Шерстин — 'Зеленюка, панки и колокольчиковый транспорт.'

АВТОР

Воздух наполнен ароматным дымом вишневого табака и специй, на плите включены три горелки, на одной из них, в турке, готовится кофе.

— Щепототку корицы, и кофе будет превосхитителен! — восклицает Вано. Он не грузин, просто его легендарное по русским сказкам имя искажено постоянными склонениями речи и желанием выделить человека из толпы. Хотя отнести Вано к какой либо национальности невозможно, домовые везде домовые, живи они на Кавказе или посреди Сибири. Его собеседник, Лишайник, за скверный характер в лицо и за глаза называемый Лишаем, блаженно раскуривает огромную старую трубку из слоновой кости — трофей одной из многочисленных войн человеческого мира. Часы — раритет, купленный владельцами квартиры в одном из магазинчиков антиквариата, пробили третий час ночи, и кухня уже парила где на границе между утренней яичницей и ночными снами обитателей квартиры.

Разговор, в который я случайно вторгся, шел об одной из вечных тем домовых — жизни людей живущих рядом, причем Лишайник, аргументирую огромным жизненным опытом, доказывал, что собственно все вокруг — иллюзия, только неизвестно чья, и не существует не только домовых, но и самих людей. И что два мохнатых существа, курящих трубки, пьющих кофе и жующих шоколад, не что иное как плод больного воображения. Вано отчетливо чувствовал вкус кофе и горького шоколада, и на этом же основании подвергал слова Лишайника сомнению. Присутствие призрака, то есть меня, их абсолютно не тревожило, поэтому я мог спокойно мог слушать их треп и наблюдать, как разноцветные линии жизни сплетаются в кольцах сизого дыма, вырисовывая затейливый узор совпадений и случайностей.

— Ну вот послушай, вон бежит мохнатистый таракан. Имечко ему, ну скажем №876836А46 — Сказал Лишаник. Таракан остановился, почуяв недоброе. — И он ведет вполне достойный инсиктицоидного общества образ жизни. Прибегает так сказать в огромную свою семью и рассказывает, где–же лежит куча безумно вкуснящего и сгнившего мусора, потом участвует в его массовом похавывании, ну а чуть позже — с определенной инсектоидной самкой насеменячивает потомство множества тараканушек.

Таракан, чье имя на самом деле было №916291465, заинтересованно обернул в сторону Лишайника усики.

— И где то в глубине этой тьмы тмущей мохнатистых тараканов есть общий принцип — продолжение рода, закон выживания, толкающий его не только на накопание самой вкусяшей кучаги мусора, но и на карауливания тапочкиной смерти, или гнилушкиного яблочка (смерть у тараканушков — это огромная домашняя тапочка, или отравленное дихлофосом яблоко). И он мчится, ковыряясь в пупырчатый бетон и теряя хитиновые бегалки, в попытке предупредить свое усиковое сообщество в грознящей злосности.

Таракан, проникнутый великой миссией членистоногой жизни, поникнул в великой печали, лапки согнулись в понимании своей обреченности. Фиолетовая нить разговора обвила его панцирь.

— Но — продолжал свое рассуждение Лишайник, развенчивая героизм тараканушки — это лишь видимая сторона его насекомостой жизни, мы вполне можем предположить, что им руководить не инстинкт выживания, и случайности естественного отбора, а какое-то общее сознание тараканов, исподволь, дабы не возмутить свободу личности, подсказывающее ему совершить данное самопожертвование, внушить ему полезность этого действия, назвав его подвигом.

Фиолетовая нить все плотнее связывала тщедушное тельце тараканушки.

— И наши хозяева, двигаясь на работу, тоже двигаются, как скажет им это всевеликое сознание, не понимая несущественности процесса своей жизни, просто они дали ему другое название, они назвали это сознание судьбой. — глубокомысленно заканчивал свой монолог Лишайник.

Обманутый в своих лучших намереньях тараканушка воспрял, фиолетовая ниточка запульсировала, меняя свой цвет на золотой.

— Революция неизбежна! Порвем линию судьбы!!! — заорал, увеличивающийся в размерах тараканушка и понесся в привычную щель плинтуса. Плинтус ответив на его порыв всей твердостью физических законов, и тараканушка осел на задние лапы, тряся головой. Данилка проснулся от сытого бананового сна, и среагировав на скачок тараканушки, всей килограммовой мамнтовой тушей объявил войну одной из его дергающихся лап. Вано с криком: «Не грызюкай лапоногое, ДДТ наслюмакаешся», побежал оттаскивать мамонтенка Данилу от контуженного тараканушки, продолжавшего увеличиваться в размерах.

Когда лапу тараканушки освободили от травоядных, и , как оказалось, насекомоядных челюстей испуганного невероятными размерами своей добычи Данилушки, тараканушка вскочил и воскликнул: «Битву с миром я проиграл, но война моя не окончена. И нарекаю я себя Плинтусом, в честь своего первого поражения и неизбежности победы Революции Великого Хитинового Освобождения! », — и пнув Данилушку в бок, гордо отвернулся от своего недавнего обидчика. Взревев от боли и недостойного поведения противника, задрав хобот, Данилушка снова рванулся в бой с тараканушковой конечностью.

