inushinu — Долго не протянет....

1

    Сегодня случайно услышал, как доктор, вполголоса, обращаясь к своим коллегам, сказал:

«Этот долго не протянет…».

Было непонятно о ком идёт речь. Обход закончился, и, хотя в палате нас четверо, раз-говор происходил около моей кровати.

Тут меня озарило!

Было ощущение, будто облили ледяной водой:

говорили обо мне!..

    Вначале бросило в жар, потом всё похолодело. По спине забегали мурашки, во рту пересохло и до этого привычный пейзаж за окном, который всегда радовал меня, но сей-час, вдруг — стал омерзительным

Светит солнышко.

Это уже не для меня …

Ведь…

….говорили обо мне!..

По всему телу, отравляя каждую клеточку, расползалась ненависть к тому, что оста-нется, когда меня не будет. Она вспыхивала неожиданно и ослепляла так, будто преврати-лась в огнедышащий шар, катящийся по рассудку, сжигая всё, что попадалось на пути.

….говорили обо мне!..

Я никогда не думал, что это может произойти со мной... Не могу подобрать слова. Не хочется произносить то, что пугает ...

Сердце сжалось.

Страшно.

Не хочу думать про это. Вот именно — это! Как все оказывается просто: что-то было, на что-то надеялся...

Раз! И все разлетается, будто никогда и не было. Одно мгновение и от уверенности в себе, не осталось и следа. Осталось догорать.

Холодно.

Не могу согреться.

Теперь знобит.

….говорили обо мне!..

Вон, уже и однопалатники смотрят как-то не так...

Да-да! Это слово, «однопалатники», придумал я. Зачем? Не знаю. Тогда казалась удач-ным, теперь — нет...

Они знают…

Интересно, что они думают?

Наверняка, что они…

Смотрю в окно.

Надо сосредоточиться.

Но не хватает сил.

Мысли разбегаются.

Одно сверлит:

….говорили обо мне!..

Страшно перед темнотой, неотвратимо приближающейся.

Неумолимо!

И некому пожаловаться, попросить отсрочки.

Все решено.

Без меня!

….говорили обо мне!..

Хоть режь меня, но не могу поверить в то, что я случайно услышал.

Не могу!

Всё противится этому!

Возникает странное чувство: согласиться с этим не возможно, а не поверить также не могу.

Ведь — это не плод моей фантазии. Надо сказать, что я всегда старался быть реалистом.

И вот реализм кончается, потому что

….говорили обо мне!..

Отношение к миру изменилось. Я раздвоился. Как будто один человек наблюдает за происходящим со стороны, видя кровать, на которой лежит моё тело, и тумбочку грязно-белого цвета, на ней газету с двумя яблоками, открытой книгой и какой-то необычной тоской во всем, что окружает, другой — вот он-то и лежит на этой самой кровати.

Будь она неладна!

….говорили обо мне!..

2

Долго не протянет...

Что скрывается за этим.

Количество дней?

Тогда сколько? День, два, месяц...

Ну, если уж сказал, так скажи и сколько...

Ну, нет! Этого не скажут, все будут уверять, что мне послышалось, что впереди у ме-ня уйма времени.

Вот моя рука. Уже не такая.

Кровь в жилах леденеет, как только подумаешь, что уже ничего этого не будет. Силь-но бьётся сердце. На душе тоскливо, беспокойно.

Хочется бежать, бежать...

Не останавливаться ничего не слышать — только бежать...

Страшно, страшно оттого, что впереди неизвестность, и никто ничего не может сказать, а ведь больше всего угнетает неизвестность, когда стоишь перед стеной и не знаешь, что с той стороны.

Тот свет...

Прикоснись к нему и обрежешься!

Мы всю жизнь ожидаем этого.    

Помню, я был маленьким, не помню, сколько мне было лет…    

Сейчас это и не важно.

Я проснулся потому, что мне стало страшно. Вот так, ни с того, ни с сего, стало страш-но. Я стал кричать, прибежали мои родители, стали успокаивать, спрашивали, что случи-лось и тут, совершенно неожиданно для себя, очень отчетливо и ясно я произнёс:

«Я не хочу умирать…».

Вот так взял и сказал.

Ну, вот и гости! Воспоминания!

Они всегда там, где их не ждут. И что самое обидное — появляются, когда хотят. Они главные.

   Не хочу их!

И вот, уже прошлое душит меня своей неповторимостью, а так хочется туда, в это про-шедшее, хотя бы    на мгновение!

В это вечно ускользающее прошлое.

Только в моём положении начинаешь понимать, что такое настоящее. Оно мимолетное виденье. Ускользающее мгновение, а что может быть меньше мгновения?

Раз!

И оно уже в прошлом.    

Просто есть прошлое, которое как песок течет перед моими глазами и то, что преврати-лось в холмы и видится издалека.

Как хочется припасть к этим холмам.

Но нет...

Этого нельзя!

Запрещено!

И каждый кусочек, уже оставшийся позади, приближаeтcя, cтановится таким милым, дорогим; так и кажется, что ничего роднее нет на белом свете.

Отвернулся.

Смотрю на стену, но не могу справиться, из всех щелей моего издёрганного сознания лезут воспоминания.

Хочется поговорить!

Излить свои страхи:

Долго не протянет!

А в палате только Старик, чья кровать напротив, лежит, ворочается, бодрится.

А что ему? Столько прожить, можно и не бояться.

Он не спешит туда — куда, впрочем, никто не спешит. Хотя, мне приходилось слышать, что многие устают жить, когда каждый день одно и то же, когда неудачи, как борзые, рвут сердце на части, когда никто на этой безлюдной, наполненной тенями планете, не поможет, не придёт в трудный момент.

Каждый за себя.

Конечно, могут прийти с работы, но это так — проформа.

Зачем всё это?

Опять воспоминания.

Передо мной мелькают какие-то обрывки. Их не остановить.

Пришли и всё!

Их можно не замечать, но нельзя изменить, а уж более того — уйти от них.

Они как наказание — придут и объявят приговор.

Ползут, ползут воспоминания!

Я не хочу их.

Но они лезут и лезут. Как тараканы из всех щелей.

Они появляются всегда не вовремя.

А если взглянуть на мою прошлую жизнь, то так уж ли она была прекрасна, как мне кажется сейчас?

Не знаю.

Не знаю.

Я боюсь, и мне, некому рассказать о своих страхах!

Я один!

Долго не протянет!

А, право, жалко, что жизнь прошла — никогда уже не вернётся ни детство, ни юность.

Не буду спешить на первое свидание.

Даже то, что раньше было неприятным, сейчас предстает совершенно в другом свете.

Всё такое близкое, родное!

Интересно, почему я думаю об этом?

Наверно все так думают в моём положении.

Похоже, что все мы сделаны на одной фабрике, делаем и говорим то, что от нас кто-то хочет…

Кто?

На это мы ответить никогда не сможем.

Что осталось?

Ничего.

Кроме воспоминаний, которые вдруг появляются и также быстро и незаметно исчеза-ют.

Я как утопающий, хватаюсь за эти соломинки, в надежде, что спасусь, что всё услы-шанное — это неправда и всё пройдёт и эта чаша минует меня.

Но это только моё желание, а оно, как известно, ничего не меняет, оно только опалит меня надеждой и также исчезнет в этой непроглядной тишине.

Закрыл глаза.

Мурашки... маленькие, большие.

В голове гудит.

Вот все эти шарики и кубики, окрасились, и я даже не успеваю рассмотреть какой цвет, а уже другой, всё мельтешит, мигает, появляется, исчезает. Ни секунды они не бывают одинаковыми. А наверно, для них тоже положен срок. Только настолько маленький, что не успел оглянуться — прошёл.

Каждому своё время!

Наверняка для них тоже есть свое:

«Долго не протянет...».

Что же они чувствуют в последние секунды?

Вот ведь напасть, какая: кругом одни вопросы и ни одного ответа. Все делают вид, что получают ответы, а на самом деле никто не может ответить ни на один вопрос.

Вот кто мне ответит на простой вопрос: что нас ожидает в конце этого пути? Слабо?

Господи!

С кем я говорю?

Смотрю в окно.

На улице так, будто ничего не происходит, а ведь действительно ничего и не происхо-дит.

Что для этой природы уход одного человека?

Пустое место.

У неё нет сердца… А у кого это у неё? Что такое природа? Всё, что нас окружает? Но нас окружают отдельные вещи. Конечно, они могут быть объединены нашей мыслью! А что она? Вспышка в вечной темноте незнания. Ведь если говорить правду, то мы ничего не знаем. Ничего! Стоит вдуматься в слова, что они обозначают, что такое ощущение, что их создавали в отрыве от всего. Ими ничего нельзя объяснить…. Всю жизнь живём в темнице своего незнания. Ничегошеньки мы не понимаем! Ни себя, ни того, что окружает.

Кругом одни придумки.

Немного отвлёкся, но через мгновение, всё вернулось на свои места, и снова мрачные мысли поползли внутри меня. Я почти физически ощущаю, как они ползают, словно ма-ленькие змейки, и вьют гнезда. Они квартиранты, становящиеся хозяевами. И невозмож-но противиться им — они сильнее. И самое страшное — они ненавидят меня…. Нет не так, ненависть это чувство и ему можно противостоять любовью.

Они страшнее — они безразличны ко мне.

Они просто ползают и теребят моё сознание, которое как раненый зверь, не знает, куда ему спрятаться от приближающейся темноты.

Почему темнота?

Наверное, потому, что мы не знаем, что там…. И это уже темнота.

Любое незнание — темнота.

А уже ни у кого не вызывает сомнения, что мы ничего не знаем. Кто-то из великих людей сказал, что он знает, что он ничего не знает…

Мудрый был человек!

Я ничего не знаю.

Всё стало другим.

Мне сказали…

Нет, я услышал:

«долго не протянет….»

А что я могу изменить?

Я хочу быть долго….

Я не хочу «долго не протянет….»

Я могу только наблюдать, как всё угасает, а я….

Ещё одна загадка: а кто это «я»?

Тело — оно само по себе.

Мысли? А они что такое? Мысли я ощущаю, потому что думаю.

Тело я ощущаю, потому что оно болит.…

А всё остальное — то, что я вижу, слышу — вне меня.

Вон окно, но оно — не я….

А как понять «Я»? Не знаю. Вот так! Ко всему ещё получается, что я не знаю, что та-кое моё «Я». А кто знает? Кто же во мне боится этого «долго не протянет»? Может быть, это и есть моё «Я»?

Тот, кто думает, кто порождает их. Но где он? Он в голове? В сердце?

Ой, не знаю!

Шум. Откуда он? Похоже, что забыли выключить воду.    Она льётся и создает ровный сильный звук, говорят, что в некоторых случаях это успокаивает, но не меня, потому что в этой равномерности уже намечается разрыв, который может произойти в любую секунду:    подойдёт человек и закрутит кран. Как всё просто!

Толстой говорил, что нами правят три мотива: чувства, внушения и разум. Что в этой игре выпало мне?

Внушение.

И я рад был бы, чтобы за меня думали, решали. Я беззаботно вверял свою жизнь, невесть кому.

И я доверился, а вот сегодня расплачиваюсь за это.

Опять мрачные мысли!

Господи, ну сделай так, чтобы хоть последние минуты не были черными. Не слышит... Никто, никогда не слышал меня. Такое ощущение, что теперь я полностью погружён в тишину, в которой пусто и холодно.

Передо мной какая-то стена.

Что делать не знаю…..

Смотрю в окно.

На улице хорошо. Гуляют люди. В голове стало пусто, как в комнате, где нет мебели. Просвечиваются все углы. Ничего не хочется, даже, кажется, что мысли исчезли. Нет ни-чего... Только тихий звон, как будто вечером в деревне, когда все звуки медленно умира-ют, и неожиданно где-то вдалеке раздается еле слышимый стон колокольчика.

Как прекрасна эта пустота!

Ни хотений, ни желаний!

Фу, черт! Сглазил. Опять полезли воспоминания, как назойливые мухи, отравляют жужжанием последние минуты. Они кусают и кусают мою душу. Что б ни дна им, ни по-крышки!

Мысли…

Зачем они приходят?

Ведь я не звал их?

Что они лезут и лезут?

Точно приведения идут за мной, и стоит почувствовать удовлетворение или успокое-ние, как они уже тут как тут! И какая у них злобная натура: стоит только успокоиться, по-чувствовать себя на одно мгновение счастливым, как они появятся, неизвестно откуда, и пошло поехало!

А как бы было хорошо избавиться от них и думать только о том, что мило и приятно сердцу. Мало такого было, но ведь можно думать, а если сказать точнее, то придумывать, то, что приятно, то, что успокаивает, а не будоражит.

А вот теперь, когда участь моя стала известной, мне кажется, что у меня исчезают же-лания, ведь что желать, когда ничего уже не будет, ведь исключительные ситуации для исключительных людей, а кто таков я — больной и беспомощный?..

Мне хочется покоя, чтобы мысли не лезли бы в мою голову, не всплывали бы воспо-минания, чтобы в голове стало пусто и тихо, чтобы не было ни радости, ни горя, и стало так: посмотришь на солнце и покойно.

Я хочу Пустоты!

                                                                                        3

Что это? А...а... а... старик вернулся. Пришел и заговорил. Долго не было слышно этого голосочка.

— Что вы сказали? — Услышал себя и обомлел: голос стал хриплым и неприятным. И, пожалуй, самое отвратительное, что появились какие-то просящие интонации, будто я заискиваю перед каждым, кто со мной заговорит. Никак не могу понять, чего он спрашивает?

— Нет, не знаю. — Ему кажется, что я должен всё знать, — угу, кончил я этот ваш инсти-тут! — Злюсь. Не знаю почему, — ну, вот! Что и требовалось доказать! Про счастливое дет-ство запел.

— Ну и что, что образование? — Можно подумать, что оно уму разуму учит. Проходил, просидел, сдал экзамены и через некоторое время забыл. Всё как в омут, будто ничего-шеньки и не было. А зачем нужно было учиться, мечтать? Черт его знает!    Всё чего уда-лось добиться — тёплое местечко высидел и стал называться интеллигенцией.

Я не интеллигенция, если подумать хорошо! Этого не высидишь, это что-то такое, что даётся не рождением и положением, а чем-то другим.

А я?

Смех, да и только!

Правда, на первом курсе у меня были иллюзии, помню, когда шел первый раз в инсти-тут, то во мне всё пело, хотелось останавливать прохожих и говорить с ними о чем-то важном и серьёзном.    Тогда для меня каждая мелочь казалось, имеет особое значение.

Чудилось, что в будущем меня ожидает что-то необычное!

Тогда, в эти минуты не было человека счастливее меня.

