих ваз, ни серебра и золота, ни столь же драгоценных арабских коней, ни пленников-невольников. И рассказать ветерану будет не о чем. Ни одной битвы, о которой можно рассказать с жаром, с горящими глазами, сочиняя на ходу подвиги, которые и не совершал!

Царю было не лучше, чем простому солдату. Его изматывала та же сила степного пространства, кусали те же малярийные комары, с мутной речной водой он проглатывал тех же микробов. Вдобавок у царя были еще и свои, царские волнения. Что если пока он идет в этом бесконечном походе, на родную землю обрушатся землетрясения, засуха, ураганы, саранча?! Узнав об отсутствии правителя, могут напасть соседи, те же греки или арабы. В конце концов, могут напасть и здешние степняки, которым лучше всех известно, что земля Персии лишена войска и сделалась легкой добычей. Кто будет оборонять Империю, помогать пострадавшим, наказывать противника?!

А еще у царя есть родственники. Его трон для многих из них — место лакомое. В отсутствии царя ничего не стоит занять его, а потом не вернуть законному правителю. А потерявшее силу от изматывающего похода войско уже не сможет ничего сделать.

Рядом с царем на коне ехал маг. Маги... Это слово, прошедшее сперва через пласт европейских сказок, а потом диснеевских мультиков, ныне изменило свой смысл до неузнаваемости. В облике мага до нас дошли лишь предметы его одеяния — остроконечный украшенный звездами колпак, синяя мантия. Но о том, что маги были священниками веры Заратустры, Зороастризма, ныне прочно забыто.    

Заратустра принес на Землю волю Ормузда и научил людей, как пробуждать в себе свет и побеждать тьму. По заповедям Заратустры построена могучая Персидская Империя, цари которой ведут свой народ на очищение света от липкой тьмы. А семя Заратустры осталось сокрытым в Аральском Море, в самой сердцевине земель Ахримана. Когда свет Империи разгонит северную тьму, в Арале искупается прекрасная дева и невинно зачнет от этого семени Космического Спасителя, Астват-Эрета. Который установит окончательное торжество Ормузда и падение темных цепей Ахримана не только на Земле, но и в Небесах.

В состав Империи входили в то время и Палестина с еще не разнесенным в пыль Соломоновом Храмом. И Аравийский Полуостров с Каабой. Персы знали, что семиты связывают с теми храмами будущий Конец Времен и наступление Мирового Добра. Но для них самих места, священные для евреев и арабов, выглядели лишь нагромождением чужих камней, вертепами варварских божков. Присутствие которых у других народов — суть козни хитроумного Ахримана, уводящего чужаков с пути истинного и обращающего их в своих слуг.

Горизонт покрылся клубами пара, что означало близость большой воды. Радостный клич пробежал по рядам воинов, и они, несмотря на усталость, ускорили шаг. Конники оторвались от пехоты и во всю прыть понеслись к священному морю. В их числе были и сам царь Кир с магом.

Персия выходила к Индийскому океану и нескольким большим морям — Средиземному, Красному, Каспийскому, Персидскому заливу. Имела один из сильнейших в мире флотов. К чему ей выход еще к одному морю, по которому идти все равно — некуда и воевать или торговать на котором — не с кем? А к тому, что море это — священное, и выход к нему важнее, чем ко всем остальным морям, взятым вместе! На его берегу должен быть построен большой город с главным храмом веры Заратустры, в котором не угасая, до самого пришествия Астват-Эрета должен пылать большой Вечный Огонь! В этом городе и будет жить Девственница, которая станет зороастрийской Богородицей.

Кир, маг и воины зашли по пояс в воду. Они омывались священной водой, вслед за магом произносили таинственные слова. А когда вышли на берег, то принялись набирать соленую аральскую воду во фляги, сделанные из старых, твердых тыкв. Эта добыча станет единственной, принесенной из северного похода. Вместо жемчуга и серебра, золота и коней, невольниц и драгоценного оружия.

