Тата Костив — Жизнь продолжается

Электричка отправлялась в пять. Через два часа буду на месте. Там встретит двоюродный брат и довезет до Липок.

Вчера умерла Катя. Умерла в больнице.

Я редко с ней виделась, не знала, что у нее рак. Ей было шестьдесят четыре. А маме — девяносто.

Мать жива. И это третий ребенок, которого ей приходится хоронить.

Племянник приехал и забрал из родной хаты под предлогом навестить внуков. Все переживали, как она перенесет новость о смерти дорогой Катруси.

Два сына и дочь.

Катруся ее любила и во всем помогала. В основном — деньгами, изредка приезжала и сама. Все же — мать.

На вокзале меня встретил Вася с дочкой, и мы сначала заехали к ним домой. Расцеловались с женой и младшей дочерью. Попили чай с тортом, приготовленным накануне.

Потом поехали в Липки. Там, где Катруся отстроила дом. Но счастливой старости встретить не смогла.

Дом большой, а Катруси еще нет. Не привезли из морга.

Вошла, расцеловались. Увидела Михаила — мужа Катруси, который, как всегда, живенько со всеми разговаривал. По виду не скажешь, что убит, или, хотя бы пришиблен случившимся.

Потом — Бабушка. В чем была, в том и привезли. Тайно, для похорон, прихватили юбку, чистенький платок и тапки.

Похоронила сначала мужа, затем — старшего сына, через два года — младшего, оставалась — Катруся. Сейчас — и ее.

Вопроса «за что?» никогда не задавала. На все воля Божья. Она просто плакала тем, что осталось.

Дом был большой, но тепла и уюта в нем не было. Три комнаты наверху, две большие внизу, холл, кухня, огромный подвал.

Везде вещи, горы неубранных вещей. Он так ими захламлен, как и вся жизнь Катруси.

Она тянула на себе всех. Сначала — бар, затем — столовая, затем один дом, потом — коробка другого. Пока не вымостила себе путь к последнему — деревянному. Никогда не лечилась. Как — то не привыкла заботиться о себе, все больше о других. Помогала всем, как могла. Тянула мужа, рано вышедшего на пенсию. Потом дочерей своих ненаглядных. Зосечка спилась еще в баре, и столовой почти не занималась. Шурочка все не могла выйти замуж. Но, слава Богу, нашла свое счастье. Родилась дочь. И зажила себе вполне счастливой жизнью.

А Зося — зажигала. Гуляет, пьет, отдыхает. Третий раз уже замуж не выходила.

Сына от первого брака подбросила Катрусе. Та отдала внука в лучший лицей в городе, а дочь — на попечение Бабушке — в деревню. Там — воля. Пей — не хочу, а она — хочет и пьет.

— Зачем ты, Зосечка, так себя губишь? Зачем так беспробудно?

— А зачем по-другому? Не хочу, не могу и не буду. Зачем не пить? Сможешь — ответь.

— Чтобы быть здоровой, сына воспитывать.

— Не хочу быть здоровой, все равно подыхать. А сын почти вырос — ему тринадцать.

Андрюшка — золотой ребенок. Учится хорошо. Принес маме яблоко из сада:

— На, бери, вкусное.

Зося обняла сына, а через минуту позвала меня на кухню выпить.

-Давай, за мать. Светлая ей память.

Я пригубила, Зося — выпила.

Завтра должны привезти Катрусю. Чтобы переночевала и простилась со всеми. Или — с ней.

Бабушка, Зося и я пошли спать наверх, в одну из незахламленных вещами, комнат. Бабушка легла, не раздеваясь, на диван, мы с Зосей — на матрасе, на полу.

— Ну, как ты там Танюха, живешь?

— Да все нормально вроде. Муж, дети, квартира. Все в порядке. А ты?

— А я — весело, вон пусть Бабуля расскажет.

— Да что рассказывать. Пьет и гуляет. Мужиков водит, а те пьяные все рушат в моей хате.

— Не наговаривай, Бабусь. Я тебя люблю. А то, что чуть похулиганят, ну, с кем не бывает? Михайло твой, что другой был? И выпивал, и по бабам ходил. А ты, как «наймичка»*, всю жизнь возле него. А я никого не обслуживаю. Вольная птица. Все вокруг меня пляшут. Я даю им то, что хотят. Мужику что нужно? Выпить и заняться сексом. А я — два в одном. И выпить могу и секс люблю. Да так, чтоб до визга поросячьего и расцарапанной спины.

— Зося, Зося, побойся Бога!

— Я, Бабуся, уже ничего не боюсь. Я ведь скоро сама сдохну, как мамка. Только она так не умела веселиться.

— Что же ты говоришь такое, не оскорбляй хоть память о матери.

— Бабуся, я ее жалею. Ее так никто не жалеет, как я. Она меня баловала. Поняла, что не исправить, и не ломала, и сама не ломалась. Подбрасывала деньжат и не выносила больше мозг. К тебе отправила. Тебя— то она и не пожалела.

— А мне уже все равно. Я тоже скоро соберусь на ту гору, где все. Где Михайло, Ромка, Вася. Делай, что хочешь. Но дай спокойно дожить век в своей хате.

— Бабуся, покой нам только снится! А ты ведь не спишь почти, ворочаешься, да и мы тебя веселим с хлопцами.

— Да, ужу, веселите. Напьетесь и лупите друг друга и меня.

— Бабуся, это случайно. Никто тебя бить не хочет. Не суйся просто, когда нам весело.

— Так вы ж хату разнесете.

— А тебе что, сто лет жить собралась?

— Покоя хочется.

