Игорь Калинин — Одиссея Стаса Кальмарского

Игорь Калинин

Одиссея Стаса Кальмарского

Повесть о приключениях обычного советского моряка

МОЛОДОЖЁН

Женился — на льду обломился.

Народная поговорка

Он медленно приоткрыл один глаз. Второй. Тихо. Осторожно повёл взглядом по потолку. И сразу же в тишину ворвался тонкий свист. Звук усиливался, постепенно переходя в непереносимый шум. Он сотрясал воздух, как рёв космического аппарата пришельцев дальних миров. Стас болезненно поморщился и опять зажмурился. Шум стал постепенно стихать. Моряк ненадолго забылся в полудремотном оцепенении.

Раздался вкрадчивый скрип двери. Кальмарский осторожно выглянул из-под верблюжьего одеяла. В комнату вкатился никелированный столик на колёсах, уставленный яствами. В центре возвышался хрустальный графинчик. Его резной запотевший бочок был орошён капельками росы. Столик катила Марина. Она приветливо улыбнулась своей белоснежной улыбкой и налила хворому морячку добрую чарку.

— Поправься, милый!

Стас дрожащей рукой принял лекарство и захрустел малосольным огурцом.

Марина, не мешкая, наполнила уже два сосуда.

Привычно вытянула цепкими длинными пальцами с изумительным маникюром сигарету из пачки. Закурила. Пальчики девушки едва заметно подрагивали. На одном из них блестело новенькое золотое колечко с цветным камушком. Её красивое лицо было чуть задумчивым.

— Ну что, муженёк, как пишут в романах: за наш официальный союз.

Стас буркнул что-то неопределённое и позволил себе вторую…

Стали появляться первые признаки выздоровления.

Шум космического происхождения пошёл на убыль. Стас невольно задержал на целительнице ласковый взор. Девушка была сегодня необычно тихой и внимательной. Мужем называет. Пусть потешится, не жалко. И Яна так называла, и Света. И Олеся с Танечкой звали в ЗАГС. Но не таков Стас Кальмарский, свободный мореход, повелитель океанов и девушек, чтоб легко попасть на крючок. Завтра он в очередной раз исчезнет из начавшей уже маячить на горизонте тихой бухты «Семейная радость»… И вновь он будет свободен как бриз, удачлив как пиратский предводитель!

Мысль понравилась Стасу. Он снисходительно потрепал девушку… Потом погладил по щеке: «Спасибо, жёнушка, вылечила… Как мы два дня перед отходом погуляли, а?!»

Марина молча отошла к окну. Открыла форточку.

— Дорогой, у нас… Короче говоря, я хочу тебе сообщить одну новость. Радостную…

— Кес кесе, мадам? — вяло поинтересовался мореход, блаженно развалившись во всю ширь импортного дивана.

Марина помедлила.

— Сегодня к нам, милый, прилетают дядя из Одессы, Шура, троюродные тётки.

Мама тоже в курсе и уже возвратилась из Весёлого Рога… Да ты сам почитай…

Девушка достала из модной сумочки многочисленные телеграммы. Стас нехотя взял одну из них и стал лениво разглядывать наклеенные строчки.

— Та-ак… Улица капитана такого-то… дом двенадцать, квартира тридцать три, Ветровой… Всё верно, не напутали… Дорогие Марина зэпэтэ Стас поздравляю свадьбой обнимаю ваш папа Ветров.

Кальмарский вскочил на диване в крайнем возбуждении, лихорадочно схватил другие послания.

— Какая свадьба? Ты что!!! Что за левые дела?!

Мореман досадливо отшвырнул телеграммы. Его лень и апатия уступили место возбуждённой лихорадочности.

— Не понимаю, к чему такая спешка?!

— Ты уже забыл, дорогуша?

— Мы говорили вообще, в принципе… Нельзя же так сразу. С налёту-повороту! Свадьба — дело серьёзное, ты же понимаешь…

Марина выбросила недокуренную сигарету в форточку. Загадочно усмехнулась.

— Понимаю, понимаю… Успокойся, муженёк. Лучше прими ванну, пока соседи на работе…

Но Стас, решительным броском покинув диван, нервно заходил по комнате.

— «Поздравляем законным браком! Совет да любовь!» Не рановато ли, господа родственнички?.. Мадам, ваше слово!

— Они прилетают на торжество вовремя: свадебный вечер сделаем послезавтра…

Марина ответила тоном, который был призван успокоить жениха и предупреждал о бесполезности возражений, ввиду полной решённости дела.

«Та-ак!» — только сейчас бывалый ходок Стас Кальмарский раскусил истинный смысл её сегодняшних психологических подходов.

— Толково придумано! Тип-топ и — в дамках! Захомутать дядями-тётями? Можно с места добавить? — Мореман дурашливо, как школяр, поднял руку. — Номер ваш в нашем цирке не пройдёт! Но пассаран! Я полагал, ты как нормальная современница, вполне на уровне века: космос, аутотренинг, кванты, фотоны… Новые отношения! Но попал во тьму веков: сваты, зятья, кумовья, шурины, золовки… Все, мэм, рублю концы, отдаю шкантовы!»

Кальмарский, прыгая на одной ноге, с трудом влез в «варёные» джинсята, натянул полувлажную тельняшку, заметался по комнате уссурийским разгневанным тигром.

— Где паспор-р-т?

— Возле Мопассана.

Стас торопливо скидал пожитки в «дипломат», выбил трубку, на ходу одел форменную фуражку и выбежал в прихожую… У выхода он остановился и прислушался. Никто не останавливал его, не умолял остаться, не лил слезы, как это бывало обычно…

Моряк подошел к дверям комнаты: Мариночка спокойно сидела перед видиком и накладывала себе большой ложкой салат из креветок. Заметив возвращенца, вопросительно подняла тонкие брови с изящным изгибом.

— Ну что ещё?

— Ключи возвращаю! — пояснил Стас. — Благодарствую за угощение!

Он красивым царственным жестом выметнул на стол стодолларовую бумажку. Прислушался к своему уверенному голосу с оттенками иронии.

Подумал: «Красочно! Без сантиментов! Так держать! Всё, теперь действительно пора поднимать паруса и двигать под шум волны в сторону моря…»

Вслух же небрежно кинул на ходу:

— Привет родственничкам! Морской, крепко солёный!

— Обязательно передам, дорогой!.. Ты не очень спешишь?..

Диплом грохнулся об пол. Стас резко остановился, словно внезапно натолкнулся на невидимую преграду…

— А что?

Шоколадные глаза Марины таили непонятную радость: «Мой дорогой муженёчек! Хочу проинформировать тебя — ты взял не свой паспорт! Это неэтично — ходить с чужими документами!»

Стас выхватил из кармана, куда не глядя сунул перед этим паспорт в дорогой кожаной обложке — покупал такие самолично в Сиднее себе и Марине, — документ, удостоверяющий личность как никакой другой и…

Буквально остолбенел от увиденного…

На страничке её паспорта красовался четкий свежайший штамп ГорЗагса!

«Зарегистрирован брак с гр.Кальмарским Станиславом Пантелеевичем»…

Стас почувствовал мощнейший удар волны…

Р-раз! Пол под ним, как палуба, накренился… Его сильно потянуло влево…

— А у меня — твой паспорт! — Юная супруга охотно продемонстрировала ещё один штамп, зафиксировавший брак с гражданкой Ветровой Мариной Марковной. — Понятно?!

Два-а! Кальмарского неудержимо понесло вправо…

Вновь послышался свист ракетоплана, взмывающего в глубины Вселенной…

«Стоп-стоп! Держим равновесие! Может быть, это банальный гипноз? Или элементарная подделка. Я же никогда в жизни не был в Загсе! Это же факт! Откуда? Мираж? Наваждение?»

От страшного напряжения сознание несчастного молодожёна помутилось.

Стас провалился в небытие…

Сквозь помехи эфира, из ослепительного безграничного пространства, раздольно разлившегося вдруг, сквозь магнитные бури и космические шумы галактических бурь доносился до его истерзанного сознания нежный голос земной женщины. Олесин. А может быть и Евфалии Капитоновны, пышногрудой поварихи с БМРТ…

— Ты же сам вроде в это заведение собирался. А потом подзабыл. Я и решила — чего человека перед отходом в рейс лишний раз беспокоить, тревожить, о чём-то напоминать… И вчера, пока ты отдыхал — хорошо выпив — решилась. Взяла документы. Кое-кому позвонила… Подъехала без четверти… Прошлась возле гастронома. Среди мужичков, ожидавших открытия винного отдела с особым нетерпением, выбрала одного. Поприличнее. На тебя похож, тоже с «помелом» под подбородком… И быстро уговорила со мной в Загс пойти. Всего за два портвейна «777»… Слушай, еле избавилась потом от него. Всё благодарил: «Кормилица моя, давай распишемся ещё разок!.. А то у меня дружбан страдает от несчастной любви, надо его на ноги поднять!» Представляешь, милый? Вот, собственно, и всё, дорогой… Вставай, скоро наши прибудут…

Но счастливец очнулся лишь после того, как жена(теперь по закону!) вылила на него чайник холодной воды.

Глаза молодожёна были печальны, по лицу траурно стекали крупные капли, застревавшие в шикарной прежде, а теперь обвислой бороде.

Трудно было понять: вода это или скупые мужские слёзы…

ПЫШНАЯ СВАДЬБА

Голова ль ты моя, головушка,

Ой, люли, лёли, игреливая,

Игреливая да гульливая…

Старинная плясовая песня

Меня били, колотили

За деревней на крестах.

Свадебная частушка

Для родственников Марины, решивших не ударить лицом в грязь, эти дни пролетели как два диких селезня: быстро, с присвистом. Забот было хоть отбавляй: уточнялось меню, количество гостей, перевалившее за сотню, доставались деликатесы, имевшиеся только в магазинах Торгмортранса или на базах специального снабжения…

Стас познакомился с мамой жены — Галиной Георгиевной, весьма деятельной дамой, работавшей начальницей в какой-то проектной конторе. Тёщу он про себя тут же прозвал «Маман», так как в ней было что-то светско-салонное. Может быть, дорогая одежда «оттуда» вкупе с золотыми украшениями наводила на это ощущение или его навевали вызывающие манеры «дамы из общества», но… Она сразу стала для Стаса Маман. Мамой назвать эту нахальную, громкоголосую гражданку не поворачивался язык. Возле Маман сновали другие родственники, имён которых Стас не запомнил. Да их это и не тревожило. Организаторов беспокоило другое: как увеличить количество посадочных мест в банкетном зале? Где зафрахтовать свадебную иномарку непременно «под бирюзу» (это была прихоть молодушки)? И прочие неотложные оргмоменты.

Стаса свозили в кадры, где новоиспечённый семьянин предъявил документы и объяснился с инспектором. Вскоре было получено «добро» на три дня заслуженного отдыха. «За вредность дали!» — мрачно пошутил Стас. Известие о женитьбе самого Кальмарского распространилось с быстротой луча лазера. Молодожёна окружили радостно улыбающиеся лица. От желающих поздравить счастливца не было отбоя… И Стас вдруг увидел, что вовсю светит солнце, неподалёку смеются девушки-северянки, рядом — верные друзья, с которыми он делил корабельные будни и береговые праздники, бурные или пресные часы…

«А что в самом деле? В подобной ситуации Джефф Питерс наверняка сказал бы: «Где наша не пропадала!? Гулять так гулять». Подумаешь, свадьба! Ну и свадьба… Пусть хоть ребята порадуются!..» И Стас пригласил шумную ватагу моряков на свадебный вечер…

…Хрустальные люстры и ослепительные бра сияли, как сорок полуденных солнц Экваториальной Африки, освещая банкетный зал престижного Мурманского ресторана «Полярные Зори». Столы ломились от обилия и разнообразия блюд и напитков, символизируя суперсолидность фирмы, подчёркивая поистине международный размах организаторов. Многочисленные гости дожидались в фойе прибытия свадебного кортежа, с достоинством вели сдержанные диалоги, демонстрировали широчайшую эрудицию, блеск остроумия и не меньший блеск новых украшений — на тонких запястьях девушек, нежных пальчиках тётушек, мощных шеях матрон или в прелестных розовых ушках таинственных незнакомок.

Наконец, отчаянно гудя клаксонами, возле здания ресторана остановилась кавалькада многочисленных автомобилей, украшенных детскими шарами, цветами, куклами и блескучими ленточками. Возглавлял пёструю праздничную колонну бирюзовый автогигант, драпированный розовато-гоубенькими шелковыми лентами и увенчанный бронзовыми кольцами. Несколько молодых людей в розовых фраках помогли выбраться «на причал» нарядной невесте в сногсшибательном платье с трехметровым хвостом. Затем на асфальт ступили двое дюжих молодцов с широкими лентами через плечо. Они выдернули из салона авто жениха, облачённого во всё ослепительно белое. Молодцы-родственники невесты — не спускали с жениха глаз… Молодые прошли сквозь анфиладу гостей, забросавших их лепестками роз, монетками, дроблёным рисом и конфетками-бараночками…

Краткая процедура у крыльца и, жуя откушенные от каравая огромные куски, молодые, а за ними и все проголодавшиеся многочисленные обыватели устремились к накрытым столам…

…Первые минуты были сумбурны: гости, деланно улыбаясь, отчаянно боролись за лучшие места, стоял гвалт и шум. Маман деловито отдавала разнообразные распоряжения. Стас испуганно озирался по сторонам. Официанты как заводные сновали с подносами. Оркестр вдруг заиграл туш, однако вскоре стих... Но постепенно всё улеглось, утихло. Бурный поток вольницы вошёл в берега. Началась официальная часть. Маман сообщила довольно сильным контральто, от которого зазвенели хрустальные фруктовые вазы и подвески на люстрах, что её супруг Марк Германович находится в дальнем плавании, родители жениха — работники посольства в одной из европейских стран — сейчас в служебной пятилетней командировке. И по вполне понятным причинам, ввиду неясности международной обстановки, — отсутствуют. От имени родителей она поздравила молодых и преподнесла им необыкновенную золотую цепь с рубиновым кулоном, которую тут же надела на себя Марина. Наступил черёд других поздравляющих.

Подруга тёщи Марья Семёновна с мужем в позолоченном пенсне завернула речь о целомудренной любви и супружеской верности…

Прочие тостующие говорили молодым затёртые слова, принятые в таких случаях — о семейном очаге, детях и проч. И вручали одинаково тонкие конвертики.

Молодые принимали поздравления.

Маман победно улыбалась и, пока Кальмарские кивали в ответ на обязательные словеса, успевала прикинуть на глазок, по объёму конверта, степень возвышенности чувств… к ней!

Вскоре официальная часть завершилась. Бразды правления перешли к легендарному дядя из Одессы — Фёдору Георгиевичу. Публика была уже наслышана о его необыкновенных ораторских способностях. Высокий, смуглолицый, с ниточкой черно-смоляных усиков на уверенном лице, с цветком в петлице, в красной фетровой шляпе, он был неотразим. Опередив какого-то гостя с Кавказа в кепи-аэродроме, он, как жеребец, рванул с места в карьер:

— Дорогие друзья, гости и дамы! — привычно приступил к отправлению свадебного обряда элитный тамада, успевший прополоскать горло исключительно целебным, по его мнению, напитком, количество звёздочек которого подняло его жизненный тонус на аналогичное число подуровней, но не успевший узнать имя жениха и подзабывший его звонкую фамилию.

— Сегодня мы отмечаем невероятно радостное событие в судьбе наших обаятельнейших молодых Ирины… в смысле, Марины и …

Федор Георгиевич только сейчас понял, что впопыхах не уточнил имя жениха…

— И Власа! Они, подобно сказочным лебедю и лебедушке. Где эс?.. Понятно! Итак, Марина и Стас, как две алые розы, сегодня поплыли по неспокойной реке жизни единым букетом! Так поднимем же букет наших вин за молодых!..

Лицо жениха рдело нездоровым румянцем. Собственная свадьба напоминала ему поминки.

Марина пододвинула столовые приборы.

— Попробуй анчоусы в винном соусе, дорогой! Вещь!.. Будь другом, подай лопаточку! Не эту, мельхиоровую!..

Стас подал прибор, взял нож и надолго задумался:

— Туповат, никого не прирезать… Сижу почти как Пьер Сыпкин!.. Родители — работники посольства… Недурственно… Всем Чрезвычайных и полномочных родителей подавай! А если старпом небольшого судна и учительница младших классов?.. А жених — простой тралфлотовец?! Ладно, разберёмся…

Из состояния меланхолической задумчивости его вывел мощный хор, состоящий минимум из полутора сотен голосов и по звучанию напоминавший взбунтовавшийся гарем павиана:

— Горько! Горько!

Невеста, махнув очередную рюмашку и не переставая аппетитно жевать бутерброд с осетровой икрой, быстро вскочила с места. Подставила полненькие губки для поцелуя.

И тут Стас снова ощутил на себе родственную поддержку: двое поднимали его под локотки…

После счета: «Пятьсот восемьдесят три!..» жених рухнул в кресло, зацепив тарелку с бельдюгой по-икарийски. Огромное оранжевое пятно экзотического соуса отлично легло на белый костюмчик от Кардена, взятый оргкомитетом на прокат… Тёща испуганно взвизгнула и стала поспешно убирать подаренные конверты в свою объёмистую сумку, ненароком оказавшуюся у её ног.

— Тихо, дамы!— выкрикнул Федор Георгиевич, стремительно развивая успех.

«Мне исключительно приятно быть сегодня здесь, в цветущей Сибири, видеть молодого отца и жизнерадостную мать — ваятелей прекрасного ребёнка — день рождения которого мы так торжественно отмечаем и которому исполнилось… Ему сегодня исполнилось… Да разве дело в дате?! Давайте выпьем, не пролив ни капли, за его будущее: пусть оно будет таким же полным и ароматным, как содержимое наших бокалов! Ура!»

Гости подхватили, яростно зааплодировали. Многие наливали себе уже без всяких тостов.

В конце длинного стола послышался звон падающей посуды: это какой-то нескладный детина с застывшим взглядом пытался произнести спич:

— Сей… час… вэт… том… чуднммм… рест-ранне Семь… десятый градус женится, — детина погрозил кому-то, — да-да,женится мой лучш..др-руг(Стас видел его впервые), с котор-рым мы бор-рт о бор-рт… Давайте тр-ретий за тех, ик… то в море… Морре, море, мир бессонный… — Неожиданно запел детина высоким фальцетом. И, как бы аккомпанируя ему, бойкий ресторанный рок-квартет вдарил по перепонкам гостей… В зале задвигались, заспешили на танцевальную площадку. Молодые и пожилые, грузные и стройные, солидные и тщедушные гости начали активно прыгать, взбрыкивая и резвясь, выделывали фортели и па, выкручивались кандибобером в экстазе всеобщего хаоса, словно хлынувшего из динамиков…

Стас, как индийский йог Драмапудра, бесстрастно застыл за столом…

…Мама жены, светя зятю обворожительной улыбкой, как тренер в боксёрском углу, что-то нашёптывала дочери. Марина понятливо кивала фатой…

Танцоры не унимались… Воспользовавшись отсутствием танцующих, то есть, скакавших горными козлами, «телохранителей», жених поднялся из-за стола»: «Ма шер! Маман! Ай смокинг! Перевожу на бытовой тем, кто не был в Канадских портах: перекур!»

Он вышел в фойе. На всякий случай приметил, где запасной выход.

В фойе раздавался возмущённый голос швейцара:

— Куды, граждане? Свадьба! Ежели хотите сесть, пожалуйста, можете высаживать дверь! Но учтите: меньше двух недель не просидите… Плюс стоимость ремонта и стекла. Сказано — местов нет! Попозже, конечно, будет несколько, но не раньше десяти, когда стенка на стенку пойдут… Отойдите от греха, иначе метрдотеля на вас спущу!..

Кальмарский приблизился к группе курильщиков, среди которых покачивался и верзила с застывшим взглядом.

— Ребята, огоньку не найдётся?

Детина оживился: «Момент!» И когда Стас со своей неразлучной шкиперской трубкой подался вперед, поднёс к носу жениха огромный волосатый кукиш:

— Во-о, прикуривай!

Кто-то из куривших хихикнул. Кажется, это был кузен Марины Шура.

Стас опешил: «Слушай, дружище! По-моему, ты остряк! Если уж пришёл на мою свадьбу…»

Верзила в тельнике побагровел: «Ты ещё обзываться! Тут мой лучший др-руг ж-женится, а ты хамить?! Ты ик… кто такой, щурёнок!..»

Злые незнакомые лица приближались к молодожёну.

— Ребята, моряки! Да вы что, шутите?!

Кто-то сбоку неожиданно ухватил его за атласный лацкан белого фрака.

Стас инстинктивно прихватил нападавшего на болевой из верхней стойки.

Поставил блок, предупредив оплеуху следующего нападавшего… И в это мгновение звонкая затрещина оглушила жениха… Лысый толстяк Петрович вдобавок тут же, как испанский бычок, боднул его в живот… Тычки, пинки и удары уже невозможно было отразить, и Стас махал руками, как утопающий в районе черноморской Джубги…

На шум бушующего скандала наплыл новый косяк интеллигентных гостей… Быстро разобравшись в ситуации, они принялись, не глядя, остервенело молотить друг друга… Муж Марьи Семёновны — архитектор по образованию — притащил поднос с заливным палтусом и … Огромное стекло, сквозь которое были видны приплюснутые лица любопытствующих, цвенькнуло и взорвалось сотней осколков… Но схватка продолжалась. В шуме и гаме, в предсмертных хрипах, стонах и судорогах никто не слышал, как швейцар дядя Лёша привычно накручивал на диске служебного телефона: 01… 02… 03…

Обычные для банкетов сочетания номеров…

* * *

В палату ворвался пронзительно звонкий голос: «Больной Кальмаровский здесь?»

На койке у окна дёрнулась фигура, забинтованная так, что на белом фоне, как бриллиант в оправе, высверкивал лишь один глаз:

— Где же ещё мне быть, сестрица? В этом шикарном наряде. Только я — Кальмарский… Был с вечера…

Голос молоденькой медсестры поутих: «Передача от жены, выздоравливающий Кальмарский…»

… Детина с потеплевшим взглядом, но с загипсованной ногой, подтянутой вверх при помощи системы стальных тросиков и никелированных блоков, читал, повернувшись к соседу:

«Дорогой муш Стасиг! У нас всё в порятке. За люстру, фужеры, барабан и два стекла 4 на 6 мама уже разчиталас. Федор Георгивич выправил себе искузтвеную челюсь, фалфоровую. Кузен Шура и свояк Петрович свое уже отбыли и сейчас снова на свободе. Маря Семеновна тоже нашлас. Оказывается, она две недели ночевала у потруги…

Правда, цепочку, подаренную мамой, найти не удалос… Вероятно, кто-то из гостей случайно надел на себя, а снять случайно сабыл…

Мама передает тебе и гостям по несчастю пламеный преветь, а папа — салюд из Адлера. Пиредаю твой дипламад и трупку. Паправляйся. Цилую. М.Кальмарская.

Пост скриптум. Да, чуть не забыла. Скоро у нас будет рибенок. Мы с мамой решили, что малчик. Такой же усатенький, как ты… Жду!»

БУРНЫЕ ГОДЫ

Одиссея — поэма о странствиях…

Содержит бытовой

и сказочный материал.

Большая советская энциклопедия

Дни и часы в больнице для Стаса тянулись подобно траурной процессии. В состоянии полной отрешённости он скрючился на короткой скрипучей больничной койке. Перед его мысленным взором проходили чёрно-белые кадры минувших событий…

* * *

…Елена Николаевна испуганно тормошила мужа:

— Вставай, Пантелей! Да проснись же, наконец!

Супруг приподнял голову от подушки, сонно похлопал глазами, пытаясь сообразить, что от него нужно?.. Голова перевесила, сама упала на подушку…

Старпом снова погрузился в сладкий предутренний сон в мягкой семейной постели. Жена настойчиво продолжала тормошить Пантелея Сидорыча:

— Вставай, сонная тетеря! Слышишь?.. Стасик потерялся!

Сон мигом слетел с благодушного родителя.

— Что ты выдумываешь? Наверное, десятый сон видит.

— Одиннадцатый! Нет нигде!

Осознав, наконец, что дело действительно серьёзное и придётся вставать, Пантелей Сидорыч взглянул на часы: четверть пятого.

Куда в такой ранний час, когда и петухи-то ещё в деревнях не пропели, мог исчезнуть трехлетний сынок?

Супруги вместе обшарили детскую, кухню, туалет. Старпом заглянул даже в холодильник ЗИЛ, стоявший в коридоре. Пусто. Пантелей Сидорыч молча стал одевать свой реглан, взял фуражку с крабом. Елена подала белое кашне… И тут послышался всплеск в ванной. Кальмарские замерли. Всплеск повторился. С замиранием сердец родители открыли дверь в ванную, ожидая увидеть нечто страшное. Их взорам предстала идиллическая картина: чадо, лучезарно улыбаясь, сидя в воде… пускало кораблики…

— С-сынок, ты… поче-м-му не спишь?— наконец выговорила мать вибрирующим от пережитого волнения голосом.

