Джентльменоудачное

спрессовывал вздохи в сонеты.

В прибоя волнах, в очертании скал

без лишних вопросов ответы искал,

не зная зачем мне ответы.

В открытом же море суть жизни проста

и сдобрена долей босяцкой...

Когда горизонта даль всюду пуста,

обычное дело — тянуть не за страх

для братии нашей рыбацкой.

Рыбак — вот кто трудится в море сполна.

И места здесь нет авантюре.

Рвёт жилы свои от темна до темна,

на хлеб с маслом и на бутылку вина;

за боль и мозоль по купюре.

На деньгах он сам дорисует нолей

слезами любого калибра.

Рыбак, потом-кровью ты волны полей,

от этого море ещё солоней

и больше на тысячи литров.

Достань что жена собрала на обед,

оставь, ну-ка, брат, колотушку.

На вымокшей слани колбасный фуршет.

Из тьмы рундука вынь-ка на божий свет

с эмалью надколотой кружку.

На грудь "сто грамм" принял, туда ж закусил,

глаз острым стал, руки сильнее;

ты с новым запалом каладу схватил.

Ждёт рыба тебя, о которой просил...

Почти как у Хемингуэя.

Гладь зеркала рябью царапнул сквозняк

и в небе какой-то "малевич",

барашки бьют в борт, нужно бросить темляк.

Про то, что, мол, в сущности буря — пустяк —

бессовестно врёт Макаревич.

Волна бурухтанит, на темя жмёт смог —

Пандоры открыт грозный ларчик.

А дома жена истоптала порог.

Я с трепетом глажу "Ямахи" сапог:

"Давай, вывози, Боливарчик!"

Нам в старой "Казанке" тогда повезло,

наш курс стороной лёг от горя.

Пусть всем остальным так везёт. И назло

Беде — старой гипсовой бабе с веслом

храни рыбака, Отче, в море!

*

Я морю родному признанья пишу,

прессую волненья в сонеты

и больше пока ничего не прошу...

Всю жизнь будет память курить анашу,

на выдохе — эти сюжеты.

_ _ _