Роман Шиян — бабочка

В комнату робко вошла хрупкая женщина невысокого роста. Её отёкшее бледное лицо, обрамлённое осветлёнными безжизненно свисающими волосами, озарялось скромным взглядом и добродушной улыбкой.

— Привет.

— О! Здрасте-здрасте. Не ожидал вас увидеть. Очень рад.

— Я тоже… Да, я собственно проездом — подлечиться приехала. В Москве ведь всё дорого — сам понимаешь. Можно я сниму пальто?

— Да-да, конечно. Располагайтесь.

— А где повесить?

— Вон шкаф. Откройте. На любую вешалку.

— Ага, вижу… Всё-таки годы… То одно, то другое. Вот меня друзья-знакомые послали сюда. Говорят: «Езжай-ка, подлечись».

— А что у вас?

— Предположительно, рак груди, — сказала обыденно, как о плохой погоде.

— Это печально.

— Ничего — прорвёмся.

— Покушать хотите?

— Хочу, — её ответ украсился кроткой улыбкой.

— Вот в холодильнике…

Она открыла дверцу.

Я стал перечислять, точно торговал на базаре:

— …курица, рыба, сало… Выбирайте.

— У тебя, прям, как в ресторане.

— Да ну… — промычал я в лёгком смущении.

— Можно курицу? Я немножко.

— Берите-берите. Всю ешьте.

— А ты?

— Я не хочу. Недавно поел.

Разделывая курицу гриль, она поинтересовалась:

— Ну, как ты здесь устроился? Расскажи. Вижу, что неплохо.

— Да. Три года ждал одиночки. По здешним меркам — верх желаний. До этого жил в двухместке с разными людьми. Четверых соседей сменил. Теперь вот один. Удобно — сам себе хозяин. А вообще… Не знаю с чего даже начать…

Я бегло обозначил свой карьерный рост. Упомянул о судьбах людей, которых она знала в недалёком прошлом. Однако подлинного интереса, как они живут сейчас, не заметил. В моё повествование она вставляла односложные фразы из чувства такта.

Возникло ощущение, будто мысли отчуждены от настоящего.

— Даже не знаю, что ещё рассказать вам. Всё банальности.

— Ну, расскажи о главном.

— Я написал книжку.

— Да, мне рассказывали знакомые. Говорят, я там тоже упомянута. Спасибо, честное слово, — она приложила руку к сердцу.

— А вы читали?

— Нет.

— Почему?

— Ром, за последние 10 лет я не прочла, веришь, ни одной художественной книжки. По работе мне приходится читать только законы РФ. На большее времени не хватает.

Я понимающе кивнул, а про себя подумал:

«Знакомый ответ: “работаем 24 часа в сутки”. А когда же живёте?».

— А что за работа?

— Устраиваю сирот в семьи, занимаюсь их социализацией. Добиваюсь, чтобы им предоставили квартиры и прочие блага. Так сказать, борюсь со всеми чиновниками по мере возможности. У нас ведь как в стране?.. По закону обязаны предоставить много чего нуждающимся. А чиновники считают, что нуждающиеся — это они. Вот и приходится отбивать у «бедных-несчастных» почти каждую копейку, права, свободу. Благо на это у меня есть такая возможность по работе.

— А что по своей специальности не работаете?

— Разочаровалась, — она неопределённо пожала плечами. — Я в последнее время считаю, что психология — одно сплошное теоретизирование. Все эти тесты, беседы, решение индивидуальных проблем… Они, по сути, ни к чему не приводят на практике. Пациент всё знает и без меня: где он поступил неправильно, как выйти из положения... Только люди боятся признаться в своих ошибках, им не хватает смелости изменить себя. И всё, что я бы не говорила, без толку. А что сказать тем людям, которые упустили время, чтобы исправить ошибку? Приходится выслушивать из вежливости всё что угодно, кроме правды. А здесь на новой работе я вижу конкретные результаты.