— Я спал, спал… А потом мне приснилось, как будка я капитан… (Он тогда вместо «будто» говорил «будка»). Папа, сделай ветер!..

Отец с шумом выдохнул:

— С тобой, сынок, не соскучишься! И как мать одна тут крутится?..

Через полчаса, успокоившись, они тихо посмеивались над случившимся.

И, снова засыпая, отец сказал: «Быть ему моряком, помяни моё слово!»…

Сам Пантелей Сидорыч ходил в море много лет. Носил форму старшего помощника капитана каботажного флота. Зельем и куревом не увлекался, карьерных амбиций не имел, был рукастым и смекалистым. В доме находилось много копий старинных шхун, шняков и каравелл, сделанных отцом самолично.

Когда Стасу исполнилось двенадцать лет, семья Кальмарских переехала из Калиниграда в Ленинград — отца перевели по службе. Стас быстро подружился с мальчишками и девчонками, жившими по соседству. Благодаря общительному и твердому характеру быстро выдвинулся в предводители.

Ведь он уже так много умел: плавать саженками и на спине, нырять дальше всех, знал несколько приемчиков самбо, изученных по книжке самостоятельно, изумительно свистел. Ещё он умел лаять. Да так похоже, что местные благовоспитанные ленинградские коты шарахались в стороны…

Первое время они жили у маминого родственника дяди Сявы. Квартира дяди находилась в большом каменном доме-колодце, куда извне почти не доносился шум улиц и представляла из себя длинный коридор с великим множеством комнатушек-«кают». В одной из них и приютились по первости Елена Николаевна и Стас, так как отец сразу ушел в рейс. В «каюте» едва умещались две кровати, столик и платяной дубовый шкаф старинной работы.

В квартире пребывали ещё какие-то благообразные старушки, странноватые дальние сродственники и сами хозяева — тетя Груша и глава семьи Всеволод Маркелыч. При знакомстве он представлялся так: «Всеволод Плюхов, заведующий торговой точкой!» Соседские мальчуганы прозвали его «дядя Сява»…

Дядя Сява всегда как-то непонятно улыбался и хихикал, потирая влажные ладошки, словно они вечно мерзли…

— У-у! Младший Кальмарский! Дай пожать щупальцы! Как делишки? Что из школы принёс? Пятерку? Не густо, брат… А я чуть побольше!..» — дядя Сява хохотал, лоснясь как масляный блин поутру. — В жизни, дружище, нужно найти нужную точку! Торговую! Ну, не переживай, какие твои годы!..

Как-то новый приятель Стаса Валерка Игрунов поделился с ним секретной новостью, услышанной вечером от родителей: дядя Сява жульничает. Говорят, он не доливает пиво, торгуя в своём ларьке, не ждёт отстоя пены и наживает на этом большие деньжищи! А ещё он незаметно добавляет в пиво воду из специального шланга, который прячет в рукаве…

Стас не поверил: «Не может такого быть! Зачем ему мухлевать, когда за каждую комнатушку они вон сколько денежек дерут! Да и не видно у дяди с тётей Грушей никаких богатств.

— Маскируются! — уверенно возразил начитанный Валерка.

— Возможно! — согласился не менее начитанный Кальмарский. Хотя ему совсем не хотелось, чтобы дядя Сява вправду оказался мошенником. Как-никак, хоть и седьмая вода на киселе, но всё же их родня.

— Давай за ним следить! Как Шерлок Холмс и этот… Хирург Вильсон…

— Доктор Ватсон… Давай!...

…Дядя Сява навесил двухпудовые замки на железные двери своей торговой точки с облупившейся надписью «Пиво-раки», подхватил раздувшийся желтоватый портфель и, напевая: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снега-ам!», — направился по переулку.

Стас с Валеркой, как заправские сыщики, незаметно перебежали двором, опередив «подследственного», и засели в тёмной арке дома. И когда показался дядя Сява, Стас подал сигнал приятелю. Тотчас раздался перелив милицейского свистка. Сиплый голос грозно крикнул из гулкого полумрака:

«Гражданин Плюхов, остановитесь!..»

То, что произошло в следующую минуту, походило на кадры кинокомедии: дядя Сява в панике бросился в сторону. В замешательстве он пытался трясущимися руками избавиться от портфеля и не мог.

— Спускаем овчарку!— крикнул Валерка, а Стас пролаял злобной милицейской овчаркой…

Дядя Сява, наконец, заметил открытый люк канализации. Туда полетели портфель и деньги, которые Плюхов выхватывал отовсюду и швырял, как будто они жгли ему руки… Опустошив карманы макинтоша, дядя Сява покорно поднял руки, ожидая задержания… Но его не последовало.

В темноте арки послышался чей-то дробный топот…

Дядя Сява неуверенно опустил руки. С его лица медленно стекала глупая улыбка…

На следующий день Елена Николаевна искала новый «угол».

А вскоре они узнали, что дядя Сява получил срок за «пену»…

* * *

…В девятом классе шёл урок литературы.

— Игрунов!

— Здесь, Алевтина Павловна!

— Я вижу, что здесь. Готовы?

— К труду и обороне — всегда!

— А к уроку?

— Тренировок много. Сами понимаете, перегрузки!

— С вами всё ясно, молодой человек…

Алевтина Павловна, поколебавшись (Игрунов был школьной «звездой», любимцем директора), аккуратно вывела в журнале круглую оценку с хвостиком внизу. Класс насторожился — учительница была настроена сегодня весьма решительно.

— Кальмарский!

— Тут!

— Пожалуйста, прочтите Лермонтова!

— Я не захватил его собрание сочинений…

— Отлично! Прочтите по памяти. Или как приятель тоже забыли выполнить домашнее задание? Тренировки? Вы же у нас самбисты!

— Дзюдоисты!

— Тем более?

— Можно в другой раз, Алевтина Павловна, сегодня по индонезийскому гороскопу не мой день…

Стас украдкой взглянул на циферблат своих часов. До звонка оставалось меньше трёх минут.

— Можно. Я в журнале так и помечу — спросить во второй раз. Так что не думайте, что это двойка, это мне для памяти…

— Пошутить нельзя, сразу непрестижную оценку ставите. Как в первом классе…

Учительница отложила ручку:

— Хотите порадовать нас чтением стихов Михаила Юрьевича? Прошу!

— Сейчас порадует! Не обрадуетесь! — съязвила Нина Глухих, редактор школьной стенгазеты, отомстив таким образом за отказ Стаса дать свои стихи в первомайский выпуск.

Валя Тукмачёва, подружка Стаса, показала шутнице язык…

Полторы минуты.

Кальмарский откашлялся.

— Михаил Юрьевич Лермонтов… Всемирно известный классик… — ученик помедлил. — Одно из его вершинных произведений… Выхожу один я на дорогу… Итак… (пауза). Выхожу один я на дорогу… По-моему, звонок, Алевтина Павловна?!

— Продолжайте, Стас. До перерыва еще семь минут…

— Сквозь туман блестит … кремнистый путь… Семь?

— Да, семь! Ну что, будем продолжать?

Ученик автоматически закончил четверостишие:

— Дальше я рассказывать не могу,

Расскажу потом когда-нибудь!..

В классе упруго сжалась предвзрывная тишина. У Алевтины Павловны потемнели глаза и побелели щёки. Стас застыл как изваяние времён ацтеков. Класс, не выдержав, раскололся надвое от хохота. Гоготали так громко, что в двери класса заглянул проходивший мимо завуч.

Не веселились только двое. Одна дрожащей рукой выводила в длинном ряду пятерок жирную единицу.

Второй, сокрушённо вздыхая, тряс часы и подносил их к уху.

Часы спокойно себе тикали…

* * *

…Старшина второй статьи Куценко охрипшим голосом устало командовал: «Ать-два! Нале-ва! Ать-два!»

Взвод новобранцев неуклюже топал по плацу.

— Спи-вай!

Новички вразнобой затянули:

— Северный флот, Северный флот…

— Отставить! — Куценко тоскливо посмотрел на чистое небо — погодка была на диво. — Шо вы шепчете? На ушко девушке можно так неуразумительно шептать! (Пропало увольнение!) А здесь надо петь! Браво! Вот хотя бы как этот усач… Хвамилия?

— Кальмарский!

— Да ну-у?

— Так точно, товарищ старшина!

— Увторой статьи. Будешь запевалой!

— Есть!

— Унимание, узво-од! — старшина Григорий Куценко закашлялся. — Холос с вами увовсе сорвал. Кальмарский!

— Я!

— Выйти из строя и поуторять — тильки громко — мои команды!

— Есть!

Кальмарский строевым шагом вышел из строя и щелкнул каблуками возле старшины.

Тот хмуро продолжал:

— Узвод.

Стас гаркнул что было сил:

— Взва-а-а-д!

— Спивай!

— Запе-вай!— браво скомандовал «усилитель» и переводчик Стас. И сам же запел:

— Если решатся враги на войну,

Мы им устроим прогулку по дну!

Будущие военные моряки дружно подхватили:

Северный флот, Северный флот,

Северный флот не подведёт!

Стас оглушительно присвистнул. Куценко удовлетворенно оглядел новобранцев. Негромко сказал, обращаясь к Стасу: «Откат нормальный! Но усы узаутра сбрить… Упонял?!»

Кальмарский мгновенно «усилил»:

— Молодцы! Усы узаутра сбрить! Усем!

… Шёл первый месяц службы на Краснознамённом Северном флоте!..

* * *

…Отслужив срочную, Стас вернулся в Ленинград. Перед ноябрьскими праздниками он появился дома в новеньком бушлате, лихо заломленной, неизвестно как держащейся на «самом северном полюсе» головы, бескозырке… Его грудь украшали значки отличника службы…

Всё было как всегда бывает в подобных случаях: первое «Ах!» мамы, родственные объятия чуть постаревшего, но ещё крепкого как морёный дуб, отца, радостные возгласы друзей, тосты за встречу…

Вскоре отец ушёл в очередной рейс. Стас гулял, навёрстывая упущенное за время службы в Североморске, где увольнений было негусто. Пришёл как-то в их спортклуб, где Валерка Игрунов, увильнувший от призыва, был теперь в большом почёте, так как выиграл недавно чемпионат Союза… Пару раз завернул Стас в их Дом культуры на танцы, где все младшие знакомцы спешили с ним поручкаться… У кинотеатра «Юность» случайно встретил одноклассницу Валю Тукмачёву. Купил билеты на их — двенадцатый— ряд… Теперь Валя смотрела на него уже совсем по-другому, не как в школе. Какое-то в ней чувствовалось заискивание, словно она ждала от него какого-то предложения… Стас не захотел менять чисто дружеские отношения на нечто иное. Не захотел ограничивать свою свободу, только-только проклюнувшуюся, как любознательный птенец страуса из яйца, хотя Валя ему давно нравилась…

Вскоре Валя вышла замуж за тихого и спокойного инженера Константина… «Ну и ладно, вот и хорошо!», — решил Стас, хотя это известие неприятно кольнуло его. «С ним она проживёт правильную и размеренную жизнь, родит дочь или сына, купит тачку, построит дачку… А со мной — что за жизнь? Как на вулкане! Что ни день, то приключения! Сам не знаю, что я отмочу в следующее мгновение…»

Он даже посетил ненадолго их свадьбу…

…Стасу вдруг стало скучно. Ему надоела роль бравого дембеля, вернувшегося с северов: компашки, шумные вечеринки, дискотеки… Душе хотелось чего-то большого… Как вчерашний подросток, выросший из детского костюмчика, сконфуженно посматривает на короткие рукавчики бывшего любимым наряда, так и Стас увидел себя со стороны.

На вечерах ему совсем не хотелось быть в центре внимания, как прежде. Многочисленные знакомцы спешили к влиятельному Стасу со своими улыбками, он деланно улыбался в ответ, но всё это ему уже наскучило. Зачем он приходил на танцы? Просто с этими стенами было связано немало воспоминаний. Первый танцевальный вечер, когда он отважился пригласить державшуюся принцессой девятиклассницу Надю Грязеву. Она приняла приглашение восьмиклассника, школьного поэта и барда, как само собой разумеющееся. Что бы в дальнейшем ни произошло в его будущей бурной жизни, Стас сохранит в глубине души тепло благодарности за этот первый танец… Здесь он впервые выступил и с ребятами на конкурсе «диких» музыкальных ВИА… Кажется, тут всё ещё звучат аплодисменты, свист, крики «Мо-лод-цы!»

Их «Славяне» вышли тогда в тройку призёров…

Да-а, многое тут было. И — ушло… Повзрослевший Стас ощущал в душе некий вакуум, который нужно было чем-то заполнить. Его деятельная натура требовала океанского простора.

Завод? Их в Ленинграде много, и разных. Слесарем, токарем, фрезеровщиком? Ещё в школе — она была с техническом уклоном — они проходили производственную практику в учебном цехе судостроительного предприятия. Здесь всё было настоящее: станки, детали, заготовки, резцы, фрезы, свёрла. Стас выбрал освоение фрезерного станка. Ему понравилось ощущать свою власть над металлом, чувствовать его сопротивление. А когда работа клеилась — он получал большое удовлетворение, держа в руках горячую готовую деталь. Ведь их «школьные» детали шли в дело, годились для серьёзных, взрослых моментов! Мастер Валерий Федорович часто подхваливал озорного паренька, подсказывал как лучше действовать, нередко доверял Стасу и довольно сложные работы. Например, фрезеровать по копиру. Здесь нужно было действовать очень аккуратно, как сапёру. Ошибаться было нельзя ни в коем случае. Во-первых, можно в этом случае запороть сложную деталь, которую ждали на сборке всего изделия. Во-вторых, нельзя было ломать и дорогую фрезу…

Руки Стаса до сих пор помнят, как он на ощупь, буквально по миллиметру, держа упругий контакт гладкого верха фрезы с боковиной копира, проходил всю заготовку. Летели искры, скручивалась горячая стружка, лилась молочного цвета струйка охлаждающей эмульсии… Красота!

Стас не только освоил все операции на фрезерных станках — горизонтальном и вертикальном, но и внёс несколько дельных рационализаторских предложений… Об этом даже в заводской газете писали…

Валерий Федорович, говорят, уже ушёл на пенсию. Идти куда-нибудь наугад? Лишь бы получать зарплату?.. Или поступить учиться? Сейчас осень, уже поздно. Надо бы оглядеться до лета — на кого учиться? Одноклассник Стаса Володя Бакин, с которым они вместе проработали фрезеровщиками год «для стажа», уже выходил на финишную прямую пединститута и жаловался другу, что не туда нужно было поступать. Вот так! А ведь все нахваливали: «Ах, Володя, ух, Володя! Эх, студент, ох, педагог!»

Нет, с Вузом спешить не надо! Диплом не корабль, от пирса не отойдёт…

Стас часто мысленно возвращался к берегам студёного Баренцева моря. …Красив Север! Вот в нём есть что-то мужское и романтическое. И сдержанно-строгое: серая сталь волн, задумчивость седых сопок, взмёты чаячьих стай, всполохи полярного сияния… А тут ещё подоспело письмецо от одного из товарищей по службе, оставшегося на Мурмане…

Однажды Стас сообщил матери: «Всё, мама, еду!»

Елена Николаевна, за многие годы привыкшая к долгим разлукам с мужем, стала собирать в дорогу сына.

— Куда решил?

— В Мурманск, мам. Как-никак — столица Заполярья… Морские ворота страны!

Елена Николаевна открыла дверцу шифоньера, где лежали наглаженные рубашки сына:

— Та-ак, эту мы возьмём… Клетчатую ковбойку тоже, она тёпленькая…

Зеркало на внутренней стороне дверки выдало женщину с головой, не помог и бодренький тон… Стас прижал её родное, бесконечно близкое сердцу, постаревшее лицо с большими мокрыми глазами к своей груди…

— Я уже большой, мама…

— Вижу, сынок. Ворота так ворота…

В РЕЗЕРВЕ

Ни одной минуты времени

нельзя купить за наличные.

«Золото и любовь» У.С.Портер

Впервые за последние годы у Стаса появилась уйма свободного времени. Правда, распоряжаться им он мог в довольно узком спектре желаемого: ни читать, ни забивать козла, ни долго маячить у телевизора он не мог. Всё-таки три сломанных ребра давали о себе знать… В перерывах между процедурами и перевязками он монотонно передвигался по палате, где кроме него было ещё двое сотоварищей по свадебному «веселью», или, осторожно опустившись на больничную койку и приладив между плечом и головой тощую казённую подушку, надолго застывал у окна нового корпуса спецотделения, куда он попал, к своему удивлению. Ведь сюда поступали, в основном, солидные береговые деятели. Партийная или городская элита.

Из окна хоть немного, но был виден город. Славный портовый город Мурманск. Вон в той высотке — универмаг Детский мир, Дом быта, Драмтеатр… За обширной застройкой в центре угадывался рыбный порт: по выглядывающим кое-где угловатым портовым кранам, по парению незамерзающего в самые крутые морозы залива, по сопкам на противоположном берегу, в районе Абрам-мыса. На тот берег сновали очевидно рейсовые пассажирские катера. И сейчас, должно быть, один такой катерок отваливает от причала морвокзала — с судоремонтниками, рабочими СРЗ, студентами, домохозяйками на борту. Подрагивает стальной корпус трудяги-катера, вода вскипает пеной у бортов, в салоне немноголюдно в этот час. Не то, что вечером, или по осени, в грибную пору, да ещё под выходной — теснотища, духотища, сутолока, корзины с грибами, баулы, вёдра с брусникой. А катер-работяга делает своё дело, прёт и прёт, взрезая стрежень, на дальний берег…

В стороне остаются суда, стоящие на рейде. Может быть, и его «Тихий Мурман» сейчас там, как знать… Далеко, не видно… Чуть прогладывает оранжевый бок, яркий, как свежий яичный желток снесённого домашней курочкой-несушкой яйца. Это — «Арктика». Позже переименованная в «Леонида Брежнева»… Атомоход сразу определяют не только бывалые мореходы, но и все местные пацаны. Да что там ребятня! Во всём мире знают о походе знаменитого атомного ледокола на Северный полюс!

Стас с теплотой вспоминал те незабываемые дни, когда они сквозь упирающиеся льды, ежеминутно проваливаясь, пробивались по неизведанному маршруту, как радостно орали «Ура-а», достигнув первыми на планете географической точки с координатами из сплошных нулей…

Кальмарский с трудом распахнул форточку. С залива ударил, густо пропитанный рыбным запахом, ветерок. И вместе с ним снова нахлынули воспоминания…

* * *

…В то утро Кальмарский появился у базы резерва одетым с иголочки: на нём была пёстрая демисезонная шотландская куртка, закордонные кроссовки на сногсшибательной платформе, на руках мягко поскрипывали перчатки из тонкой кожи. Ансамбль загадочного моряка, повидавшего мир, завершали очки каплевидной формы со стёклами «Хамелеон», нацепленные на нос, несмотря на разгар зимнего сезона.

Моряки приветствовали пижона дружелюбными подначками:

— Привет представителям международного бизнеса!

— В Сингапур собрался? Проездом из Гонконга?

Кальмарский эффектно щёлкнул зажигалкой. Вспыхнуло узкое, высоко взметнувшееся пламя, в сопровождении мелодии «Калинки» (последний рейс был с заходом в Японию). Стас раскурил свою неизменную трубку.

— Темнота! Мне вас немного жаль. Сегодня, джентльмены, мы будем ударно трудиться на хладокомбинате. Аккордно возведём новый цех!..

— А Дима-бункерман слышал — пошлют на кондитерскую фабрику… Верно, Димон?

— Ага, пыль с пряничков сдувать!

— Печеньки протирать!

Послышался дружный мужской гогот. Работа в резерве бывала всякая: разгрузка, погрузка, починка заборов, даже рытьё траншей. Но от этого обязательного труда отвертеться было нельзя, иначе никаких богатых рейсов… Поэтому картинный вид Стаса вызвал веселье, тем более, что перед каждой разнарядкой ходили самые «проверенные» слухи, пошлют точно нето на мясокомбинат в цех сырокопчёной колбасы, нето на пивзавод…

Стас невозмутимо опустил «дипломат» из почти крокодиловой кожи, сел на свободное место. Искусно пустив три колечка дыма так, что каждое последующее проплывало внутри предыдущего, он снисходительно пояснил: «Не только сдувать пыль с пряников, но и с тех, кто их глазурует сладкими составами. Коллектив на хладокомбинате специфический… Ферштеен? Усекли? Средний возраст скромных тружениц льда — 19 лет…»

Сообщение среднестатистических данных вызвало сердечное волнение среди холостой части присутствующих. Про неоднократно холостых и говорить не приходится…

…Кальмарский первым деловито выпрыгнул из «Уазика» на пушистый снежок. Нетерпеливо огляделся. Они находились на пустыре. Комбинат был в полукилометре. Вокруг громоздились горы мусора, щедро посыпанные снегом. Возле недостроенного цеха продувало, как на палубе в Северном Ледовитом океане, — сиверко своего не упускал.

— Стас, девушек-то! Высокие, пухленькие — на любой вкус!

— Пока такую одолеешь — вспотеешь не раз…

Подошёл представитель местного начальства в потёртом дублёном полушубке и офицерской шапке. Он без обиняков поставил задачу:

— Нужна ваша молодецкая удаль! Кто у вас за старшого?

Моряки вытолкнули Кальмарского: «Разве не видно?»

Мужчина хмыкнул: «Не задубеней, парень!.. Короче, мужики, эти сивкины горки стешем, сровняем и — все свободны! Ставлю полный рабочий день. Думаю, за пару часов, если постараться, управитесь…»

Он ещё раз глянул на Кальмарского, державшегося на ледяном ветру как ни в чём не бывало: «Старшой, прохватит тебя! Пошли на комбинат, у меня армейский бушлат есть». Стас лишь кивнул в ответ и махнул тонкой перчаткой на рыбьем меху:

— Пустое!

Резервисты побросали окурки и стали разбирать инструменты. Аккорд был установлен, мороз, как пишут романисты, крепчал, потому филонить не имело смысла. Прораб пошёл, поеживаясь. Кальмарский поднял воротник закордонной тонкой курточки, похлопал рука об руку. Затем поставил на снег свой неизменный атрибут — коричневый «дипломат» —, протёр солнцезащитные очки и решительно двинулся в гущу моряков. Ухватив лопату с такой силой, что заграничные перчатки издали жалобный скрип, он принялся довольно сноровисто орудовать шанцевым инструментом…

…Представительный мужчина одобрительно оглядел площадку, взъерошенных, припотевших парней. Дружелюбно кивнул Стасу:

— Дело, мужики, дело! Собирайте инструменты, чемоданы с валютой — и за мной!..

…У дверей красного уголка резервисты нерешительно затоптались на месте: в зале было белым-бело. Их, помощников, с нетерпением (это чувствовалось!) ожидал коллектив. В белой спецодежде. Действительно специфический. Румяный. Симпатичный. И на вид ещё моложе, чем по агентурным данным.

— Проходите, проходите, девушки у нас смирные, моряков не обижают. У них пересменка, хотят вас поблагодарить за помощь…

Морская гвардия протопала в небольшой зал.

— Стас, давай в президиум!

Стас хотел незаметно прошмыгнуть куда-нибудь в уголок, но не вышло. Почему-то сразу вспыхнули щёки и яростно запылали уши. Он стыдливо пытался спрятать размокшие демисезонные кроссовки, отнекивался. Но, в конце концов, пришлось выйти вперёд. Начальник тряхнул его крепкую ладонь: «В вашем лице мы жмём руку всему траловому флоту, помогающему и на суше! А сейчас, девушки, — все по рабочим местам. А вы, уважаемые помощники, пройдите на дегустацию».

Моряки прошли в столовую, сразу заполнив её подначками, задором и весельем. Молодость усилили две обаятельные девушки в белых халатах и шапочках — Нина и Марина. Они радушно подали гостям вначале горячий обед, а затем и продукцию своего комбината. Великовозрастные ребятки с удовольствием дегустировали мороженое.

При этом крякали и страшно морщились:

— Эх, хорошо идёт!

К Стасу подошла одна из девушек, Нина, улыбнулась:

— А вы почему не пробуете? Не нравится с сиропом? Хотите, принесу фундук или тёртый шоколад?

— Да он не привык холодные закуски без горячительных напитков употреблять!

— У Стаса от этого хроническая ангина…

Девушка принесла вазы с орешками. У неё были большие синие глаза. Васильковые, с искорками живого интереса:

— Правда боитесь ангины? От нашего мороженого ангины не бывает — Ленинградское!

Она улыбнулась ему как давнему знакомому:

— Положить?

Стас заглянул в её широко распахнутые, наивные глаза, потёр под столом озябшие руки, нахмурился. В этот момент он явственно услышал, как в его сердце — сердце бывалого морехода — тренькнула, как струна любимой гитары, какая-то неведомая сдерживающая нить, и оно забилось молодо и ритмично…

Стас улыбнулся в ответ и, ответив отчего-то шепотом: «Спасибо, у меня есть!», стал угощаться мороженым с таким родным названием — Ленинградское…

ЛИЧНЫЙ ОСТРОВ

И архи имиси пандос. (Начало — половина дела.)

