Ужас войны предстал пред ним во всей своей зловещей красоте в кроваво-красном бархате боли и страданий. Мучительные воспоминания всплывали из глубин его поврежденной памяти, раз за разом, вновь и вновь окуная его прохладное предсмертное чувство, которое, несмотря на всю свою мощь, никак не может поглотить и забрать навеки в свои объятия, мерзкие, склизкие, цепкие. Эмоции схлестнулись в бешеной схватке, где пленных не берут — он начал задыхаться, внутри все гремело, рушилось и трескалось. Его уязвленное сознание готово было очередной раз сорваться, подобно особо опасному процессу, выбивающегося из-под контроля.
Вот он, пытаясь разжать слипающиеся от холодных слез веки, стоит перед своей семьей. Едва держится на ногах, в дрожащей руке держит намокший от пота табельный пистолет. Эти сволочи знали, что делать — оставили по патрону на каждого члена семьи: жена, дочь и сын, совсем еще дети. Ревут, сквозь грязь на лице пробивается сильный румянец от плача, о чем-то просят, но он их не слышит, сердце бьется так, что становится дурно. А жена, красивая, умная, любящая, словно смотрит сквозь него, он вовсе пропал для нее, не видит она его, видит лишь смерть, умоляюще смотрит на позади него стоящих солдат в полной амуниции. Но они лишь, улыбаясь, переглядываются между собой в предвкушении кровавого зрелища. Три патрона — пять солдат. Никак. Двое оставшихся убьют и его, и семью. А если же он... В мыслях он взревел на себя, проклиная, называя самыми грязными словами — этого он сделать не мог. Однако, они обещали ему жизнь и службу. Он спустил курок в стоящего рядом солдата, и их обоймы вмиг опустели, разрядив металлическую дробь, дарующую свободу души.
Но словно за него все решили: ни одна пуля не попала в него, однако, то, что он увидел, лишило его разума до конца его дней. Его рука с пистолетом медленно поднялась к виску, но тут один из солдат ловко перехватил оружие и дружески похлопал его по плечу, говоря что-то одобряющее на своем, диком для него, языке. Внутри было пусто, словно все изъела какая-то болезнь, оставив лишь кожаную оболочку, наполненную отравой. Солдаты, бряцая металлом и смеясь во все горло, повернули назад, уже и позабыв о нем.
Он бессильно рухнул на землю, шумно глотая воздух. Он видел детей, которые теперь не плакали, и не просили.
"Просите же! Просите! — кричал он в мыслях, — просите!"
Он видел жену, которая все глядела помутневшими голубыми глазами сквозь него.