Vetta — КАРТИНКА

Я брежу...

Где-то между

Землей и небом безмятежным.

Я брежу...

Лишена надежды

Под игом боли неизбежной.

Я брежу...

Я не картинка на глянцевой обложке! Я не картинка. Я...

Старый Художник одиноко жил в своем маленьком домике на холме. Жена его давно умерла, а единственный сын затерялся где-то в людской толпе большого города и редко приезжал в эту глухомань.

Дни походили один на другой. Он очень редко рисовал и еще реже выезжал на ярмарку, чтобы продать свои работы. Годы уже не позволяли совершать столь утомительные путешествия в город.

Но этот день был особый.

И не только потому, что весна, наконец, вступила в свои права королевой и, улыбнувшись, послала солнечные лучи во все стороны света. И не только потому, что старика после долгой зимы навестил сын. Просто именно сегодня старый художник решил расстаться с памятью — навести порядок в своей мастерской и выкинуть всякий ненужный хлам.

Потрепанная небрежным отношением картина пылилась в сундуке в самом углу.

На полотне была нарисована девушка с букетом кленовых листьев. Милые ямочки на щеках подчеркивали прелесть ее улыбки. А глаза цвета васильков озорно сияли.

— Красивая... — С первого взгляда оценил сын, помогая старику складывать за порог все ненужное.

— Я так же подумал, когда увидел ее.

Рядом с картиной лежали еще четыре таких же, старых и заляпанных красками. На одной из них была изображена все та же девушка и незнакомый юноша с гитарой. Он что-то пел ей, но она уже не улыбалась. Два других полотна являли собой смесь самых разных красок и разобрать, что на них, не представлялось возможным. А последнее было и вовсе помято и кое-где даже изорвано.

— Все это барахло пора бы уже и выкинуть. — Наставительно произнес сын, стряхивая пыль с дорогих брюк.

— Пора.

Старый Художник осторожно поднял с пола все пять холстов. Тяжело вздохнул и кинул картины в кучу прочего хлама.

И слезы старого человека были красноречивее любых слов.

— Мы сами ее нарисовали. — Тихонько прошептал он. — Сами создавали, лепили и сделали ее такой. Сами внушили ей эту мысль... Я еще помню, как...

* * *

...По песчаному берегу навстречу закату, что разливался над рекой пурпурно-фиолетовым, шла девушка в голубом сарафане и в легких сандалиях.

Художник, Бард и Писатель — все трое застыли, пораженные ее красотой. Светло-русые волосы, свободные от стягивающих голову косичек, развевались по ветру...

— Королева Заката... — Прошептал тогда Художник и тут же принялся делать какие-то зарисовки в своем блокноте.

— Красота нужна для того, чтобы ее воспевать. — В тон ему проговорил Бард, подкручивая колки на своей старенькой гитаре.

Писатель ничего не ответил, глядя вслед удаляющейся девушке. Он просто запомнил ее летящий образ и решил перенести его на страницы своей новой книги. Они творили — каждый по-своему... И Красота вдохновляла их...

Ее звали Теис.

* * *

— Скажи, а я смогу рисовать? — Спросила она как-то Художника.

— Ну... Все может быть. — Философски ответил он, шлифуя поверхность бумаги карандашом.

-Ясно. — Теис грустно улыбнулась. — А то я вот... принесла тут кое-что... Показать... — Смутилась совсем.

Художник с важным видом отложил недоконченную картину.

...Черные глаза... Серые глаза... Синие глаза... Весь рисунок пестрел ими... Ровными и плывущими в воде отражениями. Косые струи дождя врезались в мягкие линии... И гасили их...

Художник дернулся, будто пробуждаясь от зловещего кошмара. И заглянул в ее красивое лицо...

— Прости, Теис, но ты не будешь никогда рисовать. Твои образы... ээ... слишком абстрактны... К тому же тебе это быстро надоест.

— Да, ты прав. Они какие-то неживые... Я поняла. — Она смахнула набежавшие слезы.

— Не переживай, у тебя много других достоинств.

— Правда? — Печаль как рукой сняло. Глаза озорно заблестели. — Я рада.

* * *

Однажды она написала рассказ. Сидела целых три ночи. И с гордостью принесла свое творение Писателю.

