Teodor — Дом у дороги.

    Дорога кончилась, едва успев начаться. Вот твой серый дом и «пухнатая» собачка. Она встречает тебя, в мою сторону не смотрит. Ну и правильно, я бы на её месте делал то же самое. Ты говоришь что-то ласковое, она соглашается, виляет хвостом. Оглядывается на меня, бежит знакомиться.

    Мы садимся с ней прямо на дороге, достаю колбасу. Она ест и по-собачьи улыбается мне, неизвестному человеку. Я улыбаюсь ей, незнакомой собаке. Колбасы слишком много для одной. Она предлагает и мне. Я не смею отказаться. Знакомимся. Бежит обратно, к тебе. Я бы, наверное, сделал то же самое. На вас приятно смотреть. На вас, потому что вас двое. Когда ты мне говоришь мне: «Вы», пугаюсь и начинаю оглядываться.

    Одна мысль тормозит праздник, я переживаю за твоё пальто. Животное от чувств хочет поцеловать. Честно говоря, и я бы не отказался. О чём это я? Вот прыгает она и своими лапками, только что вынутыми из лужи, хочет обнять. Я бы тоже не отказался, но по лужам сегодня не ходил, а это, наверное, непременное условие.

    Всё время сбиваюсь с мыслей, которых или слишком много, или ни одной. Нет, чтобы как-то по очереди, чтобы успевал каждую подумать. А тут одна пришла и ещё ничего не успела, а следующая уже сзади подталкивает, хотя я ещё первую как следует не понял. А вдруг она могла изменить всю мою оставшуюся жизнь. А если там гениальное открытие или немыслимый подвиг.

    Зато в другое время, особенно в плохую погоду, когда в небесах шалят магнитные поля, ну ни одной, хотя бы самой завалящей. Если что-то и придёт в голову, то это, скажу вам, такая дрянь, что и говорить не стоит. А сейчас в голове мыслей много, но они все дрянь. Какие-то невзрослые.

    И я закрываю глаза. Тогда мне кажется, что всё это сон. И собака, и ты, и остальное. От этого пугаюсь. Открываю глаза как можно шире, а их очень можно открыть, при большом желании. Смотреть становиться неудобно, но зато выражения лица такое, что видеть без содрогания нельзя. Хорошо, что ты не оглянулась. Но собака посмотрела, и удивилась. Так или иначе, я своего добился, она перестала напрыгивать на твоё пальто.

    Но за эти мгновения в мои вытаращенные глаза успел нападать снег с дождём, и я почти заплакал. Вы подошли ко мне. Я сидел на земле с куском колбасы, со слезами на щеках. Собака лизала моё лицо, ты трогала мой лоб. Вы были заняты,— я бездельничал. Чтобы не выглядеть неблагодарным, я взял твоего плюшевого друга на колени, и стал искать у него блох. У собак это бывает, и я отношусь к этому совершенно спокойно. По себе знаю, как это неприятно. Ничего не нашёл, но собака благодарна, нежно покусывает мои руки, почти мурлычет.

    Но тебе пора. Ты уходишь, и тебя нет несколько дней. К этому трудно привыкнуть,— то ты есть, то тебя нету, то тебя нету, то есть. Если бы тебя не было ни разу, я бы, наверное, смирился. Если бы ты была всё время, я бы наверняка когда-нибудь привык и к этому. Мне не нравиться во всех нас то, что все мы в конце концов перестаём замечать то, что нужно замечать не переставая. Поэтому может и лучше, что оно так, как есть.

    Жизнь происходит. День похож на день, ночь на ночь. Откуда ни возьмись появляешься ты. Вся в зонте, в платке, в высокой причёске, на высоких каблуках, ну вся высокая. Придёшь, посмотришь сверху вниз и уйдешь. Иногда оставишь казённые бумаги и запах духов, иногда один запах, а чаще ничего, кроме воспоминаний. Просто уходишь и всё. Так уходить можешь только ты.

    А я вообще не люблю уходить. Приду куда-нибудь и сижу. Чувствую, что пора, но не могу. Знаю, что встреча должна быть немного короче, чем хочется. Чтобы не пропадало желание увидеться ещё. Знаю, а не могу. Поэтому никуда и не хожу. Сижу целыми днями там, откуда не гонят. Например, в зале ожидания, на вокзале.

    Ты делаешь ручкой и исчезаешь. Тебе пора. Скоро шесть, надо уходить, а ты ещё не пришла. Зато собака остаётся со мной, такой вот самостоятельный зверь. Рядом лес. Наверное, ночью там водятся волки. И как ты не боишься. Но тут я вспоминаю про твою собаку, вот она сидит рядышком, и тоже смотрит в лес, вся такая сильная и спокойная, хоть и небольшая, и я понимаю, что с таким другом можно не бояться ничего. Ты ничего и не боишься.

    Я же наоборот боюсь всего. Еду в автобусе и боюсь, что он опрокинется, сижу на работе, и представляю, что сейчас рухнет потолок, иду по улице и переживаю, что могу не дойти. Вся жизнь происходит в постоянном страхе. Когда вижу тебя, тоже боюсь.