Прошло всего два года и восторги раскололись об однообразие, которое серой глыбой преградило путь в радость.

Тоска на лекциях, лихорадка перед экзаменами, которые сдаёшь, но, закрыв дверь, навсегда забываешь полученные знания, потому что в жизни они никогда не пригодятся. А ведь и этого бывает не надо: читал как-то в газете, как один мужик подделал справки и на протяжении долгого времени работал начальником, да так, что остальных зависть гло-дала, но они, проклятые завистники, его разоблачили и выгнали, а на его место посадили,    дурака с дипломом.

А зачем?

Ведь он предыдущий, хоть и был мошенником, но ведь справлялся и делал своё дело хорошо.

Но важна бумажка. Она решает всё.

Нет бумажки, нет и человека.

В этой жизни нет людей, а есть человекобумажки и мнения о них!

Вот Иван Петрович сказал….

Есть мнение….

Как всё это противно!

Первые шаги всегда дарят надежду. Надеялся и я, думая о науке, открытиях... Но дым быстро рассеялся, и передо мной со всей своей дикостью предстала действительность, как будто два мира существовало во мне: один книжный, другой — жизненный. Если препода-ватели на первых порах казались прямо небожителями, то на деле всё оказывалось далеко не так.

И стало нестерпимо прозаично и скудно.

Вот сейчас, как вспомню бывшую работу, так с души воротит. Когда я пришёл в это богу неугодное заведение, то хотел сделать что-то стоящее, но любая моя инициатива наталкивалась на стену непонимания! И вот я мыкался-мыкался, пока мне один парень не сказал, что инициатива наказуема. Я не мог поверить, но жизнь подтверждала его слова. Придумал что-то, знай, приобрел хлопоты: бегай, пробивай, доказывай, что ты не вер-блюд. А кому это нужно? Да никому! В этом болоте все привыкли делать привычные де-ла, а всё новое — проблемы…. А уж они и это точно, никому не нужны. В привычном бо-лоте спокойно. Нет никаких хлопот. Словно заведённые мои    сослуживцы говорили одни и те же слова, усердно сплетничали, дели друг другу большие и маленькие гадости и получали от этого удовольствие.

И больше ничегошеньки!

                                                                                    4

Вот мысли оборвались. Какая-то пустота. В глазах мелькают шарики. О чем я думал?

Не вспомнить.

Скука.

Лезут воспоминания. Какие — то обрывки.

Надо сосредоточиться.

Итак, сегодня поутру услышал.

…...

Не могу об этом думать!

Не могу.

А больше всего не хочется признавать, что это про меня, кажется, что такое может быть со всеми, но только не со мной. Я понимаю, что это может быть с любым, но мой мозг противится, когда речь заходит обо мне.

Почему?

Чем я лучше?

Обычный серый человек в обычной серой толпе.

И казалось, что жалеть?

Эти бесконечные бессмысленные серые дни? Да ни, Боже мой! Но вот здесь и таится секрет. Стоит только подумать, о том, что я услышал …., как тут же всё восстает и проти-вится этому неумолимо надвигающемуся чудовищу. Хочется протестовать, жаловаться, молить о пощаде…

Но к кому обращаться?

Оглянешься, а вокруг маленькие серые существа, напоминающие мышей, правда, неко-торые из этих тварей мнят себя крысами, дескать, мы самые-самые…

Но они такие же.

Это только их мнение о себе.

Но главное в другом, когда прошло немного времени от того, как я узнал: чувство, преследовавшее меня всю жизнь, — скука, опять обняла меня. Нестерпимо скучно. Правда теперь в эту скуку врывается страх, который подминает, от чего замирает и ноет сердце. Темень надвигается….

Стало скучно.

Она выдавливает страх и уже ничего не хочется…

И только одно желание молнией пронизывает душу –

быстрее бы всё кончилось.

Невыносимо тяжело ждать!

Ну, что тянуть?

Всё решилось. Меня не спросили о том, чего я хочу. Не узнали о моём желании, когда я появился на этом сером свете.

Никакой он не белый — серый он.

Серый.

Так кончайте!

Я готов.

И на тебе! Вся готовность к этому неизбежному, что ожидает в конце каждого челове-ка, как только подумал о том, что будет там, в этом неминуемом конце — испарилась.

Я лихорадочно мечусь.

Ищу выхода.

И вот, начинаю думать, что мне всё привиделось, показалось, что на самом деле всё идёт на поправку.

Я вылечусь.

Выйду отсюда……

И, у меня всё будет хорошо…..

А как это «хорошо»?

Я не знаю. Просто мысль про это «хорошо» — греет.

Кажется, что сбудется, что-то заветное…

Но, увы! Не сбудется!

Да и вообще, я не знаю, что у меня есть «заветного».

Что собой представляет это заветное?

Да по большому счёту, я ничего толком не знаю. Вот такая у меня жизнь.

Да, и, в конечном итоге, что она из себя представляет — эта жизнь?

Было ли в ней такое, за что можно держаться?

Не было, и уж наверняка не будет, даже, если я выпутаюсь из этого.

Ничего не было.

Была непрозрачная пустота, в которой бродили серые тени, в серый день при сером свете и думали, что для них светит солнце.

А это только казалось.

Солнечные лучи поглощает эта пустота, она глотает их и выплёвывает на нас серость.

И мы растворяемся в этих серых плевках.

И мы решаем бороться с пустотой, но ничего не зная и не умея, как слепые щенки, бродим из угла в угол, набивая шишки и с каждым шагом, теряя веру в себя, начинаем понимать, что ничего мы не изменим в этом жутком скрипе тянущихся, как пытка, нескончаемо коротких дней.

И так, маясь непониманием и незнанием, в конце концов, мы смиряемся с этим поло-жением, и начинаем жить этой невыносимой тягомотине, гордо именуемой — жизнь.

Не жизнь это, а вечное прозябание человека, приговоренного, неизвестно кем, к смер-ти.

Находятся умники, которые, прикрываясь какими-то словами о смысле, долге, вере, го-ворят нам, что страдание — это настоящее удовольствие. Хорошо подзаработав на этих разглагольствованиях, они ведут другой образ жизни, точнее — им кажется, что они жи-вут по-другому, а на самом деле у них жизнь не изменилась. Они живут, как и раньше, просто теперь они, обжираясь и страдая от этого, делают вид, что им хорошо и они счаст-ливы.

А они также несчастны, как и мы!

Серая пустыня.

Вот как сейчас мне видится жизнь!

Но, наверное, было бы полной несправедливостью, если бы в этой серятине не было яркого мгновения.

Вспышки света в непроглядной тьме.

Вот, может быть, это и было настоящей жизнью?

Оно живёт в нас, в самой глубине, о которой мы даже не догадываемся, когда набива-ем себе на лбу шишки, в поисках неизвестно чего.

Иногда, может это нам кажется, мы слышим голос, который зовёт нас куда-то….

Может это иллюзия.

Сейчас мне вспомнилось, когда я был маленьким, я помню какое-то необъяснимое чув-ство восторга, когда мир я каждую весну чувствовал восторг. И я бегал по полю за пти-цами. Мне слышался чей-то добрый голос, который звал меня, и даже чудилось, что кто-то рядом. Я не знал, зачем я это делаю, но мне и не нужны были объяснения. Я бегал, дышал, и жизнь в эти неповторимые мгновения была прекрасной!

В эти мгновения я жил и был счастлив.

Ушло детство, этот маленький остров человеческого счастья. Свеча догорела. Я понял, что перестал слышать голос. Больше не было весеннего восторга, только иногда мне ста-новилось очень горько, как бывает только тогда, когда потеряешь что-то очень важное.

Но, увы!

Детство кончается…

Часть вторая

                                                                                                    1

Я усердно придумывал свой другой, неземной, мой мир.

Мир моих грёз…

Там всё так хорошо и без слов понятно, где ничего и никому не надо ничего доказы-вать.

Где всё ясно без слов.

А тяжелее всего, в этом лучшем из миров, быть одному. Всю свою жизнь, я искал себе кого-нибудь, кто бы разделил моё пребывание на этой …. Не знаю на чём!

Есть у меня Подруга...

Точнее будет сказать — была...

Она...

А, кстати, почему Её нет?

Как плохо устроен этот свет! Всё кончено, а я продолжаю ждать.

Неужели Она не чувствует, что сейчас, может быть, как никогда, мне нужно её присут-ствие?

Не то!

Ну, что ей до меня? Интересно, а чтобы я стал делать на Её месте? Не знаю… У меня нет опыта.

Это как в бушующем океане увидеть человека, понимать, что ему уже ничего не по-может, но броситься в этот страшный водоворот, чтобы, даже, не доплыв до утопающего, самому погрузится на дно, обретя там покой.

По всей вероятности толкает на это человека, желание свести счёты с жизнью, только он этого не понимает, и ему кажется, что он совершает подвиг, а на самом деле, он сводит счёты с жизнью, которая так тяжела…..

Человека судят, у него есть последнее слово и последнее желание, пусть их не выпол-нят, но он надеется на это. Я тоже судим жизнью, неизвестно за что, но заранее обречен на смертный приговор, который подписан и только дело времени, чтобы его исполнить, не имею ни последнего слова, ни исполнения последнего желания….

Последнего….

Кто последний на исполнение приговора?

Вот и пришла моя очередь.

Я последний….

А кто за мной?

За всю свою жизнь я никогда так не думал. Всегда я старался причесать свои мысли под основную мысль толпы, повторяющую слова её правителей. Скажи я сейчас что-нибудь такое, так меня тут же упрячут куда-нибудь подальше. А сейчас особенно, потому что я конченный, но ненароком могу своими сомнениями потревожить кого-то, нарушить чей-то покой.

Да Бог с ними…

Что они мне?

Что я им?

Что я сейчас хочу?

Не знаю.

У меня нет желаний. А может, есть? Кто их выполнит? Я не могу, потому что прикован к кровати, а рядом никого нет.

Вроде бы только отвлёкся, да не тут-то было! Опять полезли эти не прошеные гости о приближении…. Не хочется даже мысленно произносить это слово. Пугает. Чего скры-вать? Ещё как пугает…. Какой смысл мне хитрить перед самим собой? Никакого, но с другой стороны, так приятно себя обмануть, решить, что ничего не происходит…. Мол, так прекрасна жизнь и всё ещё впереди.

Я как-то на работе задал сослуживцам вопрос, а что нас ждёт впереди. Вразумитель-ного ответа я не получил.

Конечно, миллионы людей, уже не одно тысячелетие уходят с этой земли, не осуще-ствив ни одного своего желания.

Тогда зачем говорить о последнем желании?

У меня хоть что-то было. Пусть кому-то это казалось незначительным, но думал по-другому.

Опасная тема. Сейчас буду думать о ней. Хотелось бы знать: а она знает об этом? Если пронюхала, тогда понятно, чего не появляется. Она баба с умом. Найдет себе «бойфрен-да», если уже не нашла.

Какой от меня-то толк?

Ни кожи, ни рожи...

Как сжалось сердце!

Жалко себя.

Лежу весь несчастный, никому не нужный...

Вот!

И глаза уже наполнились слезами.

Как мы любим себя жалеть!

Я Её не осуждаю. Бог с ней. Ведь неизвестно, чтобы я стал делать, будь на её месте.

Ну, уйду.

Ну, никогда не будет меня.

Но почему хочется, чтобы хоть кто-нибудь обо мне помнил?

Зачем это, ведь я-то буду там — откуда никто, никогда не возвращался.

А может быть там так хорошо, что поэтому никто и не возвращается?

                                                                                                2

Помню, был со мной такой случай. Раньше я бы, может быть, о нём и не вспомнил, но сейчас, по-моему, самое время.

Дело было летом.

Я сидел в парке и ждал приятеля. Не припомню, для чего мы встречались, да это и не важно. Значит, сижу я, а около старичок пристроился.

Этакий мухоморчик!

И всё у него было как нескладно: маленького росточка, пиджак явно с чужого плеча. Висит на нём, как на вешалке. И хотя была жара, он был в ботинках, престранного вида! И в шляпе, какие носили, наверно, в 30-гг. прошлого столетия.

Сидит, весело улыбается и на меня посматривает.

— Ты чего, дед, знакомого увидел?

— Да, мы все знакомцы! — Весело сказал Старик.

— Я тебя не знаю….

— Нет, знаешь, просто не помнишь.

— Я могу описать всех своих знакомых и в придачу их знакомых. Если я увидел челове-ка, то, как в фото: раз — получите изображение!

— Это ты, милок, говоришь об этой жизни…

— Что?!

— А то. Я тебе говорю, что ты говоришь о том, что видишь глазами, а есть и другое из-мерение. Нужно особое умение, чтобы увидеть его.

От таких слов я, просто, обалдел! Вот это загнул, Старый!

— Ну, дед, это ты прихватил!

— А чего прихватывать, когда прихватывать нечего! Говорю тебе, ничего не исчезает.

— Ну, ладно, вот мы с тобой сидели минут десять назад на этой лавочке, правильно?

-Да.

— И сейчас сидим и говорим, а то, что было — осталось где-то там позади, — я махнул ру-кой, чтобы подтвердить свои слова.

— Ну?

— Чё, ты нукаешь? — Не знаю, как это у меня вырвалось.

— Ну??

— Значит ушло. Исчезло, а ты мне говоришь, что ничего не исчезает. А куда оно делось? Исчезло! Значит исчезает!

— Это как на то посмотреть! — Я невольно посмотрел в его глаза, и мне стало чуточку не по себе. Они, вроде бы были такими, как я их увидел первый раз, но с другой стороны — в них что-то таилось такое, что даже сейчас вразумительно ничего сказать не могу.

— Этого не передашь словами!

И тут же поймал себя на мысли, что Старик прав, не всё можно передать. Я спросил:

— А где же мы с тобой встречались?

— Там! — Сказал Старик и неопределённо махнул рукой и весело рассмеялся.

— А, всё понятно! — Радостно подхватил я — «там»! — И я так же махнул рукой, как это только что сделал Старичок.

— Это хорошо, что ты понял…. Вот значит, если всё вечно длится и всё повторяется, то значит мы все знакомцы, потому что каждый из нас где-то и когда-то встречал друг друга и знакомился …. Просто чуть-чуть призабыл.

-Так, если я правильно тебя понял, нужно только вспомнить? И всё?

— Именно так! — Радостно воскликнул Старик.

— Но вот я не могу тебя вспомнить….,— сказал я с иронией.

— Это не беда!

Придёт время, вспомнишь!

                                                                                                            3

Как это было давно. И мне очень хочется поверить в слова Старика, мне хочется об-рести веру.

Вот чего мне не хватало на протяжении этой нелепой и так быстро заканчивающейся жизни — веры.

Веру мне заменяли желания.