Кир осмотрел морской берег. Здесь надлежало построить город и главный храм Зороастра. С чего будет жить этот город? Море богато рыбой, сети рыбаков здесь всегда будут полны до краев. Но торговать ею не с кем, степные обитатели рыбу не едят. А вести ее в Персию — невозможно, по дороге она обязательно погибнет и протухнет. Потому в этом городе не будет ни ремесла ни торговли, город этот будет священным, храмовым.

В сухой степи нет стройматериала. Разве что, тонкие кусты, растущие на берегах речки Сырдарьи. Из них здешние злые обитатели сооружают свои юрты. Но не будут же персы жить в юртах! А храма из тонких веток тем более — не построить. Потому каждому камню, который ляжет в тело храма и города на берегу Арала, придется проделать большую дорогу от иранских каменоломен до далеких северных берегов.

Город должен быть и крепостью. Потому как со всех его сторон открывается ровное поле, и с любой стороны каждое мгновение следует ожидать набега страшной степной орды. Крепость должна быть не слабой, хилые крепости степняки давным-давно научились ломать, как ореховые скорлупки. Для этой стройки камня потребуется много-много. И мастеров-каменщиков — тоже. Перед началом этой великой Работы надо хорошо подготовиться, запастись людьми и стройматериалами. Делать все это придется на родине. Здесь же можно пока оставить маленький гарнизон, обозначив им свое присутствие на берегу священного моря.

Но ведь не найти тут стройматериалов даже на крохотную крепость и на несколько домиков для воинов. А без прикрытия стен степняки моментально сотрут с лица земли брошенный в голом поле маленький гарнизон! Оставить людей здесь — это обречь их на верную гибель!

Потому придется оставить берег Священного Моря и уйти домой. А дорогу хорошо запомнить, нарисовать карту. Это сделает маг, ибо его служение в том и есть, чтобы помнить дороги в священные места и направлять туда людей!

Войско развернулось на юг. В тыквенных флягах плескалась соленая вода, которая содержала частицы семени Заратустры. А обретенный было берег вновь сделался пустынным, будто и не приходили на него никогда персы.

Совершить новый поход в северные земли, уже с поселенцами, с камнями, с мастеровыми людьми, царю Киру не довелось. Хоть Империя в его отсутствии и не пала, забот в ней набралось много. Последовали и войны с соседями. О строительстве Священного Города народ Заратустры забыл. Лишь составленная магом карта прожила до наших дней, и по ней мы знаем о пути великого войска.

Рождество Христово зажгло на небе Вифлеемскую Звезду, за лучами которой отправились три мага — Гаспар, Бальтазар и Мельхиор. Персидские маги стали первыми людьми, принявшими Христа, как Спасителя. Именно персы стали первыми христианами на Земле.

Но персидское христианство ничуть не походило на христианство западное. Ибо было христианством духа, но не слова. Христианством мистическим. Оно проникало в Византию, а через нее — в Европу, порождая рождение Богоискательских учений, осуждаемых церковными иерархами. Лангедокские катары во Франции, болгарские богумилы, русские христолюбцы (которых власти звали — хлыстами). Стремление к обретению Божьей благодати здесь и сейчас лишало эти учения надежд на какой-либо компромисс с обыденной жизнью, с текущими людскими заботами.

Мысли о превращении мистических Богоискательских учений в государственную религию в поздней истории встречались дважды. В России 20-х годов высокопоставленный большевик Бонч-Бруевич, глядя на жизненный уклад христолюбцев, поражался их порядкам, удивительно напоминающим уже построенный коммунизм, приходил в восхищение. Ведь по теории Маркса путь к коммунизму — долог и труден, его рождение — плод многотысячелетней работы истории. А христолюбцы уже построили коммунизм здесь и сейчас! Потому Бонч-Бруевича не оставляли мечты сделать Христолюбчество Новой Верой. Тем более, что к 1917 году христолюбцами была едва ли не половина русских крестьян, а вот атеистов среди них не было вовсе.