Афоризм, приписываемый Гомеру

Пока Стас поправлял здоровье после роскошной свадьбы, его молодая супруга не теряла времени зря. Первая задача была решена: пусть без особого блеска, с шумом и громом, но в этом вопросе наступила ясность. Сейчас семью, созданную с таким трудом, по выражению Маман, «надлежало обеспечить личным островом, на котором можно спокойно пережидать любые «истерические» штормы и внешние бури».

Марк Германович, тесть Стаса, в делах жены обычно участия не принимал. Сейчас он тем более не мог ни помочь, ни повредить делу, поскольку по возвращении из санатория прославленный капитан, кавалер трёх трудовых орденов и двух боевых медалей (в войну сражался на Северном флоте, неоднократно участвовал в сопровождениях морских конвоев), сразу отправился в очередной рейс.

… Марк Германович был крепкий ещё мужчина, деятельный, заботливый муж. Отцом Марины он считался только по документам, удочерив её много лет назад.

Любовь между сорокалетним Марком Германовичем и двадцатипятилетней Галей вспыхнула неожиданно, как северное сияние.

Они попали тогда в одну группу туристов круиза по Средиземному морю. Вместе любовались греческими арками, Парфеноном, собором святой Софии, незабываемо отметили в Греции день «Охи»… Галя всецело, как писали в романах, скажем, Эмиль Золя или Морис Дрюон, отдалась этому внезапному чувству, окрашенному романтикой тёплого моря, лёгкого бриза, бархатных вечеров. Дома, во Владивостоке, её ждали дочка Мариша и муж— молодой интеллектуал-программист с большими перспективами… По возвращении из круиза Галя, не мешкая, жёстко объяснилась с ним. Валерий всё понял и благоразумно предпочёл громкому скандалу с битьём дорогого фарфора, фаянса и богемского стекла мирный развод в одном из захолустных приморских народных судов, где председательствовал его институтский товарищ… Холостяк остался в шикарной квартире со всей мебелью и прочим добром, так как Галя с Маришкой улетели в Мурманск налегке…

…Марк Германович Ветров считался в Мурманрыбпроме крепким капитаном, надёжным и обстоятельным. Бывалые моряки любили ходить в рейсы именно с ним, ведь он был очень расчётлив и удачлив, и без хорошего пая экипаж домой не возвращался. Чего тут было больше — улыбки фортуны или глубоких знаний, точного расчёта или наития? Наверное, как и в любой другой профессии, в капитанском деле важна каждая составляющая. А главное — нужно уметь направить усилия всех моряков — от вахтенного да старпома, на движение к одной общей цели, причём так, чтобы каждый опытный матрос, легендарный боцман, мастеровитый механик или молодой штурманок выложились по полной добровольно, а не по принуждению…

Всё, что зарабатывал своим нелёгким трудом, Ветров вручал своей любимой молодой супруге. Никогда не спрашивал, на что и сколько она потратила. На шубу, так на шубу. На дублёнку Маришке, так на дублёнку…

Ветров очень уважал почитывать на досуге исторические и сибирские романы о прежней жизни. «Угрюм-река!», «Даурия», «Амур-батюшка!», «Каменный пояс», всего В.Пикуля… Несмотря на русскую — по матери — фамилию (отца, видного военного деятеля, принявшего революцию, сподвижника легендарного Константина Леселидзе, перед войной арестовали, обвинив в подготовке заговора против Советской власти и через три месяца расстреляли. Поэтому подростку в целях безопасности пришлось поменять исконную фамилию Менсадзе на Ветрова. И не только фамилию, но и имя Вахтанг), Марк был из старинного рода обедневших кутаисских князей. Возможно, этот факт тоже немножко повлиял на выбор Галочки. Ну скажите, кому из женщин не захочется быть грузинской княжной!

Марк-Вахтанг был немного пижоном — одевался со вкусом, всегда с иголочки, носил два больших дорогих перстня на безымянных пальцах.

Очевидно, сказывались-таки элитные гены!

Поразительно, но до встречи с молодой красавицей, теперь княжной Галей, завидный жених — импозантный, небедный красавчик-капитан дальнего плавания никогда прежде не был женат. И не удивительно, потому, что на Кавказе, в частности, в его родном Озургети, сорокалетних холостяков было немало. Считалось, что к этому возрасту «парни» только-только созревали для семейной жизни…

С девочкой, как он ни старался, отношения у Марка не сложились. Она его слушалась, слегка побаивалась, а вот любви, дочернего тепла он в ней не чувствовал. Некоторая строгость отчима была понятна: всюду и во всём любящий порядок, капитан пытался наладить его и в своём доме.

Марина намеревалась после школы поступить в МГИМО. После оглушительного провала на первом же экзамене, когда её «блестящий» — со слов матери — английский был оценён ниже плинтуса, то есть, неудом, она долгое время болталась без дела. Почти год готовилась уже в МГУ, на факультет журналистики. Хотя особых успехов в русском и литературе в школе не проявляла. Могла, например, в одном слове «Привет», сделать сразу две ошибки, написав «Преветь»… Снова пролетела, как картонка над Копенгагеном…

На третий года поступила-таки в местное музучилище на отделение культпросветработы, откуда была отчислена с первого же курса по непонятным причинам, тщательно скрытым от Марка Германовича. Плюс ко всему, начались её частые ночные отлучки, поздние звонки подвыпивших мужчин, требующих немедленно позвать Марину к телефону… Обстановка по мере взросления дочери накалялась… И однажды у них состоялся беспощадный разговор начистоту. Галина Георгиевна защищала дочь как могла… Марк Германович хлопнул дверью — впервые за годы их супружества. Жена, начальница отдела в проектном бюро, тоже впервые крепко задумалась. До северной пенсии осталось совсем ничего, дочь, пусть и плоть от плоти, кровь от крови — считай, ломоть отрезанный… Остаться под старость одной на бобах кому из женщин захочется?..

Мама похлопотала, подключила связи и Марина вскоре получила свою комнату в коммуналке и была пристроена на «тёплую» работу — кладовщицей на Хладокомбинат...

* * *

…Прописать зятя к себе Маман категорически отказалась, хотя в просторной трёхкомнатной квартире на верхнем этаже они с Марком остались вдвоём.

Прежде всего к новоиспечённому зятьку нужно было присмотреться получше, так как уже в первом приближении его манеры, лексикон и образ мышления не выдавали в нём принца чистой крови. К тому же, у тёщи давно уже имелся секретный план… Согласно гениальной задумке, предполагалось для начала совершить простенький обмен: довольно большую комнату Марины в доме добротной «сталинской» постройки на одной из центральных улиц Мурманска обменять на… меньшую неуютную площадь в каком-нибудь непрестижном месте. Скажем, в Росте или на Жилстрое…

Сразу же после того, как молодожён и группа потерпевших на свадьбе по протекции приятельницы Маман поступила в спецотделение облбольницы, у Марины состоялся небольшой деловой раут. Присутствовали: тёщенька, её дочь — владелица жилой площади в двадцать квадратных метров и невзрачный субъект, найденный по объявлению.

Если принять за основу факт, что глаза — зеркало души, то, во-первых у обменщика было чересчур мутное, а во-вторых, постоянно блуждающее где-то «зерцало»…

— С Вас всего две тысячи! «Деревянными»! Не чеками «Берёзки»! По нашим временам — сущие пустяки!— убеждённо повторяла Маман.

Обладатель требуемого ордера кумекал, мараковал, блуждая по стенам неотразимым мутным взором. После довольно длительной смысловой паузы субъект возражал неожиданно сочным баритоном:

— Две тыщи! Это же двести тыщь копеек! Не баран чихал и тому подобное… У меня зарплата — кот наплакал, эт самое… Щебень у меня. Чтоб не украли и тому подобное. Дорого, дорогая, и так далее… Не знаю как величать, женщина…

— Хоть кол на голове теши, ничего не улавливает!.. Что дорого? Как дорого?! Все хлопоты мы берём на себя: оформление документов в кратчайшие сроки! Смазка и притирка всех звеньев цепи деловых контрагентов. Это, сами понимаете, уважаемый партнёр, немало стоит! А Вам — никаких забот! Сидите себе на своём карьере, охраняете щебень и получаете дополнительные доходы. Увеличиваете авуары!

Субъект вильнул взглядом по потолку, поёрзал на стуле тощим задом:

— Авары— это денюжки что ли? Мне или кому обратно?

Маман ожгла почётного гостя нежнейшим взором:

— Голубчик, вы будете иметь с нас квартплату! Ежемесячно! В крупных купюрах или мелких казначейских билетах, как пожелаете!

Делец пытался уловить сказанное Маман, откровенная улыбка которой буквально плавила его. Но глаза его вновь сами по себе скользнули в сторону: «Стойте, стойте, эт самое! За что ква-ква-плату? Она у меня будет жить? Или обратно с мужем и так далее?..»

Маман, решительная и нетерпеливая в делах, схватила стакан, стопку и две позолоченные чайные ложечки:

— Стакан — комната моей дочери. Дочь — Вы видите рядом, комната — вот она, вокруг нас. А это, — Маман со стуком поставила перед посетителем стопку, — Ваша комнатушка, гораздо меньшая. Вы меняетесь своими комнатами.

Маман поставила перед непонятливым субъектом стакан, а перед Мариной стопку.

— Меняетесь! Поэтому с Вас две, всего две тысячи!

Маман ловкими пальцами в перстнях и кольцах быстро придвинула к стопке чайные ложечки.

— Но! Вся соль в том, что обмен — только на бумаге, по документам! Жить все будут по-прежнему каждый в своих нынешних комнатах. Поэтому Вам, уважаемый, — Маман наполнила ещё одну стопку «Пшеничной», — полагается с нас квартплата!.

Деловой партнёр сосредоточился, наконец, на подрагивающей поверхности поданного напитка и с вожделением приложился к резному хрусталю.

— Закусочку берите! Ежемесячно! До получения дочерью отдельной квартиры!..

Клиент переспросил: «Как? До квартиры? Так ведь… тому подобное… Получается, что десять-пятнадцать лет и так далее… Выходит, я загребу… Не баран чихал…»

Субъект беззвучно зашевелил тонкими бесцветными губами, что-то вычисляя. Даже очередная стопка благотворного напитка не отвлекла его от математических устремлений. Вскоре, примерно через четверть часа, обменщик вновь продемонстрировал свой удивительный баритон и исключительную сообразительность: «Мне на карьер… без присмотра… тоскливо и тому подобное …»

Маман понятливо затолкала ему в карман остатки снеди — поллитровку, завернутую в «Полярную правду»…

Сделка состоялась!

Через день обменщик, по документам Таточков Р.В., аккуратно выложил на стол замызганные, смятые, подклеенные купюры и вывалил несколько горстей потемневшей в долгой неволе мелочи: «Тару не всю принимают… Чекушки не берут, бюрократы… Уважения никакого… И тому подобное… Трёшки на рубли похожие… Выходные устраивают когда хотят… Согласный я, одним словом…»

Марина потянулась было к пухлому бумажному вороху, но Маман решительно сжала свои полные губы, тотчас превратившиеся из милой улыбки в прямую короткую линию— тире: «Не утруждай себя, дорогая, сама справлюсь. Можешь пока побаловаться мелочью!»

Пересчитав наличные, тёща сразу заплатила ловкачу квартплату за первый месяц его же кровными. Хитрец, гремя медью, гордо удалился: «На карьер и так далее»…

Затем, следуя плану, Галина Георгиевна нанесла визит влиятельной знакомой. Это была та самая Марья Семёновна, апологет супружеской верности, которую обычно после какого-либо праздника мужу трудно было отыскать: та ночевала у многочисленных подруг… А, впрочем, это их семейные дела, пойдём ближе к сути секретного плана. А она, суть, в том, что Марья Семёновна Бабурина заведовала женской консультацией. В верхах было мнение, что она хороший специалист и толковый руководитель, к тому же добровольный донор крови, награждённая почётным знаком…

В быту она была ярой поборницей всего заграничного. Почти каждое лето ей удавалось совершить путешествие за рубеж по льготной профсоюзной путёвке. Причём, путешествовала Мария обычно одна, без мужа… В одном из таких туров она и познакомилась с Ветровыми. Убогое — всего-то шестидесятиметровое — жилище Марьи Семеновны являло собой средоточие всего «маде ин не нашего». На всём, что здесь висело, стояло, лежало, покоилось, тикало, гремело, сияло, булькало, лоснилось или ворсилось — от радужных рулонов бумаги в просторном туалете до шведских, щедро иллюстрированных эротическими откровениями, изданий в назидание юношеству, каковые Бабурина профессионально коллекционировала, лежал отпечаток преклонения перед инофирмами. Муж её, видный архитектор, хоть и не полностью разделял взгляды супруги, тоже был человеком вполне современным, без предрассудков. В определённых инстанциях считался незаменимым, компанейским малым и вообще своим парнем. Который может и должен иметь более широкие полномочия на ниве архитектуры и строительства. В этот вечер его не было дома — созидатель «застывшей музыки» проводил очередную деловую операцию…

Но пусть уважаемый Читатель не огорчается: у нас ещё будет возможность с ним встретиться, обещаю!

…Визит к подруге стоил Маман двух емкостей настоящего рижского бальзама, аппетитного кругляша несьедаемой французской помады и портрета Элтона Джона с собственноручным автографом. Артефакт был приобретён Галиной Георгиевной впрок на толчке в Одессе. Во время визита к дяде. Его предложил из-под полы толи аспирант, толи доцент. В общем, какой-то по виду молодой, нуждающийся в средствах для проведения научных исследований, учёный…

Бабурина долго не решалась принять бесценный дар, уверяя подругу, что ей право же очень неловко, что она и так всё, что той нужно сделает. Марья Семёновна отнекивалась, краснела… Эта сцена не удивила Маман: Бабурина была та еще лицедейка!

В итоге инколлекция медспециалистки пополнилась новыми экспонатами, а Галина Георгиевна стала обладательницей ма-аленькой бумажки. Бумаженции. Несколько строк, написанных типично медицинским почерком, с небольшим уклоном влево, чёткий оттиск печати и подпись в соответствующем месте авторитетно свидетельствовали:

«Штамп медицинского учреждения.

Кальмарская М.М., 23 года, служащая.

В результате обследования установлено следующее: беременность первая, срок 32-33 недели. Осложнений нет… Дата. Подпись. Печать…»

…На следующий день Стас и получил ту самую передачу от жены, содержащую невероятную новость. Он явственно ощутил на себе крепкую хватку невидимых безжалостных рук…

ОТХОДЫ И ПРИХОДЫ

О, кто-нибудь приди, нарушь

Чужих людей соединённость

И разобщённость близких душ!

Евг. Евтушенко

Стас прогрипповал тогда (после Хладокомбината) несколько дней: температурил, чихал. Но странное дело — горло не болело. Оно было как у новорождённого, хоть романсы пой…

…В комнату тралфлотовского Дома междурейсового отдыха моряков с шумом и громом ввалился здоровенный молодчага. По пути он зацепил распахнутыми полами дублёнки стул. Казённый стул полетел вместе с кружкой и пирожками, купленными Стасом в буфете ДМО…

Вошедший был краснощёк, ступал по полу как по качающейся палубе — твёрдо и надёжно. На его крупной голове лохматилась шапка-малахай с блёстками растаявшего снега. Парень весело загоготал, одновременно отряхивая шапку, поднял стул. Это был Дима, старый товарищ по ледокольному и траловому флотам, а также по работе в резерве и по береговым приключениям:

— Кальмарский, ветер в корму! Держись за небеса, не падай… — он крепко пожал горячую ладонь Стаса. — Ну как, жив, курилка?..

Стас бодро ответил в тон приятелю: «Комбанва! О — кагэ-самадэ! Как говорят самураи и лоцманы Иокогамы, благодаря вам! Как дела?»

…Стас познакомился с Димой в своём первом рейсе. Карьеру морехода младший Кальмарский начинал в ледокольном флоте рейсом «Мурманск-Дудинка».

…В дверях каюты появился стройный, широкоплечий и темноглазый парень. Новичок держал в руке небольшой чемоданчик серии «дипломат»... Волосы на его голове чуть ерошились, шкиперская бородка и старинная трубка придавали ему одновременно независимый и чуть пижонский вид. За спиной незнакомца, как автомат Калашникова, висела гитара…

Могучий матрос, находившийся в каюте, поднялся со шконцев, показал на «вооружение» Стаса:

— От белых медведей обороняться? Не боись, они в Арктике смирные! — Не покусают! А сразу проглотят! — И дружелюбно захохотал.

— Дима-бункерман. Это не фамилия, а звание, с тралфлота пристало.

Стас тоже улыбнулся и представился…

— Кальмарский?— удивился Дима-бункерман.— А откуда родом, земляк?

— Родился на Каспии, в детсад пошёл в Бердянске, в школу — в Калининграде, лучшие годы прошли в Ленинграде, служил в Североморске. Не состоял. Не был. Не привлекался. Холост. Пока всё…

— Слушай, извини конечно, много я фамилий разных встречал… Сахар, например, это директор филармонии, или Гладиолусов. А в Армии у нас был один грузин с фамилией…

— Горидзе?

— Нет, не Авас! Фамилия сержанта была Блохошвили… Представляешь?!

Моя-то Комаров, кого удивишь? Так откуда такая фамилия — Кальмарский?

— Штрашный шекрет! Родовая тайна… А вообще, отец рассказывал, во времена петровских преобразований, когда фамилии стали давать, мой пра-пра-пра… Короче, предок… Так вот, он, Никола, сын Ляксандры ко двору свежевыловленные морепродукты поставлял — морскую капусту, икру морского ежа, морские гребешки и кальмаров. Больше всего Петру Алексеевичу, сказывают, нравились его кальмары… Подробности потом как-нибудь, хорошо, Дима?..»

Моряк-великан спохватился: «Да-да, проходи! Каюта у нас — дай Бог каждому, это, брат наука, а не какой-то примитивный лов мойвы!.. Мирный атом!»

… Так они познакомились. А через неделю произошёл случай, который потряс весь экипаж атомного ледокола. Тогда рассмеялся даже угрюмый электромеханик Смирнов, которому было не до улыбок по семейным обстоятельствам… Загуляла на берегу его жена Оля…

Дело обстояло так. Стас, свободный от вахты, натренькивал на гитаре, сочиняя очередную песенку. В каюту торопливо втиснулся Дима:

— Пузырёк-бутылёк есть?.. Дай какую-нибудь тару!.. Там спирту можно прихватить!

Лёд трещит, не поддаётся,

О борта сильнее трётся…

…В гальюне стоит чекушка с бензином!..

Дима, повозившись в санузле выскочил с пустой бутылкой.

Но идёт вперёд

Атомохо-од!..

Стас отложил гитару. Песня под названием «Лёд трещит» для концерта на судне была вчерне готова. Экипаж просил, пацан обещал — пацан сделал!..

Стас пошёл в гальюн, не спеша сел на унитаз и, намурлыкивая будущий хит, зажёг спичку, раскуривая свою неизменную трубку. Настроение было превосходное. Экипаж принял его радушно. За годы службы на Северном флоте он многое познал. Жизнь на судне была ему понятна, плотный распорядок и дисциплина привычны. Душа его здесь, в суровом Карском море, после Ленинградского смятения «на гражданке» вновь успокоилась.

Плавное течение приятных мыслей прервалось внезапно, едва он бросил спичку в унитаз…

Под ним раздался взрыв!..

Языки пламени с силой взметнулись к потолку гальюна!

Стас космической ракетой вылетел в коридор, ошарашенно хватаясь за опалённый зад!..Его нечеловеческий вопль пронзил всю нижнюю палубу!

Понимание того, что произошло, пришло не сразу…

Но уже через полчаса подкопчённый в одном месте Стас вместе со всеми хохотал над собой…

…Гость начал разворачивать сверток подозрительно круглой формы:

— Брат, лекарство от простуды! Врачи категорически рекомендуют! Ибо, кто не курит и не пьёт, тот…

— Здоровеньким ко дну пойдёт…

Стас оказал слабое сопротивление:

— Завтра приём у врача. Уловит аромат перца в спирте — будут неприятности с больничным листом…»

Дима-бункерман обнажил в широкой улыбке крепкие, молочного цвета, зубы:

— Совсем плох, старик! Гляди!

Друг выставил на стол несколько вафельных стаканчиков.

— Мороженое? — Стас от неожиданности захлопал своими длинными ресницами. На его бледном лице проступил лёгкий румянец. — Срочно информируй!

— Сегодня опять посылали туда, к труженицам в белых халатах. Всё у девушек нормально. Твоя синеглазая шлёт самые лучшие пожелания. Я не сказал, что ты не в форме…

— Молодец! — Стас заволновался. — Эх, не вовремя я… Така гарна дивчина!... Слушай, никто возле Нины там без меня бисер не рассыпал? А то знаю я вас, разбитных морячков, вам скромную девушку с пути истинного сбить, что в «железке» на вокзале солянку с отбивной заказать!..

— Ты что?! Такие глазищи, прямо как у моей тульской бабушки. Такая любого брехуна, типа Вовы из Тамбова (Вова был известный бабник, в каждом порту у него было по две-три подруги!) вмиг отшвартует! Нет, лично тебе привет и гостинчик передавала. Поверь, это кое-что значит… Помнишь, с ней ещё одна чёрненькая красотка была, с невообразимым маникюром? Марина, кажется? Так вот, мы втроём сегодня будем смотреть Челентано. Говорят, фильмяга— умрёшь, не встанешь!

Стас тут же стартанул с кровати: «Пожалуй, я тоже немного пройдусь. Разомнусь. А то все бока отлежал…»

Дима захохотал: «Брат, не крути! Пройдусь! Ты что, думаешь твою Нинульку уведу? Это на флоте последнее дело — у друзей подруг тибрить. Лежи давай, поправляйся!.. Слушай, а помнишь, как я тебя чуть не взорвал?.. Вот дурной, нашёл куда бензин вылить — в унитаз…»

Больной схватил в объятья могучего Диму: «Эт-то мы ещё будем посмотреть, кто из нас хворый и квёлый!» — и закружил с ним по комнате. На бледном лбу высыпали бисеринки пота…

…Кино они смотрели вчетвером. На следующий день Стас с Ниной договорились встретиться возле областной библиотеки. Оказывается, девушка работала на Хладокомбинате не по специальности, так как училась заочно на юридическом факультете и учёба уже двигалась к завершению. Нине Лежнёвой предстояло сдать последнюю сессию…

Она появилась возле библиотеки, находившейся в центре города, точно в назначенное время. Протянула Стасу, сняв пушистую красивую рукавичку, свою маленькую горячую ладошку: «Давно здесь? Только пришёл? А я совсем забегалась, Столько успеть нужно, ты не представляешь!»

Стасу приятно было смотреть на её озабоченно-улыбчивое личико, в слова он почти не вслушивался.

— Ты читательский не забыл? Как не записан? А паспорт хотя бы при тебе? Ну ты прямо как ЛБОЗ — лицо без определенных занятий. Хорошо, подождёшь меня в фойе. Там телевизор есть, выставка действует. Художников-северян. Тебе должно быть небезынтересно…

…Стас согласно кивнул, сказал вежливо, что ему «естественно, будет весьма любопытно» и что-то ещё в этом роде… Нина быстро убежала наверх, в абонемент за нужной учебной литературой, наказав, чтоб не скучал. Стас прогуливался в фойе с видом знатока.

Картины висели на колоннах, на стенах, в простенках и собрали вокруг себя немало зрителей. Кальмарский никогда не думал, что здесь, на Севере, столько художников — маринистов, баталистов, пейзажистов и портретистов. В технике и жанровых особенностях бывалый мореход разбирался совсем как свинтус в апельсинах, то есть, никак, но с детства питал уважение к мастерам кисти и карандаша. Началось это уважение с иллюстраций к его любимым книгам. «Русские народные сказки», «Чиполлино», «Приключения Тома Сойера», «Тимур и его команда»…

Некоторые картины выставки Стасу понравились: «Стойбище оленеводов Ловозера», «Строители Мончегорска». «Портрет пограничника»… Хотя на иных полотнах люди (особенно огорчало, что это были рыбаки) изображались героически-непоколебимыми, застывшими в немыслимо трудные мгновения работы… Так и хотелось снять перед ними фуражку-мичманку и замереть в почтительном молчании… Посмотрели бы некоторые художники на своих героев во время длительной болтанки в Баренцевом море, когда тошниловка у половины экипажа, или после непрерывной работы на путине, когда после бесконечных «Давай, парни, растак и разэтак… давай, жми!» голова гудит, взор окончательно тускнеет, руки больше не хотят ничего тянуть и шкрябать, а губы шепчут одни… не совсем литературные выражения… Какая уж тут решительность?! Величественность? Упасть бы на шконцы и заснуть!.. Всё в море обыденнее и грубее… Проще… Нормальные пахари моря выглядят совсем не столь героически…

Впрочем, это дело вкуса, а о вкусах, как говорили древние, не спорят. Стас с интересом узнал, что здесь работают такие отличные художники, как Анна Зайцева, Николай Родионов, Ян Грабовский…

…Кальмарский прислушался к разговору.