Боже мой! Сколько их возникало, и большинство из них никогда не исполнилось. А как хотелось! Верилось, что если исполнятся все мои желания, то я стану счастливым, но это не так... Ведь иногда случалось, что моё хотение исполнялось, но оно не делало меня счастливым, может первые минуты, но потом наступало разочарование...

Хорошо было достигать, но достигнутое — неинтересно. Но я ждал, ждал, а чего — не ведал сам. Вся эта жизнь — это непрестанное ожидание, что вот-вот и наступит...

Что наступит?

Этого никто не знает, просто все по привычке, ожидают этого наступления, будто в нём есть какое-то искупление от всех бед, неприятностей, какое-то светлое и чистое эльдорадо...

Вот придёт счастье…

Но это уже неземное, потому что на земле счастливы только те, кого не мучает со-весть.

Вот придёт любовь…

В жизни настоящая любовь — это трагедия.

Я понимаю, что это бессмысленно, но я жду Её…

Жду.

Наперекор всему.

Всё жду, жду, что вот-вот наступит время и всё исполнится, и тогда я расправлю плечи и начну жить.

Не дождался жар-птицы!

Телега жизни медленно и лениво катилась по просёлочной дороге жизни и однообраз-ный, скучный пейзаж, сопровождал это движение.

Движения нет.

Я лежу на кровати и мой горизонт ограничен рамками окна, и мне порой кажется, что это кино, а я зритель, сам себя наблюдаю в этой такой скучной жизни.

Пройденные годы — это жизнь взаймы.

Пройденные годы — это песчинки, которые жду порыва ветра, что бы разлететься в не-ведомо куда!

Жизнь — это наказание за то, что мы совершили в другом месте. Что-то такое, чего мы уже не помним; сменили нашу душу, а, сейчас распавшись на миллиарды отдельных пес-чинок, унеслись в это леденящее пространство, распластавшееся надо всеми, кто имеет один приговор — Уход.

                                                                                                   4

Закрыл глаза.

Стараюсь ни о чём не думать.

В голове обрывки мыслей, которые     обрывками кружатся в моей душе.

Я только ощущаю, ка неведомая сила сковала мои мышцы, а мне осталось только наблюдать за этим.

Хотелось жизни.

Настоящей!

Но её и не было.

Никогда ничего не получалось довести до конца. Начинал, радовался, чувствовал силы, а при первой неудаче — бросался в кусты, там отсиживался, потом оправдывал себя, что это не для меня, не моё, что там, где-то впереди, будет что-то большое и настоящее.

Вот и дождался!

Большого и настоящего...

Вот оно бредет ко мне, в образе Красавицы С Косой.

Да чёрт с ней!

Уж лучше в эту черную дыру, чем это движение неизвестно зачем и неизвестно куда. Спроси на улице прохожего: зачем ты живёшь? Начнет молоть про долг перед человече-ством.

А что оно такое , это «человечество»? Отдельные прохвосты, которые профессиональ-но вещают от имени всех, но вот беда, на отдельного человека у них, как правило, не хва-тает времени.

Это для них — тля, людишки, мусор...

Да-да!

Я и тысячи вот таких, прикованных... Хотя, они пекутся о нас, а уж если берутся за это дело, то пусть со мной кто-нибудь из них, уже отживший свой век поменяется, а?

Не слабо?

Дудки!

Они меня лучше в желтый дом определят, чем пойдут на такое.

Вот мне один мужик рассказывал про одного защитника прав. К этому правдоборцу пришла женщина, у которой что-то с дочерью произошло…. И она стала этому пню рас-сказывать, а он заснул! Что ему судьба этой женщины! Ему надо дела поважнее решать: себя и своих близких обеспечить….

А кому интересна судьба несчастной женщины?

А кому интересна моя судьба?!

Никому мы не нужны….

Мы порой себе-то не нужны, а что там говорить о других?

Ой!

Как плохо стало!

Прямо всё обратилось в тошноту.

Всё!

Я уже ни в силах даже желать. Прямо отрава какая-то разлилась во мне. Всё горько, противно. Нет ни надежды, ни радости — ничего, только нелепое ожидание конца, что вот-вот свершится то, чего я боюсь, но к чему, помимо моей воли, устремляюсь...

Как щепку подхватывает поток, так и меня схватила могучая сила и понесла!

Всё мимо воли!

Всё!

Что сделалось так, как мне хотелось?

Ничего.

Проскальзывало мимо пальцев — и только. Естественно, что я не особенно лез из кожи — не получается, ну, и чёрт с ним! Хочется, чтобы кто-то пришёл, сел рядом и поговорил, как это в детстве делала мать, но вся беда в том, что я уже не ребенок.

Только в детстве и было хорошо. Вот мысли начинают сворачивать, и я опять ничего не могу с этим поделать! Раз — и я думаю о ней! Наверно хочется, чтобы пришла она, но даже себе не могу в этом признаться. А ведь жду, хотя не знаю зачем.    

У неё есть надежда, а у меня уже ничего нет, кроме обрывков воспоминаний, не даю-щих утешения. Это потому, что у меня никогда не было такого, ради чего не страшно бы-ло бы и умереть.

Смотрю в окно.

Солнце, тепло...

Как хорошо бы выйти и идти, встречаться со знакомыми, говорить, и чтобы так было всегда, чтобы нелепая случайность не оборвала этого, чтобы всё было как в сказке, где всё сбывается и всегда легко на сердце.

                                                                                    5

Ну вот! Опять мой неугомонный однопалатник разговорился.

— Ну что вы ко мне пристали? Разве не видите, что я занят. — Зря я так, но ничего не мо-гу с собой поделать.

— Ага, еще и грублю. Ну, что вы привязались. Возраст, возраст..., — а ведь, действитель-но, я еще молод, точнее таковым и останусь...

— Что? Ваши годы..., — мне не хватает воздуху, — да отстаньте же вы, наконец!

Я никогда не доживу до ваших лет!

Что-то попало в глаза, как будто песок бросили.

Чего он уставился.

Вскочил, помчался к двери.

Наверно жаловаться.

Бог, ты мой!

Плачу...

Зря обидел старика...

Жалко сейчас всех, а ведь он мне ничего плохого не сделал, но не могу по-другому...

Как глупо всё получается.

Ну, вот и сестра пришла.

Какая-то пелена, чьи-то всхлипывания.

А если…

Нет!

Нет!

Не хочу!

За что?

Что я сделал такого?

Ведь я молодой!

Как хочется жить...

Чем я хуже других?

Успокаивает.

Не пойму, о чем речь?

Может, не слышу?

В ушах загудело.

Рыдания...

Господи! Так это же я рыдаю! Не могу остановиться, сотрясается все тело. Как горько! Тоскливо... Прямо все разрушается, вот сейчас, здесь рушится мироздание и никто и ни-когда его не восстановит, потому что оно вместе со мной исчезнет в бездне — это един-ственное, неповторимое. В этой бездонной пропасти разлетится всё по закоулкам беско-нечности и некому будет собрать то, что здесь на земле представляло моё «Я».

Меня уже никогда не будет...

Боже!

Какие горячие руки. Какое дикое желание...

Они такие добрые, что хочется их целовать...

Куда-то все начинает уноситься...

Началось?

Может быть...

Открыл глаза...

Потолок. Белый.

Стерильность, кругом стерильность, а мне, ведь в последний раз, хочется увидеть краски.

Много красок, чтобы от них весело и легко на душе!

В голове пусто. Никак не могу вспомнить. Странное ощущение, будто кто-то стягивает лицо... Наверное, я спал. Что во мне не так: похолодело внутри, все тело стало каким-то чужим.

Ничего не хочется. Даже шевелиться. Какая странная тишина.

А может... а может это уже то!

Нет!

Оно («не то»)    представляется темным и липким и оно засасывает в себя и, когда попа-дёшь туда, то оно тебя переварит, и ты станешь тёмной липкостью….

Всю жизнь мне вдалбливали, что кончится жизнь и всё! И больше ничего, никогда не будет.

Откуда они это знают?

Кто проверял?

Нас окружает бесконечность. Всё бесконечно, но для меня конечно…    Как же так всё бесконечно, а я конечен?    Я не хочу конца — я хочу бесконечности, хочу как все во все-ленной — расти, двигаться, развиваться.

Еще пройдёт немого времени, и я не буду ходить, думать...

даже страдать!

Не может быть, чтобы никто не знал: что происходит на том свете. Наверняка есть та-кие знатоки, но они затаились, молчат до поры, но мне от этого не легче, ведь судьба моя решается сейчас, точнее — решилась.

Вот чёрт!

И снова я начинаю думать о темноте. Хочется убежать, спрятаться, да так, чтобы никто не смог найти. И переждать эти лихие времена.

Вот, я пекусь, пекусь, а о ком?

Что такое я? Ну, вот ноги, руки, голова...

И всё?

Это я? Но ведь живут люди без ног, без рук, правда...

Тогда кто же я? Может то, что думает об этом?    

такой маленький человечек, который сидит …

Где?

В голове?

В сердце?

Да чёрт его знает, где он сидит!

Но точно сидит и наблюдает за тем, что происходит.

Мне кажется, что во мне, кто-то есть…. я не могу о нём сказать, кто он таков,но точно есть!

Всегда мне казалось, что кто-то за мной наблюдает изнутри. Может быть, и сейчас этот «маленький человечек » смотрит на меня и усмехается, видя мои волнения, метания.

Мысль о себе — это сравнение с кем-то.

С кем?

Что я знаю о себе?

Ну, воспоминания, которые сами приходят    и сами уходят. Если я не сплю то они, как река, текут и текут, на чём я…. «Маленький человечек»?    Я — это маленький человечек, который наблюдает за этой рекой воспоминаний, предвидений, решений ….

Но эти тёмные воды воспоминаний, существуют по своей логике. Они что-то другое... Ведь только мне кажется, что я что-то помню, а в действительно всё не так. Мир воспоминаний — это другой мир, чем тот, о чём эти воспоминания.

Иногда мне чудится, что всё существует само по себе и кажется, что между этими яв-лениями нет никакой взаимосвязи….

Знания о мире, о себе ….

Откуда они?

Откуда у меня эти знания?

Из книжек.

Что-то, где-то прочитал, но там может быть столько отсебятины, столько правок и по-правок что все эти знания — это чьё-то мнение и не более того.

Всю свою жизнь мы проводим среди мнений, а не среди знаний!

А кто их создал?

Да, такие же чудаки, как и я, только сумевшие убедить окружающих, что они знают больше, чем есть на самом деле, а на деле — ничего не они не знают, да и не могут знать: что можно узнать, когда негде узнать?

                                                                                    6

Защипало в глазах.

Стоит нажать на глаз, как будто оттуда искры вылетают. Закрываю их — всё пропадает. Темнота, но стоит открыть глаза — исчезает.

А может я — это зрение?

Вот вижу потолок: белый, несколько неровный, в углу что-то неясное, темное... Могу рассмотреть шероховатости, полосы.

Кто же здесь я?

Знание или мнение о потолке?

Не ответить!

Как не силюсь — не могу, потому, что всё, что имею, —    это только чьи то мнения, а проще — выдумки...

А может я начинают копаться в себе не просто так!

Это Маленький Человечек начинает наводить …. Наводить кого? Выходит, что во мне существует ещё кто-то?

Один живёт в мире мнений, а другой за ним наблюдает?

Я запутываюсь….

Могу закрыть глаза и представить такую картину: море. Оно плещется. Тепло. Люди загорают.

Все пропало!

Что-то заныло….

И вот, занавес открывается и появляется её величество — тоска…..

Вот так всегда бывает, отвлечёшься — бах!

Я думаю о ней.

Почему она не идёт?

Не случилось ли чего?

Вот! Здрасьте! Не вижу ничего, мелькают какие-то фигурки, все туманно.

Голова раскалывается…

Фу! Отпустило.

Мысли снова о ней. Теперь буду её оправдывать и винить себя.

Не хочу думать о ней!

И здесь нельзя быть самим собой!

«Не хочу», а «кто-то» меня заставляет хотеть.

И этот «кто-то» не вовне, а он, как внутренний враг, затаился во мне и вертит и крутит, как хочет и ничего нельзя поделать с ним.

Нельзя определить, где он сидит…

Найти в себе место, где он захоронился, чтобы оттуда мгновенье за мгновеньем отрав-лять мне жизнь.

Неужели это Маленький человечек?

Что он хочет мне сказать?

Не знаю.

Не понимаю.

А как бы было хорошо избавиться от этого Маленького человечека, который всю мою жизнь вставлял мне палки в колеса. Если бы он сейчас не мешал мне, то я бы стал самим собой…

Но я не знаю, что такое быть «самим собой»?!

Как найти это неуловимое, что собирает все воедино и дает возможность правильно оценивать, находить единственно правильное решение.

Мечты!

Как сладки вы!

Если бы существовало чудо!

Тогда бы я сделал так, чтобы наваждение исчезло, и моя жизнь стала бы сказкой. Но так не бывает.

Сказки родились потому, что вот такие неудачники как я, хотя бы мысленно, исполни-ли то, что у них ни получилось в жизни.

Я хочу, хочу, хочу... чтобы этого не случилось... как мне приятна мысль об этом! Что-бы я не делал, она как змея подкрадывается и хвать! — укусила мыслью,

что близится мой час.

Но если хорошо подумать, то получается невесёлая история: если этого не случится сейчас, то обязательно случится потом.

Это неотвратимость.

Так может быть не стоит и тянуть?

Умом я это понимаю, но кто-то во мне пугается, боится.

Боится «Ветхий человечек»….. Понятно! Этот Ветхий человечек вырос на идеях, ко-торые им всовывали в голову дома, в школе, в институте…. Он вырос в страхе и всего боится, он конечен и не понимает бесконечности….

Маленький человечек не боится, потому что он вечен!

Боже ты мой!

Так во мне происходит битва Маленького и Ветхого!

Бесконечности и Конечности….

Сейчас побеждает Ветхий и тотчас становится холодно и страшно, вот в такие минуты нужен человек, который может согреть или утешить.

Мне плевать!

Я не герой, не хочу красиво умирать.

Мне страшно!

Страшно!

Надо встать. Нет сил. Не хочется двигаться.

Всё отодвинулось, отстранилось.

Я уже не здесь, просто какая-то частица осталась от меня, а меня уже нет, потому что я уже где-то там, где светит другой свет.

Другой свет!

В этом мире я старался прибиться к любому берегу, но не получалось, везде волна ока-зывалась сильнее, и я болтался между берегов, так ни к чему и не пристав. Это плохо. Да какое мне до этого дело? Пристал, не пристал, а конец настал! Вот и рифма, первая, но самая точная.

