laskoten — Монашенка

Задуши мя !

Может и славлю…

песнь точили

ворочили

об себя

но когда надежда

хоть немного

возглавит себя

принесу на могилу стержень

задушивший мя !

Самое сильное воспоминание мое всегда будет связано с Петербургом. Мне часто, по вечерам,в одиночестве,становится плохо,я сама не знаю отчего. Но мне кажется,если бы в этот момент я была не в Петербурге,а в другом городе,мне было бы легче. В моей тоске,по «чему-то» виноват только он. Он медленно убивает меня каждый день и воскрешает каждую ночь,когда я сажусь писать. Потребность моя быть в этом городе действует на меня как наркотик. Мне часто, кажется,что мы с этим городом одно единое,неразделимое целое —прошлое и настоящее. Меня приводят в восторг его парадные,вбирающие в себя ценность всего человеческого счастья и в то же время, как будто стоят домики на уступе горы, готовые каждую секунду сорваться вниз.

Странные люди ходят по его улицам. Люди под вечер, когда особенно становится мокро и зябко,с закрытыми лицами,натянутыми плащами не признающими слабости.

Весь город просыпается с утра. В утренней дымке просвечивают купола церквей и люди на улицах еще такие тихие-тихие,как будто соблюдающие пост перед долгой молитвой. С самого раннего утра у церквей собирается множество попрошаек. Людей бесспорно интереснейших,а главное беспомощных. Не от большой и огромной веры идут они к храму,не от большой великой любви,а наоборот,лишь для того,чтобы победить в себе Господа,коснуться вопросов мирских и нестяжательных. Горе тому,кто истинно-истинно верует в преподобную силу сего храма называемого церковью,ибо мучается он сразу же от рождения своего этой верой, постоянно,через страдания насильно оживляемой,будто в душе этого человека рану наживую, проткнутую ножами ковыряет он сам в себе. И тем самым,страдая,будто бы возвеличивает или хочет возвеличит себя выше Господа. За это и карается. За это и мучается еще больше. И история,которая произошла со мной,еще раз подчеркиваю,случилась в Петербурге,потому что в общем нигде в другом месте просто бы не могла произойти.

Видела я однажды,как мне показалось,одну из таких женщин. Стояла она и просила подаяния у Владимирской церкви. Одета она была простенько,не имела ничего лукавого во внешнем одеянии. На ней была темно-серая,старая,длинная до земли юбка,будто бы повисшая на ней тяжелым камнем и приковавшая ее к земле. Юбка была достаточно чистой,чем резко отличалась среди всех остальных мятых,грязных,порванных тряпиц одетых на худые, иссохшиеся тела. Полы ее при ходьбе касались земли и волочились сзади,совершенно полностью скрывая ноги. Было видно,что юбка ей дорога,подобранна,создавалось впечатление,что одета из большой веры и любви к тому самому «Боженьке»,который должен был спасти эту несчастную душеньку. На еще достаточно молодом свежем теле виднелась из под черной шерстяной кофты белая,мягкая блузочка,нежно обвалакивающая тело своей свежестью. На воротничке единственное,недосмотренное место из всего наряда женщины была маленькая,проженная дырочка. То ли от сигареты,то ли протертая от старости,но почему у этой чистотелой женщины она была незашита для меня до сих пор остается загадкой. Она стояла такая кроткая,тихая и эта замеченная мной,после долгого разглядывания дырочка придавала всей ее прелести и чистоте какую-то неловкость. Будто говорила она всем через эту дырочку: «Вот те Господи,я искренна пред тобой но и мне есть на что тебе пожаловаться,видишь мою дырочку,дескать,специально не зашила,чтобы увидел ты,что вся несчастность моя вот из этой маленькой дырочки выдалась.Вот и посмотри на меня как на проткнутую,притушенную чем-то злым окурком».

