Дневник Доктора Ольсена

Никогда бы не подумал, что буду сидеть здесь, в подземелье замка Акерсхус…

Двое суток пролетели очень быстро. Нам не давали ни еды, ни воды. Долго… Очень долго принимал решение наш судья, чтобы выслушать нас. Зато… Было время все обдумать, проанализировать. Сколько бы я не прокручивал в голове то, что произошло, не мог убедить себя в том, что голландец мог убить принца. Я чувствовал, что все его слова, направленные на то, чтобы убедить всех в обратном, простая ложь…

Серые, сырые стены, смыкались тяжёлым, грузным сводом над телами тех, кого обошла стороной Фортуна, кого невзлюбила Судьба, кто заслуживал своего наказания, кто попал сюда по случайности, недоразумению. Холодный стук капель о заплесневевшие камни. Осуждающий стон ветра, кричащий в коридорах карцера. Устрашающий лай собак, стоящих на охране этой псарни. И… Ледяная, терзающая душу тишина…

Я ходил взад-вперёд по камере, потирая запястья. До сих пор помню эту ноющую, жгучую боль от веревок и этот липкий страх перед неизвестностью.

— Успокойся, Кристиан. Тебя точно оправдают, — произнёс немного осипший голос моего товарища по несчастью, сидящего на полу в соседней камере, следя за моими передвижениями и потирая невольно свои кандалы на руках. Я повернулся в его сторону и бросил взгляд на его железные оковы, а потом на свою верёвку.

— А тебя? — спросил я, подойдя ближе к решётке, разделявшей нас.

— А не все ли равно? — с досадой перевернул он вопрос с ног на голову.

Тут до моего слуха донеслись грубые, тяжёлые шаги надсмотрщика в сопровождении размеренного звона ключей. Сердце замедлило свой ритм, словно пыталось подстроиться под звук капель и цепей.

— Кристиан, только глупостей не наделай, хорошо? — вдруг тихо прошептал голландец, закрыв голову руками, которые все ещё сковывало железо. После чего начал что-то говорить на своём языке, но уже не мне, не надсмотрщику, не себе…

К решётке мой камеры подошёл крепкий мужчина средних лет. С суровым и без эмоциональным лицом он посмотрел на меня, после чего открыл дверь, отделяющую меня от свободы. Тяжёлой походкой он направился ко мне. Он грубо поднял меня за верёвки, сковывающие мои руки. Я зажмурился от боли, но послушно встал. Надсмотрщик толкнул меня к выходу и пошёл сзади меня, направляя в нужную сторону.

Какой позор! Меня, уважаемого доктора! Ведут на допрос как простую шавку! Ведь, я не виновен… Меня даже там и не было… Я всегда был законопослушным! А теперь! Стоило мне сесть в тюрьму, даже по подозрению, как я стал преступником! Клеймо на всю жизнь, даже, если оправдают…

Я перебирал уставшими ногами, весь погруженный в свои мысли. И только проходя мимо камеры иностранца, я задумался, что… Возможно, меня не коснётся тяжкая рука правосудия, а вот его…

Ему её не избежать… Но он этого не делал. Я уверен. Иначе бы это произошло раньше, намного…

Меня привели в небольшое, чахлое помещение, где и проходило слушание.

Дальнейшие события отпечатались в моей памяти очень смутно, словно там был и не я. Словно я сам был слепым и глухим зрителем, который видел и слышал весь процесс сквозь пелену тумана. Меня посадили на стул. Король Густав Эрикссон что-то у меня спрашивал. А я ему что-то молвил в ответ. Себастиан рьяно пытался что-то доказать и ему вторили Фредерик и Хлоя. Сосредоточиться было невозможно. Не знаю, то ли мысли так заглотили меня, то ли голод и обезвоживание дали о себе знать, то ли простая усталость и шок сделали свое дело… Я терял ход времени. Мои внутренние часы сходили с ума.

Спустя некоторое время после возвращения в камеру я прикемарил, облокотившись на решётку. Морфей образом сна послал мне неуловимую, но столь любимую иллюзию.

Кэрол…

Она сидела поодаль меня и молчала. Её изумрудные глаза не имели того яркого блеска, который был мне так знаком. Взгляд её был лёгок, но не без толики грусти. В руках она перебирала бежевые полупрозрачные бусины ожерелья, которые я ей подарил в день нашей свадьбы. Через некоторое время она встала и подошла ко мне. Её нежная, невесомая рука легла на моё плечо и слегка его потрясла. Тут до моего слуха донеся тихий, требовательный, мелодичный голос:

— Кристиан, очнись!

