MariaBar — Поговорим о будущем?

Солнце ещё стояло высоко, но день уже перевалил за свой экватор и медленно готовился к завершению. Ян не знал точного времени: счастливые часов не наблюдают; а ещё иногда часы уплывают от счастливых, нагло украденные особенно буйной волной. Но Ян знал, что уже совсем скоро небосвод окрасится оранжевыми, затем багряными, а затем и вовсе сине-чёрными оттенками, и тогда пляж станет прохладным, и захочется поскорее попасть домой, включить настольную лампу, устроиться в мягком кресле с книгой и чашкой чая с молоком и одним ухом улавливать звуки радио, которое Ханна всегда слушала по вечерам.

— Ты в курсе, что радио — это прошлый век, дружище?

Ян окинул друга скептическим взглядом. Джерри имел поразительную способность угадывать, о чём думает его собеседник. За все эти долгие недели, проведённые за беседами на пляже, он всегда знал, о чём захочет поговорить Ян, и всегда отвечал именно то, что Ян ожидал услышать. Наверное, так сказывались долгие годы дружбы, думал молодой человек, растягиваясь на земле рядом со своим товарищем. Песок приятно грел кожу даже сквозь старенькие потёртые шорты, в воздухе пахло солью и морской травой, а плавно набегающие волны зеленовато-синего моря то и дело норовили дотянуться до пальцев ног. Вокруг ни души.

— Я в курсе, Джерри, — отвечал Ян другу детства. — Но ты знаешь, что я не слишком-то люблю все эти новшества. Когда-нибудь подросшие соседские дети меня всему обучат. Хотя, боюсь, меня уже не будут интересовать технологии. Я стану старым, Джерри, старым и морщинистым. У меня будут радикулит и подагра, а Ханна научится вязать и будет пахнуть мылом и тёртой морковью.

— А чем запах тёртой моркови отличается от запаха целой моркови?

— Тёртой пахнут только те, кто её трёт уже много лет. Старушки, кулинары и те, кто просто с детства любит тёртую морковь.

— Да ты философ! — в сердцах воскликнул Джерри, хлопая друга по плечу. — Такой потенциал растрачиваешь, сидя здесь, бездельничая целыми днями. Ты посмотри, во что ты превратился!

Ян критически оглядел своё туловище. Да, немного поистрепались бежевые походные шорты, слегка помялась и запачкалась некогда яркая гавайская рубашка (надо будет попросить Ханну её постирать), но в целом, ни во что такое ужасное он вовсе не превратился! А если и превратился — во всём виноваты кокосы, эти ехидные твари.

— На самом деле, ты молодец. Ты много работал. Теперь ты заслужил отдых, — рассуждал Джерри, доставая из кармана жилета коробок спичек и пачку “Честерфилд” с одиноко болтающейся внутри последней сигаретой.

— Может, я и не хотел отдыхать. Мне нравилось работать, — возразил Ян. — А сейчас вот сижу тут с тобой, и всё как-то потеряло смысл.

— Тебя вдруг не устраивает моя компания? Сам виноват, что притащил меня сюда. Скучно ему одному было, понимаете ли. Я могу и уйти.

— Не уходи. С тобой как-то лучше.

И оба на несколько минут притихли, рассматривая линию горизонта.

— Есть хочется, — подал голос Джерри.

— Вон там кокосы висят, — отрикошетил Ян.

Прошло ещё несколько минут, наполненных лишь звуком прибоя и острым табачным запахом.

— Я не курил с тех пор, как пришёл сюда, — Ян прикрыл глаза и с удовольствием вдохнул серые ниточки дыма. — Почему ты взял с собой сигареты, а я нет? Я бы сейчас почку продал за затяжку.

— Извини, кончились, — Джерри вдавил окурок в песок. — Сдалась мне твоя почка. Своих хватает. — Он придвинулся к воде и зачерпнул немного, сполоснул лицо, улёгся обратно и сладко потянулся. — Что там ещё ты планируешь на старость?

Ян знал, что его выслушают, даже если он будет говорить час или всю ночь, и знал, что у них есть всё время на свете, чтобы дать волю фантазии или же расписать планы на целую жизнь. Ханна, конечно, будет волноваться, но он часто задерживался на пляже, рассуждая со старым приятелем о жизни, поэтому не было причин торопиться и в этот необыкновенно тёплый для этой местности вечер. Уже почти стемнело, а воздух всё ещё не налился знакомой прохладой, как это обычно бывало в предзакатные часы. Это странно, думал Ян, по привычке накидывая на плечи джинсовую куртку. Джерри пристально смотрел на него. В животе заурчало.

— Глупо, наверное, но мне хочется думать, что мы будем здесь всю жизнь. В Южной Каролине. Это настоящий Рай на Земле.

— Ты так думаешь, потому что больше нигде не был, — возразил Джерри. — Но какие твои годы, побываешь ещё. Объедешь весь мир.

— Я механик, а не рок-звезда. И даже не журналист. На кой мне весь мир?

— Чем больше стран посмотришь, тем больше жизней проживёшь. Когда я вернулся из Индии…

— ..ты чувствовал, будто заново родился. Джерри, если бы мне давали доллар каждый раз, когда я слышал эту фразу…

— Ты всё равно был бы бедным. Потому что ты никогда не умел правильно тратить деньги.

