Матвей Станиславский — Синдром Приобретённого Патриотизма. Часть6

6.

Членоград встретил поезд Розенгауза холодным дождливым утром. Влага летела с неба миллионами крупных капель, звонко отбивающих чечетку по крышам вагонов. Все солдаты ещё спали в тот священный момент, когда революционный состав, разорвав железной грудью черту города и громко пыхтя паровозными отходами в почерневшее холодное небо, грузно следовал к месту прибытия. Утро было не только холодным, но ещё и ранним. На улицах Членограда торжественно бродила темнота, лишь иногда натыкающаяся на одинокие фонари. Город был тих и безмолвен, никто не встречал красногвардейцев, пожалуй только местные собаки проявляли к вновь прибывшим хоть какой-то интерес в виде пронзительного лая. А между тем, всё-таки, событие намечалось грандиозного масштаба.

    Удивительно, но даже сам Розенгауз, с таким большим нетерпением ждавший конца поездки, проспал дорогой его сердцу момент.

    Alex, Конопатенко и Бачило храпели прямо за столом капитанских покоев, не выдержали молодые организмы крепости розенгаузевского «Абсента», да ещё и неумолимая мощь эмоционального выхлопа давала о себе знать, сломив гвардейцев окончательно.

    Джон всё же нашёл в себе силы добрести до койки, ну и рухнул на неё без задних ног и памяти, пока тяжёлая рука, дёрнувшая за плечо, не заставила его вернуться в реальный мир.

    Первое, что он увидел — невозмутимо пьяное лицо Жменя, слегка чумазое, но зато настолько доброе и счастливое, что оживило Розенгауза лучше любого иного метода.

-— Что… что… Приехали? — Джон подскочил как ошпаренный.

-— Так точно, товарищ капитан, —— расплылся в улыбке Жмень, —— На месте.

    Розенгауз, стараясь как можно тише, прошёл по вагону средь спящих солдат (будить их в его планы пока не входило) и, осторожно отодвинув тяжёлую дверь, спрыгнул на многообещающую членоградскую землю. Жмень повторил действие вслед капитану.

    Дождь к тому времени усилился ещё больше, но Розенгауз, отдавшись во власть известным только ему мыслям, совсем не обращал на него внимания. Вода обильными ручьями стекала по чёрной голове вниз на подбородок, холодный ветр обдавал намокшие кудряшки. Жмень, стоя рядом, ёжился от непосильного груза непогоды, однако предавать своего любимого капитана не стал, терпел стойко.

       Глаза Джона выглядели немного уставшими, видимо, всё от недосыпания и постоянной титанически напряжённой работы ума, коей занимал себя Джон всё последнее время. Но теперь понимал он отчётливо — его старания были не зря. Задуманное обещало сбыться уже в течение следующих нескольких дней. Новая партия солдафонов быстро отстроит оставшуюся часть обители порока…

    Капитан Джон Розенгауз стоял так ещё долго. Жмень терпеливо продолжал ждать его, намокая всё больше и больше. Губы Джона что-то шептали, непонятные Ваське слова издавали они, и откуда ему было догадаться, что Розенгауз говорил сейчас на еврейском, он читал одному только ему известную молитву, еле слышно перебирая толстыми губами. Не смел Жмень отвлекать его в такой ответственный момент.

    Наконец Джон закончил медитировать, улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и припал на колени. Этого Жмень никак не мог ожидать, он даже заколебался, не зная, как ему поступить, то ли последовать примеру Джона, то ли просто удалиться, чтобы не мешать столь сложной    процедуре. А Розенгауз меж тем уже яростно целовал разбухшую от влаги землю. Глубоко погружал шершавые пальца в рыхлую почву, припадал так низко, что даже лбом касался кислой земли. А дождь всё лил и лил.