Прекрасное, мимолетное видение в мгновение ока обратилось в мельчайшие крупицы пыли, которые бессовестно унес капризный ветер… Я отпрянул ото сна, подскочив на месте. Мой помутненный, не проснувшийся взор остановился на девушке в бедных, немного мешковатых одеждах и тёмном, потертом плаще с капюшоном, скрывающем её чудесные, узнаваемые, золотистые локоны. Она сидела на корточках рядом со мной, но находясь по ту сторону решётки. Её синие глаза с удивлением и беспокойством смотрели на меня.

— Прости, я не хотела тебя напугать.., — шепотом произнесла девушка и протянула мне между прутьями решёток флягу, — Я принесла тебе воды…

— С-спасибо… — я опешил от неожиданности. В горле было сухо и слова со скрежетом вываливались из уст. Уставшими и трясущимися руками я принял сосуд с живительной влагой. Открыв крышку, я, с наслаждением, залпом осушил больше половины склянки.

Никогда в своей жизни не пил с такой жадностью и охотой… Позабыв обо всем, не думая ни о чем. Лишь глухой голос в голове твердил: «Вода… Вода! Наконец, вода!». Мне жутко осознавать то, как некоторые люди проводят в таких местах больше двух дней…

Мне сразу стало легче. Организм очнулся от состояния высушенной ящерицы на солнце и обрёл силы для жизни. Я закрыл глаза в блаженной улыбке, оторвавшись от фляги. Перевёл благодарный взгляд на Софию, которая улыбалась, смотря на меня. После чего она с уверенностью в голосе и с надеждою в глазах шепотом произнесла:

— Кристиан, ты не переживай! Тебя оправдают. Король Густав Эрикссон признал твою невиновность. Надо просто потерпеть восемь часов. А завтра будешь дома. Отдохнешь и будет все, как раньше… На твою репутацию это недоразумение не повлияет. Обещаю!

Мне стало легче от её слов. Они меня, действительно, заставили поверить в хороший конец всей этой запутанной истории. Я слабо улыбнулся девушке, тихо поблагодарив её несколько раз, откинулся спиной на прутья решётки, блаженно представляя, как вернусь домой, сварю себе горячий шоколад и прочту пьесы Людвига Хольберга.

Мне нужен отдых от этого бардака. Нужно привести жизнь в привычное, спокойное русло. Не молод я уже для такого…

Тихие шаги девушки заставили меня открыть глаза. Она прошла вперёд по коридору к соседней камере. Наши камеры, состоящие целиком из железных прутьев, позволяли нам видеть все пространство вокруг. Я прикрыл глаза, окунувшись в омут размышлений.

Как зверинец… Аж жуть берет, что людей сажают в такие клетки, как диких зверей. Так любой может потерять себя… А как же те, кто сидят в кирпичных ящиках? Там и, вовсе, с ума сойти можно…

Я открыл глаза и ощутил ком в горле.

Девушка аккуратными движениями подошла к решётке камеры и присела на корточки рядом с иностранцем, который уснул, облокотившись на импровизированную стену камеры. Я заметил как его руки невольно била дрожь, сопровождаемая редким, глухим стуком цепей друг о друга. Видимо, ему снились далеко не радужные сны. София тоже это заметила и её это озадачило. Она осторожно протянула свою руку к его ладоням и заботливо их сжала.

— Ммм, — протянул он, разлепляя глаза. Он рефлекторно моргнул пару раз и с удивлением посмотрел на девушку. Будто бы не веря, что это она, а не гнусные проделки уставшего организма. — София?

— Тебе опять снился кошмар? — заботливо спросила девушка.

Молодой человек опешил от неожиданного вопроса, после чего ответил:

— Не совсем… Всего лишь Джинетт с его вечно недовольным голосом, — он наигранно поменял на мгновение голос, словно передразнивая этого некого «Джинетта», — И суровым лицом: «Не хотите прогуляться пешком от Африки до Сибири? Возвращаться? А зачем? Ведь там так прекрасно!».

Королева мимолетно улыбнулась.

Скорее всего, я опять не знаю чего-то…

Её собеседник аккуратно погладил её ладонь, после чего, отпустив её, настороженно спросил, встав на ноги одновременно с ней:

— Как ты сюда попала?

София украдкой улыбнулась, словно говоря: «Ты знаешь». И её уста трепетно произнесли нечто похожее:

— Один хороший человек оказал очень приятную и важную услугу.

