Юлия_ — Тополиная горечь.

Юлия Зябрева

д. А. Б.

Крики стрижей, печальные и звонкие, взмывали под облака и, опускаясь, гасли, как августовские звёзды, не долетая до земли.

-Обожаю стрижей, — вздохнула Юста. — Лен, посмотри, это правда стрижи? Или ласточки?

Лена была в очках, она присмотрелась к птицам и сказала:

-Я-то откуда знаю!

-У стрижей хвосты "обрубочком", а у ласточек "вилочкой".

Лена посмотрела ещё, пожала плечами:

-Не вижу. Они мельтешат, мельтешат, ничего не разглядишь! И вопят они жутко.

-Ничего ты не понимаешь! Стрижи не вопят, это у них песня такая.

-Как же, песня!

-Ну, не "Иванушки", конечно, зато ты вслушайся, послушай, это же самый летний звук в мире!

-Ты неисправимый романтик, Юста. Надо взрослеть.

Им было по шестнадцать лет.

Лена считала себя взрослой, умной, мудрой в житейских делах, правда, кто бы ещё объяснил, что это такое, "житейские дела", и с чем их едят… Она знала, что металлическая оправа очков придаёт её лицу строгое выражение, и носила их, не снимая, хотя зачастую не было надобности. Лена старалась изо всех сил вести себя сдержано, смеяться тихо, улыбаться скупо и слегка снисходительно, ведь она серьёзная взрослая леди, через пару месяцев целых семнадцать лет исполнится! Обязывает! Лена не понимала Юстину. Как можно не хотеть учиться в Москве? Как можно так безалаберно относиться к английскому, так беззаботно дружить с чокнутым «ушуистом» Коленькой, да и вообще — быть таким ребёнком в шестнадцать лет?!.

Юста была внешне чем-то похожа на Лену. Такая же русая, чуть ниже ростом, немного полнее; у неё тоже были очки, но она предпочитала не носить их. Возможно, потому, что правило о беспомощности близоруких глаз без очков делало на ней исключение, наоборот, надевая очки, девушка становилась словно бы мягче и беззащитнее.

Подруги сидели на балконе у Юстины — не высоко, не низко, а панорама обширнейшая, полгорода.

Был вечер, май, двадцать первое. Через десять дней — писать сочинение.

-Знаешь, Лен, если будет свободная тема, я напишу об этом вечере.

Лена угукнула и кивнула. Она уже заготовила сочинение "на вольную тему" с помощью сестры, матери и бабушки. Лену всегда удивляло, с какой лёгкостью подруга пишет свободные темы, каждый раз разные и всегда на "пятерки" по содержанию — пунктуация частенько подводила лишними или недостающими запятыми, которые учительница упорно отказывалась считать "авторскими знаками".

-Я напишу об этом вечере, — повторила Юста. — Видишь эту дымку над городом? Это смог, но вечером с высоты он похож на лёгкий туман. Туман прячет от нас наше будущее. Туман — всегда тайна. Я напишу об этом вечере и его стрижах. О тебе. Обо мне. О том, что я чувствую. Ты ничего не чувствуешь?

-Холодает! — поёжилась Лена.

Юста поймала рукой ветку тополя, росшего у балкона, сорвала листок.

-Что ты делаешь?

-Ничего. Возьми, пожуй.

Лена покорно отщипнула кусочек — Юстина и раньше часто рвала какие-то непонятные травки, которые оказывались если не вкусными, то полезными — разжевала и тут же сплюнула:

-Тьфу! Гадость! Горькота!

Юста улыбнулась:

-А вот теперь ты чувствуешь то же, что и я, только немного иначе. И об этом я тоже напишу.

Лена задумалась. Спросила:

-Тебе горько? Но отчего?

-Оттого, что сегодня вижу будущее. Мы с тобой как те богатыри на распутье. Ты выбираешь Москву… знаю-знаю, можешь не бурчать, я скажу сама и в полный голос: "Кто не рискует, тот не пьёт шампанского".