«Прости меня Господи… Прости меня Господи…», —— порождал из себя звуки Джон. Эти звуки быстро мешались с трескотнёй осеннего ливня, а промозглый ветер , подхватив их легко, как пёрышко, уносил вдаль, туда, где развевались безграничные просторы такой славной и огромной страны, которая никогда не была Джону родной и любимой. Капитан стал похож на мученика, всё тело его изогнулось дугой, голова плотно прижалась к коленям, и вскорости Василий смог наблюдать, как его наидражайший командир сотрясается от плача. Жменя увиденная картина взволновала настолько, что он сам того не понимая, подкосившись на ватных ногах, упал рядом с Джоном. И уже вдвоём стояли они на коленях, уже вдвоём они окропляли землю слезьми, молясь неистово, громко, сердобольно. Каждый своему Богу…

    На рассвете красногвардейцы были построены шеренгой возле поезда. Они находились в изрядном возбуждении, каждый понимал, что теперь их путь закончен и дальше предстоит вершить великие дела, а всё, оставшееся позади, было лишь мелкой предпосылкой для этого. Солдафоны стояли непослушно, постоянно переминались с ноги на ногу, разговаривали, осматриваясь по сторонам. Они видели небольшие пятиэтажные дома, улицы с фонарями, первых прохожих, спешившим кто куда. Люди не обращали на гвардейцев никакого внимания, их занимали куда более важные проблемы, нежели кучка безмозглых солдат. А солдаты между тем горели прожорливым любопытством, первый раз оказавшись в городе, да ещё таком большом, как Москва.

    Разброд в строю продолжался до тех пор, пока поистине командный голос Розенгауза не поставил здесь жирную точку.

—— Раааввняйсь! Смир-но! — прогремел он над будёновцами. Надо ли говорить, что никто не посмел ослушаться.

    Джон тут же принялся пересчитывать солдат, окидывая их презрительным взглядом. Сразу отметим, что ни Конопатенко, Ни Alex, ни Бачило в строю не стояли, они находились напротив, за спиной Розенгауза.

--— Слушай мою команду! — продолжал меж тем капитан — Сегодня наступает очень знаменательный для вас день. Сегодня мы наконец добрались до нашего пункта. Для тупых повторяю, что мы находимся сейчас в городе Москва, где нам и предстоит оказать очень большую услугу родине. Я надеюсь, что каждый из вас очень хорошо представляет себе, насколько это ответственное мероприятие, поэтому не буду лишний раз объяснять, что любое непослушание, невыполнение приказов караться будет в особо строгой форме. Поняли, едрёна-батона?!

   В ответ синхронно: —— Та-ак то-очно!

-— Вот и хорошо! А теперь слушайте сюда! Штаб доложил, что через три дня, здесь, в этом квадрате ожидается крупная осада белых. Возможны большие жертвы, поэтому мне было поручено доставить вас сюда с той целью, чтобы вы в кратчайшие сроки отстроили военный госпиталь для красной армии. Ваши товарищи трудятся уже месяц и дело почти сделано, вам предстоит закончить строительство в срок. Надеюсь, что вы не заставите краснеть себя перед ликом родины и испытывать чувство стыда, подчёркиваю, что это приказ штаба: госпиталь должен быть построен в течение трёх дней в немедленном порядке, поэтому, я думаю, едрёна-батона, в ваших же интересах постараться очень хорошо, чтобы приказ был выполнен. Я понятно изъясняюсь, чёрт тебя подериии?!

Ответ: —— Так точно!

Розенгауз мгновенно налился радостью: —— Прекрасно. Отлично, едрён-батон. Теперь ещё вот что: Alex , Грум Бачило и Ник Конопатенко назначаются старшими, поэтому сразу довожу до вашего сведения, что их приказы теперь равняются моим, и их слушать вы должны также как и меня, вашу мать, и пусть только я узнаю, что кто-то посмел своевольничать… —— Джон умышленно остановился, —— Я думаю, дальнейшие комментарии излишни.

И опять: —— Я всё ясно говорююю?!

Солдаты: —— Да! Так точнооо!

    Розенгауз возымел вид чертовски довольный, он даже позволил себе закурить, а что ещё более странно, он разрешил сделать то же самое солдатам, вот так, ни с того ни с сего, прямо в строю, видимо хотел показать, что и в нём присутствует человечность. Затем сообщил последнюю новость о том, что все автоматически зачисляются в новую партию и представляют теперь лучших сынов отечества. Розенгауз произнёс название, но не вызвал тем самым ни вопросов, ни подозрений.

