Сливин А. В. — Силач пал

   Его звали Обод. Или Обой... Они уже не помнили. Он рассказал, что все они кажутся плоскими. И неподвижными. Если бы тут была какая-нибудь религия, его наверняка сожгли на костре. Однако его совсем скоро убрали, или он исчез сам. Никто не мог сказать точно.

   — Ты и в самом деле полагаешь, что мы плоские?? — спросила она. Проходя мимо Червя, который расположился у бока Силача, она поежилась, ощущая себя слишком маленькой, слишком беззащитной. Почти точкой, капелькой, которую кто-то случайно обронил. Червь открывал и закрывал свою не ровную, кривую пасть и, если бы у него были глаза, в них наверняка можно было прочесть ненависть и нетерпение. Ненависть за то, что уже столько лет он не может добраться до беззаботно развалившегося Силача. А нетерпение... Да просто ему не терпелось сожрать его с потрохами. Червя можно было понять: силач сплошь состоял из мышц и снизу, с улицы, был похож на гору шевелящейся земли. Он мог быть плоским?

   — Ты думаешь, мы плоские? — повторила она свой вопрос, когда они проходили мимо огражденного грубыми камнями участка. Оттуда слышались странные, чавкающие звуки. Это Центральный Цветок. Большой любитель поесть. Как и Силачей, Центральных Цветков было довольно много, но она слышала только о пяти. Были и еще, но слухи тут застревали в живых изгородях.

   — Будет ли сегодня дождь? — место ответа, спросил он. — Он был вчера. И несколько раз. Будет он сегодня?

   — Скорее всего. — ответила она, оставив попытки что-либо от него добиться. — Если набегут тучи.

   Он усмехнулся. Она так произнесла слово "набегут", будто тучи, в самом деле, имели ноги.

   Тень скрыла их. На секунду. Потом вновь стало светло но, через миг, над ними, в бежевой дымке пронеслась еще одна туча. Потом свет исчез. Как ей показалось в самом начале — навсегда. Она почувствовала, как кто-то дернул ее за руку, и услышала знакомый, родной голос.

   — Бежим!!! Для пятилетней девочки ты задаешь слишком много вопросов! Но ты слишком медлительна для пятилетней девочки!!!

   Она подняла глаза и едва смогла разглядеть отца, такого же кривого, как и забор у Центрального Цветка. Казалось, что кто-то попросту размазал немного темно-коричневой краски, да так и забыл вытереть. Она смахнула с глаз слезы и вместе с влагой под ноги упали ее реснички. Так было всегда, когда она плакали. И, не смотря на то, что на следующий день ресницы отрастали заново, ей всегда было жалко их.

   Отец тянул ее куда-то, но она еще не попрощалась со своими ресницами. Вглядевшись в них, и собираясь мысленно пожелать им хорошего сна, она вдруг заметила маленькую трещинку, которая с каждой секундой становилась все больше и больше. Она хотела что-то сказать отцу, может предупредить, а может и попросить его отпустить руку, но ничего не сказала. Слова улетели вслед за ресничками в черную дыру, которая образовалась на месте маленькой, безобидной трещинки.

   Воздух вокруг затрясся. Он дрожал, будто был не обычным прозрачным газом, а странным, водянистым раствором, с темными мазками краски. Она оглянулась на отца и застыла. Точно так же, как и он. Со стороны можно было подумать, что эта скульптурная композиция оставлена тут забывчивым, поддатым скульптором.

   Бежевая масса над их головами темнела все быстрее и быстрее. Она была уже бурой, как шерсть живущих у Центрального Цветка ящериц. Она нависала над их головами, словно наполнялась водой. По крайней мере. Так было всегда, когда начинался дождь.

   — Дождь будет... — прошептал отец. Его голос показался ей чужим и страшным. Будто он говорил не о дожде, а о чем-то неизвестном. — Будет, дочка...

   Он рывком притянул ее к себе и только благодаря этому, она не провалилась в расселину, шириной с ее комнату. Она закричала. Послышался еще один крик. И еще. Может, это кричали черви, может, сам Центральный Цветок завопил о помощи... Но ей казалось, что кричат такие же, как она сама. Капельки, по сравнению со всеми остальными.

   — Папа... — весь запас воздуха ушел на крик, и теперь ее едва было слышно.

   — Бежим! — выкрикнул отец и, схватив ее на руки, помчался обратно.

   Она видела огромный бок силача. За ним их дом. Может быть... ей вдруг почудилось, что дом их исчез под землей. Вместе с мамой. Она заплакала. Слезы, стирая румянец со щек, закапали на неровный рукав отца.

   Они бежали, пока огромная трещина в земле не преградила им дорогу. Обойти ее не представлялось возможным и, если оставаться на месте, даже такая маленькая капелька могла это понять, они упадут в пропасть.

   Яма росла, пожирая дорогу к дому своим беззубым ртом. Она оглянулась: вокруг кричали маленькие, перепуганные капельки. Такие же, как она. Они стояли на месте, не в силах пошевелиться и падали, падали, падали вниз, не желая спасаться. И их головы, такие не аккуратные, нелепые, но живые были обращены вверх. Что-то происходило там. Что-то, от чего возможность двигаться теряется навсегда.

   Она посмотрела сначала на отца: он то же смотрел в небо. Но что там можно увидеть, кроме наливающейся темноты? Что? Ответ пришел, как только она обратила глаза в небо.