Неподалёку беседовали двое — молодая женщина с ярко намалёванными губами, невысокая и пухленькая, в очёчках, с папкой бумаг под мышкой. Говорила она уверенно и по-командирски. Женщина вызывала смешанные чувства: вроде бы и симпатичная, но в то же время, похоже, слишком много хочет… Командирша!

Её спутник был худощав, задумчив и негромок. На вид лет тридцать. Усы тщательно скрывали весьма редкие зубы. В его довольно подвижном лице неуловимо проглядывались некие монгольские черты. Может быть, разрез— чуть раскосый — серо-голубых глаз, может быть, чуть выступающие скулы производили это впечатление… А возможно, всё это просто показалось невольному наблюдателю. Ведь в каждом русском, если хорошенько копнуть, после многовековых набегов кочевников, хоть на пол-процента, да сидит раскосый степняк… Лицо его показалось Стасу знакомым…

Разговор двоих показался моряку любопытным…

Женщина поинтересовалась:

— Где закопался? В редакцию не заходишь. Работать надо, а ты всё кругами плаваешь… Бросай ты свою студию! Театр в наше время не пробьёшь!..

— Посмотрим. Я упорный… А закопался… Дел с ним много, Надя. Кажется, конца-края не будет…

— Всё над повестушкой корпишь? А я сегодня три стиха наваляла, хочешь покажу? На работе успела отстукать… Ладно, на ЛИТО прочитаю… Смотри какой колорит…

— Да-да, колорит… И главное, слишком много отрицательных типов набирается. Он — тоже какой-то неоднозначный получается… Это в эпоху-то развитого социализма!..

— В нашей развитой жизни недоразвитых типов еще больше! И всяких моральных уродов! С трибун говорят одно, а на кухнях дома — прямо противоположное… Что долго мудрить с этим морячком? Женился? Отлично! Пусть срочно вступит в комсомол!

— Ему уже двадцать восемь, перерос, чтоб бежать, задрав штаны, за комсомолом… Плюс ко всему, он — бабник…

— Тогда продвинь его срочно в партию. Там все такие, прикроют, и — порядок! А заодно пусть героически спасёт случайно упавшего за борт капитана, Героя соцтруда!. Тогда непременно напечатают!....

— Полагаешь?

— Точно говорю! Как на работе? Начальница всё лютует? Как её? Ветрова!

— И не говори… Советская княгиня, блин… У меня сейчас такое ощущение, что мой герой нас слышит…

— Ты явно переработал!.. О, Яков с Милановым появились!

— Сорокажердьев не знаешь где?

— Володя в тундре, как всегда рыбачит. Или морошку собирает…

— А Лёня здесь уже?

— Какой? Их у нас трое: Крейн, Фролов и Гуревич. Пошли наверх… Сам Борис Степаныч сегодня обещался поприсутствовать…

Собеседники удалились. Многое в их разговоре было Кальмарскому непонятно, и всё же он в чём-то был созвучен его размышлениям. Стас это чувствовал…

* * *

…Они довольно часто встречались теперь в библиотеке. Стас даже записался туда и вместе с Ниной сидел в читальном зале и, пока студентка что-то конспектировала, читал подшивки газет и листал журналы. Пару раз он встречал того парня, разговор которого услышал в первое посещение. Стас припомнил, что тот выступал у них на культбазе на вечере юмора с разными смешными историями…

Изредка Кальмарский с Ниной ходили в кино. Как-то она пригласила морехода в драмтеатр на военный спектакль про освобождение Западной Лицы… Шли потом до её общежития на улице Книповича пешком. Обменивались впечатлениями. Стас говорил по обыкновению цветисто и замысловато. Больше так — машинально, думая о своём. Он поражался уму Нины и её естественной простоте, мысленно сравнивая с другими девушками. Странное дело, некого из прежних пассий было поставить рядом. Красотой особенной Нина не отличалась, были девочки до неё и похлеще — ноги от ушей и прочие прелести, видные издали. Но для него она выглядела замечательно: улыбчивая, глаза умные и добрые… Светловолосая, стройная, брови тонкие.

Тогда чем же она взяла моремана? Когда Нина была рядом, ему становилось легко и приятно, даже радостно. Праздник она несла с собой, вот что! Нина совсем не походила на тех разбитных девочек, с кем быстро знакомятся — в основном в кафе «Юность» или в ресторане «69 параллель» — в темпе сходятся и легко расстаются… С теми, ресторанно-дискотечными, было всё вполне ясно и определённо. Стас, одетый в соответствии с последней волной моды, исполнив несколько коронных песенок собственного сочинения да ещё аккомпанируя себе на гитаре, как опытный спортсмен брал очередную высоту, как правило, с первой попытки…

Зачем? А скучно!..И ему и им. Им — бедрастым энд грудастым — нужна была тусовка, праздничный хмельной круговорот, подарочки, боны для спецмагазина, ночное такси с ветерком и прочее. Ему — очередная спортивная удача!..

Но Нина… С ней ТАК не хотелось почему-то… Да и не вышло бы, скорее всего. У тех в глазах с наклеенными гонконгскими ресницами был блеск хищниц. У Нины — свет…

Мореход испытывал непонятную робость, когда прощался с ней у входа в общежитие. Отсалютовав, быстро скрывался за углом…

Так продолжалось до его отхода в очередной рейс…

Стас отсалютовал Нине на этот раз уже с верхней палубы БМРТ — большого морозильного рыболовного траулера, кто забыл…

На причале, как всегда, застыла большая толпа провожающих. Через несколько минут все они задвигаются в привычном городском ритме, разойдутся по своим важным делам там, на суше. А сейчас всех их, включая единственную синеглазую девушку, объединяло одно: близость расставания, может быть, и разлуки… Нелёгкие мгновения, когда ничего уже нельзя ни отменить, ни изменить, а упрямые сердца и тех, кто на берегу, и тех, кто на корабле не хотят с этим мириться…

* * *

…Поздними вечерами в каюте Стас никак не мог уснуть. Он включал верхний свет, снимал фирменные командирские часы с магнитным браслетом. Аккуратно щёлкал замками своего неизменного спутника — «дипломата». Многие, не раздумывая, дали бы тысячу бонами, чтобы заглянуть в этот заветный чемоданчик, в тщательно охраняемый от посторонних глаз, тайник Кальмарского… А ещё больше дали бы те, кто хотел бы прочитать его мысли и желания. Не исключение и я. Увы!

Но, ближе к «дипломату» из почти крокодиловой кожи, которую с успехом заменил, скорее всего, какой-нибудь искусственный заменитель. В крайнем случае, зазевавшийся баран одной из окраин Юго-Восточной Азии…

Вполне возможно, что алчный любопытный, в предвкушении увидеть там россыпь изумрудов или редчайший сапфир в 1200 карат, был бы попросту разочарован содержимым этого хранилища…

Там лежала потрёпанная книга О,Генри, разговорник «В портах мира», несколько записных книжек, кисет с «Золотым руном». Кроме того, тут всегда хранилась заветная бутылочка хорошего коньяка и плитка дорогого шоколада — на всякий случай. А на дне лежала красная папка, завязанная тесёмками. В ней хранилось самое заветное: письма родителей, фотографии родных, друзей, близких…

…Вот маленький Стасик в каюте отца. Пантелей держит мальчика в матроске на коленях, мама положила ему на плечо руку…

…Они втроём в Петропавловской крепости…

…Отец на Красной площади на военном параде 1945 года — бравый, усатый, грудь в орденах и медалях…

…Мама со своими школьниками в городском летнем лагере…

…Десятый «Б». В первом ряду, в центре, сидят Алевтина Павловна и классный руководитель Валентина Яковлевна с прочими одноклассниками. Стас с Валеркой — стоят во втором. Между ними — Валя Тукмачёва…

…Флотские друзья Стаса…

…Стас с Ниной на катере — вот-вот отправятся на Абрам-мыс. Оба смеются… Чему радуются — огромная тайна, её никакой секретный агент, обнаруживший тайник, не расшифрует…

* * *

…Сойдя на причал, Кальмарский удивлённо хмыкнул.

Его встречала… Марина.

— Привет. Что с Ниной? Заболела?..

— Видишь ли… — уклончиво заговорила девушка. — Да, я же не поздоровалась! Привет, Стасик! — она неожиданно нежно поцеловала моряка в тёмную от заморского солнца и океанских солёных ветров щёку.

— Где Нина? Что с ней?

— Ну, с ней всё хоккей, всякие важные мероприятия, защита диплома, прочее…

— Какие ещё мероприятия? А диплом она уже защитила! Не темни, выкладывай начистоту!

Марина помолчала… Затем, вздохнув, приблизилась к Стасу вплотную… Заботливо поправила его залихватское кашне… Стас прочел в её взгляде понимание и боль…

ФЕЛИКС — КОЗЫРНЫЙ ТУЗ

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что неизвестно нашим мудрецам…

Кажется, В.Шекспир

Дела по приобретению «личного острова» двигались, как эскадра хорошо оснащённых пиратских кораблей под водительством опытного одноглазого флибустьера… В райисполком поступило уже несколько сигналов, вроде приведённого ниже…

«И мыкается наша бедная соседка в тесноте коммунальной неблагоустроенной квартиры, будучи почти матерью и фактической женой неизлечимо хворого С.Кальмарского, который в настоящее время снова находится на излечении, без малейших возможностей выздоровления, угрожая тем самым и нашему неважному здоровью, то есть, ближайших соседей, каковое зависит от скорейшего улучшения жилусловий вышеназванной М.М.Кальмарской и упоминаемого впоследствии передовика рыбного промысла С.П.Кальмарского…

С большим приветом…»

Но это была только лёгкая кавалерия. Маман главный козырь, как водится у хладнокровных шулеров, приберегала на конец игры…

…Едва в зале вспыхнули аплодисменты, на сцену из зала поднялась яркая рослая дева. У неё были чёрные восторженные глаза. Красивые подведённые брови подчёркивали выражение восторга и обожания. Огромным костром пламенел в её руках роскошный букет свежих роз. Зал засветился радостным оживлением и разразился овациями: такой букетище здесь, на сцене в Заполярье, говорил о многом. Счастливый артист Маракулов принял дар незнакомки и, не удержавшись, галантно поцеловал ей ручку — всю в золотых перстнях…

…Придя в гримёрную, гастролёр устало опустился в кресло и, закрыв глаза, зарылся лицом в пахучие нежные лепестки. Он блаженно вдыхал тонкие ароматы и нежнейшие флюиды, вспоминал своё удачное выступление, незабываемые аплодисменты, без которых не сможет прожить уже никогда. И, хотя «тяжела и неказиста жизнь советского артиста», которого судьба в форме различных филармоний, забрасывала в города и веси от Камчатки до Кушки, часто в полупустые сельские клубы, гостиницы с незакрывающимися форточками и бесконечными сквозняками, с тараканами, порхающими со стен, едва включают ночник, с кипятильничком в булькающем гранёном стакане и засохшим коржиком на ужин, с женой-ассистенткой, ушедшей к более удачливому коллеге, вроде Кио или Петросяна, в этот миг испытывал счастливое удовлетворение. На сегодня — жизнь вполне удалась!..

Неожиданно его чуткий длинный нос наткнулся на нечто, спрятанное в букете. Маракулов с удивлением обнаружил в цветах небольшую бархатистую коробочку, в каких обычно хранятся ювелирные изделия… Неужели почитательница его таланта подарила ему золотое кольцо? Или серёжки? Зачем они ему?.. Хотя… Можно будет подарить администраторше Ларисе из Мурманской филармонии, она такая милая…

В коробочке оказалась записка: «Милый Феликс! Давно и навсегда очарована Вашим неповторимым талантом! Боюсь даже помыслить о незабываемой встрече с Тобой по адресу… (Далее шёл подробный адрес с указаниями, как добираться от гостиницы «Полярные Зори», где остановился заезжий эстрадный артист.)… Вся Ваша Г.»

…Вскоре Галина Георгиевна открывала дверь элегантному пародисту в болоньевом плаще и с большим пластиковым пакетом в руках. Маракулов, увидев солидную даму, растерялся: «Пардон, мадам, я, очевидно, ошибся квартирой?..»

Маман с очаровательной невинной улыбкой проворковала: «Что-о вы, что-о вы! Прошу вас!..»

Отступать было поздно да и некуда — Маман втянула его в прихожую. Артисту пришлось сделать полупоклон и снять фетровую шляпу: «Феликс Маракулов, заслуженный артист Мордовии и народный любимец! Проездом в вашем северном Версале! Приятно было получить чудесные розы от вас. Извиняюсь дико, что сразу не признал-с, дорогая…»

— Зовите меня просто Галочкой. — опустив очи долу миролюбивым голубком проворковала хозяйка, хищно подумав: «Кажется, клюнет на наживку…»

* * *

Когда она стала такой хищницей? Ястребом материальной охоты? Соколом премий и наград? Беркутом, зорко высматривающим с командных степных высот очередного ягнёнка или даже золотого телёнка?.. Как-то постепенно, так, что никто этого не заметил, ни муж, ни окружающие, молодая княжна Галочка преобразилась в настоящую Горгону социализма. Заразилась бациллой вещизма, как и многие её знакомые… Будучи неглупой от природы, она смогла стать незаменимой на своей инженерной работе. Где надо — поддакивала, когда надо — помалкивала. Могла двинуть и зажигательную речь с высокой трибуны о важности движения к новым высотам!.. Произнося, вслед за прытким директором, что-то вроде: «Все дружно навалимся на проектирование застройки нового микрорайона. Каждый, начиная от уборщицы и до главного архитектора проекта, должен отдать микрорайону все силы, без остатка!.. Только так мы построим на скальном грунте новое общество…»

Она легко подружилась с непосредственным начальством: изучила вкусы главного инженера и директора проектной конторы и была прекрасным организатором пикников и выездов с ними на природу… К тому же, истинный грузин Марк Германович, кстати рыжеволосый и голубоглазый, оказался искусным тамадой и всегда украшал неформальные застолья не только отменными шашлыками и сациви, но и оригинальными спичами и тостами…

Несколько лет ударной работы и плотной дружбы дали вскоре свои плоды. Старый начальник отдела вышел на пенсию и уехал в Среднюю полосу воспитывать внуков… Вакансию закрыла яркая, энергичная и симпатичная Галина Георгиевна… В технических вопросах она разбиралась вполне на уровне, план отдел выполнял, с руководством ладила. Постепенно пошли премии и надбавки… Её незаметно окружили работники из числа подхалимов и подпевал. Ей это было приятно и весьма…

Вместе с тем, она не любила лодырей и тунеядцев, поскольку была трудоголиком. Всегда шла во главе колонны инженерных работников на демонстрациях Первого мая или во время ноябрьских праздников. В партию она вступила ещё во Владивостоке и здесь на партсобраниях вместе со всеми лихо клеймила загнивающих империалистов и их прихвостней, которые служат не интересам прогрессивного Человечества, а лишь золотому тельцу… Трудно сказать, она искренне верила в то, о чём писали в передовицах Всесоюзной прессы и говорили дикторы Центрального телевидения по поводу развитого социализма или была искусной актрисой?…

Муж привозил ей и дочке из-за границ немало всякого добра. И Галина вошла во вкус, стала разбираться в фирмах, модельерах, лэйблах и каратах. От калорийного питания раздобрела. Начальственный, командный тон постепенно вошёл в привычку. И так, год за годом, степ бай степ, она преобразилась в Маман. Типичную представительницу привилегированного класса времён двойственной жизни — четыре пишем, два в уме!

Скорее всего, не она одна. Это был лишь крохотный винтик огромной проржавевшей машины, тревожно поскрипывающей на поворотах, постепенно замедляющей ход и требующей, судя по всему, основательной реконструкции…

* * *

Хозяйка усадила звёздного гостя в большое мягкое кресло. Сама, с неотразимой, по её убеждению, многообещающей улыбкой, расположилась напротив. Их разделял небольшой, но отлично сервированный — особенно по нынешним временам дефицита — столик. Маракулов, поколебавшись, вынул из пакета Советское шампанское. Маман принесла импортное… Начался непринужденный (со стороны принимающей стороны) разговор:

— Люблю людей талантливых! Наш приятель, режиссёр областного театра, забыла его фамилию, кажется, Гриша, сказал как-то после премьеры: «Талант — это как деньги! Либо они есть, либо — увы! Взаймы никто не даст!..» Точно подмечено! Хочу первый тост поднять за Ваш удивительный талант! Хазанов и Винокур, не говоря уже про Лещенко, от Вас навсегда отстали. Да-да, зарылись, зазнались и успокоились. Ничего нового, одно старье типа: «Вы где были? Вас все ищут, вы ушли за раками, но вчера!..А сегодня мелкие, но по пять…» Ну что это за хохмы? Это — юмор?! Вот у Вас — каждое слово в цель!.. Особенно мне нравится у Вас про мышек…

— Простите? Каких мышек?

— А вот это: «Ну ты, мышь белая, в гречес-ском зале!..»

— Это Райкин!

— Что Вы говорите? Никогда бы не подумала! За Вас!.. Угощайтесь, угощайтесь — крабы, икорочка, балычок, палтус… Помидорки свежие берите — здесь они мало у кого есть!.. Я на скучной работе днём занята. Инженерю. Это наша повседневность, трудовые серые будни. Много нервов, бестолковых подчинённых, которые всё вечно забывают и путают… Говоришь им, толкуешь — всё как о стенку горошком!.. Вот встреча с талантом — это совсем другое дело. Она, если хотите, праздник души. Скажите, Феликс, а Вы любого человека можете передразн… изобразить?

Маракулов, согрев напиток и не спеша проглотив его, подумал. Подцепил ломтик лимона, так как они уже принялись за армянский коньячок. Пожевал. Кисло сморщился.

— В принципе, любого. Это зависит от многих факторов — тембра голоса, от индивидуальных особенностей речи пародируемого персонажа. Один шепелявит, другой картавит, третий говорит в нос и так далее. Иногда получается очень похоже… Вот послушайте: «Очередная атака наших хоккеистов… Рагулин дает пас Фирсову, тот дальше Петрову… Шайбу получает Харламов… Удар! Нет, это не удар по воротам, а удар клюшкой по нашему нападающему!.. Да-а, такой хоккей нам не нужен!»

Маман зааплодировала: «Браво! Как похоже! Это же этот, как его…»

— Николай…

— Рыбников?

— Почти! Николай Озеров!

Маман залилась радостным смехом: «А знаете что? Давайте разыграем одного моего знакомого?»

Маракулов, слегка захмелевший к этому времени, не успел ни поддержать предложенную идею, ни отказаться от её реализации, так как Маман уже набрала нужный номер телефона: «Попробуйте запомнить голос этого мужчины. Говорите, всё, что придет на ум!..»

— Алло? Кто там? Слушаю!

— Извините за беспокойство,— начал артист, чутко вслушиваясь в голос неведомого собеседника.

— С кем имею честь?

— Вы меня ещё не узнали?

— Пока нет! Что угодно?

— Я хотел посоветоваться…

— Кто это? Степан Григорьевич, вы?

— Я-я… На рыбалку в выходные поедете?

— Что-о? Какая рыбалка?

— С банькой, как всегда…

— Что за чушь? Какая может быть банька? Я — на больничном…

Послышались короткие гудки. Маракулов возбужденно засверкал очами: «Я — на больничном!»

Маман вздрогнула: его устами вещал сам Алексей Михайлович, второй человек в городе! Справившись с волнением, она протянула пародисту ранее заготовленный текст. Феликс, будучи человеком творческим, да ещё принявшим за воротник некоторых изделий винпрома, заметив волнение хозяйки, истолковал его по-своему: «Конечно, не фонтан, но водоёмчик ещё плещет! Можно и окунуться после трудов праведных…» А вслух спросил: «Бюрократа пугнем?» Дама кивнула и дрожащей рукой набрала заветные цифры…

— Да, слушаю!

Маракулов изобразил голос деловой секретарши: «С вами говорят из приёмной товарища Петрикеева!» Голос абонента, раздававшийся в трубке из слоновой кости, заметно подтянулся:

— Слушаю вас очень внимательно!

— Але. Петрикеев говорит.

— Д-добрый вечер, А… Алексей Мих-мих… Михалыч!

Маракулов заглянул в текст роли.

— Жалуются на тебя люди: мол, бюрократ, людям не помогаешь без блата…

— Что вы! Я…

— Что-о?! Факты нужны? А Кальмарской Марине — трудяге, матери, ветерану производства с мужем-инвалидом квартирой помог?!

— А-алексей Михалыч, сигналы были… Но… Очередь, сами знае…

— Очередь! — Маракулов вошёл в роль и начал импровизировать. — А где твоя собственная дочь?

— У меня сын…

— Я это и имею в виду!

— Он женился недавно…

— Женился, говоришь? — голос Маракулова набирал начальственную силу. — Ну и как у него с жильём?

— Вообще-то… Передовик, член профсоюза и все такое… Это профком…

— Всё ясно! Своих-то ты не забываешь! Делай выводы, иначе их сделаем мы… — Доведя голос до наивысшего накала, талантливый пародист эффектно бросил трубку…

Маман сидела ни жива, ни мертва…

Очнувшись, устроила артисту оригинального жанра овацию…

Что там было дальше с этими деятелями жизнерадостного искусства и их поклонницами — море умалчивает…

* * *

Марк Германович грелся на песчаном пляже— купаться было небезопасно, в связи с очередным выбросом в море мерзких веществ из местной городской канализации, вечерами пил традиционный кефир, а потом неспешно прогуливался по парапету южной набережной, вдыхая целебный воздух. Подлечиться его уговорила «княгиня», так как стали беспокоить старые раны… В своей жизни морским воздухом капитан дышал много лет, большую часть прожитого. Через несколько дней после «домашнего спектакля» Маракулова по сценарию и в режиссуре Галины Георгиевны, ветеран получил телеграмму: «Черноморское побережье Весёлый Рог санаторий Нептун Ветрову. Квартирой Марины полный порядок зпт покупаем мебель зпт кафель зпт дверную цепочку зпт электродрель двести двадцать тчк вышли доверенность на 380 получение премии снятие вклада нежно обнимаю твоя Галочка …»

Не успел Марк Германович осмыслить эту новость, как вдогонку пришла телеграмма-молния: «Срочно вылетай розысков зятя тчк бесследно исчез больницы воскл жена дочь…»

МОРЕ, МОРЕ

Смотрят хмуро дали штормовые,

Их мрачней — тралмейстера чело.

Даже тем, кто в море не впервые,

Выдюжить сегодня тяжело.

Стихи, услышанные случайно

Тралмейстер Игорь Николаевич был внешне спокоен, даже суров. Его мрачной неприступности отчасти способствовали огромные — адмиральские — усищи, в которых застряли брызги и чешуйки. Но в его душе (которую теперь, после 17 лет плаваний, где было всё — взлёты и падения, штормы и штили, счастливейшие уловы и пустые замёты) жила радость. Ещё бы! После многодневных поисков косяков пошли, пошли полные тралы! Да что там полные, не то слово: рыба словно ошалела! Знай поспевай поднимать трал. В нём, как в мошне богатого купчины, увесисто — лебёдка еле тянет — и дотуга набито, того и гляди брызнет сплошное — не подобрать другого сравнения — серебро. Такие деньки для рыбака — лучшая награда за всё. Напрочь забываются неурядицы, распри, плохие новости. Лишь бы шла долгожданная рыбка. А она, милая тресочка, сама из воды в эти дни пёрла!

Капитан Орлов охрипшим голосом снова басовито кричит с мостика:

— Трал за борт, любезные-е!

Игорь Николаевич укрыл улыбку широкой ладонью, остальное спрятали усы-великаны. Палубные, напротив, радости не скрывают, работают в охотку. Все на судне подчинено сейчас главному: их сиятельству Треске! На вахтах и подвахтах потеют все: от кока до старпома.

На рыбофабрике аврал достиг апогея. Хотя постороннему наблюдателю может показаться, что работа идёт тихо-мирно и сама собой. Люди трудятся вроде бы без героизма: ни тебе устремленных в светлые дали и понимающих высокие цели глаз, ни мужественных, забронзовевших лиц. Просто по транспортеру течёт и течёт нескончаемая рыбная река. У истока её, крепко расставив ноги в высоких сапогах, стоит бородатый кареглазый матрос, ироническая улыбка которого выдает натуру сложную и противоречивую. Рукава его тельняшки закатаны чуть выше локтей, открыв загорелую мускулатуру, фартук, осклизлый от долгой работы, прикрывают стройный торс. В зубах мореман небрежно сжал неизменную трубку. Острейший нож его со свистом рассекает воздух. Через секунду клинок снова издаёт звук, напоминающий звучание ноты «си». А рядом — звучат ноты его товарищей: до, ре, ми…

Симфония моря!.. И так — всю вахту. Без лишних движений и ненужных слов…

…Хуже было, когда аврал заканчивался. Сперва шла уборка, за ней кое-какой ремонт… И всё. От вахты до вахты время словно застывало. И Стас ощущал себя примерно так же, как муха, попавшая по неосторожному любопытству в банку с вишнёвым киселём: всё гуще и гуще, никуда не выбраться из сладкой обволакивающей глубины…

* * *

Вечер. Часы отдыха. В каюте находятся двое. Молодой парнишка Андрей (это его первый рейс) и второй — смуглолицый, бородатый, умудрённый жизнью мореход…

— Стас!