   Гвардейцы, довольные такому неожиданному к ним отношению, не заставили себя долго ждать. Закурили тоже, заулыбались. В воздухе витало одно только слово « Партия… партия»

    Тут-то как раз и появились первые членоградцы, которым было отнюдь не всё равно, кто это такие прибыли на их родную землю. С десяток оборванных мальчишек, пробегающих мимо, не преминули обратить на себя внимание. Розенгауза как раз не было, он отошёл куда-то по важным делам, оставив гвардейцев в распоряжении своих заместителей.

   Пацаны, на вид очень уж убогие, сбившись в кучу, стали напротив нерасстроившейся ещё шеренги. Принялись тыкать пальцами в солдат.

-— А-а-а-а, строители! Строители! — кричали — А-а-а! Говнюки! Говнюки!    

А дальше из малышей полился такой заливистый детский смех, что гвардейцы, если б не находились сейчас в строю, точно надавали бы им тумаков. Да ещё с каким удовольствием.

    А дети и не думали угомониться. Они стали бегать вокруг шеренги, звонко выкрикивая вышеупомянутые реплики.

    Такое положение дел не мало разозлило солдат. Вот значит, как их встречают. Чертовские мальчишки. Да что они понимают? Да как смеют они вообще даже думать такое про них, героев, истинных борцов за процветание родины.

-— Говнюки! Говнюки! Говнюки-и-и-и-и-и! — только и слышалось на весь перрон.

-— Слушай, давай заткнём их, —— предложил между тем Alex Нику, —— Что-то совсем разошлись пацаны.

    Конопатенко только было открыл рот, чтобы ответить, как опешил, видя что стали вытворять хлопцы.

    Мальцы же, растянувшись вдоль шеренги, продолжали баловаться, пользуясь тем, что гвардейцы стояли по стойке смирно и не могли дать волю своим послушным рукам. А дело принимало серьёзный оборот. В будёновцев полетели сопли, выпущенные из грязных ртов куралесевших ребят. Иными словами, они попросту плевались напропалую. Прямо в них. В защитников отечества.

   Пацаны при этом громко хохотали, даже матерились. Вертелись волчком возле совершенно сбитой с толку шеренги. И снова плевали в них, не могущих без приказа даже шелохнуться, чтоб хотя бы смахнуть налипшие зелёные слюни.

    Буденовцы лишь искоса глядели на своих новых командиров, вопрошая взглядом дать им команду «вольно», чтобы проучить маленьких чертей за такое вопиюще плохое поведение, лица их были красны и напряжённы, но команды никто не давал.

-— Говнюки! Говнюки! Говнюки! — продолжали скандировать мальчишки. И бегали и бегали.

    Alex сам уже собрался отогнать пацанов, как появившийся внезапно Розенгауз, схватил его за плечо и потянул назад.

-— Стой, —— сказал он. — Не трогай. Так надо.

   Alex, обернувшись, увидел перед собой чёрный лик Джона, задержался на нём лишь на секунду, но успел понять за то мгновение, что за мысль бродила в его потускневшем взгляде.

   Как ни странно, местные ребята совсем не обращали внимания на стоящих в сторонке командиров, они были с головой заняты только гвардейцами, словно в тех была какая-то особенная сила заключена, какая-то неизведанная притягательность.

    Стремительно покрывались подчинённые Джона Розенгауза вонючими плевками, зло и обида рвалась в их сердца пронзительно и дай только волюшку, дай возможность! Но безмолвствовали командиры. Смотрели.

   Детский рогот продолжался до тех пор, пока Розенгауз, резко не подскочил к ним.

-— А ну прочь! Прочь пошли, сказал! Прочь! — заорал он как резанный и успел даже нахлопать по жопе нескольким из детей. Те ретировались спешно, врассыпную, исчезли так же быстро, как и появились.

    Бордель находился на самом краю Членограда. Идти от перрона пришлось через весь город, гвардейцы этому событию были рады несомненно, теперь Москва, как им представлялось, раскроется перед ними во всей своей красе. И она раскрывалась, пока шли солдаты. Захолустными постройками, выбитыми стёклами в пожелтевших домах, ямами и выбоинами, сплошной грязью и серой унылостью. Каждому гвардейцу являлась она по-своему. Кто-то бесконечно восхищался её неповторимой красотой, её величием и скрытой непредсказуемостью, кто-то отмечал про себя, что не видит в ней ничего особенного, хоть и прожил всю жизнь в деревне. И как тут не разрушить впечатление от знакомства с этим большим городом, когда    приезд каждого омрачили местные голодранцы. Не так-то быстро зажила обида на них за содеянное.

