Gans — ' Сирилл '

Пролог.

— Кыш, чтоб тебя, ведьма окаянная! Прочь! Иди отсюдова, пока собак не спустила! — вопила бабка. — Брысь!

На дворе стояла глубокая ночь. Была зима. Сугробы, наметённые вчерашней метелью, поднимались чуть ли не до самых крыш низеньких деревенских изб. Бабка, до ушей закутанная в шубу, стояла на пороге и размахивала над головой огромной связкой чеснока и всевозможных трав, отгоняя от себя и от дома нечистых духов.

Перед ней, на протоптанной во дворе тропинке, стояла девчонка. На плечи, поверх плохонького зимнего платья, накинута шерстяная шаль. Голову покрывает белый платок. Она только что вылечила в этом доме ребёнка. У малыша была глоточная, и лекарь, привезённый из посёлка, говорил, что жить ему осталось хорошо если два дня. Она почувствовала, что в доме больной, и зашла, долго колдовала над ребёнком. Теперь он здоров, мирно спит. А его бабка криками гонит незваную знахарку со двора.

На снег полетели старая, порченая молью шаль и меховой плащ, выкинутые старухой. Они принадлежали ещё её матери. И до сих пор хранились в сундуке. А вот сегодня сгодились. Подарить вещи мёртвого человека — всё равно что проклясть.

— Чтоб ты как матушка моя померла! Чтоб объедками одними питалась! — сулила девчонке старуха. На снег был брошен завязанный узелок. Дверь захлопнулась.

Девчонка поспешно накинула на себя шаль и плащ. Потянулась за узелком. Кое-как развязала дрожащими пальцами. Там, как и следовало ожидать, оказались помянутые объедки: ломоть свежевыпеченного тёплого хлеба, сморщенные нарезанные яблоки, печёная картошка, до сих пор горячая.

Губы девчонки дрогнули. "Чтоб ты как моя матушка померла". А матушка-то у бабки (сама рассказывала) в семьдесят лет померла, от старости. Хитра старуха, ох хитра. Знает, как нечистого обмануть и благодетельнице здоровья пожелать да заплатить. В открытую-то ведь нельзя: как же, нечистой силе доброе слово скажешь, а она в доме возьмёт и поселится. Как её потом выгонишь? И то что с мёртвого вещь — это ведь только добрым людям плохо бывает. Нечистому-то в самый раз пойдёт.

Хитра старуха и ухватиста. "Не принеси нечистый такую свекровь", — шепнул в голове насмешливый голосок.

Закутавшись в плащ и жуя на ходу хлеб, она побрела к сараю. Ночь на дворе, да и вымоталась она, пока колдовала. А в сарай, надо думать, неделю никто заглядывать не станет, да и вообще нос из дома постараются без надобности не высовывать.

Дорога к низенькому деревянному строению была протоптана, снег перед дверью предусмотрительно раскидан. Холод внутри чувствовался не так остро, как снаружи, рядом с дверью покачивался зажжённый фонарь. На полу раскидано сено.

Хлеб закончился, только приглушив голод. Но еду она решила приберечь. Кто знает, как дело дальше обернётся.

Ей повезло, что в деревне оказался больной. Без того ведь могли запросто взашей погнать. А то и камнями побить. Не раз уж случалось. Так что она поначалу подумывала даже наслать на кого-нибудь из крестьян порчу, прежде чем подойти к домам. Проверенный жизнью способ. Правда, потом, получив скромное вознаграждение, ноги пришлось бы уносить сразу. Ведь если заподозрят неладное — ох, худо будет. Но обошлось, и ладно.

Она зарылась поглубже в сено и моментально уснула.

В деревне она задерживаться не стала, ушла поутру. Её проводили хмурыми взглядами из-под закрытых ставен. На прощанье дружно выли собаки.

Дорога вилась вдоль занесённых снегом полей и пастбищ. Иногда появлялись рощи. Пару раз вдали были видны дома. В таких местах от главного тракта отделялись утоптанные просёлки. Но она не сворачивала. Впереди, совсем близко, должен быть город. Большой город, настоящий, окружённый высокой стеной и рвом. Такой, где под окнами не выращивают капусту, улицы мостят, а не посыпают землёй, где в домах стоят ванны и есть паровое отопление, а сами дома строят из камня, и помои не вываливают прямо на головы прохожим. И самый отчаянный аристократ не отважится спорить с городскими властями, и при случае люди не побоятся даже священника побить камнями.

В городе — раздолье. Горожане смеются над деревенскими суевериями, а всякого рода ворожеи и гадалки давно стали неотъемлемой частью их быта. Там принимают всех, и никому нет дела — кто ты, откуда, куда. А за чудеса готовы платить звонкой монетой.

Замечтавшись, она не слышала, как сзади к ней приближается карета. Резкий окрик кучера заставил её вздрогнуть.

— Н-но, окаянные! — кучер хлестнул лошадей кнутом, но животные упрямо сбавляли шаг, опасливо косясь на бредущего по обочине человека, и начали клониться к противоположному краю. — Ку-уда пш-шли!

Из кареты выглянул пассажир и раздражённо окликнул слугу:

— Клов, что опять у тебя?!

— Не знаю, хозяин, — виновато развёл тот руками и кнутом указал на лошадей, идущих теперь быстрым шагом вдоль самой обочины. — Животные чегой-то идти не хотят.

— Ну так сделай что-нибудь, — рассердился вконец пассажир. Он вернулся на своё место и хотел уже захлопнуть дверцу, когда взгляд его упал на девчонку, с любопытством наблюдавшую за разыгрывающейся сценой. Она чуть улыбалась, видимо, находя происходившее забавным. Карета почти поравнялась с девочкой, и лошади начали набирать скорость. Мужчина снова высунулся и приказал кучеру остановиться. Лошади обеспокоено заржали. Одна попыталась взбрыкнуться.

Мужчина поманил девочку пальцем.

— Поди сюда, малышка, — он постарался говорить как можно более ласково, чтобы не испугать её. — Поди, поди, не бойся.

Это её удивило. Она несколько секунд нерешительно потопталась на месте, но потом приблизилась к экипажу, остановилась в нескольких шагах, готовая, тем не менее, в любой момент сорваться с места и убежать. Со своего насеста брезгливо поглядывал кучер. Лошади недовольно фыркали и переступали с ноги на ногу, кося взглядом в её сторону.

— Ты кто такая? А? Чего молчишь? Бродяжка, что ли?

— Да, господин, — она едва заметно кивнула.

— Замёрзла небось? А? Замёрзла? — продолжал допытываться мужчина, осматривая тем временем девчонку с ног до головы ничуть не таясь. Она снова кивнула.

— Ты из Старожа идёшь? — Она непонимающе тряхнула головой, и он пояснил: — Ну, из города.

— Нет, господин. Я в город.

— Да? — он задумчиво пожевал губами и с сомнением наклонил голову чуть набок. Потом спрыгнул с сиденья на снег. Девочка отпрянула. Но мужчина лишь накинул ей на плечи свою шубу и закутал в тёплый мех. Добродушно фыркнул:

— Держи, ведь до смерти замёрзнешь. Ладно, не благодари. А до города далеко, пешком — день пути, не меньше. Лезь лучше в карету, я сам в Старож направляюсь, и тебя заодно довезу. Давай, давай, смелее. Не дойдёшь ведь сама.

Он подтолкнул её к экипажу. Поколебавшись с минуту, она всё же залезла.

— Трогай!

В карете стояла жаровня, но она не могла справиться с холодом. Девочка зябко куталась в мех, опасливо поглядывая исподлобья на сидевшего рядом мужчину. Тот в ответ ободряюще улыбнулся. Казалось, он совсем не замечает холода.

Он был немолод, лет, наверное, под пятьдесят, но хорошо сохранился. Узкоплечий и по-юношески подтянутый. Под глазами только начали появляться морщины. В чёрных волосах заметна седина. Ястребиный нос и острые глаза придавали его лицу хищное выражение. Он не был особенно красив ни сейчас, ни, наверняка, в молодости, но и уродом его тоже назвать было нельзя.

Его чёрный бархатный камзол был украшен россыпями самоцветов и живой розой в петлице, брюки прошиты серебряной нитью. От него приятно пахло духами. На противоположном сидении лежала широкополая шляпа с тремя длинными перьями. Сама карета изнутри была обита бархатом, металлические части позолочены, резные деревянные панели покрыты лаком. Всё здесь не просто говорило — прямо-таки кричало о богатстве.

Мужчина осторожно взял её ладони в свои и подышал на них, начал растирать. Руки у неё были ледяные. Отогрев их тёплым дыханием, он коснулся её ладони щекой, подержал секунд пять. Потом отпустил.

— Меня зовут Натан Рилл, — представился он. — А тебя? Тебе сколько лет, кстати?

— Не знаю, господин.

Если она когда и вела счёт годам, то давно сбилась. Но даже если бы и знала, то всё равно вряд ли бы ответила.

— Действительно? — он недоверчиво вскинул брови. — Хотя, с другой стороны, чему удивляться. Ну, судя по виду, тебе... — он задумался. — Пусть тебе будет тринадцать. Хорошо?

Она непроизвольно вздрогнула. Прочитав немой вопрос в её глазах, Рилл пожал плечами:

— Ну ведь сколько-то тебе должно быть. А имя ты мне своё скажешь, а?

Прежде её никто не спрашивал об имени. На что? Какое имя может быть у ведьмы? Она сама привыкла к своей безымянности. Имя стало её тайной, чем-то, что знала только она одна на всём белом свете и что отделяло её от этого мира. И делиться им с кем бы то ни было она не хотела. А потому, не моргнув глазом, солгала:

— Сирилл, господин.

1.

Она стояла на мосту, навалившись на перила, и смотрела вниз, на воду. По воде плыли гуси. Целый десяток. Их "га-га-га" слышно было далеко в округе. Во главе стаи плыл упитанный белый гусак с несколькими чёрными перьями на спине. Вид у него был донельзя самодовольный и важный. Надутый, говоря проще. Как у нашего бургомистра, когда в городском собрании тот идёт к судейской трибуне вершить одному ему понятный суд...

Эта мысль, неизвестно откуда появившаяся, рассмешила меня. Гусь, над которым я потешался, величаво проигнорировал меня. Зато она обернулась. Наверное, не заметила, как я подошёл к берегу, и мой смех испугал её. Она недолго рассматривала меня, как до того — гусей. Без особого внимания, так, интересная "деталь сельского пейзажа", как выразился бы один мой знакомый художник. (По правде, знакомый — громко сказано. Просто пару раз подрабатывал у него натурщиком. Уж не знаю, чего он там рисовал, но расплачивался звонкой монетой, без дураков). Потом снова повернулась к реке. Стая гусей мирно уплывала, влекомая течением и гребками сильных перепончатых лап. Им были глубоко безразличны она, я, наш бургомистр с его судом и городским собранием, мой смех. У них было много своих проблем, которые нужно было решить, и полным-полно своих радостей, которыми стоило насладиться. Что им какие-то люди, многие из которых настолько глупы, что готовы разбрасывать хорошую пищу прямо под носом у благородных птиц и строят себе столько гнёзд, что не могут уследить за всеми, а в пустующих развалинах такое раздолье гусям.

От этой мысли мне почему-то сделалось грустно. Гуси уплывали. Я подобрал с берега камешек и бросил им вслед. Несильно: камень не пролетел и половины пути, упал в воду. Птицы его даже не заметили.

Я присел на песок, корзину с продуктами поставил рядом. Надо бы радоваться. День выдался хороший. Во всех смыслах. Впервые с начала недели по-настоящему пригрело солнце, и старики говорили, что по приметам — не бывать дождям до конца месяца. А ещё к нам в гостиницу пожаловал благородный господин. Затемно пожаловал, до петухов ещё. Хозяин да прочие слуги ещё спали. Даже Пров вздремнул у себя в конюшне на сеновале, хотя должен был следить за лошадьми — кабы не спёрли. (А то недавно случай был — прямо из стойла увели, пока хозяева сладко спали. Разбойников до сих пор не поймали. А скандал тогда устроили, ох-хох... Случилось-то, к счастью, не у нас, а всё равно — бережёного как известно, а самим тоже лучше не моргать.) А мне вот не спалось, как чувствовал: случится что-то. И случилось: господин тот и на двор въехать не успел, а я уж к нему подбегаю. Раскланиваюсь всячески, так, мол, и так, не желает ли господин... Но он только отмахнулся и с лошади повалился, я кое-как поддержал, чуть не надорвался: тяжеле-енный был, надо сказать. Ну, я ему слезть с лошади помог, внутрь проводил, усадил на лавку и хозяина будить побежал. Хозяин-то мне уши потом, конечно, надрал (дескать, сперва его будить надо было, а потом гостей принимать), зато господин мне за помощь монету дал — серебряную, полновесную, я таких отродясь в руках не держал — и пару медяков. А господин-то, к слову, смекливый попался: не в открытую дал, а незаметно в карман сунул, пока хозяин не смотрел. Ведь, ей-слово, отобрал бы. Серебро-то я сразу припрятал, а с медяками всю гостиницу обежал — перед ребятами позвенеть, пусть завидуют, сони. И завидовали, ох-хох как завидовали. А чуть только рассвело, меня за лекарем послали. (Всё тому же господину. Я ещё раньше приметил, что одежда у него кой-где в крови была. Только подумал — чужая кровь. Нам ведь не привыкать, и не такое видали. Оказалось, в том числе своя.) Лекаря я привёл своего знакомого, сухонький такой старичок, добрый. Он мне за каждого такого пациента обещал по медяку давать, вот я и старался — через полгорода бежал. Старичок с господином долго возился, полдня перевязывал да алхимию свою накладывал. Обратно домой довольный пошёл. Мне на радостях сразу три медяка отвалил. Хотя, без злобы скажу, мог бы и побольше дать: сам видел, как господин с ним серебром рассчитывался.

