Капиталина — Сирота

Из-под земли

Витфар понял, что солнце и небо где-то рядом, скоро прах земли отступит, и они будут на свободе.

— Майор! Кончай мулевать! Скоро свет белый увидим.

-Что-что увидим?

-Скоро, говорю, на волю Божью выберемся. Что-то ты совсем стал плохо понимать? Зарисовался совсем, сплюнув, ответил Витфар, подталкивая майора, добавил: «Гляди, совсем ничего осталось, ещё малешка, как это у Пушкина там говорится: «…Оковы тяжкие падут и примет нас у входа долгожданная свобода». Вот понял?

-Что-то, Витя, ты завираешь вмешался в разговор батюшка Георгий. У Пушкина там так сказано, если точнее:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш скорбный труд,

И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье

Разбудит бодрость и веселье,

Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

— И я ему тоже хотел подсказать, что он не совсем правильно говорит, да напугался. А ну, дюмаю, сунет мне по харе. Поэтому и промолчал, собирая свой инструментарий, чуть ли не медицинский, прожужжал, как погибающая муха на липучке, Майор.

— Не бойся его! Мы теперь в одной связке должны держаться, иначе погибнем. Раздор он, кроме несчастья ничего не приносит. Свят! Свят! Перекрестившись и стоя на коленях, лбом коснулся земли, будто бы поцеловав её. Вот ведь какое дело, сынок! Земля в жизни человека всем управляет. Захочет всё тебе даст и свет Божий и благодать Божью, только надо суметь правильно её принять. Она ведь человеку самая большая защита, хоть живому, хоть мёртвому. Живому даёт кров, еду, одежду, а мёртвому — вечный покой.

— Батюшка! Я это давно понял. Только вот мне одно не понятно, почему она кому-то даёт маму и папу, у кого-то отнимает? Например, у меня и Витфара, озадаченно, нахмурив раньше времени постаревший лоб,— добавил Майор.

— Ты меня спрашиваешь? Вот я беседую с тобой, а у самого все мои мысли, там около своих сорванцов. Как они там? Здорова ли матушка? Они тоже сироты. Лишились отца в самый ответственный период. Малому Богдашке всего полгода было. А сколько же ему сейчас, Господи? Дай бог памяти!

И поп начал перебирать в своей памяти, когда его посадили? И сколько он пробыл в казематах, и где, и когда приезжала к нему матушка на свидание? И подвёл итог, что Богдашке уже пошёл тридцать шестой годок. Вспомнил, как началась революция, потом — Первая отечественная война с Германией его тогда ночью и увезли. В тот день был страшный мороз. Как ему не удалось даже теплее одеться, так торопили его жандармы.

— Так вот сынок! Я столько обитаю в казематах и пересылках, что на пальцах не сосчитать. Получается, моему Богдашке тридцать шестой минул. Вот подумай? Он сирота? Сирота. Сам же поп и подтвердил. Матушке одной, да при таких властях, сам понимаешь, не забалуешь и сытно не поешь. Как она там с ними? Сироты, одним словом.

— Богдашка — то твой, батюшка, с мамой остался. А у меня никого нет. Я родителей и не помню, и не знаю. Вырос я в сиротском доме. А там тоже пряниками не кормили. За любую шалость лупили, почём зря. Жрачки не хватало. Подтибришь в столовальне и съешь ночью под одеялом. А то и так бывало: я украду, а у меня же тоже своруют. Каждый друг у друга воровал.

— Нехорошо это. Ой, как нехорошо! Не уж-то ты маманю свою и вовсе не помнишь?

— Помню, конечно. Она меня и рисовать научила. Только я не дюмал, что мне придётся рисовать татуировки, да ещё под землёй, в глубокой шахте, и таким же сиротам, как я. Например, Витфару. Он тоже рассказывал, что вырос на государственных харчах, в детском доме. Говорил, что тоже несладко было.

— Будет: трепаться! Копайте! Говорю же, что скоро выберемся. Вот уже сваи столба торчат, а это значит, что уже близка наша вылазка из-под земли.

— Слушай, Витя! Не мог удержаться поп, так как в этой случайной пещере оказавшись с подельниками, тоже мечтал, как можно скорее выбраться. — Ты говоришь, что столб там? А ты ухо приложи! Разведай, какой столб-то? Если гудит, то телефонный или электрический, может? Телефонный — это не страшно. А вот электрический — опасно. Сам я под старость совсем плохо слышу. Не подпеть уже в церковном хоре. А ты молодой. Мне бы твоих тридцать? Поп погладил свою редеющую бородку, как бы лаская темечко своих детей.

— Батюшка! Так жизнь повернулась, что и в тридцать чуешь себя глубоким стариком, как кобель суку. Часто соображаю: порой голова пухнет. Одного понять не могу, зачем меня мать родила? Я её не просил и не собирался появляться на этот белый свет.

