Рыссси — междустрок

    Шуршание в листьях становилось беспристрастно оглушающим, низкие квадратно-поцарапанные тучи расползались волосяной мякиной в разные стороны, бросающаяся под ботинки трава мутным плевком отскакивала в небо. Шорох стриг гирлянды воздуха, глотал, питание шло на пользу — на пути Павла Матвеевича воспряла глыба, её не обойти, она продолжала шуршать и понемногу разрушаться. Куски проглоченного воздуха облетали с её тела, падали оземь, скатываясь под ноги Кочегаркина. Наконец он поскользнулся, при падении наушник катапультировался, а шорох шагнул в провал ушного Кочегаркинского проёма.

    «Шшмааадеде» — юркнуло что-то в нос Павла и там зачесалось, захотелось чихнуть, но язык толстой непрожаренной котлетой выпал и повис, тут же облепленный мошкарой, над подбородком. Иоганн ещё что-то продолжал поражать неизвестностью, явно пробиваясь сквозь прядающую ушами мглу. Матвеевич постепенно приобретал цветущий вид. Приобрести его было не просто — надо было срывать растения более-менее неувядающего типа и засаживать ими опрокинутый назад лысеющий череп. Удавалось с трудом, глянцевая поверхность не та почва, чтоб укорениться и дать пышное цветение, стебли скользили по натянутому туловищу, возвращаясь в родные пенаты.

    После шестичасовой борьбы Павел попробовал обмакивать траву в плавленую дождями грязь. Дело пошло радостнее, через полтора часа куцый с отблесками бугор преобразился — зелёные ниспадающие волнами травы создали эффект пышной шевелюры. Лицо покрылось мутными разводами, производя впечатление театрального грима. Некоторые длинные стебли Кочегаркин засунул за ремень под блистательное исполнение ноктюрна Иоганна. Воздух рукоплескал, воздетые вверх ветки деревьев зашлись в овациях, нервно теряя обесцвеченное оперение. Зритель ждал.

    Павел Матвеевич ещё раз мысленно воспроизвёл свою роль построчно. «Но ведь смысл между строк — обомлел он — как я в него теперь проникну весь в гриме и распущенными волосами». Резкий ветер невнятно трепыхал поникшую пачку, шевелюра временами редела, слизываемая забродившей моросью. «Так вот же строки, на мне» — Кочегаркин оглушительно замер, сгреб убегающие по-пластунски «волосы», разложил их на коченеющей от осенних заморозков грязи. Между ними ничего не было.

    «Я ослеп» — вдруг решился Матвеевич. Грязь забилась в глаза, струилась жирными тяжёлыми слезами. «Между строк — это я, я — Междустрок. Никто пока об этом не догадывается, но важно мне самому посмотреть в себя. Наше па-де-де настало, Междустрок. Но между строк меня нет».