    Ушла в дом, мы сидим брошенные-несчастные. Узнаю про твою собаку, что она — «она», что зовут её «Пальма», что скоро у неё появятся трое щенят — один мальчик и две девочки. Или наоборот. Я это вижу по глазам. По ним можно узнать всё на свете. Нужно только оказаться очень близко и стараться не моргнуть. Но тот, про кого ты узнаешь всё-всё, в свою очередь узнает всё-всё про тебя. Смотрим друг на дружку, не моргаем.

    Спустя минуту Пальма катается по заранее измятой кем-то траве и «умирает», оттого, что узнала про меня. Может это действительно смешно, но я «надуваюсь» на «милого друга» и убегаю прямо в чащу. Собака бросается следом. Меня, «надутого», подхватывает ветер, я взлетаю, но к счастью к ноге привязана верёвочка. С утра привязал, пусть, думаю, будет, вдруг понадобиться. Вот и понадобилась. Умное животное схватило зубками ту верёвочку и не дало мне улететь в стратосферу. Мы были похожи на собаку с воздушным шариком. Пальма была собакой, я остальным шариком.

    Сверху мир становится другим. Дом кажется игрушечным, машины ненастоящими, люди кукольными. Вот и ты, вся кукольная. Уходишь. Оглянулась в нашу сторону. Не видишь. А я — вот он! Машу руками, кричу. От моего голоса падают в обморок сидящие на деревьях вороны, расступаются облака, появляется солнышко. Всё становится красивое-красивое. Мне уже не хочется обижаться, быстро спускаюсь или медленно падаю. Обнимаемся с Пальмой. У неё уже щенки. Один тёмный и два светлых. Или наоборот.

    На краю лужайки будка телефона-автомата. Звоню. Услышав твой голос, теряюсь, ерунду говорю. Про справочное железнодорожного вокзала. И как это мне пришло в голову. Собака показывает лохматой лапой, что я идиот. В этот момент она забавна. Я смеюсь с неё, она надо мной. Она с меня, я над ней. Звоню снова, но вместо тебя посторонняя женщина. Молчу. Пальма показывает, что пора идти. Я и сам вижу, что темнеет. Щенки подросли, все три похожи на маму. Мы бежим дружной толпой в дом, показать новорожденных кошке Катьке.

    Она в это время ходит по комнатам, воображает. Кто-то из её кавалеров сказал, что она похожа на хозяйку. После этого Катька загордилась. Не разговаривает, не даёт себя гладить и даже не мурлычет. Губки морковкой накрасит, глазки угольком подведёт, на хвост нацепит бантик и бродит как зачарованная из комнаты в комнату. Мордочку поднимет, лапки растопырит и на хвостик поглядывает, правильно ли стелется.

    А тут мы вваливаемся со щенками, с воздушным шариком, со мной. Она, цитра, как зашипит, шерсть дыбом. Прыг на подоконник и хвостом в стекло бьёт. Бантик конечно вниз упал. Щенки на него кинулись, Пальма залюбовалась ими, а мне захотелось погладить Катькину мордочку.

    Появляется незнакомая женщина и гонит всех на улицу. Я не могу возразить, потому что Пальма — уличная дворняжка, а не комнатная болонка, а я после приключения так неопрятен, что со мной лучше разговаривать из окна, или стоя в дверях. Я открыл рот, чтобы произнести что-то человеческое, а вместо этого кричу. Один из щенков, которому не хватило бантика, впивается в мою ногу. Я кричу от боли, потому что его зубки остры как иголочки. Наверное, меня кусил мальчик. Ну, очень больно.

    Пока случается такая заминка, Пальма пробирается к любимому ковру, который такой же лохматый, как и она сама, ложится и вытягивается так, как только можно вытянуться, не вывихнув лап. Замирает. Теперь её можно только выкатывать. Катька быстро оценивает ситуацию и делает вид, что щенки — её только что рождённые котята. Бросается утаскивать, прятать, вылизывать. Это ей сходит с рук, вернее с лап, потому что такое воровство стало традицией.

    Мамам не случалось стать мамами одновременно, и материнский инстинкт заставлял идти на преступление. Они крали друг у дружки малышей, и воспитывали на свой лад. Крупных ссор не происходило, материнское сердце было спокойно. Они знали, что дети рядом и в хороших руках. Никто уже не удивлялся, если котята бегали по двору и пытались лаять, а щенки мирно спали в обнимку со своей «мамой» кошкой...

    Вот так я оказался на улице в одиночестве. Шёл по дороге, которая должна была вывести на другую дорогу, с автобусами и столбами для фонарей. Сзади горели окна дома, на небе пылали звёзды, из леса смотрели чьи-то светящиеся глаза. Наверное, это серый волк, или летучая мышь. А может серая мышь и летучий волк.

    Я перестал оглядываться, и вдруг подумал, что из маленьких щенков иногда вырастают большие бешеные псы. Посмотрел на свою укушенную ногу, но из-за темноты ничего не увидел. Я вспомнил, что к ней привязана веревочка, нащупал и подёргал.

    Нужно было торопиться. Последний раз оглянулся и отправился искать ветеринара, чтобы сделать может быть нелишнюю прививку.