LILITH — Прощальная симфония

— Из театра далеко никому не уходить! У вас есть сорок пять минут свободного времени. Концерт начнётся ровно через час. Лучше доучите за это время свои партии! Так лажово вы ещё никогда не играли, позор! Всё понимаю — конец сезона, отпуск на носу, устали все, но это не значит, что следует так халтурно относиться к своей работе! Моя б воля — я вообще бы вас на сцену не выпустил, отменил бы к чертям этот концерт: никто не знает, где ему вступать, духовая группа «киксует» бесконечно, струнники — штрихи путают, партитуры, будто впервые в глаза увидели, безобразие! Так... Я всё уже сказал; надеюсь, вы рационально используете оставшееся время! И не вздумайте опаздывать!

Однако, после сурового напутствия «гуру», особого оживления в массах, тем не менее, не последовало. Хотя, впрочем, в том не было ничего необычного — большинство решило, что за сорок пять минут, всё равно, ничего особо выучить не успеешь. Да и сильно напрягаться ради обычного планового концерта — не очень-то имело смысл. К тому же — все порядком устали от бесконечных выступлений и репетиций. Конец сезона, отпуск на носу, голова забита совсем уже другими вещами.

Самой сознательной, среди оркестрантов оказалась беременная на последнем месяце флейтистка Зойка Ищенко. Она с трудом взгромоздилась на дирижёрский пьедестал и заглянула в развёрнутую партитуру. «Надо же, ноты открыты как раз там, где мне нужно. Сейчас посмотрю хоть, после кого я тут должна вступать, на этом соло во второй части. Никак не могу разобраться...» Дирижёрская палочка лежала посреди партитуры, как раз закрывая собою искомый фрагмент нотного текста. Зоя осторожно отложила её в сторону, но палочка тут же скатилась на пол с наклонного пюпитра. Теперь надо было совершить над собою усилие, наклониться и поднять её. «Эх... вот ещё до конца сезона доиграю, и уйду себе спокойненько в декрет... поскорей бы...» И тут, пытаясь выпрямиться, Зойка сцепила зубы от резкой боли в пояснице и внизу живота.

— Что с тобой? Тебе не пора ещё?

— Не, ничего, такое бывает, сейчас всё пройдёт.

Но тут же, как только её заботливо усадили на стул, она поняла, что только что на глазах у перепуганных коллег, у неё отошли воды.

— Девчонки, «скорую», срочно! Похоже, я сегодня с вами уже не поиграю... Лизок, заменишь меня?

Вторая флейтистка, Лиза Лаврова, похоже, особого восторга от такой перспективы не испытала. Если свою собственную партию она ещё хоть кое-как разучивала, то Зойкину ей действительно пришлось бы увидеть впервые прямо во время концерта. Надо было срочно что-то делать. Она тут же схватила ноты, расписанные для первой флейты, и побежала к дирижёрскому пульту сверять их с общей партитурой. Лизкин муж — трубач, Толик Лавров, будто ожидая, когда она прекратит суетиться, остановился у неё за спиной.

— Что ты паришься? Пошли лучше курить. Всё равно публики полторы калеки придёт, какая разница, где вступать, кто это заметит? Конец сезона, что ты хочешь, никто не ходит сейчас на концерты. Лизок, ты слышишь меня? Попустись...

Казалось, она не обращает никакого внимания на его слова. Но, лежавшая по-прежнему поперёк партитуры дирижёрская палочка, ей тоже порядком мешала разглядеть нотный текст. Пришлось на минуту отвлечься.

— Давай ты не будешь лучше сейчас мне мешать. Хочешь — иди курить сам! На, вот, подержи, а то мне её деть некуда... — Лиза протянула ему в руки символ дирижёрской власти.

Нет: Толик не пошёл курить, он сел на стул в зрительном зале, решив дождаться, пока освободится его жена. Непроизвольно вращая палочку между пальцев, он подумал: «Блин, ещё, как минимум здесь торчать часа четыре... Вот, хорошо бы было сейчас домой приехать, с дочкой повидаться...» От этих мыслей его отвлёк мобильник, зазвонивший во внутреннем кармане куртки.

— Алло! Да, что случилось?! Да, не вопрос, конечно, я еду!

Лиза обеспокоено спросила:

— Что там? Кто тебе звонил?

— Няня нашей малышки! У Катьки температура высокая, 39С, мне нужно ехать домой, ты же не можешь сейчас отлучиться!