— Ладно, вы кушайте-кушайте. Кстати, кофе есть, чай…

— О, кофе!.. У меня просто низкое давление…

*

Прошло около 15 лет с момента последней встречи с Bjork, но будто бы ничего не изменилось: несмотря на возраст, она выглядела довольно молодо. В ней органично сочетались легкие девичьи движения, симпатичная изысканная наивность, мягкая ирония и ненавязчивое женское достоинство, выраженное в тактично преподнесённых коротких, но весомых фразах, и умении слушать. Это было первое впечатление. По мере разговора мне стало казаться, что гармония души и тела чем-то искажена, отравлена изнутри, облучена скрытым горем и теперь едва заметно крошится дрожью в руках, неряшливой речью, напоминающей замысловатый полёт осенней листвы в коротком порыве ветра. Рассказывая о своей жизни или отвечая на мои вопросы, она будто пыталась сплести персидский ковёр из спутанных рвущихся обесцвеченных ниток. Будто поэт-графоман рваным витиевато-рифмованным слогом пытается доказать теорему Пифагора, которую не знает. Суть её мыслей едва пробивалась, подобно чахлым росткам, сквозь пыль мелочей.

Я смотрел на Bjork и думал, что поговорка «жизнь удалась!» явно к ней не относится. Прикинул: сколько она для меня сделала, сколько у меня в кошельке — и спросил:

— Как у вас с деньгами?..

— Да, в общем-то, не густо…

— Я могу вам помочь, — и добавил нарочито обыденно, стараясь скрыть помпезность слова: — Безвозмездно.

Она оценивающе взглянула в лицо — не шутка ли — немного помедлила:

— Буду рада. Я потом обязательно отдам, как только продам участок.

— Это просто подарок, а там как хотите…

— Нет-нет, отдам точно.

— Вон там в столе достаньте книжку. В ней деньги.

— Так. Ага, вот нашла, — она пересчитала.

— Давайте я вам дам три тысячи.

— Давай.

— По мере возможности я буду помогать каждый месяц.

— А тебе?..

— А я получаю слишком большую пенсию. Всё равно на чепуху трачу. Вам нужнее.

Мне подумалось, что диалог на тему «Как дела? Как жизнь?» продлится максимум ещё минут десять. Потом она поблагодарит меня за гостеприимство, я подарю ей деньги, и встреча завершится любезной ничьёй. Возможно, будет продолжение беседы, когда у меня снова появятся деньги, приглашу в гости. Однако всё произойдёт по заготовленному сценарию: искренняя, но пустая, вежливость, немного иронии и вопросы, на которые знаешь ответы. Скучный спектакль, нелепая игра актёров. А не поговорить ли о вечном?

— Я вот увлёкся современным искусством. Точнее креативной фотографией. Так сказать, собираю коллекцию. Показать?

— Покажи.

Я принялся «пролистывать» на экране монитора свою коллекцию неординарных снимков. Она кушала, поглядывая на новое искусство, сопровождаемое моими критическими замечаниями:

— Самое главное, я считаю, в любом творчестве — это мысль. По этому критерию и делаю отбор... Мысль может быть любой: экзистенциальной, абсурдной, сюрреалистичной… Разной формы. Вот, например, видите — бегемот читает библию. На первый взгляд — шутка. Но я увидел здесь аллегорию. Многие люди — бегемоты. Ну, вы понимаете, что библия здесь лишь символ некоего знания. Важно, чтобы сквозь символизм или абстракцию просматривалась реальность. Это как фундамент дома. Иначе — бред. Ну, к примеру, недавно смотрел инсталляцию одного модного художника… Извините, ни к столу будет сказано... Натуралистично стоит макет нижней части человеческого туловища и всё. О чём я должен размышлять? Ну, туловище. Анатомия, да. И что? Или череп облепленный бриллиантами. Это красиво? По-моему, бриллианты без черепа выглядят красивее. То есть современное искусство, за некоторым исключением, пошло по пути отрицания смысла.

