Изабелла — Цветок

Он рос в самом конце аллеи. Сюда почти никто не заходил. Лишь однажды он видел девушку, всю в белом, похожую на него. И он сразу в нее влюбился. Кроме девушки его никто не видел. Он рос в самом сердце дерева, один.

Дерево магнолии тут появилось случайно. Оно стояло, скрючившись в уголке, под тенью двух высоких стройных кипарисов. За ним никто не ухаживал, казалось, оно выросло тут само по себе. Широкая пышная аллея разрослась красотами по бокам. Стройными рядами деревья уходили ввысь.

В конце аллеи тихо скрипнула калитка. Она никогда не закрывалась. Кованая, покрытая зеленой краской, она растворялась в изобилии деревьев, а ее витиеватые решетки, порой, издалека казались продолжением какой-то ветви или стебелька.

В парк вошла девушка. Она была в полупрозрачном белом платье, тихо ступала по гравию аллеи. Девушка медленно шла, не глядя по сторонам. Дойдя до магнолии, она остановилась. Подняла голову и вдруг увидела цветок. Он был огромный. Белый. Он весь раскрылся, показывая всю свою печальную красоту. Еще недавно, обратившись к солнцу, он просил тепла. Сейчас же, все еще смотря ввысь, цветок сожалел, что вовремя не опустил свои зеленые глаза на землю. Он хотел хоть немножко увидеть ее, поговорить. Он ждал ее давно, но она не приходила, и, когда он уже потеряв все надежды, устремился всем телом вверх к летящим стройным клином журавлям, чтобы попросить их о помощи, она пришла. И теперь он, с горделиво запрокинутой головой, не знал, как себя стыдить. Он усомнился. И теперь был наказан. Он не видел ее прекрасных и чистых глаз, не видел ее тонко-очерченной грации. Он только слышал ее, почти осязал. Она стояла совсем рядом, прислонившись стволу, полуобняв сухую, неспособную быть нежной, древесину.

— Посмотри на меня, — кричал он. — Я все еще здесь, я тут, я хотел улететь с журавлями, но и те не услышали меня. Какое им дело до цветка? Они тоже бросили меня. Подумаешь, какой-то цветок, мечтающий увидеть землю. Но я им не успел сказать главного, и они улетели, оставив меня смотреть им вслед.

— Не кричи, — тихо ответила девушка. — Ты именно там, где должен быть. Цветы не должны мечтать о небе. Ты вырос красивым. Дари людям счастье. Пусть тобой любуются. А ты, вместо этого, растешь бунтарем. Зачем тебе это?

— Я задыхаюсь здесь, — промолвил цветок, поникнув. Я привязан, я не могу пошевелиться. Оковы мои страшней любой смерти. Я хочу быть свободным, я хочу дышать, а тут я — обычный цветок магнолии, которая распускается несколько раз в году, сотнями таких же, как я. Я их ненавижу. Они пусты и бездумны. У них одно желание — погреться на солнце. Они смотрят на него, как на нечто, что должно их согревать, а я хочу увидеть все собственными глазами, почувствовать его настоящую теплоту, а не выворачивать свои лепестки навстречу, уподобляясь его остальным рабам.

— Ты не имеешь права так говорить, — возразила она ему, — ты вырос и стал таким красивым лишь благодаря его теплоте. Оно любит вас всех одинаково, и ты, как и многие другие, не можешь хотеть большего, ты рожден, чтобы дарить людям красоту. Иного предназначения себе не ищи.

— Нет, я не такой, как все. Посмотри, оглянись, на дереве лишь я один. Остальные умерли не родившись. Я должен вырваться отсюда. Мне нужно увидеть все с высоты. Я хочу посмотреть на тебя. Я хочу дышать. Эта листва давит, разрушает все. Посмотри, широкие зеленые листья даже закрыли от меня солнце, не будь я таким упрямым, я бы тоже давно умер. Но я жив, и жив для того, чтобы почувствовать, как прохладный ветер обдает мои лепестки, как морской бриз ласкает их, как соленая вода утоляет мою жажду, как теплые песчинки щекочут меня. Я почти чувствую, как журавли, аккуратно держа меня в своих клювах, перебрасывают меня друг другу. И я — лечу, не боясь упасть! И, когда-нибудь, художник, рисуя меня, подумает:    «Вот оно — совершенство!» А здесь, я умру в полумраке чужих деревьев, в непроглядности и сырости, в страхе и безумии.

— Да, ты безумен, безумен, безумен! Даже моя любовь к тебе не поможет излечить тебя от этого безумства. Тебе осталось жить каких-то несколько дней. А ты думаешь о полете, о совершенстве. Да, ты совершенен, ты совершенен в своих неосуществимых мечта. Ты не понимаешь, что сорви я тебя — ты сразу погибнешь. Цветок не может существовать сам по себе. Ты рождаешься и умираешь на дереве. Оно дает тебе жизнь, оно и забирает. Ты питаешься только его соками, его душой, ты должен быть благодарен ему. А ты его ненавидишь! Без него — ты никто. Никакие журавли не смогут тебе дать жизни. Никакая морская вода не насытит твою жажду, не нальет твои лепестки цветом и силой, никакой художник не сможет нарисовать тебе красивее, чем ты есть сейчас. Ты даже не представляешь, насколько ты красив! И я люблю тебя! Я прихожу сюда, каждый день, и не могу налюбоваться! А ты, неверный, отвернулся!

— Нет, ты не любишь меня, тебе просто нравится приходить сюда и смотреть, как я изо дня в день погибаю. Ты черствая, как и все люди. Ты не хочешь мне помочь, ты говоришь глупости про смерть, ты хочешь меня запугать. Но я не боюсь. Однажды, я все равно сорвусь и улечу. И я не погибну, вопреки твоим словам, и ты будешь горько плакать, но меня уже не будет рядом, я буду далеко и буду там счастлив! — и он сжался изо всех сил, пытаясь сорваться с ветки, но у него ничего не вышло, лишь капелька жидкости выдавилась у основания и чуть помедлив, бесшумно упала в траву.

Девушка плакала. Она не смогла объяснить того, что знал каждый цветок, растущий на дереве. Она смотрела на его сочные белые лепестки и плакала еще больше. Среди ярко-зеленых, словно покрытых воском листьев, он одиноко белел, и казался несчастным в своем одиночестве. Девушка присела на траву и посмотрела вверх, и тут она увидела то, о чем ей рассказывал цветок, она увидела журавлей, которые весело пронеслись с вышины, победно крича: «Мы свободны, свободны!». Она услышала ветер, который, обволакивая шептал: « Я свободен, свободен!». Она почувствовала шум морских волн, которые причитали: «Мы свободны — ш..ш..ш.. мы свободны — ш..ш..ш..».

Она посмотрела на цветок, он весь скрючился, сомкнулся, будто неживой. Она протянула руки к нему, дотронулась. Он был холодный. Гладкий, живой. Лепестки, словно шелк, к основанию толстые, будто напившиеся воды, к кончикам — тоненькие, почти неощутимые. Подержав их в руках, она вдруг поняла, что несмотря ни на что, она не должна его погубить, и в сомнениях, страшась того, что может ним сотворить, встала и пошла прочь в сторону калитки.

Но что-то заставило ее обернуться. И тут, она увидела его. Он лежал в траве, бледный, но счастливый. «Ты предала меня, — зашелестел он из последних сил краешками лепестков, — но я летал!». Он вздохнул, приподнялся всем своим маленьким, но еще таким живым тельцем, и умер с улыбкой на губах.