— Да-да, конечно, езжай, отзвонись мне, как только врач придёт, на, возьми ключи!

Толик поспешил домой.

Разумеется, после таких новостей, Лизе было уже не до репетиции. Она нервно курила в коридоре, не выпуская из рук мобильного.

В это же время, по направлению к выходу из зала пробирались два скрипача — Севка Васильев и Илья Бауман. Оживлённо о чём-то беседуя с коллегой, Севка споткнулся о дирижёрскую палочку, что валялась у него под ногами. Решив насмешить остальных оркестрантов, он принялся скакать, бурно размахивая палочкой, пытаясь пародировать манеру Марецкого. Выходило, действительно, очень забавно. Но Илью, почему-то, такая клоунада не вдохновила, он резко выхватил у него палочку:

— Так, дай сюда, прекрати паясничать! Пошли лучше поедим! Помнишь, как два месяца назад мы играли на корпоративе в каком-то посольстве, там ещё такие вкусные миндальные эклеры подавали, я бы сейчас не отказался... — с этими словами он мечтательно вернул дирижёрскую палочку на место. Севка посмотрел на него с ехидной ухмылкой.

— Скажешь тоже, гурман! Идём в буфет, может, там ещё хоть что-нибудь осталось...

Илья ускорил шаг. И каково же было его удивление, когда на подносе, около самой кассы, под прозрачным слоем целлофана, он обнаружил в театральном буфете миндальные эклеры, те самые, о которых они только что говорили. У него потекли слюнки.

— Дайте мне, пожалуйста, три штучки!

Буфетчица аккуратно положила три эклера на тарелку и протянула ему. Он тут же решил отведать вожделенное лакомство. Укусил. Зубы застряли в вязкой, твёрдой поверхности абсолютно чёрствого эклера. Разгрызть его полностью не удалось. Он с недоумением посмотрел на буфетчицу.

— Что это такое, я вас спрашиваю? Какой он давности?

— Всё как заказывали, Илья Петрович, всё как заказывали... — похоже, эклеры действительно были «те самые», что на приёме у посла, — а вы что будете, Всеволод Дмитрич, тоже эклерчиков желаете?

— Нет, я, пожалуй, просто чаю, без сахара. Да, и лучше, я сам его себе сделаю, спасибо...

За полчаса до начала концерта на дирижёрский пьедестал взошёл ещё один, самый старший из оркестрантов — валторнист Павел Данилов.

«Надо бы успеть посмотреть, что там у меня в финале четвёртой части. Опять в нотах последняя страница где-то затерялась, будто кто нарочно их куда-то прячет. Была — и нету. Как назло, ничего не помню! Старый стал...»

Он стал торопливо листать партитуру. Дирижёрская палочка снова упала на пол. Пришлось наклоняться.

«Как же я устал! Как же мне всё надоело! Когда это кончится! Вот, если бы это был последний концерт, а то ещё завтра, послезавтра... две недели до отпуска, кошмар, я не выдержу, просто не выдержу, мёртвый...»

Ещё спустя пять минут зал оглушил пронзительный визг кого-то из оркестранток.

— Люди!!!! Там...Пашка...он бледный такой, и не шевелится, кажется, он умер!

— Что ты такое говоришь, дура! Уснул человек, устал после репетиции... Сейчас посмотрю, что там с ним. Паш, тебе плохо? Вот, чёрт, и вправду, не дышит... Врача!!!!!!

Прибывшая «скорая» констатировала смерть от сердечного приступа. Концерт, разумеется, так и не состоялся. Слишком много всего произошло за эти несчастные сорок пять минут. Стараясь казаться безучастным ко всему происходящему, Борис Абрамович Марецкий, не спеша укладывал свою многострадальную палочку в футляр. Его мысли были совсем о другом: «Дурдом, а не оркестр. Мало того, что играть не умеют, ещё и концерт сорвался. Думаю, в этом месяце, можно забыть о зарплате, всё уйдёт на погашение цены за билеты. Умирают, рожают — нашли время, не могли до конца сезона подождать. Всё, надоело, не желаю больше работать с этими бездарными лабухами, недостойны!»

И на следующее утро стало ясно, что работать с «бездарными лабухами» ему уже больше не придётся, так как директор театра широким взмахом дарёного «Паркера» подписал приказ об увольнении именитого дирижёра, Бориса Абрамовича Марецкого, за некачественно организованную концертную деятельность оркестра.

Так иногда, сами того не подозревая, мы становимся жертвами собственных желаний...