На мониторе отобразилось три человека, сидящие на диване: сексапильная девушка с хлыстом задумчиво смотрит в пол, будто её внезапно настигла волна рефлексии, в то время как её вусмерть пьяный парень целует похотливую бабушку.

— Правда, иногда мне просто весело. Картина вселяет позитив.

Она с улыбкой кивнула.

Между тем я следил за её реакцией.

— Я вот вам показываю картины, а вы, наверно, подвергаете анализу мою личность?

— В общем, да.

— Это вам мешает видеть искусство.

— Что ж поделаешь. Профессиональные навыки не вытравишь.

— Впрочем, мне скрывать нечего. Есть, конечно, и ню, но это вам не будет интересно.

Я что-то ещё говорил о предтече сегодняшней живописи Малевиче, о своих литературных предпочтениях. Много о чём... Потом мы с Bjork ненавязчиво без печали распрощались.

***

Спустя месяц я снова позвонил Bjork с мыслью, что человеку нелегко. К бескорыстию примешивалось платоническое желание объять взглядом её абсолютную во всём хрупкость. В голове Фрейд смотрел на происходящее надменным взглядом, а Иисус благостно улыбался. Я тактично сообщил, что могу ей снова помочь. Этим действом моя жизнь наполнялась смыслом. Наконец, за многие годы меня снова кто-то слышал и пытался понять. Сомнения — непозволительная роскошь для человека измождённого одиночеством, точно голодом… Порой любые несоответствия и изъяны оправдываются. Но с каждой новой встречей сомнений становилось всё больше и больше…

***

— Как ты думаешь, возможна ли на Земле справедливость для всех?

Я растеряно уставился в пол:

— Думаю, возможна… Когда всё человечество будет объединено одной общей бедой — катастрофа, эпидемия, мировая война…

— Нужна ли тогда такая справедливость?

— Не знаю. Это вопрос второй. Но на первый я, кажется, ответил, — улыбка расплылась по лицу и тут же сжалась в небрежную серьёзность. — Впрочем, один собеседник по интернету высказался, что на уровне отдельно взятой группы людей качественный эволюционный скачок всё-таки возможен путём сохранения рецессивных генетических мутаций. Тех, что относятся к разуму и совести. В целом же общество слишком инертно к такому скачку. Этот скачок сейчас человечеству не нужен — совсем другие приоритеты для естественного отбора. Человек человеку сейчас не бог, а волк. Выбираем у кого зубы покрепче.

— Получается, что мир невозможен на Земле?

— Думаю, естественным путём нет. Мы кичимся, что разумны, но на самом деле не умеем управлять своим разумом. Разум — всего лишь ширма для прикрытия базовых инстинктов. Если б это было не так, не было б войн, убийств, болезней, смерти. Уже сейчас мы способны изменить закон естественного отбора — «выживает сильнейший». Я думаю, человечество спасётся при помощи принудительного генетического модифицирования ДНК. У нас есть 10 заповедей, которые мы ни в силах исполнить из-за своей физиологической природы. Надо перепрограммировать человека, чтобы он смог… Знаю, попахивает фашизмом. В этом вся проблема. Любая самая благая идея, воплощённая в жизнь, становится злом. Здесь нужен кто-то посторонний, без ложного гуманизма и субъективного пристрастия. Кто — я не знаю. Может, добрый гений, — я пожал плечами, улыбнулся, пытаясь спрятать наивность предположения.

***

— Вот вы говорите о душе. Но что это? Не является ли душа синонимом к слову психика?

— Наверно…

— А в чём тогда разница?

Bjork растерянно развела руками:

— Ром, ты задаёшь мне такие вопросы, на которые человечество не может до сих пор найти ответ.

— Не надо ответа. Достаточно полёта мысли.

— «Полёта мысли»? Это как же?

— Обмен мыслями. Знаете, бывает разговариваешь с человеком на подобные темы… И спор вроде бы начинается с буквы «а», а заканчивается буквой «я», причём гармонично.