    Шли солдаты, шли вслед за своим несменным ведущим Ником, которому теперь была доверена роль ещё и их командира. Ник исполнен был огромной радостью и трепетом. Пел громче остальных:

« Мы не сдадимся,

Мы всех покараем,

Воздвигнем Красное Знамя

Назло пролетариям!»

       Никто, правда, из солдат, шедших у него за спиной, не видел, как Конопатенко злорадно ухмылялся после каждого куплета:

«Мы дети рабочих,

Мы дети войны.

Желаем Свободы

И Мира хотим!»

   Вторили ему гвардейцы с превеликим удовольствием, надёжно сцепленным с чувством безграничного долга. От этого их ноги поднимались ещё выше, глотки хрипели ещё громче. Шествие красноармейцев отдавалось глухим топотом в домах членоградцев, они выглядывали из своих окон, дабы лицезреть молодчиков, провожали их томным взглядом. Простые прохожие тоже задерживали-таки внимание на солдатах, любовались их стройному шагу. Кое-кто даже приветствовал будёновцев, крича: «Да здравствуют говнорабочие! С прибытием! С прибытием, родные!»

    Видимо, к их появлению местное население было готово, оттого никто ничему не удивлялся и не спрашивал, вёл себя спокойно и учтиво. Розенгауза, сразу видно, здесь знали, с ним здоровался чуть ли не каждый второй проходящий мимо человек, причём даже некоторые отвешивали ему поклоны, что не могло не умилить солдат гордостью за их командира.

    Джон шёл самым первым, за ним трусили Alex, Бачило и Конопатенко. После Ника сразу начинался строй, ну а замыкал группу никто иной, как машинист поезда Василий Жмень.

    Вот так весело, с настроением (а всё потому, что того требовала суровая военная этика), красногвардейцы дошагали в конце-концов до объекта их строительства.

   Бордель представлял из себя громадное куполообразное строение, имеющее два входа: центральный, обрамлённый внушительной дубовой дверью и, видимо, запасной, менее бросающийся в глаза да с дверью поскромнее. Окон в здании практически не было, ну только если в самом низу, а так оно представляло из себя сплошной глинобитный полукруг, покрашенный, правда, в весёлый цвет — розовый. Крыша, правда, напрочь отсутствовала, давая понять, что за неё как раз и требуется приняться в первую очередь новоявленным работягам.

    Чуть поодаль, на небольшом возвышении от дома находился военный лагерь, состоящий из нескольких десятков палаток, в нём, собственно, и жили те самые говнорабочие, коих успел уже перевезти сюда Джон за время своей капитанской деятельности. Лагерь гудел, когда Розенгауз подошёл к нему с новым пополнением.

    Его никто не встречал, на что Джон разозлился неописуемо.

--Это что ещё такое!? — взревел негр — Стоит только отлучиться, козлы!

Из палатки тут же повысовывались красные заплывшие рожи, протрезвевшие мгновенно, едва осознали, кто перед ними стоял.

   Люди, как заколдованные, приступили поочерёдно выходить из всех палаток, надо сказать, было их приличное количество.

-— Это как понимать, едрёна-батона! — продолжал Джон выказывать недовольство, —— Какого такого бельмеса! Почему сидим, а? Почему не работаем?

        Разозлившись не на шутку, Розенгауз даже позволил себе пнуть греющийся на костре котелок с солдатской кашей.

-— Где Кебич? Где Кебич, я спрашиваю?, —— неистово вопил Джон.

   Вдруг как из под земли вырос тот самый Кебич. Он виновато закричал: —— Простите, товарищ капитан! Простите, ради бога! Ребята вчера до утра работали, дык сёдня решили хоть ночку вылучить, отдохнуть трошечки! Простите ради бога! Вас никак к завтрему ждали! Простите…

Слушая оправдания со стороны Кебича, поставленного здесь за главного во время джоновского отсутствия, Розенгауз спокойнел на глазах. При этом он с гордостью осматривал принадлежавшее ему строение.

