ghostmale — Плоть

-------------------------------

«Билетов нет — Рождество! Попробуйте подойти завтра» — она сильно затянулась, выпустила дым и с прищуром посмотрела на меня. Полная крашеная блондинка. Под сорок, глубокое декольте. Пришлось потратить полчаса на уговоры. Особенно я напирал на то, что: увольнение — первое за полгода (ложь); начальник части отпустил нас всего на полчаса (ложь); вообще в армии с репатриантами обращаются не по-человечески, заставляя работать за двоих (чудовищная ложь). Она вздохнула и позвонила на вокзал. Потом принялась распечатывать билеты. Я оглянулся на Ахиллеса, стоявшего сзади. Он завороженно смотрел на ее большую мягкую грудь, растягивающую кофточку.

Поблагодарив, мы вышли наружу. Ахиллесу, с которым я познакомился сравнительно недавно, чрезвычайно понравилось моё красноречие и он немедленно предложил выпить. Невысокий, коренастый, одет в дубленку, на крупной голове — пробор. Мелкие черты лица. Старательно выговаривал каждое слово на плохом русском и еще худшем греческом.

Мы зашли в супермаркет и купили Джонни, орешков и пластиковые стаканы (на них настоял я). Ахиллес кивнул головой. "Вазмом запиваць пива", сказал он, подумав. Мы взяли пиво и вышли. Зимнее небо состояло из какого-то вязкого серого тумана. Все вокруг словно затухало от начинающегося дождя. Неспешный и задумчивый до этого, Ахиллес вдруг понёсся по улице, не говоря ни слова. Я едва за ним поспевал. Накрапывало все сильнее. Ахиллес внезапно остановился и, шумно дыша, сказал: «Вот сичас пасмотриш, как я буду их цеплят!» Тут же развернулся и снова поскакал вперед. Я оцепенел от ужаса, но ничего не ставалось, как бежать вслед — бутылка была у него. Он опять резко остановился и предложил немедленно разлить. Мы стояли на тротуаре, под открытым небом, с которого лился уже нешуточный дождь. Я смог убедить его найти крышу под головой. Мы разлили Джона в пластмассовые стаканчики и начали пить, заедая орешками и запивая пивом. Очень быстро стемнело.

Крышей под головой оказался здоровенный мраморный портик дворца правосудия, прямо в центре Коринфа. Огромные дорические колонны и лестница, выводящая на центральную площадь с фонтанами. Я давно заметил, что когда идет дождь, в фонтанах есть что-то трогательное и неуловимо печальное.

Мощные фонари подсветки били в лицо, мешая наливать. Я предложил зайти за колонну. Ахиллес усомнился в моей мужественности и я вышел под свет как на сцену. Нас, видимо, было прекрасно видно. Греки, спешашие под дождем, поглядывали на две фигуры на фасаде дворца правосудия. Из-за погоды и холода они, наверное, думали, что мы согреваемся горячим чаем из термоса. Ахиллес очень долго и туманно говорил тосты. Я соглашался и выпивал. Бутылку мы убили через пару часов. Как попал в часть и ложился спать, помню смутно.

22 декабря 2001, Коринф, Южная Греция.

---------------------------------

... проснулся с ужасной болью в горле. Сказывалась пятидневная пьянка и хронический фарингит. Внизу уже давно строились на утреннюю перекличку. В казарме валялись только мы с Ахиллесом. Зашел капрал и сказал, чтобы мы сейчас же выкатывались наружу. Мятый с утра Ахиллес сразу же послал его на хуй и капрал ушел. Когда мы позже кое-как встали я узнал, что происходило в казарме ночью, после того как я уснул.

Ахиллес с дружками запустили по кругу пару-тройку ракет и отправились гулять по части. Они нашли пожарный щит и выпустили весь баллон огнетушителя на стовший рядом грузовик. Потом пытались втыкать лопату в дерево. Потом коллективно помочились на постамент памятника какому-то греческому герою, установленного в военной части. Потом Ахиллесу вдруг захотелось попить кофе, но для кофейного автомата, стоящего внизу, были нужны монетки. Их не нашлось. Тогда он взломал автомат, достал монетки, но кофе не попил, так как автомат уже сломался. В общем, повеселились.

Как и следовало ожидать, чувствовал я себя не лучшим образом. С похмелья мне всегда кажется что я самый грязный человек на свете. Избавиться от этого лучше всего помогает горячая ванна. Вместо этого я плеснул в лицо ледяной водой и посмотрел на себя в мутное зеркало, висящее над умывальником...

22 декабря 2001, Коринф, Южная Греция.

-------------------------

Сержант выглядел уставшим. На девять ступенек выше нас, руки за спиной, расставленные ноги. Он любил выдерживать паузы. Мы внизу: местные по стойке смирно, репатрианты — кто как. Некоторые почесывали небритые щеки, другие вполголоса переговаривались, один даже курил. Сержант подвигал губами из стороны в сторону. Ему крайне не нравилось все это, но ничего сделать было нельзя. По закону, все репатрианты обязаны отслужить. Взрослые мужчины, по 30-40 лет, управляться с ними трудно. Можно каждый день сажать на гаупвахту восемнадцатилетних пацанов, но не отцов семейства, в большинстве своем уже прошедших советскую армию. Самому сержанту было двадцать пять. Спустись он вниз, достал бы мне только до плеча.