— А я вот никак ума не приложу, как побыстрей продать участок. Голова совсем другим забита. Полнейший абсурд на деле получается. То у них документа номера такого-то нет. Идёшь восстанавливать. То нет какого-то чиновника, чтобы поставить подпись. То срок давности истёк… И всё время ходишь по кабинетам — кланяешься и платишь.

— Бюрократия.

— Она самая.

— Я это всё понимаю. Но я ничего не могу изменить. Могу только выслушать и посочувствовать. Вообще, никакой отдельно взятый человек не сможет изменить систему. Нужна интеграция, но общество потеряло этот дар. Его отучили сплачиваться, разделили по запчастям. Тотальное разложение. Вот, к примеру, моя знакомая стала говорить о несправедливости у себя на работе. Все дружно закивали. А вот когда она выразила своё недовольство на собрании, её никто не поддержал. Осталась крайней. И таких примеров масса. Да и время революций прошло. Власть не настолько глупа, чтобы допустить повтор 17-го года. И даже если к власти придёт честный добрый справедливый, он тоже станет драконом. Вы же знаете — власть портит людей. Или человека поступающего по совести просто уберут.

— Кстати, а почему портит?

— Ну, кажется, Шевчук сказал, что в каждом из нас живёт раб. А когда раб становится королём, он забывает, кем был. Человек хочет компенсировать своё унижение в прошлом благодаря обретённой власти в настоящем. Тут нужно что-то юродивое: самопожертвование, врождённый альтруизм… А такие вещи в современном обществе становятся нечто вроде атавизма.

***

— Не знаю, но, по-моему, истинная любовь — это во многом болезнь. Сродни безумству. Паранойя со знаком «плюс».

— Думаешь?..

— Да. Как объяснить, что именно в этом состоянии люди совершают безумные поступки? К тому же с точки зрения науки прослеживается прямая аналогия с психическим заболеванием. Я имею в виду биохимические процессы.

— А я всё же считаю, что любовь — это сопряжение двух воль.

— Слишком прагматично звучит.

— Почему же? Это ведь не только касается меркантильной стороны жизни… Я имею в виду духовные семейные ценности.

— С этой точки зрения — согласен. Похоже, вы не верите, что любовь живёт три года?

— Нет.

— Жаль, а наука верит. Вот мне родители говорят, что они до сих пор любят друг друга. А мне кажется — у них что-то вроде преданности, крепкой дружбы. Любовь как костер. Сначала вспыхивает, потом либо гаснет навсегда, либо тлеет углями до конца жизни.

— Ты как поэт.

— В отставке.

— Уже не пишешь.

— Стихи нет. Прошло безумие. К тому же стихов сейчас как пыли. Только ленивый не сочиняет. На тысячу поэтов один читатель. И каждый мнит себя Пушкиным. Хотя на самом деле банальщина, если приглядеться. Знание ямбов-хореев не определяет гениальность.

— По-моему, поэзия обязывает знать такие элементарные вещи. Как азбуку.

— Маяковский, по его словам, не знал ни ямбов, ни хореев. И тем не менее он стал гением. И потом сам Пушкин — это во многом пиар-продукт своей эпохи. Что-то вроде современной масс-медиа персоны. Он ведь находился при царском дворе, среди интеллигенции. Поэтому и стал знаменит. Вы думаете, в то время не было таких, как он по одарённости? Скажем, где-нибудь в глубинке. Какой-нибудь писарь. Да, он был не таким грамотным, но, думаю, по части знания и понимания народного фольклора писарь сильнее Пушкина. Другой пример, Барков. Чем его стихи хуже по исполнению? Да, стихи Баркова контркультурны. Но разве ненормативная лексика не может быть эстетичной? Мат неизменная составляющая народной культуры. Я не имею в виду пошлость. Ведь можно говорить красиво, матерясь. Ведь так?

— Ну, в принципе, можно.

— Знаете, сам Пушкин дал определение пошлости: то, что пошло в народ, стало общедоступным для понимания. Сейчас практически все любят творчество Пушкина и понимают. Весёлый парадокс получается.