— Зачем мне уметь правильно тратить деньги, когда мне ещё тридцати нет? Главное, чтобы Ханне всего хватало, — Ян провёл рукой по длинным волосам. — Может быть, когда-нибудь мы выберемся. На пару недель. В Норвегию. Куплю себе клык волка, на шею повешу.

— Судя по всему, ты и после тридцати не научишься правильно тратить деньги, — язвительно вставил Джерри.

Солнце уже полностью скрылось, чтобы вынырнуть с другой стороны планеты. Ян отчаянно жаждал курить, пить и увидеть Ханну. Но и бросать Джерри , явно расположенного к интересной беседе, не хотелось. Никто больше не умел так скрасить одинокие бездейственные дни. Никто не мог стимулировать воображение так, как это делал он. Казалось, один Джерри на всём белом свете был способен составить достойную компанию. Он задавал именно те вопросы, на которые хотел ответить Ян, и отвечал именно то, что Яну было необходимо услышать.

— Думаешь, ты проведёшь с Ханной всю жизнь?

— Знаю. Знаю, что я не выдержу никакую другую женщину, и ни одна другая женщина не выдержит меня.

— А ведь она никому не понравилась — ни твоей маме, ни друзьям.

— Ты лучше других знаешь, что мало есть таких вещей, которым можно дать объективную оценку, — Ян на мгновение задумался, затем стянул с себя куртку. — Вот, к примеру, ощущения. Ты никогда не замечал, что иногда на улице холодно, а тебе по какой-то причине тепло? Люди идут навстречу и кутаются в шарфы, а ты возвращаешься домой после первого свидания, и тебе прямо-таки душно, и ты, наоборот, расстёгиваешься и радуешься ледяному ветру. Или же на улице тепло, а ты почему-то мёрзнешь. Особенно, если долго сидел на одном месте. Далеко не всегда наши личные ощущения совпадают с логикой или оценкой большинства. Прости, конечно, за неуместные сравнения.

— Нет-нет, мне интересно. Продолжай.

— Я знаю, почему Ханна им не нравится, и знаю, что поделать здесь ничего нельзя. Но через лет десять, может, двадцать, или тридцать, она приживётся. Просто однажды мы с ней проснёмся в воскресный день ближе к полудню, и к нам в гости заглянут мама и Софи и Ким. Принесут восточные сладости, и мы сядем пить чай и слушать по радио Миллера. И мама скажет Ханне, что у неё прелестный кардиган, а Ханна улыбнётся и добавит маме кипятка в чашку. А Ким всё будет смеяться над моими новыми круглыми очками и называть меня Ленноном.

— А эти очки тебе совсем не идут… — сказал вдруг Джерри.

— Я ведь ещё их даже не примерял!

Ян сделал глубокий вдох и тут же закашлялся. Ветер поднимал в воздух редкие песчинки и перемещал их в глаза, нос и лёгкие. Где-то за спиной постукивали друг о друга кокосы. Волны почерневшего моря создавали шум, похожий на помехи, которые бывают слышны в промежутках между радиостанциями. Ян подумал, какая забавная связь существует между радио и морем: и в том, и в другом есть волны. Сейчас звуки прибоя заменяли ему музыку и голоса радиоведущих. Значит, радиоволны — это те же морские волны. Ян был уверен, что этот термин объединяло что-то научное, но уже не мог вспомнить, что именно.

Усталость накатывала тоже волнами. На долю мига Яну показалось, что он услышал человеческий голос прямо над правым ухом, но, повернувшись, понял, что это всего лишь Джерри.

— Ты всегда хотел жить в таком вот месте, да?

— Да. Хочу перебраться поближе к пляжу, когда всё немного устаканится. Мы купим старенький хилый домик прямо вон там, — Ян кивнул в направлении зарослей неопределённого вида, через которые пролегала давно протоптанная тропинка. — И в нём мы и состаримся. Зачем нам вдвоём что-то большее?

— Рано тебе о старости думать...

— И каждый день мы будем приходить к воде и устраивать пикники. Будем играть в воллейбол один на один, мочить ноги и есть сэндвичи с огурцом… А когда Ханны не станет, я буду приходить сюда один, говорить сам с собой и ворчать что-то о кокосах.

— А как же я?

— Ты тоже будешь приходить. Но однажды ты уедешь и не вернёшься. И даже звонить не будешь.

— Я бы так никогда не поступил! — насупился Джерри.

— Все когда-то расстаются. И все когда-то остаются одни.

— Как хорошо, что мы живём не в твоём будущем, — заключил Джерри, прикрывая глаза и улыбаясь той загадочной полуулыбкой, которую Ян не видел больше ни у кого ни в жизни, ни в кино.

— Да. За настоящее! — Ян поднял воображаемый бокал.

За настоящее!

Мужчины замолчали. На небе сияла одинокая звезда.

— Джерри.

— Что, дружище?

— Мне страшно.

— А ты не бойся. Может, тебе стоит вздремнуть?

— Пожалуй.

— А когда ты проснёшься, беги скорее к Ханне и извинись за то, что задержался.

— Вот опять: ночь тёплая, а мне холодно...

Ночь ласково накрывала берег своим синим блестящим одеялом. Прибой тихонечко шумел, словно боясь разбудить редкого случайного прохожего. В нескольких шагах от кокосовой пальмы на всё ещё тёплом песке застыла одинокая фигура старика в старенькой гавайской рубашке и смешных круглых очках. В прозрачной темноте на его груди белел волчий клык. На километры вокруг простирался безлюдный пляж.