Иностранец в отличии от меня понял о ком идёт речь, иначе мне его усмешливая реплика не ясна:

— Артист. Даже спрашивать: «Каким образом?». Не буду…

Тут его тон резко сменился с радостного и ностальгического на серьёзный и настороженный:

— Ласточка, тебе нельзя здесь находиться! Что будет, если твой «муженек» тебя здесь застанет?

Прекрасная особа подошла ближе к объекту, так нагло разделявшему их, и тихо-тихо её голос зажурчал как воды реки Ална:

— Я хотела тебя увидеть… Я говорила с Густавом. Напоминала о том, как мой отец настаивал на отказе от смертной казни. Как просил меня этого не совершать. Но…

— Он вряд ли прислушается к твоим словам, после всех этих допросов. — кратко и сухо заметил Габриэль.

— Сегодня в замок, — продолжила девушка, — приходил странный человек. Скорее всего, южанин. Он говорил, что вы с ним очень давно знакомы. И просил помиловать тебя. При этом он постоянно приговаривал о будущем. Меня до сих пор бросает в дрожь, когда его вспоминаю. Не знаю, но почему-то он меня напугал и не вызвал доверия. Хотя на Густава он произвёл противоположный эффект.

— Мне без разницы, что он решит, — с сожалением ответил её собеседник, — Главное, что бы тебя все это не коснулось. В том или ином виде.

— Габриэль, ты хочешь — не хочешь, но меня это тоже касается. Я не хочу, чтобы тебя казнили, — её голос иногда начинал дрожать, но она очень умело держала себя в руках, — Помнишь, ты мне как-то сказал, что после нашей встречи у тебя появился смысл жизни? Так, не уже ли, он растворился в воздухе, из-за чего смерть стала тебе милее?

— Ласточка, ты хоть сама понимаешь, что ты говоришь? — с жаром ответил ей иностранец, хотев протянуть к ней руки, но глухой, грубый звон бесцеремонно заставил его одернуться и сменить тон, — София, ты сама мне говорила, что хороший правитель должен заботиться о стране и народе, позабыв о своих интересах.., — судя по паузам, эти слова давались ему тяжело, — Ты должна позволить Густаву вынести тот приговор, который он сочтёт нужным. Иначе, он опозорит тебя или начнёт манипулировать тобой.

— Он всего лишь глупый мальчишка. Стефан, его брат, хоть и был…

— Сумасшедшим психом, который сжигал своих людей пачками?— прошипел глухо молодой человек.

— Но это не отменяет того, что он был умен. — уверенно и твердо продолжала девушка, — Даже слишком…

— София, не обманывай себя, — понизив свой голос, но все так же строго сказал голландец, — Густав, может, и кажется не смышленым, но, уверяю тебя, он ещё та тёмная лошадка.

— Может и так. Но… — лёгким шлейфом воды звучал её голос. Она опустила глаза и вынула из кармана плаща маленький сложенный в двое клочок бумаги. Её взгляд остановился на нем. После чего передала его Габриэлю между прутьями решётки. Он вопросительно посмотрел на пергамент, а потом на Софию, взяв объект в руки, развернул послание и пробежался глазами по его содержимому. Не знаю, что было в той записке, но иностранца заметно качнуло, из-за чего ему пришлось облокотится на решётку. Он оторвал взгляд от пергамента и на минуту мне показалось, что у него в глазах мелькнула какая-то двоякая радость с хорошей горстью удивления.

— М-да, Ласточка, поймала так поймала… — с усмешкой выдал он.

Девушка приятно улыбнулась украдкой, заметив его смену настроения.

— Придётся все переигрывать, — задумался её собеседник, после чего обратился к ней, — Тебе, Ласточка, наверное, надо идти. То скоро должен вернуться наш сторожевой пес.

Она, по неизвестным мне причинам, обрадовалась этой перемене и задорно сказала:

— Карл чуть позже к тебе зайдёт.

— Только сама во все это не лезь. Прошу, София…

Прекрасная особа мило ответила согласием и, попрощавшись с нами, покинула помещение. Только я хотел поинтересоваться насчёт записки, как вдруг мой товарищ по несчастью, словно прочитав мои мысли, резко прервал мой вопрос:

— Кристиан, тебя это не касается. Поэтому ответа не дождёшься.