Жалостливого много было в этой женщине. А Господу,что жалуйся,что оправдывайся,одно приимет —страдания твои по поводу этой самой дырочки. А ты возьми,да разорви ту дырочку и приимет тебя и поймет Господь охотнее,коли смиренностью твоею любовиться будет. И стояла она так,будто не приемлет ее молитвы Господь. Будто бы позабыл про нее на весь житок ею прожитых дней,а она все силится и прощает его в своей неосилившей,да не к месту данной душе. Так я видела в свои шестнадцать лет. Прошло пару лет.

С самого раннего утра лица у людей чистые,еще не запятнанные тревогой и болью, и все про человека то с самого раннего утречка на лице написано. Видаль-невидаль,но как я уже говорила,в этом городе возможно все,увидела я опять лицо этой женщины. Показалось мне в этот раз,что лицо у нее,по сравнению с первым разом моего видения, уж слишком спокойно в выраженнии глаз,но где-то у виска,появилась слегка одна натянутая морщинка,будто дотронься до этой морщинки и все лицо тут же взорвется,поэтому страшно было постороннему при всем ее спокойствии,одной вот этой морщиночки.

Купола по утру как никогда будто бы больше ввысь уходят,так,что как посмотришь вверх,а они еще больше вверх вытягиваются и смотрят на тебя крестами,как огромными лошадиными глазницами и ощущаещь ты себя таким маленьким,никчемным. И тайное,злое стремление зарождается в твоей душе,твое оскорбленное самолюбие вдруг просыпается со всей невероятностью и хочется тебе поровняться с этими куполами,да нет,а то и предстать выше их. Нет уж мочи в твоей душе руками тянутся. Про это я думала теперь,когда стояла около церкви прислонившись к решетке. Было мгновение и я будто бы опять уперлась глазами в женщину и мелькнула у меня в голове мысль: «Монахиня! Стало быть… Монахиня!». И так захотелось мне вдруг к ней подойти,поговорить. За эти с ней две встречи она мне почти как родня стала. И должна она меня понять,раз доверие у меня к ней проявилось. И казалось мне,что все сказанное мной,продуманное мной,она уже слышала и уже давно поняла меня,кротко смотря на верхушку купола и протянув праву ладонь для подаяния. Я была уверена,что купола ей все рассказали обо мне,о том,что я уже люблю ее,не знаю почему,но Господи она одна поймет меня! А вдруг,а вдруг я ошибаюсь,вдруг она слишком влюблена в себя и в свой восторг,ведь я не знаю,что у нее в душе. Ведь я не знаю,вдруг она посмеется надо мной.

В самый разгар моих мыслей и моего внутреннего диалога с этой притягивающей все мои мысли монашенкой,вокруг стал раздаваться все больше и больше,нарастающий приглушенный хрип. Две бабки поутру уже медленно начинали спор о месте,пытаясь размахивать старыми, протертыми руками,топчясь на месте и ничего вокруг не видя. Одна старуха что-то говорила другой и поминутно все время притопывала ногой,будто отчеканивая каждый свой слог. Позади нее валялся брошенный деревянный ящик,который она притащила за собой в надежде установить место и просидеть здесь до вечера. Ее особо не интересовало,где она стоит у церкви или у рынка,но по мере пробуждения,стеснение ее совсем прошло и она начала горланить все громче и громче,выпячивая маленькие глазки и потирая свои массивные бока. Вторая ее собеседница,видимо, тоже пыталась отстаивать свое право на занятое место,как маленькая,худая собачонка прыгала на одном месте,поминутно кашляя и боясь,что ее могут кусить. Ручки у нее были маленькие,и будто бы приклееные к плечам,так,что,когда она пыталась размахивать ими это выглядело очень забавно.