Он долго смотрел, то на рукопись, то на сияющую Теис. На ее золотистых волосах сверкали и переливались радужными бликами солнечные зайчики. И в голове Писателя возник замысел, который с каждой новой мыслью все более креп и развивался сюжетно. Рассказ девушки не особенно поразил Писателя, поэтому он рассеянно, глядя сквозь нее, произнес:

— Ну, неплохо, конечно. Только штампованно слишком... И еще вот здесь надо перестроить фразу, здесь сравнение избито, — и тут его понесло... Он был не только хорошим Писателем, но и профессиональным критиком. Он не говорил ей ничего обидного. Он был объективен настолько, насколько может быть объективен действительно хороший критик.

— Не переживай, Теис. Ты себя найдешь.

Она улыбнулась и, попрощавшись с ним, вышла в летнее утро.

А Писатель начал свою новую книгу.

* * *

Мне все твердят, что я очень красива... Но разве это главное? А душа? Разве бывает красивой бесталанная душа?

— Никак не могу найти себя. — Как-то пожаловалась она Барду. — Я и пою-то весьма посредственно. А сочинять песни и вовсе не умею.

— Не мучай себя, Теис. У каждого человека свой талант. Художник рисует. Писатель пишет. Я пою.

-А я... Какую я пользу приношу обществу?

— Эстетическую. — Пошутил он.

Но она запомнила.

* * *

Я пробовала танцевать, но выходит коряво... Я старалась петь, но голос у меня очень слабый. Рисовать не получается тоже. А сравнения мои слишком заученно-правильны, чтобы быть оригинальными. Как мне быть?

Так прошло два года.

Как-то Теис разговаривала с Бардом. Он за эти два года стал ей ближе всех, и она даже осмелилась называть его Братом.

— Брат, а о чем твоя новая песня?

— Это баллада о пути. Я пока думаю над названием, но ничего более-менее ясного в голову не приходит...

— Брат, скажи, а если бы я была страшно уродливой, вы бы со мной дружили?

— Не говори глупости. — Он тихонько провел рукой по струнам. — Красота — это дар. И не стоит им пренебрегать.

— Однажды я спросила Писателя, почему вы приняли меня в свой круг. Как это называется? «Родство душ»? Знаешь, что он ответил?

— Ну? — Бард был явно погружен в свои мысли. Он думал над новой песней и не отследил иронию, проскользнувшую в вопросе. А девушка между тем продолжала свою мысль.

— Он ответил: «Теис, а ты себя в зеркало видела».

— Теис, да все в порядке. Мы любим тебя такой, какая ты есть. Перестань печалиться без повода...

Но его слова уже не смогли ее успокоить.

* * *

Нет у меня таланта... Разве красота — это талант?

— Теис, ты была королевой этого бала. Твоя красота поражает меня до сих пор...

— Спасибо, Писатель. Ты новую книгу пишешь, да?

— Что-то в этом роде. Но как-то не ладится у меня с первыми главами.

— Мне кажется, тебе нужно как следует отдохнуть. Пойдем, прогуляемся по парку, я нашла очень красивое место, хочу тебе показать...

— Наверное, ты права.

* * *

Художник не понял, как это произошло. Картина, подававшая большие надежды в самом начале, к завершению вдруг как-то смазалась и погасла. Он сидел в растерянности на полу, когда появилась Теис с букетом кленовых листьев.

— Что случилось? — Удивилась она.

— Кажется, сегодня не мой день.

— Не печалься. Посмотри, осень стала хозяйкой в твоих владениях. Нарисуй лучше ее. Зачем рисовать зиму? Ее час еще не настал.

— Я понял. Я нарисую тебя.

* * *

Бард плакал. Она пришла и увидела его плачущим. Всегда такой спокойный, он впервые изливал при ней свое горе...

— Она уехала навсегда и сразу две струны оборвала — сердце и душу. Первое кровоточит, второе рыдает.

Она ласково откинула пряди волос с его лица.

— Брат, не печалься. Золотой листопад приносит и печаль, и радость. Он зарисовывает на листьях обрывки наших воспоминаний, чтобы после смыть их осенними дождями... Любовь, даже несчастная, должна возвысить тебя, брат, подвигнуть на творения. Я с тобой. Твои друзья с тобой. Мы не оставим тебя.

Он улыбнулся. Сквозь слезы.

* * *

Этой зимой я сделала две страшные вещи. Я сорвала голос — кричала на холоде. И остригла волосы до плеч. Друзья мои очень долго были в недоумении. Они твердили что-то на тему «испорченной красоты», но...Разве красоту можно испортить? Она либо есть, либо ее нет... Наверное, я больна...