Я влачился среди несбыточности желаний. Ни одно не сбылось, они падали в меня как расколотые монеты, одна оставалась у меня в руках, другая падала на самое дно колодца моей души. И их там столько накопилось, что они своим холодным светом слепили мне глаза. Я ничего из-за них не видел.

Что же мне надо?

Этот опять-таки один из вопросов не имеющий ответа.

Устал...

только сейчас именно в эту минуту возникло ощущение страшной усталости от всего: от нелепой жизни, от еще большей нелепости — ожидания конца этой жизни, изменить ни-чего нельзя, потому что я приговоренный, и нет желания что-либо изменить.

Есть только страх приближения Неизвестности.

И вот — бах!

Я спокоен.

Здравствуй, Маленький человечек!

                                                                                               7

Вот сейчас вспомнился Старичок….

Тот, который говорил, что мы не уходим насовсем из этого мира, а мы вечно возвра-щаемся.

Постой, постой! Я ему сказал, что мы все идём к концу…

Да!

А он ответил:

-Нет никакого конца!

Дальше было так:

— Весело, а тогда куда все подевались, которые были до нас?

— Они здесь, рядом…

— Как так?

— А очень просто, никто не уходит, он только переходит в новое рождение и снова рож-дается и так рождается от ухода к уходу и так много раз подряд, когда не исполнится черёд….

— Какой такой черёд?

— Когда надо ступать по бесконечной лестнице.

Всё в свой черёд!

Стоп!

Я понял, о чём говорил Старичок: вокруг нас Маленькие человечки! Они бестелесны и они могут перемещаться и…. покидать тело! А тогда власть переходит к Ветхому чело-вечеку!

Я так ясно себе представил себе ту беседу, что мне показалось, что я ощутил себя жи-вущим тогда, когда был это странный разговор.

А может и не странный, может, наоборот,

самый важный за всю мою жизнь.

Вот сейчас, когда приближается это самое ….

Я вспомнил это разговор.

Это неспроста.

Но о чём же, мы говорили дальше?

Наступает время Ветхого…

Не могу вспомнить.

Всё стало как в тумане.

Хочется спать…

Было бы хорошо заснуть и не просыпаться. По существу, я не хочу участвовать в этой гонке... Всё однообразно, серо. Это только страх, вот если бы точно знать, что ожидает, то и жалеть не о чем!

Ну, какие ценности есть в жизни?

Много еды, почет, зависть других…..

Одни кичатся тем, что у них добра навалом, а другие — отсутствием оного, но потом все окажутся в одной большой яме, и трудно будет различить, кто из них кто.

Всех вместе в этом собрании химических элементов соединяет жизнь, как святых, так и грешников.

Никому нет спасения.

Все приговорены.

Выбор есть: можно до конца сдерживать коней, которые тащат повозку жизни, а мож-но дать коням волю!

Получится вопрос, как у Гамлета:

сдерживать или дать волю?

Так уж не правы те, кто в самом начале обрывает мучение. Их осуждают, а за что? За постижение, что мы рано или поздно там будем?

Удивительно, что этот поезд под названием жизнь везёт всех к одной остановке. Она по времени разнится: одни выходят раньше, другие чуть позже, но то, что выйдут все, каждый на своей остановке — не вызывает сомнения.

И на этой остановке у каждого исчезнут сомнения и противоречия, страхи и вопросы. Пропадут все неясности. Только здесь, на этом последнем, пустынном перроне дозволено узнать всё и там витает тишина, отдаляющая нас от этого сонного и глупого мира, за ко-торый мы так усердно держимся, где правит глупость, тщеславие, жестокость и дикость. Меняются слова, а суть остаётся. Войны, насилие — ничего более в этом прекрасном из миров.

А вдруг на этот перрон придёт новый поезд? И всё начнётся заново? Даже как-то по-теплело на сердце. Ведь старик говорил, что мы уходим, что бы вернуться! Значит, я вер-нусь! Заколотилось сердце. Это у меня всегда бывает, когда наступает ожидание чего-то радостного. Поверить в это не все решаются. Некоторые боятся даже мысли такой.

Они повторяют всё, что им не скажут теле умники, которые для заработка придумыва-ют всевозможные теории, утверждающие якобы истины, а истина одна и она проста, что выть хочется, — смерть всему венец!

Но она это только конец этого существования, для того, чтобы началось новое. Вот об этом не говорят…

Но мне Старик сказал!

Я теперь знаю, что ничего не кончится, потому что Маленький человечек отдохнёт и вернётся в этот мир и найдёт себе другого Ветхого человечека.

Может быть, он мне сказал истину?

И что забавно в этой простой мысли — надежда.

Но в обществе всегда существует какая-то самая главная мысли. И все усердно должны её повторять и убеждать себя и остальных, что она самая-самая важная.

И хранители этой истины, упрячут любого, кто посмеет усомниться в их правоте. Это-го вольнодумца мигом упрячут. Придумают тысячу оснований, но упрячут. Закон он ведь, что дышло, куда повернешь, туда и вышло …. точнее — то и вышло... То, что надо! Ха-ха. Произвести эту мысль однопалатникам — они мигом оценят — предсмертный бред…

Странно, но страха нет.

Мне уже не жалко себя как это было вначале, когда я только что услышал!

Да!

Ни капельки!

Мне надоела это вечно повторяющаяся пластинка, где один и тот же припев: чтобы жить надо есть, а что бы есть — надо «крутится» — это значит плясать под чужую дудку, одевать маску и делать вид, что это вовсе и не маска, а твоё лицо.

Иногда случается, что в кружении забываешь, где ты, а где маска. Потом, обожрав-шись, начинаешь защищать эту маску, считая, что именно она и есть ты. И тебе уже чу-дится, что только так устроен мир, а кто не согласен — анафемой его по башке!

Сейчас привиделось, что у меня всё нормально.

Доктор ошибся, вот он приходит ко мне, извиняется, и говорит, что завтра меня выпи-шут.

А радости нет.

Всё начнётся заново.

Это уже как пытка…

Хочется плакать.

Устал.

В груди закипает жалость к себе...

Маленький человечек сжалился над Ветхим, и пожалеть несчастное тело, распростер-тое в постели...

Он жалеет, а я плачу.

Полезли проклятые воспоминания — мурашки.

Опять о ней!

Часть третья

                                                                                                    1

Когда я с ней познакомился, то казалось, что нет счастливее человека. Я бродил по го-роду как полоумный, всё было светлым, радостным и ни чего не предвещало плохого, а потом стали открываться невидимые стороны луны.

Со временем поэзии в ней поубавилось.

Осталась одна проза — грубая и эгоистичная.

Ну, в ту ночь я, может единственный раз в жизни, был счастлив.

До краев, по — настоящему!

Господи! Как было хорошо.

На следующий день слушал пластинку, что-то банальное, но вдруг мелькнуло её имя, а может, показалось, и тут же тёплая волна прошла по телу. Наступило какое-то необыч-ное умиротворение, которое ни с чем нельзя сравнить… и вот в последний час — появи-лось чувство, что я счастлив, счастлив как много лет назад, тогда когда слушал пластинку.

Ну вот, наступает время Ветхого!

Что-то разрывает    меня внутри. Как утопающий, хватаюсь за соломинку, хочется, что-бы она выдержала, но ничего не получается — срываюсь, лечу в бездонную тоску, где нет ни начала, ни конца. Может соломинка спасет, дарует защиту от безразличного чудища — действительности Ветхого человечека? Ведь в этом царстве-государстве уничтожается все светлое, чистое, что может родиться в душе человека, это оно убила Дон Кихота...

Сейчас я понимаю, кто был величайший человек на земле, — это тот, кто поверил Ма-ленькому человечек и, поверив раз и навсегда, пошёл по жизни без страха и упрёка. Он дал коням волю и дошёл до последней точки и Ветхий стал Маленьким.

Это счастье.

Ветхий, вот кто цепляется за жизнь    на этом свете.

Он боится другого Света, потому что он никогда туда не войдет, ведь это территория Маленького человечек!

Ветхий — это телесность, а маленький — это лёгкость, свобода, воля, невесомость. Это реализация добра. Это то, что хотел построить Махатма Ганди, то, о чём грезил Тол-стой…

Чего-чего, а вот добрых людей, в этой жизни ненавидят!

Люди…

Всё от них!

И всё потому, что они Ветхие!

Да они и не могут по — другому.

Ведь они телесные….

Была у меня соседка. Дрянь Баба! Ни слова не могла сказать, чтобы не соврать, по-моему, вся её жизнь заключалась в том, что бы рассказать что-то такое, от чего все бы за-мерли от восторга и смотрели на неё с обожанием. Ради этого она могла сделать что угодно. А вот сделав самое плохое дело, — тут же забыть, будто и не делала. И что удиви-тельно, она могла хорошо делать только одно — желать и приносить людям несчастье и когда у тех случалось что-то неприятное — радовалась. И вот это чудовище ни разу не бо-лело! А пила — прямо ужас! Одна могла из горлышка бутылку водки выпить.

Почему жизнь благосклонна к таким?

Раньше я этого не мог понять, сейчас понимаю: в этом Ветхом царстве всё делается для того, чтобы ублажить телесность, а она, соседка, только этим и занималась. Всё, что-бы ублажить себя. Она стерва, но сейчас их время…

Хотя с другой стороны: первые предвестники горя — это разврат и стервы…

Может они предвещают конец этого царства?

Я тоже оттуда…

Вот я ни во что не верил…

Но, повстречался мне Старичок, и я поверил его словам. До этого я куда-то бесцельно бежал. Всё в моей жизни было понарошку, но я ожидал, что это, в конце концов, кон-чится, и начнется настоящее, из-за чего стоит жить. В самого себя — не верил.

Вера и неверие…

Вдвоём так и жили.

И вот тот, Маленький человечек, иногда стал давать мне мудрые советы, но моя беда в том, что я к ним не прислушивался, я всё бежал….

Ничего не делал и советы не выполнял.

Старичок мне ничего особенного не сказал, но что-то он забросил туда. И вот сейчас я понял, что нет ничего страшного за этой непрозрачной стеной, куда мне придётся вскорости уйти.

Странно, опять подтверждаю, что во мне живёт несколько людей, по крайней мере — два.

А может это безумие?

Я где-то слышал, что люди раздваиваются.

И всякое такое...

Но не исключена ведь возможность, что это действительно так...

Как проверить?

Что может наука?

Да защищать интересы того, кому она служит, а её открытие — это рассмотрение того, что рядом, потому что она не придумывает такого, чего бы никогда не было в природе, она только подсматривает у природы, а потом своим корявым языком оформляет...

Может я не прав...

Кто знает...

                                                                                2

Всё прошло, всё промчалось...

Осталось немного времени.

Мне трудно понять что происходит.

Вот если посмотреть на меня со стороны: лежит человек. Может, думает, а может — бо-лит у него что-то и надо его погладить, поговорить с ним.

И может быть ему станет легче...

Конечно, для настоящего сочувствия надо влезть в шкуру того, кому сочувствуешь... Значит в моём случае — умирать вместе со мной?

Нет у меня выбора.

На моей машине уже нет тормозов.

А бездна может появиться каждое мгновение. Хорошо было бы, если бы это произошло так: закрыл глаза — и всё...

Что же меня удерживает?

Инстинкт, что ли, это тайное оружие Ветхого?

В школе, помню, чтo-то говорили, что он сильнее всего...

Самосохранение...

А для чего?

А ради чего?

Великий человек сказал, что вся наша жизнь — театр. А ведь точно! Кто был самим со-бою? Никто! Значит, играл роль, значит — театр!

Нет, я не прав, такие люди, которые не играли роли.

Джордано Бруно — это человек. Он из Вселенной Маленького!

Кто может сказать, что он был прав или не прав? Никто! Но он до конца остался самим собой. Не дрогнул. Не согнулся. Это понимаешь, когда ближайший поворот может оказаться последним.

Я устал от мыслей…

                                                                                           3

По стене ползёт муха.

Она мне нравится.

Но вот хлопни я ладонью по ней — исчезнет и ничегошеньки в мире не произойдет, не изменится. Так и меня…

Будет светить солнышко, будут смеяться люди.

Всё как всегда.

Но что меня гложет, ведь если там темнота и я сольюсь с ней — и все дела!

А там я ничего не буду чувствовать.

Весь мой страх только на переход отсюда туда, а там другие правила.

Другая игра.

Исчезнет муха, я … ничего не остановится, всё будет продолжаться в бесконечности. Исчезнет эта Вселенная и опять ничего не остановится. Всё обречено на вечное движение.

Я могу задать бесконечное количество вопросов, но что из этого?

Вопрос рождает вопрос и ни на один никогда не получить ответа.

Не может быть, чтобы там ничего не было! Вот, разумом понимаю, что все окружаю-щее — тлен, но Ветхий противится, не хочет, требует действий, он во чтобы ни стало, хо-чет сохранить тело — его крепость и пристанище.

Каких действий?

Что я могу?

Да если по существу разобраться — ничего.

А где муха?

Зачем она ползёт ко мне?

Сейчас поднимусь, и.……

Нет!

Только не это!

Не я дал ей жизнь, и не мне отнимать...

                                                                                            4

Похолодало.

Такое впечатление как будто в животе у меня образовался лед и он как холодильник, то размораживается, то наоборот... А кнопка — мысль.

Теперь я стал как заевшая пластинка: всё об одном….

Немного отвлечёшься, потом возвращаешься на круги своя.

Как только представлю, что конец скоро наступит, так сразу всё окружающее стано-вится хорошим. И хочется остаться в любом состоянии, даже, если я буду только дышать, или думать.

И больше ничего не надо.

Так думает Ветхий.

Но останься я, прошло бы время, и наступил бы такой момент, что мне стало бы нестерпимо скучно.

О, Господи!

Никакого постоянства.

Несколько времени назад, казалось, что я обрёл какой-то выход, но как только появи-лись мысли об Уходе, я сдрейфил и завопил: «Помогите!»

А помощи нет, и не будет.

Вспомнил, Старичок говорил, что жизнь она как… кольцо?

Нет!

Не так.

Он вроде бы, говорил, змея, которая кусает себя за хвост и образует кольцо.

Но вот к чему он это говорил, никак не припомню….

Как молнии мелькают мысли.

Одна, другая…

Когда я был подростком, меня всегда мучило то, что мысли мелькали какими-то об-рывками.

И ещё вспоминается чувство одиночества.

Никому ты не нужен и никто тебе не нужен, — набил пузо, спрятался в уголок и смотри в окно или в телевизор.

Всё течёт мимо сознания, а вмешаться нельзя, ты один (и каждый — oдин), и эти одиночествa не пересекаются.

Они бредут как слепцы, в своей вечной темноте и им неведомо, что есть яркий солнеч-ный свет.