— Ладно, — пожал я плечами, после чего поинтересовался, — „Переиграть“? Скажи мне, почему ты не сказал, что Оскар покончил с собой? А принял на себя вину? Вы так часто ругались…

Габриэль на мгновение замешкался, после чего с задумчивостью и искренностью заговорил:

— Мне сложно ответить на твой вопрос однозначно, Кристиан. Больно, много факторов сошлись в одно. Я спустя неделю понял, что виновником всех неприятностей стал он. Но… София и её отношение к брату заставило меня опешить и не торопиться. После этого мы с Оскаром общались наедине. И я понял, что мы похожи.., — он усмехнулся, — Да, звучит глупо и странно, но позволь объяснить. Оскар — старший сын Его Величества Гарольда Харальдсена. Следовательно, логичный и потенциальный наследник престола. Я — старший ребёнок Лорда Хьюго Ван Контадино. И как легко догадаться, тоже был его главным наследником. Нас готовили, учили, воспитывали как будущих наследников, как мы думали. Но в один миг. Нам сообщают, что наши законные посты займут наши сестры… Негодование, обида, возмущение и злоба… Вот, что охватило наши сердца в тот момент. Каждый по своему смирился было с этим и принял. Но Оскара сбила с пути Аманда, которая мечтала стать Королевой у себя на Родине, но так как была младшей в своей семье, не могла претендовать на престол. А узнав об этом недоразумении, начала провоцировать его… Он поддался, однако вскоре осознал свою вину, ошибку. И искренне хотел её искупить.

Он тяжело вздохнул и вновь закрыл руками голову, тихо и хрипло пролепетав:

— Но наши провалившиеся переговоры погубили его. И это моя вина. Я виновен в его гибели, Кристиан.

Мне стало тяжело на душе. Эта потеря ощущалась для меня ещё острее. Мы провели в молчании ещё какое-то время. Как вдруг по коридору в нашу сторону начали двигаться две фигуры. Одна — среднего роста в тёмном плаще, обитой опушкой. Другая чуть выше и статнее и грознее, одетая в богатые меха. Капюшоны мешали мне увидеть лица людей, которые остановились у камеры иностранца. Молодой человек холодно оглядел с головы до ног пришедших и, встав на ноги, спросил:

— Почему я не сомневался, что Джиннет пришлёт именно Вас?

— Не паясничай! — прогремел хриплый голос, — Почему-то тебя, не благодарный мальчишка, глава очень ценит. И перечить ему я не могу. Поэтому хватит разговоров. Ты знаешь условия и поэтому даже времени терять не хочу зря…

— Нет. — прервал его сухо голландец, — Я не согласен на ваши условия.

— Cave, quid dicas, quando et cui! (лат. «Смотри, что говоришь, когда и кому») — раздался молодой возглас помощника первого гостя. Я было подумал, что это Карл, но это оказалось не так.

— Я знаю, что говорю, — спокойно парировал мой знакомый, — Джиннету нужен свиток. И только я знаю, где он.

Младший помощник хотел было что-то сказать, как Габриэль жестом рук, которые все ещё находились в кандалах, посоветовал воздержаться от слов.

— Можете перерыть все мои документы и бумаги моего отца, но вы никогда не найдёте его. Я согласен заключить договор только на таких условиях: я предоставляю свои услуги ордену и отдаю свиток, а орден обеспечивает защиту Елене и Амбре Ван Контадино, а так же Софии Харальдсен и её потомкам.

— Ты многого хочешь, мальчишка, — громогласный голос старца заставил меня подскочить.

— Ваше право… Тогда можете передать Джиннету, что honesta mors turpi vita portior (лат. «Честная смерть лучше позора»). — пожав плечами, как само собой разумеющееся высказал иностранец, собираясь отойти от прутьев.

— Хорошо. Договорились, — с неприязнью ответил ему человек в мехах, — Мы попытаемся что-нибудь сделать.

С этими словами они удалились, оставив нас одних. Не успел молодой человек выдохнуть спокойно, как вдруг к нашим камерам подбежал рыжеволосый священник в рясе и теплом, потрёпанном плаще. Он, запыхавшись, удивлённо указывал себе за спину в немом вопросе. Габриэль, обернувшись лицом к другу и удивившись, неловко спросил:

— Карл?.. Не говори, что это не ты позвал Тиберия…

— Нет… — непонимающе ответил ему собеседник.

Они обменялись недоуменными взглядами, после чего выдвинули предположение, что это, вероятно, завербованный слуга. Как оказалось, Карл не принёс для нас никакой новой информации. Но когда иностранец кратко пересказал разговор с приходившими людьми, то итальянца охватила ранее не видимый мной пыл.

— Ты зачем ему сказал, что „честная смерть лучше позора“? Да и вообще! Совсем тебе Оскар там макушку отбил?! Зачем ты дерзил одному из самых влиятельных участников ордена? Теперь нет гарантии, что все закончится благоприятно…

Габриэль потупил глаза в пол, как нашкодивший пёс, и сказал одну лишь фразу:

— Теперь все зависеть будет от Густава.