-Не совсем понимаю, о чём ты, но, конечно же, ты и об этом тоже напишешь в сочинении, — как можно спокойнее сказала Лена, — только, раз уж речь зашла о распутье, то что выбираешь ты?

-Н-да, Лен, сложный вопрос, и сейчас, сию минуту, я вряд ли отвечу точно, хотя… я выбираю жизнь.

-А я что? Смерть, что ли? — хмыкнула девушка.

-Нет. Ты выбираешь тоже жизнь, но — ради гонки за… за чем? Не за успехом даже, а за своим представлением о том, какими должны быть успех, престиж, карьера… а так же за собственным пониманием взрослости. Ты выбираешь жизнь для того, чтобы каждую минуту помнить, что ты умная, красивая, хорошая, но, помня обо всём этом, ты рискуешь перестать быть такой на самом деле.

-А ты философ, однако…

-Нет. Просто я собираюсь жить ради самой жизни. Просто — жить.

-Ха! Ты мне это уже говорила. Детский лепет, Юста! Ты не хочешь признать, что ты совсем ещё ребёнок.

-Почему же? Признаю! А начали мы с горечи, Лена. Тебе горько от того, что ты пожевала листок, а мне от того, что ты теряешь себя за своими представлениями о себе, дурацки звучит, но так и есть. Ты — ребёнок…

-Я не ребёнок!

-…ребёнок, решивший, что он взрослый. Знаешь, как горько, когда лучшая подруга впадает в страшные заблуждения и отдаляется, отдаляется… исчезает, навсегда уходит…

-Ты что! Я же не в Америку, в Москву собираюсь! — вскинулась Лена и, уверенная в своих силах, постаралась небрежно сказать:

-Может, я ещё и не поступлю…

Юста жёстко прищурилась:

-Ты чувствуешь горечь, Лен?

-Да… — сбитая с толку внезапным поворотом Лена смутилась и зачем-то добавила:

-Да, у тополиных листьев отвратный вкус!

-Вот и хорошо, — улыбнулась Юста. — Я постараюсь написать об этом сочинение так, чтобы всем было всё понятно.

-Что?

-Что горечь бывает разная. Что моя слишком отличается от твоей.

-Ох, ну и поставят тебе трояк за твои размышления!

Обе засмеялись. Обе знали, что "трояка" не может быть.

Оставшуюся часть вечера, который они определили себе на отдых перед подготовкой к экзаменам, они болтали о всяких дружеских пустяках. Лена ничего не замечала, ей казалось, что ведётся обычный лёгкий трёп ни о чём, но Юстина видела, что подружка вся уже в Москве, и ей не интересны ни новые песни, ни новые фильмы, ни вообще что-либо не связанное с Москвой…

…Из окна в комнатушке общаги видок был не очень. Гораздо хуже, чем с Юстиного балкона. Правда, стрижи, хвосты обрубочками, в Москве были абсолютно такими же, а вечерняя дымка — смог над городом — делала столицу похожей на сотни тысяч других, совсем не столичных городов.

В один из них предстояло вернуться. Не всех принимает Москва. Но как там в поговорке? "Кто не рискует…"

Лена слушала стрижей. Чувствовала себя заблудившимся в лесу малышом. Думала о том, что пора собирать чемоданы, хотя у неё было всего две небольшие сумки, она уложила их неделю назад, тайно надеясь, что ей предложат аспирантуру, и ехать в Тулу придётся только в гости к маме, но никто из преподов и не подумал предлагать Лене какую-то там аспирантуру…

Она чувствовала горечь — не во рту! — и вспоминала о той, тополиной. Вспоминала торжественный голос Юстины:

-Пусть эта горечь будет последней в твоей жизни!

Пожелание не сбылось. Интересно, она видела в тот вечер такое будущее — или не видела? Или просто не хотела огорчать подругу? Забавно. У слова "огорчение" тот же корень, что и у слова "горечь".

Москва за окном равнодушно жила своей непостижимой жизнью. Ей не было дела до Лены, её воспоминаний пятилетней давности. Не было дела до тополиной горечи.