В 3 Рейхе унтерштурмфюрер Отто Ран был командирован проводить раскопки на юге Франции с целю обнаружить главную из западнохристианских святынь. Чашу Грааль, в которую была собрана кровь Спасителя, пронзенного копьем Лонгина. Находясь в провинции Лангедок, в 13 веке бывшей катарским государством, разгромленном крестоносцами папы Римского, Ран познакомился с учением катаров и написал книгу-исследование «Крестовый поход против Грааля». Идея превращения учения катаров, иначе — альбигойства в государственную религию Рейха обсуждалась на уровне высшего руководства СС. Идея Христолюбства, как истинной русской веры, обсуждалась на уровне Совнаркома. И в Германии и в Советской России обсуждением все и закончилось.

В 8 веке персидская земля была завоевана арабами, утвердившими учение Мухаммеда и провозгласившая высшим из божественных откровений книгу Коран. Каллиграфические цитаты из Корана вплелись в древнейшие символы персидского орнамента, архитектура храмов Ормузда превратилась в архитектуру мечетей. Которая вернулась к арабам, прежде своего зодчества не имевшим.

Но носителей веры Заратустры новая вера объявила язычниками, которых следует либо обращать в Ислам, либо — уничтожать. Ибо язычники, в отличии от христиан и иудеев — это не люди Книги. Немногочисленным зороастрийцам, оказавшимся стойким в своей вере, пришлось искать убежище в непонимающей их и непонятной для них Индии. Где небольшие общины последователей Заратустры, именуемых парсами, живут и по сей день. Персидские же христиане отправились искать убежище в Византию, соседствующую с Персией по другую сторону света.

Теперь персам надлежало поклониться книге, написанной чужой вязью и говорящей о жизни людей иной крови. Но дух Богоискательства от персов пришел и в Ислам, наполнил собой его буквы. Иран породил исламский мистицизм, учение суфиев. Звезды суфийских орденов засверкали в исламском мире так же, как россыпь альбигойских орденов в Европе и общин христолюбцев на Руси.

    Но новый, исламский, Иран забыл о святынях своей древней веры. И Аральское море сделалось для него не большим, чем лишенный какого-либо значения водоем, плескавший свои мелкие воды где-то далеко на севере от его границ. Больше персидское войско уже никогда не ступит на его берег. Да ни у кого из правителей Ирана не родится и мысли о походе в тот край. Скорее — поход на восток, в земли язычников-индусов, которым следует принести свет Ислама.

Завоеватели-персы Махмуда Газневи, пришедшие в Индию, отличались от завоевателей-арабов, несколькими веками раньше вторгавшихся в персидскую землю. Персы не обращали индусов в Ислам насильно, а только предлагали им новую веру. Точно также, как русские предлагали Православие народам, присоединенным к телу русской Империи. В Индии Ислам сразу же приняли люди низших каст, шудры и неприкасаемые. Ибо Индуизм признавал их и их потомков — низшими из людей, которым придется оставаться такими вечно. А Ислам обещал сделать равными со всеми мусульманами мира, включая и новых правителей, завоевателей.

Но в 19 веке в многострадальную персидскую землю пришли новые завоеватели — англичане. Они не скрывали, что вера персов им безразлична, как безразличны и сами люди вообще. Людей из далекой западной страны интересовали лишь богатства персидской земли, а народ-хозяин лучше бы вообще исчез и не портил их аппетита.

Тем временем к Аралу с севера подходил другой народ. Потомки скифов, русские, поколение за поколением прорывались в мерзлые сибирские земли, отыскивая в них путь на Небо. Пройдя всю Сибирь и уткнувшись в воды Тихого Океана, русские остановились. Дальше идти было некуда. Теперь путь в Небо надо было искать в иных краях и в иные времена.

