khomitchouk — Муха — Девятнадцатая и двадцатая главы

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ОТЦОВСТВО

Я тоже чуть не задохнулся от этой новости. Неправда, что отцы не очень сильно переживают за будущего ребёнка или не чувствуют его. Не так эмоционально остро и физически осязаемо, как женщины, носящие дитя под сердцем, конечно. Это факт, и он неоспорим. Но меня как будто ногой в живот ударили, когда позвонила Алина. Боль, смешанная со злостью на придурковатую тёщу вместе с её подругой, охватила меня до скрежета зубов. Ну зачем надо было ехать ночью в другой город? Почему, чёрт вас всех дери, нельзя было отправиться прямиком в больницу? Идиотки толстожопые!

Потом были похороны маленького неродившегося плода. Были слёзы и причитания. Сплошное лицемерие. В глазах тёщи таилось чуть ли не облегчение. Как я ненавижу эту грёбаную бабу!

Непостижимым образом меня спасла от этой ярости не кто иная, как Алина.

Заплаканная, она спросила:

— И что же теперь будет? Ты бросишь меня?

Во мне вдруг буквально проснулось щемящее, нежное чувство к жене, и я ответил:

— Нет, я не оставлю тебя. У нас будет, обязательно будет ребёнок.

— Обещаешь?

— Клянусь.

Как бы пафосно это ни звучало, я действительно так думал и произносил эти штампованные слова совершенно искренне. Алина, несчастная и некрасивая, стала тогда гораздо ближе и дороже мне.

Но прошло полгода и наступил 1987-й. Я уезжал на Кубу. Даже не верилось. Первый выезд за границу! После трёх лет обучения в МГЛУ лучших студентов отправляли на практику. Лучшие на нашем курсе были я и Саня. Впрочем, лучшим его признал я. Вызвали как-то меня в деканат:

— Олег, поздравляю вас! — объявила мне декан факультета, торжественно поднимая брови.

— Спасибо. А?..

— Решением сверху утверждена ваша кандидатура для прохождения полугодичной практики на Кубе.

— Сверху?

— Ну, Олег, не задавайте глупых вопросов. Вы, как секретарь комитета комсомола факультета испанского языка, давно уже знаете, что все решения у нас в институте принимает Нина Георгиевна... по согласованию...

Старые советские времена, о которых сейчас с добродушной кичливой ностальгией вспоминают многие. Но тогда было не до благости.

— Вам поручено подобрать вторую кандидатуру, которая будет принята к рассмотрению с учётом вашего мнения, — продолжала гнуть свою линию деканша.

— И подбирать тут нечего: Саша. Мой друг, — я перешёл на более неофициальный тон.

Но не тут-то было.

— Друг — это не довод, и тем более не повод, Олег. И вы это не хуже меня знаете, — не сгибалось начальство.

— Александр Бесцветнин учится прекрасно, в общественной жизни принимает активное участие. К поведению никаких замечаний ни у кого нет.

— Мы учтём вашу рекомендацию.

«Мы» утвердила и Саню. Нина Георгиевна, ректор института, женщина старой, сталинской закалки, непреклонная в своих оценках и суждениях, очень умная, впрочем, баба, — как я понял гораздо позже, уже по возвращении с острова свободы, — пришла к заключению, что он вполне подходит.

Свобода на острове оказалась очень жаркой и удушливой. Раскалённый до сорока пяти градусов воздух был настолько пропитан влагой, что я тут же, едва сойдя с трапа самолёта, вспотел в паху и натёр его до зуда, так же как и ноги, обутые в нелепые полуботинки. Был сентябрь, одежда у нас осенняя, а тут сплошной зной и ни намёка на тень от деревьев — одни пальмы, похожие на мачты корабля. И солнце, ослепительное, яркое, всепроникающее.

Первый блин, который комом, не заставил себя ждать. Ко мне подошёл молодой чёрный, как сажа, парень и, до ушей улыбаясь, что-то спросил. Я ни бельмеса не понял. Переспросил, озадаченный. Тот повторил. Опять ни фига не разобрал. «Н-да, вот тебе и отличник, лучший студент на курсе! Три года штудирования языка, а ни бум-бум», — грустно подумал я. Потом мы с Саней долго ещё вспоминали этот случай. Он тоже не врубился. А мне был задан простейший из вопросов: «Ну, как дела? Как добрались, парни?» Это уже через неделю до нас дошло, что кубинский вариант испанского языка сильно отличается от кастильского произношения, которому нас так старательно учили в университете. И дело не только в произношении, но и в темпе речи. Кубинцы не разговаривают, они стреляют словесными очередями, как из автомата. При этом люди африканского происхождения добавляют в данную пальбу скомканную артикуляцию и не произносят окончания слов. В общем, ничего странного в том, что я не разобрался в этом словесном фарше, не было. Но стыдно. Хотя поначалу никто из нашей группы не въезжал, особенно смешно получилось, когда мы добрались до студенческого общежития и на регистрации на нас посыпались вопросы. Нас было человек тридцать: студенты из Москвы, Ленинграда, Киева и Минска. Меня и Саню (двоих белорусов, хотя я был и остаюсь русским) и троих украинцев определили в одну комнатушку на семнадцатом этаже. Спать нам пришлось на двухъярусных кроватях. Как в армии, блин.