-— До утра, говоришь? — не без удивления проговорил Розенгауз.

-— Да! Да, товарищ капитан. Вы ж видите, только крыша осталась. Простите нас…

    Джон вконец успокоился. Похвалил работу. Хлопнул по плечу Кебича. После обратился к новичкам: —— Вот видите, как надо трудиться! И не думайте, что всё это даром! Родина не останется в долгу, вы уж поверьте!

   А дальше Розенгауз приказывал ставить дополнительные палатки, командовал людьми со свойственной ему психопатичностью, ругался, как и обычно, и никто, абсолютно никто не смел его ослушаться.

    Затем солдаты дружно ели. Знакомились с теми, кто уже не первый день находится здесь, на постройке госпиталя. Царила заводная юношеская атмосфера, коллектив постепенно сплочался, а Джон, с хитрым лицом бродил посреди самоотверженно служащих ему людей, потирал руки и в очередной раз гонял про себя любимую еврейскую молитву.

   Ну и едва поели солдатики, едва насытили желудочки, прокурились да пробухтелись, опять взялись за лопаты, за инструменты всякие, начался новый рабочий день. И новыми людьми пополнилась партия, и стало хорошо.

   День прошёл в довольно напряжённом ритме. Все, разморенные добротным ужином спали по палаткам, Розенгауз куда-то отъехал, скорее всего решать стратегически важные вопросы по поводу нового борделя. Поезд пока не разгружали, да и не было в этом надобности, нужно же сначала бордель соорудить, а потом уж и вещички перетаскивать в него. Джон, рассказал, что в остальных вагонах тоже различного рода аксессуары, без которых Дому терпимости обойтись никак нельзя, поэтому и Конопатенко, и Бачило и Alex лежали в отдельной палатке совершенно спокойные, но вот уснуть зато никак не могли. Да и понятно, почему, их-то Джон жалел, они и не работали вовсе.

-— Ух, ну и молодец же наш капитан, —— сладко проворковал Alex, ощущая всем телом, как еда с лёгкостью переваривается в желудке.

-— Абсолютно солидарен с тобой, идентично подтверждаю слова, —— отозвался лежащий рядом Ник.

-— Это огромное счастье, что мы повстречали его, —— подтвердил утверждение товарищей Бачило. — Только жалко носок мой выбросил, я без него теперь как без рук.

-— Да что твой носок по сравнению с нашим будущим. Может, жалеешь ещё, что звезду не получишь, а? — Alex усмехнулся, но совсем не злорадно.

   Бачило обижаться не стал: —— Да где уж там, если б не капитан, я бы так до конца дней своих жил, в неведении, и носок бы мне точно не помог. Факт.

-— Эх, заживём, мужики. Заживём беззаботно, —— опять философски пробормотал Alex и потянулся всем телом. — Разве не сказка? Гляньте-ка, не работаем, людьми командуем — хорошо! А в скором времени денег зашибём, да таких, что ой-ой. Красота да и только!

—— Да уж, —— вздохнул в ответ Бачило, —— Красота. А ты вот скажи, Аlex, а как поступишь с деньгами, когда заработаешь? Только честно.

Такая заинтересованность Грума показалась бойцу не по душе, он несколько озлобился: —— Да как-нибудь уж поступлю, ты не бойся. Найду им применение и уж точно получше чем ты. Тебе только носки шить, —— Аlex выглядел недовольно.

-— Да ладно, чё ты в самом деле, я ж только спросил. И почему сразу носки, —— обиделся Бачило. — Я себе тоже такой бордель отстрою. И ничуть не хуже, чем у капитана.

-— Ишь ты! И зачем тебе бордель? — сквозь смешок выдавил Alex.

-— Чтобы женщин любить, —— потупив взор, ответил Грум.

-— Ха-ха, женщин! Ё-моё! Что ни разу не было ещё у тебя, да?

   Чем больше Alex наезжал, тем больше вгонял Грума в краску, он обижался всё сильнее с каждым сказанным гвардейцем словом.

