Дневник Доктора Ольсена

Утро и день были обычными для выходного дня. Спокойствие и умиротворение. Так как в доме не было молодожёнов, а остались только София и Густав, то и дел у слуг было значительно меньше, чем при полном собрании семьи. Густав и до этого не проявлял свою общительную сторону, а после вчерашних известий, приправленных письмом брата, вовсе стал нелюдимым.

Жалко мне этого молодого человека. Он потерял своего старшего брата и не может с ним даже проститься. Хотя запираться в своей комнате и пить без просвета два дня… По мне, слишком. Надеюсь, что ему не понадобятся мои услуги…

София же опять заперлась в библиотеке, только на этот раз дверь была закрыта на замок. Однако так думали все обитатели замка, как и я собственно говоря, пока вечером, около шести часов вечера не прошёл мимо гостевой комнаты, где ранее останавливался голландец. Из этой комнаты я услышал лёгкий, звонкий, тихий девичий смех, а следом низкий шепот:

— Потише, Ласточка, то все услышат!

— Прости, но это, правда, очень забавно, — мелодичный голос пытался успокоится, но невольно продолжал сбиваться на смех.

Я подошёл к двери в плотную, чтобы чётче разобрать звуки и слова.

Еле слышный скрип кровати и опять глубокий тембр:

— София, не шуми…

Его прервал мелодичный и нежный шепот:

— Ладно, не буду…

На несколько секунд образовалась тишина. Я пытался не двигаться и дышать тише, благо опыта в последнее время у меня было достаточно. Но так же приходилось следить за коридором, чтобы меня никто не заметил в столь неоднозначном положении.

— Габриэль? — тихо поинтересовалась девушка, — Так ты мне расскажешь, что произошло в Швеции?

Опять лёгкое скрежетание гарнитура.

— София. Так я же все и так знаешь. Народ Швеции поднял восстание и сверг своего правителя…

— Да-да. Это знают все… Но…

— София. Я его не трогал. — голос мужчины, не смотря на шёпот, звучал жёстко.

— Конечно, — не веря, протянула девушка, но без обиды в голосе.

— Ласточка, я разве тебя обманывал? — не понимая, настороженно спросил её собеседник.

Ответом ему было фырканье. Опять образовалось молчание. А моя интуиция затрепетала, услышав о том, что иностранец был в Швеции в момент этого ужасного происшествия.

— Мне иногда кажется, что ты мне что-то не договариваешь… — немного обиженно пролепетал цветущий голос, словно взмахами крыльев стрекозы.

— София… Ласточка…

Образовалась вновь пауза, которую оборвал вновь мужской шепот:

— В Стокгольм я прибыл утром 22 марта. Весь город был окутан хаосом. Люди стояли на улицах с вилами, факелами, оружием. Они кричали что-то на шведском языке. В их голосах была угроза, уверенность, воля… И ни капли страха… Хоть газеты и не пишут о их предводителе, но он был. Якоб Линд — один из сынов пекарня и брат одного из сожжённых по требованию короля. У Стефана Эрикссона, как и у всех его братьев, было странное пристрастие. У него был страх преследования и предательства, поэтому он каждый месяц сжигал около двух десятков случайных жителей Швеции, — он замолк на секунду, до моего слуха донесся лишь шелест одежд, — На самом деле, народ понять можно, но… Я не могу понять мотивов Альфреда и Густава. Они сами подстрекли это восстание.

— С чего ты взял, что они как-то с этим связаны?

— Альфред рассказал. Предводитель восстания попросил меня о помощи, но я отказался. После этого он отвёл меня в какой-то проулок, где нас ожидал Альфред. Он сообщил мне о том, что его брат потерял голову от правления и все это мероприятие нужно, чтобы лишь запугать его. Я чувствовал, что он лукавил, но ничего сделать с этим не мог. Тогда мы договорились… Я придумаю как предводитель с людьми смогут попасть в замок, а он… Не будет продолжать внешнюю политику своего брата. То есть не будет представлять претензии на территории Норвегии и… Тебе не придётся выходить замуж за одного из их семейства…

В тихом омуте я не смог различить мимолетные слова девушки.

— Таким образом, ближе к вечеру я рассказал восставшим как добраться до чёрного входа. И сразу покинул столицу. Ты хотела услышать правду, так вот она.

Я отпрянул от двери, как ошалелый. В моих ушах стучала кровь. Даже сейчас, описывая все тогда услышанное, я не могу быть спокойным. Моё сердце норовит выскочить. Я не могу понять, что меня одолевает сильнее ужас, страх и омерзение или непонимание, горечь и печаль…