— Ром, с тобой трудно спорить.

— Я не спорю. Просто высказываю своё мнение. Мне будет приятно выслушать ваше…

— Спасибо, — сыронизировала она.

Я улыбнулся:

— Пожалуйста. А вообще, все мысли уже сказаны. Важна лишь форма. Эксперимент.

***

— Ром, а ты веришь в Бога?

— Кажется, Юнг ответил на этот вопрос очень правильно: «Я не верю — я знаю».

— Ну, хорошо — знаешь? Какая разница?

— Большая. Вера предполагает подчинение, самоотречение. В Библии пишется, если я не ошибаюсь, что Богу нужна наша любовь. Получается, что Бог ущербен. Как-то нехорошо выходит. Слишком по-человечески выглядит Творец всего. Библию ведь сочинили люди. Вы же не будете утверждать, что человеку диктовал на ухо сам Господь?

— Почему нет? Ведь процесс творчества — некая связь с Богом.

— Тогда какой Бог помогал писать Гитлеру «Main kampf»?

— Не Бог, а дьявол.

— Опять Библия? Хорошо. В ней же сказано, что ни один волосок не упадёт с головы человека, если Господь этого не позволит. Исходя из этого деятельность дьявола — дело рук Божьих? Значит, Бог любит насилие: смерть младенцев, эпидемии, катастрофы… Зачем он это допускает? Если по Библии?

Она пожала плечами:

— Я — не знаток Священного Писания.

— Таких противоречий можно накопать миллион. А вообще, есть такая поговорка: «если вы беседуете с Богом — это молитва, если Он беседует с вами — это шизофрения».

— Ну, хорошо. Зачем же мы тогда Ему нужны?

— Бог для меня непостижим. Как вы думаете, что получится, если, допустим, 4-летнего ребёнка попросить расшифровать хотя бы само значение аббревиатуры ДНК? У меня есть только гипотеза… В мире нет бесполезных вещей: что-то для чего-то создано. В чём уникальность человека? В способности мыслить. По-моему, никакой другой организм не обладает разумом. То есть мысли — это ресурс. Но самое главное, что никому на Земле не нужен этот ресурс. Например, растения вырабатывают кислород, который необходим почти всей флоре и фауне. Но нужны ли флоре и фауне наши мысли? Получается, что интеллект — бесполезный продукт жизнедеятельности? Очень сомневаюсь. Выходит, наши мысли поглощает космос, как мы поглощаем кислород, который вырабатывают растения. Ну, это так — гипотеза.

***

С каждой встречей во мне росло сомнение, что мои суждения о том и о сём Bjork не интересны. Её настойчивые переубеждения в обратном только множили сомнения. Обычно Bjork просто слушала. Не задавала вопросы. Если же я спрашивал, то получал что-то эфемерное, либо отсылку к определённым авторам.

Мне хотелось услышать в её мнении однозначность, детерминированность, обоснованность.

— Любишь ты, Ром, конкретику, — полушутя сказала она после тирады вопросов и с усталостью добавила: — Может, в то время, когда я училась в институте, я бы ответила тебе, а сейчас не те уж мозги.

О том, как и чем она живет, я всё меньше и меньше интересовался, так как на подобные вопросы ответы были неохотные однообразные. Вкратце получалось следующее:

— Хожу по кабинетам и пашу в поле.

А время подходило к зиме.