Первое слово, которое вбивается в память людям, приезжающим на Кубу и не знающим испанского языка, — это «маньяна». Значение слова очень простое: «завтра», но весьма неточное в кубинской интерпретации, относительное, я бы сказал. Обещанная маньяна может наступить через два, три, а то и четыре дня. К нам она пришла через неделю. На второй же день в общежитии сломался лифт. Нас заверили, что монтёр починит его маньяна и всё будет в порядке. Спускаться с семнадцатого этажа было легко и весело, хотя и жарко, но дело молодое, чего уж там. А вот подниматься... Пот застилал глаза, одежда вымокала, всё тот же пах зудел до невозможности. И так семь дней. Воду в общежитии давали раз в неделю, по пятницам почему-то, и то в течение часа. В комнатном блоке нас жило пятнадцать обормотов. Душа не было. Вода накапливалась в железной бочке. Приходилось использовать чуть ли не консервную банку, чтобы ополоснуть тело от мыла.

Неделя прошла быстро, несмотря на медленное потное привыкание к климату, привычкам в другой, совершенно незнакомой стране и странному студенческому обиталищу. Лифт в конце концов починили, жить стало лучше, жить стало веселей. Общежитие состояло из двух корпусов, их разделяла огромная терраса, выходившая прямо к морю. Там собиралась студенческая братия после занятий в университете. Как-то я отправился туда на разведку. Первое, что меня поразило, — это огромное количество женского пола самого разного посола. Нет, парни, конечно, тоже были, но девушек — особенно много. И все они разговаривали. Это сборище прекрасных нимф напоминало весёлое шапито. Белокурые польки забавно перекидывались радостными полушипящими фразами, перемежая их задорным смехом, огненно-рыжие чешки о чём-то мило мурлыкали с темнокожими анголками, одетыми в национальные костюмы, напоминающие картины импрессионистов. Рядом сидели в креслах-качалках или покачивались в шезлонгах загорелые феи из самых разных стран Латинской Америки. Павлиньей походкой прохаживались местные и заезжие островитянки. Со мной тут же попытались завести беседу сразу несколько красоток. Это сбило с толку. Не привык я к такой открытой, располагающей и ироничной манере общения. Так что отделался несколькими «да» и «нет» и решил смыться пока. Направился к другому корпусу и зашёл... в лифт. Этот сломался, остановившись между седьмым и восьмым этажами. Внутри было полутемно. Свет проникал через зарешёченное полуокошко в верхней части дверной створки. Я попытался кричать и звать на помощь. На лестнице никто не появлялся. То ли все были как раз на террасе, то ли давили сиесту — послеобеденный испанский сон. Простоял я так часа три. Испугался несколько: приближался вечер, да и мысли дурацкие стали одолевать. «Если и здесь произойдёт знаменитая недельная маньяна, то мало тебе не покажется», — думалось мне. В полуокошке вдруг появилось женское личико и со смехом произнесло:

— Что, застрял, красавец? Ну, теперь тебе здесь и ночевать!

— Здравствуйте. Вы не могли бы позвать кого-нибудь на помощь?

— Позвать-то я могу, но до завтра монтёр не появится, ты же знаешь. Или нет?

— Знаю, я из первого корпуса, там недавно это ваше «завтра» семь дней тянулось.

— Ничего, не унывай. Неделя быстро пролетит. С голоду я такому интересному мужчине умереть не дам. Буду каждый день еду приносить.

— Но ведь можно же что-нибудь предпринять! Тут даже лечь нельзя. Может, вы...

— Да перестань ты мне выкать. Сразу видно, что недавно на Кубу прибыл. Ладно, успокойся, белобрысый. Тебе повезло. Мой дядя и есть тот завтрашний монтёр. Побегу сейчас к нему домой, буду слёзно просить о спасении советского блондина. Час потерпишь?

— Угу.

Вернулась девушка не через час, а спустя два. Несмотря на весёлый, жизнерадостный характер и пулемётную речь, кубинцы всё делают крайне медленно. «А куда спешить? На тот свет всё равно успеем», — отвечают они обычно и весело ухмыляются. То, что меня сразу вычислили как советского верноподданного, не удивительно. Нас здесь много. Кубинцы и знать не знают, что есть русские, белорусы, украинцы, таджики там или армяне. Для них все мы — советские, это национальность у нас такая. Объяснять что-либо бесполезно. И ещё мы, оказывается, богатые. Приехав из страны, где очереди за дефицитными товарами были повседневным явлением, я впервые в жизни увидел очереди за хлебом по распределительным талончикам, знакомым мне лишь по попыткам купить водку. И у нас, советских, есть чеки, которые здесь можно отоварить в специализированных магазинах. Но об этом позже.

Девушку звали Эстер. После пятичасового заточения она пригласила меня к себе на рюмку рома и поболтать-познакомиться.

— Ты из Москвы? Тебя как зовут? Рис будешь? — выпалила она, едва закрыв дверь. И не дожидаясь ответа, поцеловала меня. Впилась губами и не отпускала минуту, а то и больше.

В свой корпус я вернулся только на следующий день. Саня пристал с вопросами. Я отговаривался какой-то чепухой.

— Да хватит тебе, я ж не сдам, — заобижался друг.