Таким вот нехитрым образом оказался я теперь на пять медяков богаче, чем был утром. Надо бы радоваться, а птицы мне всё настроение испортили. Впрочем, ненадолго. В кармане у меня позвякивала целая горсть грошей, полученных на ярмарке от знакомого же менялы в обмен на медь, а значит, вечером опять будем дуться с ребятами в "колечко". Азарт уже начинал понемногу захватывать меня. Я предвкушал, как до нитки обчищу Прова, Соху, а то и Кеку. Обязательно обчищу, потому что в такой удачный день просто не может быть как-то иначе.

Прощёные и забытые птицы уплыли. Я по-прежнему сидел на песке. Вообще-то надо было спешить в гостиницу, дел там невпроворот. Убирать комнаты надо, постояльцам прислуживать надо, к господину тому зайти-таки не помешает — авось, сыщет мне ещё службу какую. Но я медлил, хотелось поваляться на солнышке.

А она теперь уже снова смотрела на меня. Видно, река наскучила. Я поначалу делал вид, что не замечаю, но потом мне эта игра надоела, и я тоже внаглую уставился на неё. Она неловко улыбнулась и кивнула головой. Мне стало неловко: я думал, она поморщится и отвернётся, как они делали всегда.

На мне была старая заношенная рубаха, старые штаны, башмаки мои были разбиты. На ней — аккуратное новое платье, одно из тех, в которые так любят наряжать своих ненаглядных дочурок господа из городского собрания. Светлые волосы собраны в несколько сложных косичек. Я казался голодранцем рядом с ней. Да я и был, собственно, голодранцем. А она... Кто ж её знает? Может, даже знатная какая-нибудь, из наших или проезжих. И тем не менее, она улыбалась мне.

Я подскочил как ужаленный, подхватил с земли корзину и, не оборачиваясь, пошёл в сторону города. Уши, которые обязательно надерёт хозяин за долгое отсутствие, заранее болели.

Про девчонку на мосту я никому рассказывать не стал. Не поверили бы. Или решили, что приврал. А вот дразнить бы начали в любом случае. А до моих ушей хозяин так и не добрался: выпивал вместе с каким-то богатым посетителем по настоятельной того просьбе. И ребят я в "колечко" таки обыграл. Вчистую. День всё-таки действительно был счастливым.

2.

— Не пилите опилки, — поучал старик. — Зачем? Вы думаете, будто не можете чего-то простить, понять, забыть? Думаете, это сложно? Но придёт Смерть. И что останется от вас и ваших воспоминаний, а? Ничего, даже праха не останется. Ваше прошлое исчезнет вместе с вашим последним вздохом. Так зачем же вы мучаетесь, жалеете о чём-то, почему переживаете из-за потерь? Всё это скоро исчезнет. Вы даже не заметите, как пролетит время.

Он сидел за столиком в общем зале гостиницы "Корона и меч". Перед ним стояла наполовину выпитая бутылка вина.

Он был скорее даже не старый, а дряхлый. Голова его была полностью лысой, глаза водянисты, руки мелко дрожали. Он был худ, казалось, под жёлтой кожей уже не осталось плоти, одни только старые тонкие кости. Пропыленная одежда изорвалась во многих местах, башмаки разваливались на ходу. Палка, на которую он опирался во время ходьбы, была вырезана много лет назад и знала, уж наверняка, немало дорог.

Старик появился в нашей гостинице утром. Мы все разинув рты смотрели, как он прошаркал к стойке, достал из какой-то дыры в своих обносках узелок, развязал его, высыпал на стойку несколько грошей и заказал на всё выпивки. Хозяин несколько раз пересчитывал медяки и с сомнением глядел на старика, а потом велел подать ему большую бутыль самого крепкого вина, которое у нас было, хотя денег едва ли хватило бы даже на стакан того пойла.

Сейчас был полдень, но старик всё так же сидел за столиком у окна, пил и говорил то ли сам с собой, то ли с бутылкой. Больше говорил, чем пил. Голос у него был слабый, сорванный, да он и не старался говорить громко. Но в зале было тихо, как никогда ещё не было на моей памяти, и было слышно каждое его слово. Люди, спускавшиеся из комнат или заходившие в гостиницу, сначала косились на старика, потом кто-то спешил уйти, кто-то шёпотом заказывал себе за стойкой выпивку и молча удалялся за дальний столик.

Мы старались как можно реже заходить в общий зал и, поддавшись общему настрою, перебегали его на цыпочках.

Благородный господин, вчера подаривший мне монету, оставался у себя в комнате.

— Перебинтованный весь, у окна сидит, будто высматривает на улице чего-то, — рассказывала на кухне Фёмка — служанка, относившая ему завтрак. Она вдруг залилась румянцем и, глупо хихикнув, зашептала: — Голый сидит, в одних только штанах. Я как зашла, так он мне велел поднос поставить, а саму так пальцем поманит. Поди, говорит, красна девица, — губы Фёмки тронула горделивая улыбка, — поближе, садись рядышком. Я уж думаю: никак целоваться полезет, — служанки разом сделали круглые глаза и охнули, я и Пров, случившиеся в тот момент на кухне, и повар, тоже прислушивавшийся к рассказу, презрительно фыркнули: нашёл благородный к кому приставать, она на себя в зеркало-то когда-нибудь смотрела? — А он возьми и начни расспрашивать: а что это за городок такой, а какие люди живут. Ну я-то, разумеется, отвечаю, мол, город наш Старож называется, а люди живут самые что ни на есть приличные. Ни про кого дурного слова не скажу. Только вот есть тут у нас одна...

Я дальше не слушал. И так ясно: принялась пересказывать сплетни свои бабские, а он её и погнал. То есть, конечно, не взашей, а по-своему, благородно. А я вот церемониться не стал бы. Хлестанул бы пару раз по толстым щекам, чтоб знала, как на честных людей наговаривать.

Я зло рассыпал дрова на полу и вернулся на задний двор, сильно хлопнув за собой дверью. Пров остался раскладывать дрова, колоть — моя очередь.

Если честно, я почувствовал тогда чуть ли не ревность: как так, благородный расспрашивает о нашем городе какую-то там служанку, которая и нос-то на улицу раз в месяц кажет, на большой праздник, а меня спросить не догадался. Я б ему всё-всё о нашем Староже рассказал. И что где достать можно, и где какие люди живут, да мало ли что его интересует. Всё бы рассказал, а то и разузнал бы. У нас всем известно, коли надо чего — иди к Менеху, ко мне то есть, он и достанет. Не бесплатно, само собой, но ведь и лишнего не сдеру.

Я с силой опустил топор на полено. Оно раскололось. Скидал дрова в кучу, взял следующее.

— Эй, малый, — позвал меня кто-то сверху. Я задрал голову. Из окна на третьем этаже выглядывал тот самый господин. Он махнул мне рукой, показывая, что я не ослышался. — Тебя как звать?

— Менех, господин, — ответил я. — Я служу тут.

— Помню, помню, — кивнул господин. — Ты, когда работу закончишь, поднимись-ка ко мне, ладно? Порученьице у меня есть.

— Как скажете, господин.

Он кивнул и закрыл окно. Я почувствовал прилив гордости. Топор взлетел в воздух и расколол полено.

Не забыл, значит, господин, помнит, как я его с лошади стаскивал и чуть ли не на себе тащил. И поручение какое-то доверить хочет. Я почему-то был уверен, что поручение будет тайное, из тех, о которых потом молчат всю жизнь. А значит, и плата за него будет щедрой.

Кое-как дождавшись, пока с кухни вернётся Пров, я всучил ему топор, а сам, распугивая куриц и с ходу перепрыгнув через свинью Гавку, побежал на другой конец двора к конюшням, где был ещё один чёрный ход в гостиницу. Я не хотел пользоваться тем, что вёл на кухню. Оттуда пришлось бы перебегать через общий зал, а значит, и мимо хозяина. Та дверь, к которой я направился, вела прямо на лестницу.

Я взбежал по скрипучим ступенькам на третий этаж, где содержались роскошные многокомнатные апартаменты для богатых постояльцев. Сейчас заняты были только два номера: один снимал купец, приехавший на весеннюю ярмарку, другой отдали благородному господину.

Я постучался к нему и дождался разрешения войти.

Должно быть, господин как раз собирался уходить, когда я появился. На нём был чёрный камзол и высокие, до колен, сапоги. На голове — берет, через руку переброшен плащ.

Он удивлённо глянул на меня и кивком велел садиться на стул. Я подчинился.

— Быстро ты, однако, Менех, — одобрительно хмыкнул господин. — Оно и к лучшему.

Он бросил плащ на диван и тоже присел. Двигался он несколько скованно, видно, чтобы не тревожить недавние раны. А может сказывались бинты, туго наложенные стариком-лекарем.

— Зови меня господин Оанар, — велел он. — Без титулов, я не люблю.

— Конечно, господин. — Я уже знал, что под этим именем он записался в книгу постояльцев. Барон Оанар дин Неймдан. Я слышал это имя впервые, да и хозяин, судя по всему, тоже. Никаких грамот, вопреки обыкновению, с его стороны предъявлено не было, герб свой он тоже не счёл нужным показать. Но платил барон полновесным серебром, и усомниться в его высокородности у нас дураков не нашлось.

— Вот и отлично. А теперь скажи, Менех, правда, что у вас тут ярмарка рядом есть?

— Да, господин, в поле за городом. Меня туда хозяин частенько посылает. На ярмарке ведь, если поискать, всё можно найти подешевле, чем у нас на рынках продают. Если надо чего...

— Надо, надо, — перебил он меня. — Вот что, Менех, ты, говорят, парень сообразительный. Со всем городом знакомства водишь. — Он вопросительно вскинул брови.

Я неопределённо пожал плечами, мысленно возблагодарив Фёмкин длинный язык. Наверняка, это она наговорила про меня всякого. И уж, разумеется, гадостей.

— Ну так вот. Сможешь мне купца одного найти? Зовут Кин Аррой. Торгует украшениями: бусами, серьгами, браслетами и прочей такой ерундой. Роста среднего, черноволосый, усы носит, но без бороды. Глаза голубые, нос прямой и тонкий. Под правым глазом, вот тут, — он провёл пальцем под нижним веком, — маленький шрам. Он мимо Старожа дня три назад проезжал. Думаю, на ярмарке вашей остался. Ну как, сможешь? — он выжидательно посмотрел на меня.

— Отчего ж не суметь, господин, — пожал я плечами. — Хотя приметы, по правде, так себе...

Барон снова хмыкнул. Догадался, видно, что цену набиваю. Торговаться он не стал и сразу заломил сверх любых моих ожиданий:

— Марку серебром даю. Сейчас. Две — после. Ну как?

Я обалдело сглотнул. Барон посчитал это знаком согласия и вытащил из кармана кошелёк. Протянул мне серебряную марку. Мне больших трудов стоило унять дрожь в руках, когда я принимал монету. Инстинктивным движением попробовал металл на зуб и сунул за пазуху.

Барон удовлетворённо потёр ладони.

— Вот и договорились. Только смотри, Менех, чтобы купец тот не прознал, что ты о нём выспрашиваешь. Понял? И предупредить его обо мне не пытайся. Сам знаешь, что тогда с тобой сделаю.

— Как можно, господин. Я и подумать не мог, — затряс я головой.

— Вот и хорошо. А теперь ступай.

Я степенно вышел из номера, прикрыл за собой дверь и вскачь припустил к себе в каморку.

Каморка моя, как и у прочих слуг, была на первом этаже. Маленькая, с одним окошком на задний двор. Зимой здесь было холодно, продували сквозняки. Летом — душно, с конюшни несло навозом и лошадьми. А по праздникам, когда на кухне затевали особенно большую стряпню, комнатку наполнял запах готовящейся еды.

Я запер за собой дверь на щеколду, выглянул в окно — не подсматривает ли кто? — и чуть сдвинул кровать. Из-под передней правой ножки освободилась плохо прибитая доска. Как раз, чтобы можно было приподнять и бросить под неё монету. Тайник, конечно, не ахти какой, но всё-таки. Кровать вернулась на прежнее место, а я — во двор, где Пров заканчивал рубить дрова.

Он вопросительно на меня глянул, я в ответ лишь неопределённо пожал плечами. Не хватало ещё рассказывать о только что полученном поручении. Пров хоть и немой, а трепаться порой умеет похлеще той же Фёмки.

Внутри у меня всё пело. Я уже видел у себя в руках четыре серебряные марки. Небывалое богатство. Я представлял, как завтра отнесу их Натану Риллу, банкиру и городскому казначею, и какое у него будет при этом лицо. Я почти услышал его голос: "Сынок, откуда у тебя это?" А я расскажу ему, как...

