Явился мне в печальном сне
Крылатый Серафим.
И я во сне сказал ему:
"Летим, летим, летим.
Я знаю, есть и ждет меня
Желанный мой причал.
Даруй мне путь: скажи пароль,
Я так о нем мечтал.
Аусвайс, аусвайс, аусвайс на небо,
Аусвайс на небо."
(с) Агата Кристи
Парень лежал с открытыми глазами и смотрел в небо, которого здесь не было. Здесь были только ржавые своды военного склада. На лице застыла улыбка. Он будто получал удовольствие от дуновений теплого летнего ветерка. Паренек, наверное, думал бы о том, как хорошо, когда ты свободен от проблем, когда впереди маячит не очередная сессия или призыв, а просто синее небо.…Думал бы.
Я легонько пнул его тело грязным солдатским берцем, запачканным ошметками рвоты и кровью. Тело все также блаженно смотрело во мнимое небо. На душе стало погано донельзя.…Это ж что же такое?! Он — улыбается, ему хорошо. А я…
Пнул сильнее. Что-то хрустнуло в боку. И так окровавленная хэбэ стала еще более красной…Удар сапога превратил нос в кровавый комок. А он все улыбался и смотрел на своды склада взглядом полным блаженства. Разбитые губы чуть заметно дрогнули. Какое же молодое лицо…Лет восемнадцать. Вскинул автомат. Очередь по лицу положило конец радости трупа. Серые ошметки попали на брюки.
Я сел на грязный ящик непонятного назначения.…Потом разберусь, что там лежит. Закурил “Житан”. Я уже давно не получаю удовольствия от сигарет, курю скорее по привычке. Я и с женщинами сплю скорее по привычке. И убиваю тоже, обычно. Но не сего дня.…Около раздробленной ноги молодого трупа я обнаружил старенький MP3-плейер. Блин, как же давно я не слушал музыки. Нет, конечно, слушал, но просто как фон, по привычке.
Включил. Случайное воспроизведение.…Стало почему-то смешно…Я вспомнил, как в юности читал старого российского фантаста Лукьяненко. Его герой. Антон Городецкий, тоже любил развлекаться, нажимая на случайное воспроизведение. Меня за душу тогда взяла повесть — Атомный Сон, который тогда и вправду был лишь страшным сном.
В плеере заиграла олдовая группа Агата Кристи. Рок моей дворовой юности.
Нет, теперь не то время,
Нет, теперь не то небо,
Когда можно было просто улыбаться,
А надо и кого-то любить
И надо жить после того,
И снова, снова, снова убивать.
Ведь это раньше
Можно было просто улыбаться,
Серым оно будет...
Раньше можно было просто улыбаться,
Серым оно будет...
Раньше можно было просто улыбаться,
Серым оно будет потом.
Ах мама-мама…Песня ведь про всех нас. Про весь миллион людей.
Порванные губы парня чуть заметно улыбнулись. Или мне показалось? Чему он, сука, радуется? Небо видит?
На тебе, на…Непонятная злость проникла в меня. В таком состоянии люди из-за малейшего раздражения крушат мебель, бьют посуду или зарубают тещу топором. Лица не стало. Просто красное…Крас но е…
Все…Теперь он не будет смотреть на небо…
Я встал, выкинул недокуренную сигарету и стал обыскивать мешок парня и непонятный ящик, на котором сидел. Я так мечтал найти патроны для АК, но то, что там было опередило ожидания на сто процентов. В металлическом ящике лежали Книги. Не книжки, а именно книги.
Открыл первую же попавшуюся.
Дмитрий Глуховский. Метро 2033. Книга Пророка.
Вторую…
Карл Маркс. Капитал.
Книг было штук пятьдесят. Сколько мог, затолкал в рюкзак. В мешке Трупа была банка тушенки, носки, пачка патронов, спички и молитвенник Нового Бога…Пророка Апокалипсиса. Дмитрия. Тьфу ты.…Нигде нет покоя от этого горе-журналиста, моего сверстника. Мешок опустел…
Простреленная голова была повернута лицом к потолку. Пусть глаз и нет, но Он видит то, что не вижу я…Голова отлетела. Топтать…топтать.…Ломать и так разломанную черепную коробку.
У ржавой, закрывающейся на мощный засов, двери висело разбитое зеркало. Оттуда смотрел я. Я № 2, ибо я № 1 уже нет 40 лет. Я номер два был морщинистым, обросшим старикашкой с опухшим лицом и черными язвами на лбу. Во времена моей юности такого назвали бы бомжом, если бы не хороший резиновый комбинезон. Редкие грязые волосы высовывались из под резиновой шапочки.
Да уж…Но это все таки еще хоть немного Я.
Натянул противогаз, открыл дверь.…И шагнул за порог.
И все-таки он видел то, что не увидим мы, со злобой подумал я…
В небо уходили громады стоэтажных небоскребов, пустых и зловеще тихих.… В них никто не жил.…А мутантов не бывает. Это только в книге у Пророка да в байках для духов.
Серые бетонные скелеты в оспинах пустых окон. Ржавые автомобили и тысячи обгоревших трупов. Царство Жизни, новой жизни.
Машинально взглянул наверх. Каждый человек, смотрящий наверх, надеется увидать детство. Детство — это голубое небо.
…вершин небоскребов не было видно. На высоте этажа 20-25 застыла непроницаемо Серая пелена. Не видно солнца, не видно облаков.
Медленно, рюкзак с книгами давил на плечи, я поплелся к ближайшей пасти входа в небоскреб. Сотни людей уходили туда, чтобы увидеть Небо, поднявшись на двухсотый этаж…Но почти никто не вернулся. Как в дешевой фантастике. Стало смешно, хотя надо кричать…Люди уходят и не приходят.
Один раз к нам в Коммуну после года отсутствия пришел Алекс…Он не мог говорить…Лишь показывал в сторону Вершины и мычал…
Раз…Два…Три…Четыре…Пять…Медленно отсчитываю ступеньки до Мечты…Один из последних НЕОромантиков Нового Мира поднимается вверх, к звездам. Я Гагарин…Поехали!
Белый снег, серый лед, на растрескавшейся земле.
Одеялом лоскутным на ней, город в дорожной петле.
А над городом плывут облака, закрывая небесный свет.
А над городом — желтый дым, городу две тысячи лет,
Прожитых под светом Звезды по имени Солнце.
И две тысячи лет — война, война без особых причин.
Война — дело молодых, лекарство против морщин.
Красная, красная кровь — через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива
И согрета лучами Звезды по имени Солнце.
И мы знаем, что так было всегда, что Судьбою больше любим,
Кто живет по законам другим и кому умирать молодым.
Он не помнит слова «да» и слова «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имен
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон,
И упасть опаленным Звездой по имени Солнце…
Из головы все не выходил паренек со склада... Я не знаю откуда он, из какой Коммуны, Полиса или Диктата… Я помог ему увидеть Небо.
Теперь его увижу я. Я на это надеюсь.