Пришлось всё рассказать, заручившись обещанием, что никому ни гу-гу. Из головы не лезло предупреждение политработника из посольства во время инструктажа в первый же день пребывания на Кубе: «И это, ребята, не забывайтесь тут особо насчёт личной жизни». Как бы там ни было, но с Эстер я стал встречаться каждый день. В ней меня подкупала жизнерадостность и естественность. Девушка вела себя так, будто знакомы мы целую вечность и вообще живём вместе не первый год. Когда принимала душ, дверь не закрывала. Совершенно нормальным считала расхаживать по комнате в обнажённом виде. Всё в этой стране было по-другому, проще что ли, без условностей. Кубинцы — счастливые люди. Нет, не так. Они гораздо счастливее всех нас, остальных. Они умеют по-детски радоваться мелочам, наслаждаться немногим. Тем, что есть. Любят хорошо поесть и повеселиться. У них меньше закомплексованности. Занятия сексом — это национальный вид спорта. Как бейсбол, например. Без стадионов, конечно. Ничего постыдного в этом нет. За все полгода на Кубе я никогда ни за кем не ухаживал. Никого не снимал. Снимали меня. И не только меня. Нас, советских студентов. Через месяц почти у всех появились подружки.

На занятия в университет мы ходили только первые три недели. Потом забросили и пустились изучать испанский язык с личными преподавательницами.

Только Саня что-то грустил в этом направлении.

Подошёл октябрь, а потом и седьмое ноября. По случаю советского государственного праздника состоялся торжественный приём в посольстве, а после был организован и вечерний фуршет, где мы, студенты, переводили приглашённым гостям, сидя за столом и уплетая кубинские разносолы. Вот тогда впервые я и познал вкус коррупции. Еды было так много, что глаза разбегались. Казалось, мы попали в другой мир. Крабы, омары, королевские креветки и другие дары моря, экзотические рыбные блюда, советские колбасы всех возможных сортов, мясо, поджариваемое на вертеле прямо у стола, неведомые фрукты, пирожные, цветные сладости и множество бутылок великолепнейших алкогольных напитков со всего мира. А в столовой общежития нам каждый день только и давали, что белый рис да желтоватую бурду под названием суп-пюре из кукурузы. Первыми сообразили предприимчивые хохлы. Когда почтенные камарады и товарищи вдоволь набили пузо и залили глотки, после чего их потянуло на танцы, анекдоты и постоянные походы в туалет, где перевода не требовалось, наши собратья принялись то и дело куда-то отлучаться. А потом и нас кликнули:

— Эй, бульба, давай помогай. Смотрите, сколько жрачки и выпивона задарма стоит. Всё равно домой кто-то утащит, надо и нам немного запастись.

Добытое мы складывали в заранее принесённые украинскими хлопцами сумки и относили за пышный кустарник возле высокой ограды, стеной окружавшей здание посольства. Званый ужин между тем подошёл к финалу, и все стали расходиться. Мы же укрылись около нашего тайника, переждали и начали потихоньку, становясь друг другу на плечи, осторожно перебрасывать на другую сторону награбленное. Затем, царапая руки о колючую проволоку, протянутую поверх ограды, перепрыгнули сами. Последним спрыгнул я, приземлился на корточки и тут же увидел перед самым носом блестящие военные сапоги.

— Так, встать и предъявить документы! — громыхнуло сверху.

Я поднялся и потянулся рукой в карман за студенческим билетом. Рука была перехвачена в воздухе и ловко выкручена за спину. Тело совершило поворот на девяносто градусов, и лицо почти уткнулось в дуло автомата. Глаза различили в наступающих сумерках шеренгу из остальных горе-приятелей, застывших в похожих на мою позах. Неподвижные изваяния из глины, да и только. Проверив документы, нас принялись спокойно расспрашивать, что, как и почему. На этот раз первым нашёлся Саня:

— Да мы это... студенты-практиканты. Нас переводить пригласили... праздник ведь сегодня. Вина не хотите? Его тут целое море, — он указал на лежащие возле ограды сумки.

Полицейские переглянулись. Один из них почесал затылок и улыбнулся:

— Вино, говоришь? А закусывать есть чем?

Мы ринулись к сумкам, стали доставать бутылки и яства. Кубинские служаки оказались понятливыми и добродушными. Взяли самую малость, проводили нас до автобусной остановки и отпустили.

— За наше здоровье не забудьте выпить, — напутствовали они нас на прощание.

В общежитие вернулись поздно, уставшие, но в хорошем настроении. Решили, что на сегодня эмоций уже хватит и продолжить праздник стоит по утру. Завалились спать умиротворённые.

На следующий день продрыхли до обеда и перенесли революционные торжества на вечер. После сиесты посетили ещё близлежащий отель для советских служащих, куда могли проходить беспрепятственно по предъявлению студенческих билетов. Нет, хорошо всё-таки на Кубе! Особенно нам, советским. Искупались в море и обмылись под душем. Недосягаемая роскошь для всех остальных студентов... Впрочем, все здесь искали и находили лазейки. При внимательном изучении ситуации, царившей на Кубе в то время, каждый смекалистый человек быстро понимал, что остров напоминает полуофициальную барахолку, где ничего вроде бы нет, но достать можно всё. За доллары или советские чеки. Чёрный рынок процветал на Кубе. Поэтому у меня и украли трусы на днях. Вместе с носками. Для кубинцев ведь это — дефицит. Я даже и злился не очень. А, плевать! Сходил в спецмагазин и купил себе обновку. Наступил вечер. Мы вернулись в общагу и стали накрывать праздничный стол. И тут один из украинских приятелей — Андрей, кажется, — подаёт сигнал тревоги:

— Эй, мужики, шо за дела такие? Двух бутылок вина не хватает. Мы ж вчера специально пересчитывали, сколько нам че гевары оставили после задержания. Я сам и считал: девять жбанов было. А сейчас только семь.

— Бульбеныки, наверное, — подключился ещё один киевлянин, — по одной на рыло замылили.