Но сила Богоискательского порыва казаков не иссякла. Повернув на юг, они вошли в поросшую низкой, жухлой травой, большую южную степь. Ее свободные обитатели поняли, что перечить казакам — бесполезно. Скачут по степи они ничуть не хуже коренных ее обитателей и кони у них не слабее. Вдобавок, они умеют то, что не умеют они — изменять лицо земли. Копать глубокие колодцы, обращая прежде безлюдные места в островки жизни, шумящие сладкими плодовыми деревьями и мычащими многоголовыми стадами. Извлекать из земли глину и обжигать ее, делать искусственные камни, строениям из которых не страшны степные ветра. И степняки приняли главенство старших братьев, казаков, считая за счастье родниться с ними. Казаки тоже приняли вольных степных разбойников за своих, брали их в свои ряды. С тех пор и родилось слово «казах» — чуть измененное слово «казак».

Следом за казаками шли служилые люди, а за ними — люди торговые. Через степь можно добраться до сказочных царств, до Персии и Индии... Только вот беда — не на чем по степи проехать! Ни одной большой реки по ней не течет, а коням не хватит сил, чтоб преодолеть эти бескрайние, бедные водой, но богатые степными волками земли.

Все исправила железная дорога. Со свистом через древнюю степь понеслись русские паровозы, вызывая ужас у ее обитателей. «Шайтан-арба!» — с благоговейным страхом говорили азиатские аксакалы, провожая глазами очередной грохочущий поезд.

Железная дорога и сделалась матерью города Аральска. В сухом поле нужны были большие станции, где обслуживали бы вагоны и паровозы, собирали и разбирали поезда, хранили рельсы и шпалы. Где жили бы сами железнодорожники. На морском берегу городок строить лучше, чем в открытом поле — тут и в жару прохладнее, и в мороз — теплее.

Пока железнодорожные строители копали лопатами и катали на тачках землю, таскали клещами многопудовые рельсы, купцы присматривались к месту. Железная дорога и море — удивительное сочетание, всегда сулящее карману — прибыль. Ну и что, что море это — закрытое, для торговли не пригодное? Зато оно богато рыбой, которую вывозить отсюда можно по железной дороге! А железнодорожников рыбаки на потеснят — места в степи много, наоборот, чем больше народу тут живет вместе — тем лучше!

В России были наняты рыболовные артели с сетями, баркасами и всем необходимым для промысла. Так и появился на Земле город Аральск. Город на Арале, лишенный храма Заратустры, ни для кого не священный. Была у этого города своя эра процветания. Короткая. Меньше, чем полвека.

Аральское море — бессточное соленое озеро в самом сердце Евразии, в Великой Степи. Если в него впадают лишь пресные воды, то откуда тогда берется соль? Соль есть и в пресной воде, ибо она лежит в земле, через которую река протекает. В любой земле есть хоть немножко соли, потому и вода не может быть полностью пресной, если она по ней прошла. Лишь воды ледников, снегов и дождей — пресными. Хоть соли в речной воде и немного, но из бессточного моря она никуда не утекает и не испаряется вместе с водой. Потому Аральское море и сделалось — соленым.

Как говорят геологи, когда-то оно соединялось протокой с Каспийским морем. А кроме Сырдарьи и Амударьи ее питала река Тургай. Эта река течет и теперь, в среднем течении весьма полноводная, способная даже напоить городок Тургай. Но в нижнем своем течении, где все великие реки обретают наибольшую мощь своих вод она наоборот — стремительно мелеет. Потом она делается такой же, как у своих истоков, дальше обращается в крохотный ручеек, который бесследно исчезает в вечно алчущей земле. Была река — и нет реки. Река, которая никуда не впадает...

20 век. Крестьянская Россия чудовищным напряжением всех своих сил творит техническое пространство. Опираться можно лишь на своих людей и на дары только своей земли. Такая модернизация, требующая чрезмерного напряжения сил всего народа, не может не сопровождаться огромными жертвами.