— Покой, Бабуся, будет только на горе. Там все спокойны. Еще никто не вернулся и не беспокоит.

Бабушка плакала, что нет Катруси. И нет больше никакой родной души, кто защитил бы ее. Что осталась совсем одна. Нет больше ее любимой дочки. И это, действительно — горе и беда. То, что она еще жива, вот это пока тоже горе и беда, но ведь со временем — это тоже пройдет…

Катруся могла еще жить и потихоньку управлять своей империей. Взять деньги с одних арендаторов, перекинуть на строительство той самой, пока коробки, но, в будущем — дома для Андрюшки, внука любимого, потому что рос с ней, любил Катю. К матери тянулся, но ей не до него. Жил с Катрусей, она заботилась о нем. Мать сама нуждалась в опеке и заботе, о ней заботилась Бабуся.

Дом, в котором живут сейчас, достанется Шуре. Ей придется из города переехать в Липки. Чтобы жить тут, заботиться об отце и, скорее всего, об Андрюшке тоже. Зосе то его забирать некуда, в деревню не отвезешь, тут школа, хорошее образование, а там пьянки и гулянки до утра. Выдержит это все только Бабуля, которой деваться некуда.

Шурочка поняла все верно. Рыскала по дому в поисках документов на наследство, а Зося — в поисках очередной бутылки. Одну нашла. Спрятала в буфет. Потом завесили все зеркала простынями.

Привезли Катрусю.

Бабушка плакала и обнимала, пытаясь хоть капельку согреть холодные восковые руки, аккуратно сложенные в морге ниже груди. Подведенные губы, платочек. Долго поправляли голову, чтоб видно входящим и уходящей.

Подоткнули подушку, укрыли белоснежным покрывалом, и стали молиться. Всем хотелось посмотреть и проститься.

Шурочка ездила оформлять документы: свидетельство о смерти, разные справки. Занималась всем тем, что отвлекало от главного — того, кто лежит в ожидании проститься.

Зося периодически подходила к буфету, отдергивала слегка простыню, и наливала в стопку водки. Выпивала быстро, сначала смущаясь, а затем — все смелее, каждый час, как ритуал. У всех в этот день — свои.

— Зося, отойди оттуда. Мать лежит рядом, а ты пьешь.

— Ну и что, пусть лежит. Уже не встанет. А потом обходила гроб с другой стороны и плакала, как дитя, о маме. Так было легче прощаться и переносить горе.

Все цыкали на Зосю , говорили о ней, шушукались о ней.

А Шура злилась.

— Даже в день похорон об этой бесстыжей Зосе говорят больше, чем о матери. Что за беда такая.

Да, Зося была в центре внимания.

С кухни, где готовилась еда для поминок, ее гоняли, чтоб не пила и ничего не трогала. А ей еда и не нужна была. Только буфет, где заначка.

Потом Зося попросила с ней выйти, а заодно — немножко денег на кафе неподалеку. Приглашала с собой. Я деньги дала, но не пошла.

Через несколько часов все забеспокоились, куда делась Зося.

— Наверное, в кафе, — сказала я.

— Танюха, а ты не знаешь, кто ей денег дал? У нее же ни копья.

— Нет, не знаю.

Не хотелось втягиваться.

Зося пришла ближе к ночи, и завалилась спать в соседней с мамкой комнате, только одна — вечным сном, а другая — до утра.

Шурочка тоже приехала уставшая и легла с семьей спать.

Возле Катруси остались мы втроем: я, Бабушка и жена покойного брата Катруси — Надежда. Она молилась. Мы дремали на диванчике у ног Катруси.

Наступило утро и день похорон.

Все быстро умылись и умыли Катрусю, так надо, пока ты на земле, а не в ней.

Надежда настояла на том, чтобы Бабушка тоже помылась тщательней, тут горячая вода и все условия, а в деревне что — негде и некогда.

Все посвежевшие и умытые выстроились вокруг гроба и стали ждать священника, близких и дальних родственников покойной.

Приехал и папа Андрюшки со своей мамой — первой свекровью Зоси.

Зося на полчаса преобразилась. Тоже умылась, причесала Андрюшку, и присела возле бывшей свекрови. Та горевала так, что чуть не упала в обморок.

Зося с трудом переносила встречу с бывшим мужем и его мамой. Но некоторое время боролась с собой, пока привычный ритуал у буфета слегка ее не расслабил. И она успокоилась.

Стали приезжать близкие, коллеги по работе, родственники. Все обнимали Михаила, Зосю, Шуру, Бабушку, подходили ко мне и вспоминали отца — старшего брата Катруси. Он умер семь лет назад.

Многие тепло вспоминали его и Ромку, которого не стало два года назад.

Заходили обнять и проводить Катю в последнюю дорогу, а потом, помолясь, выходили в коридор, обнимали и обменивались новостями с теми, кого давно не видели. Похороны — это один из проверенных способов увидеть, того, с кем долгие годы не общался, и не представлялось случая увидеться. Тут есть шанс увидеть всех. На свадьбу могут не прийти, а на похоронах — всем все прощают и прощаются. Она примиряет, потому что следом может примерить тебя, тебя, меня.

А пока, прощай, Катруся.

Спи спокойно.

Жизнь продолжается.

На поминках, на месте, где стоял гроб, установили столы, и желающие помянуть вежливо теснились в коридоре. Одни, выпив и закусив, уступали место другим.

И Зося уже не пряталась.

Шура злилась.

Михаил пошел спать.

А Бабушка искренне горевала, что эта жизнь для нее еще продолжается…

Наймичка* — наемный работник (с украинского языка).

04.06.2014.