Мы с Бесцветниным переглянулись. В глазах Сани я ни тени замешательства не увидел.

— Полегче на поворотах, — возмутился я, — а то у меня рука подпрыгивает, может и челюсть кому проломить ненароком.

— Так, хватит квохтать, индюки зобатые! — продолжил Андрей. — Тут надо спокойно разобраться.

— Та шо тут разбираться, — вступает третий донской казак. — Ты дверь запирал, когда мы купаться уходили?

— Я её теперь всегда на ключ закрываю, после того как без трусов остался, замок же специально купили, — говорю.

— Значит, они здесь, голубушки. Их просто найти надо. Предлагаю сделать простую вещь: обыскать шкафчики и чемоданы. Кладите сюда ключи, и тянем жребий, какая из команд — сборная Украины или Беларуси — начинает шмон. Кому выпадет черёд на выбывание, забирает ключи противника, выходит и ждёт своей очереди.

Нам достался перекур. Стоим мы в коридоре, вынимаем сигареты. Бесцветнин вдруг выдавливает из себя:

— Щас найдут, Олег. Я это.

— В смысле? Что значит?.. Тогда надо идти быстрее и выкладывать всё начистоту, пока они не начали. Так лучше будет. Но зачем, Саня?

— Да тут на пятом этаже девчонка одна на меня всё поглядывает. Вы-то уже все обзавелись, по вечерам бахвалитесь. А я — как пустырник какой-то. Хотел в гости зайти, пригласить, то да сё.

— Пошли быстрее, объясним ситуацию, а то поздно будет. И переругаемся вконец. Не изгоем же тебе теперь становиться.

Мы вернулись в комнату. Саня прервал вакханалию над вещами и во всём признался. Друзья разинули рты.

— Ну, ты дал, БесцветКин...

— Вот про кого я никогда бы не подумал!

— Я тут предлагал у нашего хомячка Олежки за щекой пощупать, — загалдели атаманы вразнобой и уставились почему-то на меня.

Саша взял слово, рассказал, что; его подвигло на постыдное деяние. Зарделся аж весь.

— Любовь зла, сповадит и козла, — попытался пошутить кто-то, но тут же запнулся.

— Ладно, проехали и забыли, — подытожил Андрей. — Наливай!

Проехали. Но не забыли, как оказалось. Где-то через неделю меня вызвали в посольство. Провели в кабинет заместителя посла. Там сидел знакомый уже по инструктажу политработник. Представился Анатолием Фомичом. «Ещё один, блин!» — подумалось мне. Начал издалека. Расспросил про условия жизни, успеваемость и времяпрепровождение.

— К нам поступил сигнал о недавнем инциденте с бутылками.

— Было дело, — не стал отпираться я. Знал по опыту: не пройдёт.

— По всем правилам я должен занести учетную запись в.… характеристику.

— Так мы же во всём разобрались сами… вроде.

— Но сигнал о факте поступил в письменном виде. На него необходимо реагировать. И выслать извещение в ректорат. Дело может и до отзыва дойти.

— Отзыва? Не понимаю.

— Да посадят твоего друга в самолёт и отправят назад досрочно.

— Анатолий Фомич, но...

— Я вообще с вами, Олег, разговариваю только потому, что сам заканчивал Минский лингвистический и Нину Георгиевну знаю лично. Так что делу этому решил ходу не давать пока.

— А меня, значит, на поводке...

— Не дурак. Но не зарывайся. Поживём — будем поглядеть, — перешёл вдруг на неформальное обращение чинуша. — Ты мне симпатичен, так что будь спок, но не дури особо. И за Бесцветниным своим присмотри.

На том и расстались. Жизнь покатилась дальше. Фомич впоследствии проявил себя с самой лучшей стороны, кстати. Хорошим дядькой оказался.

Вернулся я в общагу и решил Сашке пока ничего не говорить. Сам соображать должен: большой уже, да и в армии служил, как я. И вообще, об этом случае ни мы, ни сожители наши больше не вспоминали до конца студенческого паломничества на острове свободы. Пришлось вспомнить только мне, но уже в Минске. И сейчас, когда пишу эти строки. А тогда каждодневная карусель вертелась с нарастающей радостной суматохой. С украинцами мы даже сдружились по-настоящему, особенно с Андреем. Но что-то всегда между нами оставалось. Рознь какая-то или соперничество, до сих по не пойму. Может, зависть с их стороны. Наипаче это стало заметно, когда по рекомендации того же Фомича меня, ну и Бесцветнина в придачу, повадились посылать переводчиками на различные дипломатические встречи, в сопровождение туристических экскурсий и на музыкальные фестивали всевозможного пошиба. Мы объездили полстраны, побывали в самых разных городах, познакомились с огромным количеством людей. Было очень интересно и непредсказуемо. Нам довелось разговаривать с очень знаменитыми людьми. Мы покатывались со смеху в компании Славы Полунина и его друзей-мимов, сидели за одним столом с Кобзоном и его пышногрудой блондинистой спутницей, спорили о политике с кубинскими журналистами, осторожно выпытывавшими у нас о перестроечных настроениях среди молодёжи. В один из подобных вояжей я и познакомился с неким высокопоставленным деятелем из Москвы. Дело было после рабочего дня во время очередного фестиваля, в городе «сотни огней», Сьенфуегосе, за ужином в шикарнейшем отеле с полуобнажёнными танцовщицами на сцене, сооружённой в центре огромного гостиничного внутреннего дворика — патио. Гремела задорная кубинская самба, разноцветных огней действительно было множество, и они разливались по лицу человека, который подсел ко мне за столик и дружелюбно улыбнулся.