Да он им и не нужен.

Что им от него толку?

В этой жизни, никто никому не нужен!

Всё обречено, все мы похожи друг на друга и по фигуре и по внутренностям, потому что те, кто создал нас не жалели свои создания.    Для них это игра. Они смотрят на экра-ны мониторов, видят наши уродские жизни, и как моя соседка истеричка, получают от наших страданий удовольствие.

Этакое компьютерное развлечение с настоящими голограммами. Им невдомек, что эти игрушки страдают…..

Иногда бывает так, что они забывают о нашем существовании и нам предоставляется шанец, но мы не используем его, потому, что привыкли к тому, что не умеем самостоя-тельно мыслить, ведь эти игроки всегда сами думают за нас.

С чего это мне припомнились слова Старичка о змее?

Не хочу думать!

Как сделать так, чтобы перестать думать?

Ничего в это жизни я не доводил до конца!

Правда, есть такие, у кого слова не расходятся с делами.

Я из тех, у кого всё не так, как у всех!

Но почему, если уже произошло что-то, мы не можем идти дальше и не вспоминать об этом?

Я хочу отвлечься, ни о чем не думать, ни о приближающемся Уходе, ни о прошлом, ни о чём. Ан, нет, не получается! Все влечет меня вне зависимости от моего хотения.

Кто это делает?

Опять вопросы без ответа.

Как перестать думать?

Может начать считать? Раз, два, три... Нет, всё равно продолжаю думать, а может вну-шить себе, чтобы я не думал? Это делается, кажется, так: надо повторять, повторять... По-пробую не думать, не думать, не думать...

Нет!

Всё равно думается.

Мысли, стали прозрачными, из-за них просвечиваются только одно — приближается конец всему... Темнота... Как я не бегу от этой мысли, всё равно я к ней возвращаюсь…

Где же моя желанная? Почему они не приходит.

Не очень уж она меня балует своими приходами.

А когда придёт, тоя не знаю о чём говорить? О погоде, о том, как я прекрасно выгля-жу?        

Но почему эта участь досталось мне?

Не думать, не думать, не думать...

А зачем я ей? Во мне ни проку, ни толку, ни перспективы, а в наше время все ставят, или любят ставить, только на призовых лошадок, а я своё отбегал...

наверное, узнала.

Но как?

Эти мысли и воспоминания уже замучили меня. Чем больше хочу от них избавиться, тем настойчивее они лезут в голову, как мурашки бегают и бегают, а я слабею, ничего не могу с ними поделать. Как бы было хорошо не думать, вот так лежать и в чистой-чистой голове видеть картины: луга, леса, чтобы обязательно светило солнце, пели птицы, кроме этого больше ничего — ни забот, ни тревог. Да, опять вспомнил Старичка, он говорил о слияние всего со всем….. Да, все мы элементы и эти элементы постоянно переходят от одного к другому и их масса постоянна. Вот это движение вверх по лестнице — это пере-ход к новым элементам и так бесконечно…. Вот это наверно и есть слиться с природой.

                                                                                                       5

У меня есть друг — философ, он ещё и психолог, да ко всему ещё и пишет…. Ну, моло-дец мужик!

Вот он мне рассказывал свою теорию: мол, человек — это триада сознания. Вначале сверх _ сознание, такой треугольник, ниже другой треугольник — это без_ сознание. А соприкосновение углов в окружности — это наше оперативное сознание. Сознание нашей текущей жизни. В этих треугольниках записана вся информация.

Вся!

Эти два треугольника сливаются вначале в квадрат, а потом в кольцо, этакая квадрату-ра круга! в кольце своими острыми концами…

Уж, не Старичковская ли это змея, кусающая себя за хвост?

Этот круг-змея ограничен двумя параллельными прямыми, что представляет собой наше оперативное сознание. Когда человек начинает что-то понимать, то круг-змея рас-кручивается и эти две половинки оперативного сознания начинают расширяться и, в конце концов, достигают оснований треугольников, и они превращаются в квадрат, а тот в круг — и снова крутится змея, стремясь укусить себя за хвост! Потом круг перекручивается и получается восьмёрка. И здесь движение вверх и вниз.

После какого-то времени она раскручивается — и снова круг.

Здорово!

Я понял это!

Потом она переходит в квадрат, тот рассекается на треугольники, из них — звезда Да-вида, которая разбегается и всё повторяется заново.

Только сейчас я докумекал, что это такое.

Вот что значит моё будущее слияние со всем. Это конец конца и новое начало начала.

И от этого слияния стать всем.

Вот напасть!

Пока вспоминал мысли своего друга философа, было хорошо.

Как только отдумал их — поплохело.

И опять полезла бытовуха.

Появится мыслишка, закроет все ходы и выходы и мучает, и мучает и никак с ней не справиться. Только её выгонишь, так обязательно посмотришь на то, что тебе напомнит о ней снова: «Здрасьте, а вот и я!»

Заснуть, что ли?

Так она обязательно приснится, а потом окружающие обязательно напомнят об этом.

Все как сговариваются.

Получается, что любая жизнь — марионеточная.

Дерни — дернется и марионетка, а надоест — выбросят.

Я, наверное, надоел…

Опять ползет.

Что б...

                                                                        Часть четвёртая

                                                                                               1

А её все нет.

Ну, приди же!

Что за мучение!

Уже вечер. Как хочется на улицу!

Может сбежать?

Но куда идти?

Может врач ошибся?

Ведь такое бывает.

Кажется, я читал что-то подобное и кино смотрел!

Честно!

Только вот название позабыл...

Почему она не идёт?

Старик сгинул.

Надо успокоиться, взять себя в руки.

Считать, считать: раз, два, три...

Почему она не идёт?

Раз...

Не считается.

Мысли стали — назойливыми.

Надо, ох, как надо, сосредоточиться!

Не могу!

Не хочу...

Ну, что сделать, чтобы избавиться от этого?

Что?

Кто подскажет?

0бида раздирает меня. Уже ничего не хочется, только обида живет во мне; как хочется поговорить, рассказать всё…. Или пусть просто, по-человечески, погладят по голове... Всё возвращается на круги своя…

…. я не хочу...

Не хочу этого...

Конечно, если почитать книги, то там все пристойно. Герои умирают в красивых позах, но я-то не герой! Конечно, я восхищался их подвигами, но при этом помнил, что это сказка,… Но и тогда было странно оказаться на их месте, а вот теперь, без всякого геройства, я лежу в этой палате, совершенно одинокий, и мои, может быть последние, секунды, сочтены.

Вздрогнул.

Это от стука.

Почему-то сейчас показалось, что войдет она — с Косой...

Как я устал от этого. Ну, пусть чего-нибудь сделают.

Укол что ли?

Ну, вот Она пришла. Усаживается.

А радости-то нет!

Даже тогда, когда томился ожиданием, было лучше.

Ага, сделала томные глазки.

Так! Сейчас заговорит сладким голосом, делая вид, что я лежу на побережье Черного моря.

Знает или нет?

Глаза прячет, наверное, знает.

Хотя, нет, у нее всегда была привычка: прятать глаза. А в принципе, все делается про-сто, приходит к врачу, говорит, что она моя невеста, что у неё решается судьба, а тому-то всё до лампочки, к тому же симпатичная, глазки, тары-бары — извольте получить диагноз!

А теперь, припёрлась посмотреть, как это происходит. Такое зрелище нельзя пропу-стить. Плетёт, что всё будет нормально, скоро меня выпишут, это точно выпишут — на тот свет...

Как всё просто: «нормально…»... А что такое «нормально»? Разве нормально то, что я еще молодой человек, полный сил, лежу в этой палате и загибаюсь... Где эта хваленая наука, которая с радостью создает бомбы, а не может создать такое, что могло бы помочь вот такому бедолаге, как я?

Да, чтобы они провались со своими бомбами!

Насторожилась. Ну, прямо собака. Вот уж у кого чувствительность. Видите ли, ей ка-жется, что я её не слушаю.

Але оп!

Надувание губок.

Але оп!

Слёзы в глазах заблестели.

Что со мной?

Слышу её голос.

Говорит, что у меня такое лицо, что я вот-вот заплачу.

Нет ни за что!

При ней плакать не буду.

Ни за что!

Испугалась.

Ну, милочка, так нельзя, если уж пришла смотреть, как умирают — смотри, а я сыграю спектакль….. героической смерти...

Бог ты мой!

А ведь я не люблю её...

Вот в эти секунды, посмотрев на неё, меня как будто током ударило: не люблю, все что было — мираж... Такой же, как тысячи других, рожденных моей памятью о чём-то да-леком...

Как тоска о своей половине, но своей, а не этой. Это не половина. Так с боку припёка. Не знаю, как это назвать, но одно точно — не то. Мне не везло ни в чём, естественно, не могло повезти и в этом.

Больше ничего не будет. Это финал. Последний шанец, но жалость, не к лицу герою, поэтому улыбнусь, как ни в чем, не бывало и спокойно взойду на эшафот!

Смотрите!

Запоминайте!

Никак не пойму к чему всё это? Пройдет немного времени, и она последует по этому маршруту и ничего не даст отсрочки.

Всё исполнится в срок.

Она будет старая, никому не нужная и цепляющаяся полуразвалившимся разумом за те крохи воспоминаний, которые тогда и будут её жизнью, но эти крохи будут жечь как уголья, от которых не убежишь, не спрячешься, потому что их не вернёшь.

Чего она вскочила?

А, прощается, ну да ладно. Улыбаюсь. Наверняка, неотразим, как может быть неотра-зим актёр, уже сыгравший все свои роли.

Хорошо, что уходит. Всё равно я не слушал, что она говорила, только трата времени, а его у меня и не так уж много, хотя, по совести говоря, не представляю, чем забить эту прорву так мало оставшегося времени.

                                                                               2

Вот и однопалатники.

А где же старик? Не хватает его... А вообще-то нет, это не однопалатники — все мы здесь смертники, и вроде бы у нас игра, кому первому выпадет... это... Сегодня мне.

Кто следующий?

Вечереет. Как пролетел день. Настроение улучшилось. Какая-то чертовщина! Всегда в это время у меня очень плохое настроение, всегда все неприятности случаются в боль-шинстве в это время. Но стоит стрелки перейти границу 21.00, как всё меняется. Что-то непонятное, я многих спрашивал, некоторые тоже испытывают, в это же время, некото-рое неудобство.

Черт возьми! Что только на меня не влияет! Всё связано со всем.

Но с другой стороны, этих влияний можно избежать, это удается немногим, мне, ко-нечно, уже поздно...

Хотя, по правде говоря, я никогда и не стремился к этому. Жил, как птичка: поклевал, и спать, — и никогда не думал об этом. Вот, сейчас только, может быть, впервые задумался. Слышать — слышал, но никогда об этом не думал.

Какой воздух... Он становится необычайным, вот, все прозрачнее и прозрачнее — еще мгновение и темнота поглотит его, превратив в вечную прохладу, которая тонкими щел-ками...

Как красиво я стал думать... А ведь и в ночи есть своя жизнь, может и в грядущей тем-ноте, также обнаружится жизнь?

Вот и старик появился. Ну, вот, неугомонный старик заговорил. Только отвлекся, успокоился — он тут как тут! Чего это он бормочет насчет простуды? Идиот! Мне-то теперь какая разница? Стоит ли ему объяснять? Ох, уж эти старики. В молодости что-нибудь сделает и потом всю свою жизнь только и занимается тем, что стрижет с овец своего случайного деяния, которое не всегда великое, но обязательно к моменту, ко времени; потом это маленькое обрастает подробностями и уже становится, эдаким гигантом, который в состоянии перевернуть земной шар.

Ну, сейчас начнётся! Сел на любимого конька. Ну вот: «Когда мы...». Да горите вы, огнем синим!

Заткнулся. Слава, Богу!

Повернулся к окну.

Вижу….

Вот, прошу любить и жаловать, появилась на горизонте моя разлюбимая...

Бог ты мой!

Кто это?!

Вот те раз... Поцеловались!

Так!

Где там её цветы? Передача?

В окно!

К чёрту!

— Что вы говорите?

Рехнулся?

Нет, в своем уме!

Уй — ди — те…

Всё исчезло.

Сегодня первый раз встал.

Тяжело.

Тошнит...

Противно.

Как всё противно!

Неужели даже в такой день надо было врать?

Зачем припёрлась?

Есть хахаль? Есть, тогда привет и будь здорова!

Чего мне душу травить!

Иди своей дорогой!

Проявление гуманизма? а кому нужен, такой гуманизм, ну что мне с него?

Легче стало?

Нет.

Хуже!

                                                                                                        3

Не могу успокоиться. А старик опять что-то плетёт. Вот неугомонный. Наверно, и про-жил столько, потому что вот так балаболит беспрерывно, у него ничего не остается, а все с этим трепом выходит, ведь болтуны долго живут.

Начал заливать про былое. Ага, со старухой они прожили. Хотел бы я посмотреть, сколько бы он выдержал с этой стервой, что только что покинула меня…... Наверняка на половине своего срока загнулся бы. А мне то что?

Ведь...

Закружилась голова.

Надо лечь.

Опять плачу...

И какая-то слабость...

А это говорит, что меня выпишут:

— Да угомонись, скоро-скоро меня выпишут на Тот Свет!

Что я говорю?

Не понимаю.

Ничего не понимаю, не могу...

Вроде бы прошу прощения... кивает, а глаза, какие у него: как шары. Успокаивает... Как тяжело.

Ничегошеньки больше не хочу!

Ничегошеньки.

                                                                                    3

Возникает странное ощущение, как будто на всех предметах, что меня окружают, ско-пилась пыль, и мне, вроде бы нужно навести порядок, но безразличие так велико, что стирать её не хочется и всё остается без изменений…

Ничего не хочется.

Постепенно начинаю свыкаться с мыслью. Человек ко всему привыкает. Раньше каза-лось, что в жизни можно сделать многое, но вот в эти минуты, когда мысленно оборачиваешься на прожитое — понимаешь, что ничего нельзя сделать, все предрешено, а мы только играем роли. Как ни странно, но измотало, измучило ожидание, что хочется, чтобы это произошло быстрее, может тогда наступит успокоение. Помнится, считал... Не могу все-таки думать об этом, даже сейчас меня охватывает чувство сопротивления грядущему, что таится за этими двумя словами: «Долго не протянет…».

Холодно.

И все-таки за этим напускным безразличием скрывается страх.

Я — боюсь!

И с этим ничего не поделаешь.

Страх...

Какая тишина.

Закрываю глаза. В ушах начинает гудеть. Но все-таки уже ничего не хочется. Как гово-рят итальянцы: «Комедия окончена...». Италия... Меня почему-то всегда влекло туда. Те-перь уже я никогда там не побываю.