— В чём дело, мой юный друг Энди?

— Только честно!.. Тебя любили когда-нибудь?..

— Если честно, то да, любили. Мама с папой! Дедушка с бабушкой не дожили до моего появления на свет — их траулер подорвался на фашистской плавучей мине…

— Но я серьёзно! И чтоб ты кого-то любил… Было такое?

— Начитался французов? Эмиль Золя, Мопассан, Бальзак? Отец и сын Дюма?

— Н-нет.

— Как говорит мой любимый писатель: «Когда любим мы сами, слово «любовь»— синоним самопожертвования и отречения. Когда любят соседи, проживающие за стенкой, это слово означает самомнение и нахальство…» Или, как признался недавно один поэт, кстати, мой хороший знакомый:

Пусть тело исколото иглами брызг,

Пусть голос ветрами ободран,

Да здравствует море! Да здравствует риск!

Да здравствуют шторм и свобода!

Ферштеен? Усёк?

В каюту без стука вошли двое: консервный мастер Николай и тралмейстер Игорь Николаевич — большие любители шахмат. Стас тоже частенько баловался сицилианской защитой и слыл искусным эндшпилистом, поэтому в его кубрике и прописался негласно клуб «Два морских конька»…

Когда-то девятилетнего Стасика научил играть в эту древнюю игру дядя Вася, мамин брат, бравый майор, как-то заглянувший к ним по пути из военной академии, которую он закончил с отличием. Дядя Вася был даже чемпионом Москвы. Наивысшее спортивное достижение его племянника в этом виде спорта — второе место на чемпионате славного города Североморска!.. И, кстати, первое — по дзюдо!..

Вошедшие, не мешкая, стали расставлять шахматные фигуры на намагниченной доске — первое средство от падений фигур во время качки.

Стас к начинающемуся поединку не проявил никакого интереса. Он был задумчив и отрешённо перебирал струны своей, видавшей виды, семиструнной подруги…

— Давненько не брал я в руки пешек…

— А я в последний раз в детском садике играл. В младшей группе…

Бард под аккомпанемент струн напевал неизвестный романс:

Вдали от грохота прибоя

Сигналят корабли друг другу.

Но мрака — душного, сплошного –

Не удаётся превозмочь.

Вот так и мы теперь с тобою,

Через несчастья, через вьюгу

Хотим сказать друг другу слово,

Но слишком непроглядна ночь!..

— Стас, ты сочинил?

— Нет. Это Яков Черкасский, мурманский поэт. Как про меня сказал. Он на культбазе у нас выступал…

Со второго яруса снова свесилась лохматая голова Андрея.

— Кес ке се, мон шер? Что случилось, Энди? Новый вопрос мучает?

— А что-нибудь героическое ты совершал?

— Героическое?

— Ну, как в «Одиссее»? Странствовал, воевал, покорял… Конечно, в современных масштабах!

Стас ухмыльнулся: «Ну и сказанул, Одиссея!»

Про себя подумал: «Странствовал? Да, уже немало… Воевал? Так, больше сам с собой… Покорял? Да, девушек, в основном… Правда, было ещё покорение Северного полюса атомоходом «Арктика». Так все на борту ледокола были, весь экипаж… А что сделал он лично? Ерунду, пустячки всякие… Стишки, песенки для узкого круга… Борцом известным не стал, чемпионом не то, что Союза, хотя бы области, по шахматам тоже… Вот и все результаты бурной жизни за 28 лет! Его «Одиссея»… Негусто…»

Кальмарский нахмурился. Ему вспомнился почему-то «героический» побег из больницы. Как в детективе: ночью, по ржавой пожарной лестнице, с риском для жизни… Сбежать удалось. И даже переодеться у приятелей и попасть на судно, но вышел ли он победителем?..

— Ситуации, Энди, были. Только некоторые подвиги неприятностями заканчивались…

Андрюша заёрзал в нетерпении, вниз бухнулась зачитанная книга. Прямо на шахматную доску. Николай чертыхнулся:

— Да чтоб тебя медуза поцеловала!.. Какой гамбит разметал! За два хода до моей чистой победы!

Игорь Николаевич усмехнулся в свои адмиральские усищи. Его пиратские глаза смотрели молодо и дерзко:

— Скажи мальцу спасибо, иначе без мата бы не обошлось!

Оба стали поднимать с пола фигурки.

Стас взял книгу.

— О-о-о! Одиссея! Поэма о странствиях. Одобряю. Сам в далёкой молодости баловался… Пару лет назад.

Андрюшка попытался продолжить разговор, прерванный по неосторожности:

— Я, Станислав Пантелеевич, имел в виду положительное. Нечто этакое!..

Стас отложил гитару. Николай поддакнул: «Расскажи, Кальмарский, а то игра скучная, как в поддавки. Теперь вам, уважаемый партнёр, крышка!»

Игорь Николаевич сделал классический ход королевской пешкой:

— Эт-то мы ещё будем посмотреть! Стас, ты про фильм молодёжи поведай!..

Кальмарский повернулся к тралмейстеру-гроссмейстеру: «Фильм? Какой?»

— Рискуя жизнью!

Стас понимающе кашлянул. Помолчал, собираясь с мыслями…

— Было! Из скромности не хотел распространяться… Она присуща мне с раннего детства, как известно… Короче, Энди, купил я в Японии в их огромном теле-видео-радиомаге видеокамеру фирмы «Око-сан». Переводится, как «Сикось-на-кось». Не камера-блеск! Ушлые они всё-таки, эти японцы У них практически один минусок — наши Курилы отдать требуют… Мол, у вас и так огромная территория, зачем вам ещё Кунашир, Хабомаи, Итуруп, Шикотан?.. Давайте нам, тогда мирный договор заключим!.. Это как в присказке: жену отдай дяде, а сам иди к б… Ну, ты понял… А так — неплохие ребята… За уловы валютой расплачиваются… Ну так вот, камера. Снимает днём и ночью, в абсолютной темноте…

— В инфракрасных лучах?

— Не зря в школе физику учил, Энди! Точнейше! Наша Валентина Яковлевна оценила бы твои знания… Именно, в инфракрасных… Снимал я разные интересные пейзажи — перуанские, южноафриканские, индийские… Ребят наших, то верхом на крокодилах, то на айсберге… И поднимается как-то в Атлантике штормяга. Небольшой, баллов в 10-12. Зрелище — дух захватывает. Решил я это дело для Человечества зафиксировать. Держу наготове камеру. Вижу — волна красивая накатывает прямо на нас. А на её гребне, взводень называется, — парусник…»

Шахматисты, приостановив партию, тоже с интересом слушали байку.

— Стас, ты часом не заливаешь? Откуда в наши дни в океане мог взяться парусник. Учебный что ли? Парусник «Седов?»

Стас свысока взглянул на Андрюшу, лежавшего наверху:

— Это рыба такая, товарищ студент! Длиной до восьми метров. Встречается крайне редко… Не плывёт практически, а парит! Спинной плавник — как парус… Белеет парус одинокий в тумане моря голубом… Это про него Лермонтов написал, когда тоже впервые увидал… Так вот. Вскинул я видеокамеру, нажал пуск. Остальное-дело техники. Медицинской… Потому, что я в лазарете две недели провалялся. Меня на шлюпочную палубу волной забросило, сильно шмякнулся, даже форштевень погнул… А парусник — на верхнюю залетел, тоже волной заплеснуло. Мне ребята рассказали: хотели эту рыбину после шторма за борт свалить — проход загромождала, да услышали из пасти странный стрёкот… Тогда Николай — вот он— залез к ней в пасть и нашёл кое-что… Помнишь, Коля?

— Конечно помню! У рыбины в зубах была… твоя трубка… Ещё дымилась!…

— Видеокамеру! Представляешь?! И всё это время она снимала! Уникальные кадры получились… Потом всей командой смотрели. Вначале— на экране волна взбугрилась, парусник появился. Ближе, ближе. Пасть раскрытая. И-и, ух! Во весь экран одна зелёная вода. Человек летит вверх тормашками. Это я. По высокому полёту видно… В одном ботинке. Далее — вид из пасти парусника: сквозь многочисленные рыбьи зубы палуба просматривается. Двое с носилками пробежали. Затем внутренности рыбины-гиганта пошли: рыбёшки проглоченные вроде нототении в желудке бултыхаются, кальмары, медузы и мой ботинок сорок четвёртого размера плавает… Одним словом, документальные кадры, представляющие колоссальный научный интерес… Потом, говорят, на основе этих материалов трое слесарей-водопроводчиков кандидатские диссертации защитили… Меня, кстати, тоже в ПИНРО приглашали, институт такой есть по исследованию морских обитателей, возглавить съёмочную лабораторию… Звание доцента обещали через год-два… Да всё как-то не до лабораторий… Если все мореманы в учёные подадутся, кто же мойву с пикшей ловить станет!.. Потом этот фильм на какой-то известный фестиваль попал… Коля, не помнишь, как назывался?

— Букинистический!

— Да, Букингемский! Верно! В Британии! Очень престижный. Меня, как главного оператора документальной ленты «Рискуя жизнью», наградили спецмедалью «За героизм в киноискусстве» и избрали… Почётным лордом…

Стас скромно закончил рассказ и снова взялся за гитару:

Взгляд порой затянется туманом,

И не разберёшь, от качки пьян…

Андрюша недоверчиво глядел на абсолютно серьёзное лицо старшего товарища, на давившихся от спазм Николая и тралмейстера…

— Сочиняешь, наверное? Что-то я про такие фестивали не слышал…

Стас истово ударил себя в грудь: «Да чтоб мне век суши не видать!»

Шахматные спецы, не выдержав, зарыдали от смеха:

— Всё, не могу-у! По самую крышку-у!

— А-га-га-а! Лорд Кальмарский!...

Бывалый мореход невозмутимо допевал песню:

То ли рыба пахнет океаном,

То ли рыбой пахнет океан…

…Шёл обычный день рейса. До прихода в родной порт оставалось всего ничего — 96 суток…

ОТЕЦ

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!

«Признание» А.С.Пушкин

На «Тихом Мурмане» было оживлённо: судно находилось на рейде в инпорту. Пока капитан Орлов связывался с нашим представителем, а представитель — с местными властями, чтобы оформить приход, на судне готовились к увольнению на берег.

Стас с удовлетворением оглядел себя в зеркале: «Буэнос маньянос, компаньерос! Всё влияет на всё!» Он нацепил очки с дымчатыми стёклами, расчесал бороду, опрыскал себя дорогим одеколоном: «Недурственно, да?»

Настроение было отличное. За бортом — рукой подать — раскинулся незнакомый портовый город. Никогда прежде не виданный и оттого таинственный и манящий. Он любил после многодневной, вернее многосуточной, болтанки и качки, не спеша ступать на твердь обетованную, бродить по набережным и улочкам, слушать разноязыкую речь, пытаясь уловить знакомые выражения и словечки или хотя бы определить язык, на котором ведётся диалог. Стас любил ощущать дыхание незнакомой, новой для него, чужой жизни. Его любопытствующий глаз выхватывал из пёстрой картины экзотического города немало интересного и поучительного…

В этот предстартовый момент, когда легкоатлет вот-вот сорвётся с линии начала невиданного спурта, в каюту заглянул краснолицый вихрастый Андрюшка: «Пантелеич! Срочно к кэпу! Чао!»

— Неужели облом?.. Лишили увольнения? Вроде бы не за что…

Перед тем, как постучаться в капитанскую каюту, Кальмарский снял очки и спрятал их в карман. Пригладил шевелюру…

Борис Степанович и помполит Зариф Петрович были в добром расположении духа, улыбки их не таили холода, свидетельствующего о приближении «проработки»… Почувствовав, что долгожданное увольнение всё же состоится, Стас успокоился. В каюте находился ещё и начальник радиостанции Виталий Степанович Маслов. Тот, щедро улыбаясь, протянул моряку радиограмму. Стас быстро прочитал, но ничего не понял. Медленно, вчитываясь в каждое слово, перечитал послание с родного берега…

«Радиограмма БМРТ Тихий Мурман Кальмарскому Стасу Пантелеевичу Дорогой поздравляем рождением двойни купи детям колготок сколько сможешь размер 12 по 50 целуем папика жена Ростик Леночка…»

Стас стоял, оглушённый новостью. Капитан и помполит трясли попеременно его задубевшую от морских ветров и тропической жары руку, что-то говорили… Кальмарский ничего не слышал. Как будто (как будка!) кто-то накрыл его большим звуконепроницаемым колпаком.

Он не заметил, как поднялся на палубу, держа в руке тетрадный листок радиограммы. Вокруг улыбались, хлопали по плечам, широкой спине, подмигивали, проводили характерным образом пальцами в районе горла, дескать, с тебя причитается, батя…

Первое, что услышал новоиспечённый отец, подставив ершистую голову летнему ветерку, был всплеск волны по правому борту и… плач ребёнка…

Стас вздрогнул… Что-то в этот миг переменилось в его потрепанной, как пиратский стяг флибустьеров, душе. Ёкнуло в сердце…

ЧТО — он не мог ещё осознать, тем более, объяснить. Ветерок дунул снова. Плач повторился. И у Стаса нестерпимо сладко заныло сердце: «Мои сейчас тоже, очевидно, пищат и плачут… Неужели я уже отец?.. Как странно и хорошо… Маленькие крохотульки, живые комочки… Часть меня… Я умру, а они будут… Они продолжат то, что я начал… Они завершат мою Одиссею… Сын станет ходить вразвалочку, будет сильным и плечистым… А девочка… Пусть она походит на мать… Как она там, бедная?..»

Впервые за время, прошедшее после внезапной свадьбы и побега из больницы, он с теплотой подумал о Марине, отныне и навсегда — матери его детей…

…Ночь была душной и невыносимо долгой. Кальмарский, после нескольких часов бесплодных попыток уснуть, не вынес горячей жесткой постели. Поднялся, осторожно приоткрыл дверь каюты, чтоб не потревожить Андрюху, мирно посапывающего в сладком сне…

Верхняя палуба была погружена в ароматную мякоть непроглядной тропической ночи. В чёрной бездне неба ошалело сияли звезды. Невдалеке появилась светящаяся, огненная точка. Запахло дымком сигарет. Стас догадался, что здесь бодрствует тралмейстер.

— Что, отец, не спится?

— Дышать нечем, Игорь Николаевич.

— Это правда… Уже которую ночь. Скажи, как полыхают!..

Стас вспомнил классическое:

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу.

И звезда с звездою говорит…

— Тютчев?

— Лермонтов.

— Да-а… До нас светили с небес и после нас останутся…

— Другие будут любоваться… Мы — временные гости в этом мире, а безграничный Космос вечен…

— А о чём ты мечтаешь, Стас? Зачем по морям мотаешься? Я что-то тебя не пойму… У тебя явные задатки музыканта…

— Раньше хотел мир повидать… Романтика моря… Родителям помочь — о своём домике с садом мечтают… Теперь уж и сам не разберусь — куда я плыву по жизни…

Помолчали каждый о своём. В ночной тишине отчётливо прозвучал жалобный детский писк…

— Чей-то ребёнок…

Снова вспыхнула звездочка рядом. Лицо тралмейстера высветилось до узнаваемости. Игорь Николаевич, по-видимому, затянулся. Выдохнул:

— Это, Стас, попугай так кричит. Днём видел…

* * *

…На следующий день Марина, ненадолго забежав к себе от Маман, у которой обитала в последнее время, нашла в почтовом ящике уведомление. Вскоре они читали удивительное послание из-за семи морей: «Люблю целую береги маленьких себя жди всем привет скоро буду ваш Стас».

Маман победно вскинула руку дщери, как рефери на жестоком ринге…

* * *

…В каюту, натренькивая губами мотив детской песенки про Чунгу-чангу, вторгся консервный мастер Николай. Из-за его спины выглядывал сообщник Андрюха. Оба эффектно вытащили откуда-то большие пластиковые пакеты.

— Отец! Мини-презенты!

— Колготки?

Товарищи удивились его прозорливости. Стас констатировал:

— Пятнадцатый презент на сегодня… Что, интересно, таможенники на это скажут?

— Уговорим всей командой!

— Их уговоришь!

— На взятку скинемся…

— Не хватит даже одному!.. У них знаете какие аппетиты?

— Не переживай, что-нибудь придумаем! Главное, отец, что твоим Кальмаряткам теперь можно… писать сколько угодно!..

Приятели загромыхали дружелюбно и весело…

Нет, всё-таки здорово, когда у тебя есть хорошие, верные товарищи.

Тогда и в самом раздалёком и преэкзотическом порту ты чувствуешь себя, как в родной стихии… В далёкой России…

* * *

…На этот раз его встречали пышно. Марина, Маман, Шура — некий родственник. Стас припомнил, что видел его на свадьбе и, кажется, тот даже саданул его в ухо… Маман была доброжелательна и лучезарна. Багаж зятя едва вошёл в две чёрные «Волги». Их подогнала вне очереди подруга Маман, директор таксопарка. Встречающие заметно обрадовались большому количеству багажа.

Мореход сел в одно из такси на переднее сиденье, рядом с водителем. В эту же «Волгу» влезли и встречающие. На табличке водителя красовалась надпись: «Куценко Г.В.» Фамилия показалась Стасу знакомой. Таксист включил музыку, машина мягко тронулась.

«Ах, Арлекино, Арлекино! Нужно быть смешным для всех…» — приветствовала прибывшего эстрадная звезда Советского Союза…

Стас оглянулся, повернулся к своим, так как Марина положила ему на плечо свою тёплую ручку в перстнях… Внезапно он чуть не вскрикнул: сквозь заднее стекло автомобиля Кальмарский увидел…

…Из серой массы встречающих он заметил синие-пресиние глаза. Они могли принадлежать только одному человеку на свете… Стас дёрнулся, чтобы распахнуть дверцу. Но шофёр прибавил скорость:

— Правильно, захлопните получше…

— Есть захлопнуть, товарищ старшина!

Водитель удивлённо посмотрел на прибывшего моряка…

— Постой, постой… Никак усатый?.. Кальмарский?! Ротный запевала?

Стас кивнул.

— А я вот шоферю… На флоте сейчас не дюже гарно… Разваливается Армия, як старая вышиванка... Дедовщина, воровство, пьянство… Так, хлядишь, и Союз разувалится…

— Ну СССР никому и никогда не развалить! Как там наши олимпийцы?

— Усех разносят… Слышали — Высоцкий скончался… Володя… Якая утрата…

— Ваш родственник, — подала голос Маман. — Сочувствуем…

— Да он всем нам, считай родня…

Водитель нахмурился и больше не сказал ни слова…

Только включил другую запись:

«Корабли постоят и ложатся на курс…»— запел хрипловатый голос.

— Ну и как рейс, милый? — вступила жена. — Много зараб… много этой, паюсной икры, наловили?..

— Нормально! Ребята в накладе не будут… Как вы тут поживаете, товарищ Марина, что в переводе с греческого — морская девушка?

— Скучали…

— Как наше подрастающее поколение? Быстро подрастает?

Марина изобразила что-то неопределенное. Шура показал большой палец с голубоватой наколкой в виде скрипичного ключа. Палец как раз нечаянно высунулся из драной перчатки…

Пауза затягивалась, так как моряк ждал ответа жены.

— Марина, что-нибудь не так?

Маман успокоила:

— Всё идёт как надо, дорогой…

ОВЕРКИЛЬ

Когда знаменитый взломщик пробует

перековать свою отмычку на безмен,

он поступает немудро.

О.Генри

По случаю прибытия Стаса, в связи с новосельем молодых и другими, не менее важными событиями, Маман организовала небольшой частный приём в новенькой просторной квартире Кальмарских.

К назначенному часу стали прибывать избранные гости.

Первыми явились супруги Бабурины. Анатолий Сергеевич буквально на днях провёл очередную операцию по угону собственных «Жигулей», поэтому супруги воспользовались удобным и вместительным городским транспортом. В результате, влиятельные гости не досчитались трёх пуговиц… и свёртка сырокопчёной колбасы…

Подошли ответственный работник Обсловпрофа Епифанцев, распределяющий путевки в рыбацкие санатории и дома отдыха, модная закройщица из Дома быта Аллочка Волкова и партийный функционер областного масштаба, отвечающий за пропаганду, Курицын… Он, как всегда, был с новой молодой секретаршей…

Заявилась и подруга Маман — директор таксопарка Тамара Никодимовна, передовик производства, очень крупная и грозная женщина. Ходили слухи, что нерадивые таксисты от её разносов падали в обморок…

Маман лично проводила важных персон к фуршетному столику…

…Запыхавшись от быстрого передвижения, прибежал Шура — молодой человек с длинными руками и тонкой шеей серого цвета, выдававшей явную принадлежность к богеме… Он был кузеном Марины. Поэт когда-то хорошо сказал про таких: «Юноша бледный со взором горящим». Правда, Шура уже был далеко не свеж, ему набегало что-то под сорок. Хотя по паспорту «бой» действительно считался юношей — неженатым, бездетным и именовался Александром Мстиславовичем Тюлькиным.

Де факто же — являлся трижды отцом, причём мамы его внебрачных детей, плодов свободной любви, были разные… Любил, когда его именовали Алексом. Люди, живущие возле искусства, а он был прирождённым околомузыкантом и ни от кого это не скрывал — тем не менее, могут тонко понимать красоту. Поэтому бас-гитарист вокзального ресторана Алекс просил на эстраде называть его Чайкиным. Звучало певуче: Алекс Чайкин…

Вслед за музработником в трёхкомнатной квартире новосёлов, расположенной в одном из новых микрорайонов в южной части Мурманска, которую Стас не успел даже толком рассмотреть, появился свояк Петрович. Он, не раздеваясь, прошмыгнул в гостиную, метнулся на кухню. Найдя, наконец, искомое, Петрович что-то шепнул Маман.

Та зарделась и с достоинством изготовилась к приёму самого высокого гостя. Почуяв приближение важных событий, в прихожую высыпали гости второго ранга. Мелодичная приставка к дверному звонку соизволила процедить долгожданное: «Ку-ку!»

Гости раздвинулись, образовав почётный караул. Маман, как главнокомандующий на параде, шагнула вперёд...

В дверях стоял смущённый… Андрюша с тощим букетиком:

— Добрый вечер!

— Дорогой вы наш! Заждались! Ах, какие чудные цветы! Проходите, проходите же!..

Второсортные отозвались слабым эхом:

— Заждались!

— Демури Доментьевич послал вас немного вперёд? Предупредить? Не так ли, молодой человек?

Андрей отрицательно помотал вихрастой головой. Вспыхнул краской цвета собственных гвоздик. К Маман рванулся свояк Петрович. В её розовое ухо, служившее прочной конструкцией для подвески полуфунтовой золотой серьги, влетело нечто секретное.

Маман смерила Андрюшу вмиг обледеневшим взглядом:

— Гражданин хороший! Вы, собственно, к кому?

Общее недоумение:

— Да, к кому?

Его нарушил громкий голос Стаса:

— Раздевайся,Энди! Джефф приветствует тебя! Это ко мне, ясно?!..

Маман сменила гнев на милость:

— Проходите, раз пришли…

Гости задвигались, ожили.

Стас увёл Андрюшку показывать квартиру.

Марина в спальной комнате наряжалась к выходу в свет, поэтому пришлось ограничить осмотр двумя комнатами и большим коридором.

В прихожей вновь кто-то невидимый нахально прокричал: «Ку-ку!»

На этот раз явился ОН. Высокий гость. Им оказался низкорослый жгучий брюнет в кожаном (каком же ещё!) пальто. Сверху брюнет был накрыт широким полем кепи-аэродрома. Визитёр неотразимо растянул губы в широчайшей улыбке, блеснув золотыми зубами:

— Демури Доментьевич!

Всё смешалось, зашевелилось.

Марина тоже появилась в прихожей. В эффектном бирюзовом брючном наряде, вся в побрякушках-камушках, с неподражаемым маникюром. Ни дать ни взять — топ-модель типа ля Франсе!..

— Воздушным фаэтоном прибыл по первому зову сердца в гарячо любимые мной северные широты. Эрти! Ори! Сами!.. — в руках брюнета эффектно появился невесть откуда букет сказочно красивых роз. Публика зааплодировала.

— Я хачу преподнести эти скромние цвэты из маей аранжереи хазяйке этой немного тесной, но гастеприимной сакли!