Я поспешил себя одёрнуть. Барон ясно сказал, что хочет сохранить историю с купцом в тайне. Так что в ответ я лучше многозначительно промолчу. Господин Рилл не станет допытываться. В конце концов, меня он знает. Я уж который год отношу ему свои заработки — на сохранение. Плюс маленький годовой процент, обещанный банкиром.

Пров тронул меня за плечо, возвращая в реальность, и указал на дрова. Мы в два приёма перетащили их на кухню.

— Теперь надолго хватит, — удовлетворённо кивнул повар, выдавая нам по миске горячего супа.

В тот день я постарался улизнуть из "Короны" пораньше: гостиниц и постоялых дворов в Староже было никак не меньше дюжины, и я хотел обойти их уже сегодня.

Мне повезло. Полусумасшедший старик, весь день просидевший у нас в общем зале, распугал большинство посетителей. И работы было мало. Мы оказались на свободе задолго до темноты.

Я выскользнул на улицу через двор. Старик, прикончивший-таки свою бутылку, сидел перед гостиницей, укрывшись от солнца под деревом и привалившись спиной к толстому стволу. Над ним вились мухи, но он даже не пытался их отогнать. По дороге неспешно двигались экипажи и прогуливались горожане. У каждого были свои дела. На старика никто даже не смотрел.

Первым делом я заглянул в "Кинжал и шпагу", где любили останавливаться купцы средней руки. В основном, из-за умеренных цен и близкого расположения к главной торговой площади Старожа. По весне и осени, когда наступало время ярмарок, здесь не оставалось ни одного свободного номера.

Гостиница была раза в два больше нашей и украшена колоннами и даже двумя башенками. Над входом покачивалась вывеска с названием и намалёванными скрещенными кинжалом и шпагой, на перилах крыльца пристроился здоровенный детина — здешний вышибала, — голый по пояс. Он, красуясь, как бы невзначай поигрывал мускулами, когда мимо гостиницы шли девушки. Я не раз видел, как он на спор сгибал подковы, а ещё я знал, что за голенищем сапога у него должен быть припрятан нож.

Меня он недолюбливал, уж не знаю почему. И я почёл за благо на глаза ему не попадаться. Прошёл к конюшням через каретный двор.

Конюх, Манар, был моим добрым приятелем. Мне не раз доводилось таскать ему письма от Фёмки (которые, между прочим, сам же и писал под её диктовку). Порасспросив его, я убедился, что интересующий барона купец здесь не появлялся ни вчера, ни три дня назад, ни неделю.

В других гостиницах, которые я успел посетить, оказалось то же самое. Впрочем, ничего удивительного. Многие купцы, приезжавшие на ярмарку, обычно там же в поле и оставались. Спали в телегах вместе со своим товаром — и дешевле, и безопасней. Там я его и найду.

Я вернулся в "Корону", когда на улицах уже начали зажигать фонари. Возле гостиницы собралась большая толпа. Люди тихонько перешёптывались. Из-за спин я разглядел того самого старика. Он всё в той же позе сидел под деревом. Над ним склонились двое гробовщиков и офицер городской стражи. Решали, куда тащить тело. Старик был мёртв.

Я поискал взглядом хозяина. Он был здесь, стоял в сторонке с отрешённым видом и время от времени недовольно цокал языком.

3.

Они ждали его на дороге. Нагло, не таясь. Сидели на обочине, курили трубки, говорили, громко смеялись и лениво поглядывали по сторонам.

Дорога тянулась вдоль пастбищ. Леса, некогда окружавшие её стеной, давно извели. Оставшиеся кустарники поели животные. Простор.

Оанар издали увидел их, они — его. Их было пятеро. Судя по яркой одежде с огромным количеством нашивок и по выговору родом они были из Северной Кестили. Край, славный своими охотниками. Говорили, лучших стрелков и следопытов сыскать трудно. У каждого из них был длинный лук, вдобавок на земле лежал заряженный арбалет. Но с Оанаром они решили сразиться на мечах.

Оставалось только диву даваться, как быстро разносятся слухи о богатом путнике. А может, разбойники просто решили на дороге удачи поискать. Вот и нашли. Куда только местные набольшие смотрят?

Оанар не стал слезать с лошади (благородство хорошо в схватке один на один, а не с пятью головорезами сразу) и галопом врезался в их нестройную линию. Один противник лишился головы сразу. Остальные рассыпались в стороны.

Оанар крутился в седле, размахивая мечом и не давая им возможности приблизиться для удара. Лошадь фыркала и кружилась на месте, поднимаясь на дыбы и норовя ударить или укусить нападавших.

Разбойники использовали свой численный перевес и, окружив всадника кольцом, нападали сразу со всех сторон. Оанар едва успевал отражать выпады.

Наскок — удар — отход — снова удар.

Одному из нападавших не повезло: Оанар уклонился от размашистого удара и махнул мечом понизу. Рука, по-прежнему сжимающая меч, отлетела в сторону, разбойник завопил и отшатнулся назад, разворачиваясь. В следующее мгновение ему в бок ударило копыто, переломив рёбра и бросив на землю. Подняться он уже не сумел и был затоптан лошадью.

Оанар воспользовался секундным замешательством разбойников и с ходу атаковал того, что оказался впереди. Тот отскочил в сторону от скачущей лошади, и сабля Оанар на излёте достала открывшийся бок. Металл вошёл глубоко под рёбра человека и разрезал грудь почти до середины. Разбойник мешком рухнул на землю.

Оанар развернулся навстречу двум оставшимся врагам. Они оказались достаточно далеко друг от друга, чтобы защищаться вместе, и Оанар налетел на ближайшего. Второй, вместо того, чтобы броситься товарищу на помощь, побежал к месту их бывшей стоянки, где лежал заряженный арбалет. Оанар бился яростно, и разбойник вынужден был отступать, не в силах достать всадника мечом. В какой-то миг Оанар финтом сумел отвести его оружие в сторону. Последующий выпад довершил дело: меч вонзился в горло врага. Последнего, уже почти добежавшего до своей цели, Оанар достал брошенным кинжалом. Разбойник запнулся о собственные ноги и повалился на землю.

Оанар спрыгнул с лошади и осмотрел неподвижные тела. Все были мертвы. Куртка барона тоже была изорвана в некоторых местах и окрашена кровью. Оанар с удивлением рассматривал раны, пытаясь вспомнить, кто и как его зацепил. Боль он начал чувствовать только сейчас.

Наскоро перевязав раны, он продолжил путь. Разбойников оставил там же, где их и настигла смерть. Не хоронить же, в самом деле, собственных несостоявшихся убийц? Чести много. Тела потом пастухи найдут или путники, если падальщики до того не съедят. В яму какую-нибудь и скинут. У местных скорее всего тоже есть зуб на лихую пятёрку. Наверняка, успели разбойники в этих краях натворить дел.

Случилось это прошлым днём. Теперь же барон Оанар дин Неймдан сидел на диване в гостиной своего номера в "Короне и мече". Мальчишка, Менех, только что ушёл. На поиски ему понадобится время. В лучшем случае несколько дней. А значит, Оанару придётся в лучшем случае несколько дней маяться дурью в этом городишке.

Оанар поднялся с дивана, небрежно накинул на плечи плащ и покинул гостиницу.

Старож был не городом даже, а городком. Хотя для дремучей провинции он был довольно-таки приметным явлением. Мощёные улочки и тесные площади, ближе к центральным кварталам вполне даже чистенькие. Каменные дома вперемешку с деревянными постройками. По улицам спокойно разгуливают куры, гуси и прочая домашняя птица. Из мастерских слышны звуки работы: стук молотков, скрип напильников и прочее.

Оанар неспешно брёл по узким переулкам, сворачивал на просторные улицы и смотрел по сторонам. Читал вывески, разглядывал товары в лавках, пару раз заходил в подвернувшиеся трактиры поесть и выпить кружку-другую пива.

После нескольких часов скитаний он оказался перед городской ратушей — каменным пятиэтажным зданием с большими часами под самой крышей. У высоких арчатых дверей просители степенно переругивались с чиновником. Изредка подле них останавливались экипажи именитых господ. Прибывшие беспрепятственно исчезали внутри здания. Их провожали завистливыми взглядами.

Напротив ратуши стояла церковь Спасителя. Горожанам она, наверное, казалась настоящим собором, но едва ли могла уместить внутри более сотни человек. Да и внешним убранством заметно уступала многим домам городских толстосумов, являя собой образец аскетизма и непритязательности. Стены, сложенные из каменных блоков без каких-либо излишеств, и обыкновенные, а не витражные как на ратуше, арочные окна под крышей. Единственный шпиль, покрытый серой черепицей, поднимается вверх. Позади видна высокая колокольня.

Пространство перед церковью пустовало, лишь изредка какой-нибудь особенно набожный горожанин останавливался рядом с храмом и, сложив руки в смиренном жесте, шептал молитву либо же — совсем редко — заходил внутрь.

На площади между ратушей и церковью расположились торговые ряды и единственный в городе фонтан. На рынке людей было мало. Время самой бойкой торговли ещё не пришло. Но, тем не менее, зазывалы вовсю рвали глотки, привлекая внимание немногочисленных покупателей.

Оанар остановился у лотка торговки фруктами. Полная женщина скользнула по нему оценивающим взглядом и подобралась.

— Яблоки, молодой господин, два гроша пятак. А не хотите ли груш? Хорошие, свежие, мягкие. Попробуйте, молодой господин, не пожалеете. Грош — штука.

Оанар с сомнением осмотрел товар и выбрал две понравившиеся ему груши. Вытащил из кармана медь, протянул торговке. Но женщина не обратила на деньги внимания — недобро сощурившись, смотрела куда-то за спину барону. Оанар оглянулся. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что привлекло внимание торговки.

Девчонка... Она стояла в двадцати шагах от лотка и задумчиво смотрела на Оанара, словно пыталась вспомнить, где раньше его видела. На ней были обшитые бисером коротенький кафтанчик с перламутровыми пуговицами и облегающие брючки. Явно не по местной моде. Светлые волосы заплетены в две косички. На согнутой руке висит корзинка.

Поймав взгляд барона, она поспешно подхватила корзину другой рукой и скрылась за прилавками.

Толстая торговка поспешила трижды сплюнуть через плечо и зашептала обережную молитву. Оанар удивлённо покосился на неё.

— Так ить ведьма это, молодой господин, — шёпотом сообщила торговка, наклонившись к Оанару и опасливо поглядывая по сторонам. — Она ить как посмотрит — так сглазит. Семь лет удачи тебе не будет. Ах, чтоб её нечиста сила...

— Ведьма? — переспросил Оанар и невольно глянул на то место, где только что стояла девочка.

— Точно, молодой господин, — душевное равновесие быстро возвращалось к торговке, и она говорила уже нормальным голосом. — Уж давно в городе живёт. С зимы ещё. Житья прям от неё никакого не стало.

— А с чего решили-то, что ведьма? — недоверчиво покачал головой Оанар. Как-то не вязалось это слово — "ведьма" — с молоденькой незнакомкой. Воображение само по себе рисовало согбённую старуху с единственным оставшимся во рту гнилым зубом и злыми глазами-щёлками. А эта...

Торговка аж всплеснула руками.

— Да как иначе, молодой господин? Ведьма и есть. Видал, как на тебя смотрела? Страсть, — она поёжилась и решительно отрубила: — Ты любого спроси, ведьма она. Как есть ведьма. — Женщина снова перешла на доверительный шёпот: — Она, говорят, ночами по городу бродит и дома кровью окропляет. Чтоб люди, значит, мёрли. Порчу всякую насылает. По улице пройдёт, так, поверишь ли, молоко в кадках скисает. Сама видела. Детишек малых на гадости разные науськивает, дурному делу учит. Мол, родителей не слушайтесь, чужое воруйте. Они ж, балбесы, уши развесят, а ей и в радость. А нам каково? Право, житья от неё совсем не стало.

— А чего ж терпите, раз житья не стало? — фыркнул Оанар. Ну прямо ходячее светопреставление, а не ребёнок.

— А чего с ней делать? — как-то неуверенно повела плечами торговка, но, поколебавшись, добавила: — Да знаешь, молодой господин, мы б её уж давно из города выгнали, а то и чего покруче устроили. Только, видишь, она у самого старика Рилла в любимицах ходит. А к нему поди подступись. Задавит и не посмотрит, — женщина зло щёлкнула языком. — Ох и злыдень он, молодой господин. Весь город под себя подмял. Ему тут каждый хоть сколько-нибудь да должен. И в ратуше как хозяин заправляет. Что бургомистру ни скажет, так тот и делает. Богослужитель, и тот с ним связываться опасается. А то — церковь на чьи деньги строили? кто самый первый жертвователь на нужды богоугодные? Одно слово, ни суда на него, ни управы никакой нету. А если решить чего надо, так только к нему и идут с поклоном. — Она тяжело вздохнула и навалилась на прилавок, укоризненно покачала головой. — А ты вот говоришь, что не ведьма девчонка эта. Да как она не ведьма-то, молодой господин? Кто ж ещё кроме их бесовской породы со вдовцом под одной крышей жить станет? Да как она тогда от стыда-то не сгорит? Ить каждому ж ясно, зачем он её к себе привёл. — Женщина взяла с лотка яблоко, надкусила и только потом опомнилась: — Ой, молодой господин, вы груши-то брать будете?

