Рыссси — лаврушка

    Бенедикт Амбросьевич брезгливо смотрел на подгнившие черешки листьев. Из супа струился дымок с грустной сыростью. Мужчине хотелось обедать. Пропитанная нежным аппетитом скумбрия растворялась в туманном чреве, вскоре над тарелкой висела молочная пелена. Пока Угоревич пробовал отогнать мух, облепивших сознание, молоко потихоньку выкипало, сползая горелой пенкой с краёв тарелки. Пахло вялеными помидорами с едва заметной перебродившей кислинкой. Минут через 15 на дне тарелки, не моргая глазами, остывал хорошо сохранившийся рыбий скелет.

    «Осень съела мой обед! — щёки генерала раздулись в небольшие перламутровые шарики почему-то разной насыщенности красным — стоять по стойке смирно!» Но «журавлиный клин» закурлыкал и свободно вышел через приоткрытую форточку, за ними упорхнула стайка сознательных мух, разум Бенедикта прояснился, но понимание не пришло. В тарелке появился передвижной фамильный склеп семейства скумбриевых. А есть что-то надо было. Голодный генерал вышел на улицу, в левой руке глухо шуршал пакет со склепом, уже слегка подсушенные хребты слабо мерцали фосфором, норовя проткнуть хлипкий целлофан.

    Ближайший супермаркет назывался стойко и непоколебимо: «Скумбрия — рыба будущего». Моросящая осенняя прохлада задувала в раздутые от возмущения ноздри запашок несостоявшегося будущего, а может быть, давно забытого прошлого. Бенедикт Амбросьевич поморщился, пытаясь задержать дыхание, даже повернул нос в обратную сторону, чтобы не улавливать гниющие дары моря. Дары моря сурово перевернули препятствие и дали о себе знать несмываемым амбре.

    Алевтина Прокофьевна Скумбриновская-Заметайлова старательно размазывала на полу грязь в гипермаркете «Скумбрия — рыба будущего!», сотни следов, разъедаемых непогодой, погружали магазин в хаос. Уборщица, напевая в полголоса «калина красная, калина вызрела», плохо отжатой тряпкой хлестала по ногам шарахающихся покупателей. Гневные вопли шлёпались на пол мандариновым желе, Алевтина поскальзывалась, но вставала вновь, искажала лицо ненавистью.

    В этот накалённый момент, в разгар следовых побоищ, влетел генерал. Голодный генеральский желудок переваривал спазмы, которые ещё хотели перлового супа. Бенедикт Амбросьевич жутко следил. Его сорок восемь с половиной размер армейских ботинок на толстой рифлёной подошве отпечатывал превосходно чёткие контуры, грязь, забившаяся толстым осадком, не думала заканчиваться. Все усилия уборщицы оказались погребены под лавой осенней слякоти. Ненависть толстой вязаной гетрой сползла с Алевтининого лица, удавкой набросилась на шею вскрикнувшего Угоревича. «Наглая тварь» — замахнулась тряпкой в сырую расплывшуюся клетку Алевтина. Бенедикт увернулся, закричал: «Вызовите администратора! Дайте жалобную книгу! Что за хамство!» Грязь тяжёлыми струпьями грузно стекала с его подбородка, пакет с обеденными останками скомкано погружался в пучину скользкой сели.

                                                                                        2.

    Грегори Макдаун, банкир четвёртого поколения, владелец армады кораблей для ловли рыбы, дрожащими пальцами развернул свежий выпуск «Нью-Йорк Таймс». Первая полоса лоснилась крупным чёрным шрифтом: «Скумбрия — рыба будущего!». Грегори вздрогнул, руки затряслись всё сильнее, газета в покорёженных артритом пальцах сыпалась на части. Лет 40 назад на Земле сдвинулись полюса, в сети шёл один угорь, но его почти перестали покупать. Все хотели скумбрию, её цена стала выше золота. Необъяснимый спрос на скумбрию доводил людей до сумасшествия. Но её улов — это всего лишь один-два килограмма в год, каждую особь тщательно исследовали на подлинность и тут же выставляли на «Сотбисе» по цене картин великих художников. Живой скумбрия не давалась, поэтому по коллекциям расходились даже плавники, голова, скелет.

       — Аливия! — Грегори трясся в истерике, рыдал, — ты посмотри, что пишут! Я банкрот! Угорь, смысл моей жизни, никому не нужен, мы обречены!

       — Не называй меня «Аливия», старый хрен. Я Алевтина. Ты понял, я — Алевтина Прокофьевна. Не всё так плохо, Грег. Она вытащила засаленный пакетик и потрясла перед мужем. Тот удивлённо икнул, оседая всем телом в расшатанное кресло.

       — Это же скелет скумбриииииииииууу! — старик захныкал. С улицы в открытое окно, озираясь по сторонам, вползала осень. Резко запахло ржавой рыбой холодного копчения. Особняк Макдауна неслышно окружала толпа с транспарантами. На красном фоне бились в истерике слова: «Даёшь скумбрию!». Впереди колонны на броневике стоял Бенедикт Амбросьевич. Указующим перстом он пронзал молочную отрыжку тумана.

       — Я так долго тебя ждала, мой генерал, — хрипела сиплым голосом Алевтина, взбираясь по крутой лестнице.

       — Уйди прочь, Ску. Я давно тебя похоронил.

       — Возьми на память, — Алевтина протянула Генералу пакет с костями.

       — Отдай их своему чокнутому Барсику, — Бенедикт резко хохотнул.

    Журавлиный клин шёл на посадку.