— Так ведь сынок, можно я тебя буду так называть, не обидишься?

— Какие обиды могут быть? За период отсидки, ты мне, как отец родной, если не больше? Меня ведь никто Витей не называл. Одни клички ко мне были приляпаны. Я имя-то своё забывать стал.

— Так вот сынок, продолжал поп, заглядывая в самую глубину глаз Витфара, как в синеющую даль неба, родишься один, выживаешь один, умираешь один. И всё сам с собой получается живёшь. А что касается людей, которые в последующем тебе встречаются — они, как кулак для человека одинокого. Толкнут тебя кулачищем в одну сторону, ты идёшь туда, куда толкнули, и думаешь, идёшь праведным путём в жизни. А оказывается, совсем неверный путь тебе выбрали. Тебе он либо не нравится, либо не хватает у тебя таланта идти по этому пути, либо люди тебя не хотят принимать в попутчики. И начинается судорожное метание из стороны в сторону. Никогда не знаешь, и предположить не можешь, как дальше жить? Трудный путь редко выбирает добровольно человек. Всё чаще стремится идти по проторённому пути, либо по самому лёгкому, либо идёшь по тому в жизни, куда тебя потянут. А тянуть могут и на самый опасный путь, где можно потерять напрочь голову. Тут, как говорится, у самого человека должно быть чутьё, как у лесного зверя, чтобы не заблудиться. Можно в такую чащобу жизни войти, что бывает и совсем не выбраться, либо выбираться вот такими праведными путями, как нонче, наш с вами. Что люди для государства? Ничто! Государство метла, и ненужного человека выметет напрочь из жизни. А уж если он ни родителям, ни себе, ни людям не нужен, более скажу, вреден, то ни на что не глядя, безжалостно выкинут в помой, в каких сейчас мы находимся. Хорошо ещё жизнь дают, хоть и захудалую, а то и совсем просто сметёт государственная метла в пропасть. Прикопают, да и копать не будут. Бульдозером все трупы в канаву, — и сожгут. И один пепел и остаётся от человека. Вот так-то.

— Батюшка наш! Такими мудрыми мыслями забавляешь, что прямо здесь в пещере и хочется умереть, чтобы больше никто над нами не глумился.

-Умирает только самый слабый, а мы с тобой, Витя, и наш художник — сильные. Пусть кукиш выкусят! Больно много хотят. Я ещё на свадьбе у правнуков должен погулять, пощипывая бороду, молвил поп. Ну а сейчас, братцы, давайте копать и выходить наружу. А там время покажет, что и как дальше.

— Пожалуй ты, батюшка, прав. Тебе на свадьбе у правнуков погулять, а нам встретить суженую, чтобы задел внукам сделать.

Земля сыпалась, и никак не хотела отступать. Уставшие руки, а особенно пальцы, которые были разодраны в кровь, не останавливаясь, копали и копали и непросто копали, а драли своими руками попавшиеся некстати корни и всякого рода корешки и камни. Но жажда к свободе и к свету была сильнее боли, досады, бессилия и здравомыслия.

— Вот ведь как оно вышло, молвил поп, вся жизнь в дышло. Как не крути, а из этой жизни не выбраться живьём.

-Да будет, батюшка, тоску нагонять, и без этих причитаний горько и больно. Если бы не твои молитвы, мы бы не согласились на эту каторжную шахтёрскую работу и муку, сплюнув скользкую грязь, почти прошепелявил Витфар.

Он почувствовал, как ему не хватает воздуха. Лёгкие не хотели глотать песочную пыль. Ноги и руки слабли. Но ему чудилось, что вот-вот скоро будет свет. И впрямь что-то засветилось. Ему показалось, что скоро выход наружу. Как же долго длится эта каторга? А ведь всего один день прошёл.

Бледный, как снег, Витя начал было желтеть. Батюшка, увидев такое, начал его подбадривать:

-Сынок, потерпи малешко и, постучав по мнимому потолку, почуял, что вот-вот скоро выберутся. Тем временем Витя уже стал ещё бледнее, даже синее, ему не хватало кислорода. Куда делся желанный воздух? Он начал кашлять и размашисто дышать, хватая воздух подземелья всеми своими лёгкими, которые не хотели это делать, и как умели, сопротивлялись. Шла жестокая борьба между телом Вити и диафрагмой. Сил уже не оставалось, и Витя еле шевелил своими руками и грёб землю, как песец, зарывающий добычу. И вдруг… Майор заорал, сколько было сил:

-Батюшка! Витя! А вот оно небо! И просунул руку в земляной потолок. В дыру с ладонь ярко светили летние звёзды и алела луна. Тем временем батюшка Георгий начал подтаскивать лежащего Витю к дыре, дабы тот хватил, хоть чуточку, воздуха. А майор всей своей мощью, сколько осталось сил, увеличивал и увеличивал дыру.