— Я вот тут наблюдал весь день, как ты работаешь. Отлично получается для четверокурсника!

— Стараюсь. Мне вообще иностранные языки очень нравятся. Наверное, это моё призвание. А, простите, откуда вы знаете, что я на четвёртом курсе, и вообще...

— Должность у меня такая, Олег, знать обязывает. Михаил, кстати.

— Очень приятно. А не будет ли с моей стороны нагловатым поинтересоваться, что за должность такая?

— Ну, называть я её не стану, нескромно будет, но где работаю, скажу: ЦК КПСС.

— Ух ты чёрт!

— Да ладно тебе, не так он страшен, как его малюют. Разреши, кстати, тебя пригласить на сегодняшний ужин. Давай, я попрошу официанта, чтобы нам в номере у меня стол сервировали, а то здесь шум-гам, ничего не слышно.

Я согласился. Мы перебрались в номер люкс и проболтали допоздна. Когда я засобирался восвояси, Михаил предложил остаться у него и переспать на диване. Особо трезвыми мы уже не были. Оба. Поэтому я не стал сопротивляться и на этот раз. Лёг и провалился.

Из забытья меня выдернули руки, шарившие в моём многострадальном паху и выше. Вскочил я как ретивый конь и, ничего не соображая спросонья, влепил кулаком, а потом вторым, и ещё, и ещё по лысине, маячившей у меня между ног. Скорую помощь пришлось вызывать. Мужчинка сознание потерял, и я почти тоже... От страха. Нет, не от того, что прибил сгоряча. Московский плут в себя пришёл в конце концов, помирать не собирался, кровью просто брызгал сильно и ругался почём зря. Всё грозился привлечь по закону и сгноить меня в каком-нибудь белорусском селе. Я приуныл.

Надо было как-то прикрывать тылы, и, сорвавшись с фестиваля, я поехал в Гавану и тут же побежал в посольство к Фомичу.

— Михаил, говоришь? Не волнуйся, горемыка. У этого зверя рыло давно в пушку, так что ничего он не сделает. Но чтобы предотвратить болезнь, так сказать, садись и пиши.

— Что писать-то?

— Всё, что мне только что поведал. Да не смотри ты на меня так. Не донос это, просто заявление. Да-да, заявление о случившемся там-то и тогда-то. А уж мы разберёмся.

В общагу я заявился с видом побитого шелудивого пса и отправился к Эстер. Дверь открыл парень совершенно нефтяного цвета и представился женихом моей возлюбленной. Сама пассия высунулась из-за его плеча и застрочила:

— Ой, Олег, привет! Ты же говорил, что через две недели приедешь, а всего одна прошла. Познакомься, мой будущий муж, Армандо. Красивый, правда?

— Ага, — только и нашёлся я, что сказать. Извинился, пролепетал, что зайду в другой раз, и ретировался.

«Вот такие вот пироги, товарищ», — сам себе бубнил я под нос, вызывая лифт в своём корпусе. Тот прибыл, с подозрительным скрежетом открылся и передо мной предстала обворожительной красоты мулатка, вылитая копия Наоми Кэмпбелл. Я оторопел и застыл, не отваживаясь протиснуться в узкую кабину.

— Ну, и что же ты стоишь как мумия? Проходи, тебе на какой этаж?

— На семнадцатый, — проблеял я входя.

Поднимались мы в абсолютной тишине. На двенадцатом этаже девушка вышла и бросила через спину:

— Хоть бы слово сказал... Или зазорно с чёрной девушкой разговаривать? Ты расист, что ли?

Дверь уже закрывалась, так что я и ответить ничего не успел. Но оскомина осталась. «От баран! Хоть бы крикнул чего-нибудь. Взял девушку красивую обидел. Хотя и не обижал. Просто молчал. Чего придралась? Видно, достали её насчёт цвета кожи», — наивно переживал я.

Минула неделя, а может, и две. Всё, вроде бы, пришло в норму, устаканилось, как любят говорить видавшие виды сограждане. Я вернулся к обычной, более спокойной жизни. В университет даже пару раз наведался, на занятиях поприсутствовал, зачёты какие-то сдал. Только вот шоколадная красавица не вылезала из башки. Зацепила она меня круто. Наконец решил объясниться. Поднялся вечером на двенадцатый этаж. Расспросил у шнырявших туда-сюда студентов, где можно разыскать такую-то и такую-то девушку. Парни насмешливо улыбались и пожимали плечами, девчонки презрительно отнекивались. Как вдруг богиня появилась собственной персоной.

— А я думала, что уже не придёшь. Робкий ты какой-то. А мне говорили, отважный боец.

— Я...

— Проходи ко мне, не будем же мы здесь объясняться, — девушка обвела надменным взглядом столпившихся зрителей и поманила меня рукой.

В комнате у неё стояла широкая добротная кровать, а не двухъярусная койка, как во всех студенческих обителях, в которых мне до сих пор приходилось бывать. Я присел за рядом стоящий столик и начал заранее приготовленную речь:

— Мне кажется, ты не совсем правильно поняла мое молчание, когда мы виделись в лифте. Ничего похожего на расизм во мне нет, просто находился я тогда в несколько потерянном состоянии, задумался, в общем.

— Я знаю.

— Что? — вконец стушевался я.

— То, что произошло с тобой в Сьенфуегосе. Не удивляйся, я там тоже была как раз в тот день. И тоже работала переводчицей, но с английского.

— С английского на испанский?