Снова плачу... Теперь, практически постоянно, чуть что — плачу. Наверно, хорошо бы-вает только в книгах. В жизни — наоборот.

Там, герои, когда узнают, что немного, остается до конца, начинают делать свои воз-вышенные дела. У них все хорошо получается, и когда все сделано — красиво умирают. А у меня никаких дел. Никаких! Я просто лежу и умираю... Уже рыдаю. Это слово прямо... Не могу!

Ну, вот слезы кончились.

Тоскливо. Завыть бы! Сесть и выть, выть до тех пор, пока не станет лучше. Наверно Волки воют вот от такой тоски, которая охватывает их неожиданно, или они что-то вспо-минают, может о своих прежних жизнях... В прежних жизнях? Да, я помню, где-то слы-шал, что все живые не исчезают бесследно, а постоянно перерождаются...

Может быть, я в кого-нибудь перерожусь, а?

Хорошо бы!

Поговорить бы... И старик исчез. Когда нужно помолчать — говорит, а когда необходимо поговорить — исчезает. Ну ладно. Интересно, сколько времени? А вот и часы. Ого! Уже половина двенадцатого. Где же старик? Наверно перевели в другую палату. Решили перевести в другую палату. Ясно! Гуманизм... хорошенькое дельце! Какая разница, как уходить: одному или под разговоры старика. Кстати, уж лучше было бы спросить меня, что лучше, но — об этом забывали. Человек уже ничего не стоит. За него все решают. Он только должен радостно кивать головой. Так всю жизнь... И все довольны игрой. Все в восторге! Нас заставили поверить, что происходящее не столько человечно, что личное мнение уже не играет никакой роли. И ни у кого не явится простой мысли, что человек, хотя бы в последний свой час имеет право на единственное проявление воли... Но кого что интересует?

Вроде бы спал...

Открываю глаза.

Утро.

День обещает быть хорошим. Пытаюсь вспомнить сон... Неожиданно на память прихо-ди вчерашний день. Тоскливо ноет сердце. Становится душно. Как хорошо было бы, если вчерашнее — плохой сон, а вот теперь, когда я проснулся — всё позади и никогда не вер-нется.

Ладно, надо доживать.

Утро! И все же, как хорошо просыпаться. Интересно, долго ещё? Не могу понять одно-го, что заставляет постоянно думать об этом? Какая сила? Каждое мгновение, о чем бы ни думалось, я как-то аккуратненько сворачиваю в эту колею.

Думается, что все безразлично, но в тоже время цепляюсь за каждое мгновение. И все вопросы так и останутся без ответа. А зачем мне оно? Какая разница, сколько осталось: год, неделя, один день. Вcё равно — все будем там. Как не ловчи — один конец. Это един-ственное, что всех единит — и гениев и простаков... И, всё-таки, не хочется в это верить.

Что-то сопротивляется этому.

Ну почему?

Почему всю жизнь я должен бояться?

Боишься этого, того.

Если хорошо вдуматься, то оставшиеся людишки приговорены — к смерти.

Да, к смерти!

Нечего бояться того, что реально, и может быть является высшей реальностью. Никто не избежит этого.

Мне не повезло...

А почему не повезло?

Может, я тихо уйду сейчас, а оставшихся счастливчиков ожидает что-то ужасное?

Говорят, что в 2012 году наступит конец…

Пройдет время, и все забудут... Только ... Родители... Им плохо.

Милые мои…

Я ничего не могу поделать.

Плачу.

К этому привыкаешь.

Слёзы стали литься по поводу и без...

Раньше в детстве, они приносили облегчение.

Сейчас — тяжесть на сердце.

Однажды я видел, как умирал старик, легко и без сожаленья. Он верил в бессмертие своей души, и это придавало ему силы. Его не пугало, что его больше никогда не будет на этой Земле. Его не волновало мимолетное.

К смерти он готовился торжественно, и боль переносил, улыбаясь.

Я ему завидую.

А у меня...

Только страх.

А может...

может это расплата за неверие?

Неужели есть Тот, кому мы должны отчитаться за прожитое?

Не могу поверить...

Не умею...

Всю жизнь говорили, что Его нет, а вот сейчас...

Говорили, что уйдешь — и всё.

Ан, нет, — не всё.

Вот как душу разрывает.

Разум не приемлет Ухода.

Видимо, вера — от сердца, когда просто веришь, а не доказываешь, что веришь.

Где-то не то читал, не то слышал: зорко только сердце, потому что главного глазами не увидишь.

Вот и вера тогда вера, когда она от сердца, когда не надо доказывать, а ты просто ве-ришь. Она есть — и всё тут!

Когда вера есть, тогда на сердце праздник. Жить легко и хорошо, а когда постоянно нужно себе доказывать, что это так и никак иначе — это мука. Противоречия, разные моти-вы, а в центре ты — несчастный, всеми заброшенный.

В правоту сердца нельзя лезть с доказательствами...

Чёрт!

Опять сомнения…    

Если Он есть, то почему он не сделает людей счастливыми?

Или есть ещё тот, Кто ещё выше?

Мне с моего места трудно судить — ничего не видно...

Я лежу.

Трудно встать.

Все сильнее ощущаю, что моё тело становится чужим. Оно всё меньше и меньше под-чиняется мне.

Что я вижу?

… нос, стены, потолок, окно (в которое не хочется смотреть).

Что мне осталось?

… воспоминания, уже искаженные, неправдоподобные, где все перепуталось, переме-шалось, и осталась только жалеть, что это больше никогда не повторится.

Если быть честным, то не такое уж радужное и прекрасное моё прошлое, оно наполне-но обидами, просчетами и ошибками — всего хватает…

Нет только радости!

Уход…

Что за эти стоит.

Все бубнят: счастье, счастье!

А спроси их, что это такое?

Начнут говорить о том, что не хватает в эту минуту, и все больше: ковры, машины, квартиры….

А я вот лежу и ожидаю Ухода…

Мне не хочется упоминать слово Смерть.

Мне от него становится страшно.

Просто Уход.

Я уйду в Не Знаю Куда!

… мне уже ничего надо. Туда ничего с собой не возьмешь.

По большому счёту мы на этой Земле временщики. У нас так мало времени, а мы дела-ем вид, что у нас его много.

Всё — тлен!

Нас гонят желания…

Я    считал, что у меня есть Любовь, а на деле ничего у меня нет. Но когда было первое знакомство, тогда всё было окрашено в розовые тона, и я ощущал себя счастливым.

Но всё испортило то, что я увидел.

Это измена?

… хотя...

Какая же измена мне?

Смотри-ка, как всё поворачивается: это счастье, которого я так и не достиг, на самом деле только тропинка, ведущая в Никуда.

Всё проносится мимо.

В конце — концов, у меня остались только воспоминания, которых я не хочу.

Остаются воспоминания, которые заменяют мне жизнь…

Странное видение... Мне чудится, что люди, которых я знал, стали свиньями... Вот они бегут, отталкивают друг друга, ставят подножки. Господи! Топчут упавших... Хочу открыть глаза — не могу. А вот и корыто. Набросились, а потом отвалились... Вон, та свинья похожа на меня …

Открыл, наконец, глаза. Фу! Такая яркая была картина.

А всё просто — мы не знаем, что такое добро, что такое зло.

Вся наша жизнь — это игра.

Мы — игроки

Нам предлагают правила. Объявляют их ценностями и наша жизнь — это следование этим правилам или нарушение их.

Создатели сделали нас такими, чтобы позабавиться, чтобы увидеть наши пороки и са-мим, проиграв их, не делать такого.

Но есть и главный Игрок.

А, кстати, ведь Он — воплощение добра и любви... Я даже читал на майках, что «Бог — это любовь!», тогда почему не сделать так, чтобы воцарилось в мире добро и в головах людей не возникало плохой мысли?

А стоило бы ему только наделить нас своей волей, как бы мы стали выполнять законы.

Но он дал нам выбор.

Он нас испытывает…

Для чего?

Происходящее — непонятно, о будущем — и говорить нечего, прошлое — искажённые тени. Ничего нет…    

Есть только секунда, когда я подумал, но за ней уже спешит следующая, и я постоян-но обретаюсь в прошлом, а будущего и настоящего у меня нет...

Дух захватывает! Может быть, вообще меня нет, ведь я даже толком не знаю, что я та-кое.

                                                                                        4

Как бы было хорошо с кем-нибудь поговорить... Опять все разбежались. Старик и тот не появляется.

Ох, какая тоска.

И мысли, как на подбор, одна лучше другой — не избавиться, не понять, а вот только од-но — беспросветная тоска и какая-то отчаянная попытка разобраться во всём, или, уж, на худой конец, понять для чего весь этот балаган…

Ну, узнай я, что к чему, — разве мне полегчает? Какие-то новые проблемы начнут гло-дать душу? Кто знает? Всё-таки, почему именно сейчас, когда и без того осталось мало времени — думаю об этом, хотя о чем мне еще думать, а? Да не о чем! Я ничего не могу сделать, чтобы прекратить поток мыслей. Эти мысли существуют сами по себе.

А кто я?

Я ничего — не могу.

Ничего не могу…

Всё сквозь пальчики. Всё! У других, может по-другому, а у меня — мимо.

Всё мимо…

Я, как несчастный несмышлёныш, потерявшийся в лесу, и при этом не умеющий ни найти выхода, ни добыть себе нормального пропитания…

Я обречён...

… обречён на одинокую и голодную смерть в этой жизни. Отчаявшись, я ложусь под кусточком и начинаю умирать, но смерть сразу не приходит, тогда вспоминаю о про-шлом, и пытаюсь, в надвигающейся темноте, увидеть лучик, хотя бы тоненький, толщи-ной с ниточку, чтобы увидеть, ощутить, ухватиться за неё и попробовать вылезти наверх. Но не добраться! Нить скользкая…

Всё бесконечно, в этом, никем необозримом пространстве, перестраивается и суще-ствует неограниченное количество времени. Являясь и исчезая. Исчезая и являясь.

Моё тело разложится    на частички, а вот как быть с тем, что думает, решает, оценива-ет, радуется, страдает — это не тело, это я точно знаю. Тело выполняет приказы.

Эта загадочная субстанция, также на атомы распадается?

Всё бесконечно… моё существование, или прозябание, также должно быть бесконеч-ным…. Мне это доказывать не надо, теперь я точно знаю — моё существование конечно.

    Я пытаюсь разобраться, но всё бежит от меня, только ухвачусь за хвост птицы, она взмывает, и только перья в руке остаются...

А где ответы?

Как у Иванушки-дурачка…    Но не такой уж он и дурачок. Его какая-то сила влекла ко всему, что только душа пожелает. А меня если и тащит — то это горькая судьбина, да всё больше по кочкам, да прямёшенько к пропасти.

Конечно, есть умники, которые свои воспоминания украшают, получается, что у них была не жизнь, а разлюби малина! Мне кажется, что постепенно выхожу на их тропу.

Я внушаю себе, что у меня было перо, которое я потерял, в этой безостановочной гон-ке к корыту, и вот тогда я начинаю страдать о потерянном пере, внушая, что оно было, что оно не привиделось мне.

Это блеф, который    не даёт ни одного шанца, но более никто не даст мне шанец…

Все бегут к корыту, о тебе забывают, будто и нет тебя.

И меня, считай, больше уже и нет.

Я выбыл из гонки к корыту.

Я на обочине…

Во многих книгах жизнь представляется как Путь.

Не дорога.

Не спринтерская дорожка к корыту, а Путь.

По нему…..

Бог ты мой! Так, это наверно    лестница, о которой говорил Старик.

Это Путь, который бесконечно устремлён вверх.

Нет ему ни начала, ни конца…

Это движение к горизонту….

Чем ты ближнему, как тебе кажется, то он дальше от тебя, как это обстоит на самом де-ле.

Чем ближе подходишь, тем дальше он удаляется, бесконечное движение его основа...

Успокаиваюсь.

Значит ещё не конец, ведь я еще не приблизился к горизонту. А ведь можно заблудить-ся, уйти в сторону, но куда бы, я ни двигался, везде есть горизонт.

Последнее время, я отчётливо стал понимать, что всё происходящее имеет особый смысл!

Всё не просто так.

Что отрицаешь, то и утверждаешь!

Это большее, чем праздное разрешение проблемы свободного времени. Теперь я ощу-щаю исчезновения времени. Поступь окончания моего времени, от которого корчится моё бренное тело...    Это точно. Все бренно. Что-то приходит, что-то уходит…

Уход…

Это переход из этого Света в Тот.

Наверно, переход — боль, а я боюсь боли, и ещё больше…. неизвестности.    

Во мне живёт страх. Я боюсь неизвестности.

Что меня ждёт?

Там…

Я боюсь боли.

Но ведь боль касается только тела. А над ним возвышаете разум — бестелесный он мо-жет проникнуть везде.

А что если...

Даже не верится...

Он останется! Точно! Если тело — оно состоит из чего-то, и в конечном итоге — рас-сыпится.    Разум невозможно пощупать, но его можно ощутить.

Как со зрением? Так, что такое я — разум или зрение?

Мне всё равно, что такое я….

Мне хочется зацепиться за что-нибудь и остаться в этом бренном и непостоянном ми-ре, хотя уже и не понятно зачем.

Может это просто отголоски слепого инстинкта, который цепляется за всё, даже за ми-раж, только бы что-нибудь сохранить, хотя бы маленькую частицу, хотя бы одно мгнове-ние.

Могучий инстинкт самосохранения.

Он диктует мне остаться.

Неважно кем, неважно как.

Хотя бы как-нибудь…..

Меня всегда удивляло слепое желание людей написать своё имя везде, где только при-дётся. А вот сейчас, я понимаю, что это желание остаться в памяти тех, кто просто прочи-тает ими написанное.

Человек хотя и ограничен во времени всё-таки имеет что-то такое, что влечёт его к бесконечности….

Хотя бы что-то должно остаться от каждого. Нельзя просто так уйти, ничего не оста-вив от себя.

Или о себе?

А что даст эта зацепка?

Меня не будет, но обо мне будут вспоминать. Жизнь в памяти людей….. Может быть, вспоминая, люди тратят энергию и эта энергия питает какие-то незримые сущности, кото-рые остаются после нас?

А может это желание выпятить себя. На протяжении жизни, в разной степени, все лю-ди делают всё, чтобы показать себя. Погарцевать, так сказать, на белом коне, перед вос-хищенной публикой.

Не хочется уходить бесследно. Это и заставляет людей что-то делать. Нежелание исче-зать бесследно, потому что и память, наверняка, имеет какое-то значение, имеет какую-то протяженность, это не простое механическое действие — это что-то более сложное, более представительное, то, что дает уверенность и от чего исчезает страх.

