Радуга — Так бывает

Когда любил я

Вдруг постучать

В чужую дверь,

Чтоб выбежали мне навстречу.

(Исикава Такубоку)

Алька сидела на своей любимой кухне за чашкой остывшего кофе и прокручивала в голове события прошедшего дня, как кино, кадр за кадром, в строгой очередности, останавливаясь всегда на одном и том же месте: Женины шаги в прихожей, стук закрывающейся двери, и все, конец (порвалась пленка, не склеить).

Центром Алькиной вселенной были семья и дом — ее крепость. Муж Женя, бывший одноклассник, кормилец и опора. Два сына: маленький, взъерошенный, как нахохленный воробей Колька пяти лет и основательный, степенный Иван, которому стукнуло девять.

Бурный роман Женьки и Александры протекал на зависть всей школе красиво и романтично: с провожаниями после занятий, вечерними прогулками по набережной, залитой светом фонарей, стихами, звездами , цветами и прочими атрибутами. После дальнейшей учебы, несмотря на прогнозы друзей (так долго не встречаются!), они поженились.

Свадьба была волшебным праздником, весенним и светлым. «Мир прекрасен, шептал он ей, —хочу повторить все сначала, снова и снова...»

А потом вместе устраивали свой первый дом, гнездо и святилище. Родился Иван, позже — Колька. Время летело быстро и весело, в общих делах, тревогах, хлопотах. «Семья — это свое, незыблемое», — думалось Альке, и по другому быть не могло. Десять лет, как один день. И один день, как вся жизнь.

Утро было обычным, суетливым и бестолковым, с запахом свежесваренного кофе, звуками льющейся воды, поисками пропавших учебников. Весеннее солнце ломилось в окно вместе с гомоном птиц. Алька собирала завтрак, планировала день.

Женя, как всегда, молчал. В последнее время он все больше молчал. Хотя, всегда был немногословен... Всегда ли? Наверное, нет...Когда они перестали слышать друг друга? Когда в последний раз были наедине? Когда, наконец, у них был секс? Алька не помнила. Домой муж приходил поздно. Ужинал и ложился на диван. Жена не спешила искать причины, подсознательно боясь узнать то, что ранит, или даже разобьет ее сердце, пряча , как страус, голову в песок. «Ничего не вижу, ничего не слышу... Все так живут, десять лет, как никак, привыкли друг к другу» — успокаивала она себя. Иногда замечала, что с удивлением смотрит на своего родного Женьку и не узнает его. Тот делал вид, что все в порядке.

Алька, в свои тридцать два года, была по мальчишески угловатой: маленькая, худенькая, тонкие черты бледного лица, короткая стрижка. Женю всегда трогала ее детскость, внешняя незащищенность. «Мой малыш», — называл ее он.

День протекал по обычному сценарию: мальчишки — в школу, Женя — на работу. Алька выходила из дома последней. Закончив с макияжем, подмигнула своему отражению в зеркале («А она еще очень даже ничего!»), немного подумав, добавила по весеннему яркий шарфик. Осталась довольна.

На работу шла пешком, не торопясь. Наслаждалась свежестью утра, птичьим гомоном, солнечным теплом. По неправдоподобно голубому небу неспешно плыли белоснежные облака. На этом фоне силуэты зданий были четкими и строгими, как на картине, играющей яркими красками. Стук каблучков по тротуару победно сопровождал Алькино шествие. «И все-таки, жизнь прекрасна!»

После обеда выдалась возможность улизнуть с работы. «Домой! Домой! Нет, нельзя быть таким патологически домашним человеком!» — корила себя Алька, нагружая тележку снедью в супермаркете. Сегодня она устроит романтический ужин для двоих. Сначала они с Женькой займутся обжорством (чревоугодие — великий грех!), потом — расположатся на диване. Алька заберется к мужу «под крыло», а тот будет гладить ее по голове, как маленькую девочку. И, наконец, они наговорятся всласть, спеша выложить друг другу недосказанное. «Какие же мы дураки» — рассмеется Женя, и все будет так, как прежде, глаза в глаза. Душа в душу. Мечтая об этом, Алька, нагруженная пакетами и свертками, оказалась дома.