— Да, и наоборот. Английский — мой родной язык.

— То есть?

— Я с острова Барбадос, не слышал? Это рядом с Ямайкой.

— А-а-а... У меня, кстати, второй язык в институте — английский, но я его только год назад начал изучать. А здесь и подавно забуду.

— Хочешь, буду помогать тебе. Мы сможем говорить на двух языках.

— Здорово было бы...

— Да перестань ты так смущаться, я ведь специально тебя в лифте подколола, самой хотелось познакомиться и расспросить об этом самом расизме в твоей стране и о многом другом, Олег.

— А тебя как зовут?

— Маргарет.

— Очень приятно.

— И мне. Я на факультете журналистики учусь, а здесь, как и все, на практике испанского.

— Понятно.

— Виски хочешь? Настоящий.

— Не откажусь. А где ты такую бутылку надыбала?

— Из оппозиционного лагеря. Я же капиталистка.

Дома, то есть у себя на семнадцатом этаже, я не объявлялся дней пять. Ничего опасного в этом не было: украинцы не знали, что я вернулся, Саня остался на фестивале. Спать на настоящей кровати было очень приятно. Только странное дело: непривычно. Через окно в комнату доносился шум прибоя, как раз начался сезон ураганов, и солёные капли часто будили меня среди ночи. Я просыпался, вертел головой во тьме, ничего не видел, ощупью удостоверялся, что Маргарет рядом. Иногда она просыпалась от моих прикосновений и бурчала:

— Дай поспать! Что ты меня всё щупаешь?

— Проверяю, здесь ли ты. Тебя ж не видно.

— Не, ну точно расист.

Вскоре пришлось возвращаться к себе. Но к Маргарет я шастал теперь каждый день. Мы очень сдружились. Нам было хорошо вместе. Она натаскивала меня в английском, а я помогал ей в составлении небольших очерков о Кубе. Мы часто гуляли вместе по Малекону — знаменитой гаванской набережной, засиживались в кафе, прислушивались к разговорам людей, иногда вступали в дискуссии с местными персонажами самых разных мастей, начиная с детворы, уличного хулиганья и заканчивая интеллектуалами, художниками и газетчиками, забредавшими в любимый бар Хемингуэя на стаканчик мохито. Так постепенно у нас обоих стало складываться собственное мнение об этой стране и её обитателях. Былая революционная настроенность осталась лишь на плакатах и в пафосных речах Фиделя. На улице же велись, хоть очень осторожно и украдкой, совсем другие разговоры. А ещё мы много смеялись. Было над чем. Над старыми, потрепанными американскими авто, издававшими оглушительный грохот и испускавшими паровозные клубы дыма (они и клаксонили забавно, ну точь-в-точь как в кино), над проходившими мимо переполненными автобусами, у которых двери никогда не закрывались и некоторые пассажиры попросту висели снаружи, ухватившись за что попало, а то и друг за друга. Иногда мы выезжали на Варадеро — пляжный рай неподалёку от Гаваны и проводили там целый день.

Приближался Новый год. Странно было его встречать. В жару, без ёлки, но с Дедом Морозом. Вырядился в него Бесцветнин, приклеил бороду и усы из ваты, но быстро снял: вспотел весь, бедняга. Собрались мы в нашем интернациональном блоке, позвали всех друзей и подружек. Я пригласил Маргарет. Представил как свою боевую подругу. Саня чуть челюсть себе не вывернул от удивления, а киевляне хором выдохнули:

— Опа!

— Так, ребята, долой расизм и прочее мракобесие! — прикрикнул я.

— А мы, вообще-то, друг, товарищ и брат... Просто припухли от неземной красоты твоей подруги, — среагировал Андрей.

— Короче, присаживайтесь и будьте хорошими, — сказал Саша и принялся разливать шампанское.

Потом мы пели и гуляли, танцевали, гоготали, слушали музыку, играли в прятки и дрались подушками. Как надо, как подобает молодым счастливым студентам. Спать разошлись под утро.

После той ночи я перебрался жить к Маргарет. Фактически переселился. До конца практики оставалось ещё два месяца. Они пролетели со свистом.

Как часто мы, глупые люди, не отдаем себе отчёта в том, что вот сейчас и здесь нам улыбается жизнь, в эти минуты рядом с нами неуловимо проносится счастье, а мы, неопытные и самонадеянные, по-прежнему устремляем свои взоры в неизвестное будущее, в наивной надежде и убеждённости, что именно там мы обретём его и будем упоительно радоваться, наслаждаться, ликовать. А оно уже здесь, искрится в нас и посмеивается над никудышностью и бестолковостью хозяев, чтобы только спустя годы то ли горько, то ли сладостно заявить о себе в воспоминаниях. Как мне сейчас.

Нас провожало всё общежитие, на улицу вывалило человек сто с лишним. Напоминало это сборище импровизированную демонстрацию. Студенты кричали и пели, некоторые плакали. Мы и не представляли, что так дороги многим. Маргарет целовала меня в открытую и говорила что-то о любви.

В Минске было холодно. Февраль месяц, а ещё пару дней назад я ходил в шортах. Теперь кутался в полушубок и наматывал шарф поверх огромной бороды, отпущенной ради смеха в пример кубинским вождям. Меня вызвали, как и перед поездкой. Но уже в ректорат. В огромном кабинете с дубовой мебелью меня приняла Нина Георгиевна.

— Присаживайтесь, Олег, не стойте.

Я сел. Расстояние до ректора, находившегося по другую сторону стола, составляло метров пятнадцать по крайней мере: таким длинным был этот монстр заседаний.