Оанар расплатился с женщиной, взял с лотка фрукты и отошёл к фонтану. Фонтан был незамысловатый — обыкновенная чаша, из которой вверх бьёт вода и стекает в неглубокий бассейн.

На парапете каменного бассейна сидели люди. Некоторые тихо разговаривали, кто-то опустил босые ноги в воду и весело болтал ими. Оанар думал о странной незнакомке, и в душе зарождалось плохое предчувствие. Торговка, конечно, много ерунды нагородила. Но ведь с другой стороны — попусту трепаться люди тоже не станут.

"Не связывайся с колдунами да ведьмами, ничего хорошего тебе от них не выйдет", — поучала его когда-то старая нянька. И права была: всякий раз, когда на пути Оанара оказывался чародей, обязательно приключалась какая-нибудь беда.

Оанар отогнал дурные мысли. В этот раз всё будет хорошо. Просто обязано быть хорошо. Слишком долго выслеживал он купца Арроя, чтобы теперь дать ему уйти от возмездия.

4.

Следующим днём я действительно нашёл купца на ярмарочном поле. У него было два фургона. Они стояли у самого края импровизированных торговых рядов, образованных доброй сотней таких же фургонов, повозок и телег.

Торговля у Арроя шла бойко. Горожане и богатые землевладельцы, стараясь перещеголять друг друга, охотно выкладывали деньги за редкие украшения и просто красивые безделушки, но привезённые из такой дали, где им самим в жизнь не побывать.

За три дня он успел продать весь свой товар, и теперь собирался уезжать. Я смотрел, как возницы сворачивают палатку, в которой вёлся торг, и запрягают лошадей. Сердце моё бешено стучало. Я чувствовал, как обещанное серебро уплывает из моих рук — вряд ли барон удовлетворится информацией, что купец отбыл тогда-то в таком-то направлении, — но изменить ничего не мог.

Фургоны, влекомые парой холеных кобыл, медленно потащились к просёлку, там свернули в сторону города. Дорога была заполнена людьми, телегами и домашней скотиной, и двигаться им приходилось медленно. Я шёл следом, стараясь не пялиться на них в открытую, и боялся поверить своей удаче. С дороги можно было свернуть в нескольких местах, и у меня перехватывало дыхание каждый раз, когда мы приближались к перекрёсткам. Но Аррой уверенно направлял свой караван в Старож. Тем не менее, я облегчённо вздохнул, лишь когда мы миновали ворота и оказались на городских улицах.

Здесь фургоны двигались ещё медленнее. Аррой то и дело останавливал прохожих и выспрашивал путь до гостиницы "Кинжал и шпага". Некоторые ему отвечали, другие мерили презрительным взглядом и молча шли дальше. Купец неизменно снимал шляпу и благодарил и тех и других (последних — с откровенной издёвкой).

Наконец, фургоны остановились на гостиничном каретном дворе. Возницы и подбежавшие конюхи начали распрягать лошадей, Аррой же поспешил к главному входу. На крыльце его встретили сам хозяин и ещё один человек в сером плаще, накинутом поверх шёлковой кружевной рубахи, заправленной в широкие штаны-шаровары.

В том, что Аррой и незнакомец в плаще были знакомы, сомневаться не приходилось. Они обнялись, как старые друзья, потом незнакомец увёл купца внутрь. Хозяин гостиницы семенил следом, почтительно кланяясь на каждом шагу.

А я вернулся в "Корону" и сразу же побежал с докладом к барону. Узнав, где остановился Аррой, он удовлетворённо хмыкнул и надолго о чём-то задумался. Я терпеливо ждал обещанной платы.

— А тот человек, встречавший купца. Кто он? — спросил наконец барон. Я честно признался, что видел его первый раз в жизни и тут же вызвался разузнать о нём побольше, если господин пожелает. Барон лишь усмехнулся в ответ и протянул мне монеты.

— Держи, парень, ты их честно заработал.

Я поблагодарил его и хотел уже уйти, но барон остановил меня.

— Скажи-ка, Менех, — поколебавшись немного, спросил он, — в вашем городе дуэли запрещены?

— Да, господин. Ещё при прошлом бургомистре запретили, а дуэлянтов, буде такие случатся, велели обоих у позорного столба сечь. Если же один другого убьёт, то такого за убийство судить будут как разбойника.

— Да? Ну нравы пошли нынче, — недовольно покачал головой барон. — И что же? Не дерутся больше?

— Отчего ж, дерутся, — с видом знатока ответил я. — Только теперь за стенами, в роще у реки. Да и не то что дерутся, так, развлекаются, до первой крови. А такого, чтобы убили кого-то, давно уж не случалось.

— Ты-то откуда всё знаешь? — засмеялся барон. Моя осведомлённость, надо сказать, его просто поразила. Я не без гордости рассказал, как мы с ребятами бегаем смотреть на эти дуэли, если выпадает случай. Собственно, секрета из них никто не делал. Городская стража следит, чтобы горячие молодчики в городе мечами не размахивали, а кто что делает за пределами стен, их мало волнует.

— Ладно, ступай, парень. Если мне что-то понадобится, я к тебе сразу обращусь, — с усмешкой пообещал барон на прощание и выпроводил меня за дверь.

5.

— Заходи, Кин, располагайся, — Наутад пропустил гостя вперёд и зашёл следом. Он снимал номер в гостинице не самый дорогой, но приличный, с камином и видом на улицу, и теперь с гордостью демонстрировал его. — Ты голоден? Я заказал обед на двоих. Служанка сейчас принесёт. А то я, сам знаешь, не люблю есть в людных местах.

— Знаю, — кивнул Аррой, занимая предложенное ему кресло.

Наутад небрежно бросил плащ на вешалку.

— Ты не против, если я так..? — он показал на рубаху. — Мой камзол в стирку отправился, а был он у меня один-единственный.

Аррой безразлично махнул рукой. Наутад взял с каминной полки бутылку вина и два кубка, наполнил их, протянул один гостю. Тот благодарно кивнул. Пригубил, подождал, пока Наутад осушит свой. Потом сказал:

— Я, признаться, был удивлён, получив твоё приглашение. Тем более, что звучало оно так... настоятельно. Ты, по-моему, в это время года вообще на юге должен быть, — он оскалился: — здоровье поправлять.

Наутад придвинул ногой табуретку и сел, как раз напротив Арроя. Снова наполнил кубок и поставил бутылку рядом прямо на пол.

— Ты над моим здоровьем не смейся, лучше спасибо скажи, — весело буркнул он. — Я двух коней загнал, пока к тебе в этот занюханный городишко добирался. А они, кони, золота стоят.

— Спасибо, конечно, — Аррой, не вставая, изобразил нечто вроде поклона. — Только из-за чего пожар, Нат?

— Дело есть, — вмиг посерьезнел тот. — Притом неотлагательное. Так что разговоры о погоде оставим на потом. Помнишь, ты ко мне в имение зимой заезжал, в моё отсутствие?

— Ну, было, — подтвердил купец. — Я с торгов возвращался, вещицу тебе одну хотел показать, по твоему ремеслу как раз. Она и сейчас у меня с собой. Ты здесь из-за неё, что ли?

— Да нет, — нетерпеливо отмахнулся Наутад. — Тут история поинтереснее выходит.

Он поднял указательный палец и посмотрел на вино в кубке, словно думал — пить или нет. Заинтригованный купец ждал продолжения.

— Вскоре после тебя в имение ещё один человек заявился, — заговорил, наконец, Наутад. — О тебе выспрашивал. Куда поехал, да зачем, да чего здесь делал. Понимаешь?

— Нет, — признался Аррой. — Что за человек? Он назвался? — купец задумчиво почесал наметившуюся щетину и неуверенно усмехнулся: — Денег я вроде никому не должен.

— Во-во, я тоже поначалу решил, что это один из кредиторов твоих, — поддакнул Наутад. — Барон Неймдан. Помнишь такого?

Аррой задумался на минуту. Имя ему было знакомо, в голове что-то крутилось, но вспомнить купец не мог. Покачал головой.

— Нет, не помню. Если он меня и искал, то не нашёл.

— Это хорошо, что не нашёл, — заверил его Наутад. Аррой удивлённо на глянул на друга. — Послушай, что дальше было. Барон этот, когда мой управитель говорить отказался, по округе поехал, про тебя каждого встречного спрашивал. А в одной деревеньке ему стан цыганский попался. Лошадьми они торговали. Так вот, барон их, цыган то есть, всех в капусту изрубил. Бойня страшная была. Человек двадцать погибло. Крестьяне до сих пор им детей пугают.

Наутад замолчал и в упор смотрел на Арроя. Тот, услышав про цыган, резко побледнел и закусил губу. Вспомнил. И Оанара дин Неймдана вспомнил, и трёх цыган, которых в своих фургонах от него прятал.

— Барона, разумеется, судили, — продолжил тем временем Наутад. — Только ведь что ему сделают? Он человек знатный, родовитый, герой Текнемской войны опять же. А цыгане — бродяги да воры. Ну, заплатил штраф, да и гуляй, добрый молодец. А вот теперь самое интересное. Догадайся, куда он сразу после суда направился? А? — Наутад пригубил вино и вопросительно посмотрел на собеседника. Тот молчал. — В моё имение. Управителя за шкирку поймал и таки вытряс, куда ты отправился. Месяц назад то было. А я полторы недели как узнал. И сразу к тебе помчался. Потому как я хоть, сам знаешь, в людях разбираться не умею, но сдаётся мне, история эта кровью пахнет, причём твоей, — он для убедительности ткнул в грудь купца пальцем.

Аррой поставил кубок на подлокотник кресла и медленно поднялся, прошёл к окну. Повернулся к Наутаду.

— Я твоему управителю сказал, что в Невею поеду, — задумчиво, обращаясь скорее к самому себе, пробормотал он. — Но дороги плохие были, и я в Сивайю свернул.

— Потому до сих пор жив: барон крюк до Невеи делал. А я сразу сюда поскакал. Тебя предупредить.

— А ты как узнал, где меня искать надо?

— Ну так в конце-то концов, маг я или погулять вышел, а? — обиделся Наутад. — И не в том вообще дело. Барон Неймдан сейчас тоже в городе. Мы с ним почти одновременно прибыли. Я видел, как он тут по пути банду кестильцев зарубил.

— Точно он? — недоверчиво покачал головой купец.

— Я на дороге трупы видел. А мёртвые — особенно "свежие" — всегда знают, кто их убил, — колдун криво усмехнулся, Арроя передёрнуло от омерзения. — Он самый, барон Оанар, владыка Неймдана.

Некоторое время оба молчали. Наутад докончил вино в своём кубке. Купец присел на широкий подоконник, что-то обдумывая.

— Чер-рти рогатые! — вдруг взвился он. — Да что ж ты меня в город тогда затащил? Я сейчас в сотне вёрст отсюда должен быть.

Он рванулся было к дверям, но Наутад резко осадил его.

— Не будь дураком, Кин! Он полстраны следом за тобой проехал. Ты не убежишь. Весь товар можешь бросить и в одиночку на коне драпануть — он тебя всё равно догонит.

Аррой выругался и рухнул обратно в кресло, залпом осушил кубок.

— И что ты предлагаешь делать? — после паузы спросил он.

— Не знаю, — жёстко отрезал маг. — Но ситуацию надо решать. Здесь и сейчас, пока я могу тебе помочь. Я не стану спрашивать, что произошло у тебя с этим бароном и при чём тут оказались несчастные цыгане — я тебе верю, ты плохого не сделаешь — но и улаживать дело ты должен сам. Я, конечно, постараюсь помочь, но ничего не обещаю.

Аррой вполголоса выругался. Наутад протянул ему вино.

— На, выпей. Может, полегчает. А я пойду потороплю служанку, иначе обеда мы сегодня не дождёмся. Потом и подумаем, с полным желудком, сам знаешь, и думается легче.

Он ушёл. Купец брезгливо посмотрел на бутылку в руках и снова выругался.

На тротуаре против гостиницы стояла девочка и смотрела на окна второго этажа. Где-то там только что разговаривали два человека, отмеченные тёмным знаком. Кому-то из них вскоре суждено умереть, а может, наоборот, стать убийцей. Она порой могла почувствовать такие вещи, как могла чувствовать наложенную порчу и чужие болезни.

Она стояла тут уже долго, и на неё начали коситься прохожие. Слуга, появившийся на крыльце по какой-то своей надобности, злобно зыркнул в её сторону. Равнодушно пожав плечами, девочка пошла своей дорогой.

6.

Натан Рилл жил в большом трёхэтажном доме в квартале первой купеческой гильдии. На первом этаже размещался рабочий кабинет банкира, здесь он принимал особенно важных партнёров и клиентов и проводил некоторые деловые встречи. Второй и третий этажи были полностью жилыми.

Господин Рилл жил один. Когда-то он был женат, но то ли рано овдовел, то ли, как утверждала молва, жена ушла от него после грандиозного скандала, связанного с изменой, опять-таки то ли его самого, то ли жены. Как бы там ни было, в Староже он поселился уже свободным человеком, но за двадцать лет так и не нашёл себе подходящей пары. Хотя сосватать его пытались абсолютно все именитые семейства нашего города, имевшие дочерей подходящего возраста.