***

Со стороны может показаться, что Bjork, посещая меня, только слушала да ела. Так только с первого взгляда кажется. По правде, она не раз предлагала свою помощь. Узнав, что ради умственной тренировки я разрабатываю проекты в среде Delphi, Bjork познакомила через интернет с программистом из Москвы. Программист пообещал проконсультировать, если у меня возникнут трудности. Пару раз мы совершали шопинг — Bjork оказалась практичной и предупредительной. Однажды вместе с ней ко мне приехал её знакомый, седовласый подтянутый мужчина лет пятидесяти. Его заинтересовала моя уникальная адаптационная способность в плане взаимодействия с окружающей средой. Больше всего он удивился моей способности лихо спускаться и подниматься по лестнице. «Какая интересная обезьянка», предположил я ход его мыслей в тот момент. На мои философские экзистенциальные изыскания и умозаключения он смотрел будто бы сверху, обходясь краткими ироничными замечаниями. На вопрос о природе психики «объясняющий человек» провёл экскурс по истории психологии. А напоследок посоветовал мне расширять круг живого общения. Правда, внятно не объяснил, как это сделать. В моём переводе совет психолога звучал явно двусмысленно: сидеть в общественных местах и ждать контакта.

***

Мы разговаривали с Bjork о её бывших мужьях. Из разговора я понял, что первый был поэтом-художником, а второй — режиссёром. Оба «люди тонкой душевной организации» оказались каждый с собственным индивидуальным заскоком. Первый усердно играл в трагика-выдумщика, в то время как она работала за двоих. Второй, выяснилось, просто был кобелём, хоть и зарабатывающим. В интимном плане — тоже двойное фиаско.

В это время Bjork позвонили. После долгого телефонного разговора она сообщила:

— Вот так всегда. Моего любимого Джастина избили, отобрали паспорт и военный билет. Говорят, вернулся домой чуть ли ни голый. Надо ехать. Сам он ничего без меня не сделает. Ума не приложу, как его направить на путь истинный…

— Так вы же говорили, что он на костылях, боится вынимать спицу.

— Да, всё уже сняли. Теперь вот нагулялся. Всё. Надо побыстрей разменивать квартиру. Его оформлю в общежитие, а сама перееду сюда жить.

— Вы же понимаете, в общежитии его никто контролировать не будет.

— Ром, ну а что же делать? Не всю же жизнь с ним нянчиться. Я вот думаю, может пусть в психиатрической больнице немного полежит — подлечат, приведут малость в норму.

Я не нашёлся, что сказать: она серьезно так думает или это просто всплеск ненависти?

Bjork старательно пыталась скрыть слёзы. Я предложил выпить ей таблетку феназепама.

— А у тебя есть?

— Да.

— Ну ты, впрямь, кладезь какой-то. Спасибо. Мне, кстати, его психотерапевт одно время назначал.

В дорогу я дал ей денег, еды и ещё несколько успокаивающих таблеток и мы попрощались.

*

Bjork часто рассказывала, что работа на полях похожа на каторгу, что наёмщица использует её чуть ли ни как рабыню: заниженная оплата по сравнению с остальными, ненормированный рабочий день, из еды — только анаком и кружка чая…

— Разве с вашим образованием нельзя найти работу по достойней?

— Можно. Но мне нужны деньги каждый день, а не через месяц. И потом мне попросту негде жить. У брата семья. А это, сам понимаешь, его личное пространство.

Я кивнул, хотя в голове пазлы не складывались в причинно-следственную картину.

Самое обидное было не то, что она не говорила всей правды, а то, что посещала меня только тогда, когда я сообщал ей о наличии денег, которые мог бы отдать.

Возможно, цинизм и скепсис отравили меня. И теперь кажется, что сегодня просто так в гости не ходят. А если и приходят, то выглядит это как одноразовый благородный жест. За многоразовые посещения, оказывается, надо платить. А как же эффект неожиданности?

В который раз я, получив пенсию, звонил ей сообщить, что могу помочь. Она всегда находила время для приезда. Всё отчётливей наши встречи пропитывались фальшивыми вежливостью и благородностью.

«Ты испытываешь к ней сексуальное влечение — вот и всё, — скучающим тоном сказал воображаемый Фрейд». Иисуса нигде не было.

*

— А кто вам сказал, что я упомянул вас в своей книжке?

— Тебе так интересно чужое мнение?

— Да.

— Мне не стоило бы об этом говорить, но ты ведь не отстанешь?..