Марина выступила вперёд. Но Маман, опередив дочь, как фаворитка на ипподроме — на целый корпус — приняла дар, источая при этом максимум признательности.

…За столом было весело. Булькало виски «Белая лошадь», поглощался заморский же коньяк «Хенесси», вспенивалось итальянское шампанское.

«Шампусик», как ласково называл его партработник, подливая секретарше.

Андрюшка сидел по левую руку от Стаса, справа в новом платье а-ля Пугачева красовалась его статная молодая жена. Мать двоих детей. Этот факт ничуть не отразился ни на лице, ни на эффектной фигуре женщины. Стас под столом погладил кругленькое колено жены…

«Вот и пристань, Станислав Пантелеевич. Приплыли. Наверное, всё к лучшему. Сколько можно мотаться по свету? Молодая. Красивая. Неглупая. Как со свадьбой всё устроила? И правильно, иначе ищи Кальмарского, как ветра в море… Выходит, любит. Значит — стоп машина! К тому же, подарила двух малюточек… Это — якорь…»

— Марин, где же наши крошки?

— Какие крошки?

— Ростик и Леночка!

— Ты что? Мы же тебе сто раз говорили: на юге, у бабушки. Пока полярный день. Им здесь вредно… Солнце светит круглые сутки…

Муж наклонился к её нежно вспыхнувшей щёчке, понизил голос до шёпота:

— Как же они? Без этого… без молока?..

Марина прикрылась ладошкой и тоже зашептала:

— На искусственном питании. Последнее слово диетологии. Налить ещё? Не бойся, теперь уже всё позади, можешь не опасаться, что оженю… Давай-давай, за возвращение с богатым уловом!

Марина, безусловно, была рада встрече, хотя и побаивалась взрывного морячка. Бояться было чего. Если с фокусом в ЗАГСЕ он рано или поздно смирится, то неизвестно как поведёт себя, когда узнает обо всём… С одной стороны, высокий, статный, широкоплечий, смуглолицый, со шкиперской бородкой фасонистый парень ей нравился. Мужчина он хоть куда — разбитной, за словом в карман не лазит, подкованный во многих вопросах. И как добытчик вполне: рейсы, инпорты, чеки Внешторга… Свобода, которой можно воспользоваться в случае женской необходимости… Это крайне заманчиво. Страшила Марину нераскрытость характера муженька. Было в нём что-то от сжатой пружины, которая может в любой момент распрямиться и больно ударить. Поэтому они с Маман решили немного приручить «морского волка», погладить по шёрстке, присмотреться получше. Мамочка — исключительной прозорливости и предусмотрительности женщина. Именно она предложила послушной дочери ещё один хитрый план…

Марья Семёновна игриво всхохотнула. Очевидно, Алекс Чайкин нашёптывал ей нечто крайне забавное. Супруг Бабуриной пил попеременно, то коньяк, то шампусик. Он где-то вычитал, кажется в «Огоньке», что от одного зелья сосуды расширяются, а от другого — сужаются. Но точно не запомнил — что и от чего? Поэтому на всякий случай после опустошённого фужера тотчас опрокидывал рюмку…

… Свояк Петрович (Чей он свояк? Почему свояк? Никто толком не знал, просто давно к нему привыкли. Его главная функция — человек на побегушках…) сочувственно вздохнул, обратясь к Бабурину:

— Слышал, у вас машину угнали? Как в Ростове?! Братья Толстопятовы… Во жульё…

Архитектор перестал жевать бутерброд с нежнейшей свежепосолённой форелью:

— Хотел бы я видеть того несчастного, кто с меня может поиметь хотя бы один рублик!..

Свояк Петрович вытаращил на него честнейшие глаза:

— А чего же вы колбасу потеряли, банку с брусникой раздавили и пуговицы посеяли?.. В трелебусе…

— Милейший, для таких дел нужна голова. — Анатолий Сергеевич, изысканно владевший мельхиоровыми и позолоченными столовыми приборами, раскроил лангет и подцепил кусок свеженького сочненького, ароматно пахнувшего восточными специями, мяса молодого костромского телёнка, сдобренного тёртым ядрёным хреном:

— М-м-м!.. Лангет — язычок по-французски… И впрямь — язык проглотишь… И ещё кое-что в ней. Раньше как делалось? Поездил, допустим, год-два. Находишь покупателя…

Подпольный бизнесмен внезапно замолчал, пытливо взирая на Петровича… Рябоватое лицо того удивительно напоминало деревенского простака… Успокоившись, архитектор своей судьбы продолжил откровенную беседу:

— Угоняешь, быстренько продаёшь под другим номером в дальнем регионе Союза: Грузия, Прибалтика, Молдова… А машина-то застрахована!..И почти главный милиционэр свой… Понял?..

— Не совсем…

— Ну неважно… Но! Времена, к сожалению, могут резко измениться… Дедушка совсем плох…

— Чей дедушка — ваш?

— Наш, наш. Общий дедушка. Генеральный. На юга зачем-то двинул…

— Погреть старые косточки?

— Да, греют нас хорошо— в Кандагаре и Паншере… И главный вопрос: а после дедушки кто будет?..

— Бабушка?

Бабурин рассмеялся:

— Сам ты бабушка, Петрович!.. Будет, точно знаю, человек с горячими руками и холодным сердцем… А это тебе не шуточки!..

Рассказчик огляделся. Никто их не подслушивал. Стас беседовал с молодым другом, Марья Семёнова — с Шурой, Галина Георгиевна — с южным гостем, являющимся, кажется, пятиюродным племянником Марка Германовича…

— Знаешь Козьму Пруткова?

— Ну, так, шапочно… Из банно-прачечного?

— Примерно… Он завещал: «Бди!»..Так-то, свояк… Плесни-ка для расширения!..

Стас радушно потчевал друга:

— Ты, Энди, не обращай внимания на всяких. В этом доме — я хозяин! И скоро наведу полный марафет… Ты, главное, рубай. Вот палтусок копчёненький, здесь — кальмары фаршированные, тут королевские креветки, бутерброды с печенью трески… Это — зубаточка, положить? Заливная… Такое в «Нептуне» теперь не купишь — из спецраспределителя…»

* * *

Удивительное дело. Когда Кальмарский семь лет назад впервые прилетел в Мурманск в тесный деревянный аэропортик в Килп-явре, ему в глаза бросилось несколько интересных моментов.

Первый — очень красивые женщины. Как правило — жёны моряков или офицеров. Возможно и потому в том числе, что это были очень неплохо обеспеченные ребята… Вот и вёз такой «первый парень на деревне» где-нибудь в Ивановской области или на Ярославщине первую деревенскую красавицу на Север!

Ещё — в городе совсем не было видно старушек, дедушек. Не было даже скамеечек возле подъездов, где обычно обитает данная категория населения, обсуждая последние новости быта конкретной девятиэтажки…

Во-первых, сидеть просто прохладно, а во-вторых, специфика города в том, что на пенсию тут выходили значительно раньше и, как правило, тут же уезжали в Среднюю полосу…

Второй момент — ярко раскрашенные дома, например, по улице Ленина. Они как бы добавляли солнца в дни Полярной ночи.

И третий. Фирменный рыбный магазин «Нептун», раскинувшийся по Ленина от улицы Капитана Егорова почти на квартал. Этот магазин — был на тот момент что-то невероятное. Самый настоящий океан счастья для любителя рыбки. Любой!

Мелкой, средней, крупной, громадной. Мороженой, охлаждённой, солёной, вяленой, сушёной, провисной, горячего копчения, холодного… Если кто-то хоть раз попробовал, скажем, мойву холодного копчения в фирменной коробочке с дырками на бортах — для продыха, или селёдочку иваси из жестяной 3-килограммовой банки, которую на почте принимали прямо так, накладывая лишь матерчатый фартучек, чтоб написать ленинградский адрес родителей, или солёненький палтус с отварной картошечкой — не забудет уже никогда. А все эти консервы, пресервы, банки различных видов печени, икры, морепродукты! Их было великое множество. Одно из центральных мест магазина занимал бассейн. Там, в прохладной морской воде вольно плещутся, трутся боками все эти королевы моря: треска, пикша, сайда, зубатка, нототения, жирнючая камбала. Мурманские мужики, прикупившие к пивку колючего окуня холодного копчения, истекающего ароматом предстоящего пирка, или вяленой камбалы, которую матёрые северяне почему-то именуют ершом, одобрительно цокают языками. Дескать, мы ловили! Вон ту пленительную зубатку точно я!...Тут же толпятся хозяйственные женщины — машинистка из редакции «Арктической звезды», сметчица из «Мурманскпромпроекта», аккомпаниаторша из популярного хореографического ансамбля Дома культуры моряков, библиотекарша в запотевших очках, сотрудница общества книголюбов по имени Татьяна Неперовна и т.д. Укажет какая-нибудь такая миловидная дамочка своим мизинчиком на облюбованную океанскую красотку, ей тут же выловят рыбину сачком. Поместят в большую авоську… И вот уже гражданочка, предвкушая провести приятный вечер в компании с муженьком, который после трудового дня, докером или водителем автопогрузчика в припортовых складах, любит после холодненькой «Посольской» закусить тресочкой по-польски, спешит домой… А живучая, игривая морская дурында килограмма на 4-5 вдруг и выпрыгнет из неволи… И давай на асфальте вытанцовывать, выплясывать… Прохожие с шутками-прибаутками помогут хозяюшке вернуть рыбину на место…

Не отвлекаясь по мелочам, спешит миленькая жёнушка домой, чтоб поскорее приготовить семейный ужин, покормить уставшего на тяжёлой работе в порту муженька…

…И вот уже хлебает он душистую, наваристую, дымящуюся юшку, выпивает между делом три-четыре чарки прохладной водочки, лакомится горячей тресочкой, умяв пару солидных кусищ… Потом муж прикемарит на диване часок-другой, восстанавливая силушку богатырскую. А уж ночью… Его шершавые мозолистые ладони крепко прижимают к себе податливую трепещущую милушку, которая и сама нежно ластится, обнимая его широкую спину, и они ласкают друг дружку до самозабвения…

…Эх, да что говорить: хорошая рыба и морепродукты — подарок судьбы!..

…Теперь и магазин на месте, и продавцы приветливы… И народ по-прежнему снуёт… Но ассортимент магазина номер один заметно поубавился, рыба измельчала, роскошь прежних дней ушла, как вода во время отлива отходит от берега…

* * *

— Помнишь, кстати, как я тебе заливал про огромную рыбу? Парусник? Тоже, получается, потчевал… Скоро мы с тобой в новый рейс махнём! Вот только отпуск отгуляю — деток хочу посмотреть… Куда-то Марина вышла, пойду поищу. Же-на-а?

Андрюшка принялся за клюквенный морс. До его пунцовых ушей долетали обрывки деловых переговоров.

— Тавар ест?

— Как и обещала, Демурик. Два детских сада можно в эти колготки одеть, школу с математическим уклоном и хореографическое училище!

— Атлично, дарагая! Рассчитаюсь, как всегда…

— Проба?

— Висшая, висшая… Эрти, ори, сами!

В его руке блеснула витая золотая цепочка с ярким рубиновым кулоном в виде сердечка…

В глазах женщины зазеленели мерцающие таинственные огоньки:

— Ого! На десерт — недурно… Но у меня дежавю — как будто я уже видела эту вещицу…

— Что ты гаваришь! Спецзаказ! Раритет! Адин экземпляр!.. Кстати, скоро целая партия прибудет… В ювелирном всё в парядке?

— Да, Марина уже месяц как там работает и почву подготовила для сбыта…

* * *

…Стас обнаружил Марину в ванной. Она сидела на корточках, усиленно дымя сигаретой. Лицо её было некрасивым и жалким. По щекам протянулись грязные подтёки французской туши…

— Что ты? А? Марин? Может, я что-то сказанул? Так не со зла… Прости Бога ради… Марин! — он поцеловал жену, погладил по пышным волосам. Такой Марину он ни разу не видел. И, честно говоря, сейчас она ему больше нравилась, нежели тогда, когда была уверенной и неотразимой…

Марина неожиданно прижалась к мужу. Её полные плечи подрагивали от приступа душевного волнения:

— Ой, мамочка, тяжело-то как! Ой, да что же это! Сволочь я, сволочь!..

Стас молча гладил жену: в такие минуты слова излишни…

…Когда они вернулись в гостиную, там было по-прежнему весело.

— Алекс, вы — шутник!— заливалась Марья Семёновна и покосилась на мужа. Тот угощался нежной, просто светящейся от фосфора, запрещённой к вылову сёмужкой и что-то втолковывал свояку Петровичу. На жену Бабурин не обращал внимания. Маман подошла к Шуре. Тот инстинктивно убрал музыкальные жирные пальчики с неотразимых коленей мадам Бабуриной.

— Шура, помни о деле!

— Сейчас, начальник. Я помню… Стас, можно тебя на минутку!..

Кальмарский подошёл поближе.

— Я знаю от сведущих людей, что ты прилично лабаешь на гитаре?

Андрюшка подтвердил, что друг превосходно играет и поёт.

Стас замялся: «А к чему ты клонишь?»

Ему не нравился этот развязный «свободный художник». «Кому интересны мои песни?»

— Ты же за них ничего не имеешь? Никакого навара. Так?

— Какой на корабле может быть навар? Ребят веселил в рейсах и всё…

— Теперь, лабух, слушай сюда! Предлагаю соло-гитару в новом ВИА. Скоро тусовая точка открывается. Башлять будут лучше, чем в море. Да что там море, больше Пресняка и Леонтьева будешь замётывать! Гарантия!

Бабурин поддержал тему: «Талант нельзя зарывать в… воду! Его надо ставить на службу трудящимся массам…»

Демури Доментьевич в разговор вставил своё, как всегда решающее, слово делового человека:

— Аппаратуру дастану. Японскую, американскую?! Как скажете. За три денка устроит?

Стас кивнул:

— Вполне… А что?.. Группа Стаса Кальмарского! Звучит?! Как, Энди?

— Да, звучит!

— Одно «но». А як же ридно судно?

Маман ласково пояснила зятьку:

— Временно. Пока детишки маленькие, надо бы отсидеться на берегу… — Маман выдержала точную паузу. — Если, конечно, семья для тебя что-то значит…

Стас перевёл вопросительный взгляд на жену. Та утвердительно кивнула.

— Решено! А теперь выпьем за всё самое лучшее, что является, как известно, конкурентом хорошего!..

* * *

…Вскоре в ресторане «Прибой» появилась новая шоу-группа музыкантов, работающих по вечерам в стиле «рок-поп-спецзаказ» и снискавшая за короткое время шумный успех. Группой с интригующим названием «Оверкиль», понятным только посетителям с хмельной тоской или безудержной радостью, что зависело от того, какое событие они отмечали: отход или приход, руководил смуглолицый атлетичный гитарист с «рашен-бородой» и сильным приятным голосом, к тому же — автор многих композиций.

Директор «Прибоя» довольно потирал лоснящиеся от трудной жизни пухлые ладонцы: от желающих попасть на рыбацкую отбивную, крабовый салат или фаршированные кальмары, да ещё под «соло Кальмарского» — не было отбоя… Не зря его продвинул сюда старинный партнёр Демури. Завсегдатаи ресторана, как сговорившись, напевали и десятки раз заказывали очередной шлягер Кальмарского — песенку «Северяночка»:

Уха-соляночка,

Ты — северяночка

И мурманчаночка,

Побудь со мной!..

…Громкая слава и шальные деньги хлынули к Стасу полноводной мутной рекой…

МИНОР-МАЖОР

Живите граждане! Только ради создателя, не играйте в шахматы!

Вы же просто не умеете играть!

И. Ильф, Е. Петров («Двенадцать стульев»)

В один из мартовских дней к специализированному магазину Торгмортранса подкатила вишнёвая «Тойота». Из автомобиля выпорхнула молодая женщина в песцовой шубке. За ней вывалилась эффектная матрона с цыганскими очами, облачённая в новомодное пальто «варёнка». Они появлялись здесь обычно в третьей декаде месяца, когда в «Аквариуме» не просто ожидались, а могли стопроцентно быть вновь поступившие импортные товары. В салоне авто остался водитель — импозантный молодой человек с трубкой в зубах. Он был задумчив. Из головы не выходил вчерашний разговор с тёщей...

— Ну как, подошли детишкам колготки? — спросил зять. — А то ребят знакомых встречаю, интересуются. Всё-таки вместе «дефссит» добывали... И вообще, почему бы нам не слетать в Одессу?.. Марина, слышишь? Интересно же знать, на кого хоть похожи... Слётаем?

Марина взяла кофейник и удалилась на кухню. Маман не спеша, словно вбивая гвозди, что ни фраза — гвоздь! — ответила:

— Дорогой, это был тактический ход!

— Какой ещё ход? — насторожился Кальмарский. — Кес ке-се, мадам?

— Чтоб ты смог помочь нам... привезти (замах) контрабанду (!).

Стас в волнении вскочил с оттоманки: «Какая... Да что вы тут? Гражданка Ветрова, вы отдаёте отчёт?!..»

Тёща зло рассмеялась, открыв красивые фарфоровые зубы:

— Колготочки, зятёк! Одному человеку сколько можно с собой провозить? То-то!.. Контрабанда и есть! И нечего из себя строить эдакого некоммерческого рыцаря... Тоже мне герой труда Сериков! Не лезь в волки, коли хвост от тёлки…

Тут Стас понял всё.

— Стоп, Маман! Выходит, они пошли не на Ростика и Леночку? Вы их элементарно сбыли? Да ещё, небось, по космической цене?

— Ха! Сообразительный товарищ!..

— Куда вам столько денег? У вас же и без этого — Клондайк!

— Это моё дело, зятёк… Мало ли у кого денег гуси не клюют!.. Только насчёт собственных детей ты глубоко ошибаешься: у тебя их нет!...

Стас замолчал. Глаза его впились в белые тёщины зубы…

— И я полагаю, их не может быть, пока не встанете на ноги…

Моряк как-то странно вспыхнул, голос его дрогнул, в движениях появилось что-то хищное, словно он вновь вышел на татами: «Что вы несёте? Как это у меня нет детей?»

— Элементарно! Они — липовые! Фиктивные!

— А я, может, хочу быть отцом настоящих детей!.. Слышишь ты, скумбрия провесная! Имею я право?..

Маман согласилась неожиданно быстро.

— Имеешь, имеешь... Трехкомнатную ты уже имеешь. И машину по доверенности. Так что не ори, морячок, а слушайся умных людей...

Стас в гневе крикнул прямо в её нахальные чувственные губы:

— Умных? Я, выходит, тупой? Ах ты, попугай заморский!..

Он схватил первое, что подвернулось под руку и в сердцах хватил об пол. Марина, взвизгнув, бросилась к матери. Мгновенно, словно шрапнель на поле боя, брызнули хрустальные осколки. Рыдающая Марина и воющая Маман ползали на коленях, пытаясь собрать бывшую уникальную египетскую вазу. Кальмарский выскочил на кухню. Грохнул дверью. Несколько минут оттуда доносился его срывающийся голос: «Вот попугаи-то! Ишь, попугаи!..»

* * *

...Стас вышел из машины, промялся до дверей магазина. Внутри творилось что-то невообразимое. Ему это было уже не в диковинку — привык. Неожиданно из толпы пешеходов с пронзительным криком, напоминающим клич японского смертника при нанесении удара на поражение, известного миру как харакири, на него бросился некто. Какой-то тип в замызганной кроличьей шапчонке попытался схватить Стаса за плечи. Экс-борец молниеносно развернулся боком, чуть подсел под нападающего, плотно прихватил его руку и, упруго оттолкнувшись ногами, чётко подбил соперника бедром... Неизвестный плюхнулся мешком, описав дугу. Стас вовремя подстраховал его за руку... Помог подняться... На него смотрело испуганное лицо. Чудилось что-то знакомое. Стас силился вспомнить, на каком корабле он ходил с этим мореманом.

— Извини, друг! Я сразу не разобрался...

— Ничего, бывает... Здравствуй же, дорогой Кальмарский! Дай пощупать щупальцы!..

— Ты никак с «Таймыра»?

— Почти! Мордовские моря...

— Ну, с приходом, старик!

— Скорее с выходом...

— Капитаном всё Тамбовцев? Сколько на пай взяли?..

Мужчина грустно улыбнулся, обнажив кривоватые редкие зубы Запахло свежезаваренным индийским чаем: «Там все капитаны. Перевоспитывают нашего брата... А срок, в смысле рейс, от звонка до звонка...»

И Кальмарского озарило. Перед ним, отряхивая от снега сильно потёртую шубейку, был не кто иной, как...

— Дядя Сява!

— Я, я, племяшик!

Из магазина вывалились две разлохмаченные, но торжествующие фурии, победно вздымающие добычу. Стас представил:

— Супруга! Маман! Вернее…

Дядя Сява прищёлкнул ботинками: «Всеволод Плюхов, экс-заведующий торговой точкой! Возвращаюсь из очередного пятилетнего... творческого отпуска... Приглашаю по случаю встречи в ближайший кафе-шантан...»

Женщины не обратили на Плюхова внимания.

— Какая всё-таки нахалка — в плюшевой пилотке!

— Я тебе мигала, чтоб ты оттирала её в сторону... Что вы сказали?

Дядя Сява похлопал себя по карману: «Отметить! Гамбургский счёт оплачиваю наличными!»

— А-а... — протянула Маман, презрительно поджав губы. — Так это твой родственник? Открой дверцу!..

Стас пригласил и дядю: «Прошу!» У дяди Сявы округлились глаза и тонкие губы: «О! Тво-оя?!»

— Наша! — с нажимом ответствовала тёща, опередив Стаса.

Тот молча повернул ключ...

...Через несколько минут они оказались перед ничем не примечательной дверью квартиры Кальмарских. Она была как две капли воды похожа на соседние двери. Разве только наличие второго глазка, не сразу заметного, отличало её. Впрочем, это различие было несущественным. Таких дверей-двойников, одинаковых по обивке, по невыразительному виду, чему в немалой степени способствует изумительно налаженный бытовой сервис, в городских подъездах великое множество. Трудно предположить, кто обитает за ними: великие труженики или мелкие рвачи, люди передовых взглядов или отсталые, махровые, функционерно-системные...

Верю, верю, дорогой Читатель, что последних — значительно меньше...

— Чтоб глядеть в оба! — не то шутя, не то серьёзно сказал Стае, кивнув на глазки и открыл замки. Войдя в аппартаменты племянника, дядюшка едва не издал вопль изумления: напротив входа в огромном коридоре стояла статуя нимфы из чёрного дерева, на стене висел телефонный аппарат «Ретро», отделанный серебром, в глубь квартиры вела, как хорошо ухоженный газон после лёгкого летнего дождика, изумрудно-малахитовая лохматая дорожка.

Маман чувствовала себя здесь как у себя на работе:

— Зятёк, раздевай своего дедушку… э-э… дядюшку. Проходите, проходите, чего встали, как баран на новые ворота… Нас подняли — мы проснулись, нас толкнули — мы пошли…

— Марина, пошли проверим. Мне пять лет назад такое подсунули за двенадцать бонов!..

Стас выставил парчовые тапки с загнутыми, как у Хоттабыча, носами. Дядя несмело шагнул на ковровую лужайку... Стас вошёл в роль экскурсовода: «Будуары». В спальне стояли две широкие деревянные кровати, разделённые проходом. Окно закрывали длинные шторы из неведомого материала, напоминающего расшитый золотом бархат. Стены были увешаны коврами невиданной расцветки.

— Тысчонки по две, — быстро оценил экс-заведующий, — но если учесть, что пока: я сидел, цены не стояли, то значительно дороже... Дядюшка завистливо цокал языком. Лицо Стаса, напротив, было скучным, голос вяло продолжал спецэкскурсию:

— Мой кабинет.

В комнате было устроено что-то вроде эстрады: стояли микрофоны, висели прожекторы, на рояле лежала гитара, валялись ноты... Повсюду тянулись шнуры, провода...

— Дискоимпульсная установка... Вертушка... Это — стрингс. Стас подошёл к противоположной стене. Там висел настоящий большой штурвал. Моряк погладил его потемневшее от времени дерево: «Боевые реликвии». — Он подёргал свою бороду. — «Это макет моего БМРТ. Ребята подарили... Что там осталось? Гостиная!»

Дядя Сява ойкнул: хрусталь, камин, фонтан...

От обилия впечатлений Плюхову стало жарко. Дядюшка вытер разом взмокшую голову с лаконичной прической штапельным платочком...

Стас указал на мягкий угловой диван — один из предметов роскошного мебельного импортного гарнитура: «Присаживайтесь, дядя! Сейчас поужинать организую...»

— Ты, племянничек... Всё это...,— дядюшка обвёл комнату завидущими глазами, — на заработанное ку-ку?.. Пил?..

Кальмарский отвёл взгляд. Странно усмехнулся:

— Кое-что в Баренцевом море выловил... Есть подарки горячо любящей меня... родни... А в принципе, извлекая звуки, я умываю руки... «По просьбе нашего дорогого гостя Заполярья!» И тэ дэ. Крутимся, дорогой дядюшка!.. Как видишь, не жалуемся! Излишки ещё никому не вредили...