-— Ну не было, и что тут такого? — осклабился Бачило. — Вот построю свой бордель и будет. Много женщин. Я об этом всю жизнь мечтал.

    Каждое новое слово, вылетевшее из уст Грума, всё сильнее раззадоривало его товарища. Alex оказался на редкость бессовестным человеком.

-— Ха-ха! Бордель! Да ты пойми, что сам Розенгауз тебе столько этих баб предоставит, что к тому времени, когда свой строить задумаешь, уже стоять не будет! Ха-ха! Помяни моё слово, Грум! Ха-ха! Бордель захотел!

-— Да какое тебе дело! Вот хочу и всё, и стоять, как ты говоришь, будет ещё как! — уже чуть не плача парировал Бачило.

-— Ладно-ладно, —— сквозь смех отвечал ему Alex, —— Уговорил. Будет у тебя и бордель и шмордель. Ну а ты, Ник, чё притих, чё умная голова не хочет думать над приземлёнными мыслями? А? — улыбка ещё не сошла с его лица.

        Затем Alex придвинулся поближе к Нику, подёргал его, полусонного, за щёку: —— Скажи, Ник, а что ты с деньгами сделаешь, когда заработаешь? Как поступишь с ними?

   Конопатенко отвечать сразу не стал, хорошо обдумал прежде вопрос: —— Я, пожалуй, библиотеку себе куплю. Добротную, чтобы все книги мира туда вместились. Это мне необходимо. Я полагаю, этому буду рад бесконечно.

-— О-о-о! Библиотеку! Ну даёшь, паря! — отозвался на слова Alex, —— Тебе ж времени их читать не будет совсем, подумал ты об этом, а?

А кто бордель содержать будет, а? Ты что думаешь, клиенты сами собой приходить будут, или деньги с неба просто так повалятся? Кинься ты, Ник! Работать-то тоже надо, ты уж изволь!

Конопатенко задели доводы товарища, он даже привстал на локте: —— Ты что же, считаешь, что я всё на самотёк пущу! — даже как-то вскричал Ник. Такое его поведение можно было вполне оправданно назвать неожиданным. — Это тебе ничего не требуется, только в картишки играть, да ножи метать. А мне… А мне пища духовная необходима… Мне мыслить требуется, чтобы думать мог наперёд, как жить да в жизни этой правильно устроиться. Я не приемлю физический труд, чтоб знал ты. Мне умственный труд дорог, пойми.

-— Дык кто ж тебя физически-то работать заставляет, скажи-ка на милость! На это говнорабочие есть, вот они пусть и работают, а мы на их физическом труде умственно зарабатывать будем. Или ты капитана не понял? — Alex не сильно хотел всё-таки ругаться с товарищем, но это получалось у него спонтанно. Само собой.

Конопатенко оправданно стал выходить из себя: —— Это Я не понял? Да я всё зафиксировал в блокноте! На, погляди! ты же, видимо, и читать-то не умеешь совершенно! — он полез за ежедневником в карман.

-— Я читать не умею?! Ну Ник, ну даёшь. Не ожидал от тебя.

-— На! Узри! Узри! здесь всё написано, чёрным по белому! С моими пометками! Я не понял… Я больше тебя понял десятикратно, ты ж и книги в жизни не прочёл ни одной, а тут осмелился ещё заявлять что-то, — Конопатенко беленился на глазах, Грум исчезал под одеялом.

-— Ну не прочёл, да и на хрена читать-то? Я и без книжек этих твоих всё знаю, ясно!? На хрена они мне! Что они дают, что приносят? Деньги, может, а? Вот ты, скажи, прочитал ты их кучи, кучи просто, и чем же они помогли тебе, а? Узнал ты истину с помощью них? Узнал? Да? Да если б не встреча наша с капитаном, никогда бы ничего не узнал ты, и книжки эти твои лживые тоже хер чё рассказали б, точно тебе говорю. Книгами сыт не будешь, тут же есть реальная возможность заработать на кусок хлеба да может и на ещё что! И благодарить ты будешь потом не книжки свои драные, а капитана, понял?!