Слуг в доме было шестеро. Повар, дворецкий и три служанки, за лошадьми и каретой следил конюх. Повар и дворецкий служили ещё отцу банкира и были древними стариками. Служанки — всегда молоденькие девушки — напротив, менялись чуть ли не каждые полгода. По крайней мере, так было до середины нынешней зимы, когда вернувшийся после долгого отсутствия господин Рилл выгнал из дома всех троих, а на их места нанял чопорных старых дев. О неожиданной перемене во вкусах банкира тогда судачили все кому не лень. Тогда же начались разговоры о том, что в доме господина казначея живёт-поживает и строит свои козни зловредная ведьма.

Я к подобным сплетням не прислушивался. Не потому, что не верил — хотя и на самом деле не верил, — просто я знал, что господин Рилл не может делать что-то плохое. И даже если он считает нужным держать в доме ведьму, значит, это действительно нужно для блага его и нашего города. И никто не вправе судить его поступки.

Я восхищался господином Риллом. Он был моим кумиром. Я мечтал, что стану таким же, как он, когда вырасту.

Происходил он из бедного дворянского рода. Денег у его родителей едва хватало, чтобы содержать в порядке дом. Отец, старый вояка, мечтал о военной карьере для маленького Натана. Но мальчик настоял на том, чтобы пойти учиться. Закончив университет, начал торговое дело. "В девятнадцать лет, заключая свою первую сделку, — рассказывал мне как-то господин Рилл, — я владел пятью золотыми марками и добрым именем Имана Рилла, моего батюшки. Сейчас я держу пять мануфактур, четыре имения в несколько тысяч десятин, торгую по всей Сивайе, Невеи, Кестили и ещё одному Спасителю ведомо где, а моё имя является самым надёжным гарантом при заключении сделки".

Господин Рилл за тридцать с малым лет сумел из ничего сделать огромное состояние. И я надеялся когда-нибудь повторить его достижение. Я даже начал копить деньги, чтобы начать своё дело. Накопления мои хранились под присмотром господина Рилла. Он считал, что я коплю приданое для своей младшей сестры, а я отчего-то стеснялся поведать о своих истинных намерениях. Хранить деньги у него господин Рилл предложил мне сам года полтора тому назад, когда я приходил наниматься к нему на службу. От моих услуг он тогда отказался — я был слишком молод — но принял ласково и просил заходить ещё.

С тех пор в последних числах каждого месяца я приходил к большому дому в квартале купеческой гильдии с честно заработанной медью, спрятанной в подкладке единственной моей куртки. На сей раз, однако, я решил не ждать и, получив от барона Неймдана обещанную плату, вечером того же дня помчался к господину Риллу.

Перед его домом стояла карета. На её дверцах красовалась роза на фоне перекрещенных мечей — герб рода Ремеров. На задках кареты сидел лакей, на козлах дремал кучер. Видать, господин Рилл принимает сегодня гостей. Я решил подождать, пока они уйдут, и остановился в отдалении. Через полчаса из дома в сопровождении самого хозяина вышла молодая дама. Она выглядела расстроенной, лицо у неё было красно от слёз . Попрощавшись с господином Риллом (и стараясь при этом не смотреть на него), она села в карету, и экипаж тронулся. Господин Рилл проводил её взглядом и уже хотел вернуться в дом, когда заметил меня, махнул мне рукой, приглашая подойти. Я подчинился.

— Менех, дружок, я и не ждал тебя сегодня, — улыбнулся он мне. — Случилось что-то? Ну, проходи в дом, там поговорим.

У дверей нас встретил дворецкий.

— Нит, принеси, пожалуйста, мне чай, а нашему гостю лимонад, — попросил его господин Рилл. Дворецкий с поклоном удалился, господин Рилл отвёл меня в свой кабинет, усадил напротив себя за письменным столом.

— Рассказывай, что случилось?

Я молча выложил на стол четыре серебряные марки. Лицо господина Рилла вытянулось.

— Спаситель в душу... — ошарашено пробормотал он. — Сынок, откуда это у тебя? А? Что молчишь? Тайна? — он недовольно цокнул языком и вдруг рассмеялся, весело погрозил мне пальцем. — Ох, смотри, Менех...

Я тоже заулыбался и принялся уверять господина Рилла, что заработал их абсолютно честно.

— Ладно, ладно, Менех, я верю, — отмахнулся он и сгрёб монеты, выдвинул один из ящиков в столе и высыпал их туда. Со старческим вздохом поднялся и прошёл к шкафу с конторскими бумагами. — Ты подожди пока, Менех, я твой прибыток запишу. Деньги, всё-таки, немалые. А?

С огромной бухгалтерской книгой он вернулся за стол, долго выискивал в ней что-то. Наконец подвинул к себе чернильницу, взял перо и начал что-то быстро писать. Я молча ждал, с почти суеверным благоговением наблюдая за его действиями. Я просто вообразить себе не мог, как обыкновенный человек способен разобраться во всех этих бумагах и учётных книгах, которые занимали почти всё пространство в кабинете банкира.

Дверь бесшумно открылась, и в кабинет вошла служанка. Она поставила на стол поднос с чаем и лимонадом и удалилась. Господин Рилл даже не поднял на неё взгляд. Только пробормотал:

— Угощайся, Менех.

Я осторожно взял в руки стакан с напитком. Господин Рилл всегда угощал меня лимонадом, но я до сих пор робел при этом. Было в том что-то неестественное. Как будто он тем самым ставил меня на один уровень с собой, признавал равным себе. Я маленькими глотками пил напиток, не чувствуя вкуса, ладони у меня потели от волнения.

— Ну всё, — господин Рилл отложил перо, промокнул надписи в книге, закрыл её и отодвинул в сторону. Вздохнул. — Итого у тебя сейчас в общей сложности... — он задумался, — две золотые марки и две серебряные. Неплохо.

— Ещё бы, господин Рилл, — выдохнул я. Он опёрся локтями о стол, положил подбородок на сцепленные пальцы. Я только сейчас заметил, какой у него был усталый вид. Мне стало неловко.

— Извините, господин Рилл, я, наверное, отвлекаю вас. Я пойду, — я встал.

— Подожди, Менех, — он откинулся на спинку кресла, достал из ящика сложенный вчетверо лист бумаги. — Раз уж ты здесь, окажи мне услугу. Отнеси это завтра Старухе Сол. Ты ведь её знаешь? Отнеси, ладно?

— Буду рад, господин Рилл, — я взял у него листок и сунул в карман куртки. Попрощавшись, я вышел. Обычно до дверей меня провожал либо сам господин Рилл, либо дворецкий, но сегодня меня предоставили самому себе. Впрочем, дорогу я знал прекрасно.

Я прошёл в гостиную и уже взялся за ручку двери, когда меня кто-то неуверенно окликнул.

— Эй, Менех. Ты ведь Менех?

Я обернулся. На лестнице, ведущей на второй этаж, на самом её верху, стояла та самая девчонка, которую я видел два дня тому назад на мосту. Сегодня она была в домашнем платье и с распущенными волосами. Она смотрела на меня. Я тоже несколько секунд ошарашено пялился на неё, прежде чем сообразил поклониться.

— Да, госпожа, это моё имя.

Она спустилась с лестницы, остановилась на самой нижней ступеньке.

— Я видела, как ты прежде приходил к нам. Зачем?

— По делам, госпожа, — ответил я и снова поклонился. Она молчала, смотрела то на меня, то куда-то в сторону и мялась. Я ждал, смотрел мимо неё и видел лестницу за её спиной.

— Это правда, что у тебя есть сестра? — у неё был вид человека, который не знает, о чём говорить, и говорит первое, что приходит на ум.

— Да, госпожа, — в моём голосе против воли скользнула злость.

Она закусила губу.

— Мне дядя Натан рассказывал, — как будто оправдываясь, произнесла она. Сняла с пальца кольцо, прошла к столику с цветами и положила кольцо на него. Быстро вернулась на прежнее место. — Отнеси ей это.

— Благодарю, госпожа, — я посмотрел на кольцо, но брать не спешил, сам не знаю почему. Происходящее казалось мне каким-то странным поединком, с непонятными мне правилами и непонятной мне целью. И мне почему-то казалось, что взять сейчас кольцо означает проявить слабость.

Она хотела сказать ещё что-то, но в этот момент в гостиную вошёл господин Рилл. Мы оба вздрогнули так, будто были застигнуты на месте преступления. Господин Рилл несколько мгновений переводил взгляд с меня на девчонку и обратно. Наконец повернулся к ней. Она исподлобья смотрела на него, закусив верхнюю губу.

— Сирилл, ты уже познакомилась с Менехом? — неожиданно для меня мягко спросил господин Рилл.

— Да, дядя, — кивнула она.

— Менех, дружок, — обратился он ко мне. — Это Сирилл.

— Очень приятно, — я поклонился ей в третий раз, теперь уже как мог галантно. Повисла пауза. Сирилл смотрела на своего дядю, он смотрел на меня. Я поспешно откланялся и чуть ли не выскочил на улицу. Отчего-то мне стало стыдно за произошедшую сцену. Я быстро, не оборачиваясь, пошёл к "Короне", изо всех сил вбивая ботинки в брусчатку тротуара и представлял, как эти удары выбивают из головы воспоминания.

Только у ворот гостиницы я более или менее успокоился и вспомнил, что собирался на обратном пути зайти в пансион, где жила сестра, заплатить за неё. Возвращаться было далековато, и я решил сходить завтра.

"И что такого страшного случилось? Из-за чего переполошился?" — гадал я, пробираясь к себе в каморку и прокручивая в памяти посещение дома господина казначея. В конце концов, я решил, что это из-за того, как на меня посмотрел тогда господин Рилл. То ли осуждающе, то ли разочарованно, то ли ещё как-то. До сих пор становилось немного не по себе от воспоминания об этом. — "Может, я обидел его чем-то? Или сделал что-то не то?"

Я заскрипел зубами от такой мысли и изгнал её из головы.

Уже засыпая, я вдруг подумал: "А кем приходится господину Риллу эта Сирилл?" Она называла его дядей, и я сперва решил, что она его племянница, и лишь сейчас сообразил — а не та самая ли это ведьма, о которой столько толков ходит по городу? Мысль, что весь Старож боится такой девчушки — "злющей ведьмы", — а я вот так запросто разговаривал с ней, позабавила меня.

7.

Той ночью Сирилл, вопреки обыкновению, долго не могла уснуть. Беспокойно ворочалась в кровати. "Ну, и зачем ты это сделала?" — насмешливо спрашивал голосок в голове. Она не знала, что ему ответить. Она сама не понимала, что заставило её выйти к этому мальчику, Менеху. Он часто приходил в дом к дяде Натану: она видела его, но навстречу не выходила. Сперва попросту не хотела. А потом, когда ей пришла в голову мысль, что было бы, наверное, интересно поговорить с ним, почему-то застеснялась. А сегодня будто толкнул кто-то. Наверное, это потому, что он был один. Теперь ей казалось, что она поступила так зря.

В отношениях со взрослыми ей всё было понятно и всё было просто: она воспринимала их скорее как декорацию окружающего мира, взявшего её в свой безжалостный плен, чем живых существ. Люди — это зло, без которого он не может существовать, не имеющие своей воли, собственных мыслей и разума. Они — всего лишь куклы, у которых ей приходится брать еду и от которых ей нужно защищаться, когда они становятся злыми.

Но Менех был примерно одних лет с Сирилл, а со сверстниками дело было гораздо сложнее. Они были "живыми". Ну, или, во всяком случае, похожими на неё. Иногда они были к ней добры, даже первыми заговаривали с ней — тогда её тянуло в их компанию, иногда они злились на неё, бросали в неё камнями, дразнили и обзывали — тогда она их люто ненавидела и мстила им. Порой они обращались к ней за помощью: ведьме случалось варить приворотные зелья девчонкам и выводить угри у парней. В награду они таскали для неё из дома хлеб, самогон, старую одежду. Иногда с детьми можно было поговорить о таких вещах, о которых при взрослых она даже и не подумала бы заикнуться. Но, тем не менее, она редко подходила к ним первой. Ждала, окликнут её или плюнут вслед. По крайней мере, так было раньше. Город, похоже, изменил её.

Сирилл жила в доме Натана Рилла уже почти полгода. Ещё тогда на зимней дороге, садясь в его карету, она понимала, что делает он это вовсе не бескорыстно и потом потребует плату. Но она мёрзла и хотела есть, и потому думала она об этом отстранённо, мысли появились где-то глубоко в мозгу, там и остались. Последующий вечер в доме Рилла прошёл как во сне, она запомнила лишь отдельные эпизоды и ощущение тепла, сытости, яркий свет. Она уснула за столом. Рилл отнёс её в комнату для гостей и уложил спать. Наутро он предложил ей остаться у него. Сирилл долго не колебалась. Натан Рилл хорошо умел убеждать. Он как бы невзначай интересовался, куда она собирается пойти, чем заниматься, рассуждал об опасностях, которые поджидают её в городе. Да, наверное, Сирилл сама хотела, чтобы он убедил её остаться. Но вместе с тем и боялась.