— Ага.

— Мой брат её прочитал.

— И?

— Он сказал: «Для кого это написано? Для имбицилов?».

— Гм. Странно. А почему он так решил?

— Я не знаю, Ром. Но это его мнение, не моё. Ты, пожалуйста, не обижайся.

— За что мне обижаться? Есть люди, которым моя книжка не безразлична. Мне этого хватает. И потом, может, я завидую, но книга Рубена ни правдива, ни высокохудожественна. Газетный стиль, шокинг, конъюнктурный подход… Премия Буккера скорее не опровергает, а подтверждает мои слова. Я описал свою правду от противного. Судьба моя слегка иная, — попытался я затушить строгость оправдания.

*

Примерно в 10 часов вечера раздался телефонный звонок. Не успел ответить. Посмотрел, пропущенные вызовы. Звонила Bjork.

«Поздно, но второй раз некрасиво проигнорировать». Написал смс: «Извините, я отсутствовал. Завтра обязательно перезвоню». Через минуту: «Абонент просит вас перезвонить». Набираю её номер.

— Ромочка, привет. Я просто хотела сообщить… Ну никак я не могу связаться с программистом из Москвы. Он, наверно, сейчас отдыхает. Но я всё помню, Ромочка…

— Да, вы не беспокойтесь так. Это ведь ни к спеху. Получится связаться — хорошо, а если нет — то ничего.

— Ромочка, ну не знаю я такого языка. Я помню, как он называется. Делфи, так?

— Да.

— И друзья-знакомые тоже не знают.

— Ничего страшного. Я подожду программиста. Это не срочно.

— Ром, как говорится, спасибо, что ты есть. Я так тебе благодарна за всё. Не из-за денег.

Мне с тобой очень нравиться общаться. Честно. И если б я была немного помоложе… А так — ты уж извини. Ой, что-то я разговорилась. Ты не подумай — я не пьяна. Просто у меня истерика.

— Мне ни в чем вас не винить. Зачем?

— Ладно, Ромочка, я тебе обязательно позвоню, как только что-то появится. Целую. Пока-пока.

— До свиданья, — сказал я, точно под гипнозом.

Мои мысли заскакали, как в пинг-понге мячик, от «немного помоложе» до «не пьяна» и обратно. От её реплики потянулись, как сквозняк, смущение и депрессия.

Были ещё пару подобных ночных звонков. Суть их сводилась к тому, что таких хороших людей, как я, нет, и прочими экзальтированными признаниями. От таких звонков мне становилось неловко, пробуждались эротические желания смешанные с прошлым, крепли сомнения в иллюзорности невинного образа. Слишком резкий контраст: Bjork у меня в комнате и в телефонной трубке.

Я навёл справки: два незнающих друг друга человека, но знакомых с Bjork ни один год, подтвердили мои догадки: она систематически выпивает со своим сожителем.

При очередной встречи мне ничего не оставалась, как озвучить очевидное без нюансов о личной жизни.

— Хотелось бы посмотреть на этих людей, которым ты веришь больше, чем мне?

— Зачем? Вы их итак знаете.

— Не надо было мне говорить о твоей книжке…

— Да причём здесь книжка?.. Прошло чуть меньше года, а ваша ситуация никак не изменилась: ни здоровья, ни работы.

— Тебе так важно, куда я трачу твои деньги?

— Мне важны изменения — их нет.

— Что ж, извини за беспокойство, — в ёё голосе зазвучала гордость. — А деньги я тебе обязательно верну.

— Как хотите, — я ответил равнодушием.

— Всего доброго.

— И вам…

Примерно спустя два месяца Bjork принесла мне пять тысяч.

— Сколько ещё я тебе должна? — она не скрывала уязвлённого самолюбия.

— Ещё пять тысяч.

— И всё?

— Да.

— Хорошо. Я принесу.

— Ладно.

Когда Bjork ушла, у меня возник образ, объясняющий всю неустроенность её жизни: бабочка.

04.03.2018