Стас нажал на голову пингвина, стоящего неподалеку. Послышалось шипение. Дядя испуганно дёрнулся. Кто-то горячо задышал ему в бритый затылок: «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой!» Плюхов жалко улыбнулся и, сославшись на общую слабость, нервной походкой направился к туалету. Навстречу ему двигалась Маман, облачённая в прозрачные шорты... Её походка, призванная продемонстрировать обнову, напоминала плохую копию хорошо известной певицы... Дядюшка, прижавшись к стене, пропустил даму.

В туалет-салоне его едва не хватила кондрашка: стены и пол были закафелированы голубым и золотистым, унитаз розовел восточным фарфором, цепочка была из мельхиора, а сливной бачок...

— Рубликов девятьсот, — оценил последний из вороватых могикан...

Бедный родственник с презрением оглядел свои стоптанные «прощай, молодость!», когда-то модный, а теперь занюханный пиджачишко «под Бендера» — бывшего зелёного цвета, старенький полушерстяной шарф... И — зарыдал. По его неровным впалым щекам проворно заскользили крупные горошины... Но это были отнюдь не слёзы прозрения. То катились слёзы ПРЕЗРЕНИЯ.

— Ради чего рисковал? Разбавлял, недоливал, комбинировал... Прятал в штанину шланги… На что потратил лучшие годы? Недюжинный талант, силы, молодость? Чего достиг?.. Люди честным трудом заработали несравнимо больше!.. Больше! Честно!..

Из огромного зеркала в богатой оправе на дядюшку взирало всхлипывающее лицо неудачника... Плюхов взялся за рулончик туалетной бумаги, радужной, как дензнаки. Послышался звук, напоминающий журчание ручья... Затем кто-то закричал совсем рядом: «Барабан был плох, барабанщик бог...»

Глухие, беззвучные — на фоне жизнеутверждающей песни — рыдания сотрясали обоих дядь: в зеркале и его двойника на розовом фарфоре, исступленно бормотавшего неизвестно кому:

— На свободу! На свободу! С чистой совестью!..

В ОБЬЯТИЯХ МОРФЕЯ

Лошадь во сне — вроде бы к дальней дороге.

Кажется, из сонника

ОНА

…Марина огляделась… Площадь была заполнена странными, никогда не виданными существами. Трудно было разобрать в полутьме — люди это или неведомые человекоподобные. Это были какие-то оборванцы в грязных лохмотьях, на которых виднелись кое-где соломенные пёрышки, со струпьями на лицах и язвами на давно немытых руках с обгрызенными ногтями, репьями в спутанных волосах, со следами преступной жизни на безумных лицах. Они, как голодные звери, с вожделением смотрели на неё, привязанную грубой верёвкой в позорному столбу. Верёвка из пеньки больно терзала её нежные ручки в перстнях с дорогими камушками. В них отражались и таинственно мерцали многочисленные факелы собравшихся. Толпа возбуждённо гудела, мычала и гундосила.

Марина вдруг поняла, что речь идёт о ней, смертнице, которой осталось жить совсем ничего. Несколько приспешников ретиво подкладывали под помост, на котором был установлен столб позора, хворост. Неподалёку от её помоста находилось ещё одно возвышение, более основательное. Это была представительная трибуна для официальных лиц, обтянутая какими-то шкурами. Все ждали, когда на неё взойдут самые важные участники и зрители предстоящей казни. И вот на площадь въехала кавалькада всадников на лошадях, защищённых металлическими щитками. Всадники с копьями и мечами тоже были в латах. Всадники окружили помост большим кольцом, оттеснив крупами боевых животных толпу, которая покорно повиновалась.

Марина с ужасом смотрела на происходящее. Она понимала, что скоро состоится нечто ужасное. Её не станет! Но за что? Что она такого сделала всем этим противным зевакам, уродам, калекам? Почему они так хищно смотрят на неё, скаля по-волчьи свои гнилые зубы? И вообще, где всё это происходит? Где она сейчас? Тут подул свежий ветерок, факелы вспыхнули ярче и она заметила на стене одного из мрачных каменных зданий надпись: Амстердам.

Та-ак, вот где её собираются сжечь — в самом центре Европы! Куда смотрит прогрессивная общественность? Что за Средневековье, в конце концов?

Марина гневно выкрикнула толпе: «Что уставились, упыри? Делать больше нечего?! А ну, брысь под лавку!»

Оборванцы возмущённо загудели, замахали факелами, заклацали зубами.

Кто-то из них крикнул с явным иностранным акцентом: «Зобаке — зобачья змерть!»

Марина показала ему язык:

— От собаки слышу, пёс кудлатый!

Возбуждённый улей всколыхнулся, забурлил, заклокотал, как крутой кипяток в большом котле на очаге… Скоро и под ней вспыхнет большой жаркий костёр.

Раздались странные трубные звуки.

«Король» — догадалась бесстрашная мученица.

На площадь величественно въехали позолоченные кареты.

— Их Величество герцог Пепсикольский король всебаварский Карл стосемнадцатый! — прокричал глашатай в ермолке…

Из кареты появился сам король с королевой. Затем из прочих карет, стряхивая солому и сено, повылезала и их свита.

Толпа встретила прибывших восторженными криками, одобрительным свистом и кричалкой: «Карлуша — чемпион! Всех заткнёт за пояс он!»

Прибывшие, не спеша, взошли на трибуну. Худосочный жердястый король с небольшой мельхиоровой короной — с тремя-четырьмя изумрудами — на голове и в бархатной голубенькой мантии встал в центре, рядом припарковалась толстуха-королева, похожая на упитанную свинку, остальные распределились по трибуне, согласно ранжира и купленным билетам… Билетная касса, кстати, находилась неподалёку от площади и работала без перерыва на обед… Возле заветного окошечка толпились припозднившиеся оборванцы…

Барабанная дробь.

Король громко высморкался в большой шёлковый платок и взмахнул им три раза.

«Бедноват корольчик-то, — заценила имидж правителя виновница «торжества».

Вперёд выступил вельможа со свитком.

«Королевский прокурор, — сообразила Марина, — сейчас зачитает приговор. Интересненько, что они мне шьют?»

Нацепив на длинный нос с чудовищной горбинкой пенсне, прокурор в мягкой шляпе, стал громко читать:

— Леди энд джентльмен! На основании статей 57, 58 и 59 королевского уложения о наказаниях от 1581 года, приговорить Ветрову-Кальмарскую Марину Марковну к смертной казни через подкопчение и дальнейшее съедание…

«Съедание? Так вот почему у них такие голодные взгляды! Жареного-пареного захотели… А что, я ничего, упитанная… Полакомиться можно…» — философски размышляла в это время смертница. А вслух крикнула продажному юристу:

— За что, чувак, сразу к высшей мере? Вначале на поруки берут!

— Кто берёт?

— Наш самый справедливый народный суд!

— А наш ещё справедливее, потому, что Европейский!

— За что приговорили-то, изуверы?

Прокурор, поправив золотое пенсне, продолжил:

— Эта иностранная гражданка, как видите, довольно смазливая. Значит, вполне может быть ведьмой.

— Это всё макияж! Наклеенные ресницы и помада! А так, когда я умоюсь — очень даже противная! Вроде бабы Яги! Хоть детей пугать! Глядите!

И Марина скорчила страшную рожу…

Отчего толпа развеселилась:

— Красотка! Красотка! Красотка кабаре!

Выждав паузу, обвинитель продолжил:

— Кроме того, подсудимая дурно влияла на наших соотечественников, демонстрируя чуждый нам коллективизм и презрение к вечным ценностям. Она отказывалась в своей повседневной жизни от денег, украшений, золота!

Толпа всколыхнулась:

— Вот дура!

— Сами придурки!— заорала приговорённая к поджариванию.

— Никакая я не коллективистка! Я в профсоюз-то под давлением вступила! Честное пионерское! Но профвзносы давно не плачу!.. А золото, брюлики и вашу валюту просто обожаю!

Королевишна, едко улыбаясь, нежно прохрюкала своему: «Не верь ей, Карлуша! Туфту гонит…»

Тот поднял прокуренный жёлтый палец:

— Во-от! Бабу не обманешь! Она нутром фуфло чует!

— Протри очки, погладь кальсоны! Разуй глаза, феодалист несчастный! Видишь?!..

Подсудимая мигом перегрызла путы и гордо продемонстрировала королю, его хрюше, прокурору и толпе свои золотые побрякушки. Правитель завистливо прикинул стоимость предъявленных вещдоков:

— Гульденов на тысячу! Даже на две!

Он тут же подозвал ручного генпрокурора, что-то шепнул ему в большое, похожее на ослиное, волосатое ухо. Тот скоренько внёс страусиным пером в приговор корректуру. И зачитал толпе:

— Имеющиеся в деле вещественные доказательства, а именно, золотые перстни, каковые приговорённая, маскируясь, одела для отвода глаз, конфисковать… Приговор обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно!..

Король кивнул и громко в три колена протяжно чихнул.

Толпа нищих иноземных бомжей выдохнула:

— Будьте здоровы, ваше вели-чест-во!

Король вяло взмахнул платочком, на котором виднелась белая полоска ткани с лейблом: «Амстердам. Прачечная № 13.»

Барабанная дробь.

Шеренга пеших солдат с факелами в руках, браво маршируя по вонючей грязи среди оборванцев в рубищах, приблизилась к помосту Марины.

У неё сжалось от страха сердечко, но отважная северянка крикнула:

— Да что же это за Средневековье! Людей по навету сжигают! Ваша я, вся с потрохами! Можете у мамы моей спросить! Мама, где ты? Мама! Мама!..

…Марина очнулась вся в поту. Стас участливо приобнял её: «Ну что ты кричишь, моя славная колдунья? Приснилось что?..»

Этот странный сон долго потом не выходил у неё из головы, сплошь унизанной кругляшками бигудей…

* * *

ЕЁ МАМА

…Галина Георгиевна долго не могла уснуть. Ворочалась, то укрываясь тёплым верблюжьим одеялом, то сбрасывая его. Бессонница даму обычно не мучила, Маман, как правило, засыпала сразу, набегавшись за день. Может, кофе на работе перепила? В проектной конторе за рабочий день чаепитий было немало. Официальных предполагалось два: в 10.30 и в 15 часов. Но практически, если не было совещаний у директора или главного инженера и не предстояла сдача проекта, фуршетики с кофе, бутербродами, тарталетками, салатиками, канапе и т.п. начинались практически сразу со звонком, извещающем о начале очередного трудового дня.

Услужливые помощницы Шура и Нэля готовили снедь, сервировали чайный стол, готовили дефицитный бразильский кофе, до которого начальница была весьма охоча. Кофе она предпочитала не с сахаром, а с перцем. В коридоре второго этажа гуляли флюиды дорогой колбаски, буженины, специй и заморских горячих напитков…

Нет, не перепила она кофе. Беспокоило другое. Вот уже второй месяц новый директор разговаривал с ней как-то странно. Было такое ощущение, что шеф стал к ней привязываться по пустякам. Искал повод сделать лишний раз замечание, придирался. Вначале, год назад, когда ушёл на пенсию Ефим Иванович, они с молодым назначенцем казалось нашли общий язык. А вот теперь… До Ветровой доходили слухи, что её подсиживает Юлий Васильевич, руководитель сектора в её отделе. Говорили, что он просто не вылезает из кабинета нового директора, всячески выслуживается… Правда это или нет — неизвестно, но… Надо было что-то предпринять! Срочно!.. Надо…

…Неожиданно зазвонил телефон. Звонили из облисполкома. Сообщили важную новость: её утвердили делегатом Всесоюзной конференции передовиков. Ехать в аэропорт нужно немедленно, через четверть часа за ней заедут на тарантасе.

— На лошади?— удивилась начальница-передовик.

— А что тут особенного?— ответила руководящая трубка.— Бензин кончился, мировой энергетический кризис… Плюс экология…

…Лошадка оказалась довольно борзой и они с возницей быстро доскакали прямо до взлётной полосы…

…Самолёт стремительно побежал по бетонке…

…Москва, как много в этом звуке!.. Давно не посещала она белокаменную обстоятельно, только проездом. Чаще — пролётом, когда направлялась в отпуск за рубеж. И вот прибыла на целую неделю, как значилось в командировочном удостоверении… Явиться в первую очередь следовало не в Колонный зал Дома союзов, где обычно проходили подобные мероприятия, а в Спасскую спецбольницу.

Товарищи из Оргкомитета пояснили, что всех делегатов-передовиков в обязательном порядке обследуют по части здоровья, так как многие из них просто горят на работе и не щадят себя…

Ей предоставили просторную каменную палату, с огромными резными колоннами и сферическими сводами. Солнечный свет едва проникал в палату сквозь узорчатую слюду фигуристых окон. Галина Георгиевна сразу перешла к водным процедурам, погрузившись в огромную бочку с горячей водой. Тут же медсестра в сарафане подала её любимый кофе и принесла новую больничную — полосатую — пижаму:

— Через четверть часа вас, уважаемая, ожидает лаборатория, готовьтесь.

Отвесив поясной поклон, медработница, пятясь и кланяясь, исчезла…

…Несколько ассистентов быстро и аккуратно взяли у неё анализы, прощупали пульс, сделали рентген…

Маман услышала, как шептались за её спиной эскулапы:

— Превышение в три раза!

— Поразительно!

Ближе к вечеру её пригласили на симпозиум.

…И вот Маман уже входит в огромный, ярко освещённый актовый зал. Он заполнен до отказа людьми в белых, синих и полосатых халатах. Прибывшую просят подняться на сцену и сесть в президиум.

Гремят аплодисменты. Галина Георгиевна, поколебавшись, подчиняется общей воле. Странно одной находиться в президиуме, она к этому не привыкла.

На сцене появляется диктор ЦТ Игорь Кириллов.

Он объявляет:

— Говорит и показывает Москва! Работают все радиостанции и телестудии! Начинаем трансляцию исторического заседания. Слово для доклада предоставляется!

На небольшую трибуну, стоящую сбоку, выходит седой академик. На его голове квадратный головной убор с кисточкой. По-видимому, он и есть главный докладчик.

— Товарищи! Как известно, в науке нет лёгких путей! А все пути— неисповедимы! Любая теория сильна только тогда, когда подтверждена практикой… Сегодня мы приветствуем уникальную женщину. В чём её отличие от других, так скажем, сестёр по полу? А тем, коллеги, что она достигла в своей деятельности огромных высот. Её результаты поражают. Эта женщина руководит большим отделом, принимает неординарные решения не только на работе, но и в быту. Берёт на себя, так сказать, слишком много, а именно — штурвал судна. А всё почему? Да потому, что у неё, как показывают исследования, в несколько раз превышено содержание мужского гормона — тестостерона, а женские гормоны — практически не обнаружены!

Зал зааплодировал. Маман ничего не понимала, но, помахав аплодирующим, с деловым видом стала что-то рисовать в блокноте, находившемся на столе, накрытом зелёным казённым сукном. «Если аплодируют, значит, с должности не снимут! — решила она. — И не посадят… Хотя зачем тогда выдали эту странную пижаму!.. Или по Стеньке и кепка?..

Академик психологии продолжал тем временем:

— В чём отличие мужчин от так сказать женщин? Я имею в виду, коллеги, не то, что находится у них ниже пояса, а то, что повыше — голову. Во-первых, шея у женщины длиннее мужской. От одного до тридцати сантиметров. А ухо улавливает в полтора раза больше звуков. А если взять в расчёт оба уха, то звуков будет уловлено значительно больше! Не зря в народе говорится: женщина любит ушами!..

Но не это самое главное.

Науке известно, что мужчины в своей мыслительной деятельности используют, в основном, левое полушарие головного мозга, а женщины, наоборот, правое. Мужчины логичны, женщины — эмоциональны. У мужчин расчёт и знания, у женщин наитие и эмоции. У нашей же уникальной пациентки — всё смешалось, как в доме Облонских. Она и эмоциональна и рациональна! Единственная на всю нашу необъятную страну. От Балтики до Тихого океана… Даже больше — от Тихого через Атлантику до Тихого!.

Слова уважаемого мужа науки снова прервали продолжительные овации и отдельные крики «Браво!».

«Не снимут, однозначно. А возможно и орденом «Мать-героиня» наградят. Или Спецпремию дадут! С паршивой собаки хоть шерсти клок…» — решила Маман.

Докладчик продолжил:

— Теперь вопрос ко всем делегатам: когда Человечество достигало своего максимального развития? В социальной, просветительской, научно-технической и бытовой сфере? Правильно, во времена матриархата. Устраивает нас сегодняшняя жизнь? Не всегда и не во всём, как считают многие. Вывод: срочно нужен матриархат. Но не прежний, дикий, доморощенный, а новый, осмысленный Матриархат! Когда женщин в управлении всех процессов на планете будет явное большинство. И это логично — у них развит инстинкт материнства, они будут защищать нас, мужчин, как своих детей малых от всех невзгод. Кормить, так сказать, сисей… Простите, мощной грудью, и убаюкивать!.. Вы согласны?

Зал вспыхнул продолжительными овациями. Купаясь в них, докладчик спустился со сцены.

Маман сделала пометку в блокноте: «Эти чокнутые хлопали 15 минут!»

Сама же приободрилась: да, вот мы какие!..

Диктор ЦТ достал из кармана бумажку и прочёл: «Слово предоставляется товарищу Обалдуеву, доктору психологии, заведующему лабораторией ДНК».

Из зала к трибуне поднялся ещё один тщедушный гигант научной мысли. Учёный был в потёртой шапчонке, в которой едва угадывался бывший весёлый попрыгун-кролик, в драной тельняшке, плисовых шароварах и в домашних тапочках на босу ногу. Похоже, давно не мытую… Его манера двигаться напоминала дядю Сяву… Доктор, почесав левой рукой правое ухо, тоже достал из кармана помятую бумажку и навёл на неё лупу:

— Я предлагаю утвердить на посту Главной хранительницы Матриархата присутствующую здесь в полосатой пижаме Маман.

Ведущий Кириллов спросил: «Какие будут мнения?»

В зале вскочил с места руксек Юлий Васильевич:

— Товарищи психонервотерапевты! Галина Георгиевна — прекраснейшая кандидатура! Она отлично руководит руководимым ею отделом, постоянно перевыполняет план на пять процентов и периодически на десять! Товарищ Ветрова Гэгэ регулярно наращивает темпы проектирования, утолщая тонкие линии на чертежах, благодаря чему их видно даже издалека… А пунктирные линии она новаторски превращает в сплошные, что значительно сокращает сроки подготовки проекта и приближает начало строительства свинарников, скотных дворов, овощехранилищ и других социально значимых объектов проживания людей. Её кандидатура — единственная возможность покончить с, прямо скажем, позорным патриархатом и изменить мир к лучшему!

Новые овации.

«Нет, зря про него болтали всякое! Благородный человек!» — мыслила Маман.

— А что? Почему бы и нет? Кому же ещё руководить и быть самой первой в Матриархате! Не этой тряпичнице Бабуриной же…

— Есть другие кандидатуры? — спросил диктор.

— Не-ет, — взревел восторженный зал.

— Самоотвод имеется?

Галина Георгиевна решительно заявила:

— Ну, раз вы мне доверяете, какие могут быть отводы?… Доверяете ведь?..

— Да-а, — заорала наэлектризованная аудитория.

Игорь Леонидович приступил к главному: «Проголосуем, товарищи мужчины нашей страны и всего прогрессивного Человечества? Кто ЗА? ...Та-ак, счетоводы подсказывают, что триста тридцать два… Против, конечно никого?…

И тут с места как Ванька-встанька выскакнул директор проектной конторы, где работала Галина Георгиевна:

— Против я и весь коллектив нашего учреждения, а это плюс ещё триста тридцать три человека! Она неважный руководитель, плохой организатор, никчёмный специалист. Её чертежи мало кто понимает, а почерк вообще неразборчив…

Директор помахал каким-то длинным, как обои, чертежом.

— День деньской эта несознательная личность только и делает, что пьёт кофе с чёрным перцем…

— Чего?— огрызнулась пришедшая в себя кандидатка на мировой пост. — Не было этого никогда!

— Не было? Ещё как было! — Директор достал из папки чью-то докладную.-Вот… понедельник. Пила кофе с перцем восемь раз… Вторник. Семь…

— Так ведь с красным, а чёрный вообще никогда не принимаю! Даже в супе харчо!

— Красный… Сама подтверждает, товарищи учёные! В общем, пьёт вместо работы сами знаете что с красным перцем и бегает потом в рабочее время по магазинам в поисках тряпок, как наскипидаренная… На должность руководителя всего Человечества явно не годится! Она завалит нам весь Матриархат!

Услышав шокирующий компромат, зал загудел, затопал, засвистел. Раздались возмущённые крики:

— Позор!

— Ни стыда, ни совести!

— Гнать таких женщин!

— Отказываемся от её сиси!..

…Свист и крики оглушили Маман.

Прямую телетрансляцию тут же прервали и пустили в эфир «Спокойной ночи, малыши!», хотя было ещё пять часов пополудни…

На экране, установленном возле сцены, появились персонажи детской передачи вместе с тётей Валей.

— Здрассте, мальчики и девочки! — сказала популярная телеведущая.

— Вы уже сходили на горшок? — ехидно спросил Степашка.

— Тогда марш в кровать, птенчики! Карр! — подхватила Каркуша. — Кому сказали — спать! Галчонок, это тебя касается в первую очередь!..

И птица больно клюнула Галину по затылку.

Галочка в ужасе проснулась…

После вчерашнего обильного застолья нестерпимо болела голова…

* * *

ЕЁ МУЖ

…Сумерки стремительно сгущались. На юге ночь наступает совершенно неожиданно. Особенно здесь, в Малой Азии. Как будто мир оказался в огромнейшем планетарии, где служитель реостатом убирает свет и включает мириады звёзд там, наверху… А вот и Луна, отсвечивая как дорогое мельхиоровое блюдо авторской чеканки, выплыла на небосклон из ниоткуда: смотрите, вот она я!...

Стас прибавил шаг, направляясь в порт, где стояло их судно… Как он зашёл, бродя по незнакомому городу и разглядывая невиданные постройки, дома из розового туфа, каменные лестницы, виадуки, колоннады, мраморные скульптуры (умели же строить в древности!) так далеко?.. Кальмарский взглянул на свои командирские часы. Он явно не успевал к отходу, а впереди, похоже, ещё несколько километров пути…

За спиной послышалось цоканье лошадиных подков о булыжную мостовую и громыханье арбы с пустыми бочками.

Это ехал пожилой горбоносый грек…

Моряк проголосовал.

— Товарищ! Huvyа Ilta! (добрый вечер — финск.) Извиняюсь, гражданин хороший, подбросьте в порт!

— Аvrio, мetavrio, кerya! (Завтра, послезавтра, господин! — греч.)

Старик в феске показал на глиняную табличку: «V park»…

На одной из бочек красовалась надпись: «Diogen»…

— Стоп-машина! — воскликнул припозднившийся ценитель старины и помахал своими зеркальными очками. — Ченч!

— Ченч?— возница тут же обрадовано тормознул свою тощую пегую кобылу.

Толи от «водителя», толи от бочек сильно разило прокисшим вином…

…Когда они приблизились к причалу на дребезжащей повозке, удивление Стаса было безмерно: их траулера «Тихий Мурман» там не было. И вообще, всю гавань заполнили какие-то странные корабли. Все они были деревянными, с парусами, невиданной формы…

Повсюду горели костры, голубоватые языки пламени жадно лизали тьму наступающей бархатно-чёрной ночи…

Неизвестные фигуры, споро двигаясь по деревянным сходням, грузили на многочисленные суда кули из рогожи, мешки, тюки, катили бочки, очевидно, — с виноградным вином, уксусом, оливковым маслом, пресной водой…

Внезапно к нему с воинственными гортанными криками подбежали какие-то люди, вооружённые мечами и копьями. Это были грозного вида мужчины, но в коротких юбках из бычьей кожи… Овальные щиты прикрывали их туловища, на голове у воинов были конические шлемы…

Они умело окружили незнакомца-Стаса — и что-то быстро залопотали на непонятном языке. Некоторые стали угрожающе обнажать свои мечи, хищно блеснувшие при мятущемся свете факелов…

— Кerigos amigos, buenos dies! (дорогие друзья, добрый день! — испанск.) — поприветствовал их мореман. Но военные его не поняли.

— Guten аbend! (добрый вечер! — немецк.)

Стражники продолжали свой стрёкот, не предвещавший добра…

«Вроде бы на греческом кричат… Старогреческом… Та-ак…»

— Щас, товарищи, одну секунду! Мемentо моri (помни о смерти — латинск.)…

Стас лихорадочно стал припоминать что-нибудь из этой оперы.

Факелы зловеще потрескивали на ветру, предвкушая осветить нечто ужасное…

— Гомер!

— О-о-о!

— Посейдон!

— Э-э-э!

— Аристотель… этот… Онасис!

