khomitchouk — Художник?

Художник? Ну-ну. Посмотрим. У меня дочь — красавица. Скоро замуж выходит. Хочу подарок сделать. Вот ты и сварганишь ей портрет. А мы уж посмотрим, что ты там за художник. Вопросы есть?

— Так точно, товарищ майор!

— Слушаю.

— Я, товарищ майор, всё больше стенды оформляю, а портретами как-то никогда не занимался...

— Отставить! Придётся заняться, значит.

— Но, товарищ майор...

— Разговорчики! Ты дочь увидишь, сам захочешь портрет рисовать.

— Портреты не рисуют, их пишут.

— Не понял?!

— Ну, рисуют карандашом. Картинки в школе. А портрет пишут красками.

— Пишут ручкой, а кистью рисуют. Нарисуешь портрет дочери. Это приказ.

— Есть!

Самая консервативная, неизменная организация в мире — это армия. Не думаю, что армейские устои разных стран чем-то сильно отличаются друг от друга. Хотя должны существовать, конечно, свои особенности. Но, в сущности, они основываются на одних и тех же принципах. Так что им положено быть схожими. В советской армии особенностью офицерского состава была непрошибаемая тупость, а новобранцы — восемнадцатилетние мальчики — за два года службы постепенно зверели и превращались не в настоящих мужчин, как принято было говорить в народе с трибунной подачи, а во властолюбивых идиотов. Не все, но общая картина была такой, грустной.

Служил я в кабинете политической подготовки при учебной части ракетных войск стратегического назначения. Находился в подчинении инструктора этой самой подготовки майора Ярмолицкого. Числился художником-оформителем: выводил шрифтовым почерком цитаты военачальников и переправлял фамилии ежемесячно менявшихся членов политбюро (на них как раз мор напал в восьмидесятые годы). В кабинете я к тому же был «кинщиком», то есть оператором задрипанного кинопроектора с ленточными бобинами, которые должен был то и дело менять вручную. Был оформлен также электриком, мне приходилось менять транзисторы в пульте управления экраном, хотя и паять-то я толком не умел. Но де факто был кем-то вроде денщика при майоре. Что только не входило в мои обязанности... Красить стены в его квартире, менять обои, убираться на даче и ещё много чего А теперь вот в приказном порядке был назначен портретистом подрастающей принцессы.

— СА, выручай! — заорал я, как только примчался в клуб части и забежал в каптёрку. Здесь собирались все, кто, так или иначе, состоял при клубе: киномеханик, личный шофер начальника клуба, почтальон, солдаты, обслуживающие хозяйственную часть и такие же бедолаги-оформители, как я. Но был среди нас и настоящий профессиональный художник. Им был СА.

— Ты чаго крычыш? — ответил высокий брюнет с проседью, откликавшийся на данную курьёзную аббревиатуру и разговаривавший со мной исключительно на белорусском языке.

— Меня майор мой опять на гауптвахту отправит!

— Опять жену его чуть не прибил? — спросил мой друг, имея в виду недавний случай починки переносной стиральной машины, которую я исправил, но плохо спаял и замотал изоляционной лентой контакты аккумулятора. Жену майора дерябнуло током, когда она наполнила мини-аппарат водой и включила его. Майор аполитично ругался матом, грозился сгноить меня с потрохами и отправить в стройбат.

— Нет, пока ещё ничего не сделал, но если сделаю, тогда мне точно конец.

— В смысле?

— Он меня снарядил портрет дочке состряпать.

— Ну, и?

— СА, если я портрет напишу, квазимодо отдыхать будет, а майор меня просто расстреляет за осквернение облика наследницы.

— Не бзди, напишем портрет вместе, ты ему скажи, что тебе подмастерье нужен, краски там мешать, кисточки промывать.

— Не, лучше тебя отрекомендую по всей форме, а сам в подмастерья устроюсь.

— Можно и так. Дочка-то на самом деле красивая?

— Да не знаю я, не видел ещё: она в Пскове учится, должна на пару недель домой приехать. Майор в ней души не чает и петухом заливается о её красоте.

— За две недели успеем. Только всю организационную часть бери на себя.