Успокоился.

Нет страха. Осознаю и понимаю, что меня ожидает. Уже не пугает Красавица С Ко-сой… Как всё быстро меняется, ещё вчера не мог найти себе места.

Интересно, а как это произойдет?

Наверно, всё будет темнеть, темнеть и вдруг раз — исчезнет и как бывает во сне, когда крепко спишь, все пропадёт и тебя не станет… Если всё произойдёт по этому сценарию, то чего пугаться — не станет, значит, уже никогда не буду испытывать боль, страдание, му-ки — всё исчезнет. Остатки от меня начнут бродить по миру,    появляясь в бесконечном количестве всевозможных сочетаний.

Смотрю в окно.

Я от всего отстранился. Окружающее наблюдаю так, как будто я сморю на всё проис-ходящее со стороны. Моё Я стало сторонним зрителем, которому нет никакого дела до того, что произойдет и как произойдет.

Волнения ушли. Правда, я не уверен, что надолго. Моё тело как старый костюм. Его жалко, но сила привычки заставляет искать повод, чтобы его оставить, хотя он уже изно-сился , него нет мало проку.

В этой камере смертников мне уже неинтересно. Происходящее не только не волнует, но, более того, не касается меня. Как ветер, который влетает в открытое окно и вылетает в дверь, прикасаясь безразлично ко всему, лишь потому, что это встретилось ему на пути, так и я обтекаю всё, что вижу и оно уже не волнует меня, не вызывает никакого душевного отклика — это чужое...

Тело стало чужим и неприятным, будто я надел чужой костюм. Может это странно, но это так, и мне хочется избавиться от него. Эта мысль тревожит меня. Но тот, кто наблюда-ет за мной изнутри, как мне кажется, начинает брать бразды правления в свои руки. До этого мгновения он только наблюдал.

Теперь он становится господином всего.

Может быть, он и есть моё настоящее Я.

Мысли продолжают тревожить душу.

Но я не могу понять одного — зачем я сейчас, когда осталось так мало времени, выяс-няю всё это? Мне не ответить на этот вопрос. Хотя, если на это посмотреть под другим углом, то чем мне ещё заняться?

Когда-то, давным — давно мне чудилось, что меня кто-то зовёт и самым непостижи-мым в этом было то, что меня звали изнутри. Я испугался и рассказал об этом своему другу и тот посоветовал мне об этом никому не рассказывать.

Сейчас я точно знаю — это Маленький Человечек.

Возникало желание пойти на зов. Трудно было этому противиться. Но я не знал куда идти…

Я мучится. Если бы знал — ушёл. Ничего не могло меня задерживать. Ничего. Сейчас тем более, когда я постепенно свыкся с мыслью о том, что Уход не за горами.

Всё, что было уже в прошлом. Оно не вернется. Ушло, стало не моим, а воспоминания, как известно, вещь скользкая, они не отражают то, что было, они его украшают в угоду самолюбию, оставляя что-то не жизненное, а сладенькое. Но если посмотреть правде в глаза, то останется    Голос Зовущий мня… Это, может быть, и есть самое главное в моей жизни, а остальное — так себе. Хлам.

Наверное, и об этом намекал Старичок, когда говорил о лестнице. Шаг за шагом вверх.    Подъём на другую ступеньку…..

А где я?

А может быть после того, как я услышал свой приговор, мой разум помутился?

Говорят, что если Он рассердится, то отбирает разум?

Ну, за что?

Что я сделал не так?

Но нет... Если я всё правильно понимаю, то навряд ли. Есть такая поговорка: своего горба не видно.

А, ведь это действительно так. Когда дело касается самого себя, мне хочется чуть-чуть всё приукрасить, чтобы было всё красиво, как в книгах или в кино.

И чтобы другие восхищались…

Смешно?

Наверное…

Мы — искаженное зеркало чужих мнений о нас.

Нельзя расправить крылья и взлететь, постоянно чего-то, боясь, особенно, если это ка-сается людских мнений.

От них погибель!

А что они такое?

Да просто — слова. Пустые злобные слова, от которых нельзя ожидать ничего хорошего. Мне не приходилось видеть, чтобы они кого-то осчастливили. Быстрее, наоборот, в них заложена динамическая сила разрушения. Важно понять это.

Чужие мнения — это смертельный яд, для истинного Я.

Повеяло из окна прохладой. Как хорошо! Господи, ведь больше всего на свете я люблю весну и лето...

Но не дотяну...

А может это и хорошо, что сейчас, а не зимой. Весна, дарит надежду, и вместе с ней за-бываешь, о своём страхе.

                                                                                                        5

Прошло два дня.

И быстро, и медленно, кажется, что все исчезло, и остался, … нет, точнее, остались только мои рассуждения, и ничего не может их остановить, с ними стало даже как-то уютнее. Они не опасны… А что такое опасность для человека в моём положении?

Почему-то сейчас я подумал о бесконечности

Я часто думал о бесконечности. Если все бесконечно, то и вот этот день, и все преды-дущие, в своей каждой точке также должны бесконечно продолжаться, потому что они вытягиваются, и тянуться вечно.

Я чувствую так, как устроены мои органы чувств. Совершенствуя их, я раздвигаю свои возможности, тогда и мир предстанет другим.

Надо встать.

Тяжело.

Тело будто не моё.

                                                                                       6

С трудом сделал горку из подушек.

Лёг на бок.

Окно.

Смотрю в него.

Немного рябит и расплывается.

Ба! Кто к нам идёт!

Интересно, видит она меня или нет? Быстрее всего нет. И, боже ты мой, какая скорбь! На этот раз её приятель за забором — это предусмотрительно. А что, она играет неплохо, видимо, есть данные. Могла бы стать актрисой, хотя все женщины актрисы.

А что если сказать ей?

Нет! Будет сцена и, потом станет стыдно за неё. Так бывало. Она что-то делает, а у ме-ня такое чувство, будто при огромном скоплении народа я голый. Так и вижу, как она бросается к окну, заламывает руки... Противно! Хочется сплюнуть.

Что я злюсь?

Кого винить?

Некого.

Всё идёт своим чередом.

Заходит.

Опять цветы. Эти выбрасывать не буду. Пусть стоят.

— Хорошо себя чувствую.

— Сухо разговариваю? Нет, тебе это показалось, просто настолько хорошее настроение, что лицо ничего не выражает. Это от полноты счастья и изменений, происходящих в та-инственных глубинах моей души.

— Это хорошо, что ты понимаешь..., — побледнела. Что это она? Может, узнала? Ну-ну, посмотрим, что будет дальше.

— Посидеть со мной? Зачем? У меня всё есть. Не надо. — Хочется, чтобы она ушла.

— Обиделся? На что? — чуть не спросил про ее провожатого, Слава Богу, сдержался! Не хочу лжи.

— Хорошо. Спасибо. Буду стараться.

— Ничего не надо. Если будет время...

— Я понимаю, тебе нелегко: работа, начальник! Не надо меня целовать, а то расстроюсь. — Какие у неё противные губы — мягкие податливые...

— Не обижайся, я шучу. Ну, привет.

Бедный, истомился, не выдержал, только она вышла тут же к ней. У него мужественное лицо. Молодец! Хорошо держится. Такой не промахнется. Хотя, кто знает, как бы повел он себя, попади в такую ситуацию, в какую попал я….

Долго не протянет!

                                                                                            7

Все хороши, когда много свободного времени, а когда его совсем не остается, когда в любую минуту всё может кончиться, то здесь не до громких слов, не до поз.

Ну, да Бог с ним!

Придёт и его черёд.

Чем бы заняться?

Скучно.

Как всё это понимать: остались считанные секунды, а мне скучно, но, тем не менее, и с этим ничего не поделаешь, — скучно.

Вон муха опять ползёт. Какое мерзкое создание. Вчера ползала, сегодня, завтра... Под-ползла к ручке. Остановилась. Подрыгала ножкой. Что-то не нравиться. Поползла дальше. Взлетела.

Вот у кого жизнь: живёт не думая, и умирает не страдая. Никаких переживаний, коле-баний. Все на своих местах. Есть, так есть; нет, так нет. Как легко: раз и нет. И никаких тебе самобичеваний, пониманий, созерцаний все предельно просто. А вот с человеком судьба, или еще кто-то, посмеялся, дав разум, который при жизни ничего не может, а пе-ред смертью своим нелепым сопротивлением тому, что приближается, только увеличива-ет страдания. Всё из-за него. Не будь его, мы жили бы легко, и умирали без страданий. Правда, смерти боятся и животные, но у них это не связано с осознанием, а значит, и нет страдания. Человек понимает, а они ощущают. Неизвестно, что лучше. А может, они тоже осознают, но только сказать не могут?

Пока живёшь, и ничего не угрожает, то не думаешь о смерти, но стоит только заболеть, как мысли об этом начинают одолевать. Встретишь похороны — пугаешься. Становится страшно потерять то, что имеешь сейчас. Только боязнь потерять, потому что никто не знает, что там... Все скоротечно. Одно сменяется другим. Радость заменяется горем, потом приходит забвение, потом радость и снова горе... Или последовательность меняется, но нет постоянства.

А душа хочет постоянства.

Вот, я лежу.

Жизнь для меня — это постель.

Лежу, вспоминаю. В голове что-то неясное, как смутная догадка. И вот, таинство мыс-ли — думаешь об одном, и вдруг поворот — мысли о ней….

Помню, однажды назначил ей свидание, своей дорогой, возлюбленной... Ни к чему моя ирония, да и слушателей нет. …Она долго не приходила. Я метался, не мог найти места, потом прошло время — успокоился и весь вечер занимался делами, уже ни разу ни вспомнив об этом….. Все приедается, все заставляет искать новое. Радость хороша только в тот момент, когда радуешься, некоторое время спустя — это уже не радость, а томление.

Интересно, каким бы я стал, доживи до возраста старика, моего сокамерника?

Картина не из приятных! Я не красавец. Это известно. Не хочу быть больше того, что есть, в действительности, в старости, когда все черты обезображены, когда ты ничего не можешь — человек становится обузой для всех. Разве это жизнь? Некоторым помогает ве-ра.

А я ни во что не верю.

Да нет... Все обманчиво.

Может и верю, только не знаю….

Если бы меня не останавливал страх, то бы наверно, уже давно ушел из этого мира.

Страх — это сила.

Где-то слышал, что когда умирал Гёте, то он, родимый, так орал, что за несколько кварталов были слышны его вопли. Не хотел расставаться с жизнью...

…просто боялся. А ему было за восемьдесят. Хорош мыслитель! Поучал, поучал, а как настало время — завопил.

Да оно и понятно — страшно…

Я думаю, что Фауст — это голубая мечта любого человека.

А с другой стороны — что даст бессмертие?

Мне об этом даже страшно подумать.

Жить в этой жизни и с каждым днём понимать, что она — наказание.

Спать хочется.

Какая тишина.

Холодно.

Странно, я не пытаюсь согреться!

Кажется, я увидел Маленького….

                                                               Часть пятая

                                                                                1

…Фу ты, чёрт! Надо же такому присниться, только закрыл глаза, как неизвестно откуда появилась она и сказала, что мы уезжаем. Я не стал спорить — встал и стал одеваться. Всё делалось не спеша. Она нервничала.

Потом мы ехали на машине. Вдруг она закричала, я повернулся — её не было. Шофёр сосредоточенно вёл машину. В окне мелькали дома, но рассмотреть ничего было нельзя. Смотрю на часы, но стрелок не вижу. Всем своим существом ощущаю — опаздываю.

Куда и зачем — не знаю.

Стал просить шофера, чтобы он поехал быстрее, но он, смеясь, показывает на светофо-ры, которых невероятно много.

Стоит проехать несколько метров — красный свет.

Неожиданно услышал крик.

Оборачиваюсь — она.

Сидит, сжалась, вся мокрая, будто попала под дождь, я хотел что-то сказать, но по-слышалось биение капелек о крышу     машины — на улице шёл дождь. В окно было видно, как бежали люди, смеялись, прятались под навесы.

Светофоры стали исчезать, и шофёр поехал быстрее. Я хотел откинуться на спинку си-дения и только прислонился, как она стала разгибаться, и через секунду я уже лежал. От-крываю глаза, передо мной стоит шофер в белом халате и, улыбаясь, говорит:

— Приехали, но вы долго не протянете..., — в ответ начинаю хохотать, вокруг меня соби-рается народ. Понимаю, нахожусь на вокзале.

Люди стоят, кивают головой, из их разговора ничего нельзя разобрать, будто нахожусь за стеклянной перегородкой, потом они начинают расходиться. Вот уже никого нет. Только она. Вначале, стоит, молча, потом начинает говорить, я силюсь понять, но ничего не могу расслышать. Приподнимаюсь на локтях, и тут мой взгляд нечаянно падает на ча-сы, и тогда понимаю, что опаздываю на поезд. Вскакиваю, поворачиваюсь и вижу, как она идёт под руку с доктором, вначале хочу закричать, но перед глазами возникают часы — срываюсь с места — бегу.

Вижу последний вагон. Ба! Знакомые все лица: она, поворачивается и приветливо ма-шет рукой.

Хочу побежать быстрее, но ноги становятся свинцовыми

Нет сил!

Из глотки вырываются хрип.

Неожиданно спотыкаюсь и падаю. Но, ни удара от падения, ни бешено колотящегося сердца — не ощущаю. Поднимаю голову и вижу, как какой-то незнакомый человек протя-гивает мне билет — хватаюсь за него, как за соломинку. Билет разрывается и одна половинка остается у меня. Хочу заплакать, но кто-то говорит мне на ухо, что билет счастливый.

Поднимаюсь, но не сделав одного шага, спотыкаюсь и падаю. Дотронувшись до зем-ли, чувствую тепло и становится так хорошо, что хочется заплакать. Становится трудно дышать; начинаю ощущать, как лёгкие разрываются от нехватки воздуха.

Я становлюсь каким-то тюбиком и мои жизненные силы, какой-то неведомой силой, выжимаются из меня.

Мне кажется, что я умираю.

Боже мой!

Ведь всё это происходит сейчас...

Это...

Это... оно...

Я лечу... нестерпимо долгий коридор.

Ударился, но боли не ощущаю.

Когда же конец?

Гул, какой гул, кажется, что лопнут перепонки.

Никогда не слышал такого.

Где я?

Что-то мелькнуло перед глазами, такой яркий свет...

Ничего не вижу.

Перрон.

Как я сюда попал?

Какой длинный.

У него нет конца.

Я понимаю, что он продолжается и за горизонтом.

Не встать.

Не могу, что-то удерживает меня…

Кажется, стало легче.

Опять свет!

