khomitchouk — Муха — Двадцатая первая и двадцать вторая главы

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПО ДОРОГЕ В ИСПАНИЮ

Париж. Лавочка в парке у подножия Эйфелевой башни. Я и мой бывший однокурсник Андрей, зацикленный на рок-музыке симпатяга, празднуем первый день эмиграции по пути в Испанию. Достали из сумок бутылку классического шампанского под названием «Советское», свёрток из фольги с запечённой курицей — насущный предмет дальней поездки, по мнению моей мамы. Ничего открыть не успели. Из-за кустов появился патруль французской жандармерии.

— Докюман? — вежливо, но настойчиво потребовал старший.

Мы, новоиспеченные эмигранты, испуганно встали, предъявили паспорта.

— Рюс? — раздался следующий вопрос.

Мы кивнули.

— Горбачёв?

— Он, родимый, — выпалил Андрей.

Последовала тирада непонятных громких изречений. Андрюха присмирел. Но по лицу и благожелательному тону полицейского можно было догадаться о добрых намерениях.

— Мерси, — невпопад среагировал я.

Все трое блюстителей порядка широко улыбнулись, отдали нам честь и пошли восвояси. Мы присели, переглянулись.

— Похоже, не зря мы всё-таки удрали. Не, ты себе такое в советском парке мог бы представить? — задумчиво пробормотал Андрей, сосредоточенно изучая наклейку на бутылке.

— Курицу будешь? — спросил я.

— Конечно, отличный закусь под шампанское.

— Слушай, а где мы заночуем? У нас поезд в семь часов утра.

— Зачем ночевать? Ты когда-нибудь гулял по ночному Парижу?

— Холодновато, вообще-то.

— На, согрейся.

— Давай подогреем тайну бытия и загадку сегодняшней ночи, — ответил я, прикидывая, как бы расположиться для ночлега среди деревьев вокруг.

— Булонской ночи, — выразительно ухмыляясь, поправил меня Андрей.

— Это ты о чём?

— Заметил, как ты на кусты смотришь, и вспомнил.

— Что вспомнил?

— Девушку, с которой мы в поезде познакомились. Она ведь говорила, что живёт в маленькой студийной квартирке недалеко от Булонского леса.

— И?

—Телефончик мне оставила, когда ты в тамбур курить ходил. В гости приглашала. Может, позвоним?

— Слушай, вот скажи-ка мне, приятель. И как это ты умудряешься так нравиться женщинам?

— Я редкий экземпляр.

— Ага, я понял: женщины — как мухи. Их всё больше на дерьмо тянет.

— Сам дурак. Пошли звонить.

Мы позвонили, договорились. Переночевали. Я заснул на диванчике. Где спал Андрей, я так и не узнал, но догадываюсь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ИСПАНИЯ

Через день мы были уже в Сарагосе. В то время Андрей и я оказались первыми русскими в этом городе. Надо было как-то устраиваться, и мы тут же взялись прочёсывать газеты в поисках объявлений по трудоустройству. Готовы были работать где угодно и кем угодно. Тем не менее я наткнулся на объявление, которое показалось весьма перспективным: «Частный колледж ищет преподавателей английского, предпочтение отдаётся носителям языка».

— А чем чёрт не шутит! — сказал я Андрею, собравшись на собеседование. Второй язык у меня именно английский, а мой друг шпрехал.

— Но тут же этих носителей, то бишь англосаксов, до фига, наверное.

— А зато я блондин. Может, меня за шведа станут продавать.

Волновался я, конечно. Ещё бы! Одно дело в университете студентов учить испанскому, другое — испанцев английскому. На собеседование я пришёл вовремя. Меня попросили подождать некоторое время: директор задерживался. Прождал полдня. К вечеру объявился невысокий мужичонка с залысинами и пригласил к себе в кабинет.

—Хау ар ю? — спросил с чудовищным прононсом коротышка.

Я ответил и принялся излагать на английском языке своё резюме: где учился, кем работал раньше. Директор слушал мою речь с застывшей миной, и у меня появилось подозрение, что он ничего не понимает. Несколько обескураженный, я решил проверить и вставил cтандартное «не так ли?». Реакции не последовало. Я продолжил ещё немного и замолчал. Заговорил директор. На испанском языке.