— Увы.., — с досадой ответил Карл, после чего добавил перед уходом, — Я должен уладить кое-какие дела. Кстати, чуть не забыл. София попросила передать. Сказала, что ты поймешь.

Он достал из своего кармана маленький, алый цветок, отдалённо напоминающий мак или лютик, и протянул его своему другу. Тот, приняв его, тепло улыбнулся.

— Спасибо Карл. За все.

Атмосфера в подземелье царила тяжёлая. Они, не сказав больше ни слова, обменялись взглядами и итальянец покинул место нашего задержания. У меня невольно подкатил ком к горлу.

— Анемона.., — с ностальгической нотой в голосе сказал мне мой знакомый по несчастью, — Надежда…

Анемона… Легенда гласит, что эти малютки появились от слез Афродиты, пролитых из-за гибели своего возлюбленного Адониса, как знак вечной любви, привязанности и слепой надежды на возвращение…

— О, Боже! — он облокотился на стену, закрыв рукой глаза, с иронией пролепетал, — Похоже много я плохого в жизни совершил, раз обретя самое важное, должен это потерять…

Я не находил слов для поддержки. Поэтому решил, что лучше будет, если я промолчу. Если с моей судьбой все ясно, то с его…

Вскоре я уснул. В десять часов утра нас разбудили и повели в ту запретную часть замка, где проводили суды и приводили приговоры в исполнение. Это место мне напоминало по форме коллизией, хотя здесь и не было мест для зрителей. Условно круглое пространство можно было поделить пополам. С одной стороны находились наши судьи — представители Королевской четы: Король Густав Эрикссон, Королева София Харальдсен, вдова Его Высочества Аманда Нильсен. Так же рядом с ними находились кардинал Кормак, капитан и четверо констеблей. А по другую сторону — лишь высокая виселица и палач. Нас поставили на колени ровно посередине помещения, будто бы в символ того, что наши жизни находятся на тонкой грани.

Король начал с меня. Его серьёзный и непроницаемый взгляд был направлен на меня, он словно прожигал все моё существо своими стальными глазами. Я не мог смотреть на него, поэтому смотрел в пол.

— Кристиан Ольсен, Вас обвиняют в покушении на Принца Норвежского Оскара Харальдсена и в его смерти. После рассмотрения всех аспектов, касаемых этого дела я, Нынешний Король Норвегии, Густав Эрикссон, признаю вас невиновным. Вы можете встать. Снимите с него оковы. Вы можете идти.

Я выдохнул спокойно и, встав с колен, поднял глаза с земли. Ко мне подошли двое констеблей и разрезали мои верёвки. Меня сопроводили до выхода из этого своеобразного коллизия и, в прямом смысле слова, вытолкнули оттуда и закрыли дверь. Я возмутился такому фамильярному отношению, но потом остыл, вспомнив последние три дня. Мои разум расслабился и выдохнул: «Наконец, это все… Можно идти домой.». Только я собрался направится к замку, чтобы собрать свои пожитки. Как вдруг мои ноги объявили протест и их переводчиком стала совесть, которая кричала о том, что я не могу так просто уйти. Я немного приблизился к стене около двери и прислушался.

— Габриэль Ван Контадино, Вы обвиняетесь в намеренном убийстве Норвежского Принца Оскара Харальдсена, а так же в грабеже и в сотрудничестве с криминальными лицами Осло. — прогремел глас молодого Короля.

Я выпал в осадок.

Откуда появились ещё обвинения, если изначально нас судили за нападение на Оскара? Да и какой грабёж? Какие связи?.. Боже! Не говори мне, что это насчёт наших переговоров с наемниками и золота, которое нам дал Оскар…

— Я бы приказал Вас повесить, так как такой бесчестный человек не может избежать наказания. — продолжил Густав.

Своими словами он заставил меня покрыться холодным потом и потерять верный ритм дыхания.

— Но. Так как Вы являетесь гражданином другого государства, которое само хочет восстановить правосудие. Я обязан огласить иной приговор. Изгнание из Норвегии. И предупреждаю. Если Вы хоть ногой ступите на наши земли, то Ваша голова будет на этой пике. Все. Отпереть его кандалы и сопроводить до порта, чтобы незамедлительно покинул Норвегию.

Приговор безжалостный и жестокий для двух любящих сердец в сопровождении последних ударов колокольного звона, словно окончательная точка в предложении, которое нельзя переписать…

Это лучше, чем казнь… Но… Не для их душ…

Я чувствовал облегчение, но с примесью большой горсти желчи.

Я не помню, как вернулся домой и уснул, помню лишь лучи рассветного солнца…