— Какая свинья разбила ночью кофейный автомат? — спросил он негромко и замолк. Видно было, что он сам понимает: вопрос это — риторический. Я посмотрел на Ахиллеса. Его лицо выглядело очень внимательным и озабоченным. Становилось понятно, что он очень осуждает подобный вандализм. Глаза были покрасневшими и чуть затуманенными. Видимо, успел уже напаснуться с утра.

— Вы что не понимаете, что вредите себе же? Теперь не сможете больше пить кофе. «Зачем он все это говорит? Отпустил бы уже» — я начинал раздражаться.

— На хуй нам кофе, — обернулся ко мне стоящий впереди рядовой Мкртчан, — ара, будзим пиць вотка. Он задушевно улыбнулся, показав три несимметрично вставленные в верхнюю челюсть золотые коронки. Откуда он-то здесь взялся, в греческой регулярной армии? Особенно смешно было наблюдать как греки пытаются выкрикнуть его фамилию на перекличке.

— Ну ладно, — сержант нахмурился и посмотрел на свои ботинки, — вчера вам раздали оружие. Все получили?

Никто не откликнулся.

— Я спрашиваю — все?

— Получили, получили... Так что берегись! — раздалось откуда-то сзади.

У сержанта задергалась нижняя губа. «Сейчас будет орать. Это еще минут на пятнадцать», вздохнул я про себя. Все это было крайне скучно. Сержант мгновенно покраснел и почти слился с медно-розового цвета небом на фоне которого стоял. Слева, прямо на его голову надвигалось изумительно красивое, очень плотное облако. Оно было непрозрачно, но в то же время непостижимо светилось изнутри. Его было очень четко видно в низких закатных лучах, и видно было, что, приблизительно сохраняя свою форму в целом, оно беспрестанно меняется внутри. Как будто там что-то происходит: какой-то тайный процесс, какое-то медленное бурление...

24 декабря 2001, поезд № 88 Коринф — Салоники.

----------------------------------------

Пять мест бескупейного вагона для некурящих — спасибо грудастой блондинке. Та же электричка, только с удобными мягкими креслами. За окном настоящая Россия — сугробы и метель, погода сошла с ума. Внутри — жара. Умиротворение. Чистенькие греческие пожилые дамы тихо переговаривались между собой. Мужчины степенно читали газеты. Молодежь самозабвенно тыкала пальцами в кнопки мобильников. Егозливая девочка лет пяти, начала было что-то рассказывать, громко хохоча и блестя глазами, но ухоженная мамаша шикнула на неё и она испуганно замолкла.

Потом мы начали пить водку. Мы — это они. Я не пил из-за горла. Мои быстро раскрасневшиеся от тепла и алкоголя попутчики курили, орали, ругались матом и через каждое слово говорили "ара" или "бля". Потом нам стало жарко и мы открыли два окна. Поезд двигался очень быстро и холодный, промозглый ветер, ворвавшийся в вагон, нас практически не задевал, зато освежал сидящих сзади. Он взвивал волосы пожилых дам и морозил лысины мужчин. На возмущенные замечания однополчане не реагировали. Они произносили тосты: "Ара, за родителей! (Далее по турецки) Дай бог им здоровья, бля!"

Греки бунтовали. Наша весёлая компания отвечала им ЭННЭ СЭКИМ (что в переводе с турецкого значит: "Мать ебал!") или ИБИО МАТ (что в переводе с русского значит: "Ёб его мать!")

Греки не сдавались. Они привели проводника. Тогда его взяли за грудки и объяснили ВСЁ! Проводник понял, что не курить, не орать и не ругаться они не могут, что это для них все равно, что не дышать и ушёл.

Впрочем, окна они закрыли. Зато разделись сами. Когда я вернулся из тамбура, куда выходил, чтобы подышать свежим воздухом (в вагоне было слишком накурено) я увидел прелестную картину. Пятеро волосатых мужиков кавказской наружности, лет под сорок, кто голый по пояс, кто в белой майке без рукавов. Огромные, нацарапанные кривой рукой, наколки. Пустые бутылки, перекатывающиеся по вагону. Едкий дым сигарет. Плюс ещё этот пейзаж за окном. Впечатление было удивительное.

Греки, однако, этого не оценили. Они поняли, чтот проиграли неравную схватку и медленно разбредались по другим вагонам, постепенно пустеющим по мере приближения к Салоникам. Мы остались в своём почти одни. С нами ехало несколько безразличных мужчин и один заросший спутанными волосами цыган. У последнего каким-то образом обнаружился кларнет и этого выдержать не смог даже я. За пять минут эти суки обучили его одной заунывной мелодии, которую он беспрерывно выдувал последующие часы. Никогда я не думал, что кларнет может так ужасно громко звучать. Когда начались танцы, я взял свою книгу и ушел в другой вагон. Там было тихо, но почему-то холодно. Я читал "Последнее искушение" Казанцакиса.