Время пролетело быстро. Алька готовила неторопливо, с настроением, наслаждаясь процессом. В воздухе плавали обалденные запахи. Кухня всегда оставалась любимым Алькиным местом, оборудованным по ее вкусу: стены в теплых кремовых тонах, разные мелочи — в нежно зеленых... Посередине — круглый стол, накрытый праздничной скатертью, сервированный на двоих.

Наступил вечер. Алька томилась в ожидании. Мальчишки давно убежали во двор. Женя задерживался. Обида стучала в висках маленькими молоточками: «Женька, я тебя жду, старалась, готовилась, а ты не торопишься. Я так соскучилась! Мне необходимо твое тепло, любовь, ласка. Сейчас придешь, и я скажу все это прямо на пороге. А ты — ты погладишь меня по голове, поцелуешь, и все встанет на свои места. Раз и навсегда»…

Ожидание затянулось. Оно ранило. Алька стояла у окна, всматриваясь в прохожих. Солнце садилось за крыши домов, отражаясь в стеклах маленьким пожаром, алым и тревожным. Ходики на стене отсчитывали мгновенья, недовольно осуждая: «Так-так, так-так…»

Звонок раздался неожиданно. Алька бросилась в прихожую, распахнула дверь. На пороге стоял Женя. Алька метнулась к нему, хотела прижаться, почувствовать тепло, нежное и пушистое, как котенок, но сдержалась.

Женя молча разделся, прошел в комнату. Алька заглянула в глаза: «У нас правда все хорошо?» Он отвел взгляд. «Ты меня любишь? Любишь ли ты меня?!»…

Почему она спрашивала? Потому что ей очень важно было услышать: «Да!». Именно «Да!» и ничего другого. Это был даже не вопрос, а настойчивый зов, крик измученной души, последняя надежда.

Муж молчал, и Алька прекрасно понимала, что все не так. Все по-другому. И давно уже по-другому. Алька замерла в отчаянии. Ответ был очевиден, но признать это — равносильно смерти. И ее утреннее прекрасное настроение осталось в далеком прошлом. Потому что Алька вдруг увидела, что Женя, (ее Женя!) прячет глаза и молчит…

Безмолвие тянулось невыносимо долго, заполняя тревожным страхом их уютную кухню с зовущим праздничным столом. Стол тоже был из прежней жизни. Два близких человека стояли друг перед другом, а между ними повис вопрос, на который не было ответа…. Алькино сердце сжалось от предчувствия беды.

Женя смотрел на свои руки и упорно молчал. Что мог он сказать? Что вдруг безумно, по-глупому, влюбился в Алькину подружку Инку, и чувство захватило его всего, не давая жить, дышать… Что это — великое его горе, и великое счастье. Горе — потому что Алька, мальчишки; счастье — потому что есть Инка. И никуда не деться от нежданного наваждения. Нет решения у банальной задачки. Не найти золотой середины, только два конца, и оба — тупики. Родное становилось чужим. И это, черт возьми, больно.

Что можно тут ответить? «Я тебя не люблю», — жестоко и неправильно. «Конечно, люблю, но, как друга», — пошлость какая-то. «Я тебя люблю, но как родного, близкого человека, мать моих сыновей», — честно, но обидно. Женя понимал, единственный ответ, которого ждала Алька, был: «Люблю безумно и страстно, тебя одну и никого больше! Как раньше. Как всегда». Увы, это было невозможно. Он шел домой с намерением объясниться. («Прости, я больше так не могу, полюбил другую, ухожу!»).

Но.

Сил не было.

Слов не было.

Алькин взгляд обжигал.

 Алька, прости, я не готов к разговору. Прости! — Женя направился в прихожую. Хлопнула входная дверь.

...В открытую форточку рвался свежий весенний ветер, ребячий гомон с детской площадки. Окна напротив догорали алыми фонариками заката.

Ходики на стене осуждали: «Так-так…. Так-так…».

Дверь закрыта. Надолго? Навсегда? Или через час в нее позвонят?

Алька сидела одна у праздничного стола за чашкой остывшего кофе и думала, что очень больно, когда близкие люди становятся чужими. Как это происходит, когда и почему? По ее щекам текли слезы.