— Ну что ж, прекрасно. Наш колледж весьма заинтересован именно в преподавателях — носителях языка. Думаю, вы нам подойдёте.

—Но, простите, английский — не родной мой язык.

Собеседник остолбенел на секунду, но тут же встрепенулся:

— Никому не говорите об этом больше. А откуда вы?

— Из Беларуси, я же...

— Превосходно! Вам нужна эта работа?

— Да, конечно.

— Давайте заключим небольшую сделку.

— Какую?

— Вы скажете своим ученикам, что родились и до сих пор жили в Манчестере, а мама ваша русская, поэтому вы свободно владеете двумя языками.

— Но...

— Отличное сочетание — английский и русский! Может, и уроки русского языка вам организуем. Вы знаете, как зовут нашего короля?

— Да. Хуан Карлос.

— Меня тоже так зовут. А вас?

— Олег.

— Очень приятно, Олен.

— Олег.

— Ну, не важно. В общем, так, Олен, я готов вам платить вот столько, — директор назвал цифру.

— В принципе, я не против.

— Я тоже не против, но только при соблюдении нашей договорённости. Об остальном — позже.

— О чём?

— О других условиях наших взаимоотношений.

— Будут ещё и другие?

— Возможно. Красивый вы парень, однако.

— Говорите вы как-то... не очень понятно.

— Вся наша жизнь — загадка. Выходите на работу завтра.

Через месяц я и Андрея устроил туда же — преподавателем немецкого языка. Он прямиком из Австрии в Сарагосу приехал типа.

Андрею пришлось труднее, чем мне. Наверное. Смотря как посмотреть. Хуан Карлос сразу организовал ему группу банкиров, совершенствовавших свой дойч, приобретённый либо в поездках по Германии, либо на специализированных курсах там же. И бывший лентяй по жизни стал тружеником. Он в институте столько ночей напролёт не провёл над учебниками, слушая магнитофонные кассеты, сколько здесь, в Испании.

— Пако сразу меня раскусил, понимаешь, Олег. На первом же уроке захотел почему-то все пальцы у меня на руке пересчитать на немецком. Поимённо, вплоть до мизинца. Обеспалил, короче, и я тут же во всём признался. Но Пако говорит, что я хороший преподаватель.

— Ну ещё бы! После нашей Зинаиды Петровны и её методологии кто угодно уроки давать научится.

— Козе понятно. Слов вот только мало знаю, а устойчивых выражений вообще почти ноль, приходится по ночам навёрстывать.

— Да не волнуйся ты так, Андрейка, вспомни лексикологию. В словарном запасе любого носителя языка есть пассивный и активный лексикон. Обычный усреднённый человек, даже с высшим образованием, употребляет в речи не более пяти тысяч слов. Ну так, более или менее, в зависимости от интеллекта и начитанности. Но ведь, например, в каждом серьёзном толковом словаре количество языковых единиц доходит до ста сорока тысяч, как минимум. В книгах Бальзака слов больше, чем у кого-либо, тысяч шестнадцать по-моему. Но ведь любой француз прекрасно понимает его произведения. Так что самое трудное в любом иностранном языке — это умение устанавливать связи между словами и варьировать их применение, а не само количество в активной речи. Именно этому нас и учили в университете. Так что хороший ты препод, я не сомневаюсь.

— Козе понятно.

— Ей-то, может, и понятно, а вот тебе, мне кажется, не очень. Баран ты, всё-таки, причём — Бараныч. Вместе с козой своей.

— А ты вообще бестолочь. Вон от Хуана Карлоса никак отвязаться не можешь. Чё, пристаёт голубец?

— Есть такое дело, я ему челюсть сломаю всё-таки.

— Меня позвать не забудь.

— В зрители, что ли?

— А я тоже приложусь.

— Ты лучше оформлением наших видов на жительство и разрешений на работу займись через своего банкира Пако, а с этим ублюдком я сам разберусь. Шантажирует он меня. Всё в кровать затащить пытается.

— Договорились.