— Рассказывайте.

— Вот, вернулся. Всё в порядке.

— Не совсем, молодой человек. Вот, почитайте.

Мне пришлось перебраться поближе, чтобы взять протянутую стопку документов. Первым было моё заявление, написанное в посольстве, дальше в глазах зарябило от слова «докладная». Я совершенно растерялся. Почерк был знакомым.

— Удивлены?

— Да, не скрою.

— Будет вам уроком. Анатолий Фомич передал мне эти документы (оригиналы, кстати) в виде личной консультационной информации. И они не покинут пределы этого кабинета, а вы подумайте.

— Есть над чем.

— Я очень надеюсь, что вы придёте к необходимым заключениям и сделаете правильные выводы.

— Постараюсь.

— Будьте добры. И поумерьте свой юношеский пыл.

— В каком смысле?

— В мужском. Вам давно пора вспомнить о жене! Возьмите, вам письмо пришло с острова Барбадос. А это страна капиталистическая.

— Нина Георгиевна...

— Всё, Олег, разговор закончен. Будете разумным — дела у вас пойдут хорошо. И у друга вашего тоже.

Я вот до сих пор думаю иногда, к чему была сказана последняя фраза? Прошло очень много лет. Мир изменился. Очень. Меня давно нет в Минске. Я живу в другой стране. Из Советского Союза я сбежал в Испанию. В моём теперешнем городе живёт и Бесцветнин. Мы не видимся. Может, позвонить и спросить?

Иногда бывает стыдно — письмо от Маргарет я сжёг. В нём была лишь одна фраза: «Я беременна».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. СЧАСТЬЕ?

Я счастлива, наконец-то Олег вернулся. Специально в Москву ездила, чтобы встретить его в аэропорту: так мне не терпелось увидеть и обнять любимого после полугодичной разлуки. Каково же было моё изумление, когда он появился! Загоревший, с длиннющими светлыми волосами и бородатый а-ля Фидель. И к тому же в модной дефицитной одежде! Красивый такой, элегантный, неотразимый, аж страшно. Вот там, в Шереметьево, я и поняла, как мне повезло с мужем, как он дорог мне и… как я боюсь его потерять. По-настоящему не по себе стало от мысли, что кто-то уведёт у меня такого мужчину. Не позволю! Инстинкт подсказывает: есть много действенных средств, чтобы привязать его. Я где-то даже читала про это, не помню. Так вот там тётка одна очень правильно говорила, что это как качели, нужно лишь уметь раскачивать их. Во-первых, надо будет подергать его за комплексы, от которых он никак не может избавиться: мне всегда удавалось его поддеть на происхождении, он очень болезненно реагирует на замечания типа «куда ты со свиным рылом в калашный ряд». Во-вторых, стараться то хвалить, то ругать: он и будет ко мне льнуть в поисках поддержки и помощи. А кроме того, необходимо всегда отличаться от этих вздорных пигалиц, которые так и вьются вокруг него. Внешностью мне, конечно, с ними тягаться не стоит, но вот преданность мою он должен оценить и стараться беречь. Он ведь романтик в душе, очень дорожит женской верностью. Я смогу убедить его в том, что готова ради него на что угодно. Только так он будет чувствовать себя зависимым и никуда не денется, не разведётся со мной.

В Москве мы остановились в гостинице «Украина». Это были шальные девяностые годы, и Олег пригласил меня поужинать с друзьями. Они тоже поселились на одну ночь в этом шикарном по тем временам месте при содействии какой-то шишки из ЦК КПСС, с которым Олег познакомился на Кубе. Деньги есть — гуляй душа!

— Эх, давайте устроим небольшой и неразумный пир, ребята! — заорал Андрей из Киева, пытаясь перекричать громогласную азиатскую публику за соседним столом и надрывавшегося солиста ресторанного ансамбля.

— Возьмём сейчас нашей славянской водяры и отметим расставание. Всё-таки полгода вместе за границей проторчали. Когда теперь увидимся?

— Да!

— Надо бы скрепить.

— Так сказать, увековечить... — загалдели вразнобой друзья.

Они сделали заказ, тыкая пальцами в меню без особого разбора. Официантка завиляла бедрами в направлении кухни. Вскоре вернулась с напитками. Опять уплыла. Ребята выпили, не дожидаясь закуски, благо чёрный хлеб был, по которому все они соскучились. В глубине зала появились три передвижных столика, заставленные блюдами. Столики продвигались с трудом то ли из-за отягощавшей их съестной утвари, то ли из-за снующих вокруг гостей и неопытности рулевого — официантки с походкой качающейся ладьи. И тут мой Олег встал и направился на помощь «бедняжке». Та встретилась с ним взглядом и отрицательно замотала головой, округлив глазища. Олег прошёл мимо, я увязалась за ним, мы заглянули в фойе, увидели там группу мускулистых мужчин, одетых почему-то в спортивные штаны, и вернулись к сотоварищам Олега. Официантка уже почти закончила сервировать наш стол, выглядевший теперь свадебным. Олег усадил меня, налил шампанского в два бокала, один протянул мне, а второй этой фифе:

— Выпейте с нами, будьте добры. Ну, хоть пригубите.

— Пригубить можно, — улыбнулась та, зыркнув при этом глазами в сторону фойе, — а вы ешьте, ешьте, остынет ведь.