Конопатенко опешил, его рот сомкнулся, не в состоянии вымолвить ничего существенного в ответ на нападки гвардейца, он, с трудом перемалывая загруженным знаниями мозгом выдвинутые аргументы, с некой отрешенностью, пустой и куцый, опустил голову на подушку. Солдаты тут же замолчали. Alex упивался победой.

-— Ну что, я не прав? — обратился после Alex к Груму.

-— НЕ могу сказать… Прав, но, наверное, не совсем. Я вот тоже ничего не читал, а знаю: счастье у всех разное. Кому-то, может, и книжки читать в радость, мне вот, например, женщины… так что теперь, —— высказал весомое мнение Бачило и сразу же замолчал.

Конопатенко безучастно продолжал лежать с открытыми глазами, потом вдруг спросил: —— Скажи, Alex, а с Библией ты хотя бы знаком?

    Гвардеец смутился, нет, он, конечно, слышал, что это такое, Библия, но в глаза её и видать не видывал, хотя знал наверняка, у любого хотя бы мало-мальски верующего христианина она должна иметься, пусть и запрещенная.

-— Ну нет, не знаком, а что? — покраснел Alex.

   Услышав его ответ, Конопатенко опять привстал вдруг, откинул подол своей шинели и через секунду в его руке возникла маленькая потрёпанная книжица, которую чтобы достать, ещё пришлось долго и бережно извлекать из чехольчика.

-— На вот, возьми, —— протянул её Ник товарищу, —— Псалтирь. В принципе этого достаточно, чтобы возместить все пробелы.

Совершенно обескураженный Alex взял подарок. Повертел в неопрятных руках.

-— Спасибо, —— затем изрёк он и больше к вопросам чтения не возвращался.

Время в Членограде летело быстро. Коллективный труд способствовал этому всячески, работа продвигалась значительными темпами, Розенгауз не мог нарадоваться на своих подопечных. Они работали слаженно, дружно, никакие тяготы их не пугали, а всё потому, что не давало им ни на секунду покоя ощущение безграничной преданности и любви к родине, которое испытывали солдаты всею пылкостью жарких сердец.

   Бордель возводился подобно Вавилонской башне, крыша росла как на дрожжах, безостановочно доводили её до ума молодые и энергичные парни. Было хорошо заметно, что успевали ребята построить притон раньше срока на целый день, поэтому Розенгауз позволил им отдохнуть перед самым открытием.

«Пусть покуролесят. Заслужили», подумал тогда Джон и отозвал людей от работы.

   Что –что, а куролесить молодёжь умела. Подобно цирку забурлил лагерь. Вдарила шальная прихоть. Понеслось.

    Розенгауз неизвестно откуда и какими путями сам лично доставлял в лагерь самогон, тот же в свою очередь лился рекой, литрами исчезая в ненасытных желудках. И естественно больше двух сотен человек не могли провести праздник незаметно для остальных. Весь Членоград не спал той ночью, подпрыгивал и дрожал, матюгался, дрался и орал во всю глотку…

А потом… А потом солдаты собрались и отымели всех молодых женщин города. Надо же было его название оправдать, пусть даже и неумышленно.

На утро капитан Розенгауз рано поднял обалдевших за ночь красногвардейцев, чуть ли не каждому дал пинка, чтобы подымался.

   Вскоре они, полупьяные, но счастливые стояли уже в строю и внимали каждому слову начальника.

   Розенгауз находился за самодельно сколоченной трибуной, над которой гордо и независимо развевался флаг с аббревиатурой «НПГ». Даже микрофон имелся у капитана под рукой.

   Джон говорил долго, по возможности громко и членораздельно, дабы донести до каждого важность произнесённых им слов. По обе руки от него стояли его верные подопечные.

   Джон Розенгауз говорил примерно то же самое, что и всегда. О том, какая гордость должна переполнять ребят за совершённое ими дело, о том, как их славный труд поможет спасти жизни сотням покалеченных войной людям. Он искренне благодарил их и просил всегда помнить и чёткое иметь представление о том, ради чего они сражаются. В конце, как и положено, прозвучали бурные аплодисменты. А после, Розенгауз вознёс руки к небу и прокричал: «Да здравствует партия говнорабочих»! И все прокричали вслед за ним то же самое. Это и стало предвестником того, что притон Джона Розенгауза был построен.