— Ы-ы-ы!

— Одиссей!

— Я-я-я!!!— отозвался самый мощный из воинов. И сделал чеканный шаг из строя.У него были длинные, слегка вьющиеся, седоватые волосы, грубое, словно высеченное из прибрежной скалы, лицо украшали многочисленные шрамы. Густая курчавая борода с седым клоком добавляла ему мужественной привлекательности. Золотой обруч, обрамлявший лоб, выдавал его знатный сан.

На удивление, он тут же перешёл на разговорный русский…

— Я ест цар Итака Одиссей!

— Да ну?! — изумился русский мореход.

— Ну да! — подтвердил предводитель. — Мы здесь брал Троя, десятый лет… Кто ест ты, иноземетс?    

— А я есть… Тьфу ты! Я — советский моряк… Путешественник, так сказать… Как Миклухо-Маклай! От своих отстал…

— Маклай?

— Ну, вроде того… Он, как и мы с вами, тоже с бородой был… Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз!

Воины оживились:

— Олимпиада-восемдесьят?!. Ласкавый Миска, досвидос!

— Si! Ya!..Ui, месье! (Да-да!)

— Мы уезжать домой… Не взять этот проклятый Троя… Я ест неудачник…

В глазах предводителя войска предательски блеснули росинки слёз…

— Как я буду смотреть глаз лупимый семья? Свой народ… Не наказал враг, ограбивший нас… Деифоб блаженствует с Еленой…

Стас пожалел Одиссея да и всех этих усталых от скитаний бедолаг.

— Стойте, ребята! Вы не лузеры! Отступать рано! А коня вы уже дарили?

— Какой ешчё кон, — насторожился Одиссей.

— Объясню… С ним вы сможете одолеть ваших кровников-троянцев...

Глаза царя вспыхнули надеждой:

— Оrei! ( Прекрасно! — греч.) Помогайт, советико маринер! А тьебя потом мигом доставим куда надо… У нас… сто двенадцать кораблёв…

Он махнул бронзовым мечом с позолоченной рукоятью в сторону бухты. И зычным хрипловатым голосом прокричал своим многочисленным грузчикам, чтоб несли реквизит обратно на берег…

— Так какой кон? Арабская скакуна? Монголская степняка? Владимирская тяжёловоза? Орловский рысака?..

— Чудак, ты что, мифы Древней Греции в школе не проходил? Деревянный!

— Я цар! Сын Лаэрта и Антиклеи! Внук известного Автолика! Зачем мне ходя в средний общеобразовательный скола? — Одиссей запахнул белую войлочную накидку, так как от моря потянуло холодком. — А разве лошад бывают деревянный? Как в сахмат?

— Не бывают! Но у нас будет!

— Как это?

— Элементарно, Ватсон! Берёте доски и брусья, колёса от телеги и строите огромного коня… Нет, лучше лошадь — меньше материала потребуется… И дарите его воинам Трои!

— Слушат, иноземетс! Да этих упрямцев крутить вертел мало, а ты ессё с подарками. Десятый год не сдаются, как мы ни пытатся. Вон, у Диомеда спросить. Ми вместе ходить тайно разведка в Трою. Два раз. Нось.

Один из стражников в красном плаще и с коротким мечом подтвердил:

— Да, братишка, девьять лет с лишним бьёмся! Не сдаются, заморские гады! Речку им перекрыть, они колодцы выкопать. Дохлых кошек в город набросали — они из них шаверму сделать и интуристам продать… Горшки с греческим огнём за высокие стены бросали, так троянские мужики их из своих … природных «шлангов» … потушить, перед этим пить много дешёвого финикового вина…

— Чудилы! Да ведь внутри лошади будут сидеть ваши самые отважные воины!

— Ешчё и лучший воин им отдать?! Ти что предлагать! — возмутился принципиальный царь Итаки!

— Подослан врагами, шеф! Надо с ним кончать! — Диомед взмахнул холодным оружием, рукоять которого была украшена фионитами. Стаса мгновенно пробил озноб.

— Очумели совсем, салаги!— закричал Кальмарский, чувствуя, что ещё секунда и всё, будут кранты. А ежели выражаться культурно — поздновато будет. Прикончат!

— Да наши воины внутри спрячутся, чтобы ночью скрытно вылезти оттуда через потайной люк, перебить вражескую стражу и открыть вашему войску ворота Трои!!!

— Evriка! — заорал Одиссей. — Вот это трюк! Да ты, братишк, хитрость превзошёл мой дедушк Автолик, прославленный криминалный авторитета!

— Крутой пацан! — подтвердил Диомед. — Сгодится нам, Одессюша… Молотог! Кстати, а где мы взять молотог? Пила? Гвозд?

Стас пожал плечами: «Ребята, это не мои проблемы! Ищите на базе снабжения Стройтреста… Ладно, пойдёте в хозяйственный магазин номер пять Горпромторга… Скажете — от Станислава Пантелеевича…»

— Хоросо, — согласился обрадованный Одиссей. — А то в Гресии нисего нет… Тоска можно добыть, разобрав часть кораблёв… Не подсказать, уважаемый инженер советико, каковы габарьити этой efaltirio(конь — греч.)?

Стас прикинул: «Можно сделать по закону египетского треугольника».

— Это как?

— Темнота! Ну, в школу к Пифагору не ходил, так хоть дома бы учился математике, у гувернантки..

— Мой гувернантки меня другому научили… В восемь льет…

Одиссей захохотал. Толпа воинов оценила шутку и тоже загромыхала, разбудив прибрежных чаек. Птицы испуганно заметались над волнами, мешая любопытной Луне смотреть на происходящее… Выглянули из моря и уснувшие было миролюбивые дельфины. Трассирующие неоновые рыбки, взлетевшие над ними, усилили волнение обитателей вод…

— Вот цари пошли! Тут война идёт, решающее сражение предстоит, а он всё о… Донжуан!

— Я не ест Дон… разврадник! Я лупить своё жена…

Одиссей засучил рукав и показал наколку на предплечье. Читай: Бе-Не— ЛОПА!

— Пенелопа?

— Да, мой лупимый жена Бенелопа! Племянница Тиндарей… Ждёт меня вместе с сынком Телемахом…

Одиссей гордо продемонстрировал вторую наколку…

После чего царь пригорюнился было, но быстро взял себя в руки.

— Пошли на таверна, ти наверно голодать? Там обзудим детал…

— Поужинать можно, — согласился новоиспечённый механикус-консультант...

…В припортовой таверне было многолюдно и стоял дым коромыслом. Кроме воинов Одиссея, так находились женщины, род древнейших занятий которых легко угадывался по их полуобнажённым телам и завлекательным улыбкам, рабочие, каменотёсы, докеры, музыканты и многочисленные журналисты, прибывшие сюда со всех концов света для освещения в Древних СМИ взятия Трои…

Главком экспедиционных войск древних греков сделал поистине царский заказ, кинув бармену увесистый кошель с золотым песком…

— Сдача не надо!.. И что за егибедский четырёх… эээ, трёх-уголник?

— У него параметры: три, четыре, пять! — Стас понизил голос. — Вот и мы сделаем габариты кобылицы, кратные этим соотношениям : ширина — шесть, высота — восемь, длина — десять!

Значит, в брюхе легко вместятся тридцать шесть СОБРовцев…

— Tavmasiya (Чудесно! — греч.) — воскликнул подзахмелевший от коньяка Метакса Одиссей и подмигнул одной из гетер. Рыжеволосая шалунья послала в ответ нежный воздушный поцелуй…

Стас нахмурился.

— Ловелас…

— Пойми, брат — девять лет без шура и без мура… Сплошные бои, Геллеспон, Лесбос, интриги, штормы…

Шустрая соседка подскочила к их застолью:

— Можно вашей горчички, мальчики?

Одиссей галантно передал специи. Дама задержала свою шаловливую ручку на его огромной ладони…

— Гвозди лучше брать сто на восемь, а доски — не меньше сороковки. Главное — не должно быть никаких щелей!..

— Пасему? — Одиссей зачерпнул оловянной ложкой овощное рагу турлу.

— Чтоб сквозняка не было! А то продует, спецбойцы начнут чихать. А троянцы и скажут им: «Будьте здоровы!.»… И нужен салидол, чтоб шарниры потайных люков не скрипели…

— Теменон, записывайт! — приказал предводитель одному из воинов. Тот услужливо достал из ранца грифельную доску и мел.

— Товариса Архимеда, сколко надо гвоздёв?

— Два пуда хватит!

И тут Стас заметил, что смачная рыжая посетительница, зазывно погладывавшая на Одиссея, тоже что-то фиксирует у себя на полной ноге, приподняв под столом пёструю юбку.

— В какой цвет лошадь покрасим, заказчик?— спросил моряк Одиссея, но тот уже молчал, приморившись. Царь опустил свою крупную голову на стол, отчего седеющие локоны вольно разметались по кружевной скатерти.

— Ладно, покрасим в синий цвет. В яблоках! Пиши, друг!

— Мозет, в помидора? — предложил военный писарь.

— В яблоках! Красных!

— Посему?

— Дураки красное любят!..

Стас незаметно сделал знак Диомеду и показал глазами на жрицу любви. Тот пил только сок смоковницы, так как недавно зашился, и всё быстро понял.

— Пойду освежусь! Где тут у вас гальюн? — Он, пошатываясь, пошёл к выходу.

— Шурупов понадобится тонна… Тысяча килограммов…

— Шутишь?! Целая тысяча!— удивилась пышнотелая соседка с отсутствием морально-нравственных тормозов.— И можно помедленнее?! Я не успеваю!..

— Да, помедленнее! Дама просит!— поддакнул командированный царь Итаки, подняв голову от стола. И тут же вновь припал щекой рядом с блюдом, где возлежали средиземноморские лобстеры, греческий салат и фаршированные оливки…

Лицо падшей женщины показалось Кальмарскому до боли знакомым.

И тут зазвучали инструменты в руках музыкантов. Солист в длинной сутане сладкоголосо запел:

— Good bye, мy love, goodbye!

— Демис Русос?! — обрадовано закричал Стас — Можно автограф?!

Бородатый солидный певец улыбнулся и благожелательно кивнул фанату…

— Стоять! Ноги вверх! На стол!

Это к шпионке подкрался верный Диомед с тремя стражниками.

Рыжая бестия резко повернулась на крик:

— Ноги? Пожалуйста! Любуйтесь! Ещё никто не хулил…

Она закинула свои прелести на стол с холодными закусками…

В глаза бросились её шикарные сандалии и эффектный педикюр. А всё пространство от её коленок и выше было испещрено цифрами и буквами, из которых Стас распознал только альфу и омегу…

И тут советский тралфлотовец узнал, наконец, шпионессу!

— Так это вы-ы-ы?!

Бармен вдруг объявил во всеуслышание: «Сиртаки! Танцуют все! Даже те, кто обычно не танцуют!»

Разгорячённая толпа кинулась на танцпол.

Агентка Трои тоже резво прыгнула в ту сторону.

Стас схватил её за короткий рукав платья. Дама взвизгнула, неожиданно извернулась и больно укусила моряка за палец… Рукав её одеяния затрещал и засланная сиганула в толпу танцующих. Диомед метался со своими помощниками в этой прыгающей потной мешанине, пытаясь изловить лазутчицу.

Но Мата Хари-2, сбросив рыжий парик, бесследно исчезла.

Стас махал в задымлённом воздухе таверны, насыщенном нездоровыми страстями, окровавленным пальцем:

— Ну не лямбда ли? А? Кусачая Горгона…

От столешницы оторвалась лохматая голова многострадального Одиссея. Золотой обруч уже не украшал царское чело… Он исчез… Как и часы Стаса…

— Что? Кто ест гаргона?

— Галина Георгиевна, вот кто! Маман! Моя оппонентка! Теперь твой главный подвиг под угрозой… С чем ты явишься к Пенелопе? К народу своему?

— Кто ест Бене… лопа?

— Жена твоя, забыл?..Жена-а!.. Женаа…

…Марина вскочила с дивана, включила ночник в виде небольшого аквариума со светящимися рыбками:

— Ты меня звал?.. Водички хочешь?

— Пластырь шилом неси, перекись водорода и бинт!

— Зачем?

Стас показал жене указательный палец. На нём чётко просматривался укус чьих-то хищных зубов…

— Кто это тебя так?

— Скажи спасибо своей милейшей мамочке!.. А ещё передай, что Трою мы всё-таки взяли!...

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Каждая палка — о двух концах.

Народная мудрость

Так-то, по сердцу, лучше, способнее!

И тебе опосле покой будет на душе!

Противу совести да противу воли ежель

чего сотворишь, после сам ся покаешь сто раз!

Д. Балашов («Бремя власти»)

Стас проводил дядю Сяву до самого вагона с огромными буквами «Полярный». К чувству неприятия, сохранённому с мальчишечьих лет его надёжной памятью, сейчас примешались новые: сочувствие, жалость. Ему было жаль постаревшего, осунувшегося дядюшку. Куда делась улыбка довольства, благодушия? Что-то в этом немолодом человеке предостерегало: смотри, смотри внимательнее... Не повторяй его судьбы!

Жизнь у дяди Сявы, судя по его рассказу, получилась совсем не такой, какой он себе её когда-то нарисовал. Дети выросли и отвернулись от него, постоянно отсутствующего... Жене тоже всё надоело: клятвы, уверения, что начнёт с начала. Забыла все его дары, поездки к морю, «праздники», которые устраивал ей и себе после удачных ревизий... Забыла-а... Соседка написала года два назад письмо в зону — жена нашла себе другого. Как в песне. Вернее не скажешь...

...После проводов Плюхова Стас всю ночь промучился в кошмарном полузабытьи. День прошёл как в тумане. Вечером он играл в ресторане. Попросил ребят, чтоб пели за него. Алекс Чайкин понимающе подмигнул: «Перебрал?» Стас не ответил, подключился к усилителю, взял пару аккордов...

— Дорогие друзья добрый вечер здрассте для вас сегодня играет и поёт популярный ансамбль исполняющий музыку в стиле рок оверкиль итак начинаем свою программу — без каких бы то ни было знаков препинания интимно-самоуверенно электронным голосом проинформировал посетителей ресторана Алекс. «ОВЕР-КИЛЬ!..»

Ударник отстучал счёт. Поехали...

Зал постепенно наполнялся, дух густел, ритм накалялся... Перерыв.

Стас заметил крупного улыбающегося парня, направлявшегося из глубины зала. Парень приветливо махал рукой...

— Дима! Какими судьбами?! Привет, старый бродяга! — Стас обнял друга.

— Только причалили! Аргентина, Канары, был заход на Кубу... К нам возвращаться не собираешься? Ребята тебя часто вспоминают... Таких моряков жаль терять...

— Не знаю, Дима... Тоска здесь. Ты случайно не женился...

— Боже упаси!..

— Что так?

— На вас, женатых, поглядишь, какие вы развесёлые, поневоле не захочешь! Дима-бункерман пытливо взглянул на Стаса.

Тот кисло улыбнулся:

— Так, что-то сегодня нездоровится... Ты заходи ещё, я закажу столик, проблем с местом не будет! Серьёзно, заходи завтра!.. Угощаю. Завтра весь вечер для тебя будут петь... Сегодня... Горло...

— Да, оно конечно... Ну, работай... Я — тут, недалеко, с Таней... Помнишь, как ты с ней купался?..

...Снова загремел ударник, завыла «Ямаха», захрипели голоса... Всё это сейчас жило отдельно от него.

Возбуждённый мозг постоянно возвращал Стаса к мрачной действительности: странные отношения с женой, которая нравилась ему как женщина и которую он ненавидел за расчётливость, алчность, ругая себя за тот день и час, когда в каком-то мстительном исступлении провел у неё первую ночь, потом позволил себя одурачить, на спор выпив две бутылки водки, затем бездумно согласился на свадьбу... Как всё глупо! Каким же идиотом надо было быть, чтоб так всё запутать!..

А гипнотическое влияние Маман, играющей с ним, взрослым и самостоятельным мужиком, как с котёнком... Бешеная гонка за деньгами и благами, новые знакомые с черепами мыслителей, запросами министров и плотоядными глазками, блеск и мишура, их напускная порядочность...

* * *

Эта ночь была под стать предыдущей — неспокойная, с провалами и возвращением в сегодня...

— Боже, как я живу! Да я ли это? Или всё это сгинет утром... Будет легко, светло... Если бы! Куда же я? Мы? Зачем?.. Нет, так нельзя! Не-ет, отдать швартовы! Роскошь? К чёрту! Да здравствует ветер!.. Чайки, волны, швартовы... Что нужно: море, адская усталость, глаза... Её глаза. Она будет ждать на берегу...

...Она. Больше года прошло с того дня, когда Нина провожала его в рейс. Стас и сейчас видит её белозубую улыбку, на одном зубе чуть заметная щербинка, грустинку в омутовой глубине глаз, слышит мягкий, грудной голос: «Возвращайся, Стас! Стас!»

— А? — он открыл глаза. Ночь. Жена во сне придвинулась к нему мягким, тёплым боком.

Стас, скрипнув зубами, отвернулся к стене: «Врунья! Все они... Зря терялся, была бы, наверное, только рада! Размяк, как кисель (он с детства не любил кисель, это было сущее назакание — пить кисель). Им только одно подавай. Да мани-мани...»

...Стас саженками поплыл на другой берег. Ребята с восхищением смотрят с крутизны...

...Навстречу, держась за огромный портфель и взбивая ногами пену, плывёт дядя Сява. Он, брызгаясь, что-то мычит, затем выбирается на мелководье, трясущимися руками раскидывает мятые деньги... Они летят, летят... Падают на ресторанную эстраду. Человек в кепи швыряет их и кричит гортанным голосом властной женщины: «Зятёк, «Барыню» играй!» Хлопает шампанское, летят брызги... Это снова, как тогда в рейсе, бухнулась в воду буфетчица Таня. Пока моряки парятся в корабельной сауне, она решила окунуться. Вода в бассейне — по спецзаказу мужиков.

«Для контрастности» — говорит Дима-бункерман. Попросту — ледяная. Бедная Танечка от неожиданности и начавшихся судорог завизжала. Это сейчас, во сне — воспоминании, она кричит больше для порядка, а тогда, наяву...

Моряки сконфужены: все наряжены в то, в чём каждого мама родила. И первым Стас, не раздумывая, голышом — бухнулся в бассейн... Совсем близко перепуганные глаза Танюши. Холодные руки обхватили шею Стаса...

Она горячо целует спасителя, кладёт его руку себе на обнажённую грудь…

— Спасибочки, миленький!..

«Прости меня, Танечка!» — говорит он. — «Я знаю, что ты просто благодарна... Ты замечательная девушка, но… Я люблю другую...» Таня не огорчается: «Её?» Стас оглядывается. На трапе, спиной к нему, в платье, развевающемся иа ветру, распевая «Ах, Арлекино Арлекино!..», стоит женщина. Он узнаёт платье Марины. Женщина поворачивается. Это Маман. «Не-ет! Не она!» — неожиданно поёт Стас. «Вот, каракатица, каждую ночь снится! Когда же ты от меня отстанешь!.. А Трою наши всё одно взяли!..»

А руки продолжают гладить его. Он узнаёт и эти руки, самые добрые и ласковые. Мама! Она приближается к сыну: «Родной мой, хоть бы страничку написал. Ты же умеешь. Вспомни, как я тебя этому учила! Как здоровье? Жив ли? Говорят, женился... А отца с матерью позвать забыл...»

Стас вглядывается в родные черты. Улыбка мамы совсем не грустная. Глаза синие-пресиние...

...Утро началось с раннего и короткого (!) звонка Бабуриной, после разговора с которой Марина лихорадочно засобиралась:

— Анатолия Сергеевича вызвали в органы! Насчёт купли-продажи автомашин... Причём, не в милицию, а в КГБ… И у меня в ювелирном неожиданно ревизия начинается… Надо маму на всякий случай предупредить: говорят, началась большая чистка!..

* * *

Стас привычно сделал зарядку, принял холодный душ — давняя привязанность — и стал одеваться. У него сегодня было очень важное дело...

…В юридической консультации стояла деловая тишина. За столами шли негромкие доверительные беседы юристов с посетителями. Седовласый мужчина записал данные Стаса в журнал и указал на свободный стул.

— Нина Михайловна! Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Одну минуту. Нина Михайловна, вас ждёт молодой человек приятной наружности!..

Из смежной комнаты вышла молодая женщина с вузовским значком на лацкане темно-синего жакета.

— Слушаю вас! — вежливо сказала она, садясь за стол. И запнулась: «Стас!»

Брови смуглолицего, со шкиперской элегантной бородой, посетителя удивленно поползли вверх:

— Нина! А как же... мороженое? Ах, да-а...

Нина быстро взяла себя в руки: «Я вас слушаю! По какому вопросу вы хотите получить консультацию?»

Кальмарский поднялся: «Я — хотел... как-нибудь в другой раз! Попозже. Мне не к спеху...»

Нина взглянула прямо, как ТОГДА — глаза в глаза:

— Ваше право. Главное, чтоб не было поздно!

Посетитель нерешительно потоптался у стола... И вдруг сел на прежнее место: «По какому вопросу? По личному! — возбуждённо заговорил он. — Одна гражданка, скажем, Н. обманула меня, обещав ждать... Как зовут мужа, не просветите? И что ей за это полагается по закону уголовного кодекса?»

Присутствующие в консультации обратили на них внимание.

— Тише, пожалуйста, Стас! Мы мешаем. Прежде всего, это ненаказуемо... И дальше. Лично у меня нет мужа...

— Уже? — Стас прищурил глаза, ища в кармане трубку.

— Пока! И никогда не было! Что вас ещё интересует в области права?

Стас спросил вмиг осевшим голосом:

— Но как же?.. Марина сказала, что ты... Она передала мою записку?

— Н-нет... Ничего не передавала... — Стас осёкся. Он зажмурил глаза. Лицо исказилось гримасой боли: «Как мальчишку! Ой, дуб! Так мне и надо!..»

Нина насмешливо поддержала: «Да-да! Обвели, как мальчика... У тебя, что — своей головы нет? Сердца, очевидно, тоже… А вот ты, говорят, удачно женился?...»

— Поверь, как на духу, не знал я... И не хотел... Даже в ЗАГСе не был!.. Да что теперь говорить...

— Хотите сказать, что брак фиктивный? — Нина Михайловна нахмурила лоб. — Что ж, через суд брак может быть признан недействительным. Но...

Стас обомлел.

— Что? Что ты сказала? Значит, я — свободен? От Маман? От всех?..

— Это решит суд. Но как же совместно прожитые дни? А, Стас?

Кальмарский уже не слышал ничего. Он вскочил со стула и неожиданно... поцеловал Нину. Она не шелохнулась.

Консультация ахнула.

Стас, взмахнув рукой, словно рубанул греческим мечом, выскочил в коридор. Седовласый юрист едва успел посторониться. Лохматая голова Кальмарского через несколько секунд появилась в дверях. Широко улыбаясь, моряк громко прошептал с видом заговорщика: «Я сейчас!». И исчез...

...Он торопливо побросал в «дипломат» первое, что попалось под руку. Марина с Маман были дома. Обе взволнованно курили, о чём-то переговаривались и на демонстративные сборы не обратили внимания.

— Где мой паспор-рт?

— Возле Мопассана.

Стас, удостоверившись, его ли, — сунул документ в карман.

Галина Георгиевна, наконец, заметила зятя:

— Ты куда, дорогой? В ресторан вроде бы ещё рано?

Кальмарский сурово усмехнулся: «Туда!»

Маман насторожилась. Он с удовольствием пояснил:

— В народный суд!

Тёща вздрогнула: «Ты с чего такой весёлый? Что за шутки! Уже клюкнул?.. Кто рано встаёт, тому… друг нальёт?..»

— Я не шучу, а говорю всерьёз! Так серьёзно, что иначе и не бывает...

— Мели, Нэля, твоя неделя…

…Стас распахнул дверь.

Перед ним стоял высокий статный капитан с небольшим саквояжем. В другой руке у него была связка ключей.

«Тесть!»— догадался Кальмарский. Он по-военному отдал честь вошедшему:

— Пост сдал!

— Пост принял!— подхватил тон бывалый мореход, перебывавший за свою длинную жизнь в самых разных передрягах и догадавшийся о сути происходящего.

Наконец-то они встретились, два истинных мореплавателя!

Два родственника! Правда, уже бывших…

Встретились, чтобы тут же расстаться!..

* * *

Стас торопливо шагал по улице, прислушиваясь к лёгкому хрусту весеннего ледка. Дышалось легко. Полярная ночь отступила, и в этот утренний час на улицах было светло.

Над Кольским заливом стоял лёгкий туман и, как всегда, метались беспокойные чайки.

Со стороны трудяги-порта, где работали неугомонные краны, швартовались суда, сновали юркие автопогрузчики — пахло рыбой.

…То ли рыба пахнет океаном,

То ли рыбой пахнет океан…

… Такой привычный, родной запах...

Мурманск 1981 г.

Москва 2019 г.