Я облегчённо выдохнул. «Бери на себя» звучало «бяры на сябе», но от этого не утрачивало своего спасительного притяжения. СА был из Гродно, отучился в Белорусской Академии Искусств на отделении монументальной живописи. Художником был от бога, это сразу бросалось в глаза по его изобразительной манере, хотя в клубе он в основном создавал настенные панно с ликами бравых защитников родины. Звали его Сергеем. Но узнав отчество, я прозвал его СА. Это сокращение от «Советская Армия» мы носили на погонах. Теперь появилось новое значение — Сергей Аркадьевич. Самое забавное произошло потом, когда эта кликуха настолько приклеилась к нему, что в разговорах между собой вся солдатня начала, следуя незыблемым законам славянской лингвистики, склонять её по падежам. И вот уже можно было услышать странные, совершенно непонятные не сведущим людям выражения, типа: «Вчера были в каптерке усы». А значило это, что кто-то был в мастерской у СЫ — Сергея, то бишь Аркадьевича. Мы с СОЙ стали друзьями по многим причинам. Но об этом чуть позже.

— Товарищ майор, разрешите обратиться.

— Обращайтесь.

«Оба-на, опять на взлёте. А-а-а, сегодня же пятница», — подумал я. Когда майор употреблял в обращении ко мне «вы», это означало, что он надрался водки. Происходило это обычно по пятницам. Опасность подстерегала меня в разговорах с ним всегда, но на «взлётной полосе» по пятницам — особенно.

— Я тут много думал насчёт портрета вашей дочери.

— Для таких слабых головок, как у тебя, думать вредно.

— Но вам же хороший портрет нужен...

— Данный факт не подлежит никакому сомнению, юноша. Я хотел сказать, товарищ...тьфу...рядовой Хомичук.

— Ну, так вот в клубе служит молодой, но очень талантливый художник. Подаёт большие надежды, может стать довольно известным в будущем. Я узнавал, в Минск с почты звонил специально.

— В клубе, говоришь... У майора Поволоцкого, значит, в подчинении?

— Так точно.

— Поволоцкий — офицер правильный, — задумалось вслух боевое начальство, — но... не пьющий, с командиром части опять же на одной ноге... В понедельник будем разбираться.

— Надо бы разобраться, товарищ майор. Портрет может получиться не хуже кисти Крамского там или Брюллова.

Майор долго, сосредоточенно и явно оторопело смотрел на меня с минуту. Сообразил наконец.

— Шедевр, говоришь?

— Так точно, я и краски нужные уже подобрал. Вы хотите, чтобы маслом или темперой?

— Чтобы сверху лаком.

— Маслом, значит.

— Ну а я о чём?

— Будет сделано, товарищ майор.

— Проследи, чтобы как надо, и вообще будешь за всё отвечать.

— Я и хотел к вам по этому поводу с просьбой обратиться.

— Слушаю.

— Хорошему художнику всегда помощник нужен. Он, значит, мастер, а помощник его — подмастерье. Который кисти промывает и подаёт, краски правильно смешивает...

— Всё понял, оформим тебя. Но смотри, чтобы всё в лучшем виде. А то я тебе физиономию подмастерю.

— Есть, товарищ майор!

В понедельник меня и СУ вызвали в штаб части, почему-то оформили на нас служебную командировку, хотя майор проживал в военном городке, расположенном прямо за оградой в ста метрах от части. Никуда выезжать нам не надо было, видно химичили что-то с деньгами служивые. Мы вышли, и лоб в лоб столкнулись с обоими нашими майорами. Поволоцкий картавил.

— Ядовой Гьиневич!

— Я, товарищ майор, — ответил СА.

— Пьиказом начальника штаба вы пееходите в яспояжение майоя Яймолицкого на двухнедельный сьёк. К исполнению пейейти немедленно!

— Есть, товарищ майор!

Так мы и приступили к исполнению обязанностей придворных художников. Ярмолицкий самолично сопроводил нас к себе домой и познакомил с дочерью. Юная студентка весила наверняка побольше нас обоих, отощавших к тому же на солдатских харчах. Размеры её внушали опасение за здоровье молодого лейтенантика, маячившего рядом и представленного нам в качестве жениха. Роговые очки с толстенными линзами покрывали тем не менее довольно красивые глаза. Я обратил на это внимание.

— Под Рембрандта придётся косить, — пробормотал растерявшийся Сярога (я иногда его так называл в отместку за назойливые уроки белорусского языка), когда мы оказались одни, чтобы подготовить холст.

— СА, ты что, сдурел что ли? Или тоже в стройбат хочешь?

— Подставил ты меня, Воха.

— Придётся тебе её поубавить немного. Но глаза, Сярога, глаза надо выделить. Это единственное красивое место в ней.