Рилл был внимателен к ней и добр. Ничего от неё не требовал. Он гладил её по волосам, сажал себе на колени, как бы случайно дотрагивался до неё, иногда помогал переодеваться на ночь и купал. Эти знаки внимания были неприятны ей, но она молчала. Это не была плата за его доброту. Она воспринимала их как те же пинки и проклятия, которыми, в довесок к еде и деньгам, платили ей излеченные ею в деревнях люди — как нечто само собой разумеющееся, "не нами заведённый" порядок.

Чужое имя — Сирилл — превратилось в своеобразный щит для неё. Всё, что происходило, происходило не с ней, а с той девочкой, которую звали Сирилл и которая так метко бросалась камнями и умела дразниться как никто другой. Юная ведьма ненавидела ту девочку и хотела, чтобы ей было плохо.

Сирилл знала, что рано или поздно Натан Рилл прогонит её. Хорошо, если просто прогонит и не потребует оплатить свою заботу о ней. Хорошо для неё и для себя самого — потому что иначе она отомстит.

Ещё она делала запасы на будущее. Рилл часто и помногу дарил ей украшения: колечки, бусы, ожерелья, браслеты. Большую их часть она практически сразу "теряла", от платьев отрывались нашитые на них камешки и бисер. Деньги, которые ей тоже давал Рилл, большей частью шли на покупку таких же вещей. Сами монеты она не прятала — зарытые деньги привлекают жадных духов, особенно реплеконов. Ни к чему ей их внимание, ничего хорошего они не принесут, а напакостить могут будь здоров.

Драгоценности она относила за город и сооружала там, в рощах или на берегу реки, тайники: для этого подходили дупла, пустующие норы, а то и просто зарывала в землю. Что она будет делать с ними потом, Сирилл совершенно не думала. Как нести с собой, кому продавать, как объяснить: откуда взялись, если спросят?

Прежде с ней частенько расплачивались старыми или ненужными вещами или вещами, которые почему-то считались несчастливыми. Расплачивались или просто отдавали (когда она просила подаяния), лишь бы поскорей ушла. Потом, при случае, она меняла их на еду или ночлег.

Но ведь одно дело девчонка, продающая старую посеребряную брошку, и совсем другое — ведьма, предлагающая купить золотой браслет с агатами. Об этом она не думала.

В доме банкира было много дорогих вещей, но она брала только то, что ей подарили. Трогать другие она боялась: это могло рассердить Рилла.

Со слугами её отношения складывались довольно-таки хорошо. Дворецкий, повар, конюх успели пожить на свете и многое видели, ко многому привыкли на службе у семьи Риллов. Служанкам же хозяин сразу дал понять: если что-то случится — они об этом будут горько жалеть всю оставшуюся жизнь. На Сирилл косились, но и только. А старики даже начали к ней привыкать.

По городу, конечно же, ходили разные слухи о ней. Кто-то всерьёз опасался её и ненавидел, кто-то смеялся над глупыми предрассудками, кто-то принимал её за обычную гадалку, а то и вовсе считал шарлатаном. Но все знали, кто заправляет делами в ратуше, и все знали, чьей игрушкой является девчонка. Во всяком случае, знали те, кто мог бы чересчур буквально понять слова "отправить на костёр". Остальные предпочитали "не связываться" в силу более традиционных причин. И ведьму не трогали. Косились, переходили на другую сторону улицы, плевались — держась, впрочем, в обычных рамках светского осуждения, — но в большинстве случаев просто-напросто элементарно не замечали.

К слову, злословили о ней больше не из-за ведовства — хотя и об этом судили немало, — а из-за того, что девочка жила в доме пожилого мужчины на совершенно непонятных основаниях. Блуд — грех, простительный мужчине, но никак не женщине, в тринадцать же лет — он хуже проказы.

На второй день её пребывания в доме Рилл подарил ей куклу — огромного медведя. Медведь долго лежал в углу комнаты, Сирилл почти не брала его в руки. Потом начала привыкать к нему, всё чаще разговаривала с ним (молча, в мыслях), брала на руки или к себе в постель. И в какой-то момент она поняла, что медведь становится близким для неё существом. Она начинала любить игрушечного мишку. Сирилл давно знала, что ей нельзя привязываться к кому-либо. Привязанность открывает человека миру и делает его уязвимым. Мир этого не прощает, по крайней мере ей. Сирилл знала, что она для него — чужак, явившийся откуда-то из неизведанного "вне", а значит она — враг. Она и сама считала себя в этом мире лишней, появившейся здесь по случайному недосмотру то ли судьбы, то ли дьявола. Ей нет здесь места. А значит, скоро всё должно измениться. Она не знала — как и когда это произойдёт, но ощущение, или вернее предчувствие, далёкого счастья, ласковых объятий невидимых рук, которые ждут её где-то "там", теплилось в ней всегда. Надо лишь немного переждать, выжить любой ценой, выдержать удары злого мира.

На следующий день она стащила с кухни нож и распорола медведю живот, вытряхнула всё его содержимое на пол, а шкуру разрезала в клочья.

Сирилл слышала, как внизу прошёл на кухню старик Нит — дворецкий. У него болели суставы. Знахарки советовали разные травы, но их снадобья помогали слабо. Сирилл легко могла бы снять боль, если бы тот попросил. Но дворецкий не просил, и Сирилл даже в голову не пришло помочь ему.

Той же ночью, когда Сирилл мучилась без сна, в гостинице "Кинжал и шпага" тоже не спалось двум людям. Купец Кин Аррой и потомственный колдун Наутад дин Гем'хад разговаривали, сидя подле растопленного камина.

— Ты обещал, что не будешь расспрашивать меня о том, что произошло между мной и бароном Неймданом, — говорил Аррой. — Но я расскажу. Это случилось прошлым летом. Я направлялся с караваном в Каврен на торги. Ночевали как придётся: иногда, если повезёт, в трактирах, но чаще под открытым небом. Вот во время одной из таких ночёвок вышли к нашей стоянке трое цыган. Они просили о помощи. Сказали, что за ними гонится со своей бандой какой-то благородный владетель. Когда я спросил: зачем гонится? — признались, что обокрали его. Они действительно тащили с собой ковёр, в который что-то тяжёлое завёрнуто было. Назвали имя благородного — барон дин Неймдан. С бароном к тому времени мы уже были немножко знакомы: пару недель назад он обыграл меня в картах в придорожном трактире, где мы стояли.

— Да? А я и не знал, что ты игрок, — удивился Наутад.

— Я не игрок, — покачал головой купец. — Я не зарабатываю игрой себе на жизнь. Я играю ради удовольствия и только по мелочи. И в тот раз я проиграл совсем чуть-чуть. Но всё равно деньги жаль было. Ну я сдуру и решил этому барону досадить. Сам не понимаю, что на меня тогда нашло. Я цыган в фургоны спрятал, сверху товарами укрыл, ковёр ихний среди своих, которые на продажу вёз, положил, а возницам велел язык за зубами держать, плетьми побить пригрозил. Барон примерно через полчаса прискакал, только он один был, насчёт банды приврали цыгане, ну да у страха глаза велики. Я сказал, что цыгане мимо нас где-то с час назад проходили и дальше по дороге утопали. Барон ускакал, а цыгане наворованное подхватили и сразу в лес побежали, только пятки засверкали. Больше я ни их, ни самого барона не видел. Уж не знаю, что они там у него украли, но, видать, что-то ценное, раз он так взбеленился. История эта мне, признаюсь, показалась тогда весьма забавной. Почти анекдот, — он горько хмыкнул.

— Да-а, — протянул Наутад. — Значит, воров Неймдан тогда не нашёл и понял, что ты его обманул. И пошёл по твоему следу. А пока тебя искал, случайно на них наткнулся и за компанию весь стан перебил.

— Похоже, что так. Или просто на первых же попавшихся цыганах зло сорвал. Тоже бывает, — предположил Аррой.

— Бывает, но чтобы так жестоко — редко, — не согласился колдун. — Впрочем, чего гадать. Важно, что теперь барон тебе отомстить хочет. Интересно только, как?

— Что значит — как? — удивился Аррой. — Сам же говорил, он крови алчет паки волк бешеный.

— Я-то говорил, но что с того? Я ведь, когда к тебе мчался, всей подоплёки не знал, предполагал только. И предполагал-то самое худшее из того, что в голову лезло. А ведь у нас, благородных господ, сам знаешь какие иногда заскоки бывают. Из цыган кровь выпустил, а от тебя извинений по полной форме потребует или покаяния публичного. А может, вообще, просто в глаза тебе плюнуть хочет. Ведь реальный вариант, не смейся.

— Ты оптимист, — недовольно покачал головой купец. Впрочем, он и сам склонялся к подобным же мыслям. Давешняя паника прошла и теперь в голове просто не укладывалось, что его, честного купца Кина Арроя — его!!! — кто-то хочет — а главное, может — убить. Нет, бред, самый что ни есть горячечный бред.

— Ладно, доживём — увидим, — заключил Наутад. — Думаю, завтра уже всё прояснится. И пойдёшь ты добрым молодцем жизнь свою грешную доживать да добро себе неправедно наживать.

— Хорошо бы, коли так, — вздохнул Аррой. — Эх, черти рогатые, хорошо бы!

8.

Оанар проснулся рано, с первыми петухами. Кликнул слугу — чтобы принесли воды умыться и сбрить двухдневную щетину. Потом пришла служанка с завтраком.

Весь остаток вчерашнего дня после ухода Менеха Оанар упражнялся с мечом. Раны начали заживать и больше не беспокоили его. Да и вряд ли купец такой уж мастер клинка, чтобы барону понадобилось всё его мастерство. Умеет прилично размахивать оружием, и ладно. А если нет — Оанара всё равно совесть мучить не будет. В принципе, надо было ещё вчера пойти в ту гостиницу и вызвать Арроя на поединок, а коли откажется — просто убить без долгих разговоров. Эта история уже порядком надоела барону. Надо было поскорее заканчивать с ней и возвращаться в свои владения. Он и так уже потратил слишком много времени, разыскивая сперва цыган, потом купца-обманщика. На деньги, потраченные осведомителям и всякого рода шпионам, можно было купить, пожалуй, маленькое имение в какой-нибудь дальней провинции.

Около получаса ушло на то, чтобы проверить заточку лезвия и ещё раз почистить меч. Одеться Оанар решил буднично — кожаные куртка и штаны без каких бы то ни было нашивок и прочих изысков, высокие сапоги, пояс с ножнами для меча и кинжала. Плащ брать не стал.

Расспросив у хозяина путь до "Кинжала и шпаги", Оанар отправился к своей цели. В гостинице было людно. Свободных столов почти не было. Постояльцы — в основном, купцы — завтракали и говорили меж собой о ценах, поставках, пошлинах, дорогах и прочем. Сонные служанки разносили заказы и протирали освобождавшиеся места. Хозяин зорко следил за порядком из-за своей стойки. Звенели ложки, тарелки, стаканы, монеты. В углу, в тени, пристроился здоровенный детина — вышибала, догадался Оанар.

Оанар остановился в дверях и поискал взглядом Арроя. Он видел купца два раза и было это давно, но был уверен, что легко его узнает. В зале, однако, того не было. Либо уже ушёл, либо ещё не проснулся.

Оанар подошёл к хозяину гостиницы — тучному мужчине средних лет. Тот, выслушав вопрос, потёр лысую макушку и сообщил, что интересующий уважаемого господина постоялец изволит завтракать в номере у своего друга. В довесок был назван номер рекомого друга и вызван мальчишка, чтобы проводить гостя. В сопровождении служки Оанар поднялся на второй этаж.

— Вот здесь, господин, — мальчик указал на пятую дверь слева от лестницы и, получив медяк, убежал. Оанар несколько секунд стоял подле двери, потом постучал.

— Войдите, — крикнул кто-то изнутри. Толкнув дверь, Оанар шагнул в номер.

Как и говорил хозяин, здесь присутствовали и сам Аррой, и его таинственный друг. Купец лениво развалился в кресле. Второй мужчина стоял у зеркала и, похоже, решал, хорошо ли на нём сидит камзол, поворачиваясь к зеркалу то одним боком, то другим. Наверное, они о чём-то разговаривали, когда вошёл Оанар.

Барон чуть склонил голову.

— Желаю вам доброго утра, господа. Разрешите представиться — барон Оанар дин Неймдан.

Оба человека несколько ошалело смотрели на него, словно соображали — действительно ли он человек или же видение.

— Наутад дин Гем'хад, даром Спасителя чародей, — первым нашёлся мужчина, стоявший у зеркала.

— Кин Аррой, — пробормотал купец, поднимаясь из кресла.

— Приношу вам свои извинения за столь раннее и неожиданное вторжение, господин чародей, — обратился Оанар к Наутаду, — но у меня есть разговор к вашему другу. Не могли бы вы оставить нас наедине?

— Отчего же, мог бы, — с любезной улыбкой кивнул тот, — но не стану.

— У меня нет секретов от господина Наутада, — поддакнул Аррой. Он изо всех сил старался сохранить уверенный вид, однако же было видно, что купец напуган.

Оанар равнодушно пожал плечами, хотя чувствовал, как внутри у него всё сжалось. "Не связывайся с колдунами да ведьмами". "Ах, нечиста сила". Волной накатила злость и также быстро отступила, унося с собой возникшую было неуверенность. Слишком долго длилась эта игра в догонялки. Пора кончать.