Растащив поединщиков в разные углы кухни домовые начали успокаивать ошалевшего от ДДТ мастодонта свежими бананами, а тараканушку-анархиста Плинтуса портвейном из спрятанной накануне сыном хозяев бутылки. Наконец мир и спокойствие были восстановлены, Вано начал вытирать залитую конфорку кофе, в кухне пахло газом и Лишайник открыл форточку. Данилка, на разъезжающихся лапах, виновато терся о убирающегося Вано, уличный воздух боролся с дымом раскуриваемой Лищайником трубки, а тараканушка примеривался к неожиданно уменьшившемуся миру.

— Ну вот посмотри, Вано, — сказа Лишайник, — вот тебе живой пример нелогичности поведения, нет сиди он на месте, не дергайся, ничего и не произошло. А ему видите ли революцию подавай. Тоже мне освободитель членистоногих братьев, восьминогий Че — Гевара.

Вано тихонько хмыкнув, погладил Данилку, и подумав, пьют ли тараканы кофе, достал из шкафа пачку открытую пачку «Irish cream» и турку побольше. Кухня наполнялась теплом, заново обретая знакомый ритм парения. Данилка, довольный, что его простили, топая и царапая бивнями кухонную мебель, полез на холодильник в коробку с высушенной банановой кожурой. Плинтус вежливо осведомился у Лишайника о том, кто такой Че — Гевара, и сейчас получал краткую версию всевозможных концепций и идей восстаний, революций и народных бунтов. Радужные линии ярким клубком сплелись под красным абажуром притемненной домовыми кухонной лампочки и потянулись к открытой форточке, я зацепился за сиреневую, вьющуюся вокруг турки, окрашенную спокойными движениями Вано и снами Данилки в апельсиновый оранжевый оттенок и тихонько выскользнул в форточку.

Линия извивалась, как уж в озере, кончик ее нетерпеливо искрил серебром. Направлялась она к центральной, освещенной городскими огнями улице. Оплетая фонарные столбы и притормаживая, натыкаясь на мотыльков, позолачивая их крылья выводя извилистый рунический рисунок на замороженных лужах. Линия кралась к одинокой фигуре, пацану в синих потертых джинсах, растаманской красно-желто-зеленой шапке, футболке с Бобом Марли и клетчатой куртке. Она осторожно примерилась к его шаркающим по асфальту вьетнамкам, чуть поотстала, и резко проткнула ртутной оранжево — сиреневой иглой его грудь. Я парил рядом в ожидании. Пацан шел по улице погруженные в мысли. Его догнали бьющие из динамиков низкие частоты музыки, визжащие тормоза задрыпаной «шестерки» и пьяные голоса экипажа.

— О, еще один урод — произнес голос с знакомыми до боли интонациями. Это наверно какая — то генетическая мутация, еще подумал я. Определяющий отморозка фенотип в кожаной куртке и красном костюме «Адидас» с сигаретой в зубах стоял около «шестеры». Из машины вылезали еще четыре продукта пачкования первого.

— Ну что длинноволосый, добегался!!! — и хором заржали. Пацан напрягся, промелькнувшая о бегстве мысль вычернила изнутри запульсировшую линию.

— Ну че, конец тебе, фраер! — бурнул один клонов…

…кровь из сломанного носа стекала по грязной футболке. Разрывающие салон динамики с довольной шпаной удалялись по шоссе.

Растаман поискал глазами любимый головной убор. «Хреновая карма» — подумал он, напяливая шапку — «Хотя был бы косяк, была бы жизнь ништяком». Линия взорвалась ярко зелеными, красными и желтыми искрами. «Зеленю-ю-ка» — пробурчала зеленюка, присвистывая из-за сушеных веток конопли во рту. Растаман приоткрыл глаза, оценил глюк. Похожая на болотную кочку зеленюка подползла к Растаману, положила перед ним коноплю, лениво попыталась поймать пролетающую муху, собрала разбросанный розовый язык и выразительно посмотрела сначала на Растамана, потом на коноплю. Растаман понимающе кивнул, достал пачку «Беломора» из кармана, забил два косяка. «Кошя-я-ка» — буркнула опять зеленюка, благодарно мигнув предложенному косяку.

Я отправился обратно. Рассветало, городской свет отступал перед розовым облачным сиянием наступающего дня. Пора возвращаться, мне надо пораньше на работу, а потомство скоро пора будить в школу. Рядом с окном комнаты сына остановился призрачный трамвай, развозящий призрачных орущих панков по домам. Я занырнул в кухню. Лишайник, обнявшись с анархистом — тараканушкой Плинтусом, оставляя следы на побелке, полз к вентиляционной решетке, Вано со спящим Данилкой под мышкой направился к кладовке. Я подумал о том, что нужно купить свежих бананов Данилке и подсыпать моему ирокезному сынку слабительное в спрятанный портвейн. Подумав, что последнее будет совсем не по родительски полетел в спальню. Драгоценная и безмерно любимая моя жена, беспробудно спала, обняв меня. Я слился с кроватью, дотронулся до теплой руки жены, и улыбнулся, чувствуя, истончающиеся разноцветные искорки и направляющегося домой, с зеленюкой на плече, Растамана.