soulflyed libido — Мастерская

"Ха! — усмехнется оно, — кто бы кого пугал! Даже если проберусь я из хижины через лес да в город, поисцарапаю свои бока сухими ветками и колючками, измажусь в грязи окраин и на площади заберусь на повозку с порохом, и тогда ослеплю я людей своим светом. И спросят они: где можно так воссиять? Отвечу я им: там, где ваши руки тянутся вперёд, чтобы ухватиться за что-нибудь, но не за юбку разносчицы пива в трактире, а за скрытое от вас, ещё может быть не созревшее, которое даст вам опору — передышку длиною в жизнь… Вам не воссиять!"

Смотри-ка, и небо сгустилось, надрывается в своём отчаянном предсмертном крике. Но ему не поразить в этом густом лесу меня, презрительно улыбнусь я ему, а если и хочет оно ещё, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание, то ему следовало бы поискать пороху…

Кто, когда, не знаю, но когда-то давно в моей хижине появилось окно в никуда со ставнями, повязанными черной лентой. И теперь, когда я уединяюсь со сбором эманаций мира, я открываю это окно, чтобы выплеснуть сбор в него. Раньше я много думал о происхождении окна, да и сейчас бывает, и пришёл к выводу, что и оно вызрело где-то в темном уголке хижины, и может, когда я был мальчиком, играя в прятки с другими детьми, я забегал в хижину, прятался там укромно, и маленькая черная ленточка щекотала мне ногу.

Кстати, как мне показалось, с каждым разом окно становится все больше и больше, и черные шторы принимают все более причудливые формы. Когда-нибудь моей маленькой хижины не хватит, чтобы вместить его.

Расстегиваю немного потрепанный нагрудный кармашек рубахи, сшитой из множества лоскутов ткани, собранных мною когда-то на дорогах, по которым я ходил. В нём хранятся те маленькие лепестки эманаций, которые были подняты с обочин этих дорог. Они достались мне дорогой ценой, ведь не раз валился я с ног, прошедши не одну милю, и наблюдал проезжающие повозки, ломившиеся от сидящих в них людей. Что-то мне подсказывало, что путь их недалёк, ибо болтали они о драгоценностях королевы и чудесах, творимых исхудавшим, с болезнью желудка, магом. И когда мой взгляд провожал повозки, неизменно презрение сменялось благоговением, видел я, как расцветал неведомый мне цветок на обочине, слезы лились из глаз, и кровь, горячая кровь подступала к горлу.

Пальцы и сегодня дрожат, все сильней, как будто от близости к той таинственной силе, заложенной в хрупких лепестках. Все что мне предстоит сделать — это легонько дунуть на лепестки, и они тут же закружатся маленьким вихрем на ладонях, приумножая ту любовь, что несёт им моё горячее дыхание. Невидимой рукой цепляют они черную ленту на ставнях.

Я бессилен вмешаться в процесс, стою, завороженный. Лишь мой взгляд пытается уловить каждую деталь происходящего, не в силах постичь сущности, жадно цепляется за её юбку, будто надеется стянуть её, бесстыдный.

Знал бы когда, рванулся бы в этот танец, но не могу, настолько он быстрый, хаотичный, рождающий. Нет границы между разрушением и созиданием в каждом мгновении танца, и не знаешь, да и не увидишь никогда, что родится, хрустальное светило или очередной демон.

Все мои творения никогда не покидают меня, лишь ненадолго я позволяю им отлучаться. И что же получается, вот я, а вокруг великое множество демонов и хрустальных светил?

Скала, холодная и мокрая, утопает в вечном потоке снега и ветра. Сегодня демон преодолевает ещё одну отвесную стену, кровавыми разводами украшая темную гладь камня, и никто никогда не узнает, демон ли разбивает вновь и вновь свои лапы об каменный монолит, или скала, раненая, кровоточит через пробоины от когтей, затвердевших в бесконечной битве с ней.

Не видно ни земли уже, ни вершины. Лишь слабый тусклый желтый маячок хрустального светила, указывает демону направление. Не видит больше смысла порождение бури, как только борясь со скалой, взбираться наверх, стремясь покорить её. Только вот иногда буря вокруг совсем расходится, все вокруг темнеет, и темнота поглощает маячок, что служил демону ориентиром. Обессиливший, начинает он вечное падение, и тут же растворяется в снежном потоке.

Незаконченный рисунок, красное на черном, — память, которую не вспомнишь и не увидишь.