Не говоря ни слова, барон вытащил из-за пояса перчатку и бросил её на пол перед купцом. Несколько долгих мгновений оба обменивались тяжёлыми взглядами. Барон — равнодушным, купец — затравленным. Колдун зло цокнул языком.

— Не дурите, барон! Вы понимаете, что затеяли? — барон молча смотрел на Арроя. Тот оглянулся в сторону Наутада, словно ища защиты. Маг продолжал увещевать Оанара. — Это будет не поединок, а убийство. И убийство бесчестное. Неужели нет другого способа решить ваши проблемы? Поговорите друг с другом, незачем сразу хвататься за мечи. Убить человека легко, только какой из этого толк?

— Не лезьте не в своё дело, господин чародей, — не глядя на колдуна, оборвал его Оанар. Трагедия, кажется, вот-вот грозила превратиться в высокопарный фарс. — Аррой, либо прими вызов, либо откажись. Не тяни время.

— Нет, — отрезал купец. — Чего ради? Что я тебе сделал?! — под конец его голос пустил петуха.

— Тем хуже, — равнодушно пожал плечами Оанар. Быстрое движение рукой — в воздухе сверкнул металл — бум-м-м...

Кинжал торчал из оконной рамы позади купца, как раз на уровне его сердца. Тот обернулся и ошарашено уставился на оружие. От лица отхлынула последняя кровь. Колдун у зеркала криво усмехнулся и протяжно втянул в себя воздух. Оанар в голос выругался.

— Я сказал, не лезьте не в своё дело, — процедил он сквозь зубы Наутаду.

— Не могу, — покачал тот головой. — Вы хотите убить моего друга, мой долг вам помешать. Ещё раз призываю вас, барон, — одумайтесь...

Тот вместо ответа обнажил меч. Колдун вытянул правую руку с растопыренными пальцами перед собой и направил её на Оанара. Криво усмехнулся и резко сжал пальцы в кулак. Мощная волна подхватила барона и швырнула его на дверь позади. Петли не выдержали удара, и дверь с треском рухнула наружу. Оанар пролетел ещё пару шагов и врезался спиной в стену коридора, глаза застила тьма. Последнее, что он успел разглядеть — Наутад, опрокинув на ходу стол с остатками вчерашнего ужина, рванулся вперёд, подхватывая с пола ножны со своим мечом. Следующие секунды выпали из памяти Оанара. Потом сработало чутьё воина: рука инстинктивно ударила наотмашь куда-то в темноту — зазвенел металл — тело, продолжая движение, ушло вбок. Кувырок через плечо и сразу подняться на ноги.

Пол качался, тьма перед глазами так до конца и не рассеялась. Но теперь Оанар хотя бы мог видеть врага. Наутад атаковал, сдержанно, расчётливо. Длинный узкий клинок рассекал воздух, отгоняя барона назад, к лестнице. Оанар отражал удары и отступал. С новой силой начали жечь недавние раны, по телу потекла липкая кровь. Голова гудела, руки похолодели и, казалось, вот-вот перестанут слушаться.

Зарычав, Оанар отвёл очередной удар, бросился вперёд, поднырнул под руку противника и ударил его плечом. На миг оба потеряли равновесие. Оанар, извернувшись, проскочил мимо врага, Наутад развернулся, следуя за его движением, скрещенные мечи разошлись. Теперь противники поменялись местами: Наутад оказался спиной к лестнице. По ней, громыхая сапогами и грязно ругаясь, мчались на шум хозяин и гостиничный вышибала. Колдун отступил на шаг, не спуская глаз с барона — тот был неподвижен. Ещё шаг — Наутад оказался в галерее, опоясывающей общий зал. Прямо за ним, на лестнице пятью ступеньками ниже, замерли двое мужчин.

— Назад! — рявкнул им колдун. Он отвлёкся на миг, и Оанар этим воспользовался — кинулся в атаку. Удар — Наутад встретил его гранью меча — инерция удара развернула его боком к барону — тот, продолжая движение отбитого меча, крутанулся на месте и ударил снова — сразу отпрянул, переходя в защиту. Меч Наутада, бившего понизу, рассёк пустоту, левый бок пронзила боль. Воспользовавшись возникшей после атаки паузой, маг кинулся вниз по лестнице. В голове само собой начало выстраиваться заклятие Исцеления. Рану, конечно, не затянет, но кровь на время остановит и боль унимет. Тучный хозяин и вышибала, ещё раньше понявшие, что им здесь делать нечего, уже были внизу. Перепрыгивая через несколько ступеней подряд, Наутад почти слетел в общий зал, развернулся навстречу врагу, выставив перед собой правую руку с мечом, левую, сжатую в кулак, отвёл в сторону. В следующее мгновение левая кисть вспыхнула призрачным огнём. Оанар, только ступивший на лестницу, замер, отступил обратно в галерею. Наутад судорожно втянул ртом воздух и опустил меч, левая рука по-прежнему горела. Огонь не опалял ни человеческую кожу, ни ткань рукава камзола.

Колдун, не отводя взгляда от барона, повёл рукой в сторону ближайшего стола и разжал кулак. Деревянный стол вспыхнул, мгновенно и весь полностью. Кто-то испуганно вскрикнул. Колдун снова сжал кулак — пламя погасло, хотя обгоревшие доски продолжали тлеть и дымиться.

Оанар тяжело вздохнул и неспешно убрал меч в ножны, кивнул, показывая, что понял намёк чародея. Тот, однако, магическое пламя на кисти не погасил. Стараясь не выпускать барона из виду, он пробежал взглядом по обеденному залу. Зал был практически пуст. Только в дальних углах затаились несколько служанок, хозяин выглядывал из кухни, вышибала встал рядом со стойкой, всем своим видом демонстрируя готовность ввязаться в драку. В руке он держал нож. Прочие свидетели поединка благоразумно решили покинуть место побоища. Многие теперь затаились снаружи, поглядывая за ходом событий через окна и ожидая прибытия городской стражи.

Стража не заставила себя долго ждать.

— Именем Спасителя, что здесь творится? — требовательно вопросил — именно вопросил — голос от дверей. Наутад обернулся. В дверном проёме стоял человек в белом одеянии священнослужителя и гневно созерцал открывшуюся ему картину. Он открыл рот, чтобы добавить что-то ещё, но взгляд его упал на объятую пламенем руку Наутада, и слова так и не покинули глотку. Мимо священника робко протиснулся офицер стражи. Опомнившись, богослужитель отошёл от двери, пропуская внутрь десяток солдат. Следом за солдатами ввалились некоторые постояльцы, что посмелей. Все удивлённо уставились на колдуна. Тот поспешил погасить магический огонь. По лицу пробежала судорога.

Офицер призвал всех присутствующих к порядку и попытался начать следствие. Однако ж безуспешно. Хозяин гостиницы, которому совсем ни к чему была дурная слава "лихого заведения", многозначительно звенел кошельком на поясе и твердил, что господин чародей, мол, чудеса взялся показывать и перепугал всех. Прочие свидетели, не желая ввязываться в судебную волокиту, поддакивали, дескать, "трактирщик правду говорит". Наутад тоже подтвердил показания хозяина. И вскоре офицер, звеня полученными "на удачу" от хозяина монетами, удалился. Хозяин тут же принялся наводить в гостинице порядок, злобно косясь на мага, когда тот его не видел. Обгоревший стол унесли.

Со второго этажа (куда, кстати, никто из солдат тоже не заглянул) спустился Оанар и, холодно кивнув Наутаду на прощание, сразу ушёл. Наутад, по-прежнему держа в руке меч (ножны валялись в номере), направился к себе. От него шарахались как от огня.

Лишь священник, до того молча наблюдавший за происходящим, отважился заговорить с колдуном. Он догнал Наутада на самом верху лестницы. Судя по виду, ему было лет пятьдесят-шестьдесят. Он был почти полностью сед, немного сутул, движения его были степенны, как и подобает священнику в его годах. Лицо покрыто морщинами, тонкие губы плотно сжаты. Наряд его был скроен из простого сукна.

— Милостивый государь, разрешите представиться — отец Товини, настоятель церкви Спасителя сего благого города, — сложив руки перед грудью в смиренном жесте, он поклонился.

— Наутад дин Гем'хад, даром Спасителя чародей, — вновь представился маг (он уже называл офицеру городской стражи своё имя, и священник должен был его слышать), поклонившись в ответ. — Чем могу служить?

— У меня к вам есть разговор, милостивый государь.

— Разумеется, я всегда к вашим услугам, — сказал Наутад, с трудом давя раздражение в голосе. Боль в боку становилась невыносимой, рубаха, наверное, уже насквозь пропиталась кровью. Магия магией, она, конечно, хорошо останавливает кровотечение, но заклятие надолго не поможет. Надо было отделаться от священника как можно скорее.

Наутад позволил священнику увести себя в пустующий коридор. Сломанная дверь валялась поперёк прохода. Уголки губ отца Товини чуть заметно дрогнули, выдавая досаду, когда он увидел её. Но лицо сохранило прежний холодно-почтительный вид.

— Милостивый государь, признаюсь, ваш талант, действию которого я стал случайным свидетелем, — он говорил, не сводя с Наутада оценивающего взгляда, и сопроводил витиеватую фразу плавным взмахом руки, — произвёл на меня неописуемое впечатление. Я был поражён. У вас, похоже, были прекрасные учителя, — он поджал губы и выжидательно посмотрел на мага, давая понять, что тот должен развить тему.

— Вы правы, святой отец, в Хевейнском университете, где я имел счастье обучаться, преподают первейшие мастера своего искусства. Я в меру своих скромных способностей постарался усвоить их уроки. И в числе моих любимейших предметов, вам будет приятно это узнать, был Символ Веры, — не просто светская любезность: Наутад чувствовал, что именно это хотел услышать от него священник, заводя разговор об учителях.

— Я ни мгновения не сомневался в этом, — после короткой паузы сказал священник ничего не выражающим голосом. — Выпускники Хевейнского университета настолько славятся своей богобоязненностью, что святая Церковь с радостью принимает их службу на духовном поприще и даже поощряет священнослужителей прибегать к помощи сих достойных мужей в некоторых особых случаях.

Он приподнял брови, и Наутад кивнул, показывая, что понимает, о чём идёт речь. "Некоторые особые случаи" — это суды Инквизиции. Священник сумел заинтриговать колдуна, тот даже на время забыл о ране.

— Поверьте, лишь крайняя нужда заставляет меня злоупотреблять вашим вниманием, — продолжал святой отец. Вид у него действительно был несколько растерянный, как будто он не был до конца уверен, что поступает правильно, обращаясь к Наутаду с просьбой.

— Я буду рад оказать любую посильную помощь святой нашей Церкви, — заверил его Наутад. Священник вздохнул, преодолевая свои сомнения, и заговорил:

— Милостивый государь, речь идёт о деле очень важном, касающемся судьбы одного несчастного ребёнка, — он сделал паузу. — Вам, наверняка, уже приходилось не раз слышать о падших женщинах, которые ради достижения своих низменных целей вступали в сношения с нечистым? Спаситель, и наша Церковь именем его, сурово карает сих предателей рода человеческого. Не будет душам их покоя на том свете. Но, к великому сожалению нашему, число их с каждым годом только множится. Горькие то слова, но ещё горше, согласитесь, слышать о несчастных детях, рожденных сими падшими. Они обречены на вечные страдания, ибо души их с самого рождения помечены вечным врагом нашим. И лишь Церковь может спасти их и очистить тела их и души от тлетворного влияния нечистого. И было так угодно судьбе и Спасителю, чтобы одно такое несчастное дитя оказалось в нашем благом городе. Это девочка по имени Сирилл. Долг велит мне провести над ней обряд очищения. Но, как вам известно, для этого мне нужно разрешение Инквизиции.

— Вы хотите, чтобы я выступил от имени Инквизиции и провёл суд? — догадался Наутад.

— Да, милостивый государь, — чуть помедлив, кивнул священник. Губы его при этом дрогнули, словно он был чем-то недоволен. — Я немедленно пошлю гонца в Нейат, чтобы патриарх Сивайи дал вам церковное благословение на эту нелёгкую... м-м-м... работу. Если вы согласитесь, разумеется, — он вновь поджал губы и вопросительно посмотрел на колдуна. Тот, не раздумывая, ответил:

— Я согласен, святой отец. Буду рад содействовать вам. И благодарю за доверие.

Священник чуть склонил голову, выражая благодарность, попросил зайти вечером в церковь или же к нему домой для уточнения деталей и удалился.

Наутад зашёл к себе в номер. Аррой ждал его, развалясь в кресле. На коленях у него лежал кинжал Оанара. Увидев вошедшего мага, он поднялся, оружие положил на стол, сказал:

— Ну ты даёшь, Нат.

— Ты о чём? — не понял тот, поднимая с пола ножны и пряча в них меч.

— Я думал, он тебя убьёт, — Аррой показал на располосованный камзол. — Чего ты на мечах-то драться полез? Магией не мог?

