Букля — воссоединение

Таким, как она, положено курить тонкие, лёгкие сигареты, отдающие лаймом или клубникой. Не исключена, впрочем, и новомодная пижонская ''кнопочка", создающая, наверное, иллюзию хоть какого-то выбора.

Но в его мозолистых, видавших крем только в особые вечера особых праздников, руках — обычная половина сигареты из самой дешёвой пачки, какую можно купить в любом супермаркете за символическую — с двумя цифрами — сумму.

Табак в таких сигаретах мерзкий на вкус, особенно после того, как попробуешь марку получше, подороже, и курить, не морщась или не обращаясь к серости бытия, практически невозможно.

— На день рождения подарю тебя несколько упаковок "Макинтоша".

— И? Я передарю их тебе на Рождество. Теперь, насколько я понимаю, это реализуемо?

Он смотрит, как она делает глубокую затяжку, замирает на миг и медленно выдыхает дым, задействуя в этот процесс всё свое тело.

Или так кажется в том полумраке с горьким, дешёвым воздухом, в который они сами себя загнали.

— Ни одной не оставив себе?

— Возьму с каждой пачки пробу, так уж и быть.

Он поднимается на ноги, отходит от неё на пару шагов, разворачивается, окидывая взглядом.

— Не смотри на меня так, Господи.

Она произносит это раздражённо, небрежно, будто бросая ничего не значащую бумажку в воздух при сильном порыве ветра. Но прикрывает глаза и отводит их, надеясь, вероятно, что он не заметит этого.

Конечно же.

— Перестану, если ответишь. По какой причине ты это делаешь?

— Тебе ложь, правду или полуправду?

Улыбается, издавая неловкий смешок, обнажая белые, чуть кривоватые зубы.

— Сама как думаешь?

— Думаю, полуправды будет достаточно.

Он устало трёт виски, но не настаивает. Она — уже, увы — взрослая девочка, и её жизнь и путь, по которому она её ведёт, только её выбор. Теперь. Или пока?

Как знать, не возьмёт ли он всё в свои руки, как когда-то давно она взяла в свои, и не откроет ей глаза на жизнь, которой она живёт.

Неправильную. Неблагодарную. Не достигшую ещё черты невозврата.

— Знаешь, к чёрту эти заигрывания. Хочу быть нужной.

Она тушит окурок в цветастой пепельнице, открывает с громким в комнатной тишине конфету. Мятную, если судить по ноткам свежести, буквально целебным бальзамом разбавившим дешёвую горечь табака.

— Нужной хочу быть, понимаешь? Чтобы хоть что-то значить для кого-то. Чтобы обнимали не за что-то. Чтобы любили. Просто так.

— Тогда ты явно не там, где этого можно добиться.

— Много ли ты понимаешь? Он обещал... Когда получится — обязательно... А пока — надо потерпеть. Всего ничего.

— Ничего глупее не слышал.

Откликается он сразу же, смотрит, чуть наклонив голову к левому плечу. Красивая, тонкая, как лань, с ясными, не подернутыми проволокой, глазами.

Почему же тогда?..

— Сколько он кормит тебя этим дерьмом? Дней, месяцев, лет?

— Не кричи на меня.

— Не кричу. Сколько?

— Скоро будет два года.

Она заламывает пальцы. Перезаряжаемым пистолетом лопается накопившийся в них воздух. Раз. Второй. Третий. Пятый.

— А если правду? Оставив заигрывания?

— Пошёл к черту. Почему вообще вмешиваешься, ведь столько лет шлялся неизвестно где?!

Меняет ноги, тонкие, с выпирающими косточками на щиколотках. Чёрное платье слегка приподнимается, обнажая подвязки чулок.

Он выдыхает сквозь плотно сжатые зубы. Держится, но на растянутых до предела, лохматых, вот-вот рискующих оборваться... порванных верёвках. Подходит вплотную за один большой шаг и тянет за руку, чтобы поднялась. Обнимает, крепко-крепко, прижимает голову к плечу, как когда-то в детстве.

Она молчит. Не двигается. Кажется, даже не дышит. Но спустя пару мучительных секунд неловко обнимает в ответ и вздрагивает. Раз. Другой. Наверняка планируя оставить след на его рубашке.

Он не отстраняется, думая о том, сколько она не видела этого простого жеста поддержки. Чувствует, как сводит нижнюю челюсть. Усмехается. Сейчас бы и ему разрыдаться, конечно. Побыть ещё раз слишком эмпатичным ребёнком, не оставляющим близкого в трудную минуту.

Было бы весело. Два взрослых, травмированных человека в маленькой, прокуренной комнате.

— Можешь не говорить. Не рассказывать. Ждать, сколько захочешь. Но отсюда ты уйдёшь, слышишь? Прямо сейчас... Ну ладно, когда закрепишь автограф на моей рубашке.

— И куда пойду? К тебе и к... к... даже имени её не знаю... Буду на шее виснуть мёртвым грузом?

— Пока поживешь у нас, да. А потом сможешь пойти куда хочешь.

Она отстраняется, и он обхватывает её лицо ладонями, в которых оно чуть ли забавно не теряется. Стирает, размазывая, пальцами чёрные дорожки дешёвой туши с пухловатых щёк, смотрит в наивные глазки маленькой девочки, на лице которой уже почти не видно веснушек, девочки, мечтающей об искренней любви.

— Куда?

— Хотя бы в те приюты, для которых ты столько сделала и для которых значишь очень много.

— Звучит здорово... А ты... С тобой всё в порядке?

— Теперь — да.

Смеётся он, опять самый эмпатичный мальчик на свете, бывший когда-то простым мальчишкой-беспризорником, пригревшимся у камина...