Один из февральских дней был заколдован. Дома и деревья — все в белом — походили на персонажей из волшебной сказки.

Теис болела уже вторую неделю, и вот в канун дня всех Влюбленных Художник, наконец, докончил картину и принес показать ей.

— Бард выглядит очень уж вдохновленным. А я как статуя, что замерла посреди

безмолвия. — Пошутила Теис, но в голосе ее проскользнула странная отрешенность.

— Хорошая композиция, не правда ли?

— Да.

— Только вот зря ты волосы остригла. Тебе с длинными больше шло. Писатель даже в своей книге не стал менять твой образ с длинными волосами.

— Я что, ему нужна только для вдохновения?

— Не говори ерунды. Ты нам всем нужна.

Теис слабо улыбнулась. И еще долго смотрела на картину.

А за окном потихоньку начала таять заснеженная сказка.

* * *

Странная весна. Странная и страшная.

Она и радует, и пугает меня. Радует своей безграничной свободой пробуждения, когда, казалось бы, временные и пространственные рамки ничто по сравнению с ее течением. Но пугает этой своей бесшабашностью... Слишком быстро... Слишком скоро... Как будто в один ужасный момент все это остановится, и останемся мы в мире грязевых потоков и пожухлой травы... Не успеет весна принести ветра свободы в наш дивный край... Бредовые мысли... Но на меня весна действует по— особому... Задумчивость, особая чувствительность, потерянность...

Я бесплатное приложение к эстетическому началу. У меня нет меня.

Эта страшная и в то же время простая мысль так поразила Теис, что она долго не могла осознать наяву она пришла или во сне. И тогда в порыве жуткого отчаяния, которое, порой охватывает человека, она схватила кухонный нож.

Лепестки цветущей вишни, подхватываемые ветерком, кружились над миром. А она кричала, нарушая эту природную гармонию. Кричала не от боли физической. Кричала от той тоски, что так долго рвалась наружу... И теперь вот выходила непереносимым криком.

Благо, его никто так и не услышал...

А потом она вышла в жизнь. Без души и без оболочки. Раны, покрывавшие все лицо, вызывали ужас у встречных прохожих, и они в спешке отводили взгляд. Писатель, сидящий на скамейке закрыл глаза.

Художник прошел мимо и даже не оглянулся.

Они не узнали ее. А точнее не признали в этом страшном сне свою маленькую прекрасную Теис, Королеву заката.

А она бежала-бежала-бежала, не разбирая дороги. И только у дома Барда остановилась, чтобы слегка перевести дух.

* * *

Красная картина... Красная пелена застилала глаза...

-Не пугайся, брат, я просто пришла тебе показать, что никакой красоты не было... Была просто красивая, но, увы, пустая оболочка. Посмотри на меня... Теперь, под этими безобразными шрамами, не узнать ту прекрасную и утонченную Теис?! Или ты тоже меня не узнал. Я всегда понимала, что была для вас только красивой сказкой... И вы никогда не задумывались, есть ли у меня душа...

— Теис, зачем?— Только и смог пролепетать Бард.

— Вы сами сделали меня такой!!! Сами нарисовали! Вы!!! Да, я ваша картинка! А впрочем, наверное, не без повода. Прощай, брат. Картинки не живут долго. Бумага истреплется, порвется и рассыплется пылью в веках... Прощай.

Она повернулась и нетвердой походкой направилась к выходу.

Но он успел первым... От неожиданности она резко крутанулась и чуть не напоролась на ножик у себя в руке... Он был быстрее... Схватил ее за запястье, пытаясь вырвать смертоносное оружие. Она дернулась и... капли крови брызнули ей на лицо...

И глядя в гаснущие зеленые глаза брата, она с ужасом осознала, что слышит его последние слова...

— Ты Целитель...

* * *

Я не красочное дополнение к чьему-то внутреннему миру. Картинка рвется и падает, падает рваными клочьями — слезами... Теперь я знаю... У меня есть душа... Красивая душа...

Теис осторожно перетащила Барда на расстеленное в углу одеяло и наложила повязку, чтобы остановить кровь. Она знала, что неглубокая рана на его теле скоро заживет. А вот более серьезная на сердце — ее уход — еще долго будет болеть.

— Прости, брат. Так будет лучше для всех нас.

Девушка в голубом сарафане легко подхватила ветер, улыбнулась теплому весеннему дню и вышла в мир, который теперь, когда она осознала свою душу, сделал ее крылатой...