«Двойственная ипостась Христа всегда представала передо мной глубокой, неизведанной тайной. Стремлением, таким человеческим или, скорее, сверхчеловеческим — человеку стать Богом, или, вернее, возвратиться к Богу и слиться с ним. Эта страсть, такая скрытая и, вместе с тем, такая реальная, ранила меня изнутри и ранила глубоко.

(...) Каждый человек есть богочеловек — плоть и кровь. Вот почему тайна Христа не есть просто тайна определенной религии; она всечеловечна — в каждом человеке разражается битва между Богом и человеком, и вместе с ней — стремление к примирению. В большинстве случаев битва эта бессознательна и держится недолго. Не выносит слабая душа долгого противления плоти, отяжелевает, сама становится плотью — и битве положен конец. Но у людей ответственных, у тех, которых денно и нощно взгляд устремлен к высшему Долгу, битва между плотью и духом разражается без жалости и может продолжаться до смерти.

Чем сильнее душа и плоть, тем и битва полезнее и конечная гармония богаче. Не любит Бог слабые души и вялую плоть. Духу нужна для борьбы плоть сильная, полная противления. Он — птица хищная, что беспрерывно голодает, ест плоть и истребляет ее,яяяяяяяяяяяяяя уподобляя себе»*.

Я думал о том, насколько книга лучше фильма и о том, что её крайне трудно перевести, пока совершенно не замерз. Пришлось вернуться.

Пока я отсутствовал, наступил следующий номер программы. Эти обезьяны начали колотить какого-то мужика, видимо случайно проходившего через вагон. Я отцепил их от него и увел грека от греха подальше. У него был разбит нос. С рассеченной губы текла кровь. В глазах не было ни страха ни злости — только недоумение. Что я мог ему сказать? Этого не объяснишь.

В Салоники мы доехали в три часа ночи. Все там и сям валялись по креслам и крепко спали. В вагоне воняло перегаром. Скрипели тормоза и проплывавший за окном высокий худой мужчина в кепке зевал, выпуская изо рта облачко пара.

31 декабря 2001, Салоники, Северная Греция

-------------------------

... а приблизительно в 11 часов утра я хотел обнять жену, поцеловать и сказать что-то приятное. Например, поздравить с наступающим. Она как-то резко развернулась и взмахнула руками, чтобы обнять меня. Так неловко, что скользнула ногтем среднего пальца мне по глазу. Говорит, что нечаянно. Глаз немедленно распух, затёк, покраснел и закрылся. Промывания не помогли. Пришлось идти в больницу. В обычной больнице меня не принимали — надо было добираться до военного госпиталя на другом конце города.

Там уже видимо наступили праздники, так как никого из врачей не оказалось на месте. Полтора часа мы прождали окулиста, который наконец приехал из центра на машине. Он сказал, что это средняя царапина, пройдет, но через пару недель (ложь — не прошло до сих пор!). Закапывая в глаз какую-то дрянь, он ухмыльнулся и поблагодарил меня. Я, оказывается, избавил его от новогоднего хождения по магазинам с женой. "Достала со своими подарками!" — чертыхался он, нагнувшись над глазом. Я смущенно сообщил, что тоже, наверное, не пойду по магазинам, так как в глаз меня ткнула жена. Он залился здоровым смехом. Пока он трясясь, смеялся, пипетка с лекарством прыгала у меня аккурат перед вторым глазом, почти касаясь его. Неприятное ощущение. Потом он залепил мне поллица уродливой повязкой.

Много лет назад другой окулист поставил мне диагноз — ленивость одного глаза. Он у меня хуже видит и каким-то образом зависит от другого. Что— то связанное с полушариями головного мозга. Меня это никогда не беспокоило, но выйдя на улицу, я понял, наконец, что это значит. Единственное оставшееся у меня око совершенно не слушалось хозяина. Оно слезилось и закрывалось само собой. Я взял Ксеню под руку и она повела меня, как слепца. Окружающий мир я видел как бы вспышками, когда глаз все же удавалось приоткрыть и мутно из-за слез. Начал течь нос. Горло разболелось еще больше. Веселые прохожие с новогодними покупками в руках с сожалением смотрели на мою повязку.

Вечером мы молча и совершенно обыденно сели за стол.Я, мама и Ксеня. Я очень люблю маму, но все происходящее казалось какой-то неприятной ошибкой. Я должен был находится в совершенно в другом месте. Я посмотрел на жену. Она держалась хорошо, но я видел, что думает она о том же. Мне захотелось её утешить. "Следующий Новый Год, — зашептал я ей на ухо, — мы проведем гораздо веселее, обещаю". Ксеня посмотрела на меня как-то странно. И, немного помолчав, добавила: "Знаешь, ты уже говорил это год назад". Сидя с закрытыми глазами за столом и утирая сопли, я пил теплую воду и слушал гремевший где-то далеко салют. Что-то взрывалось совсем близко и слышался треск и грохот и веселые крики соседей...

Примечания:

----------

* Перевод автора (Ν. Καζαντζάκης, «Ο τελευταίος πειρασμός»)