   Над ней висело нечто жирное, похожее на простыню, наполненную водой, если смотреть снизу. Первые капли с грохотом упали слева, метрах в двадцати от них. Прямо на мускулистый живот Силача. Он вздрогнул и бушевавший вокруг грохот с удовольствием поглотил эти резкие, перепуганные движения. Земля по-прежнему трескалась и, на ее глазах, огромный ее кусок исчез прямо под Червем. Он взревел и его вопль винтом взвился в небо, захватив с собой несколько деревьев. Туловище Червя провисло в образовавшейся яме и тогда, его отчаянный рык превратился в ликующий выкрик. Червь выгнулся так, как могут выгибаться лишь Черви, и вцепился в бок Силача. Он ухватился за дельтовидную мышцу и принялся рвать ее, наверстывая годы, десятилетия, а может и столетия ожидания. Он вертел головой с такой скоростью, что нельзя было определить, где мышцы, а где рот Червя. И он рычал. Как же он рычал!! Вожделенно, страстно и в то же время большей злорадности сыскать нельзя было нигде.

   Простыня над головой все опускалась и опускалась. В воздухе закружилось зловоние. Оно забивалось в нос, оседала на глазах, прилипала к одежде, будто сажа. Капелька зажмурила глазки, а когда открыла, то увидела, как яма подобралась к ногам отца.

   — Папа!! — закричала она, но он не отреагировал, продолжая пялиться в небо. — Папааааааа!!!

   Он даже не пошевелился. И тогда она отстранилась от него настолько, насколько позволяла его хватка и в ту же секунду багровая капля, размером с огромный воздушный шар упала на него. Она вцепилась зубами ему в щеку, и почувствовала вязкую жидкость у себя во рту. А еще она ощутила вкус краски. Она уже чувствовала нечто подобное, когда прикусывала щеку. Но тогда это была ее краска, а сейчас к этому примешалось нечто чуждое и, вероятно живое. Ощущение было такое, что жуешь пластилин. Что это такое она не знала, но тот парень, Обой, или как его там, говорил о пластилине с такой гримасой, что ее тогда затошнило. Жидкость растеклась по телу отца и устремилась вниз. Она вдруг почувствовала, как багровая мерзость жжет ей кожу на руках. И тут она услышала крик отца. Она не могла припомнить, что бы он когда-нибудь вот так кричал. Смесь боли, страха и животного, необъяснимого инстинкта. Его крик смешался с гулом и затерялся где-то в трещинах и ямах. Улетел и, трепыхаясь, обрушился у неровного забора, который уже разваливался на части.

   Земля рушилась, она это видела. Но липкая, вонючая жидкость слепила отца с землей, а ее навсегда пригвоздила к нему. Капелька почувствовала, как отец наклонился. Раскачивающийся воздух вздрогнул, когда папина нога соскользнула в черную бездну. Мелкие, жужжащие камушки устремились вниз, а некоторые из них повисли на его ноге.

   Тогда раздался хруст. Хрррррррррррррррр........... будто рвалась ткань. Она посмотрела вверх и увидела, как простыня разошлась, и вниз полетели здоровенные капли красной, уже испорченной жидкости. А вместе с ними к земле направился непонятный, растущий предмет, сверкающий, как отражения света в окне дома (которого больше нет! — напомнил ей тоненький голосок в голове). Он рос с невероятной скоростью и все приближался-приближался.... Она посмотрела вперед и увидела лицо Силача. Она никогда не видела его лица, и теперь оно напугало ее. Он смотрел вверх и его рот раскрывался, а через миг все звуки вокруг затмил его рев, похожий на извержение вулкана. Тот, который молча стерпел ужасный укус Червя, тот, кто всегда молчал, и был, пожалуй, самым безобидным обитателем здешних краев, вопил так, что те не многие, которые все еще стояли на земле, а не летели под землю — умирали. У них взрывались головы, разлетались в разные стороны грудные клетки, а некоторые, сами прыгали вниз, обезумев от мощи звука. Она сама чувствовала, как ее маленькая головка вот-вот лопнет, и вдруг испугалась, а не произошло ли этого с папой? Она уставилась на него, но не увидела лица, за пахнувшей смертью жидкостью.

   Что-то блестящее выросло до невероятных размеров и медленно, слишком медленно приближалось к животу Силача. И, когда оно вошло в него, раздался булькающий звук, похожий на тот, который она слышала, когда мама поласкала горло. Силач затих. Тут они с отцом покачнулись и сползли в яму. Она завизжала, понимая, что больше никогда не увидит ни ящериц, шерсть которых была жесткой, но теплой, ни Центрального Цветка, с его вечно жующими челюстями, ни Червей, ни Силача. Самого тихого и безобидного обитателя здешних мест.

   Человек в маске ударил хозяина квартиры последний раз, и лезвие ножа вышло из шеи, впившись в линолеум. Он улыбнулся.

   — Эй, приятель! Пойди сюда! — позвал он кого-то. В кухню вошел длинноволосый мужчина, лет тридцати.

   — Чего надо? Время идет!

   — Смотри! — и он указал на то место, куда впился нож.

   — Да пошел ты!

   — Видишь узор на линолеуме? — волосатый только поморщился.

   — Там столько крови, что ни хрена не видно!

   — Этот узор похож на Силача в цирке. Я таких видел, когда был маленький.

   — У нас очень мало времени. Пошли. Сейчас должна подъехать машина.

Конец

12 сентября 2005