— Мог, — согласился Наутад, снял камзол, рубаху — на ней уже начало расползаться красное пятно — бросил их в кресло. Поморщился, изучая разрез. Рана была неглубокая, можно даже сказать — царапина. Крови почти не было. Но шрам, наверняка, останется. — Только не хотел. Боевая магия на то и боевая, чтобы убивать да рушить. Я не хотел его убивать, да и боялся тут половину гостиницы вдребезги разнести. Это ведь дело простое. Как думаешь — прижечь или просто перевязать?

— Доктора позвать, — посоветовал Аррой, протягивая ему несколько чистых платков. — По-моему, там холодные компрессы накладывать советуют... вроде бы. А с бароном теперь что?

— Ничего, — равнодушно пожал плечами Наутад, приложил платки к ране. — Он пытался тебя убить, я ему помешал. Взял тебя, так сказать, под свою защиту. Теперь он ничего тебе не сделает, пока со мной не разберётся. Вопрос чести — его и моей.

— Это как — разберётся? — уточнил Аррой.

— Без понятия. Может, на поединок вызовет, может, постарается убедить в твоей виновности и в своём праве на месть. Доживём — увидим,— буркнул Наутад.

В номер заглянула служанка. Вид полуголого колдуна одновременно позабавил её и смутил. Наутад стоял, повернувшись к ней правым боком, так что она не видела рану.

— Господин, вам хозяин просил передать, — сообщила служанка, — чтобы вы из номера поскорее выехали. И за ремонт заплатили.

9.

Женщина пересчитывала мои медяки, едва дотрагиваясь до них кончиком пальца и поджав губы. Вид у неё был недовольный и брезгливый. Уж не знаю, всегда она так выглядела или исключительно в моём присутствии. Меня это, во всяком случае, не задевало.

Женщина заведовала пансионом, где жила моя сестра. В пансионе жили ещё два десятка девчонок разного возраста из бедных семей, родителям которых по тем или иным причинам не до воспитания детей. Здесь их сколько-нибудь прилично кормили, одевали и обучали грамоте и вышиванию. Воспитанием занимались сама владелица пансиона и две её сестры. Обращались они с воспитанницами вроде бы нормально. Без причин почти не били, ругали не очень много и, в основном, за дело. По крайней мере, со слов сестры.

— Сестру проведать зайдёшь? — спросила наконец женщина, закончив считать деньги. "Наверное, надо бы", — подумал я, но тут же представил, как она бросится мне на шею, начнёт реветь, тараторить, что соскучилась — и это на виду у всех, — а потом обязательно заставит рассказать ей сказку или ещё что-нибудь. Как минимум час я с ней потеряю, это точно. А мне надо было ещё записку от господина Рилла Старухе Сол отнести, потом в гостинице дел выше крыши.

— Нет, — покачал я головой.

— Она о тебе всё время спрашивает, ревёт, что долго не приходишь, — зачем-то сказала женщина, недовольно скривив губы, будто именно я был в том виноват.

— Ну так скажите, что заходил — какие проблемы? — удивился я. Женщина едва ли не со злостью махнула рукой.

— Иди отсюда.

Я ушёл.

Старуха Сол была владелицей известного всему Старожу кабака, где любили порой кутить молодые отпрыски богатых семей. Здесь всегда можно было найти самые извращённые развлечения на любой вкус. От вина и дурманящего курева до распутных девок. А главное, здесь никогда не появлялась городская стража.

Кабак занимал полностью целый дом в тесном переулке. Мостовая вокруг всегда была заполнена пьяным народом. У каждой двери дежурили разбойного вида молодцы — на всякий случай.

Мне уже приходилось пару раз бегать сюда с поручениями, и я знал — внутрь они меня не пустят. Потому подошёл к одному из них и протянул записку от господина Рилла, сказал: "Передай хозяйке". Тот кивнул, взял листок и ушёл. Я подумал, что, наверное, надо было добавить от кого, но не стал — господин Рилл ничего не говорил по этому поводу, а если надо будет — меня потом спросят. Но не спросили. Детина вернулся минут через пять и что-то нечленораздельно промычал в мою сторону. Суть, однако, я уловил: мне велели убираться подальше.

Я послушно поплёлся в "Корону". Получив от хозяина затрещину за долгую отлучку, отправился на помощь Прову чистить конюшню. Тот, увидев меня, бросил вилы и с ходу начал яростно жестикулировать, хотел что-то сказать: сперва ткнул мне в грудь пальцем, изобразил пальцами идущего человека и сделал вид, будто раскидывает юбки и приседает. Я целую минуту соображал, что это может значить. Потом догадался:

— Ко мне приходила женщина?

Пров закивал головой, вытащил из кармана колечко и протянул мне.

— Это она принесла? — спросил я, принимая кольцо из его рук. Кольцо было то самое, которое прошлым днём давала мне Сирилл. Тогда я его таки не взял, но разглядеть сумел. Обыкновенное кольцо, без излишков, завитушек, камней и чего бы то ни было, покрыто позолотой. Я покрутил его в руках и спрятал за пазухой. Хотел было расспросить Прова, кто принёс кольцо — сама Сирилл или одна из служанок — и когда это было, но он смотрел на меня с таким понимаем и так ухмылялся, что я разозлился и отвесил ему хоро-ошенький подзатыльник, чтобы выбить из трухлявой головы все подобные мысли. А потом пригрозил: если кто-нибудь узнает про кольцо, я расскажу хозяину, как он, Пров, приворовывает еду с кухни. Пров тут же помрачнел, отвернулся от меня и снова взялся за вилы. А я снова достал кольцо, раздумывая, что с ним делать.

По совести, Сирилл подарила кольцо не мне, а сестре — вчера она прямо об этом говорила. Но, с другой стороны, почему тогда отдала его мне? Да и зачем сестре нужны все эти украшения в её пансионе? Ведь всё равно отберут — я был уверен, что отберут. Не подруги, так воспитатели. А значит, разумнее будет, если кольцо я оставлю себе.

Хотя нет, не зря ведь говорят, что ведьмы просто так ничего не делают. Кто знает, что она там с этой побрякушкой наколдовала? Может, порчу наложила? Тогда тем более не надо отдавать сестре. И у себя держать — тоже глупо.

Я тут же прикинул, сколько можно будет за него получить у торговца старьём. Наверняка, немного, но ведь деньги лишними никогда не бывают, верно?

Пров обиженно замычал. Я опомнился и тоже взялся за вилы. Как раз вовремя, потому что на конюшню с проверкой тотчас нагрянул хозяин. Долго ходил по стойлам, посматривал на лошадей, проверял, насыпан ли овёс, налита ли вода. Попутно расспрашивал меня:

— Ты, Менех, у сестры был?

— Да.

— Заплатил за неё госпоже Верелен?

— Да, хозяин.

Именно он похлопотал два года назад, чтобы её устроили в тот пансион и даже договорился, чтобы я платил несколько меньше обычной цены: владелицей была его старая знакомая. С тех пор он постоянно спрашивал меня, бываю я у сестры и платил ли за неё или нет, будто я мог не заплатить. Такие вопросы всегда злили меня.

Окончив обход, хозяин вроде бы остался доволен. Повернулся к нам, проворчал:

— Ну, всегда бы так работали, лодыри. — Потом прикрикнул: — Чего встали-то? Дел нет? Лошадей мыть кто за вас будет?

Отодрав нас напоследок, в качестве профилактики, за уши, он ушёл. Следом явилась Фёмка, поманила меня пальцем от дверей. Попросила написать письмо своему ненаглядному Манару.

— Деньги вперёд гони, — потребовал я. Она уже и без того была должна мне два грошика — за два предыдущих письма. Она лишь развела руками:

— Нету сейчас. Ну ты что, Менех, меня не знаешь, что ли? Я ведь отдам. Ты чего... Мне сейчас надо.

— Тебе надо — ты и пиши, — отрубил я. Фёмка обиженно надула щёки, я равнодушно пожал плечами и вернулся к работе.

— Ну так не будешь писать? — спросила Фёмка. Я молча покачал головой. Прежде я всегда соглашался писать ей письма в долг — знал, что обязательно отдаст. Но сейчас я был зол на хозяина и попросту срывал на ней злость.

Фёмка некоторое время ещё мялась в дверях, потом зло добавила:

— Иди, Менех, там тебя барон ищет.

До меня не сразу дошло, что она сказала.

— Чего?

— Барон, говорю, меня часа два назад на лестнице поймал, про тебя спросил. Я сказала, что не знаю, где ты. Он и ушёл.

Барон в нашей гостинице жил один — Оанар дин Неймдан. А ведь он обещал, что позовёт меня, если ему что-то понадобится. И за оказанные услуги он имел обыкновение платить по-настоящему щедро.

— Чего ж ты сразу мне не сказала, дура? — взбесился я.

— А ты спрашивал? — надулась Фёмка и, гордо задрав нос, ушла.

Я кинулся в гостиницу. В общем зале барона не оказалось, и я поднялся к его номеру, постучал. Долго никто не отзывался. Потом дверь открылась. На пороге стоял барон. От него далеко разносился винный дух, хотя вид у него был скорее усталый, чем пьяный. Он удивлённо посмотрел на меня.

— Вы меня искали, господин? — смущённо пробормотал я, решив, что явился весьма и весьма не вовремя, и мысленно обругал Фёмку последними словами.

— Искал? В самом деле? — пробормотал барон и пожал плечами. — Ну заходи тогда.

Он посторонился, пропуская меня в номер, закрыл за мной дверь. Осторожно прошёл к дивану. Перед диваном, на столе, стояли четыре бутылки вина, три — пусты полностью, четвёртая — только наполовину, и кубок.

— Садись, там стул где-то был, — он неопределённо махнул рукой и глотнул вина из кубка. Я притащил табуретку и присел. Он скользнул по мне отсутствующим взглядом и снова приложился к вину. — Извини, Менех, тебе не предлагаю, мал ты ещё. — Я кивнул. Наверное, надо было извиниться и уйти. Но я чувствовал, что барону нужен собеседник, и не ушёл, решив, уж не знаю почему, составить ему компанию. — Ты не думай, что я пьян. Я не пьян. Просто выпил немного, хмель в голову и ударила. — Он долил в кубок вина и отхлебнул. Язык у него действительно не заплетался, голос был твёрдым, но сидел он не прямо, а как-то скособочено, и взгляд у него был несколько потерянный. Неожиданно он спросил: — Скажи, Менех, у тебя братья есть?

— Нет, господин. Только сестра, — ответил я и, подумав, добавил: — Младшая.

Он был пьян и вряд ли соображал, что говорит. А завтра уже и не вспомнит этот разговор. Поэтому я не злился на его вопросы. В конце концов, это было всё равно что говорить с самим собой.

— Да? — барон отчего-то улыбнулся. — Родители, наверное, души в ней не чают? Балуют, на приданое копят, а?

— Они умерли. Четыре года назад.

Барон смущённо кашлянул и пробормотал:

— Извини. Вы теперь вдвоём живёте?

— Раньше, когда я у сапожника работал. А теперь нет. — Я рассказал барону про пансион госпожи Верелен. Тот задумчиво покачал головой, осушил кубок, вылил в него остатки вина из последней бутылки. Вздохнул:

— А вот у меня одни братья были. Я старший. — Он вдруг горько рассмеялся, потом судорожно втянул в себя воздух, успокаиваясь, и часто заморгал, на глазах блеснула слеза. — И последний. — Он сглотнул и смахнул слезинку. Как-то чересчур серьёзно посмотрел на меня. — Убили их. Десять лет уж прошло. Слыхал о Текнемской войне? Вот тогда это было. Наш Неймдан у границ Текнема лежит, война по нам косой прошлась. Мы тогда совсем пацанами ещё были, балбесы. Как военный сбор объявили, так на коней сели и — айда с бравой песней! Приключения, слава, золото. — Он подумал и оскалился: — Женщины. А оказалось — ... Знаешь, Менех, что на войне самое поганое? Это когда заходишь в село, едешь, по сторонам смотришь. Ну, люди вокруг встречают — как положено. А из какого-нибудь окна выглянет девчонка, малолетка. От силы десять, не больше. Посмотрит на тебя, улыбнётся так мило, как только дети умеют. А на пять шагов от её дома отъедешь — болт в спину всадит из арбалета. Ладно, если не тебе. Ну вот что с ней после этого делать прикажешь? Если ей отец родной этот арбалет зарядил и оставил, когда в леса уходил, и велел стрелять в нас. Ну вот что с ней делать, скажи, а? — он подался вперёд и посмотрел на меня, будто действительно ждал ответ. Я потряс головой:

— Не знаю. А вы что сделали?

— А что мы могли сделать? Не глупи, Менех, — барон выпил вино из кубка и бросил его на стол, скривился. — Изнасиловали всем гуртом, потом связали и собакам бросили. Они её в пять минут сожрали, — он тяжело вздохнул и откинулся на спинку дивана, раскинув руки и уставившись в потолок. Пробормотал: — Знаешь, я после этого смерти перестал бояться.

Я ждал продолжения, но барон молчал — уснул. Я стащил с него сапоги, притащил с кровати подушку и одеяло и устроил поудобнее на диване. Потом ушёл.

Отправился к Фёмке, рассудив, что всё-таки не стоило тогда срываться на неё. Глупо терять деньги из-за дурака-хозяина, разозлившего меня. И меньше через час я уже бежал с письмом для Манара в "Кинжал и шпагу".