Мы выпили и принялись за еду, смеясь и перешучиваясь. Кто-то в куражной неразберихе заказал суп с креветками. Олег предложил отведать: мне ведь раньше как-то не приходилось его пробовать. Я взяла ложку и зачерпнула. В этот самый момент над моей головой раздался характерный звук и прямо в ложку плюхнулся огромный рыжеватый харчок. Я подняла голову — от стола удалялся в направлении к фойе высокий мускулистый парниша в спортивных штанах.

— Не понял... — первым отреагировал Андрей, обводя взглядом оторопевших друзей.

Олег встал из-за стола. Кто-то из сидевших рядом сделал идентичное движение. Подлетела официантка, заслонила Олегу проход, обняла и забубнила:

— Ой, ребята, не вздумайте! Сейчас такое начнётся...

— Уже началось, — ответил Олег, —продолжение следует. Прямо сейчас.

— Не пущу, сядь ты, не суйся. Попадёшь под такую раздачу! Их же человек пятнадцать там.

— Милицию тогда вызывайте, — подал голос всё тот же Андрей.

— Какую милицию? Вы что не понимаете, это же — Люберцы.

— Что за зверь такой? — не унимался киевлянин. — Мы, вообще-то, давно здесь не были. В России, я имею в виду.

— Вам лучше и не знать, — выпалила вдруг я, опомнившись наконец.

А официантка мне кивнула и добавила:

— Мой вам совет: переоформите быстренько все эти блюда на доставку в номер и уматывайте отсюда, пока ноги целы. А я позже поднимусь к вам и всё объясню.

Переоформленный заказ нам так никто и не доставил в тот вечер…

По возвращении домой я принялась действовать по плану, который надумала в Шереметьево: раскачивать качели, в общем. И мои желания стали чудесным образом сбываться: вскоре я вновь забеременела. Олег настоял на том, чтобы меня наблюдал его знакомый врач, я послушалась. И правильно сделала: опять были проблемы с размерами плода. Но беременность протекала нормально, я готовилась к родам и пресловутому кесареву…

Он родился крупным, да. Зато абсолютно здоровым и красивым! Мой маленький Вовка, моё солнце, моё спасение. Как я благодарна судьбе и космосу, что ты у меня есть! Это ведь ты, маленький белый ангел, спас нашу семью, связал нас навсегда, всех троих. Из-за тебя Олег перестал обращать внимание на других женщин, изменился так, что даже не верится. Хотя сам он уверен, что люди после двадцати лет не меняются, а только раскрываются на протяжении всей дальнейшей жизни. Ну и пусть, какая разница? Мне все эти заумные разглагольствования абсолютно не нужны, самое главное, что я обрела верного мужа и любимого сына, которому уже полгодика.

Вот, Олег вернулся, он теперь работает секретарём комитета комсомола университета и одновременно преподаёт испанский язык на переводческом факультете. Я горжусь им! Пойду открою.

— Привет, любимый! Ты знаешь, Вовка уже… Ой! Что случилось? Почему у тебя такое лицо?

— Здравствуй, Алина. Нам надо поговорить.

— Давай поговорим, только не пугай меня. Что-нибудь на работе?

— И на работе тоже.

— А… где ещё? Что происходит?

— Происходит то, что нам придётся уезжать отсюда. Из этого города и этой страны.

— Как это уезжать? Куда? Зачем?

— Алина, перестань кудахтать, в конце-то концов. Сядь и послушай меня.

— Хорошо, сейчас Вовку возьму на руки… Говори.

— Всё, что сейчас происходит в Союзе, означает только одно: системе приходит полный конец. Вся эта перестройка — лишь пафосные слова умирающего монстра.

— Почему? Просто идут реформы...

— Со стороны так и кажется, но я нахожусь внутри этого вертепа и ясно вижу, у меня здесь нет будущего. Меня скоро выбросят за борт, как ненужный балласт. Как говорил Габриель Гарсия Маркес, завтра я встану и увижу, как мимо меня пронесут мой собственный гроб.

— Что ты такое говоришь? Причём здесь Маркес? Он и не нравится мне совсем, кстати.

— Это я так, к слову. Понимаешь, через некоторое, совсем короткое, время не будет ни партии, ни системы. Я уже не смогу здесь сделать никакой карьеры. Негде будет. И тебя с Вовкой не смогу кормить даже. Сваливать мне надо.

— Куда?

— В Испанию. Помнишь группу студентов по взаимообмену, с которой я работал недавно переводчиком?

— Конечно помню, там ещё две испанки на тебя так заглядывались в моём присутствии, что просто стыдоба сплошная!

— Не глупи, речь сейчас не об этом. Одна из этих девушек обещала мне приглашение прислать.

— Какая из двух?

— Роса. Она ещё мне писала и рассказывала о своём женихе — помнишь?

— Который военный?

— Ну да.

— Ладно, эта с женихом нормальная. Не то, что вторая. Аж пожирала тебя глазами, сучка такая!

— Алина, ну хватит уже.

— И что Роса? Прислала приглашение?

— Говорит, что выслала. Но пока ничего не приходило.

— Что значит «говорит»? Ты что, с ней разговаривал?

— Да, звонил по международному на прошлой неделе.

— И?

— И всё. Надо ждать. Или…

— Что или?

— Понимаешь, промедление смерти подобно. Я написал на испанском приглашение якобы от неё и сдал в ОВИР. У меня его приняли и дали визу. Надо билет бронировать.

— Олег, а как же я с Вовкой?

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Вам надо уехать пока к твоей маме. А потом, когда я пристроюсь и обживусь в Испании, заберу вас к себе.

— Не знаю, Олег. Страшно мне…