Я почувствовала что стою у церкви уже с полчаса. Меня стал пробирать холод. Я подумала,что слишком легко оделась для нынешней осенней погоды. На мне были легкие льняные черные штаны и мятое подобие желтой рубахи. Я так спешила,что даже не заметила, что одела ее мятой и не до конца высохшей. Я вспомнила о том,что спешила к своей подруге за деньгами. Зачем я здесь остановилась? Я никак не могла понять что же это такое со мной произошло. Какое-то наваждение. Меня било как в лихорадке. «Ах да,я хотела покурить»-пронеслось у меня в голове.

Мне вдруг вспомнилась моя бабушка,которая умерла год назад. Вспомнилось именно то,как я на нее кричала,когда она просила меня остаться с ней. Как убеждала ее в том,что у меня слишком много дел кроме нее. Я вспомнила как оставляла ее голодную на целый день и приходя только вечером готовила ей один раз маленькую тарелку макарон. Как она просила меня покормить ее,а я заставляла ее жрать их быстрее и оставить меня в покое. Как она гладила меня по голове и говорила своим слабым голосом спасибо, а мне было на него наплевать. Я затыкала ей своим детским кулачком рот,когда она начинала кричать от боли и от беспомощности. Я затыкала ей рот и душу,когда она хотела поговорить со мной. И я вдруг вспомнив все это чуть не расплакалась. Эта женщина,которую я назвала монахиней, так и стояла тихо на своем месте,ни один мускул,ни та самая морщинка,ничего не шелохнулось у нее в лице с того момента. Мне хотелось бы подбежать,броситься к ней в ноги,обнять ее и быть уверенной в том,что я ей нужна и она мне…

Но на один миг показалось,что я не имею на это право. Будто бы между нами кто-то выстроил стеклянные двери и мы смотрим на свое отражение,на то как мы похожи друг на друга,но не можем,не имеем какого-то права коснуться друг друга,заговорить друг с другом. Но Боже! Права то не имею только я! А она имеет право!... и даже может сейчас заметить меня и мой пристальный взгляд, ...но не хочет. «Не хочет»-стукнуло в меня. Она так спокойно и просто — не хочет!

Вдруг к лицу прилила краска,отчего-то стало стыдно самой себя,своего глупого положения,нелепого требования,моей дурацкой беспомощности перед этой монашенкой. Мне показалось,что я ее ненавижу,ее проклятую смиренность,преподобное личико,то,что она остановила меня. Заставила вспомнить то,чего я не хотела помнить! И я чувствовала,что будь моя воля и будь в моем кулаке сила,я подошла бы к ней и ударила бы ее сильно в грудь,потом по лицу,а потом ногами,чтобы она валялась на асфальте передо мной и просила у меня прощения,а все вокруг помогали бы мне и хлестали ее ремнями с четырех сторон,именно здесь у церкви. И я заставила бы опустить ее смиренное личико вознесенное к куполам и так страждущее страданий. А потом,а потом, если бы у меня были деньги я достала бы их и засовывала ей их в рот,в нос,в ее блузку. И спросила ее: «Чего же ты тут просила стоя на коленях пред храмом и смотря в небеса,какого подаяния,ведь руки же твои были протянуты для подаяния денежного,а глаза для подаяния небесного,так не ты ли первая врешь перед Господом? Эти хоть старухи и попрашайки,хоть не врут,как верят,так и просят. А ты? Какое ты имеешь право обманывать душу человеческую,давать ей надежду? Ведь я исповедаться хотела тебе.... а теперь больше всех на свете ненавижу тебя!»

Сигарета истлела,день брал свои права. Вдруг я поняла,что я уже опоздала,что подруга скорее всего уже ушла,что у меня в кармане последняя десятка. Какое-то странное ощущение действовало на душу. Я реально в первый раз призналась себе,что мне необходимо познакомиться с этой монашенкой. Я уже собралась идти к ней,вдруг почему-то машинально достала последнюю десятку. Дошла до нее,опустила ей бумажку в руки,на секунду всмотрелась в ее лицо(она даже не опустила глаз) и быстрым шагом прошла мимо нее.