— Пожалуй, ты прав. Зараз паглядзим.

Я позвал девушку и попросил снять очки. СА долго рассматривал её, держа кисть в руке и производя фигурные мазки в воздухе, бедная дочь майора аж зарделась. Потом с видом мастера произнёс вердикт, полностью разрядивший напряжение:

— Это будет прекрасно.

Потянулись наши командировочные отлучки в майорскую квартиру. Уверен, что для СЫ это был самый сложный экзамен по изобразительному мастерству в жизни. И опасный, если не судьбоносный даже: на кон была поставлена наша дальнейшая армейская жизнь. Отличительной чертой Сяроги было спокойствие, невыразительность в движениях и мимике лица, я его за это ещё и «флегмой» нарекал, а он злился и обзывал меня «живчиком», страдающим недоумием. Но за напускным безразличием на этот раз скрывалась нервозность и опаска. Он не раз перемазывал холст и начинал заново. Вообще, это совершенно неординарная личность: у него очень своеобразный юмор, все свои смехотворные «залепы» он произносит с серьёзным видом, и невнимательный слушатель часто не сразу вникает в смысл сказанного, но когда наконец понимает, не может остановить оголтелый смех. Этим он и подкупил, наверное, невесту. Мы ведь проводили с ней дни напролёт.

— Воха, вспышка слэва! — командовал он мне, имитируя голос сержанта Попеску.

Я подходил к девушке и осторожным движением руки медленно поворачивал её голову в левую сторону, причём когда мне следовало остановиться, отдавался приказ голосом майора Поволоцкого:

— Закончить пьиём пищи. Я-я-язойдись!

Имитировать голоса и, особенно, манеру походки и жесты он мог блестяще. Это во многом и сдружило нас, ведь я всегда любил подмечать в речи других людей своеобразные обороты и огрехи — перлы, как я их называл. В армейской повседневной муштре нас спасало умение подтрунивать над собой и другими. Мы не раз приходили на помощь друг другу в сложных ситуациях.

Наступил стержневой день. Портрет был готов. Надо было представать перед трибуналом. В его состав входили майор, жена и дочка. Жених отсутствовал по неизвестным причинам.

— Сейчас посмотрим, поглядим, объективно оценим, так сказать, — потирал руки главнокомандующий.

— Да, пора бы уже лицезреть, — поддакивала супруга.

— И мне не терпится, устала я тут каждый день позировать, — с томным волнением произнесла преемница.

— Послужи Царю и Отечеству! — брякнул автор огромного, в полстены холста, покрытого ажурной простынёю.

Я подошёл, резко сдернул её и повернулся. Майор стоял с открытым ртом, то ли от слов СЫ, то ли от увиденного, непонятно было. Жена почему-то нахмурилась. И только в глазах дочери — не зря они мне сразу понравились — светилось довольство и благоволение. Она приосанилась даже.

— Не шедевр, — прогремел майор и подошёл к портрету поближе. Постоянно оборачиваясь, принялся сравнивать портрет с оригиналом. Потом отошёл подальше и обратился к дочке:

— Очки сними, — сказал он ей уже более ласковым голосом.

Девушка послушалась. СА подкусил нижнюю губу. Я тоже постарался абстрагироваться и взглянуть на оба экземпляра как бы со стороны. С холста на меня улыбчивым взглядом, буквально льющимся из огромных прекрасных глаз, смотрела юная нимфа, не очень красивая, с несколько тяжеловатым подбородком и слишком тонкими губами («Блин, Сярога, не мог уже хоть не ради искусства, а ради нашей шкуры немного подштукатурить...», — прокручивал я в голове), но загадочная и на что-то намекающая, дающая свое женское обещание с годами раскрыться и похорошеть.

— Не шедевр.., — повторил Ярмолицкий, — но похожа. Похожа, чёрт возьми!

— Копия, один к одному, точь-в-точь, — где-то даже удивлённо забормотала мамаша.

— Моему Славику понравится, — радостно промурлыкала невеста.

— Рядовой Гриневич!

— Я, товарищ майор!

— Рядовой Хомичук!

— Я, товарищ майор!

— Объявляю вам благодарность, и в присутствии родных и близких, приглашаю за стол: выпить и закусить по случаю будущей свадьбы, так сказать.

Вот это да! Ну, СА! Ну, настоящий художник — гений, да и всё тут.

Да и я не лыком шит...