Страна, создающая в себе мир техники, сначала строит легкую промышленность. Уже — промышленность, но еще связанную с крестьянским трудом, с землей. Земли Средней Азии богаты на хлопок, который становился сырьем для текстильных фабрик Центральной России, которым с ростом производства перестало хватать родного льна. Кроме того хлопок требовался и быстро растущей военной промышленности, ибо он стал сырьем для производства нового, бездымного, пороха. Заменить его традиционными для Руси льном и коноплей в этой отрасли невозможно.

Потому все шире делались узбекские плантации, покрытые комками не тающего хлопкового снега. К чему растить суходольный рис и пшеницу, которые в маловодных краях растут все равно — плохо?! Отдать все земли под хлопок, а все необходимое — ввозить с севера, и России! Потому ввести высокие налоги на азиатские хлеб и азиатские фрукты, а налоги на хлопок — снизить до предела.

Советская Власть поступала еще проще. По разнарядке из Центра узбекам полагалось растить один хлопок, только хлопок и ничего кроме хлопка. Под плугами прежде не обрабатываемая земля раскрывала свое девственное, никем не паханное нутро...

Хлопок, как и все растения, нуждается в воде. Когда хлопка стало много, воды в бедной на нее Средней Азии стало не хватать. Тогда и родилась идея о перераспределении азиатской воды при помощи системы каналов. Ковши экскаваторов вгрызлись в землю, проводя по ней синие ленты, самая крупная из которых, Каракумский канал, должна была обратить в сплошное хлопковое поле безжизненную пустыню Кара-Кум. Поток воды обратился в поток вагонов, груженных грудами белого хлопка, исчезающий в северных степях.

Сейчас говорят, будто архитекторы канала сами не ведали, что творили. Позволю себе с этим утверждением не согласиться. Разумеется, они понимали, что от строительства новых каналов воды в Средней Азии не прибудет, и если ее где-то прибудет, то где-то обязательно убудет. Могли они предвидеть и высыхание Арала. Но в те годы, когда старинные русские города Молога и Свияжск исчезли в волжских водах во славу строительства хребта техники, электрификации. Когда пустели, отдавая своих людей растущим большим городам тысячи русских деревень. Когда вместе с деревнями гибло тысячелетнее прошлое, приносимое в жертву зыбкому будущему, кого могла обеспокоить судьба плещущегося в малолюдной степи крошечного моря, которое уже почти ни для кого на всей Земле не было священным?!

Создатели каналов предполагали, что их постройка не решит водяного вопроса, а лишь его отсрочит. Потому сразу же предполагался второй, более масштабный шаг — перебросить в степи Казахстана и пустыни Турана воды из богатой на реки Сибири. Но сначала для такой стройки не хватало мощи страны. А потом сменилось поколение, и потомки оказались уже не способны совершать дела того же размера, что и предки. Осуществление проекта породило разговоры о непредсказуемых последствиях и страх перед ними. Вместе с тем и сделать все так, как было до сооружения азиатских каналов тоже стало уже невозможно. Не сократить уже азиатское сельское хозяйство тем более, что в 21 веке в Средней Азии угасли почти все огни некогда создаваемой промышленности.

А воды между тем делается все меньше и меньше. Высыхание Азии порождает потоки мигрантов, рвущихся прочь из своих засоленных и запыленных селений. Врываясь в Россию они разрывают ее культуру, отчуждают жизненное пространство коренных народов. Не обретая и себе счастья, проводя жизнь между глупой тяжелой работой и тесными, изматывающими душу и тело жилищами на чердаках, в подвалах, в переполненных квартирах. Потому вопрос азиатской воды сделался вопросом жизни русской цивилизации.

Все, потерявшее свой смысл, рано поздно исчезает. Будь оно даже могучим, наделенным внешним бессмертием. Один из примеров тому — судьба Аральского Моря.

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год