Какой яркий, но не слепит. Теперь вроде бы отпустило, и можно подняться. Перрон стал как тротуар. Вон, какие-то люди. Да они несут картинки. Присматриваюсь — да это... это вся моя жизнь. Господи, такое ощущение, что я всё это переживаю вновь: вот я ма-ленький...

Всё повторяется!

Всё!

Это продолжалось всего несколько мгновений.

Да, вот палата, старик стоит около меня.

Плачет... Зачем... Хочу сказать, но не могу. Я только вижу, но ничего не могу сделать.

Опять перрон.

На нём никого нет.

Какой чудной день. Что-то совершенно необычайное. Кажется, что такого и быть не может, а вот, на тебе — может. Яркие краски, и так хорошо все видно, что могу описать даже мельчайшие детали, а вид такой, какой мне приходилось видеть на открытке — там была изображена Швейцария.

Разжимаю кулак — билет. Он же счастливый. Оглядываюсь. Где-то у линии горизонта — поезд. Почему-то понимаю, что мне нельзя на него опоздать. Бежать! И странное ощуще-ние: бегу и в тоже время стою на месте. Вот уже, кажется, что сейчас силы покинут меня и я упаду, почему-то думается, что должен проснуться, но неожиданно мысль пронзает меня — я не сплю... Страха нет. Есть успокоенность, такое чувство, что желания удовлетворены и больше нет хотений.

Вспоминаю — в кулаке счастливый билет. Вдруг охватывает беспричинная радость.

Хочется петь!

И тут, совершенно неожиданно на память приходит разговор со Стариком! Я вдруг сразу же понимаю, о чём он говорил.

Я радостно кричу:

Вспомнил!

На душе так и легко и светло. И лёгкость. Она разливается по всему телу, которое тут же теряет тяжесть прошлого. Я освобождаюсь от оков воспоминаний. Они больше не му-чают меня! Они больше не приходят как незваные гости, когда их не ждёшь!

Мне легко!

И даже показалось, что если я подпрыгну, то полечу! Как будто вес пропадает, каждое движение приносит облегчение, и я снова могу двигаться.

Вот дверь, протягиваю руку, но расстояние между рукой и ручкой увеличивается и увеличивается, у меня нет сожаления, ведь это весёлая игра. Чувство радости не покидает меня.

Оно увеличивается. Потом краски начинают мешаться. Становится серо и тоскливо. Словно шар проткнули, и из него выходит воздух, так из меня — легкость. Появляется тя-жесть.

Становится нестерпимо тоскливо — я теряю основное, — свою обетованную землю. Вот она передо мной, но всё начинает наклоняться, и я теряю устойчивость, начинаю сколь-зить, цепляюсь пальцами за землю, хочу удержаться — не получается! Под ногти попадает грязь, какие-то палочки, комья — становится нестерпимо больно. Закрываю глаза….

Хочется, во что бы то ни стало удержаться!

Становится страшно….

Мелькнула мысль: упаду и конец!

И тут же, следом, другая мысль:

конец чему?

И тогда я понимаю: это не сон!

                                                                                                2

Всё идёт своим чередом.

Тут же всё остановилось.

Я обрёл почву под ногами.

Будто ничего и не было.

Но не могу понять: где я?

Перед глазами мелькают картинки. Одна, другая.… Это же воспоминания.

Я маленький…. вот….

Всё мешается.

Чувствую, что я снова проживаю каждое мгновение моего, такого теперь далёкого прошлого.

Неожиданно вспоминаю, что совсем недавно я уже переживал это!

И тут же другая: ну и что?

Всё завертелось, закружилось!

Я бегу, вижу последний вагон, ловлю себя на мысли, что всё происходит как в кино: движения становятся замедленными, всё как бы проплывает мимо меня. И тут совершенно неожиданно я чувствую, как моё сердце остывает. Другого слова нельзя подобрать. Именно остывает.…

Всё уходит в далёкое Никуда.

И это уже не пугает.

Становится смешно….

Всё идёт своим чередом.

Так бывает с актером, играющим свою последнюю роль. Спотыкаюсь, медленно падаю, неожиданно в полёте передо мной возникает лицо. Вначале черты несколько неясные, потом становятся яснее и яснее. Я вглядываюсь. Вдруг, неожиданно для себя, я опускаю глаза вниз и вижу тело, которое медленно падает на землю. Я поднимаю глаза, и теперь я сморю уже снизу вверх. Лицо, кажется до боли знакомым, но я не могу узнать кто это.

Напрягаюсь. Мне хочется вспомнить, во что бы то ни стало. Мелькают, с невероятной скоростью, воспоминания, ни на одном я не могу остановиться. Мгновение — и всё смешалось, потом рассыпалось. Я не вижу, я ощущаю каким — то чувством, что это она моя первая, и, наверное, единственная любовь. Я хочу, что — то сказать, но губы такие тяжёлые, что ими трудно двигать. Они не подчиняются мне.

Снова вглядываюсь, но никак не могу рассмотреть лицо. Я быстрее догадываюсь, что это она, но в тоже время такое ощущение, что это кто-то другой, совсем незнакомый. Вдруг что-то дрогнуло — лицо как бы качнулось и стало расплываться, будто оно нарисо-вано красками и на них попала вода и они стали расплываться. Мне хочется это остано-вить, но это уже как — то лениво. Я хочу и не хочу одновременно.

Появилось уже другое лицо, тоже знакомое — в нём все лица, которые мне приходилось видеть, они представали в том виде, в котором я их видел в последний раз, но все эти картины не находили во мне отклика. Я продолжал остывать. Это уже касалось не только моих чувств, но всего: и тела, и каждой клеточки отдельно, и чего — то ещё такого, о чём я не могу сказать, потому что не знаю, как это описать словами, я могу это только почувствовать.

Понимание, что это прошедшее было настолько сильным, что я не мог к этому отно-ситься как к чему-то существенному. И я, неожиданно для себя, опять увидел мелькаю-щие картинки и вдруг — увидел себя стоящим около часов… Это первое свидание. Мне захотелось там остаться и тут же это свершилось.

Я перенесся к месту своего первого свидания.

Стою около часов. Банально, но это так и было потому, что мы договаривались встре-титься около них, мне было лучше обозревать всю площадь, которая была необычной, с каждой секундой я ощущал, что волнение нарастает, а мне хотелось — то петь, то рыдать...

Вот, волнение достигло наивысшей точки, кажется, что моя грудь разорвется... Смот-рю по сторонам, я не знаю, откуда она появится. Неожиданно приходит понимание, что я там —    на месте своего первого свидания. Я жду. Очень хочется, чтобы она пришла.

И тут я вижу — она идёт. Улыбка, такая милая, что мне хочется броситься к ней. Об-нять её. Говорить только хорошие, только нежные слова, и неожиданно я понимаю, что я не хочу этого, что это уже не моё, что это уже прошло, потому что это только картинки, которые мелькают в моём сознании, но мне не хочется останавливать это мелькание...

Всё идёт своим чередом.

Я почувствовал удар. В глазах замелькали разноцветные шарики. Танец, непонятный, замысловатый, такой, какой я видел в кино, когда показывали — искусство майя... А ведь майя — это иллюзия, может быть, и это то, что происходит сейчас, со мной тоже иллюзия?

И тут я увидел себя стоящим перед стеной. Я почувствовал, что мне стало тесно. Это не было ощущение того, что мне жмёт одежда. Это было другое. Напрягая все свои силы, я старался освободиться от этого странного состояния.

Мгновение — я ощутил лёгкость, которая была мне знакомой.

Я снова лечу... Теперь это узкий канал. А может быт труба. Полёт оборвался так же неожиданно, как и начался, и передо мной предстала палата, но она была видима сверху, как будто я был на потолке, при этом все прекрасно слышал и видел, что происходит вни-зу.

Осматриваясь, неожиданно я заметил... Внизу на кровати лежало моё тело. Я не знал, кто там, но я точно знал (не знаю, откуда) это моё тело.

Около, суетились люди в серых халатах. Они подняли его — бросили. Завернули в про-стынь и понесли. Потом зашёл доктор, с ним еще кто-то, обращаясь к нему, он сказал:

— Я не думал, что все так быстро произойдет.

— Но смерть была хорошей.

— Да, он умер во сне. Лучше нельзя и пожелать. Заснул и больше не проснулся. Но в его истории это был лучшей исход. Кто это рыдает?

— Да, вроде бы, его невеста.

— Бедная, она третий раз теряет сознание. Все говорит о своей вине...

Вдруг нестерпимо стало жаль её, захотелось как-то утешить, сказать, чтобы она ничего не боялась, что всё не так как мы думаем, что пугаться нечего, но тут я снова полетел по трубе и в глазах возник свет. Необычайно яркий, казалось, что от него можно ослепнуть, такой он был яркий.

Всё идёт своим чередом.

Постепенно я взлетал всё выше и выше. Казалось, что от меня как грязь отлетают ка-кие-то старые заботы, надежды и желания, они становились такими незначительными. Мне даже стало смешно. Я рассмеялся и услышал свой смех. Он был как звон колоколь-чиков. Это был другой смех.

Я смеялся, и в ушах зазвучали колокольчики. Их было много и они были светлыми и добрыми. Их звук не раздражал, наоборот — успокаивал.

Я понял, после того как увидел своё бывшее тело — меня больше нет.

Всё идёт своим чередом.

И тут же, в одно мгновение я ощутил, что труба кончилась, и я, как вода, вытек в про-странство, которое, переливалось красками, и было теплым и приятным….

Вокруг    мелькали огоньки. Это были звёзды. Всегда казалось, что они холодные, но сейчас они были тёплыми и нежными. Как любил я с ними обращаться на непонятном языке, это бывает так, когда не говоришь, а как бы читаешь мысли, и то, что хочешь ска-зать, как бы выскальзывает из тебя...

Неожиданно я увидел, как из звёзд образовалось кольцо, оно заискрилось, засверкало.

И зазмеилось!

Всё идёт своим чередом.

Я пригляделся и вдруг отчётливо увидел, что это была золотая змея, кусающая себя за конец хвоста.… И какая-то неведомая сила повлекла меня в этот круг, я захороводился и восторг пронзил меня.

И тут, совсем некстати, вспомнилось, что совсем недавно меня терзала скука и тоска, но сейчас этого не было, была легкость. Ощутив её, я как бы почувствовал, что вернулся домой, как будто я долго был пути, забывал обо всём, даже о том, куда я иду, но вот сей-час, придя сюда, вспомнил весь свой путь, и тут передо мной поплыли страницы моей жизни, как будто я смотрел кино. Мелькали кадры, и на время, как бы вновь переживал всю жизнь: день за днём, час за часом секунда за секундой. Это было в другом измерении, где мгновение могло растягиваться на миллионы лет и сжиматься до неразличимости. И вдруг я ощутил себя, и захотел её увидеть и не успел об этом подумать: вечер счастливый и радостный, а рядом — она. Этого не было в действительности, но здесь, в этом таинственном миру, можно сделать всё, поэтому я был с ней, и она была такой нежной, такой преданной.

И я принял её облик. Тут я понял, что могу, как бы воплотиться в любое состояние. Вижу её глаза. Она смеётся.

Вдруг грохот. Я отлетаю вверх и внизу вижу груду обломков;    мгновение — огонь всё сжигает.

Всё идёт своим чередом.

Вокзал.

Я понимаю, что пришел кого-то проводить, а кого — не знаю. Начинаю шарить глазами, искать, стараюсь вспомнить, но ничего не удаётся и тут мой взгляд останавливается на часах: большие, круглые, они почему-то кажутся старинными. Стрелки на них большие и массивные и идут они как-то странно, кажется, что именно на них отразилось все мироздание. Приглядываюсь и вижу, что цифр нет, нет ничего, но если посмотреть на стрелку, то увидишь, как течет время. И это течение странное: все стоит, но стоит посмотреть с другой стороны, оно начинает бешено двигаться, потом с третьей — и ты одновременно видишь и движешься, и стоишь, и еще что-то, а потом ещё, ещё...

И снова тот же поезд, который и движется и стоит и что-то еще с ним происходит — не могу понять. Я начинаю приближаться, на душе покойно. Ощущаю в себе какие-то силы, какое-то неясное предчувствие необычайного, но того к чему я стремился всю свою жизнь, такого, что станет со мной в одно из мгновений, но того чувства, которое, я обыч-но, испытывал в подобных состояниях, — нет, есть другое, может не совсем понятное сей-час.

Подхожу к вагону. Смотрю, и в окнах опять начинает мелькать мое прошлое, но я     смотрю по сторонам.

Перрон.

Его конец у линии горизонта. Напрягаю силы, хочу добежать до конца, понятно и меня охватывает нестерпимое желание. Вижу поезд. Последний вагон и желание сильнее...

Все исчезает.

Вот я куда-то проваливаюсь. В ушах свистит, слышится неясный шум, который пере-растает в гул. Кажется, что я стал самолетом и лечу на землю, вот она ближе-ближе, еще мгновение и расшибусь.

Всё идёт своим чередом.

Потом тишина. И снова перрон! Поезд. Стоит. Бросаюсь к нему, в этот раз все получа-ется легко, я бегу быстро, едва ощущая свое тело, и мое сердце заполняется лёгкостью. И снова светлое, чистое заполняет меня, и вот уже исчезает ненависть, злость, все то, что было где-то там...

Остается только радоваться тому, что это прошло, исчезло, что больше никогда вернет-ся.

Неожиданно спотыкаюсь. Отчаянье, как черная тень перечеркивает легкость состояния. Хочу закричать... Крик застревает в горле. Трудно дышать. В полете вижу счастливое лицо. Закрываю глаза. Грохот. Он нарастает. Сейчас, вот-вот приближается ко мне еще немного... Сжимаюсь...

Всё идёт своим чередом.

И опять чудесное превращение: я бегу по полю. Вдали птицы. Я приближаюсь, они взлетают. Потом через несколько метров садятся, и я снова бегу к ним. Всё во мне зве-нит и поёт от восторга. Ничего нет, кроме этого неповторимого и ни с чем несравнимого бега.

Набегавшись, я чувствую усталость. Ложусь на землю. Тишина. На душе спокойно и как— то тихо и радостно.

Нет ни памяти, ни желаний.

Лежу на поляне перед глазами травинка.

Ползёт божья коровка.

Растворяюсь в окружающем.

Становится тихо, уютно и так хорошо, как — будто я, лежу в кроватке, и мне добрый-добрый любящий голос рассказывает бесконечную сказку, повторяя:

« Мой, маленький друг, в бесконечном пространстве не может быть конечного».

Всё идёт своим чередом.

И тут, я понял, что я это уже видел!

Я вспомнил!

И тут я отчетливо услышал стук колёс.

Всё идёт своим чередом.

Моё время наступило.