-Вот, ребятки, я был прав, что здесь столб. Теперь, погоди, не копай, сынок! Обратился он к Майору. Перво-наперво я определю, что это за столб? Электрический или телефонный? А кто его знает, может, и совместный. Ранее же не понимали особливо, что их объединять нельзя. И поп вспомнил, как он всю свою жизнь прожил при керосиновой лампе. Лампа это что? Керосин дорог, да ещё и не достать. Закупали в городе и большими бочками. Иной раз он в Сельпо расходился в драку и с большим скандалом между селянами. Потом вдруг пропадали фитили, стёкла к лампе — всё приходилось добывать, доставать, брать в долг. Ну а если у кого появлялась лампа с двумя фитилями, какие у него бывали в церкви, так тот и вообще был счастлив. Свет — это жизнь! Как без света? Что в темноте увидишь? Ходишь на ощупь, как слепой. Не то, что писать или читать, скотину в сарае не обиходишь. Корову доить приходилось в доме, так вот и было принято у селян. Сделают замес в кадке из соломы, запарят водой, посыпят часточку мукой — ешь и жуй свою жвачку, скотина, кормящая человека. Без коровы — никуда. Вспомнил свою Комолку. Дивная корова была, можно сказать, царица небесная, масти ярко красной, с белой головой, как фатой накрытая и без рогов.

-Эх, попить её молочка. Только вот жива ли? И даже прослезился и всхлипнул, вспоминая попадью и деток. Срок-то большой прошёл, коли Богдашке тридцать шестой пошёл. А когда запрятали меня энкэвэдешники, ему минуло двадцать. Пятнадцать лет отмолотил. Эх-ма, быстро, однако, идёт время! Не удержать! Чтой-то я разговорился сам с собой. Майор, погодь, я проверю один это столб на двоих с телефоном и электричеством, али нет.

Батюшка, глядь — глядь, а я Витю притулю и подержу у дыры со звёздами и луной.

Поп сощурился и одним глазом начал выглядывать в спасительницу-дыру и понял, что так и есть совмещённый столб.

— Дети мои! Сами ничего не предпринимайте! Осторожно, Майор, копай! По толико малой часточке сбрасывай песок. Обвал страшен. Иначе погребёмся все здесь. Давай, от столба подалее начнём рыть. А Витя пусть сидит напротив первой дыры, где столб. Ему воздух нужен. И снова пошла работа…

Витя уже чуточку оклемался, но был очень слаб — силы покинули, которые на голодный желудок и уставшие руки, ни хотели прибывать. Но он почувствовал, что всё же ему стало лучше и дышать легче. Лицо стало розоветь, мало-помалу силы прибывали, хотя и было тело обмякшее, не хотели слушаться руки и ноги.

-Батюшка! Мне так и сидеть или рыть? Но ответа не последовало. Майор и поп рыли землю на пять метров подалее. Было глухо в подземелье у зэков.

Однако ни таков был Витфар? Если что он задумывал, то замысел может уйти только с его смертью. На этом этапе в шахте он ожил. А сколько раз он умирал? Помнит, когда был в сиротском доме, как ему хотелось есть. Помнит, как они, детдомовцы, собирали и ели всевозможные травы: щавель, дикшу, анис, борщевик. Руки человека, не отрываясь от земли, копали и копали. Благо свет уже показался, и нежной струйкой освещал пещеру, в которой было трое беглых арестантов. Они не могли надышаться воздухом, который всё более и более освежал их тела. Вите стало лучше. Поп уже совсем воспрянул. Наконец-то он беглецов дотянул худо-бедно до белого света своими молитвами. Они поняли, что наверху день, видимо, полдень, так как ярко светило солнце и согревало верхние слои, а точнее потолок пещеры. Но… спешить было нельзя. Ждать нужно только ночь в целях своей безопасности. Батюшка Парфений про себя подумал, что о пропаже троих, наверное, уже надзиратели скумекали. Хотя… возможно, и нет. Ведь были беглые, которые, заплатив мзду охранникам, спокойно без препятствий выходили на свободу из тюремных ворот. Как бы строго не были заткнуты все щели от протёка воды, она всё равно найдёт лазейку, так и люди в неволе. Поп дал приказ своим собеглецам: « Ребятушки, пока сидим, молча, ниже травы и тише воды. Витя, старайся кашлять реже! Ещё малешко осталось. А ночь наша. Все спят. А ночь только наша. Крепитесь! Мужайтесь! Вот что я вам, милашки, скажу. Спать! Спать! Спать!»

13 февраля 2016 год,

Крайний Север,

Больничный Городок

Фото автора.